Говорят, что в России за 10 лет меняется всё, а за 100 лет — ничего. Но эта аксиома работает и в других странах тоже. Читая очерк по русской истории, неожиданно наткнулся на эпизод, вполне актуальный для нашего времени.
Конец XVI века, Речь Посполитая, страна расколотая по национальному, но прежде всего - по религиозному признаку. Большая часть населения – католики. Но значительное меньшинство представляют собой православные жители восточных территорий, исконно русских княжеств Литвы, кроме того серьезную силу в стране набирают протестантские проповедники, критикующие грехи Римского престола.
И вот, король Стефан Баторий принимает закон о вступлении в силу Григорианского календаря – по новым астрономическим расчётам после четверга 4 октября 1582 года должна была наступить пятница 15 октября.
Иерархи православной церкви, собравшись на совещание, решили этому изменению не следовать – а остаться в рамках собственной традиции. И вот, началась полноценная календарная война.
Львовский католический архиепископ, отпраздновав Рождество по новому календарю, решил «повлиять» на своих православных соседей: совместно с властями города он опечатал православные храмы в день праздника, а людей, желающих прийти на службу, разгоняли силой.
Реакция оказалась предсказуемой: при поддержке влиятельных православных князей Львовское православное братство подало протест королю – тому уже через несколько недель пришлось выпускать целую серию указов в духе: «веру и обряды греческие не трогаем, службу по старому календарю не запрещаем, пока патриархи с папой не договорятся – насильно никого не принуждать».
Попытка культурного давления была замаскирована под нужды административного удобства: король Стефан попробовал объяснить народу, что новый стиль вводится лишь для гражданских дел – поэтому тогда эта история закончилась компромиссом. [1]
Но все же сильно похоже на то, что происходит у нас на западных границах: перенос официальной даты Рождества, переход провластных ПЦУ и УГКЦ на новые «общемировые» даты, риторика о «навязанной российской идеологии» и «окончательном выходе из орбиты русского мира». [2]
При этом значительное большинство украинцев суету властей проигнорировало, отмечая праздник Рождества в издавна установленные даты, несмотря даже на прямое давление властей. [3]
Понятно, что речь здесь не просто о календаре, не просто о датах – это как раз вопрос вторичный. Россия сама давно в гражданской жизни живёт по григорианскому календарю, и в этом нет трагедии.
Но властям Киева нужно символическое отречение от всего, что хоть как-то с русскими традициями связано. Пушкина сжигают [4], из храмов людей выгоняют [5], от коренного киевлянина (возможно, одного из самых знаменитых) Булгакова отказались. [6]
Потому что людей задевает сам факт того, что миллионы людей по всему миру продолжают жить в ритме, который древние города Москва, Вильна, Киев, Гродно – и сотни других городов с русским населением – разделяли на протяжении столетий.
Урок эпизода XVI века в том, что насилие над традицией редко даёт желаемый результат. Королю Стефану Баторию пришлось отыгрывать назад – столкновения с реальностью административные меры не перенесли.
И пусть сегодняшние власти Киева идут по более жесткому пути, но рано или поздно столкнутся с тем же: семейные традиции, народная память, повседневная религиозная и культурная практика всегда будут прочнее любой навязанной сверху «перепрошивки».
"Upierzyca" (муж. "upier") должна выглядеть приблизительно так (ну или как Панночка из нашего "Вия"), а не эти всякие кошмарики. Тем и страшна.
Если бы существовал хит-парад книжной и экранной нечисти, то первое место там с большим отрывом заняли бы вампиры-упыри, как символ аристократичности, сексуальности и гедонизма (что всегда импонировало массовому потребителю). Лишь в последнее время они сдали позиции и на большую сцену вышли орды всяческого рода зомбей, которые воплощают собой уже иные страхи аудитории: этакое бездумное «восстание масс», которому вынужден противостоять, чаще всего, пусть и напуганный, но сохранивший здравомыслие «средний человек» (что выигрышно с т.з. маркетинга, но, согласитесь, снижает планку). Зомби в доску шкурны и рациональны, даже их появление обычно объясняется рациональными причинами. А вампир — зло инфернальное, не побоюсь этого слова — метафизическое. При том образ вампира чудесно ложиться как на на былого феодала-либертена, так и на буржуя-кровопивцу (ой, не даром последнее плотно прижилось в социалистической и лейбористской пропаганде). Впрочем и те и другие являются разновидностями «оживших мертвецов», а это те, кому в мире — не место.
Не все знают, что одни из первых упоминаний об оживших покойниках в письменной европейской истории можно найти в «Повести временных лет», составленной в Киево-Печерской лавре во втором десятилетии XII в., a именно в записяx за 1015 и 1092 гг. И в «сагах», и в «Калевале» то же есть, но они записывались сильно позднее.
В первой записи сообщается о смерти Владимира Святого. Дружинники Владимира, из страха перед возвращением его ожившего трупа, избегают выносить тело за порог. Вместо этого они пробивают потолок и с помощью лебедки вытаскивают тело, завернутое в ковер, наружу.
Согласно второй записи от 1092 г.: «нави бьють полочаны». Речь идёт об эпидемии в Полоцке и событиях с этим связанных. «Нави» (ед.ч. «навь») являются душами мертвых.
Впрочем, о вампиризмe, если с этим словом связывать западные представления о кровососах, речи ещё не может идти.
Тем не менее слово «Упирь», как эквивалент современного представления o вампирe, появилось в древнерусском языке аж ещё в контексте перевода ветхозаветных пророческих книг! За эпилог письменного перевода 1047г. ответствен «поп Оупирь Лихыи». Соответствующее название записано в рукописях XVв., хранившихся в Кирилло-Белозерском монастыре, на севере России, и в Троицком монастыре Сергиева Посада. Немецкий славист Томас Бон, ссылаясь на сведения Андерса Шёберга, приписывает странное собственное имя священника рунорезцу из Уппланда Офейгру Упиру (Ofeigr Upir). По словам Шёберга, «ofeigr» («лихой») означает, в том числе, «выход за рамки меры». Поэтому Шёберг считает, что автором эпилога был человек, кому судьба даровала долгую жизнь - «сверх рамок». «Upir», в свою очередь, было прозвище, даваемое буйному человеку. Из этого Бон выдвигает предположение, что первый известный нам «Упирь Лихыи» - священник из Северной России, работал миссионером в Уппланде и зарабатывал себе на жизнь, вырезая рунические надписи. Слово же «упирь» продолжало ассоциироваться с его личными качествами, а позже, по ассоциации с чрезмерным долголетием, превратилось в обозначение воскресших покойников. Учитывая, что более раннего использования термина отыскать нет возможностей — концепция не хуже других.
Идея «упыря», как нежити, несколько конкретизируется в период, последовавший за распадом Киевской Руси на удельные княжества (XI–XIIIвв.), когда был задуман перевод проповеди Григория Богослова о языческих идеях IVв. с объяснениями. Эти объяснения, известные как «Слово об идолах», сохранились в списках XVI и XVIIвв. Здесь используются термины «упирь» и «берегина» для описания дохристианского культа умерших. «Упирь» обозначает души погибших в раздоре, а «берегина» – души утонувших. Текст сложен и не вполне ясно, является ли поляризация добра и зла, встречаемая в одном из объяснений, просто богословским приемом или же ее можно считать показателем развития (на основе анимистических идей и похоронных практик) веры в вампиров (Академик Рыбаков, кстати, считал, что можно).
Известно, так же, что Иван IV Грозный использовал термин «упырь» в письме 1573 г. в Кирилло-Белозерский монастырь, сохранившемся в списке начала XVII в., в ряду других ругательных слов, таких как «дурак» и «бесы». Т.е., ко временам Ивана, термин прочно вошёл в бытование.
В конце XVI века начинает складываться знаменитый памятник средневековой литературы - Киево-Печерский Патерик. Если взглянуть на Патерик не с точки зрения агиографии, а как на литературное произведение, то перед нами роман в новеллах, посвященный борьбе славных монахов-затворников Киево-Печерской лавры с целыми легионами слуг Ада. Читатель не без удивления обнаружит, что условия, методы и приемы этой борьбы вполне соответствуют современным представлениям, утвердившимся благодаря Стокеру и его последователям. В обилии наличиствуют призраки, оборотни, упыри, заклинания, чудодейственные талисманы - разве что осиновый кол на вооружение ещё не приняли.
Совсем иной взгляд на вопрос был изложен в малоизвестной современному читателю латиноязычной поэме Себастьяна Кленовича «Роксолания» (1584). Автор, гуманист по мировоззрению, излагает много любопытных подробностей относительно ведовства, колдовства, некромантии и прочей доморощенной мистики украинцев XVI века. Hе ограничиваясь этим, он приводит несколько эпизодов, которые вполне могут считаться вставными новеллами. Герои Кленовича с нечистью не борятся, напротив, оная нечисть непрочь и помощь оказать - ежели ее как следует попросят, конечно.
Новый шаг в литературной популяризации образа был сделан в XVII веке, в эпоху господства литературы барокко, весьма склонной к фантастическим сюжетам. Ярким примером может служить творчество митрополита Петра Могилы, оставившего после себя целый цикл новелл на фантастические и мистические сюжеты. Причем автор, в полном соответствии с законами жанра, предуведомляет читателя, что большинство описанных им событий происходило на его глазах. Присутствует явная «стилизация под документ» упоминаются «подлинные» имена, даты, порой участником событий становится и сам автор. Причем если Патерик создавался все-таки как житийный сборник, то Петр Могила писал свои новеллы с чисто литературной целью: дабы позабавить, постращать и заодно наставить читателей.
Особняком стоят «Козацкие летописи» (Самовидца, Величко, Грабянки), создававшихся во второй половине ХVII - начале XVIIIв.в. Там в обилии присутствуют вставные новеллы все на те же сюжеты. Окрас становится более мрачным - как правило, речь идет о разного рода «зловещих мертвецах», то поджигающих церковь, то восстающих из колодца. Как правило, эти истории не имеют «хэппи энда», что позволяет отнести их к ранней разновидности «кошмариков».
Еще более заметным памятником жанра стало произведение, известное и в «большой» литературе - трагикомедия Феофана Прокоповича «Владимир», созданная в начале XVIII века. С точки зрения фантастики, это произведение написано на стыке двух жанров - фэнтези и альтернативной истории. Присуствуют злокозненные выходцы из Ада (как призраки, так и во плоти), им противостоят бравые представители «светлых сил». Забавно, что часть «плохих парней» выступает в виде языческих божеств, что не без основания делает Феофана Прокоповича одним из отцов «славянской фэнтези». Во «Владимире» действуют и реальные персонажи (сам Владимир, его брат Ярополк), творящие «реаль политик», которая, разумеется, ничего общего с Hестором не имеет. Наличествует эффектная кульминация, в которой добро с фатальной неизбежностью побеждает зло.
В общем, до поры до времени, всё нормально. Упыри литературный и фольклорный персонаж, если какие эксцессы с нежитью и были, то решались на местах камерными средствами, в «Судебники» или (не дай бог!), в руки духовных властей оно не попадало.
Но случилось страшное. B Люблинскoй унии (1569) Королевствo Польскоe и Великоe княжествo Литовскоe объединились на общегосударственных началах, а в Брестскoй унии (1596) православные подчинились Папе Римскому. Костёл активно пытается разобраться со сложившимся двоеверием и «предрассудками», что нашло своё отражение в запросах священников к духовным авторитетам за рубежом и в богословских трактатах о суевериях. В обсуждаемых казусах «колдун» (strzygoń) и «вампир» (upiór) часто выступают синонимами.
Первый случай «богословско-научного» описания ожившего покойника нам даёт падуанский врач Геркулес Саксонский. В своей публикации 1600г. «De plica quam Poloni gwoźdźiec, Roxolani kołtunum vocant» («О скручивании волос, называемом поляками гвоздец, а роксоланами колтун») он ссылался на вспышку чумы во Львове в 1572г. Эпидемию связывали с похороненной в окрестностях женщиной, которую подозревали в колдовстве в течение всей ее жизни. Когда ее могилу вскрыли, ее обнаружили раздетой. Кроме того, женщина производила такое впечатление, будто бы она проглотила свой саван. После того как ее обезглавили в соответствии с проверенным обычаем, чума исчезла. Случай сильно напоминает сложившиеся в Германии в XVIв. представления о «нахцерерах» («nachzehrer»), которых, – видимо, под впечатлением чумы – обвиняли в жевании савана в гробу и заражении живых магическим путем.
Возможно, что по примеру Геркулеса Саксонского и Пьер Де Нуайе, который в то время был секретарeм Луизы Марии Гонзаги (королева Польши, супруга аж двух королей: Владислава IV и Яна II Казимира), сообщил 13 декабря 1659г. астроному Исмаэлю Буйо об удивительной «болезни из Украины». Согласно Де Нуайе, человек, родившийся с зубами, начинает после смерти есть свой саван и сгрызать руки в могиле. В то же время его родственники один за другим умирают. Поэтому могила должна быть вскрыта, а голова трупа, в случае подтверждения посмертной активности, - отрезана. Но в отличие от Геркулеса Саксонского, Де Нуайе в своем описании уже активно использовал русинское обозначение явления - «upior» и польское выражение «strzyga» .
На этом фоне во Франции в первой половине 1690-х гг., т.е. аж за три десятилетия до появления первых сообщений о вампирах на габсбургской границе, разгорелись дебаты о польских нахцерерах или русинских кровососах.
Французский учёный аббат-бенедиктинец Огюстен Кальме упоминает в своем сочинении «Dissertations sur les Apparitions des Esprits, et sur les Vampires et Revenans de Hongrie, de Moravie, etc.» (Oбсуждения o появлениях двухов и вампиров и привидениях в Унгарии и Моравии и т.д.) запрос некоего польского священника от января 1693г. к профессорам из Сорбонны, известной репутацией своего богословского факультета. Сообщалось, что одна молодая женщина была измучена призраком своей умершей матери в неустановленном месте в Польше. Дочь страдала от все большего истощения, родственники решились вскрыть могилу матери. Тело матери после вскрытия могилы привлекло внимание удивительной свежестью. Оно казалось гибким, опухшим и красноватым. После прокола сердца умершей, отрезания головы у трупа и принятия хлеба, замешанного на крови вытекшей из сердца трупа, дочь начала выздоравливать.
Тут возникал вопрос, как должен был вести себя исповедник в такой ситуации. В своем докладе парижские профессора пришли к выводу о том, что осквернение могил и грабеж тел следует рассматривать как тяжелые грехи, которые не могут быть отпущены. Кроме того, они обвинили родственников в том, что они заключили сделку с дьяволом. Вера в то, что смешение крови мертвеца с мукой и выпечка из нее хлеба, употребление которого дает защиту от зловещих болезней, свидетельствовала, по мнению богословов, о кощунстве (просвира), и, косвенно, о сделке с дьяволом.
Более или менее независимо от этого журнал «Mercure galant» (помесь «Наука и жизнь» с «Огоньком») инициировал свои дебаты по вопросу. Началось с мелочи. Теолог и математик Клод Комье представил в мартовском выпуске 1693г. исследование «La Baguette justifiée» («Оправданная рудоискательная лоза»). Говорится, что души убитого могут повлиять на человека с лозой таким образом, что тот разоблачит преступника своим прутом. Он указал, что поляки обезглавили своих умерших, когда те ели свой саван или высасывали кровь из родственников с помощью телепатических сил. Однако, из-за ранней смерти, Комье не смог углубить запланированное сравнение практик европейских лозоходцев с польскими инцидентами.
В мае 1693г. на эту публикацию последовал комментарий известного нам Де Нуайе. Теперь он ссылался не только на Польшу, в которой замечались подобные происшествия, но и на «Русинию». Он утверждает, что так называемые «striges», называемые «upierz» на языке «простого» народа, покидают могилы, чтобы высосать кровь из людей. Поскольку кровосос не останавливается ни перед чем, могилу вскрывают, обезглавливают труп и сливают кровь, вскрыв сердце. Затем кровь обычно смешивают с хлебом и отдают живым для дезинфекции.
Наконец, в январе и феврале 1694 г. юрист Маринье опубликовал в журнале «Mercure galant» трактат, состоящий из двух частей: «Creatures des elemens» («Создания стихий») и «Sur les stryges de Russie» («О ведьмах в России»). Маринье заключил, исходя из постепенного увядания предполагаемых жертв кровососа и излечения больных после его предполагаемого уничтожения, что здесь не могут быть задействованы только бесовские силы. Он предполагал, что скорее всего между живыми и мертвыми происходит взаимодействие физических и духовных сил. «Русский» вариант вампиризма - это выражение «божьего попущения» к наказанию жертвы за суеверное или даже варварское поведение. Высасывание крови представляет собой моральный призыв к грешнику!
Впоследствии польские иезуиты Ежи Генгель и Габриэль Жончиньский исследовали это магическое явление. Генгель прокомментировал в своей публикации «Eversio Atheismi» («Опровержение атеизма», 1716г.) сообщения о подвижности трупов. Он ссылается на вызывающих доверие очевидцев из Польши, России и Литвы, которые видели неповрежденные трупы, создававшие впечатление, что они пожирали саван и части тела. Он сообщает, что подозрительный труп иногда ходит и душит людей. Генгель использовал слово «upier», предположительно происходящее от русинского. Посмертная активность связана с захватом демоном мертвого тела. Пока длится бесовское заклинание, тело не может распасться и душа не может отлететь. Для того, чтобы начался естественный процесс распада, используется обезглавливание. Генгель увидел в этом определенную логику: живые спасутся от чумы, а мертвые – от демона. Однако Генгель также признался, что римские одиторы использовали только медицинские средства и экзорцизм, включая исполнение таинств и молитв к святым. Хотя Жончиньский в своей «Historia Naturalis curiosa regni Poloniae» («Естественной истории курьезов Королевства Польского»), опубликованной в 1721г., лишь кратко повторил характеристики нахцереров и оживших покойников, описанные Генгелем, его работа чаще цитировалась.
Ничего странного, что после попадания в «научный» оборот, фигура упыря возникает и в судебной практике. В 1745–1746гг. на латыни и польском языке в городском суде Каменец-Подольского слушается дело о самосуде, произошедшем в 1738г. (!) в украинском селе Гуменци (polsk. Humińce). Дело было изложено через досье со свидетельскими показаниями. Ход событий был следующим: когда жители шли по полям в ночном шествии для борьбы с эпидемией, они встретили некоего Мыхайло Матковского из соседнего села Привороття (polsk. Przewrocie), который искал своих сбежавших лошадей с бритвой в руке. Неясно, был ли Матковский воспринят жителями Гуменци как дьявол во плоти или же они следовали языческому обряду. Без лишних слов жители Гуменци избили Матковского до полусмерти. Однако когда позже узнали, что Матковский вернулся домой, то перед рассветом жители деревни отправились в соседнее поселение, чтобы потребовать от землевладельца сдать предполагаемого злоумышленника. Примерно в полдень представители делегации посчитали, что получили на это косвенное одобрение. После этого они выломали дверь и похитили Матковского, чтобы он предстал перед судом в Гуменеци. Хотя обвиняемый даже после побоев по-прежнему утверждал о своей невиновности, он был приговорен сходом к смертной казни через сожжение. Чтобы развеять сомнения относительно законности этого акта, один из свидетелей даже утверждал, что был готов сделать взнос в размере 100 злотых в качестве возможного штрафа, который мог бы помочь избежать наказания за внесудебное разрешение проблемы. Даже священник, исповедавший Матковского, сказал, что он несет ответственность только за его душу, но не за его тело. Перед тем как сжечь, Матковскому запечатали глаза, уши и рот смолой и камнями. Свидетельские показания оставляют впечатление, что жители села нашли случайного козла отпущения, чтобы принести жертву богам в порыве страха, и что насилие лишь случайно было оправдано действиями потенциального «упыря».
В дальнейшем, польский коронный военный трибунал, созданный в связи с подавлением гайдамацких беспорядков 1768–1769 гг. в Кодне (на востоке Украины), прихватил, так же некоего крестьянина Леско Колбасюка из села Вийтивци ( Wujtowce). Взяли за убийство униатского священника попа Василия. На допросе Колбасюк утверждал, что из-за чумы по деревне ходили слухи, что демон провоцирует смерть, дыша своим ядовитым дыханием «в домы». Некоторые утверждали, что видели упыря, на которого нападают собаки и от которого убегают волы. Пoп Василий был идентифицирован как виновник преступления на основе описания одежды («...Czarny człowiek»...). Понятно, что пoп отверг обвинения в сверхъестественных махинациях, но своё веское слово сказала его жена, которая свидетельствовала, что видела Василия в компании его покойной сестры и других мертвецов, шумно болтавших и скрипящих зубами. Сомнения по поводу этого утверждения были развеяны идентичными утверждениями работника поповского подворья. После этого 13 человек сначала выкопали яму на кладбище, затем забили попа до полусмерти и похоронили заживо с осиновым колышком, вбитым в спину. Кoлбасюк оказался единственным палачом, пережившим эпидемию. Во время допроса он подчеркнул, что предотвращал своими действиями опасность для всего схода. Поскольку он не имел никакого отношения к мятежным гайдамакам и только три раза ударил священника (по его утверждению) Леско Калбасюка выпороли, но отпустили.
После разделов Речи Посполитoй «вампирский вопрос» выходит на внешнеполитическую арену, поскольку регион их обитания теперь территориально относится как к Российской Империи, так и к Австрии с Пруссией. И вот тут начинает выясняться, что наши «упыри» европейским не чета. В 1897 году опубликован роман Брэма Стоукера «Дракула», который послужил катализатором новой дискусии по вопросу.
Ссылаясь на опубликованное в 1897 г. исследование петербургского судебного чиновника Августа Левенстима «Суеверие и уголовное право», криминолог Альберт Хелвиг в своей брошюре «Verbrechen und Aberglaube» («Преступление и суеверие») 1908г. отмечает контраст между «западными культурными государствами» и «востоком Европы». Между тем случаи, упомянутые Левенстимом в главе «Упыри и вскрытие могил», касались Литвы, Западной Беларуси, Волыни и Подолья, т.е. территории «старой Польши» и Западного края с Малороссией, но уж никак не центральной России. При этом Левенстим сравнил юридические приговоры по обвинениям в осквернении трупов в Германской и Российской империях и раскритиковал в обоих случаях отсутствие однозначности положений о рассмотрении суеверия для оценки вины. Особенностью вскрытия могил и осквернения трупов в России он считал то, что с точки зрения мотивов тут фиксируется, с одной стороны использование частей тела в качестве талисманов и лекарств, а с другой – поиск козлов отпущения в период эпидемий и засух.
Действительно, в собственно русских сказках фигура yпырей нашла лишь сдержанный отголосок. По крайней мере московский архивариус и коллекционер Александр Афанасьев в восьмитомном собрании «Народные русские сказки», изданном в 1855–1863гг., опубликовал лишь несколько историй об оживших покойниках. В шестом томе 1861г., однако, есть сказка предположительно украинского происхождения под названием «Нечистый». Афанасьев обсуждал феномен вампиризма в Центральной и Восточной Европе в третьей книге своего многотомника «Поэтические воззрения славян на природу», изданном в 1869г., но как этнолог никогда не считал термин «вампир» подходящим для русской народной культуры. Он признавал существование этого феномена (в рамках Империи) исключительно у украинцев и белорусов. Только редактор третьей части посмертно опубликованного второго издания сказки Афанасьева, решил заменить название «Нечистый» на «Упырь». Под этим названием сказка известна по сей день.
Библиотекарь Британского музея и публицист Уильям Ралстон (Шедден-Ралстон) на основе собраний русских сказок и со ссылкой на истории о южнославянских вампирах уже в 1872 г. в публикации «The Songs of the Russian People» («Песни русского народа») рассмотрел более подробно проблему вампиров. Oн подтвердил, что вампиризм в царское время существовал в первую очередь в культурах Украины и Беларуси. Например, русины – восточные славяне на территории бывшего Польско-Литовского союза – для борьбы с болезнями скота практиковали сожжение или утопление женщин, подозреваемых в колдовстве, а украинцы и белорусы в Российской империи для предотвращения холеры сжигали первые жертвы болезни, которые считались ее источником. По словам Ралстона, «в вампиры» вербовали из проклятых родителями детей, из колдунов и ведьм, а также из еретиков, самоубийц и алкоголиков.
Первый случай появления упыря, литературно задокументированный в царской России, приходится на 1883г. В журнале «Киевская старина» был опубликован, скорее, иронический очерк «Упыри». Фольклорист и критик Петр Ефименко, ссылаясь на архивные источники, рассказал, как в 1727г. киевский полковник Антон Танский приказал крестьянину Семену Калениченко явиться в военнyю канцелярию, так как последний выдавал себя за yпыря, способного вызывать эпидемии. Однако же канцелярия не была введена в заблуждение и объявила крестьянина сумасшедшим. Но! Позже сам полковник Танский стал объектом легенды об ожившем покойнике. Ходили слухи, что его состояние было частично основано на наследстве, частично на даре Петра I, но также и на жадности. Так как Танский, как и подобает хорошему христианину, иногда жертвовал на религиозные цели и, при этом был "настоящим полковником", путешествующие монахи решили какое-то время хранить пожертвования, предназначенных для их монастыря, в его доме. Исполненный жадности Танский попытался убить монахов. Однако одному из них удалось сбежать. В результате епископ отлучил преступника от Церкви. Вскоре после отлучения Танский умер, но, как говорили, снова и снова появлялся ночью в виде ожившего покойника и бродил с огненными глазами, огненным ртом и ножом в левой руке до крика петуха. Когда сыновья покойного произвели эксгумацию в присутствии епископа, то обнаружили свежий труп с длинными ногтями и длинной бородой, потому проткнули грудь трупа осиновым колышком под пение молитв. Помогло. Но, время от времени, в полночь из могилы раздаются мучительные стоны...
Через год после публикации этого забавного вампирского рассказа, журнал «Киевская старина» опубликовал (в 1884г.) дело из суда уездного города Бердичева. Оно свидетельствует о борьбе с вампирами, которая велась на фоне разгорающейся эпидемии холеры в украинском селе Подозы в 1831г. Из дела можно реконструировать следующий ход событий: озабоченные ростом числа смертей, который не смогли остановить ни благословение воды местных источников и колодцев, ни голые женщины, гуляющие по периметру села, жители Подозы обратились к целителю-крестьянину Максиму Мазуренко из соседнего села Степанок. Мазуренко заявил, что причина несчастья кроется в могиле недавно скончавшегося священника и его жены. Оба якобы вышли из могилы ночью и заразили местных крестьян своим дыханием или выпив их кровь. Кроме того, был найден очевидец полтергейста на могиле священника. Мазуренко предложил отрубить голову трупа и предотвратить таким образом дальнейшую смерть в селе. Выполняя это, он также утверждал, что кровь, брызгающая из трупа, на самом деле была той, которую священник высосал из своих жертв. В конце концов Мазуренко обезглавил тела осиновой колодой. За это классическое «вампироборство» от схода Мазуренко получил серебряный рубль, телегу ржи и работников для сбора урожая. Охотник на вампиров Мазуренко был присуждён к полугодичному церковному покаянию за свое нехристианское поведение. Более или менее терпимое отношение властей к осквернению могилы, очевидно, связано с тем, что при борьбе с эпидемией никто не был заинтересован в том, чтобы накалить страсти.
С 1880-х гг. в дополнение к документированию исторических вампирских дел в «Киевской старине» проявляют живой интерес к суевериям на Украине и этнологические журналы, в частности, вопрос активно исследовали польские и украинские авторы.
В 1880г. Андрей Подбереский представил материалы по демонологии украинского народа в краковском журнале «Zbiór Wadomości do Antropologii krajowéj» («Сборник новостей по сельской антропологии»). Он использовал сюжеты из Чигиринского района, что на левом берегу Днепра. В дополнение к традиционным историям о ведьмах и воскрешении покойников появляются прозаические мотивы с дидактическим оттенком. Подбереский отметил, что в воображении народа покойник может оказаться «перелесником», если о нем будут слишком много скорбеть. Затем он покидает ночью могилу как «oбоясник» и сосет – невидимый для всех остальных – кровь из скорбящих.
Существует саркастическое повествование, в котором мальчик выкапывает труп, чтобы напугать девочку, но становится жертвой мертвеца, который оказывается yпырем.
Украинский писатель и публицист Борис Гринченко записал ряд ярких историй о восставших мертвецах и поместил их в своих сборниках этнографических материалов Черниговской губернии, изданных в 1895 и 1900гг. В текстах Гринченко содержится немало упоминаний о восставших мертвецах и кровососах.
В исследованиях российских этнологов приняли участие их коллеги из Львова (относился в описываемое время к Габсбургской монархии). К примеру, львовский журналист Юлиан Яворский опубликовал в 1897г. в журнале «Живая cтарина» статью в стиле Гринченко oб «Oпиряx» в повериях украинцев. По своему содержанию, поверия варьируются от фарсовых еврейских рассказов по мотивам нахцерерских легенд, до сюжета о Леноре, который восходят к балладам Августа Людвига Бюргера о невесте солдата-нежити (1733). Например, история из деревни в районе Bóbrka о еврейском трактирщике, чья вампирская природа раскрывается, когда черному коту, в которого он превращается каждую ночь, отрезают ухо. На следующий день у еврея перевязано ухо. Он жалуется на то, что теперь над ним смеются и люди, и упыри.
В журнале Общества этнологии во Львове «Lud», издаваемом с 1895г., периодически появляются сказки, в которых призраки или ожившие покойники играют свою роль. Например, в 1902г. краковский профессор Бронислав Густавич опубликовал отчеты, которые он составил во второй половине 1870-х гг. в рамках исследования флоры и фауны Львовской области. Повесть из деревни Звенигород носила название «Упыри распространяют эпидемию». В ней два оживших покойника появляются в виде собак, которые пытаются убить друг друга и тем самым вызвать заболевание крупного рогатого скота. Рассказ «Упыри» из села Янов (ныне Ивано-Франков) касался эпидемии холеры 1831г. Кроме того, учитель Антоний Севиньский из городка Бучач в 1906г. издал серию народных сказок.
Что касается Белоруссии, то по данным исследования, проведенного петербургским судeбным чинoвником Левенстимом, в середине XIXв. в Новогрудском районе во время эпидемии холеры имели место не только осквернения трупов, но и прямые человеческие жертвы.
В 1848г. произошел следующий случай: священник сообщил волостному судье, что крестьяне против его воли расправились с женщиной в целях борьбы с холерой. В ходе слушаний крестьяне заявили, что названное лицо просто стало первой жертвой холеры и, вообще, ведьма. Фельдшер Рубцов заявил перед судом, что женщина вела аморальный образ жизни и умерла беременной. Для того чтобы установить обстоятельства, суд осмотрел могилу. И действительно, ребенок — был. Но уже не в утробе матери, а в гробу. На всякий случай оба трупа проткнули осиновыми колышками.
В 1896г. белорусский учитель Павел Демидович прокомментировал народные верования своей родины в журнале «Этнографическое обозрение». По его мнению, необходимо делать различие между ожившим покойником, который появляется во сне или наяву, когда его покой в смерти нарушен, и «вупoром», покойным лихоимцей, который продал свою душу дьяволу и теперь приносит вред живым.
В общем, Россия, может и «родина слонов», но вот вампиры «в средней полосе России», несмотря на утверждения некоторых несознательных товарищей, как-то не прижились, хотя сам термин «упир» появился в Древней Руси еще в XIIв. и даже бытовал в качестве ругательства. Он просуществовал на территории Западной руси, Малороссии и старой Польши до XXв, с XVIв. использовался в основном в фольклоре украинцев и белорусов, но и там понятие «упырь» использовалось в качестве описания человека порочной жизни. Практически все известные и описанные случаи — относятся к Малороссии, Литве и Белорусии. С другой стороны, именно старорусская литературная традиция (в её украинской ветви) с вопросом разобралась наиболее подробно. В дошедших до нас судебных делах «упыризм» и контрмеры воспринимаются, скорее, как проявление массовой истерии, вызванное тяжёлыми обстоятельствами. Вдумчиво же и «на научной основе» с этим разбирались только европейцы.
С открытием вампиров на габсбургской военной границе с Османской империей (около 1730г.) у «просвещенной европейской общественности» появился ещё один кирпичик в фундамент отрицательного эквивалента собственной цивилизации. Для Западной Европы «упырь - вампир» становится антиславянским стереотипом, который в эпоху национализма применялся не только по отношению к Юго-Восточной, но и к Восточной Европе.
Восстание против власти Российской империи на территории Царства Польского началось 29 ноября 1830 года и продолжалось до 21 октября 1831 года, под лозунгом восстановления независимой «исторической Речи Посполитой» в границах 1772 года.
Поляки, а также шляхта Великого Княжества Литовского продолжали мечтать о государстве в границах 1772 года, они не могли смириться с разделом Речи Посполитой и были крайне недовольны своей зависимостью от Российской империи.
В Виленском университете начали действовали тайные студенческие общества патриотической молодёжи. Движение по освобождению Польши имело широкую поддержку среди офицеров. Содействовало движению и католическое духовенство; в стороне от него оставалось лишь крестьянство.
Надежды поляков немало оживились после объявления Россией войны Турции в 1828 году. Обсуждались планы выступления, ввиду того, что основные силы России были задействованы на Балканах. Июльская революция 1830 года во Франции дала полякам еще больше надежды. 12 августа состоялось собрание, на котором обсуждался вопрос о немедленном выступлении, однако на подготовку требовалось время.
Восстание было окончательно назначено на 29 ноября. В Варшаве у заговорщиков было до 10 тыс. солдат против примерно 7 тыс. русских. С наступлением вечера 29 ноября вооружённые студенты собрались в Лазенковском лесу, а в казармах вооружались полки. В 6 часов вечера Пётр Высоцкий вошёл в казарму и воскликнул: «Братья, час свободы пробил!», ему отвечали: «Да здравствует Польша!».
В основном восстание в столице прошло по плану. Восставшие убили шестерых польских генералов, сохранявших верность русскому царю. Поляками был захвачен арсенал. Русские полки были окружены в своих казармах и, не получая ниоткуда приказов, деморализованы. После этого восстание разом охватило всю Польшу.
Император Николай I сообщает гвардии о восстании в Польше.
Для российского правительства польское восстание было неожиданностью: русская армия была расположена частью в западных, частью во внутренних губерниях и имела мирную организацию. Численность всех войск, которые предполагалось употребить против поляков, доходила до 180 тысяч, но для их сосредоточения требовалось 3—4 месяца.
К февралю 1831 года русские смогли собрать до 125,5 тысяч человек. Надеясь окончить войну сразу, нанеся противнику решительный удар, русский полководец Дибич не обратил должного внимания на обеспечение войск продовольствием, особенно на надёжное устройство перевозочной части, и это вскоре отозвалось для русских крупными затруднениями.
14 февраля произошло сражение при Сточеке, где русский генерал Гейсмар не мог остановить 1-й бригады 2-й конно-егерской дивизии, бежавшей с поля боя в полном составе перед отрядом Юзефа Дверницкого. Это первое сражение войны, оказавшееся удачным для поляков, чрезвычайно подняло их дух. Польская армия заняла позицию при Грохове, прикрывая подступы к Варшаве.
Низложение русских знамен после победы поляков под Вавром.
По некоторым оценкам Гроховское сражение — самое кровопролитное за все войны русских с поляками. Эта деревня прикрывала подступы к Варшаве, поэтому была чрезвычайно важной точкой.
Русские наступали несколько раскоординировано, болотистая местность не способствовала успеху несмотря на некоторое численное превосходство. Последовало несколько атак русских и только лишь с четвертой попытки им удалось опрокинуть поляков. После этого фельдмаршал задумал окончательно разгромить польские войска с помощью кавалерии, однако и этот ход к желаемому исходу не привел. Наступать в болотистой местности было сложно, а поляки отважно отбивались будучи в меньшинстве.
По итогам битвы потери русских превысили 9 тысяч человек, поляки же лишились 12 тысяч. Исход сражения однозначным назвать нельзя: несмотря на большие потери разгромить польские силы не удалось, они совершили тактическое отступление, а штурмовать саму столицу сил у русских не было.
Сражение при Грохове. Худ. Войцех Коссак (1931)
После сражения у Грохова русские поняли, что не смогут взять Варшаву с наскока. Поляки смогли укрепиться в районе Праги (предместье Варшавы), атаковать его можно было только при помощи осадных средств — а их у Дибича не было. Дибич оставил действия против Варшавы, приказал войскам отступить и расположил их на зимние квартиры по деревням.
В начале марта сейм принял решение послать войска в другие части Польши для поднятия восстания, а начальник польского главного штаба Прондзинский разработал план разгрома русской армии по частям, пока их части стояли под Варшавой и еще не соединились с частями главной армии. В ночь на 31 марта 40-тысячная армия поляков скрытно перешла через мост, соединявший Варшаву с варшавской Прагой, напала у Вавра на части Федора Гейсмара и рассеяла их менее чем за час, взяв два знамени, две пушки и 2 000 человек пленными.
Затем поляки направились к Дембе-Вельке и атаковали части Григория Розена. Блестящая атака польской кавалерии поставила точку в сражении, левый фланг русских был уничтожен, правый сумел отступить. Сам Розен едва не попал в плен, смог спастись и жаждал реванша над поляками. Тем не менее, 10 апреля при Игане, Розен был вновь разбит, потеряв тысячу человек выбывшими из строя и 2 тыс. пленными. Всего в этой кампании русская армия потеряла 16 тыс. человек, 10 знамён и 30 пушек. Розен отступил за реку Костржин, а поляки остановились у Калушина. После этих событий не было и речи о новом походе на Варшаву, по крайней мере в ближайшее время.
Между тем восстание разрослось на Виленскую, Гродненскую и Минскую губернии. Активное участие в восстании в беларуских губерниях приняли католические монахи. Многие католические монастыри стали опорными пунктами для восставших. Российским войскам пришлось отбивать у повстанцев города Свентяны, Дисну, Вилейку, Ошмяны, Лепель.
В Виленской губернии мятежники установили контроль почти над всей территорией кроме столицы бывшего ВКЛ - города Вильно. 16 апреля отряд восставших предпринял наступление на Вильно, но был разбит русскими войсками. Далее российские войска стали наступать из Вильно, освобождая Виленскую губернию от повстанцев. Уже в мае мятежники потеряли контроль над большей частью губернии и были вынуждены вернуться к партизанской войне.
Партизанские действия также охватили и Минскую губернию, однако сопротивление было быстро подавлено. В июне настала череда новых волнений, уже более масштабных. В этот раз выступления повстанческих отрядов произошли в Мозырском, Речицком и Пинском уездах.
Эмилия Плятер во главе косиньеров. Картина Яна Богумила Розена.
Не получив большой помощи из Варшавы, большинство выступлений было подавлено. Поляки не могли выделить больших сих, так как были разбиты в сражении под Остроленкой (120 км на северо-восток от Варшавы). Поляки потеряли около половины сражавшихся, и в том числе многих из старших начальников. У русских был шанс окончательно уничтожить неприятельскую армию, но главнокомандующий армией, граф Дибич, был тяжело болен и не смог принять решении о преследовании поляков. Через 3 дня после сражения Дибич скончался от холеры, а польские войска отступили к Варшаве.
19 августа началась осада Варшавы. По присоединении подкреплений силы русской армии возросли до 86 тысяч, тогда как в польских войсках, оборонявших Варшаву, насчитывалось до 35 тысяч.
На рассвете 6 сентября после интенсивного артиллерийского обстрела русская пехота пошла на штурм первой линии польской обороны. Дольше всех сопротивлялся форт Воля, командир которого, генерал Юзеф Совинский, на предложение сдаться ответил: «Одно из ваших ядер оторвало мне ногу под Бородиным, и я теперь не могу сделать ни шага назад».
После взятия Воли Паскевич устроил там свою ставку и на протяжении ночи бомбардировал вторую линию польской обороны; польская артиллерия отвечала слабо из-за нехватки зарядов. В 4 часа русские войска атаковали укрепления и взяли их. Сам Паскевич был при этом ранен в руку. После этого явился польский посол с полномочиями на подписание капитуляции. Несмотря на подписанную капитуляцию сейм не утвердил её, предложив другие условия. Главнокомандующий польской армией пользуясь тем, что капитуляция не была утверждена, вывел за Вислу 32 тыс. солдат, сказав депутатам: «спасайте Варшаву — моё дело спасти армию».
Утром 8 сентября войска русской армии вступили в Варшаву через открытые ворота, и Паскевич написал Николаю I: «Варшава у ног Вашего Величества».
Уж думал, что весь угар остался в Исфахане и полагал Брюггемана единственным безумцем, но тут галопом в сюжет влетели поляки. Оставим пока в стороне московские, уже третьи, переговоры и посмотрим, что происходило в Европе.
Итак, шведы заигнорили Фридриха, и тот решил сыграть по-крупному. В инструкциях Хаугу уже ничего не было про старый договор, зато был один процент с оборота. Шведы сначала не поняли, обычно ведь платят по 10-12%, но готторпский посол озвучил сумасшедшие цифры: «господа депутаты... сочтут разумным, что для такого дела понадобится большой капитал. C десяти миллионов... что было бы недостаточно, сбор составит 100 тыс талеров. Вероятно, капитал достигнет 50 (пятидесяти) миллионов, а то и больше». Мда. В качестве уступки просили не разрешать строиться голландцам в Ингерманландии, чего «не желают другие знатные государи». Очевидно, русские, и тогда следовало хотя бы часть возить через Архангельск.
Шведы купились, несмотря на пренебрежение их прибалтийскими портами. Их казначей предлагал соглашаться на 1.5%, если предложат; Оксеншерна хотел 2%, другие депутаты требовали 2.5%. И никого не смущали мифические 50 миллионов привлеченных денег. Весь персидский шёлк в лучший год можно было скупить за 5 миллионов, даже если считать по двойной цене. Голландская Ост-Индская компания прокрутила в самый затратный, 1621-й, год только 12 млн. Шведы так и не согласовали устраивающий их процент, а уже наступил май 1639 г. Фридрих устал ждать и отозвал Хауга из Стокгольма. Тот покинул город в июне, без договора.
в Швеции был риксрод и есть риксдаг - куда сам сядешь, а куда бонда посадишь? на фото «Дом нобилей», здание XVII века, но построенное позже событий, и для сбора риксдага; Хауга же принимали в риксроде, и место сбора менялось из-за чумы; статуя Оксеншерны
Очередная гениальная идея, теперь уже от Николая де Бея, который работал в Нидерландах. Он напомнил герцогу [видимо, идею Брюггемана, который озвучивал ее шаху на аудиенции] о направлении морем в Персию военспецов, которые бы подготовили 10-15 тыс солдат. Посланного с этим заданием полковника Амандта обманули голландцы, когда он пытался зафрахтовать корабль в Ормуз. Шкипера-кидалу потом арестуют в Глюкштадте, но Фридриха стали напрягать неудачи и постоянные убытки, он предпочел не ввязываться в новые авантюры.
Де Бей же рапортовал, что завербовал достаточно офицеров, некоторые даже готовы ехать за свой счет. Последних представлял подполковник Ройснер. Ему требовался лишь «паспорт» [рекомендации к властям] на проезд через Польшу в Персию. Подполу предлагали дождаться возвращения послов, но тот продолжал в июне 1637 г. настаивать на немедленном отбытии. На личной аудиенции он также просил паспорт в Россию. Герцог смирился, и дал своё согласие. Ройснер застрял в Москве до апреля 1638 г. по неизвестным причинам. Именно его встретила в Астрахани возвращавшаяся делегация, и отговорила ехать дальше.
Николай де Бей по совместительству являлся и польским агентом в Нидерландах. Он сообщил герцогу о Станиславе Конецпольском, который получил королевскую привилегию на торговлю шелком из Мингрелии и Персии через Гданьск и Черное море. Он планировал привлечь голландских купцов. Преимуществом польского плана было отсутствие денежных обязательств перед шведами и русскими; Речь Посполита от можа до можа, казаки защитят от турок, а король обеспечит охрану кораблей. Де Бей был уверен в успехе и запрашивал аккредитацию. Подвели казаки, и польская компания столкнулась с такими трудностями, «что ни в коем случае не могла быть реализована».
поляки те еще фантазеры, всё Черное море под турками либо вассальными им крымскими татарами; молдаване с валахами тоже принесли присягу султану; ситуация на начало века, кардинально смениться не успела, и своих портов точно не было; оригинал
Бог с ним с паном Конецпольским, Фридриху написал сам король Владислав IV. Он слышал, что купцы часто ездят из земель герцога через Россию в Персию. Фридрих осторожно сообщал, что торговля с Персией пока не ведется и обещать ничего не могу, пока не получал сведений. Между Польшей и Россией недавно была война, и король решил действовать окольным путём. От Польши собралась внушительная делегация в 200 человек во главе с Теофилом Шёнбергом. В задачи входили и политические переговоры, склонить шаха к союзу против султана.
Россию обойти не смогли (см. карту), и царь задержал поляков на полгода, требовал сокращения делегации до 25 человек, иначе не разрешал проехать. Кстати Олеарий встречал какого-то поляка в Астрахани, еще на пути туда; Романчуков по секрету разболтал, что посол едет к шаху через Стамбул и задержан в городе по приказу царя. Правда, послом этим был монах Иоганн де Лукка, «недостойный проповедник» [католик]. А вот Шёнберга встретили уже в Персии и на обратном пути через Дагестан. Где его порешили буйнаки, спаслось лишь трое слуг, которых персы приютили в Дербенте. Позже их заберёт в Москву очередной русский посол.
Брюггеман хотел использовать поляков в своих интересах. В дальнейшем он запрашивал аккредитацию на ведение переговоров в Данциге, где хотел предложить Польше долю в Компании. А пока использовал их интерес в качестве давления на царя, хотя и поумерил пыл:
теперь, когда его царское величество... не позволил себя соблазнить, не последовал справедливости христианского обычая и не подумал о собственном достоинстве, то надо сказать ему прямо в глаза, что его упрямство непременно приведет к тому, что эта торговля будет вестись через Польшу и в других местах.
Чет забежали впёред. Итак, в Москве гольштинцы провели две встречи, и еще раз Брюггеман лично встретился с боярами. Тут он нарушил инструкцию герцога не вступать в новые переговоры, если в Персии дело не выгорит. Брюггеман обещал выплатить 600 тыс одним платежом за право прохода. А что он еще обещал, по своему «экстра мандату», уже никто не узнает, но русские снова купились. Обменялись ратификациями и уверили «твердо содержать все условия, прежде с ними, послами, учиненные» в 1636 г., и даже внесли в них поправку, что шах дал согласие на торговлю, и персидский посол Имамкули-султан направлен для заключения окончательного соглашения. Также подали жалобу на дьяка Назара Чистого, «взявшего у них, послов, запону [взятку] в 2 тыс рублей безденежно».
Тиль Уленшпигель показывает задницу, ничего общего с гарантиями Брюггемана; источник
Перс отбыл из Москвы раньше, гольштинцы выехали 15 марта 1639 г., а затем - три дня спустя - русский посол Петр Образцов с подъячим Зяблым, который уже бывал у немцев с Нероновым два года назад. Им было поручено в т.ч. получить обещанные деньги.
О настроении в посольстве говорит странный факт из преждевременного отъезда фон Ухтерица. Того Брюггемана не хотел отпускать, по причине соблюдения секретности, и потребовал передать ему все письма. Ухтерица, как дворянина, это задело и он посоветовался с Крузиусом. Тот предложил подготовить два вида писем, настоящие и для выдачи. Ухтериц убедил Брюггемана в целях конспирации передать письма уже за Москвой. Пока слуга мотался туда-сюда, немца уже и след простыл. Брюггеман понял, что его перехитрили и «стал еще несноснее, чем прежде, но не мог высказать истинной причины». Потом, уже под Ревелем, сбежал в Готторп секретарь посольства.
Гольштинцы прибыли с отчетом в Готторп только 1 августа 1639 г., спустя 3 года и 9 месяцев после отбытия. To be continued...
30 января (9 февраля) 1667 года представители Речи Посполитой и Русского государства заключили Андрусовское перемирие, которое завершило 13-летнюю Русско-польскую войну. Название произошло от деревни Андрусово под Смоленском, в которой перемирие и было подписано.
Согласно ему России переходил Смоленск, а также другие земли, ранее отошедшие к Речи Посполитой в период Смутного времени, в том числе Дорогобуж, Белая, Невель, Красный, Велиж, Северская земля с Черниговом и Стародубом. Запорожская сечь переходила под совместное управление России и Польши. Кроме того, Речь Посполитая признала за Россией право на Левобережную Украину, но город Киев по условиям перемирия требовалось возвратить полякам.
Отдавать столицу Древней Руси в Москве очень не хотели – Киев, «вотчина извечная государя нашего», был наглядным символом московских претензий на все древнерусское наследие. У поляков выторговали, что русский гарнизон останется в городе временно, «на срок в два года». Чтобы успокоить польское дворянство, русский царь обещал выплатить им 200 тыс. руб. компенсации за разрушенные восставшими казаками имения.
В итоге временное оказалось постоянным – все следующие 20 лет Москва под разными дипломатическими предлогами затягивала «отдачу» Киева. Пока на новых переговорах о «вечном мире» в 1686 году польским послам не заявили, что город «не уступят без крови» («az do krwi i golow polozenia nie ustapimy», как доносили польские посланцы в Варшаву).
Россия воспользовалась тем, что полякам, к тому времени втянувшимся в большую войну с Турцией, стало не до возвращения былых владений. Но право грубой силы, позволявшее не отдавать обещанное, требовалось облечь в дипломатические формы. Поэтому полякам намекнули, что Москва за Киев готова платить.
Польским магнатам денег хотелось, но открыто продать кусок своего государства, да еще имеющий столь символическое значение, они тоже не могли. И стороны начали долгие переговоры о сумме, которую Россия заплатит Польше «по братской дружбе и любви» – именно так дипломаты в 1686 году официально сформулировали назначение платежа. Фактически же началось долгое и страстное обсуждение цены, по которой Москва купит Киев у Варшавы.
Попробовал нарисовать это нейросетью. Как-то так :)
Торговались несколько месяцев в стиле восточного базара. Изначально польские послы назвали сумму 4 млн злотых (800 тыс. руб.), в ответ русские дали свою цену, в 26 раз меньшую, – 30 тыс. руб. Польские послы эмоционально обозвали русское предложение «шуткой» и патетически восклицали, что «сердце их вынято» вместе с Киевом. В ответ московские бояре меланхолично согласились «прибавить к прежнему что доведется».
800 тыс. рублей в то время равнялись половине всех доходов государства Российского за год. И поляки в торге уступили первыми, снизив запрос до 3 млн злотых, или 600 тыс. руб. Через месяц переговоров и эта сумма упала в три раза.
Примечательно, что ход дипломатической торговли обе стороны фиксировали очень тщательно. И русские, и поляки подробно записывали все психологические реакции дипломатов‑соперников: кто как смотрел, как говорил, когда повышал голос и т. п. Поэтому историки теперь знают буквально по минутам, когда фаворит царевны Софьи князь Голицын кричал на польских послов «wielkim glosem» и когда глава польской делегации, познаньский воевода Кшиштоф Гжимултовский «тяжко» смотрел на литовского канцлера Огинского.
На 200 тыс. руб. переговоры застряли – московские бояре уперлись и предложили полякам ехать домой. Те неделю демонстративно готовились к отъезду, после чего сообщили, что согласны и на 150 тысяч. Следующие две недели переговоров сэкономили Москве еще 4 тыс. руб. – в итоге два славянских государства сторговались на 146 тыс.
Сумма эта соответствовала примерно 10% годового бюджета России в то время. Но проблема заключалась в том, что ее требовалось собрать и передать полякам серебряной наличностью, то есть перевезти через границу 7 тонн драгоценного металла. В итоге возник новый дипломатический скандал, когда груженные серебром телеги в мае 1686 года застряли в грязи под Смоленском из-за весенней распутицы.
Поэтому свои 7 тонн серебра за Киев поляки получали целый год в три приема. Больше всего в Москве опасались, что выплаченные суммы пойдут на укрепление польской армии. Но полученные деньги Варшаве на пользу не пошли – местные магнаты тут же поделили их между собой. А Москва, купив Киев и «вечный мир» с поляками, тут же начала готовить первый поход на Крым.
"Ехай в Московию, откуда явилась!" - прошипела старуха-литовка, с ненавистью глядя на Елену. Молодая княгиня остановилась напротив гневливой бабки и, ласково улыбаясь, протянула ей монету. Старуха денежку взяла костлявой рукой, но тут же плюнула вслед благотворительнице.
Полотно художника Петра Топольского.
Елена шла к церкви твердым шагом, но внутри у нее все сжималось от боли. Нищая старуха, настропаленная против русской княгини знатью, и не знала, что Елена не может "ехать в Московию", ведь ее не пускают. А здесь, в Литве, она - ненужная невеста..
19 мая 1476 года во граде Москве били во все колокола. Софья Палеолог, законная супруга Государя и великого князя всея Руси Ивана III Васильевича, подарила своему венценосному супругу прелестное дитя. Несмотря на то, что это была девочка, радовался люд московский, христосовался, хотя Пасха не так давно прошла - в тот год великий праздник был 23 апреля.
Радость да звон колокольный не случайными были - три предыдущих ребенка Софии и Ивана умерли во младенчестве. Тревожно было родителям и на этот раз. Если обыкновенно детей в Московском государстве крестили на сороковой день, то по приказу царя новорожденную окрестили на третий - если уж помрет, то с христианским именем. Назвали девочку Еленой.
Княжна росла в богатых хоромах, которые отец выстроил для ее матери - заморской принцессы, прибывшей в ноябре 1472 года в Москву из далекой и загадочной Византии.
Еленушке довелось появиться на свет в неспокойные, тяжкие времена. В 1480 году, когда девочке исполнилось четыре года, на Москву в очередной раз напали татары - хан Ахмат пожаловал за данью. Софья с детьми, коих к тому времени у княжеской четы было уже трое, отправились в Дмитров, а затем - на Белоозеро (ныне - г. Белозерск, Вологодская область). В случае, если бы Ахмат захватил Москву, князь Иван приказал жене бежать дальше, к северным морям.
Однако Ахмат так и не решился на генеральное сражение: постоял четыре дня напротив русской рати на берегу реки Угры, да и удалился восвояси, так и не решившись на генеральное сражение. Татаро-монгольское иго на Руси окончательно завершилось.
Зимой Софья с детьми воротилась в Москву.
Фёдор Бронников "Встреча царевны Софьи Палеолог".
В 1493 году Елене исполнилось семнадцать лет. Будучи плодом любви русского князя и византийской царевны, княжна отличалась отменной красотою. Иван III давно поговаривал о том, что "засиделась Ленушка в девках", однако, занятый войной с литовцами, откладывал поиск жениха. Как выяснилось, не напрасно.
В 1494 году так называемая "Странная война", продолжавшаяся семь лет с 1487 года, наконец-то завершилась. "Странной" историки назвали этот конфликт, потому что литовцы и русские сражались, не объявляя другу другу войны.
Выходит, войны как бы и не было, однако, мирный договор был заключен, и частью этого договора стало сватовство 33-летнего великого князя литовского Александра Ягеллончика к княжне московской Елене Ивановне.
Ян Матейко "Александр Ягеллончик".
Для Ягеллончика это был очень важный брак: литовскому князю, потерпевшему ряд тяжелых поражений и непопулярному в народе, был необходим мир с Москвой, кроме того, Александр надеялся, что московский владыка, став его тестем, вернет Литве часть утраченных в ходе войны земель. Иван III Васильевич, со своей стороны, породнившись с Ягеллончиком, рассчитывал предотвратить уничтожение в Литве православной митрополии.
При подготовке брака Елены и князя Александра вопросу веры уделялось огромное внимание. Иван Васильевич изъявлял желание, чтобы молодых обвенчал митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси Макарий I. Католик Ягеллончик от этого наотрез отказался. Более того, Александр настаивал, чтобы Елена перешла в католичество. Для переговоров по этому вопросу в Москву был отправлен писарь Великого княжества Литовского Адам Якубович.
В конце концов, стороны сошлись на том, что обряд венчания будет произведен католическим и православным иерархами. Иван III распорядился собирать в Литву невесту, которая ни разу в глаза жениха не видела.
В январе 1495 года 19-летняя Елена со многочисленной свитой выехала из Белокаменной. Отец дал за дочерью невероятное приданное: свадебный поезд невесты растянулся на сотни метров. Вот всего лишь отрывок из огромной "росписи" приданного:
"20 сороков соболей да 20000 белки, да 2000 горностаев; «шелковые рухляди», «бархаты венедицкие», «бархаты бурские», камку, тафту, «розные шелки», драгоценности, среди которых «чепь золота», «запанка золота с яхонты и с лальски зерны новгородскими".
Князь Иван не поскупился, отправил на Запад дары русские, все в надежде на то, что с его дочерью будет соответствующее обращение.
Александр Ягеллончик встретил невесту в Вильно, и был поражен красотою невесты. Ну, и свадебный поезд с дарами, конечно же, произвели на князя огромное впечатление.
А вот литовская католическая знать, состоявшая по большей части в оппозиции к Александру, относилась к московской княжне враждебно. Над Еленой насмехались, называли "ненужной невестой", намекая на то, что с Московским государством Литве нельзя иметь никаких дел.
Н. Дмитриев-Оренбургский "Великий князь литовский Александр встречает невесту свою Елену, дочь Иоанна III в Вильне".
Тем не менее, бракосочетание прошло 15 февраля 1495 года в костеле святого Станислава в Вильно. Венчали молодых виленский епископ Войтех Табор и прибывший вместе с Еленой русский священник Фома.
Александр Ягеллончик в ходе венчания пообещал не неволить Елену к переходу в католическую веру, сохранив за ней "греческий закон", то есть, веру православную. Таким образом, Елена становилась Великой княгиней Литовской православного вероисповедания, что позволяло ей стать заступницей всех единоверцев в княжестве.
Взяв московскую княжну в жены, великий князь сразу же принялся отправлять письма в Москву к тестю с просьбой вернуть часть земель. Иван III отвечал уклончиво, и вскоре стало понятно, что ничего возвращать он не будет - да и не было такой договоренности.
Александр, однако, был крайне недоволен и лишил молодую жену владений, которые положены были великим княгиням литовским.
Елена, впрочем, отнеслась к этому более чем спокойно. Молодая московская княжна проявила при литовском, негативно настроенном к ней, дворе, завидную выдержку, такт и ум. На собственные средства она приобретала имения, оказывала поддержку православном монастырям и церквям.
В те времена литовские католики всячески пытались провести унию, то есть, православные должны были стать католиками. Православное меньшинство всячески этому сопротивлялось.
Католический епископ Войтех Табор лично посещал Елену Московскую дабы убедить ее отказаться от православной веры, стать сторонницей унии. Великая княгиня отвечала уклончиво, говорила, что отец не велит, а ослушаться его она не может.
Папа римский Александр VI, известный в миру как Родриго Борджиа и подозреваемый в противозаконной связи с родной дочерью Лукрецией, был главным гонителем Елены в Европе. Понтифик требовал от Александра Ягеллончика заставить супругу принять унию, ежели же она откажется, развестись с нею, лишить всего имущества и предать церковному суду.
Великий князь литовский, очень привязавшийся к молодой жене, отверг требования Борджиа.
Александр Ягеллончик и Елена Московская.
Для Александра ситуация была по-настоящему тяжелой. На великого князя давили все - знать, духовенство, папа римский. Литовский правитель на все требования отвечал уклончиво, старался защитить жену от нападок.
При дворе больше всего страданий Елене причиняла свекровь, королева Польши Елизавета Габсбург, ярая католичка:
«Мать Александра, королева Елизавета, игнорировала Елену, но вместе с тем понуждала ее перейти в католичество» - Э. Гудавичус.
Елизавета Габсбург.
В 1500 году ряд литовских православных феодалов, недовольных давлением на Елену Ивановну, а также своим собственным положением в княжестве, перешли на московскую службу. Это стало поводом для очередной русско-литовской войны.
Война ожидаемо ухудшила и без того тяжелое положение московской княжны в Литве. Раздавались даже призывы о расправе над великой княгиней, но неизменной защитой для Елены становился ее супруг Александр Ягеллончик.
Война для Литвы складывалась плохо, а насаждение унии, и вовсе, полностью провалилось. Проигрывая, литовцы внезапно увидели в Елене свое преимущество, ведь она могла участвовать в переговорах о мире. Великая княгиня, несмотря на все нанесенные ей обиды и притеснения, всячески содействовала делу мира, в письмах к отцу отстаивала интересы Литовского государства.
Вместе с тем, Елена сообщала о страхе, что после смерти мужа над нею могут учинить насилие.
Страх великой княгини был вполне понятен. В Литве она чувствовала себя заложницей. Помимо мужа, защитой для нее мог стать статус матери наследника престола, но вот беда, родить Елена никак не могла. Дважды она была беременна от Александра, и дважды произвела на свет мертворожденных детей.
19 августа 1506 года случилось то, чего так боялась Елена - ее супруг Александр Ягеллончик скончался в возрасте 45 лет. На смертном одре Великий князь составил завещание, в котором попросил своего преемника сохранить за Еленой ее владения, быть к ней добрым и держать под защитой.
Титулы Великого князя Литовского и короля Польши достались младшему брату Александра, Сигизмунду I.
Сигизмунд I.
Поначалу новый правитель относился к Елене вполне достойно. Сигизмунд даже надеялся использовать вдову для подавления мятежа видных литовских аристократов братьев Глинских, тяготевших к Москве.
После того, как брат Елены, новый Великий князь Московский и Государь всея Руси Василий III дал Глинским убежище в Москве, Сигизмунд полностью разочаровался во вдове своего брата.
Для 30-летней Елены настали мрачные времена. Фактически, она стала заложницей Сигизмунда I для давления на ее брата Василия.
У Елены стали одно за другим отбирать имения, опустошать ее земли. В Вильно молодая вдова чувствовала себя птицей в клетке, и постоянно боялась за свою жизнь.
После смерти мужа ее престиж в Литве упал, и местная знать прекратила с нею считаться, настраивала против Елены простой народ. Между тем, все без исключения иностранки - вдовы литовских монархов ранее покидали страну.
В 1511 году Елена решила последовать примеру своих предшественниц. Ей следовало попросить позволения у Сигизмунда, но женщина прекрасно знала, что государь не разрешит ей покинуть страну.
Тогда Елена решила в буквальном смысле сбежать. План был прост: великая княгиня под предлогом осмотра имений, отправлялась на границу с Русью, а там ее должен был ждать отряд русских ратников.
Василий III поручил исполнение плана князьям Петру Одоевскому и Семену Курбскому.
Увы, случилось предательство. Кто-то сообщил о готовящемся побеге Елены виленскому воеводе Николаю Радзивиллу, а тот сообщил королю. Сигизмунд поручил немедля арестовать Елену.
Арест был постыдным. Великая княгиня молилась в православном храме, когда туда вошли воеводы Сигизмунда. Женщину "взяли за рукава" и вывели их храма, хотя согласно древним обычаям в церкви человек неприкосновенен.
Василию III, разозленному непочтительным обращением с сестрой, Сигизмунд написал, что великую княгиню никто не арестовывал, а ее лишь "убрали" от границы, так как там небезопасно. Василия такой ответ не удовлетворил, в результате чего началась очередная русско-литовская война.
С. Иванов "Поход москвичей против литовцев", 1903 год.
Елену по приказу Сигизмунда отправили в Браслав. Страдания и бесконечный, навязчивый страх, преследовавший женщину после кончины ее супруга, надломили великую княгиню. 20 января 1513 года Елена Ивановна скончалась. Ей было всего-навсего 36 лет.
Огромные владения великой княгини отошли королеве Барбаре Запольи. Сигизмунд I равнодушно отреагировал на известие о смерти той, которую его брат перед смертью завещал беречь. В письме краковскому епископу король заявил, что смерть Елены стала "избавлением от многих забот".
Тем не менее, Сигизмунд позволил похоронить московскую княжну в православном Пречистенском соборе Вильно.
Так сложилась судьба женщины, русской княжны, которая во враждебной обстановке отстаивала свое право исповедовать веру предков, быть самой собой.
(с) Василий Гавриленко (Грусть)
Дорогие читатели, если вам нравятся мои статьи, подпишитесь, пожалуйста на мой Телеграм "Женщины в истории", там немало новых текстов: https://t.me/istoriazhen
В начале XVII века между Речью Посполитой и Московией шла война. А точнее Речь Посполитая, воспользовавшись смутой в землях православных финно-угров и самоедов, решила присоединить эту обширную область к своим владениям. У Московии появился шанс до прихода Петра I хотя бы косвенно приобщиться к европейской цивилизации, поскольку Речь Посполитая была хоть и славянским государством, но управлялась либо европеизированной, либо европейской элитой. Злые языки поговаривают, что именно поляки в это время познакомили бородатых обитателей Кремля со столовыми приборами, но история немного о другом...
Где-то ближе к концу той самой войны в 1615 году литовский шляхтич Александр Юзеф Лисовский решил отправиться в поисках славы и богатства вглубь вражеской территории. Да не один, с ним насобирался отряд охочих численностью до 2000. Это были поляки, литовские люди (литовцы и белорусы) и необузданные черкасы (так тогда величали украинцев). По фамилии предводителя их называли "лисовчиками". Это была по сути одна из первых солдатских конфедераций, созданных литовскими шляхтичами.
Лисовчики начали свой славный путь с битвы при Карачеве, где они разбили 7-тысячное войско князя Шаховского. Далее они столкнулись с московским героем князем Пожарским, но в ходе "Орловского боя" одолели и его, взяли и сожгли Орёл. Герой освобождения Москвы, памятник которому до сих пор притягивает патриотов всея Руси, притворился больным и ушёл от "литовских разбойников" в Калугу. Сделав длительный марш-бросок, конные партизаны оказываются под Ржевом, где громят очередную московскую рать под предводительством Шереметева. Однако в это время многие лисовчики покидают отряд пана Александра.
Что не помешало ему сжечь Торжок, Шую и нацелиться на Кострому. Взять этот город участникам похода не удалось и они так же стремительно стали продвигаться к родным границам. Под Алексиным их настигло войско воеводы Куракина, однако поле битвы не досталось никому, что помогло удалому литовскому шляхтичу сохранить отряд и беспрепятственно покинуть Московию.
За рамками этого пересказа присутствует огромное количество других удачных и неудачных для лисовчиков боёв и осад. Но сам факт, что отряд из нескольких тысяч охотников за удачей без артиллерии и обоза прошёл всю территорию Московского государства насквозь вплоть до Волги в районе Костромы, несколько раз победив намного превосходящие силы противника и взяв несколько крупных городов, и ушёл практически беспрепятственно и так же неожиданно, как и пришёл, поражает воображение. Хотя надо отметить, что этот рейд всё-таки не был похож на крестовый марш тевтонских рыцарей или тотальное наступление германских армад, а скорее подобен татарскому набегу (по своей тактике и обращению с местным населением).
Иллюстрации : 1) рисунок Владислава Шернера "Лисовчик на посту"
