В центре зала суда находилась душа, в которой ещё угадывались очертания женщины. Она не двигалась, сидела, ссутулившись, и была словно присыпана сверху чёрной золой. Но сквозь эту чернь пробивался яркий свет. Рядом с душой, скреплённая с ней светящейся нитью, находилась ещё одна душа, маленькая, живая и игривая. В ней человеческих очертаний не осталось — чем младше был ребёнок, тем быстрее душа вновь превращалась в самобытный, невыносимо яркий сгусток света с искрой внутри. Если бы не эта проверка, всё замяли бы очень быстро, но Квинтий пожелал присутствовать при разборе. Чёрт его дёрнул обратить внимание именно на это, только вчера же Аврелий отчитался блестящим отводом от суицида сразу троих, и вот на тебе… Но кто же обращает внимание на успехи, когда налицо такой грандиозный провал.
— Если желаете потерять время, ваше право. Хотя не понимаю, о чём тут можно говорить. И этот ваш странный проект… Аврелий, вы, право слово, занимаетесь какой-то чушью. Пока возитесь с одним самоубийцей — хочу подчеркнуть, далеко не всегда успешно! — десяток душ могли бы по текучке забрать.
— Одна спасённая жизнь стоит того, — ответил Аврелий.
— Спорный вопрос. Людям всё равно одна дорога, что раньше, что позже.
— Не вижу смысла сейчас дискутировать на эту тему, — заметил Аристарх Игнатьевич.
— Я бы хотел, чтобы моё мнение, как непосредственного исполнителя, было учтено при вынесении приговора, — сказал Аврелий.
— Давайте-давайте, — язвительно подбодрил Квинтий. — Расскажите мне о депрессии, о равнодушии, об одиночестве и отсутствии поддержки, обо всей этой человеческой ерунде.
Каждый провал — раскол в душе ангела. Аврелий так и не сумел смириться ни с одним. Он смотрел на бесстрастное лицо проверяющего и знал, что не сможет. Не сможет рассказать так, чтобы ему поверили, чтобы его послушали. Как передать, что творится в душе женщины в миг, когда она выходит из окна с собственным ребёнком на руках? Какую она переступает черту, в какую бездну погружается, в какую глубину отчаяния? Что по сравнению с этой болью вечность в аду — ничто. Что она уже прошла невыносимый ад в собственной душе. Он сам-то это едва осознал, но когда было уже поздно.
Высшим ангелам этого не понять. Он с огромным трудом, но умел отстаивать свои идеи, находить аргументы, чтобы доказать, что люди, пережившие достаточно страданий в жизни, заслуживают прямой переход в мир-за-гранью. Но как отстоять право на покой для этой души, виноватой, с какой стороны ни посмотри, на взгляд что людей, что ангелов? Как объяснить: в том, что происходит в такие моменты, нет вины только одного человека, что к этому привела бесчисленная череда событий? Душа ангела может сгинуть от неосторожного соприкосновения с человеческой жестокостью. Душа человека выдерживает неизмеримо больше, прежде чем гибель станет необратима.
Если бы кто-то из других ангелов пропустил через себя хоть часть подобной боли, он мгновенно рассыпался бы в прах. Аврелий знал, что каждое его слово просто уйдёт в пустоту. Но всё равно не мог молчать. Никогда не мог и так и не научился. Ему хватило просто оказаться рядом, и его, при всём огромном опыте, едва не снесло волной той боли, что шла от женщины. Не смог, не понял, не остановил, не нашёл правильных слов… Если бы Тина была рядом, она бы подсказала, помогла, отработала лучше. Как же не хватает профессионального творца на постоянной основе. Но что сейчас говорить…
Разленился. Расслабился на девчонках, глотающих таблетки из-за несчастной любви, со злостью подумал он. И тут же остановил себя — нельзя обесценивать ни одну спасённую жизнь, ни одну тьму, с которой приходится сталкиваться человеку.
— Сколько душ забрали вы, Квинтий? — спросил он. — Сколько боли видели вы? Что вы знаете о том, что чувствуют люди? Что толкает их на последний шаг?
Аристарх Игнатьевич предостерегающе приподнял ладонь, призывая быть осторожнее. Но Аврелий сделал вид, что не заметил.
— Что бы я сейчас ни сказал, вы найдёте контраргументы, и я все их знаю, — продолжил он. — Я признаю, что не справился сейчас…
— Уже не в первый раз, насколько я вижу по отчётам, — отметил Квинтий.
— Больше скажу — и не в последний! — резко сказал Аврелий. — Я делаю всё, что могу, но успех не зависит только от меня.
— Снимаете с себя ответственность?
Квинтий бесцветно улыбался, сочувственно-понимающе глядя на него.
Не вестись на провокации. Не дождётесь.
— Нет, — возразил Аврелий. — Я несу полную ответственность за свою работу.
Он снова взглянул на души, ждущие вердикта. Душу, сохранившую человеческий облик, и сгусток чистого яркого света, прильнувший к ней.
— Когда человек решается на последний шаг, его окружает тьма. Тьма, с которой не сталкивался никто из нас. Когда же человек обрекает на эту тьму тех, кого любит…
— Простите, но какая же здесь может быть любовь? — перебил Квинтий.
— Вы ещё скажите, что о любви что-то знаете, — парировал Аврелий.
Квинтий не ответил, жестом предлагая продолжить.
— Когда человек уничтожает всё, что ему дорого, всё, что он создал, когда отказывается от собственного продолжения в мире людей, заметает все следы — это истинный ад. То, что предлагают в преисподней, не идёт с этим ни в какое сравнение. А вы, я надеюсь, знаете, что предлагают в преисподней, и сумеете соотнести.
— То есть, вы считаете, что она не виновата? — Квинтий кивнул на душу.
— Не виновата. Или не только она.
— Зачем вы так её защищаете? Это всего лишь душа.
— Не всего лишь. Это человеческая душа.
— И вы предполагаете, что сейчас, на основании ваших, ничем не подкреплённых слов и домыслов, я должен поменять решение? Аристарх Игнатьевич, — Квинтий повернулся к директору Ведомства смерти. — Признаться, вы меня неприятно поражаете сегодня. Чёткая, отлаженная работа во всех отделах, и вдруг такой инцидент…
— В чём вы видите инцидент? — нахмурившись ещё сильнее, поинтересовался Аристарх. — Обыкновенная рабочая ситуация. Реализация проекта идёт успешно. Переход в мир-за-гранью, минуя стандартную процедуру отработки грехов, — случай редкий, но не уникальный. Мы практикуем такой подход уже давно.
— Это другое, — заявил Квинтий.
— Решение об уместности принимается отдельно в каждом случае, — сказал Аристарх.
— Я выслушал вас и остался при своём мнении, — резюмировал Квинтий. — Жаль потерянного времени. А теперь, пожалуйста, завершите работу.
— Что вы имеете в виду? — спросил Аврелий.
— Одна душа отправляется в ведомство детских душ, вторая — в преисподнюю, — терпеливо произнёс Квинтий. — Их необходимо разделить. Вы должны были сделать так сразу.
— Я не стану этого делать, — ответил Аврелий. — Обе души заслужили прямой переход в мир-за-гранью. Я настаиваю.
— Простите, но ваше мнение здесь ничего не решает, — всё с той же мраморно-бесцветной улыбкой проговорил Квинтий.
Каменные стены зала давили со всех сторон, и сам воздух становился всё тяжелее. Наконец Аврелий сказал:
Он встал и посмотрел на Аристарха Игнатьевича. Тот едва заметно усмехнулся хищным кривым ртом, продолжая поглаживать печать. Аврелий направился к душам, на ходу извлёк меч из ножен. Сгусток света затрепетал и крепче прижался к взрослой душе, та тоже встрепенулась: где-то в глубине ещё жила память о человеческой жизни. Аврелий взмахнул мечом, нарочито демонстративно, почти театрально — Квинтий всё равно не имеет представления, как должен работать ангел смерти, пусть полюбуется и отвлечётся. Потом взмахнул ещё раз.
И открыл прямой коридор перехода в мир-за-гранью.
Он редко делал это, но всегда получалось невероятно легко. Искру не обманешь. Рассечь несколько слоёв реальности, и — далёкий, пьянящий запах черёмухи и кострового дыма, холод чёрной реки, которую надо перейти по мосту, и оказаться там, где покой, где все счастливы. Душа поднялась, ведомая зовом, вечным зовом, знакомым всем людям, миг — и уже не просто душа, женщина с младенцем на руках шагнула в переход, взглянув в глаза ангела смерти с благодарностью.
И всё исчезло. Только аромат черёмухи лёгким шлейфом таял в зале суда.
Всё это заняло миг, полмига. Когда Квинтий понял, что происходит, было уже поздно. Аврелий убрал меч в ножны. Стояла тишина.
— Вы уволены, — тихо сказал Квинтий.
— Ничего подобного, — отозвался Аристарх Игнатьевич, откладывая печать в сторону. — Только я могу принимать решение об увольнении моих сотрудников.
Квинтий сглотнул и побледнел, как только может побледнеть светлый высший ангел, и без того похожий на мраморное изваяние.
— Уверяю вас, Аристарх Игнатьевич, — проговорил он. — Информация о вашем самоуправстве дойдёт куда следует. И с проектом этим вашим мы разберёмся, будьте покойны.
— Не сомневаюсь, — холодно произнёс Аристарх и встал. — А теперь — вы позволите?
Директор Ведомства смерти хищной птицей тяжело навис над разложенными на рабочем столе картами, схемами и списками имён.
— Аврелий, почему ты не посоветовался со мной? — спросила Лана. Она по обыкновению стояла у окна, запахнувшись в свои атласные крылья-плащ. — Это была действительно высокая планка.
— Я думал, что справлюсь, — ответил Аврелий. Он стоял перед столом директора, привычно сложив руки на рукояти меча.
— «Думал!» — повторил Аристарх Игнатьевич, поднимая взгляд. — Тебе бы думать поменьше надо, глядишь, уже стал бы умнее.
— Аристарх Игнатьевич, вы прекрасно понимали, что я собираюсь делать, — сказал Аврелий. — Вы в любой момент могли поставить печать, но отчего-то не поставили.
— Потому что я обязан быть на твоей стороне, — ответил Аристарх. — Это сейчас я тебя могу в паллиативку на десять лет вышвырнуть, и сиди там, пока не одуреешь. А перед проверкой расписываться в некомпетентности своих сотрудников — всё равно, что в своей. Запомни на будущее, пригодится, — и он снова погрузился в изучение бумаг, попутно махнув ладонью, мол, свободен.
Аврелий покинул кабинет. Спустился в сектор самоубийств. Бездумно пролистал пачку заданий на ближайшую неделю. Отложил. Закурил. Через некоторое время послышался знакомый шелест крыльев, платья, аромат ландыша.
— Снова будешь убеждать меня, что всё в порядке, и все ошибаются? — бросил Аврелий, не оборачиваясь. — И что Аристарх позлится и перестанет?
— Нет, — спокойно ответила Лана. — Это ты и так знаешь.
Она села напротив, скрестив ноги в форменных сапогах.
— Я всего лишь скажу тебе спасибо.
— За что? Я не справился.
— Ты сделал всё, что мог. И даже чуть больше. Я жила в мире людей, я знала о таких случаях. Это не наш с тобой договор дать подписать, здесь всё гораздо сложнее. Люди часто мечтают, чтобы к ним явился ангел и рассказал, как дальше жить. Но когда человек доходит до такой грани, вряд ли поможет даже ангел. Ведь мы улетим, а им придётся жить дальше. Есть вещи, которые решают люди, и в которых виноваты только люди… как бы тебе ни хотелось взять всю ответственность на себя.
— Это люди… Снова люди, — Аврелий с силой затушил сигарету об стол.
Лана с тревогой наблюдала за ним.
— Что-то меняется, Лана. Не могу понять, что, но… а, ладно.
— Ты меняешься, — заметила она. — Я помню, каким ты пришёл много лет назад. Ты слишком многое на себя берёшь, слишком много боли через себя пропускаешь.
— Я не могу иначе. Ты же лучше всех это знаешь.
Лана заправила под повязку платиновые волосы и спросила:
— У тебя осталась копия задания?
— Давай попробуем вместе его разобрать. Чтобы больше не допустить ошибки. Следующий случай попробую взять я. Возможно, у меня получится успешнее.
Аврелий достал из воздуха копию бланка. Дневной свет давно погас, а ночные звёзды над Ведомством смерти скрывали тучи. Феи не залетали сюда, не зажигали свои фонари. Замок окутывал мрак. В директорском кабинете Аристарх Игнатьевич, с глубокой, навечно залёгшей на лбу складкой, готовил очередные отчётные документы для проверки. Далеко-далеко отсюда, в мире, о котором лишь рассказывают легенды, и никто не знает, существует ли он на самом деле, в мире вечного счастья и покоя, под неизмеримо тёмным и звёздным небом, уставшая женщина, чьи глаза навек стали цвета обсидиана, уснула у костра, пока ребёнка качала в морщинистых руках древняя старуха.
В кабинете сектора самоубийств ангелы смерти Аврелий и Лана в очередной раз, после поражения, после провала, после столкновения с чем-то ещё более страшным, чем всё, к чему они привыкли, старались создать пошаговый алгоритм действий, слов, аргументов, с помощью которых возникнет хотя бы призрачная возможность удержать человека от последнего шага. И, в конечном итоге, возможность стать ещё немного ближе к тому, к чему стремится каждый ангел, которому не всё равно, — понять людей.
