skvoretso

Попробую поделиться своей влюблённостью в Индию и Калькутту не только с помощью всратых метафор (Антиквар, Мансун), но и всратых фотографий.

Здесь представлена бытовая зарисовка из жизни ночного рынка на проезжей части. В индийских городах, в принципе, размыты привычные для нас понятия улицы/дома/рынка. Многие живут на улице. И это не бомжи в понятном нам смысле. Такие люди обустраивают свой быт прямо на тротуарах, сооружают подобие шалаша из коробок и старых рекламных плакатов, организуют из кирпичей очаг. Утром бедняки выстраиваются в очередь к колонке, чтобы помыться и почистить зубы, днём оттирают песком нагар с котлов, подметают "свой" участок тротуара. Улица - их дом. Взятка полицейскому или десятина старшине общины - налоги. Некоторые из таких бедняков развиваются до торговцев и начинают выставлять нехитрые товары, сделанные своими руками, найденные и отсортированные на помойках, слепленные на глинистом берегу Хугли, также прямо на тротуарах. Со временем, если повезёт, уличный торговец сможет купить навес, прижатый к стене и получит лавку-дом. Утром - прилавок, ночью - кровать. По сравнению с тротуаром уровень комфорта зашкаливает.

Так что выложить товары на газеты на асфальте, а самому сидеть на бордюре, пить сладкий масала-ти и болтать с соседом - вполне обычная картина для вечерней Калькутты.

Фильм смотрел, когда ещё был актуален мем "гамаржоба, барби". Кино не понравилось. Качественное техническое исполнение и энергичная актёрская игра были смазаны назойливым посылом радикального феминизма.

Однако, со временем посыл кинокартины обзавёлся для меня новыми гранями. Так, фильм откровенно и недвусмысленно демонстрирует нам, чего добиваются современные радикальные феминистки. И речь идёт не о равноправии и всеобщем уважении. Речь идёт о жёсткой диктатуре одной социальной группы над другими. Это свойство радикального феминизма ярко и с незатейливым юмором продемонстриррвано. Куклы-девочки не хотят равенства, они хотят подавлять. И на робкий вопрос в конце фильма одного из униженных Кенов о возможности участия в управлении кукольным миром, барби-президент с ехидным смешком отсылает в неопределённо далёкое будущее. Это классический пример восстания рабов, которые не хотят всеобщего равенства, а желают лишь занять место хозяев и получить свои собственные говорящие орудия. В этом плане фильм хороший, чётко расставляющий акценты. Неудивительно, что главная героиня в итоге сбежала из этого тоталитарного кукольного ада в настоящий мир, где стала нормальной, самодостаточной женщиной.

Хорошо.

Пока нас вводили в курс дела, большой перс важно вышел, обнюхал гостей и тут же нассал посреди прохожей под кудахтанье хозяйки, побежавшей за тряпкой.

Ну что ж, зря я, что ли самопровозглашённый зоопсихолог и котовед? Справимся. Хорошего отдыха.

В первый же вечер наступил в лужу кошачей ссанины на кухне. Спящий на кресле в комнате кот был притащен на место преступления, потыкан недоумевающей мордой в мочу и назидательно шлëпнут тапком по жопе. Самое забавное, что кот вообще не понял, что произошло и даже не пытался вырваться и прервать воспитательный процесс.

Ночью Тотоша устроил обещанный перфоманс перед дверью в спальню. Закрыл потому, что не хотелось с утра наступать в свежие лужи возле кровати. Вышел с тапком наперевес, шлепнул кота. Кот, наконец осознав, что такое жопоболь, вихрем (ну как, вихрем, он очень старался перебирать неуклюжими лапками быстрее обычного и смешно скользил по ламинату коридора, стукаясь боками о стены) сбежал на кухню. Вскоре концерт под дверью повторился, но дожидаться физического воздействия кот не стал и сбежал как только открылась дверь.

На утро Тотоша был снова умыт в свежих лужах и посажен на лоток в туалете. Поняв, что происходит нечто экстраординарное, кот начал реагировать на воспитание жалостливым мяу. В лотки были положены газеты с нужным запахом для формирования устойчивых нейронных связей.

Днём кот был вычесан. Благо, косметический набор у него был под стать хозяйскому, правда, почти не пользованный. Сначала пытался вырываться, но потом словил вайб, расслабился и спокойно дал расчесать, что можно и отрезать, что нельзя.

Стал похож на кота.

Шерсть с диванов и кресел убрали.

Ночью Тотоша повторил перфоманс с песнями перед закрытой дверью. Хватило одного явления тапка, чтобы желание петь улетучилось. Ушёл спать на кресло.

С третьего дня ретрита кот стабильно ходил в лоток. Правда, не в туалете, а в прихожей - пришлось идти на компромисс. Привык спать на коленях. Шерсти с него, конечно, было густо, но громкое мурчание компенсировало неудобство. Стали даже иногда пускать его ночью на кровать - спать в ногах. Удобная грелка-тарахтелка. В общем, расставались мы с Тотошей с общим щемящим чувством. Привыкли друг к дружке.

Хозяйка потом звонила, спрашивала, как? Объяснил, что только любовь и ласка помогли добиться результата в воспитании котика. И долгие, душевные разговоры, конечно.

- Хелен Рой, менеджер по персоналу.

Британский английский, изящное построение фраз. Моего словарного запаса едва хватает понимать ее, но поддержать диалог на таком же уровне не могу, несмотря на то, что изрядно пьян. Решаю сдобрить свою куцую речь комплиментом:

- У вас совсем не индийское произношение. Вы изучали язык в Великобритании?

- Нет, здесь. Английский - мой родной язык.

Девушка говорит "mother tongue", и я представляю чопорную mother, вбивающую в чернявую головку маленькой Хелен всё эти THE и R и four o'clock tea, пока смуглый папа в белом дхоти моет во дворе украшенного оранжевыми гирляндами цветов слона. Картинка исчезает, когда сквозь односолодовый туман до меня доходит значение фразы.

Вот оно что. Ясно-понятно. Хелен - представительница очень малочисленной группы калькутян - англо-индийцев. В большинстве своем это полукровки, которые приняли религию и культуру пришедших с запада бледных завоевателей. Отвергнувшие собственное традиционалистское общество и не воспринимаемые на равных белыми джентльменами, на которых так хотели походить, англо-индийцы неприкаянно болтаются между двух цивилизаций. Местом их компактного проживания в Калькутте является обветшалые бараки Боубаракс в районе Боубазар. Осыпающиеся на Боу-стрит и Роберт-стрит трехэтажные здания из красного кирпича в ливерпульском стиле построили во время второй мировой войны для американских военнослужащих. Солдаты так и не приехали и дома были заняты англо-индийцами. В восьмидесятых годах коммунальные службы признали строения ветхими и взяли на баланс для расселения, но 100 семей уперлись и не съехали. Из-за бюрократических особенностей жители Боубаракс с тех пор не платят за аренду, что только укрепляет их упрямство. В общем, доживают свой век на тающих осколках колониального величия.

Все это я узнал из мрачного, как значительная часть авторского калькуттского кинематографа, фильма "Боубаракс навсегда", о чем не преминул сообщить Хелен. Та незамедлительно отреагировала.

- Гадкий фильм, все в нем ложь.

Девушка заметно задета упоминанием картины, где некоторые герои представлены в неприглядном виде, и с жаром начинает рассказывать про выдающихся англо-индийцев, их вклад в развитие страны и мировую культуру. Вполуха слушаю мелодию её прекрасного произношения, всё больше погружаясь в журчащий над столом увлекательный рассказ бизнесмена и авантюриста мистера Сана. На этот раз вниманию публики представлена абсолютно правдивая выдуманная история о поездке в далёкие от цивилизации районы штата Нагаленд, наводненные полуголыми партизанами-нагами и закрытые от иностранцев, но не от полного, лысого, круглоголового проныры.

Вечеринка закончилась около девяти, гости разъехались кто куда, а я решил прогуляться до отеля "Гранд Оберой" - послушать джаз, а по дороге проветрить голову. Лёгкий вечерний променад уже через двадцать минут превратился в серьезное испытание. Сначала порывы ветра сдули прохожих и редкие такси. Сорвавшийся с постамента рекламный щит ветром протащило по тротуару на противоположной стороне дороги и швырнуло в лопнувшую миллиардом осколков витрину аптеки. Потом резко, как будто включили душ, начался тропический ливень с громом и молниями. Кафе и магазины давно закрылись, так что возможности переждать дождь в сухом месте не предвиделось. Да и кто может всерьёз рассчитывать переждать дождь в сезон дождей - мансун? Вода может без перерыва извергаться сутками. Были мысли добраться-таки до "Гранд Обероя", но вскоре расхотелось появляться там в столь плачевном виде. Да и настроение продолжать вечер прошло, ни в какой бар, ни на какой джаз уже не хотелось. Хотелось забраться под теплое одеяло, выпить горячего чая с медом и слушать дождь за окном. Пришлось перебегать от укрытия к укрытию в сторону Нью-Маркета, где такси можно найти даже ночью.

***

Под широким навесом лавки торговцев рисом пьют вечерний чай трое индийцев и мокрый белый - я. Улица похожа на горную реку, бурлящую и извилистую. Допив свой чай, паренёк лет шестнадцати с едва пробивающимися усами, одетый в белую майку и красно-белую клетчатую юбку лунги, плотно повязанную вокруг бёдер на бенгальский манер, белозубо улыбается до ушей, говорит, что поможет найти такси и убегает в дождь. Это Индия, сэр. Скорее всего парень не рассчитывает на рупии с моей стороны, вернее, может оскорбиться, если я их ему предложу при всех. Открытый народ. Несмотря на свою бедность, или благодаря ей, среди простых индийцев встречается искренняя готовность протянуть руку помощи. Тем более, если в помощи нуждается редкий в ночи белый. Думаю, что потом это будет одной из популярных тем разговоров лавочников за стаканом чая. Сказ о том, как белого на такси сажал. Парень возвращается через несколько минут и улыбается еще шире - нашёл.

Иду за ним по щиколотку в воде сначала вдоль улицы, потом резко сворачиваем в узкий, в одного человека, проход между зданиями. Я не чувствую опасности. В другой ситуации вряд ли пошел бы за незнакомцем ночью по этому району. Но не сегодня. Выходим на параллельную улицу и оказываемся на перекрестке. По моим прикидкам, мы где-то в районе Талтала. Два желтых амбассадора под единственным в пределах видимости работающим фонарем. Желтые амбассадоры - фирменный транспорт калькуттских таксистов. Эти машины, модельный ряд которых не менялся с пятидесятых годов прошлого века, уверенно чувствуют себя на подтопленных улицах и могут спокойно передвигаться по мелководью, песку и сугробам.

Водитель ближнего такси - бихарец в темно-сером сафари-сьют - корпоративной одежде таксистов - завидев белого, громко зовет и обещает молнией доставить куда надо. Останавливаюсь возле него, называю адрес. Тот тут же выпаливает:

- Хандред бакс.

Брат, да в такую ночь хоть за сто пятьдесят, только довези. Но улыбчивый парень, который меня сюда привел, тащит за рукав к соседней машине. Похоже, у него договоренность с другим таксистом. Соседняя, так соседняя, какая разница?

Второй водитель - старый сикх в тюрбане и при серьезных седых усах. Молча выслушивает адрес, кивком предлагает забраться в машину, заводит мотор и включает счетчик. Пожимаю руку парню, приведшему меня сюда. От денег он отказывается. Улыбается и смотрит, как машина выруливает, поднимая волны, вверх по улице против потока вспененной дождем воды. Таксист едет молча. Время от времени перекладывает пальцем гутку за щекой. Вот это норм. Не люблю балаболов, а этот, похоже, человек серьезный, не первый десяток лет за рулём.

Оказавшись в машине, первым делом проверяю телефон. Нет. Мансун не забрал свою добычу. Спасли нежную электронику несколько слоев пакетов. Но сигнала все-равно нет. Одежда мокрая, обувь мокрая, документы и кошелёк в пакете сухие. Зонта с собой не взял, да он бы и не помог от капель, несущихся по всем плоскостям над поверхностью земли. Слушаю джазовую импровизацию из убаюкивающего урчания мотора и барабанной дроби капель по крыше, наслаждаюсь наполненным запахами Индии теплом салона. В мыслях я уже дома, после горячего душа и горячего ужина пью горячий чай с пироженкой из бакалеи "Кукиджар". Той самой, с арахисом и карамелью, которая осталась со вчерашнего вечера. Погруженный в грëзы о горячем чае, не сразу замечаю, что мы стоим возле остановки общественного транспорта на улице без фонарей. Вглядываюсь в темноту, пытаюсь разобрать, где мы и зачем. Водитель общается с кем-то, стоящим под навесом остановки. Слышу слово "Алипур" - название нужного мне района. Сквозь грохот грома и шум дождя до меня доходит, что таксист спрашивает дорогу. Обычная ситуация, учитывая, что значительная часть местных таксистов - беженцы из соседнего штата Бихар. Однако старый сикх выглядел достаточно по-калькуттски, чтобы заподозрить его в незнании маршрутов. Обменявшись парой фраз с малоразличимым в мутной мгле за окном собеседником, таксист поворачивается ко мне и говорит, что не поедет до Алипура, потому что далеко и в другую сторону.

Понимаю, что он говорит серьезно. Не паникую. Предлагаю все-таки доехать за повышенную плату:

- Бхайсаб, до соу бакс.

Использую общепринятую в Индии форму обращения к незнакомому равного со мной социального уровня. Что-то среднее между "уважаемый" и "брат". Одновременно обозначив 200 рупий, повышаю ожидаемую цену поездки почти в три раза. Режущее слух "бакс" - всего лишь название местной валюты на жаргоне таксистов. Со всеми накрутками за ночь, дождь и мою белую кожу старый сикх может рассчитывать максимум на 80 рупий.

Надежда на пробуждение интереса водителя к поездке не оправдывается, старик ни в какую не намерен меня возить. Похоже, таксист прямо сейчас пересек крайнюю черту хронического недосыпа и вошел в режим автопилота с заданным маршрутом до дома. Зато упоминание денег запустило в его программе затухшую ранее функцию. Таксист стучит пальцем по счетчику и чеканит:

- Твенти фор рупис.

Впав на мгновение в ступор от непосредственности старого сикха, завёзшего меня неизвестно куда, тянусь к кошельку, но быстро себя одергиваю и ныряю из такси в водоворот калькуттских улиц.

***

Человек из-под навеса на автобусной остановке, оказавшийся полуголым нищим стариком с безумным взглядом, был не особо разговорчив с белым, так что идти пришлось наугад, выбирая самые широкие улицы на перекрестках.

Дождь немного унялся, ушли в сторону от города грозовые тучи, и раскаты грома доносились приглушенно откуда-то слева по ходу движения. Несмотря на липнущие к ногам мокрые штаны, я рад именно такой погоде. Окажись белый турист здесь ясной ночью - наверняка нарвался бы на банду местных гопников на мотоциклах. А так - всего лишь промок. А гопники, попив на ночь сладкого масала ти с буйволиным маслом гхи, уже давно спят и видят сны, в которых они танцуют с Шахрукханом и красотками в ярких сари под песню Катрины Каиф. Единственное, что заботит меня, шагающего по щиколотку в мутной воде - перспективы не заметить водоворота и окунуться в колодец коллектора. А в калькуттских коллекторах есть вещи пострашнее гопников.

Дождь стих настолько, что я могу слышать собственные шаги. Могу даже ориентироваться по вывескам магазинов с написанными на них адресами - зачастую единственный способ понять, где ты находишься в городе, не признающем дорожные указатели. Иду на запад и юг. В крайнем случае упрусь в реку Хугли - она гарантированно выведет к Даймонд Харбор-роад, а по ней до дома рукой подать. Вышел из района Талтала, прошел мимо полицейского участка Боубазар. Позади остались и упоминавшиеся в разговоре с Хелен англо-индийские бараки. Производят мрачное впечатление. Говорят, что здесь самая красивая в городе уличная иллюминация и самые яркие гуляния на Рождество. Может быть и так, но без разноцветных лампочек и гирлянд в слабом свете редких фонарей от жилого комплекса веет безысходностью. Случайно замеченные в окнах первых этажей картины небогатого быта только усиливают гнетущее впечатление.

Ночной Нью-маркет появился после очередного поворота неожиданно и сразу весь, в переливающемся убранстве фонарей и их отражений в лужах. Двигаюсь в сторону Майдана по южному краю мимо закрытой лавки портного Джагги, потом в переулок менял. Пришлось быстро пройти через огрызок трущоб с нищими беженцами из Бихара, оставив армянскую церковь по правую руку, выйти к Индийскому музею. А там, чуть южнее, где Парк-стрит сливается с ЭйДжиСиБосс-роад, под эстакадой круглосуточная стоянка такси и дорогу до Алипура я смогу показать сам.

PS

Из китайского ресторана расходились около девяти часов вечера. Часть гостей, включая виновника торжества, во главе с мистером Саном, набившись в два такси, поехали играть в бильярд в пивной паб "Биг-бен" на Шекспир-сарани. Я, устав от шума и поддавшись волшебству ночного города, решил прогуляться до отеля "Гранд Оберой", чтобы выпить пива и угостить шотландским виски Карлтона Кито - старейшего местного джазмена, устраивающего импровизации на небольшой сцене бара "Чоуринги" по четвергам. Кито - легенда индийского джаза, оставшийся в Калькутте в семидесятых, когда большая часть музыкантов переехала в Бомбей, соблазненные болливудскими контрактами. Кито выбрал этот город и стал ярчайшим представителем феномена калькуттского джаза и почетным гостем ежегодного фестиваля. После многолитрового знакомства с русскими, еще в восьмидесятых, Кито выучил "Подмосковные вечера" и каждый раз играет эту мелодию при появлении кого-либо из наших в баре. В общем, вечер обещает быть томным. Идти, по моим прикидкам, около часа. Как раз китайская еда немного уляжется, освободится место для пары стаканов пива с орешками. Легкий ветер, разгоняющий запахи и звуки засыпающего города, подталкивает в спину и приглашает окунуться в незабываемую атмосферу ночной Калькутты.

Бл... ть.

Сбавляю шаг. Есть несколько секунд, чтобы оценить обстановку. Первая мысль - помочь мужику. Вторая - в памяти сюжет из новостей трехмесячной давности. Аэропорт Пекина, запись камеры наблюдения, женщина в длинном пуховике падает на пол терминала, и к ней бегут китайцы в костюм-пакетах, кутают ее в целлофановый кокон и увозят в изолятор.

Я твёрдо решил перейти на другую сторону дороги и вызывать скорую оттуда, с безопасного удаления. Но вдруг понял, что мужика этого я, к сожалению, знаю.

Да, бл... ть!

Это мой сосед. Тихий дед, который днем вечно греется на скамейке возле подъезда. Дядя Толя. Я ему, добрый день. Он мне, добрый день, или вечер, в зависимости от ситуации. И так постоянно. Да, и улыбается еще. Такой осторожной, немного заискивающей улыбкой человека, пережившего инсульт и имеющего проблемы с памятью. Короче, не могу я пройти мимо дяди Толи. Мимо незнакомого мужика, наверное, смог бы. А сейчас не могу.

Подхожу, присматриваюсь.

Мужчина лежит на спине, кулаки сжаты на уровне груди, его сильно трясет. Глаза вытаращенные мутные, белки красные с желтым. Пытаюсь с ним заговорить, узнать, есть ли с собой лекарство, но нет. Не видит меня, хрипит. Понимаю, что в маске, которая хоть как-то должна защищать окружающих от разлетающихся при кашле бацилл, ему сложно дышать. Осторожно, за резинку отодвигаю его маску с лица. Под маской полно желтой с примесью крови пены, которая вытекает через сжатые зубы. Он меня не слышит. Переворачиваю мужчину на бок, чтобы не захлебнулся. Достаю из пакета с покупками рулон бумажных полотенец, кладу мужчине под голову, чтоб не разбился в конвульсиях о брусчатку.

Подходят парень с девушкой. Прошу их не приближаться, на всякий случай, и вызвать скорую. Сам набираю старшего по подъезду, чтобы найти родственников дяди Толи. Проходит пять минут. Подходят еще люди, предлагают помощь. Останавливается машина. Там мужчина и женщина, знаю их, работают на рынке. Предлагают довезти до больницы. Объясняю, что скорая уже в пути. Тогда из багажника достают старую куртку, укрывают дядю Толю и дают зонт. Я и не заметил, что пошел дождь.

Звоню в скорую, уточнить время прибытия бригады. Говорят, машина подъезжает, еще несколько минут. Представляю врачей в скафандрах, которые заберут дядю Толю в инфекционное отделение. И меня как лицо, контактировавшее с зараженным. На пару недель в бокс. Сходил за продуктами. Звоню домой, говорю, что могу задержаться.

Вот и скорая. На самом деле быстро приехали. Ну да, дороги-то пустые. Врач и водитель. Бывалые мужики. Врач в стандартной синей спецодежде, маска на подбородке. У меня чуток отлегло. Понял, что сразу вряд ли повезут в карантин. Помог положить дядю Толю на носилки. Пока грузили больного, прибежала его сестра - старший по дому смог ей дозвониться - рассказала бригаде про болезни дедушки, примостилась рядом.

Скорая уехала. Остался я с пакетами, парень с девушкой из первых подошедших и грязный рулон бумажных полотенец на земле.

- Есть санитель? - спрашиваю

- Да, - отвечает девушка.

- Руки обработайте, на всякий случай.

Сам выливаю свой антисептик на ладони, протираю руки и все, что могло коснуться больного. Это для самоуспокоения. Все, что мог уже потрогал. Подбираю через пакет рулон салфеток, на котором лежал дядя Толя, чтобы выбросить по дороге.

Иду домой. В прихожей старательно, не касаясь ничего в квартире, снимаю верхнюю одежду и убираю в пакеты. Раздевшись в прихожей, иду в душ. Тщательно смываю с себя все, что мог принести с улицы.

Как выяснилось позже, у дядя Толи был припадок эпилепсии. После карантина он снова грется на солнышке возле подъезда и отвечает на мой добрый день своим добрым днем. Дядя Толя не помнит приступ возле церковных ворот. Я не напоминаю. Только улыбаюсь ему теперь немножко теплей, как старому приятелю.