Вопрос о том, как заботиться о раненых, пытались решить ещё в допетровские времена. В 1620 году мастер Пушкарского приказа Онисим Михайлов написал «Книгу воинскую о всякой стрельбе и огненных хитростях по геметрийскому прямому обычаю и проразумлению; сиречь по землемерному делу прираженного подвигу великою силою, вверх далече и близко направляемо бывает стрельбою и бросанием». В её основе был перевод немецкой «Книги воинской» Леонхарда Фроншпергера , который Михайлов дополнил наставлениями об обозе, биваках и полковой медицине. Этот трактат рекомендует, чтобы при войске находился лекарь с помощником (подлекарем), ящик с лекарствами и перевязочными средствами и телега с четырьмя лошадьми («конские носила») для вывоза раненых. Автор считал, что лекарю «в поход или на поле перед солдаты идти не доведется потому, что у него оружья нет, чем ему битися… а доведется ему быти позади роты у капитанския рухляди». Лечить должны были бесплатно.

Ещё в допетровские времена появился Аптекарский приказ, который занимался в том числе вопросами военной медицины. Немногочисленные аптеки были государственными и работали преимущественно для военных нужд. Об аптеках подробный пост уже был. С 1654 года при Аптекарском приказе работала Лекарская школа, в которой на протяжении 5—7 лет обучались дети стрельцов, дьяков и духовенства. На четвертом  году обучения учеников прикрепляли к полковым лекарям для практики и выдавали ящик с инструментами. Лекарь должен был уметь лечить разные виды ран, вытаскивать пули, пускать кровь, втирать мази, ставить пластыри и приготовлять лекарства.

Указом Петра I в 1700 году были учреждены военные аптеки при всех военных и морских госпиталях, а также при крупных воинских соединениях. В 1706 году Петр основал в Москве «военную Гошпиталь» с хирургическим училищем и анатомическим театром.

Московский госпиталь   был рассчитан на 300 пациентов, при нем работала школа, которая с 1706 по 1798 год выпустила около 800 военных врачей. Сухопутный госпиталь в Петербурге набирал 20 учеников в год с 1733 года. Ученики слушали лекции и параллельно получали практический опыт. В госпиталях оказывалась квалифицированная медицинская помощь, там часто долечивались после нахождения в полевых лазаретах. Также в госпиталях лечили отставных военных. Лазареты могли быть передвижными, там оказывали срочную помощь, они имели более простую организацию по сравнению с госпиталями.

Согласно воинскому уставу каждой дивизии полагался доктор и штаб-лекарь, каждому полку — полевой лекарь, каждой роте — фельдшер (цирюльник). Они должны были лечить бесплатно всех в войске, независимо от чина — за исключением тех, кто заболевал сифилисом или получал раны в драке. Также устав нормировал штат полевого лазарета: инспектор, доктор, священник, лекарь с аптечным ящиком, помощники лекаря, повар, хлебник, маркитант, охранник, женщины и солдаты для услужения (по одному человеку на 10 больных) — будущие санитарки и санитары.

По инициативе Павла Захаровича Кондоиди, ставшего в 28 лет генерал-штаб-доктором армии Миниха под Очаковом, в русской армии впервые был организован полевой лазарет на 6 тысяч мест. Благодаря этому раненых не отправляли в тыл, а старались оказать помощь на месте, что значительно снизило смертность. Из лазарета пациентов должны были отправлять в военные госпиталя, и ожидание часто затягивалось. В 1738 году в русской армии началась чума, от которой погибло две трети гарнизона, стоявшего в Очакове. Для борьбы с эпидемией впервые применили карантины западноевропейского типа, а медицинская администрация начала обсуждать устройство карантинов на государственных границах.

В 1791 году произошло примечательное событие, которое осталось, увы, почти не замечено современниками. Механик Императорской академии наук Иван Петрович Кулибин конструирует механический протез с коленным шарниром, который считается первым протезом, созданным в России. Знаменитый мастер изготовил его по просьбе артиллерийского офицера Сергея Непейцына (1771 – 1848), который в 17 лет потерял ногу во время штурма Очакова в 1788 году. Непейцину протез понравился. Более того, он продолжил службу, в 1807 году стал городничим в родных Великих Луках, где прославился своей честностью и заботой о горожанах, но в 1811 году к большому сожалению земляков вынужден был выйти в отставку из-за конфликта с графом Салтыковым, который сам этими похвальными качествами похвастать не мог. История Непейцина на этом не закончилась, он участвовал в войне 1812 года, отличился в боях, имел боевые награды и дослужился до генерал-майора.

Однако в серийное производство «механическая нога», облегчившая жизнь этому герою, не пошла. Ещё долго состоятельные офицеры заказывали себе протезы европейского производства, а те, у кто не мог себе это позволить, пользовались деревянными, примерно такими, с какими рисуют пиратов. При этом число людей, терявших руки или ноги со временем только росло, а многие пациенты при ампутации погибали из-за инфекций.

За полгода до наполеоновского вторжения выходит «Положение для временных военных госпиталей при большой действующей армии» лейб-хирурга российского императорского двора и главного медицинского инспектора армии Якова Виллие. Виллие разделил военные госпитали на развозные, подвижные и главные. Идея была заимствована у французского врача Жана Доминика Ларрея, который считается создателем скорой помощи. Развозными госпиталями, которые действовали прямо во время боя, надавались легкие повозки с базовым набором медикаментов и лекарем. Из развозного госпиталя раненых отправляли в подвижный госпиталь (лазаретный обоз), где их сортировали на легких и тяжелых: тяжелых отправляли дальше, в главный госпиталь. Пациенты подвижных госпиталей получали усиленное питание: 2 фунта ржаного хлеба, полфунта круп, семь золотников соли, полфунта мяса и рейнский уксус для питья. На 200 больных полагался один врач, два госпитальных пристава и 20 надзирателей-санитаров. Однако реализовать эту идею не смогли из-за нехватки врачей. «Положения для временных военных госпиталей при большой действующей армии» было принятого 27 января 1812 года. Согласно этому документу, в «аптекарских магазинах» запас перевязочных средств — бинтов из холста и корпии, был рассчитан примерно на одну пятую часть армии. Из «расчетных» 15 тысяч раненых три тысячи считались «тяжелыми», и для их эвакуации планировалось заготовить одну тысячу телег. Однако на практике раненых оказалось намного больше.

Медикаменты по современным меркам были примитивными. В качестве ваты использовали корпию – нащипанные из старой полотняной ткани нитки.  В качестве жаропонижающего средства употреблялись «питье воды с лимонным соком и трение тела уксусом». Головную болезнь снимали с помощью «муравейного уксуса». Для изготовления такого уксуса в средину муравейной кучи ставился глиняный горшок, дно которого следовало смазать медом для привлечения муравьёв. Затем их заливали кипятком. Раны и укусы животных иногда прижигали раскалённым железом. С 1811 года Петербургский завод медицинских инструментов стал выпускать для армии лубки нового, западного образца: «…шины из лубковых узеньких дощечек, вшитых между холстинок <…> и длинные узкие мешки, песком наполненные». Лубки использовались при переломах. До появления анестезии пациенты часто гибли от болевого шока. Для обезболивания использовали алкоголь, опий, пережимание сонной артерии, удары по голове и другие методы, которые не всегда были эффективны.

На перевязочных пунктах производились рассечение раны, удаление осколков гранаты, пуль, иных инородных тел, после чего делалась сама перевязка. Многие ранения в то время становились смертельными, но были и примечательные случаи. Генерал-майору К. Ф. Казачковскому раненному картечной пулей в живот в сражении при Лютцене, врачи сумели спасти жизнь. В 1807 году уникальный случай произошёл с полковником М. Д. Балком. В бою при Гейльсберге картечная пуля буквально снесла ему часть черепа. Однако врач заменил ему утраченную часть серебряной пластинкой. За это он получил прозвище «Серебряный кофейник». После этого ранения Балк до конца жизни страдал головными болями, но продолжил службу и участвовал в войне с Наполеоном. Ранения, при которых повреждалась кость, лечили по-разному. Известный медик Ф. А. Гильтебрандт предписывал лечение, которое состояло «из внутреннего употребления декокта хины с настоем имбирного корня, питья воды с вином, лимонным соком или Галлеровым эликсиром и перевязывания раны Арцеевою, или Стираксовою мазью, не опуская и припарки из ароматических трав». Другой врач «прикладывал корпию, напитанную сырым яичным желтком, смешанным с четырьмя каплями трепентанного масла». Ещё один врач для заживления ран использовал «кусочек березового трута, который закрывался корпией, тряпками и полотенцем». Или же вокруг ран накладывался «смолистый пластырь», а поверхность повреждения засыпалась канифолью.

Сохранилось множество рассказов участников войны 1812 года. Из воспоминаний А. П. Бутенева о бое под Салтановкой: «Мы оставались тут почти целый день, поджидая возвращения Раевского. Он наконец вернулся со своими войсками, сопровождаемый множеством раненых и умирающих, которых несли на носилках, на пушечных подставках, на руках товарищей. Некоторых офицеров, тяжело раненных и истекавших кровью, видел я на лошадях, в полулежачем положении; одною рукою они держались за повода, а другая, пронизанная пулею, висела в бездействии. Перевязки делались в двух развалившихся хижинах, почти насупротив толпы офицеров и генералов, посреди которых сидел князь Багратион, по временам приподнимавшийся, чтобы поговорить с ранеными и сказать им слово утешения и ободрения. Мне предлагали пойти посмотреть на хирургические отсечения и операции, которые производились над этими доблестными жертвами войны; но, признаюсь, у меня недостало на то духу».

15-летний Д. В. Душенкевич, получивший сравнительно легкую рану в «Шевардинском деле» 24 августа, за день до генеральной битвы при Бородине, вспоминал: «Бригадный наш командир полковник Княжнин, шеф полка Лошкарев и прочие все штаб-офицеры до одного в нашем (Симбирском) полку переранены жестоко, из обер-офицеров только трое осталось невредимых, прочие, кто убит, кто ранен; я также в сем последнем действии, благодаря Всевышнего! на земле родной удостоен пролить кровь. Нас повели, некоторых понесли в руки медикам, и ночью же отправлены транспорты раненых в Москву.

Картина ночи и путь до Москвы представляли однообразное общее уныние, подобное невольному ропоту, рождающемуся при виде длинных обозов и перевязок множества, не только раненых, даже до уничтожения переуродованных людей; нельзя не удивляться, в каком порядке раненые транспортируемы и удовлетворяемы были всем. На третий день нас доставили в опустевшую Москву, чрез всю столицу провезли и поместили во Вдовьем доме, где всего в изобилии, даже в излишестве заготовлено, что бы кто из раненых ни пожелал». Узнав об оставлении Москвы неприятелю, Д. В. Душенкевич с костылем вернулся в строй, долечив свою раненую ногу в Тарутинском лагере.

На случай отступления в те годы принято было «вверять тяжелораненых воинов великодушию победителя». В этом случае на аванпостах армии оставался офицер с письмом, предназначавшимся главнокомандующему неприятельской армией. М. И. Кутузов обратился с письмом к императору Наполеону с просьбой позаботиться об оставшихся в Москве русских воинах, пострадавших в «большом сражении». Оставшимися в Москве ранеными занимались французы. Позже русские и французы поменялись местами.

В воспоминаниях ветераны часто сетовали на недостаток внимания и заботы, хаос при вывозе пострадавших. Некоторые ранения серьёзно не воспринимались. Сколько людей, столько и характеров. H. Е. Митаревский, тоже получивший ранение в Бородинской битве, сетовал: «Когда мы проезжали какое-то селение, то нагнал нас наш дивизионный генерал Капцевич с адъютантом. Поравнявшись с нами, генерал обратился к адъютанту и сказал: "Это наши, такой-то роты?" — "Точно так, — отвечал адъютант, — один из них немного поколот, а другой так… только контужен". Это было сказано таким тоном, что при моем болезненном состоянии показалось мне чрезвычайно горько. Я подумал, что уж лучше бы мне оторвало совсем ногу, тогда, по крайней мере, возбудил бы к себе сострадание. <…Когда пришла моя очередь и меня в представлении означили контуженным в ногу, я вспомнил презрительные слова адъютанта о моей контузии; это мне так показалось больно, что я просил не только тут не упоминать о контузии, но и не писать о ней в формулярном списке. Впрочем, такой еще тогда был в армии дух. Про малые раны и контузии говорили — "пустяки"; надо, чтобы порядочно прострелили — это рана; а контузию звали — конфузией и получить контузию считалось чем-то обидным, а потому о контузиях больше молчали. Для возбуждения же сожаления или сострадания нужно было, чтоб оторвало руку или ногу или, по крайней мере, прострелили с разбитием костей». С другой стороны сами условия войны затрудняли оказание медицинской помощи. Для вывоза раненых снаряжались команды из нижних чинов, которые работали в тяжёлых условиях и сами рисковали жизнью.

По воспоминаниям Ф. Н. Глинки, ополченцы «втеснялись в толпу вооруженных», чтобы уносить раненых «из-под пуль <…>, из-под копыт и колес конницы и артиллерии». Один из них вспоминал: «Здесь нам дали самую неприятную на свете должность, которую я бы лучше хотел променять на потеряние самой моей жизни. Она состояла в том, чтобы брать с места сражения тяжелораненых и отправлять их далее». Примечательный случай упоминает в рапорте И. Кутузову 7 декабря 1812 года командир 5-го гвардейского корпуса генерал-лейтенант Н. И. Лавров М. «1-го гранадерского батальона капитан Букарев во время бывшего сражения 26 августа при селе Бородине находился в деле со 2-ю гранодерскою ротою на левом фланге гвардии для прикрытия батареи. Когда убиты были бригадной командир полковник князь Кантакузин и батальонный командир подполковник Албрехт, капитан Букарев, оставаясь старшим, заступил место подполковника Албрехта и при наступлении неприятельской колонны, состоящей в пехоте и кавалерии, одобряя воинских чинов в батальоне, отразил неприятеля штыками и обратил в бегство, занял его позицию, где и получил сперва контузию картечью в правой бок. А после того ранен в правое плечо ниже сустава навылет ружейною пулею, чрез что, ослабев совершенно силами, оставался на месте сражения лежащим между убитыми телами до тех пор, пока угодно было Провидению к спасению жизни послать 60-летнего отца его прапорщика Букарева, служащего в ополчении, посредством коего по перевязке ран отвезен в Москву, получив выздоровление, явился на службу». Фактически отец спас сына.

После оставления Москвы раненых отправляли во внутренние губернии, в основном во Владимирскую и Ярославскую. Примечательный случай описал А. Я. Булгаков. Близ Владимира было богатое имение Андреевское, принадлежащее начальнику 2-й сводно-гренадерской дивизии графу М. С. Воронцову. Он был ранен и вернулся туда выздоравливать. В своём имении он нашёл большое количество телег и подвод, которые должны были вывозить его многочисленное имущество. Когда он узнал, что в городе по соседству с его домом находится много раненых, он «приказал, чтобы все вещи, в доме его находившиеся, были там оставлены на жертву неприятелю; подводы же сии приказал употребить на перевозку раненых воинов в село Андреевское. Препоручение сие было возложено графом на адъютантов его <…>, коим приказал также, чтобы они предлагали всем раненым, коих найдут на Владимирской дороге, отправиться также в село Андреевское, превратившееся в госпиталь, в коем впоследствии находилось до 50 раненых генералов, штаб- и обер-офицеров и более 300 рядовых». Людей с комфортом разместили, кого в господском доме, кого в крестьянских домах, всех кормили и лечили за счёт хозяина.

Долечивались раненые в госпиталях. Некоторые позже отправлялись на реабилитацию на воды.  Кто-то имел возможность отправиться в Европу, особенно во время Заграничного похода. На территории Российской империи популярным направлением стали Кавминводы. В первую половину 19 века основную массу приезжавших в Пятигорск составляли военнослужащие, в том числе направлявшиеся на лечение. При этом сегрегация сохранялась, для нижних чинов были отдельные ванны. В 1812 году собрали пожертвования для строительства у Константиногорска  гостиницы для «пристанища раненых на поле брани за Отечество воинов». Проект был реализован. В «Герое нашего времени» Грушницкий тоже приехал поправлять здоровье, правда, результат вышел противоположный, но это уже другая история. В 1827 – 1832 годах на средства генерал-майора донских казаков А.П. Орлова был строен «Дом А.П. Орлова для неимущих офицеров Войска Донского. О Пятигорске пост уже был.

В 1847 году на Кавказ прибыл знаменитый медик Николай Иванович Пирогов. Он работал хирургом при Владикавказской крепости и на практике проверял многие новые методы лечения. На Кавказе он впервые применил перевязку бинтами, пропитанными крахмалом, при осаде аула Салты впервые в истории медицины провёл операцию с эфирным наркозом, открытым в 1846 году Уильямом Мортоном, и впоследствии выполнил около десяти тысяч таких операций. В июне 1847 году он продемонстрировал в Пятигорском госпитале военным врачам из частей Кавказского корпуса несколько сложнейших операций с применением анестезии. Применение анестезии значительно сократило смертность пациентов. Во время Крымской войны Пирогов сформулировал принципы сортировки раненых: «желая помогать всем разом и без всякого порядка перебегая от одного раненого к другому, врач теряет, наконец, голову, выбивается из сил и не помогает никому». Согласно новому методу, названному триажем, все поступавшие на перевязочные пункты делились на 5 групп: 1) безнадежные, которым нужен лишь уход и предсмертные утешения; 2) раненые, требующие безотлагательной помощи; 3) раненые, требующие срочной помощи предохранительного характера; 4) раненые, хирургическая помощь которым нужна для последующей транспортировки; 5) легкораненые, нуждающиеся только в перевязке или извлечении поверхностно сидящей пули — с последующим возвращением в часть. Такое разделение значительно повысило эффективность работы медиков. Также Пирогов впервые в истории русской медицины в 1855 г. применил гипсовую повязку.

По инициативе великой княгини Елены Павловны в Петербурге организована Крестовоздвиженская община сестер милосердия — первое в мире женское медицинское подразделение по уходу за ранеными. В общину принимали независимо от сословной принадлежности. 6 ноября 1854 года сестры милосердия и приписанные к общине врачи выехали в Севастополь под начало Пирогова. Во время Крымской войны в действующей армии работало 120 сестер.

Работу военных врачей описал Л. Н. Толстой в «Севастопольских рассказах». Из рассказа «Севастополь в мае»: «Большая, высокая темная зала — освещенная только четырьмя или пятью свечами, с которыми доктора подходили осматривать раненых, — была буквально полна. Носильщики беспрестанно вносили раненых, складывали из один подле другого на пол, на котором уже было так тесно, что несчастные толкались и мокли в крови друг друга, и шли за новыми, Лужи крови, видные на местах незанятых, горячечное дыхание нескольких сотен человек и испарения рабочих с носилками производили какой-то особенный, тяжелый, густой, вонючий смрад, в котором пасмурно горели четыре свечи на различных концах залы. Говор разнообразных стонов, вздохов, хрипений, прерываемый иногда пронзительным криком, носился по всей комнате. Сестры, с спокойными лицами и с выражением не того пустого женского болезненно-слезного сострадания, а деятельного практического участия, то там, то сям, шагая через раненых, с лекарством, с водой, бинтами, корпией, мелькали между окровавленными шинелями и рубахами. Доктора, с мрачными лицами и засученными рукавами, стоя на коленях перед ранеными, около которых фельдшера держали свечи, всовывали пальцы в пульные раны, ощупывая их, и переворачивали отбитые висевшие члены, несмотря на ужасные стоны и мольбы страдальцев. Один из докторов сидел около двери за столиком и в ту минуту, как в комнату вошел Гальцин, записывал уже пятьсот тридцать второго».

Марфа Степановна Сабина считается основательницей  Российского Красного Креста. Примечательно, что Сабина изначально была виртуозной пианисткой и была приглашена императрицей Марией Александровной преподавать музыку её детям. Однако при дворе Сабина начала активно заниматься ещё и активной общественной деятельностью. В мае 1867 года Александр II подписал устав Общества попечения о раненых и больных воинах, ставшего российским филиалом Красного Креста. Обществу покровительствовала императрица.  При нем функционировала община сестер милосердия. Члены общества собирали средства на строительство лазаретов и инвалидных домов и помогали семьям погибших. В 1879 году эта организация была переименована в Российское общество Красного Креста.

Во время русско-турецкой войны появились  военно – санитарные поезда, которые впервые применили в 1877 году. Применялись такие поезда и во время войны с Японией. Строились они не только за госсчёт, но и на пожертвования меценатов. По положению от 1912 года все санитарные поезда разделялись на полевые и тыловые. Полевые предназначались для эвакуации раненых и больных в отдаленные от фронта районы, а тыловые были лучше оборудованы, имели отделение для тяжелораненых и операционное, главной функцией являлась транспортировка на дальние расстояния. Из воспоминаний артиста Александра Вертинского: «Госпитали Москвы были забиты ранеными. Госпитали эти были не только казённые. Многие богатые люди широко откликались на патриотические призывы земства и открывали на свои средства больницы для раненых.

Однажды вечером я шёл по Арбату. Около особняка купеческой дочери Марии Саввишны Морозовой стояла толпа. Привезли с вокзала раненых. В этом особняке был госпиталь её имени. Раненых вынимали из кареты и на носилках вносили в дом. Я стал помогать. Когда последний раненый был внесён, я вместе с другими тоже вошёл в дом. В перевязочной доктора спешно делали перевязки, разматывая грязные бинты и промывая раны. Я стал помогать. За этой горячей работой незаметно прошла ночь, потом другая, потом третья. Постепенно я втягивался в эту новую для меня лихорадочную и интересную работу. Мне нравилось стоять до упаду в перевязочной, не спать ночи напролёт.

В этом была, конечно, какая-то доза позёрства, необходимого мне в то время. Я уже всю свою энергию отдавал госпиталю. Я читал раненым, писал им письма домой, присутствовал на операциях, которые делал знаменитый московский хирург Холин, и уже был вовлечён с головой в это дело. <…>

Потом Морозова решила организовать свой собственный санитарный поезд. Подчинялся он “Союзу городов” и имел номер 68-й. Начальником его был назначен граф Никита Толстой. Двадцать пять серых вагонов третьего класса плюс вагон для перевязок, плюс вагоны для персонала, кухня, аптека, склады — таков был состав поезда. Все это было грязно и запущено до предела. Мы все горячо взялись за уборку. Мыли вагоны, красили их, раскладывали тюфяки и подушки по лавкам, устраивали перевязочную, возили из города медикаменты и инструменты. Через две недели поезд был готов. На каждом вагоне стояла надпись: 68-й санитарный поезд Всероссийского союза городов имени Марии Саввишны Морозовой. Я был уже в его составе и записался почему-то под именем “Брата Пьеро”. И тут не обошлось без актёрства!

Поезд ходил от фронта до Москвы и обратно. Мы набирали раненых и сдавали их в Москве, а потом ехали порожняком за новыми. Работали самоотверженно. Не спали ночей. Обходили вагоны, прислушивались к каждому желанию, к каждому стону раненого. У каждого был свой вагон. Мой — один из самых чистых и образцовых. <…> Очень скоро с чёрной работы меня перевели на перевязки. Я быстро набил руку, освоил перевязочную технику и поражал даже врачей ловкостью и чистотой работы. Назывался я по-прежнему Брат Пьеро, или попросту Пьероша, а фамилии моей почти никто и не знал. Выносливость у меня была огромная. Я мог ночами стоять в перевязочной. <…>

Работы было много. Мы часто не имели даже времени поесть. Людей тогда не щадили на войне. Целые полки гибли где-то в Мазурских болотах; от блестящих гвардейских, гусарских и драгунских полков иногда оставались одни ошмётки. Бездарное командование бросало целые дивизии в безнадёжно гиблые места; скоро почти весь цвет русской императорской гвардии был истреблён.

У нас в поезде солдаты молчали, покорно подставляли обрубки ног и рук для перевязок и только тяжело вздыхали, не смея роптать и жаловаться. Я делал все, что в моих силах, чтобы облегчить их страдания, но все это, конечно, была капля в море!

Помню, где-то в Польше, в местечке, я перевязывал раненых в оранжерее какого-то польского пана. Шли тяжёлые бои, и раненые поступали непрерывным потоком. Двое суток я не смыкал глаз. Немцы стреляли разрывными пулями, и ранения почти все были тяжёлыми. А на перевязках тяжелораненых я был один. Я делал самую главную работу — обмывал раны и вынимал пули и осколки шрапнели. Мои руки были, так сказать, “священны” — я не имел права дотрагиваться ими до каких-либо посторонних вещей и предметов. Каждые пять часов менялись сестры и помощники, а я оставался. Наконец приток раненых иссяк. Простояв на ногах почти двое суток, я был без сил. Когда мыл руки, вспомнил, что давно ничего не ел, и отправился внутрь оранжереи, где было помещение для персонала. Раненые лежали как попало — на носилках и без, стонали, плакали, бредили. В глазах у меня бешено вертелись какие-то сине-красные круги, я шатался как пьяный, мало что соображая. Вдруг я почувствовал, как кто-то схватил меня за ногу.

— Спойте мне что-нибудь, — попросил голос.

Я наклонился, присел на корточки. Петь? Почему? Бредит он, что ли?

— Спойте… Я скоро умру, — попросил раненый. Словно во сне, я опустился на край носилок и стал петь. По-моему, это была «Колыбельная» на слова Бальмонта…

Закончил ли я песню — не помню. Утром мои товарищи с трудом разыскали меня в груде человеческих тел. Я спал, положив голову на грудь мёртвого солдата…

Когда я закончил свою службу на поезде, на моем счёту было тридцать пять тысяч перевязок!»

Ещё немного фото поездов и госпиталя:

Госпиталь вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Лемберг (сейчас Львов) 1915 год:

Разумеется, это лишь малая часть того, что можно рассказать о военной медицине того времени

Другие посты о службе в дореволюционной армии

Юность в сапогах. Как служилось в дореволюционной армии

Дорогие погоны. Как готовили офицеров до революции

Чем кормили в дореволюционной армии

Сколько зарабатывали и сколько тратили офицеры в Российской империи

Любовь по уставу. Как женились офицеры до революции

Как готовили пилотов до революции

Кейс призывника 2001 г.р., с жалобами на длительный болевой синдром в спине, при физ. нагрузках, статической нагрузке, проходил периодическую мед. комиссию в военкомате, в выписке на руках была отмечена имеющаяся б. Шейермана-Мау, хирургом РВК была выставлена категория годности по ст.66г Б4(годен к в/сл с незначительными ограничениями),на доп. обследования(Р-гр. грудного, поясничного отделов позвоночника) призывник направлен не был.

Призывник выполнил самостоятельно МРТ грудного отдела позвоночника, рентгенографию грудного, поясничного отделов позвоночника, обратился за конс. по кат. годности.

Болезнь Шейермана-Мау — это прогрессирующее заболевание позвоночника, которое возникает в период интенсивного роста у подростков (чаще всего в 11-15 лет). Оно характеризуется клиновидной деформацией тел позвонков в грудном отделе, что приводит к формированию выраженного кифоза.

Ключевые особенности и симптомы:

1. Внешний вид: Формируется выраженная сутулость или горб в грудном отделе. Часто компенсаторно усиливается лордоз в поясничном отделе. Плечи и голова наклонены вперёд.

2. Боли: На ранних стадиях может протекать бессимптомно. По мере прогрессирования появляются боли в спине, особенно при долгом стоянии или сидении, и усталость мышц спины.

3. Скованность: Грудной отдел позвоночника становится менее подвижным.

Причины:

Рассматриваются несколько теорий:

• Наследственность: Часто прослеживается семейный характер.

• Остеохондропатия: Нарушение кровоснабжения ростковых зон тел позвонков, приводящее к их некрозу и деформации.

• Микротравмы ростковых зон.

• Гормональные и метаболические факторы.

Диагностика:

Основной метод — рентгенография позвоночника в боковой проекции. Критерии диагноза:

• Клиновидная деформация (сужение передних отделов) как минимум трёх смежных позвонков.

• Угол грудного кифоза более 45° (в норме 20-40°).

На МРТ- снижение высоты передних отделов тел Th6,7,8 позвонков(клиновидная деформация).

На Р-грамме грудного отдела позвоночника(стоя) в боковой проекции, визуализируется гиперкифоз грудного отдела позвоночника 4 ст. по Коббу. Аналогично с данными МРТ , снижение высоты передних отделов тел Th6,7,8 позвонков(клиновидная деформация).

На Р-граммах грудного, поясничного отделов позвоночника определяется S -образное искривление оси позвоночника, с левосторонней дугой, вершиной на Th10,угол девиации 20 град., правосторонней дугой, вершиной на L2, углом девиации 15 град.

Итоговый диагноз: Патологический гиперкифоз грудного отдела позвоночника 4 ст. по Коббу. Клиновидная деформация тел Th6, Th7, Th8 позвонков, как следствие перенесенной остеохондропатии, соответствует болезни Шейермана-Мау.S-образный сколиоз 2ст.Остеохондроз грудного, поясничного отделов позвоночника.

В данном случае непризывные категории годности будут по сколиозу 2 ст(угол искривления более 18 град.)-ст.66в-В(ограниченно годен к в/сл), гиперкифозу грудного отдела позвоночника 4 ст, с клиновидной деформацией 3х позвонков грудного отдела как следствие остеохондропатии-ст.66а-Д(не годен к в/сл),иногда ставится 66в-В.

https://t.me/MME_SurgeryRadiolodgy