Лампочки
Всё началось из-за лампочек.
Мне было девять, когда лампочка во мне зажглась в первый раз.
Мне было девятнадцать, когда лампочка во мне первый раз лопнула.
Мне было двадцать один, когда раскалённые лампочки выжгли меня изнутри.
***
«…Лисе одиноко было в лесу, но здесь в школе ей нравилось. Она пряталась за большим книжным шкафом в классе руского языка и летературы. Пока никого не было в школе она тихонько вылезала из своего укрытия. Она нашла тетрадку и ручьку. Утром Лиса вместе с ребятами слушала учителя и делала задания…»
Мне было девять, когда я первый раз взялась за перо. Я жила тогда у бабушки с дедушкой, потому что мама лежала в больнице. Дед ушёл на вечернюю прогулку с лопоухим Дружком, а я отодвинула от стены столик, что служил в гостиной журнальным, села в уголок и написала в зеленой разлинованной тетради красивыми, на мой взгляд, буквами: «Лиса и школа».
Первым слушателем я выбрала дедушку. Он никогда не говорил «я люблю тебя, Еся», но мастерил мне луки, скворечники, рассказывал истории о своих охотничьих приключениях и всегда был на моей стороне.
В девять лет я ещё не могла в точности охарактеризовать слово «доверие», но точно знала, что дедушке я могла доверять.
— Это ты сама написала? — подняв глаза от тетради, спросил он. Я пристроилась на ручке его кресла, как птенчик, и быстро-быстро закивала.
— Очень хорошо! Ты молодец.
Дзынь.
И внутри меня будто зажглась маленькая стеклянная лампочка, вроде тех, что в новогодних гирляндах.
У меня почти не было друзей: я много болела и почти всю начальную школу провела на домашнем обучении, поэтому много читала и ещё больше писала.
Единственной моей подругой была Алиска, любопытная и юркая, она перешла к нам в четвертом классе и тут же заметила в списках несуществующую девочку. Алиска нашла меня в соцсетях, написала, потом позвала погулять, и дальше мы уже не расставались. Она была смуглой, черноволосой, а глаза у неё были влажные и тёмные, как растопленный шоколад. Полное её имя было Алван, и она была родом из Армении. Алиска много времени проводила вне дома, большую часть дня в школе, потом на разных кружках или у меня в гостях — отец её много работал, а мать занималась младшими детьми. Она смеялась, когда я ей говорила, как сильно она похожа на мою Лису.
«…его хозяева долго ещё бродили по лесу, они всё пытались отыскать Тишку, но так и не смогли. Юленька плакала, мама держала её за руку и пыталась усадить в машину, но девочка не хотела уезжать без своего любимца. А маленький белоснежный щенок прятался в корнях большого дерева и тоже плакал, потому что в ночном лесу ему было так страшно и так хотелось домой…»
Мне было одиннадцать, когда Дружок потерялся. Это случилось перед самым Новым годом. Я много тогда плакала, и лампочки во мне болезненно позвякивали, как будто кто-то бил по ним маленьким молоточком. А потом, на восьмое марта, мама подарила мне щенка. Он был смешной и пушистый, такой крохотный, с глазками-бусинками и абсолютно белый, как выпавший наутро снег.
Дзынь.
«…у него были такие красивые голубые глаза, что я тонула в них каждый раз, стоило ему посмотреть на меня. И когда однажды мы вдвоём остались дежурить после уроков в столовой, он вдруг коснулся моей руки, и на секунду я обомлела…»
Мне было четырнадцать, когда я увлеклась девчачьими романчиками. Моя мама в тот период уже растратила почти всё имеющееся у нас папино наследство и не забывала напоминать мне о том, что «денег нет» и что это непременно «из-за тебя». Я мечтала о большой и чистой, потому что была уверена, что не существует другого способа чувствовать себя нужной.
— Не смей закрывать дверь!
— Но мама! Я хочу личного пространства!
— Я вот не запираю дверь, а может, мне тоже надо личное пространство! А ты не доросла ещё двери тут закрывать!
— Это и мой дом тоже!
— Здесь твоего ничего нет! Неблагодарная! И так на тебя все деньги трачу, а ты только и можешь, что хамить!
Мама хлопала дверью. А потом — молчала. Молчаламолчаламолчала. Лучше бы кричала.
Лампочки внутри меня дрожали, и каждый шаг сопровождался стеклянным звоном. Мать молчала уже шесть дней и пять часов. Я завтракала под молчание со звуком скрипящей по чашкам губки для мытья посуды, пила чай под молчание со звуком жарящейся яичницы и уходила под молчание поворачиваемого в замке ключа.
Я пряталась в своих историях, как прячется сурок в своей норе, и на время, пока я писала, молчание для меня будто прекращалось.
А потом появился он. Миша. Он был новеньким из параллельного класса, и я заметила его, едва он зашел в столовую. Миша был словно принц из придуманных мной сказок. И я влюбилась. А он взял и влюбился в ответ.
Дзынь.
Мне было семнадцать, когда я бросила писать.
Обострение. Капельницы. Очень много капельниц.
Я тогда на долгие два месяца оказалась в больнице. Только-только прошёл ЕГЭ, и тогда казалось, что от него зависит моя жизнь.
Потом поступила в институт на химика и к середине первого курса поняла, как ошиблась с выбором. Мне было неинтересно. И ещё почему-то страшно. Лампочки потухли, будто во мне щёлчком переключили рубильник.
Мне было девятнадцать, когда дедушки не стало.
Я сидела на паре по матанализу и заглядывала в тетрадь к соседке по парте. Мне позвонила мать.
— Дед умер, — коротко сказала она.
— Ага. А когда похороны?
— Послезавтра.
Я молча положила трубку.
На какое-то мгновение я будто перенеслась на несколько лет назад: я видела себя, маленькую, в ярко-жёлтом стареньком сарафане, у домашнего телефона со шнуром-пружинкой. Я набирала номер на затёртых кнопках, представляя, как на том конце провода дед надевает очки, берёт в руки телефон с базы-подзарядки и отвечает. Всегда отвечает.
— Деда, пойдем в лес завтра?
— Конечно, Еся. В десять, как обычно. Я возьму семечки для птиц.
Несколько лампочек внутри меня со звоном лопнули.
Мне двадцать один. Сегодня моя мать умерла.
И я вся наполнилась битым стеклом.
***
Единственное, чего хотелось — это спать, желательно постоянно, не прерываясь на жизнь. Спатьспатьспать…
Тревожно. Я раньше не очень понимала это ощущение, когда тебе в спину словно упёрся тяжёлый, злобный, чужой взгляд. И он смотрит, этот чужак, смотрит не отрываясь, ждёт, когда ты устанешь оглядываться через плечо; ждёт, чтобы схватить и раздавить, сжать, разламывая рёбра. Сначала я ужасно злилась на мать, потом узнала о долгах по микрозаймам, долгах каким-то знакомым, которых я даже не знала, долгах по банковским кредитам. Больших долгах, что послужили «той самой» причиной. Эти цифры, как надвигающееся с горизонта цунами, угрожали потопить меня, меня, совершенно не умеющую плавать.
Я в полудрёме погладила между ушами кошку.
Утро.
Я с трудом разлепила глаза.
Утро.
Пока одевалась, заметила на столе ноутбук. Минуту постояла, подумала. Отвернулась и продолжила натягивать колготки.
Вечером я вернулась домой, приняла очень горячий душ, потискала кошку и хотела было уже лечь, наконец, спать, когда взгляд опять задержался на ноутбуке.
Утроденьвечерутроденьвечер…
«…она встретила его случайно, в супермаркете: ей хотелось приготовить тыквенный пирог по очередному рецепту из Ютуба, а он просто не умел ничего толком готовить, кроме супа. Их взгляды, точно в голливудском ромкоме, встретились, и с тех пор цвет голубого сапфира стал у Еси самым любимым»
Я сама не заметила, как снова начала писать.
День был весенний, грязный и дождливый, я зашла после пар в магазин, потому что дома позавчера кончился даже хлеб.
Я выбирала картошку. Потом подняла взгляд и замерла: на меня смотрели небесно-голубые глаза, точно такие же, какими я их сочинила в своей новой истории.
Дзынь — и неуверенно, тихонько, опасливо зажглась новая лампочка.
Героиня моих рассказов стала моим двойником, моей маленькой счастливой копией, живущей счастливой жизнью в счастливой семье, в счастливых отношениях, в окружении счастливых близких людей. В общем, так, как сама я, Еся, что смотрит на меня каждый день из зеркала, никогда не жила.
Мне не хотелось уже ни спать, ни есть, я днями сидела за ноутбуком, и клацание клавиатуры заглушало звон битого стекла внутри меня. Клац-клац-клац: Еся, сотканная из слов и букв, проживала свою счастливую жизнь, словно одна из жительниц Плезантвилля. Даже мой ясноглазый Богдан, прекрасный принц из овощного отдела, незаметно отошёл для меня, настоящей, на второй план. Как оказалось, идеальные отношения гораздо проще прописывать на бумаге, чем проживать вживую.
— Эй, Веснушка! Ты вообще ела сегодня, нет? — я вздрогнула и рассеянно дёрнула головой, услышав голос. Богдан стоял в дверях с пакетом из «Пятёрочки» и улыбался. Я и забыла, что дала ему ключи. — Ты в курсе, что я тебе уже десять раз звонил? Честное слово, Веснушка, ещё немного, и я бы начал обзванивать больницы.
— Я… я завтракала. Кажется. Прости, записалась, не заметила, — нервно хихикнула я, мазнула взглядом по телефону, что валялся на кровати, и отвернулась обратно к тексту.
— Покажешь, что ты там такое строчишь уже какой день?
— Эй, нет! Оно не дописано! — я резко свернула документ. Богдан сгрёб меня в охапку и чмокнул в макушку. Он пах мёдом и специями, как будто только-только вернулся с южного базара; его запах, теплота его рук были такими реальными, такими настоящими, что на секунду я даже испугалась. Показалось, что без клацания клавиатуры в комнате стало ужасно тихо. Тихо, несмотря на весёлую болтовню Богдана и шуршание пакета, в который заглядывала кошка. Тихо, будто я смотрела кино с выключенным звуком.
***
— Ты серьёзно написала свой первый рассказ, когда тебе было девять? Офигеть, я в девять лет ещё крапиву палкой бил! — Богдан пролистывал пухлые тетрадки моих историй, смеялся, хмурился, улыбался. Читал, а я как завороженная сидела, подперев руками щеки, и смотрела на то, как сменяются эмоции на его лице.
— Ага, помню эту историю. Прикинь, у меня потом появилась подружка, вылитая эта Лиса, ещё звали её Алиска. Забавно.
— А этот, про щенка... У меня, кстати, «Дорога домой» в детстве был любимым фильмом!
— У меня тоже! Обе части! А ещё мне потом подарили такого же крохотного белого щенка. Я тоже назвала его Тишкой.
— Офигеть! Ты прямо какая-то писательская ведьма, — Богдан рассмеялся и привычно чмокнул меня в макушку. Я рассеянно хихикнула. Ведьма…
Ведьма.
Факты складывались в голове, как случайно найденные в коробке детали пазла, которых как раз недоставало, чтобы собрать полную картину. Раньше всё это казалось мне совпадением. Играми воображения и Вселенной. Но теперь…
Значило ли это, что я могу переписать свою жизнь заново?
В институте я бывать почти перестала, написала всем, что простыла и валяюсь дома с температурой. Всё, что касалось реальности, стало для меня каким-то болезненным и воспалённым, как нарыв. Я твёрдо вознамерилась переписать всё так, как мне того хотелось.
Но сначала я закрыла тканью все зеркала в доме.
Потому что та Еся, что жила в моих историях, была гораздо лучше меня настоящей: и волосы у неё были более блестящие, и кожа чище, и ноги длиннее. А из зеркала смотрела усталая, бледная девчонка с синяками под глазами, с прыщиками на лице, и я всё меньше хотела признавать в ней себя.
Зажжённые внутри лампочки, что были всегда моим желанием жить, стали вдруг слишком, обжигающе горячими. Такими горячими, что причиняли боль. И эта боль отзывалась зудом в кончиках пальцев; зудом, что заставлял писатьписатьписать.
Я попросила Богдана не приходить ко мне какое-то время, мол, мне сильно хочется закончить историю. А когда я её, наконец, напишу, я покажу ему первому. Богдан удивился, конечно, но понимающе улыбнулся, сказал: «Буду ждать, Веснушка», погладил кошку и ушёл.
Я села за ноутбук. Руки немного подрагивали, я дописывала последнюю главу, ту самую, что непременно должна была закончиться «И жили они долго и счастливо».
Последнее слово. Последняя точка.
Я сохранила документ и закрыла ноутбук. Голова раскалывалась. Знобило.
Я свернулась калачиком на кровати. Внутри одна за одной взрывались, как фейерверк, раскалённые лампочки.
***
С того дня, как я поставила ту последнюю точку, моя жизнь действительно стала меняться. Отношения с Богданом были идеальными, как с рекламы майонеза; дом-развалюху, что достался мне от матери в наследство вместе с долгами, удалось продать настолько успешно, что хватило не только расплатиться с кредиторами, но и получить сверху немного денег.
Мешали только зеркала. С каждым днём Еся в зеркале становилась всё более чужой. Я не узнавала эту девушку, эту красивую, цветущую, улыбающуюся девушку, что глядела на меня. Я могла подолгу вглядываться в свое отражение, будто пытаясь переиграть его в гляделки, но оно упорно притворялось, что это я. Что это настоящая Еся.
И лампочки внутри больше не светились. Ведь не может светиться то, чего больше нет.
И писать я теперь словно бы разучилась. Слова не складывались в предложения, а из предложений не получалось текста. Я хотела вдохновиться своими старыми историями, открыла одну из старых тетрадей и увидела, что она пустая. Пустая разлинованная зелёная тетрадь. Я открыла следующую, и следующую, и следующую, но они все были пусты. В них не было ни строчки.
А потом я стала забывать.
Я листала семейные альбомы, но не узнавала ни одной фотографии. Там была маленькая Еся и рядом с ней женщины и мужчины, пожилые и молодые, весёлые и серьёзные. Я всматривалась в лица, но видела в них просто людей. Людей, которые для меня не имеют значения. Я держала в руках фото, где маленькая Еся сидит на плечах у пожилого мужчины, и внутри что-то тихонько вздрагивало, и слышался запах крепкого табака и сладких карамелек. Но я не помнила, кто это. И от этого почему-то страшно хотелось плакать.
Я просыпалась с улыбкой каждое утро. И все предыдущие дни были просто счастливыми днями. Каждый прожитый день. Я не знала ни что я делала вчера, ни где я была неделю назад. Я знала теперь только ощущение пустого счастья. Это счастье напоминало комнату в кукольном домике — такую милую, аккуратную, очаровательную, но такую же пластмассовую, как и Барби, которая сидит на розовом стульчике и пьёт чай из розовой чашечки.
Я сидела и смотрела в зеркало. Богдан только что ушёл. По сценарию я давно должна была лечь спать, в сон клонило просто смертельно, но я сидела в темноте перед зеркалом, в окружении пустых тетрадей, и смотрела. Смотрела. Смотрела. Рядом стоял открытый ноутбук с моей последней рукописью. В руках я держала лампочку — простую лампочку накаливания, вроде тех, что светит тёплым жёлтым светом.
Я смотрела в зеркало. Еся в зеркале улыбалась. Я коснулась пальцами своего лица и поняла, что на моём лице улыбки на самом деле нет.
Лампочка в моей руке лопнула.
А затем я медленно повернула голову к экрану ноутбука, сжала пальцы сильнее, осколки впились мне в кожу, но я сжимала руку всё сильнее и сильнее, чувствуя, как по запястью сочится горячая, живая, настоящая кровь.
«Delete». Одним коротким щелчком я удалила всё. Всё, во что превратила свою жизнь.
Затем также медленно развернулась обратно и увидела, как сползает с лица зеркальной Еси улыбка. В зеркале отражался рассвет.
Автор: Полина Крутикова
Оригинальная публикация ВК