Всем привет!

Сегодня, наконец, закончу рассказ о временах императора Адриана. На самом деле у меня в списке есть ещё одна книга, посвященная событиям в Иудее в годы его правления, но мне лень её читать, и хочется уже двигаться дальше. Может быть, прочитаю потом, а пока немного о Египте II-го века н.э., потому что именно там и происходят события сегодняшнего произведения.

На самом деле римское владычество для Египта не было таким уж ужасным, как можно подумать. И римляне, и греки были народами развитыми и цивилизованными, и потому принесли с собой много полезного. Римляне же были ещё и хорошими хозяйственниками, и ещё в I-м веке до н.э. занялись местным сельским хозяйством. Например, третий наместник провинции, Гай Петроний, инициировал чистку ирригационных каналов на всей территории Египта. И, если посмотреть на карту, составленную на основе Перипла Эритрейского моря (I век н.э.), то становится понятно, что именно через Египет (а если точнее, то через порты Беренис и Миос Хормос на Красном море) активно шла торговля с государствами Аравийского полуострова, Индостана и Восточной Африки, а также с Шри-Ланкой (Анурадхапурой) и, вероятно, опосредованно даже империей Хань. Римские монеты находили и при раскопках памятников государства Фунань (Бапном), которое существовало в I-VI-х веках н.э. и располагалось на территориях нынешних Камбоджи и Таиланда, т.е. как раз на торговых путях от китайских земель до римских. Конечно, основы для этого заложили ещё Птолемеи, но расцвет морской торговли пришелся именно на времена Римской империи.

Вместе с этим в Египет активно проникали все научные и культурные достижения Рима, и в какой-то момент Египет вновь стал одним из главных научно-культурных и образовательных центров Римской империи, да и мира в целом. Только первые два века нашей эры известны такими знаменитыми учеными и деятелями искусства, жившими и работавшими в Египте, как философ Апион Оасийский, религиозный мыслитель Филон Александрийский (ок. 25г. до н.э. – ок. 50г. н.э.), математик и астроном Менелай Александрийский (ок. 70-140гг.), знаменитый ученый Клавдий Птолемей (ок. 100-170гг.), философ Амонний Саккас (175-242гг.) и его ученик Ориген (ок. 185-253), грамматик Апполоний Дискол (II в. н. э.) и его сын Элий Геродиан, грамматик Гефестион, а также врач Соран Эфесский (ок. 98-138), обучавшийся в Александрии, и Мария Еврейка (она же Мария Гречанка и Мария Коптка), жившая где-то в I-III-х веках н.э. и прославившаяся как возможная основательница александрийской алхимической школы и изобретательница, в частности ей приписывали создание водяной бани. И это, разумеется, далеко не все.

К слову, будучи большими любителями науки и искусства, сначала император Клавдий, а потом и Адриан всячески оказывали покровительство деятелям культуры и науки в Египте, особенно в Александрии. Клавдий, например, повелел построить дополнительное здание к основным постройкам александрийского Музейона (или Мусейона, или Музея), в состав которого входила и знаменитая Александрийская библиотека, для переписывания и публичного чтения собственных сочинений; Адриан курировал дела Музейона и в качестве поощрения раздавал членство в нем самым разным людям империи. Предполагают, что уже во времена Домициана (или даже раньше) это место из религиозного центра превратилось в место чисто образовательно-просветительского назначения.

Кстати, о религии. Египет на тот момент всё ещё населяли трушные египтяне, потомки тех самых древних египтян, а ещё греки, македонцы и греко-македонцы, которые там жили ещё со времен Александра Великого и Птолемеев, римляне и евреи. Так вот римская политика поначалу отличилась довольно высоким уровнем религиозной терпимости, и римские представители власти даже активно продвигали и поддерживали и египетские, и греческие культы не только в Египте, но и по всей империи. И всё бы было мирно и ладно, если бы не евреи, которым всё это не нравилось, и которые в Иудее постоянно устраивали восстания, а в Александрии постоянно устраивали шумные и иногда кровопролитные разборки с язычниками, прежде всего, с греками. Уже в I-м веке н.э. ко всей этой вакханалии стали присоединяться ещё и ранние христиане, которых, несмотря на все ограничительные, а иной раз и репрессивные меры, в Египте с каждым веком становилось всё больше и больше. К чему это привело, расскажу в другой раз. А пока вот скажу, что именно таким и был Египет во времена приезда туда императора Адриана – развитым экономически и культурно, но при этом разнородным местом жарких религиозных противостояний.

В 130-м году Адриан посетил Иерусалим, переживавший тогда не лучшие времена и изрядно порушенный, и там заложил новый город под названием Colonia Aelia Capitolina, а на месте храма Соломона приказал возвести храм в честь Юпитера Капитолийского. После этого он отправился со свитой и своим любимцем Антиноем в Египет. Этот Антиной (ок. 110-130гг.) был греком по происхождению родом из Вифинии, где его и повстречал император, а потом забрал из родных мест и так к нему привязался, что всюду таскал за собой. При этом о самом парне мало что известно, кроме того, что он был, судя по всему, очень красив и рано трагически погиб как раз во время того самого путешествия Адриана по Египту. Не буду спойлерить, как именно (тем более что все обстоятельства этого дела до сих пор покрыты мраком), но история эта, похоже, поразила его современников, и ему впоследствии было посвящено большое количество произведений искусства и литературы. А больше всех горевал по нему император Адриан, да так, что приказал заложить город в его честь на берегу Нила – Антинополь, напротив Гермополя. Прежде там существовал город Хирве, но, похоже, во II-м веке н.э. от него мало что осталось.

Антинополь же заселен был греками из Файюма (поэтому там и было найдено некоторое количество т.н. файюмских портретов, которыми знаменит Египет той эпохи (I–III вв. н.э.)), простоял несколько веков, прежде чем был в Х-м веке покинут и заброшен. Греко-римский храм простоял до XIX-го века, пока местные арабы не стали растаскивать его камни и другие остатки города для различных нужд.

О путешествии Адриана по Египту и о других жителях Александрии тех времен с их радостями, горестями и исканиями можно прочитать в романе

«Император» Г. Эберса

Время действия: II век н.э., ок. 129-132 гг. н.э.

Место действия: Римская провинция Египет.

Интересное из истории создания:

Георг Мориц Эберс (1837-1898) – немецкий египтолог и писатель, который как специалист по Древнему Египту прославился, прежде всего, открытием уникального папируса середины XVI века до н. э., содержащего сведения по древнеегипетской медицине и названный впоследствии именем своего первооткрывателя папирусом Эберса. Как писатель же он известен своими историческими романами, двенадцать из которых посвящены Древнему Египту, а ещё пять – событиям европейской истории в Новое время.

Родился он у родителей-евреев, которые из иудаизма перешли в христианство. Правда, подобный переход не удержал отца будущего ученого и писателя от добровольного ухода из жизни, после чего его вдове, матери Эберса, пришлось растить пятерых детей одной. К слову, эта дама управляла салоном, популярным среди представителей интеллигенции, в который входили Георг Вильгельм Фридрих Гегель, братья Гримм и Александр фон Гумбольдт. Короче, не хухры-мухры, и Георг Эберс просто обязан был влиться в кружок этой интеллигенции и сделать прекрасную карьеру.

Если верить русской Вики, учился он сначала по настоянию матери в образовательном учреждении для мальчиков общины Кайльхау близ Рудольфштадта, потом в гимназии в Котбусе, но потом замутил с какой-то актрисой и долго из-за этого не мог сдать выпускные экзамены. Не знаю, насколько это правда, в англовики такой инфы нет. Зато там написано, что, повзрослев, Эберс сначала изучал юриспруденцию в Геттингене, а потом открыл в себе страсть к Древнему Египту и уже в Берлине стал изучать восточные языки и археологию. Получив специализацию в области египтологии, он в 1865 году стал доцентом египетского языка и древностей в Йене, а в 1868 году стал профессором, и в 1870-м стал профессором этих дисциплин уже в Лейпциге. Кроме того, он совершил две экспедиции в Египет, в ходе одной из которых нашёл в Фивах и изучил тот самый папирус, после чего опубликовал его содержание.

В какой-то момент Эберсу пришла в голову идея популяризации темы Древнего Египта с помощью исторических романов, и реализовывать свою затею он начал, написав и издав роман «Дочь фараона» (или вернее «Египетская принцесса», «Eine ägyptische Königstochter») в 1864-м году. Роман имел громкий успех и утвердил теперь ещё и писателя в его намерении, так что он не остановился на достигнутом. И так появились «Уарда» (1877), «Ведь я человек» (1878), «Сёстры» (1880) и пятым «Император» в 1881-м году, а после ещё семь романов, посвященных истории Египта в разные исторические периоды, как до нашей эры, так и в нашу эру. Перевод «Императора» на русский язык был, по меньшей мере, один, который я и читала – в 1993-м году он вышел под редакцией и с примечаниями Ф. А. Петровского, но его сделал ещё Д.Л. Михаловский (1828-1905), российский поэт и переводчик, да ещё современник самого Эберса.

О чём:

Чудаковатый и чрезвычайно деятельный император Адриан никак не мог усидеть на одном месте, и мало того, что направился в Египет, а не в Рим, так ещё и инкогнито в компании лишь двоих, не считая собаки – преданного раба Мастора и своего любимца Антиноя. Туда же по морю со свитой направилась его нелюбимая жена Вибия Сабина. А в Александрии, где ожидали принять императорскую чету, в это время кипели страсти, и старинный дворец на Лохиаде (нынешний мыс Сильсила), построенный ещё Птолемеями для себя, приводили всеми силами в надлежащий вид, потому что именно там и решил провести свой бесконечный отпуск время император. Дворец же видывал некоторое дерьмо за минувшие со дня его постройки века, и восстанавливать там пришлось очень многое, включая скульптуры. Так что не обошлось без архитектора Понтия и скульптора Папия вместе с его учеником и помощником Поллуксом (чьи родители жили в домике привратника в том же дворце уже долгие годы).

А наблюдал за всем этим дворцовый смотритель Керавн, который кичился своим происхождением, а у самого в холодильнике мышь повесилась…точнее повесилась бы, если б у него был холодильник. А так у него не было жены (потому как та давно померла от какой-то болезни), зато была куча всякого старинного хлама, который он при случае пытался выгодно толкнуть какому-нибудь скупщику, и ещё восемь детей, заботиться и париться о которых приходилось его старшей дочери, Селене, влюбленной в Поллукса, которого она и её красавица-сестра Арсиноя знали с детства. Поллукс, в свою очередь, талантливый скульптор и просто веселый парень, который мечтал свалить от Папия и начать сольную карьеру работать на себя. А ещё он любил всё красивое. Так что угадайте, какую из сестер он выбрал предметом своих мечтаний.

И, хотя из-за одной неудачной выходки Поллукса, Керавн его и его родных на дух не переносил, во дворце царила определенная идиллия и атмосфера оживления и предвкушения радости. Всё переменилось, когда с двумя спутниками и собакой туда въехал величавый, гордый и слегка страдающий паранойей «римский скульптор», который любил красивых парней, красивые вещи и красивых собак. Его собака была ещё и преданным охранником. Мир дворца на Лохиаде начал стремительно разрушаться, когда одним не прекрасным утром преданный своему хозяину пёс столкнулся с преданной своей семье девушкой…

Отрывок:

«…Каждому гостю "Олимпийского стола" дозволялось самому выбирать здесь мясо, плоды, спаржу, рыбу или паштеты и заказывать из них кушанья.

Хозяин Ликорт указал императору на одного престарелого господина, выбиравшего посреди дворика, украшенного яркими натюрмортами, продукты для пира, который он намеревался дать вечером этого дня своим друзьям.

- Все прекрасно, все превосходно, - сказал Адриан, - но мухи, которых привлекают все эти лакомства, невыносимы. Да и этот сильный запах кушаний портит мне аппетит.

- В боковых комнатах лучше, - отвечал хозяин. - В той, которая предназначена для тебя, гости собираются уже уходить. А позади нее здешние софисты, Деметрий и Панкрат, угощают знатных господ из Рима - риторов, философов и других подобных лиц. Вот уже несут факелы, а они сидят за трапезой и спорят с самого завтрака. Ну, вот гости выходят из боковой комнаты. Хочешь ты занять ее?

- Да, - ответил император. - Если высокий юноша будет спрашивать архитектора Клавдия Венатора из Рима, то приведи его ко мне.

- Значит, архитектор, а не софист или ритор, - сказал слуга, внимательно глядя на императора.

- Силен, философ!

- О, два друга, что кричат там впереди, иногда приходят сюда нагие и с разорванными плащами на худых плечах. Сегодня они пользуются угощением богача Иосифа.

- Иосифа? Это, должно быть, еврей, а между тем он храбро нападает на окорок.

- В Кирене было бы больше свиней, если бы там не было израильтян! Они такие же греки, как мы, и едят все, что вкусно.

Адриан вошел в освободившуюся комнату, лег на стоявшее у стены мягкое ложе и поторопил рабов, которые убирали облепленную мухами посуду, бывшую в употреблении у его предшественников. Оставшись один, он начал прислушиваться к разговору, который в соседней комнате вели Фаворин, Флор и их греческие гости.

Он хорошо знал двух первых, и от его острого слуха не ускользнуло ни одного слова из их оживленной беседы.

Фаворин громким голосом, но с дикцией самого лучшего тона и на прекрасном плавном греческом языке расхваливал александрийцев.

Он был родом из Арелата в Галлии, но ни у одного эллина язык Демосфена не мог быть изящнее и чище.

Проникнутые духом самостоятельности, остроумные и деятельные жители африканского мирового города были ему якобы гораздо милее афинян. Последние жили теперь только прошедшим, александрийцы же могли наслаждаться своим настоящим. Здесь еще жил дух независимости; в Греции же были только рабы, которые торговали знаниями, как александрийцы - африканскими товарами и индийскими сокровищами. Когда Фаворин однажды впал в немилость у Адриана, то афиняне низвергли его статую. Милость и немилость сильных для них значили больше, чем умственное величие, важные деяния и высокие заслуги.

Флор в общем соглашался с Фаворином и объявил, что Рим должен освободиться от умственного влияния Афин; но Фаворин был другого мнения и сказал, что для каждого, кто перешел уже за черту первой мужской зрелости, будет трудно изучать что-нибудь новое; этим он шутливо намекнул на знаменитейшее сочинение своего сотрапезника, в котором Флор сделал попытку разделить историю Рима по четырем главным возрастам человеческой жизни, причем забыл старость и говорил только о детстве, юности и мужественной зрелости. Фаворин упрекал его в том, что он слишком высоко ценил гибкость римского гения и слишком низко ставил эллинский.

Флор отвечал галльскому оратору густым грубым голосом и такими вдохновенными словами, что подслушивавший император охотно высказал бы ему свое одобрение и задал себе вопрос: сколько кубков осушил со времени завтрака его земляк, расшевелить которого было трудно?

Когда Флор старался доказать, что Рим в правление Адриана стоит на вершине мужественной силы, его прервал Деметрий из Александрии и попросил его рассказать кое-что о личности императора.

Флор охотно поспешил исполнить его просьбу и дал изображение мудрости Адриана как правителя, его знаний, его способностей.

- Я не могу одобрить в нем только одного, - вскричал он с живостью, он слишком мало живет в Риме, а Рим - это сердце мира! Ему все нужно видеть собственными глазами, и потому он, не зная отдыха, странствует по провинциям. Я не желал бы поменяться с ним ролями.

- Ты уже выразил эту мысль в стихах, - прервал его Фаворин.

- Застольная шутка... Я бы ежедневно благодушествовал за "Олимпийским столом" этого превосходного харчевника, пока я живу в Александрии и дожидаюсь императора.

- Что же говорится в этом стихотворении? - спросил Панкрат.

- Я забыл его, да оно и не заслуживает лучшей участи, - отвечал Флор.

- А в моей памяти удержалось по крайней мере начало. Первые стихи гласят так:

Не желаю быть, как цезарь,

Чтоб шататься средь британцев,

В Скифии страдать от снега.

При этих стихах Адриан ударил кулаком правой руки в левую, между тем как пирующие обменивались друг с другом предложениями насчет того, почему он так долго остается вдали от Александрии; он взял двойную записную табличку, которую постоянно носил с собою, и быстро написал на воске следующие стихи:

Не желаю быть я Флором,

Чтоб шататься по харчевням,

Чтоб валяться по кружалам,

От клопов страдать округлых…»

(К слову, эти стихи Флора и ответ императора заимствованы из биографии Адриана, написанной Спартианом (IV в.)).

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

На самом деле в этом романе было немало и других примечательных отрывков, но почти все они куда более контекстны, чем выбранный мной. Хотя дух XIX-го века в этом произведении ощущается отчётливо, и в нем хватает тех элементов типичного романа того времени, что мне не нравятся, он всё же довольно выгодно смотрится на их фоне, хотя бы благодаря тому, как строится сюжет (признаться, предсказуемо было далеко не всегда, особенно в первой части), и как выписан в нём характер императора и некоторых других персонажей.

Психологическая составляющая здесь отнюдь не чёрно-белая, и каждый персонаж представлен поистине правдоподобно противоречивым. Правда, именно по этой причине мне было трудно кому-либо долго симпатизировать: только подумаешь, мол, во, этот чел кажется нормальным, ведь у него такие-то и такие-то положительные качества и черты, и тут автор ухмыляется и ставит подножку, вынуждая вроде бы приличного перса вытворять какую-нибудь хрень, либо тупую, либо аморальную, а иногда и то, и другое вместе. И так вот следишь за ними и постоянно ощущаешь, как тебя катает на эмоциональных качелях, и отношение к одному и тому же персу без конца меняется, прям с некоторыми – на противоположное по несколько раз.

Особенно тут удался, как по мне, портрет императора – уже немолодого бездетного мужика с причудами, эдакого долбанного эстета с болезненным чсв, который может уничтожить любого за неосторожно сказанное слово или дурацкий поступок, но при этом обладает и привлекательными личностными чертами (он умён, эрудирован, смел, чаще всего, справедлив и великодушен, способен анализировать свои поступки, раскаиваться и исправлять то, в чем был неправ, неплохо разбирается в людях). Несмотря на все свои странности, он отлично управляет государством, что признают даже те, кто относится к нему неоднозначно, и в то же время, несмотря на положительные стороны, настолько убежден в своей правоте и поглощен своими размышлениями о великом, что иной раз до такой степени не замечает или даже обесценивает страдания и жизненные трудности «маленьких людей», что, не задумываясь, своими действиями буквально перемалывает их, обращая их жизни в труху. И, что хуже всего, происходит это столь стихийно, что подобные случаи нельзя порой ни предугадать, ни исправить их последствия.

То есть он вроде бы не типичный судак на букву «м», его нельзя назвать плохим человеком, он как сына (вопреки официальной версии о характере этих отношений) очень любит Антиноя и хорошо относится ко многим подданным, но при этом с легкостью спустившегося небожителя причиняет немало зла и бед простым смертным. И такой взгляд на правителя мне лично показался на удивление свежим.

Отдельная тема тут то, как изображены персы религиозные и религиозные темы вообще. Эберс прошелся и по иудаистам, и по христианам. И, если иудеи тут такие, какими их уже не раз изображали, то христиан автор, то ли желая того сам, то ли нет, выставил не в лучшем свете, местами фактически их критикуя за то же самое, за что порой их критикуют и в наши дни, и только-только начинали на рубеже XIX-XX-х веков. Тут вам и религиозная и социальная нетерпимость, и лицемерие, и непоследовательность, и фанатизм, и прочие печеньки. Мне, например, особенно зашёл вот этот отрывок:

«…Арсиноя выросла язычницей, она любила веселых богов своих предков и, после того как ее печаль о потере отца и разлука с сестрами и братом утратили свою жгучую горечь, снова начала надеяться на более веселые дни в будущем. Она была мало расположена пожертвовать своей любовью и всем земным счастьем ради духовных благ, цены которых совершенно не понимала.

Ее отец постоянно говорил о христианах с ненавистью и презрением. Теперь она видела, что и они могут быть добрыми и помогать ближним; ей нравилось учение о живущем в небесах едином всеблагом боге, который любит людей как своих детей, но ей казалось безумным и безрассудным постоянно сокрушаться о своих грехах и находить не достойным себя всякое развлечение, всякое удовольствие, которое может дать веселая Александрия.

Какое же серьезное преступление совершила она?

Разве может этот добрый бог требовать от нее, чтобы она портила себе так много веселых дней раскаянием в том, что, будучи ребенком, полакомилась пирожным, разбила горшок, а впоследствии была иногда упряма или непослушна?

Конечно нет!

Далее: разве этот бог, любящий людей как отец, может гневаться на художника, на доброго честного человека, такого, как ее верзила Поллукс, за то, что он умел изваять такие чудные изображения, например голову ее матери?

Если так, то она в тысячу раз охотнее будет молиться смеющейся Афродите, веселому Эроту, прекрасному Аполлону и всем девяти музам, покровительницам ее Поллукса, нежели этому богу…».

В то же время он даёт понять, что не религия сама по себе портит человека, а человек религию, если можно так выразиться. В его романе хватает и прекрасных, хотя и не самых заметных персонажей-язычников (например, Понтий и Бальбилла), есть умеренные иудаисты (богатый еврей Аполлодор), не лишенные приятности, и по-своему вызывающие уважение христиане (Мария и Анна). И вместе с тем он даёт понять, какими путями христианство так стремительно распространялось, что в нём влекло людей, прежде всего, простых и бедных, ничем не защищенных от тягот жизни. И зачастую мотивы эти были просты, понятны и даже эгоистичны, но тем и ценен взгляд на это в данном романе, что Эберс и не пытался всё это скрыть.

И, если в каких-то случаях я сомневалась, на чьей стороне его симпатии, что он считает ок, а что нет, то в иных всё было очевидно. Например, по крайней мере, в одном эпизоде мать Поллукса Дорида у меня вызвала явную антипатию, если б я столкнулась с бабой, чьи собаки бросаются на прохожих (а я, блин, уже столкнулась и живу теперь с такими по соседству), то меня бы это возмутило, и «бедную старушку с собачками» мне вот было б ни хрена не жалко, особенно, если б она ещё выдала стареющей и теряющей привлекательность женщине, потратившей жизнь на нелюбящего и нелюбимого мужа, что-то типа «эти маленькие собачонки добры и не укусят даже нищего, только они терпеть не могут престарелых женщин», просто ъуъ… В то же время Эберс довольно толсто показывает за высокопарными выражениями то, как богатая вдова-христианка оправдывает собственные неблаговидные поступки в отношении зависимой от неё девушки, которую она ради личных хотелок и психологических проблем решила во что бы то ни стало сломать и обратить, хотя даже священник её предостерегал от такого. Так что веду я к тому, что эту тему Эберс затронул довольно непредвзято, и мне это тоже понравилось.

Что ещё понравилось, так это подробные описания Александрии тех времен (не хватало только карты! Вот с ней бы вообще красота была) и упоминания или даже выведение в виде персонажей многих известных людей того периода, в том числе Плутарха, того самого Флора, Фаворина, Клавдия Птолемея, поэтессы Юлии Бальбиллы и других. Причем о некоторых я сама, будучи довольно поверхностно знакомой с Римской империей и её историей, узнала лишь из текста этого романа. В общем, хотя романец довольно большой, прочитать его стоит однозначно, потому что его немногочисленные слабые места с лихвой компенсируются однозначными плюсами.

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

Остальные посты идут следом:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 65. «Легионы идут за Дунай»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 66. «Воспоминания Адриана»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 66.1 «Орёл Девятого легиона»

В жару заниматься умственным трудом особенно тяжело (а она всё никак не заканчивается), поэтому буду крайне признательна за поддержку в любой форме - от лайков до пожертвований. И напоминаю, что теперь есть возможность дать мне знать, что вы ждёте моих постов, это помогает мне понять, что я затянула с продолжением подборки.

Покупаешь булочку, рогалик, да хоть что, специально с глазурью. Вот хочется куснуть, и чтобы в откусанном кусочке было всё, и кусочек теста, и начинка, и кусочек глазури или присыпки. А пока принесешь домой, а если ещё и захотелось разрезать, а она уже вся и разбежалась по кульку и столу. Даёшь нобелевку кондитеру, за сахарную глазурь не отваливающуюся! :)

...который, как ни странно говорить об этом сегодня, мог быть весёлым.
Например, под Рождество 1901 года в редакцию ялтинской газеты "Крымский курьер" заглянул Антон Павлович Чехов. Он велел знакомому журналисту сесть за машинку "ремингтон" и с ходу продиктовал шуточный редакционный протокол:

Слушали и постановили
поддержать следующие ходатайства непрактикующего врача Антона Чехова в Ялтинское городское управление и прочие инстанции, а в том числе и на Высочайшее имя:
— О воспрещении приезжающим в Ялту розоволицым гимназисткам из Саратова приходить при встрече с А. Чеховым в телячий восторг и взвизгивать пронзительно: "Чехов! Чехов!"
К ялтинским гимназисткам сие воспрещение не относится, ибо они ограничиваются достаточно терпимым молчаливым заглядыванием Чехову и прочим знаменитостям в рот.
— О воспрещении ялтинским извозчикам указывать приезжим ауткинскую дачу Чехова как некую местную достопримечательность.
— О разрешении ялтинскому дачевладельцу доктору А. П. Чехову поставить у его дачи на Аутке саженной величины вывеску с надписью аршинными буквами следующего содержания: "Воспрещается вход дамам-писательницам, как с рукописями, так и без оных".
— Имеющие намерение интервьюировать А. Чехова сотрудники одесских газет из аптекарских учеников и коммивояжёров Товарищества Российско-американской резиновой мануфактуры благоволят пожаловать после дождика в четверг. В случае же экстренной надобности знать мнение А. Чехова о событиях в Китае, конституции на Сандвичевых островах, новой пьесы Сарду и пр., — желающие могут получать все сведения от дворника Абдула, которому даны соответствующие инструкции.
— Убедительно просят являющихся на дачу А. Чехова дам, кои переживают интереснейшие душевные драмы, звонков не обрывать, цветов не рвать, стёкол не разбивать, истерик не устраивать и дворнику Абдулу физиономии не царапать.
— Авторов многоактных драм и трагедий, всюду возящих пудовые рукописи, просят не трудиться, ибо владелец сей дачи А. Чехов находится в безвестном отсутствии и тщетно разыскивается полицией для водворения по месту приписки.
— Поучения толстовцев и буддистов поручено выслушивать дворнику Абдулу. Примечание: не любит, чтобы его хлопали по плечу и тыкали перстом в живот. Носит с собою суковатую палку.
— Бросать в сад А. Чехова через забор визитные карточки не рекомендуется: Абдул сердится.
Проект всеподданнейшего прошения непрактикующего врача Антона Павловича Чехова, живущего в Ялте, на Аутке, в собственном доме, на Высочайшее имя.
Припадая к священным стопам и прочее, А. Чехов слёзно молит о разрешении ему проживать в Ялте и в прочих злачных и незлачных местах Российской империи по паспорту на имя мещанина города Пропойска Анемподиста Сидоровича Спиридонова, ремеслом маляра и ночного сторожа, ибо только сим способом проситель А. Чехов может сохранять за собою право употреблять хоть часть времени на литературный труд, идущий на пользу российской словесности. А ещё А. Чехов слёзно просит разрешить ему в экстренных случаях ходить в женском платье и именоваться Агафьей Тихоновной Перепелицыной. Ибо только в сем виде он может избежать злой участи быть растерзанным на части жаждущими прославиться юными поэтами из прыщавых гимназистов и великосветскими романистами из ротных фельдшеров. <...>

Что можно добавить к этому выстраданному экспромту одного из самых известных российских писателей?
Что публика с годами не изменяется. Восторженные розоволицые студентки, дамы-писательницы с толстыми рукописями, юные поэты и романисты из ротных фельдшеров, имбецильные интервьюеры, любопытные, проповедники и прочие бездельники — все на месте, никто никуда не девался.
Что журналиста, который тюкал по клавишам редакционного "ремингтона" под диктовку Чехова, звали Михаилом Первухиным (1870–1928). Он, как и Чехов, переехал жить в Ялту из-за туберкулёза лёгких, но повезло ему гораздо больше. В 1908 году газета "Русское слово" командировала Первухина в Италию — и для работы, и для поправки здоровья. Там он прожил ещё двадцать лет, благополучно избегнув и ранней смерти, в отличие от Чехова, и мясорубки Гражданской войны, перемоловшей существенную часть крымской интеллигенции, и репрессий советской власти, которая добивала недобитых...
...и что город Пропойск в советское время был для благозвучия переименован в Славгород, хотя древнее название не имело никакой связи с алкоголем.