Xenon.deFer

Всем привет!

Сегодня речь пойдет уже о середине II-го века н.э. и о правлении наследника Адриана по имени Тит Элий Адриан Антонин (86-161), а если короче – Антонин Пий. Управлял Римской империей он со 138-го по 161-й годы н.э. и считался четвертым из т.н. пяти хороших императоров.

Антонин происходил из галльского рода, но рос в Италии, успел к 138-му году высоко подняться по карьерной лестнице и даже привлечь внимание императора. В том же году умер от болезни наследник Адриана Луций Элий Цезарь, и пришлось искать нового. Вот тогда-то выбор Адриана и пал на Антонина, которого правитель усыновил, поставив, однако, условие – новый цезарь должен был, в свою очередь, усыновить Марка Анния Вера (будущего Марка Аврелия) и Луция Вера. Второй, к слову, приходился сыном Луцию Элию Цезарю, и оба должны были в дальнейшем унаследовать власть. Так и случилось, но об этом потом.

Своё правление Антонин начал с боданий с сенатом из-за того, что Антонин желал обожествить приёмного отца (и так, по одной из версий, и получил прозвище Пий, т.е. «благочестивый», а для римлян, как и для китайцев, одна из главных сторон благочестия – сыновья почтительность), а члены сената имели на Адриана такой острый зуб, что вообще были не прочь его предать проклятью памяти, что поставило бы под сомнением и власть его преемника. Но у кого влияние на армию, тот и прав. А оно имелось у Антонина Пия и его сторонников, так что ситуацию удалось сгладить и договориться путем взаимных уступок.

В отличие от предшественника Антонин Пий лишь один раз покинул пределы Италии и чрезвычайно был погружен во внутренние дела империи, причем взял курс на гуманизацию общества и законов. В частности, его законотворчество было направлено на облегчение положения рабов в государстве (облегчилась процедура освобождения, убийство раба приравнивалось к обычному убийство и должно было теперь расследоваться и проходить через суд на тех же основаниях и по той же процедуре, что и обычное, смягчились пытки при допросе рабов), благодаря этому же императору появилась и знаменитая презумпция невиновности, т.е. пока в ходе судебного разбирательства вина не доказана, обвиняемый виновным более не считался. Улучшил он и положение женщин – теперь желание дочерей при заключении брачного договора тоже приходилось учитывать. Помимо этого, были и другие юридические нововведения.

Строительством Антонин занимался не столь же активно, но тоже занимался – обстоятельства подталкивали. Например, во времена его правления и при активной деятельности нового британского наместника Квинта Лоллия Урбика, покорителя каледонцев, был в 143-154-х годах построен Антонинов вал, на 160 км севернее вала Адриана. В 160-м году вал был временно покинут, и вернулись к нему римляне лишь в 208-м году н.э., при Септимии Севере, правда тоже ненадолго.

Ещё Антонин Пий известен тем, что достроил мавзолей Адриана и возвёл в его честь храм на Марсовом поле, а ещё по его приказу был построен храм, посвященный его жене Фаустине Старшей, скончавшейся в 141-м году. Позже этот храм получил название храма Антонина и Фаустины (в 161-м году, после кончины самого императора), а ещё позже превратился в христианскую церковь. От изначального строения при этом уцелела колоннада с надписью на латыни: «Божественному Антонину и божественной Фаустине по указу Сената». Удивительно, что её не уничтожили или хотя бы не попытались. Впрочем, это, пожалуй, было бы несправедливо, потому что, во-первых, этот император ещё много вкладывался в восстановление обветшавших и разрушенных зданий (а разрушений на его век хватало – и землетрясения в Средиземноморье, и пожары), тратил личные средства и на восстановление городов, и на предотвращение голода, и, самое главное, будучи истинным поклонником римских богов, при этом практически не преследовал христиан. Правда, совсем без печальных историй не обходилось, но всё-таки это не было явлением массовым.

К слову, за самим Антонином Пием закрепилась слава миролюбивого и справедливого человека, который даже внешние конфликты предпочитал решать путем переговоров, и это отчасти дало плоды – его правление стало, похоже, самым мирным за всю историю принципата. Правда, войн-то, может, как таковых и не было, зато восстаний – сколько хочешь, и в Нумидии, и в Египте, и в Греции, и в Иудее, а ещё беспорядки в Испании, и волнения на рейнской и дунайской границах.

Оценки правления Антонина Пия разнятся. Хотя в целом они положительны, и время его царствования даже называют «золотым веком Римской империи» (причем положительные, даже восторженные, отзывы можно найти и у авторов того времени), находились и те исследователи, что критиковали его за пассивность и недостаточное внимание к укреплению армии, что вылилось в военные столкновения уже во времена его преемников. К числу почитателей добродетелей Антонина Пия можно отнести и М.Н. Ишкова, который запечатлел образ императора в своем романе:

«Тит Антонин Пий. Тени в Риме»

Время действия: II век н.э., ок. 138-140 гг. н.э. В самом начале – 130-й год.

Место действия: Римская империя (территории современных Египта, Турции, Италии и Испании).

Интересное из истории создания:

Об авторе я уже рассказывала (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 35. «Семирамида. Золотая чаша»), поэтому кратко расскажу о том, что мне довелось узнать о самом произведении.

На самом деле роман про Антонина Пия, по сути, входит в цикл, посвященный римским императорам династии Антонинов, от Траяна до Коммода. Правда, писались они не в том порядке, в каком упомянутые в них императоры правили: первым в 2003-м году был опубликован роман «Марк Аврелий», затем в 2005-м «Коммод. Шаг в бездну». Затем следовали два издания «Траяна» и «Адриан. Имя власти» (2008). А вот «Антонин Пий. Тени в Риме», похоже, издан был лишь в 2019-м году издательством Вече.

Сам Ишков об этом цикле рассказывал, что во время написания «Адриана», остро испытывал нехватку литературного материала, на который мог бы опереться, и тоже обратил внимание на романы, о которых я рассказывала в прошлых постах – «Воспоминания Адриана» Юрсенар и «Император» Г. Эберса, причем вторую книгу после долгих поисков случайно обнаружил на рынке (видимо, под «развалом» имелись в виду существовавшие тогда барахолки). Не обошлось без «изумительных историй» и при создании романа о наследнике Адриана: автор «довырезался (сохраняемый текст имеется в виду) до того, что, когда перенес на домашний компьютер все сопутствующие материалы с других процессоров, жесткий диск возьми и сломайся» (цитата самого Ишкова). Видимо, отчасти по этой причине окончание работы над данным произведением и затянулось.

Кстати, об императоре Антонине Пие Ишков в своем предисловии отзывается очень высоко, как об эдаком средоточии добродетелей, античных и современных, и даже, мол, власть его не испортила, ну и что, что границы не расширял и армию не укреплял, зато гуманист, менял себя, страну и людей к лучшему, кого можно было изменить, конечно. Удивительно, что при этом образ его героя в его же собственном романе выглядел куда менее однозначным, чем представлялся, очевидно, автору. Но об этом скажу дальше. Что касается Ишкова, то хочется лишь надеяться, что в своей жизни он последователен и, несмотря на некоторые свои взгляды и высказывания, какие я у него заметила, всё же остался предан своим идеалам и по-прежнему считает, что гуманизация и укрепление страны изнутри важнее её расширения.

О чём:

В центре повествования, в красном углу, действующий император – Антонин Пий, его молодой наследник Марк Аврелий и друг Марка – Бебий Корнелий Лонг, в синем углу – чародей, сектант и просто преступник Сацердата, а также три его верных помощника и ещё несколько непростых людей, ищущих власти и плетущих заговоры против «тюфяка» на троне.

Антонин озабочен не только и не столько удержанием власти, сколько сохранением порядка в стране, да так, чтоб всё было по заветам Ильича его предшественников – Траяна и Адриана: «сегодня лучше, чем вчера, завтра лучше, чем сегодня». Он, как и «божественные предки» (хоть и приёмные), категорически отказывался принимать и рассматривать доносы (или предметы, похожие на них)…что не мешало ему переваливать с больной уставшей головы на любую здоровую и свежую.

Так что, когда сообщения о том, что за тени загадочные нападают на приличных обитателей Рима, и кто за этим стоит, стали уж слишком настойчивы и уж слишком в тему, он попросил Марка обстряпать это дело деликатно, как частное лицо. И тот сначала по-дружески побеседовал с автором тревожных сообщений, а после, без особых сомнений, дал ответственное поручение своему старому другу – Бебию Лонгу, отправив того в Египет с тайным-претайным поручением, снабдив нужными сведениями, но, увы, не снабдив ни мозгами, ни выдержкой в придачу. Зато вся эта компания крепко нравилась Фортуне, богине удачи. Своя логика в действиях персонажей, конечно, присутствовала, но без удачи далеко бы они не уехали. Впрочем, об этом предоставлю судить заинтересовавшимся читателям.

Отрывок:

«…Как утверждали знающие люди, порождения Аида были посланы в город, чтобы во мраке творить зло и наводить порчу на мирных граждан, особенно на тех, кто пренебрегает священными узами брака и позволяет себе нарушить волю усыновивших их родителей.

* * *

…Из материалов расследования безжалостной расправы неустановленных негодяев с вольноотпущенником Гаем Горгилием, возвращавшимся с пирушки и имевшего при себе большую сумму денег.

Происшествие случилось в начале ноября в Субуре – в торговых кварталах, расположенных неподалеку от форумов Траяна и Нервы.

…Выживший раб рассказал:

– Они напали на нас возле дома Корбулона, что на Субурском взвозе.

Катилий Север уточнил:

– Это рядом с городской префектурой?

– Так и есть, префект. В трех кварталах от того места, где висят окровавленные плети, которыми секут преступников перед казнью. Сначала на нас выскочил какой-то карлик, очень напоминавший керкопа. Ростом он был с ребенка, однако злобен и увертлив, как шакал. Он напугал хозяйскую лошадь. Она рванулась, и мы, схватив ее под уздцы, попытались удержать взбесившуюся тварь, пытавшуюся встать на дыбы. Откуда только прыть у это старой клячи взялась?..

Но это, префект, был обычный перепуг. Такое часто встречается в Риме, поэтому хозяин, спешивший домой, не очень-то рассердился. Он осадил лошадь, прикрикнул на нас, вооруженных сопровождающих. Нас было с десяток – у всех бронь под туниками, все вооружены длинными кинжалами. Ребята боевые, умеющие защитить хозяина. Никакой керкоп нам не страшен, однако когда к хозяйским носилкам вплотную подступил громадный, в два человеческих роста, призрак, вот когда нас всех охватил неописуемый ужас.

– Кого напоминал этот призрак?

– Н-не могу сказать! Разве что тень с крыльями… На фоне полночной тьмы, едва подсвеченной факелами, его очертания были видны так же отчетливо, как в солнечный полдень читаются тени, которые отбрасывают люди или предметы. Призрак швырнул в лицо хозяину ма-аленькую искорку, которая вдруг разрослась в громадный огненный шар. Я решил, пришел мой смертный час, и выпустил поводья.

Потом недоросток тоже метнул искру в нашу сторону, и мелкая искорка вдруг разверзлась в громадный факел. Все бросились наутек. Тех, кто замешкался, растоптала громадная тень, а этот мерзкий и увертливый карлик добил их.

Дальше ничего не помню…»

И я не могла не процитировать отрывок, где упоминается седьмое из чудес Древнего мира:

«Когда с палубы донесся крик вахтенного: «Маяк! Маяк!» – Бебий Лонг сжег свиток и поспешил на палубу.

Сначала он увидел темное прозрачное облачко, вскоре обернувшееся столбом дыма, затем на горизонте с необычайной и ошеломляющей неотвратимостью начала вырастать гигантская фигура бога Посейдона, головой упиравшаяся в облака. В руке повелитель морей держал густо дымящийся факел, и наконец, когда зерновоз дошлепал до очертаний земли, глаз с будоражащим восхищением полностью ухватил очертания исполинской башни, которую называли седьмым чудом света.

Вскоре судно обогнуло мыс, на котором возвышалось «око Гелиоса», как называли в Александрии прославленный маяк, и причалило в Большой гавани, неподалеку от храма Посейдона.

Первая неприятность, с которой Бебий столкнулся в порту, была встреча, которую организовал – или подстроил? – фрументарий Адриана Вителис, сохранивший свой пост с приходом новой администрации. Он лично явился встречать рядового туриста.

Заметив спускающегося по трапу Бебия, Вителис, высокий, толстый, шумный человек в тоге, с лысой – до гладкости и блеска – головой, обращаясь к сбегавшимся со всех сторон зевакам, громогласно представил гостя:

– Жители Александрии! Смотрите, кого нам послала судьба. Это же Бебий Корнелий Лонг, один из самых преданных любимчиков императора, да сохранят боги ему жизнь!

Бебий, неприятно озадаченный должностью, которую приписал ему ликующий провинциал, попытался объяснить, что никогда и ни у кого в «любимчиках» не состоял. Он всего лишь путешественник, однако Вителис только расхохотался и, бесцеремонно заключив спустившегося по трапу гостя в объятия, пригласил Бебия в свою коляску.

Затем громко – так, чтобы его услышали в собравшейся толпе – встал в коляске и объявил:

– Кому какое дело, кого встречает верный слуга императора и его верный страж на этой пустынной и в то же время благословенной земле! Императорского любимчика или его верного приверженца! Вчера я ходил в любимчиках у Адриана, а сегодня достойно служу Антонину. Что касается тебя, Бебий, я много наслышан о твоих неисчислимых достоинствах. Вчера ты был заядлым философом, сегодня стал туристом, а завтра, глядишь, станешь префектом, так что нечего стесняться философии. А на мнение этих птицеголовых[28] и развратных гречишек, – он указал на собравшихся на пристани зевак, – наплевать! А ну, брысь отсюда!..

Толпа чуть отхлынула, потом вновь придвинулась, ожидая от магистрата какого-нибудь еще более сенсационного и срывающего покров тайны с «любимчиков» заявления.

Бебий осадил фрументария:

– Может, тронемся, Вителис? Я не выношу жару.

Вителис тут же согласился:

– Конечно, дорогой, – потом приказал вознице: – Трогай!

Рабы Вителиса, босоногие и полуголые, помогавшие загрузить пожитки гостя, побежали вслед за коляской. За ними, не скрывая удивления, последовали сопровождавшие Бебия Филомуз и раб Люпусиана Храбрий, приставленный к Бебию в качестве телохранителя.

Бебий, признаться, почувствовал себя выбитым из седла…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Вообще не могу сказать, что эта книга мне легко далась. С одной стороны, автор – несомненно, неплохой рассказчик. Ему удалось, используя некоторые приёмы, завладеть моим вниманием и заставить меня прочитать этот роман до конца, потому что, как минимум, хотелось узнать, чем завершится тот или иной манёвр, и какой будет реакция персонажей, когда вскроется то или это. Тут Ишков ловко сумел расставить акценты, за это мне и понравились те его книги, что я читала раньше. Да, ещё это не исторический роман в чистом виде, мистика тут прямая и неприкрытая, и мистическо-магическая составляющая имеет значимую роль в сюжете. Кому-то это не нравится, но лично я не считаю это лишним, если оно добавлено в меру. Не считая послесловия, от которого мне захотелось приложить руку к лицу, троп с тенями был вполне уместен и добавлял интриги, как по мне.

В то же время я вязла во всех этих скандалах, интригах, расследованиях, заговорах и прочем. Не потому что сложно, а потому что, напротив, примитивно и прямолинейно, и при этом нагромождено, отдельные вставки про любовную любовь, поиски истины в христианстве или философии стоиков и т.д., увы, этот студень не разбавляли. Христианские мотивы мне тут вообще показались лишними, но да ладно. Что реально озадачило, так это образ императора. Нет, я уловила посыл про тяжелое бремя власти, про «try walking in my shoes», это всё понятно. Жизненно, но не свежо, не оригинально и как-то неуклюже это было подано.

Особенное недоумение вызвал, как я и сказала, образ самого императора. Может, конечно, я недостаточно вдумчиво читала, но сложилось впечатление, что этот чел в авторском изображении говорит одно, а делает немного другое. Много слов про мягкую силу, про стоицизм, добродетели, дай свободу жить другим, и при этом совершенно осознанное физическое устранение врагов, даже таких, кого уговорили обо всем рассказать, давая обещания пощады, осознанное взваливание на плечи подчиненных самой грязной и морально тяжелой для них работы со словами «Надо, надо, дорогой», поиски лазеек и уловок, и вуаля! Куча психологических проблем у подчиненных, зато у императора руки чистые. И, если б я не читала авторское предисловие к этой книге, меня бы ничего не смутило, жизуха же. Но я вот…читала. Поэтому для меня тут хватает неоднозначностей.

Не то что бы я считаю такие вещи не норм, не читаю про таких персонажей, читаю, зачастую мне даже норм. Но меня триггерит, когда автор от себя заявляет одно, а на деле я вижу не совсем это. Хотя это уже, наверное, к вопросу «Надо ли отделять личность автора от его произведений?». Лично я склоняюсь к тому, что это крепко сцепленные вещи, но связи тут сложнее, чем «Написал про насилие – латентный насильник», «Написал про кипячение – латентный кипятильник» и т.п. Однако они, несомненно, есть. (Что вы об этом думаете, пишите в коммах – интересно!).

И особенно эта связь для меня бросается в глаза при прочтении книг Ишкова. Когда я читала «Семирамиду», там такой байды почти не было, и книга на меня произвела очень хорошее впечатление. Сомнения начали возникать при прочтении «Балтазара». Но тут, в «Тенях в Риме», это просто достигло своего апогея, и я разочарованно вынуждена была признать, что две другие книги, про Марка Аврелия и Коммода, я просто не осилю, хотя планировала…

Потому что мои эстетические чувства и приверженность грамотности этого просто не выдержат – да-да, я про повторяющиеся грамматические ошибки и опечатки (пропуски предлогов хоть и частая, но мелочь, а вот полное неумение согласовывать деепричастные обороты меня лично просто вымораживает, и от «ться» в неположенном месте глаз раз-другой тоже дёрнулся), а также про вываливание современного бытового и блатного жаргона на страницы исторического романа (перлы вроде «пацан», «наезд/наезжать», «задрипанный» и т.д.). Такая хрень в этом романе в каждой третьей главе обязательно хоть раз вылезала, и это уж я молчу про неудачный выбор терминологии (то же слово «коляска» я лично считаю в контексте древнего и античного Рима неуместным, это слово довольно позднее заимствование из польского и прочно ассоциируется с транспортом XVIII-XIX-го веков).

В общем, вывод: у произведений Ишкова, в том числе у этого цикла, есть свои достоинства, свои неоднозначности и свои недостатки, которые я выше и изложила. Хотя моё мнение субъективно, и, например, людям менее чувствительным к некоторым языковым нюансам они глаза резать не будут, а раз так, то и данная книга, и её фактические продолжения могут и зайти. Если судить чисто с позиций оценки содержания, то неинтересной и бездарной эту книгу я назвать не могу, она по-своему цепляет. Поэтому я про «Марка Аврелия» и «Коммода» заметку писать не буду, но обращаю внимание на то, что в исполнении Ишкова книги об этих императорах тоже есть. Может, даже я из любопытства когда-нибудь прочитаю. Спустя время, много времени. Но это не точно. Об этой книге пока больше мне добавить нечего.

P.S. Мне тут сделали небольшую операцию, поэтому не могу чётко прогнозировать, когда прочитаю следующую книгу и напишу обзор. Если температура поднимется ощутимо, это может отложиться больше, чем на 10 дней (а именно такой срок я себе ставлю как максимальный между постами). Но, надеюсь, что этого не случится. Поддержать и подбодрить меня можно обычными способами - лайком, комментом, подпиской, кнопкой "жду новый пост" и денежкой, отправленной на счёт. Рада буду всему перечисленному.

И ещё буду рада рекомендациям хороших книг, события которых происходят в Римской империи времен Марка Аврелия и Коммода, а также в Индии, Иране, Эфиопии, Японии и Мексике II-го века н.э.

Если где-то ошиблась или накосячила, пишите - исправлю, если система ещё будет позволять. Бошечка сегодня варит плохенько.

Всем привет!

Сегодня, наконец, закончу рассказ о временах императора Адриана. На самом деле у меня в списке есть ещё одна книга, посвященная событиям в Иудее в годы его правления, но мне лень её читать, и хочется уже двигаться дальше. Может быть, прочитаю потом, а пока немного о Египте II-го века н.э., потому что именно там и происходят события сегодняшнего произведения.

На самом деле римское владычество для Египта не было таким уж ужасным, как можно подумать. И римляне, и греки были народами развитыми и цивилизованными, и потому принесли с собой много полезного. Римляне же были ещё и хорошими хозяйственниками, и ещё в I-м веке до н.э. занялись местным сельским хозяйством. Например, третий наместник провинции, Гай Петроний, инициировал чистку ирригационных каналов на всей территории Египта. И, если посмотреть на карту, составленную на основе Перипла Эритрейского моря (I век н.э.), то становится понятно, что именно через Египет (а если точнее, то через порты Беренис и Миос Хормос на Красном море) активно шла торговля с государствами Аравийского полуострова, Индостана и Восточной Африки, а также с Шри-Ланкой (Анурадхапурой) и, вероятно, опосредованно даже империей Хань. Римские монеты находили и при раскопках памятников государства Фунань (Бапном), которое существовало в I-VI-х веках н.э. и располагалось на территориях нынешних Камбоджи и Таиланда, т.е. как раз на торговых путях от китайских земель до римских. Конечно, основы для этого заложили ещё Птолемеи, но расцвет морской торговли пришелся именно на времена Римской империи.

Вместе с этим в Египет активно проникали все научные и культурные достижения Рима, и в какой-то момент Египет вновь стал одним из главных научно-культурных и образовательных центров Римской империи, да и мира в целом. Только первые два века нашей эры известны такими знаменитыми учеными и деятелями искусства, жившими и работавшими в Египте, как философ Апион Оасийский, религиозный мыслитель Филон Александрийский (ок. 25г. до н.э. – ок. 50г. н.э.), математик и астроном Менелай Александрийский (ок. 70-140гг.), знаменитый ученый Клавдий Птолемей (ок. 100-170гг.), философ Амонний Саккас (175-242гг.) и его ученик Ориген (ок. 185-253), грамматик Апполоний Дискол (II в. н. э.) и его сын Элий Геродиан, грамматик Гефестион, а также врач Соран Эфесский (ок. 98-138), обучавшийся в Александрии, и Мария Еврейка (она же Мария Гречанка и Мария Коптка), жившая где-то в I-III-х веках н.э. и прославившаяся как возможная основательница александрийской алхимической школы и изобретательница, в частности ей приписывали создание водяной бани. И это, разумеется, далеко не все.

К слову, будучи большими любителями науки и искусства, сначала император Клавдий, а потом и Адриан всячески оказывали покровительство деятелям культуры и науки в Египте, особенно в Александрии. Клавдий, например, повелел построить дополнительное здание к основным постройкам александрийского Музейона (или Мусейона, или Музея), в состав которого входила и знаменитая Александрийская библиотека, для переписывания и публичного чтения собственных сочинений; Адриан курировал дела Музейона и в качестве поощрения раздавал членство в нем самым разным людям империи. Предполагают, что уже во времена Домициана (или даже раньше) это место из религиозного центра превратилось в место чисто образовательно-просветительского назначения.

Кстати, о религии. Египет на тот момент всё ещё населяли трушные египтяне, потомки тех самых древних египтян, а ещё греки, македонцы и греко-македонцы, которые там жили ещё со времен Александра Великого и Птолемеев, римляне и евреи. Так вот римская политика поначалу отличилась довольно высоким уровнем религиозной терпимости, и римские представители власти даже активно продвигали и поддерживали и египетские, и греческие культы не только в Египте, но и по всей империи. И всё бы было мирно и ладно, если бы не евреи, которым всё это не нравилось, и которые в Иудее постоянно устраивали восстания, а в Александрии постоянно устраивали шумные и иногда кровопролитные разборки с язычниками, прежде всего, с греками. Уже в I-м веке н.э. ко всей этой вакханалии стали присоединяться ещё и ранние христиане, которых, несмотря на все ограничительные, а иной раз и репрессивные меры, в Египте с каждым веком становилось всё больше и больше. К чему это привело, расскажу в другой раз. А пока вот скажу, что именно таким и был Египет во времена приезда туда императора Адриана – развитым экономически и культурно, но при этом разнородным местом жарких религиозных противостояний.

В 130-м году Адриан посетил Иерусалим, переживавший тогда не лучшие времена и изрядно порушенный, и там заложил новый город под названием Colonia Aelia Capitolina, а на месте храма Соломона приказал возвести храм в честь Юпитера Капитолийского. После этого он отправился со свитой и своим любимцем Антиноем в Египет. Этот Антиной (ок. 110-130гг.) был греком по происхождению родом из Вифинии, где его и повстречал император, а потом забрал из родных мест и так к нему привязался, что всюду таскал за собой. При этом о самом парне мало что известно, кроме того, что он был, судя по всему, очень красив и рано трагически погиб как раз во время того самого путешествия Адриана по Египту. Не буду спойлерить, как именно (тем более что все обстоятельства этого дела до сих пор покрыты мраком), но история эта, похоже, поразила его современников, и ему впоследствии было посвящено большое количество произведений искусства и литературы. А больше всех горевал по нему император Адриан, да так, что приказал заложить город в его честь на берегу Нила – Антинополь, напротив Гермополя. Прежде там существовал город Хирве, но, похоже, во II-м веке н.э. от него мало что осталось.

Антинополь же заселен был греками из Файюма (поэтому там и было найдено некоторое количество т.н. файюмских портретов, которыми знаменит Египет той эпохи (I–III вв. н.э.)), простоял несколько веков, прежде чем был в Х-м веке покинут и заброшен. Греко-римский храм простоял до XIX-го века, пока местные арабы не стали растаскивать его камни и другие остатки города для различных нужд.

О путешествии Адриана по Египту и о других жителях Александрии тех времен с их радостями, горестями и исканиями можно прочитать в романе

«Император» Г. Эберса

Время действия: II век н.э., ок. 129-132 гг. н.э.

Место действия: Римская провинция Египет.

Интересное из истории создания:

Георг Мориц Эберс (1837-1898) – немецкий египтолог и писатель, который как специалист по Древнему Египту прославился, прежде всего, открытием уникального папируса середины XVI века до н. э., содержащего сведения по древнеегипетской медицине и названный впоследствии именем своего первооткрывателя папирусом Эберса. Как писатель же он известен своими историческими романами, двенадцать из которых посвящены Древнему Египту, а ещё пять – событиям европейской истории в Новое время.

Родился он у родителей-евреев, которые из иудаизма перешли в христианство. Правда, подобный переход не удержал отца будущего ученого и писателя от добровольного ухода из жизни, после чего его вдове, матери Эберса, пришлось растить пятерых детей одной. К слову, эта дама управляла салоном, популярным среди представителей интеллигенции, в который входили Георг Вильгельм Фридрих Гегель, братья Гримм и Александр фон Гумбольдт. Короче, не хухры-мухры, и Георг Эберс просто обязан был влиться в кружок этой интеллигенции и сделать прекрасную карьеру.

Если верить русской Вики, учился он сначала по настоянию матери в образовательном учреждении для мальчиков общины Кайльхау близ Рудольфштадта, потом в гимназии в Котбусе, но потом замутил с какой-то актрисой и долго из-за этого не мог сдать выпускные экзамены. Не знаю, насколько это правда, в англовики такой инфы нет. Зато там написано, что, повзрослев, Эберс сначала изучал юриспруденцию в Геттингене, а потом открыл в себе страсть к Древнему Египту и уже в Берлине стал изучать восточные языки и археологию. Получив специализацию в области египтологии, он в 1865 году стал доцентом египетского языка и древностей в Йене, а в 1868 году стал профессором, и в 1870-м стал профессором этих дисциплин уже в Лейпциге. Кроме того, он совершил две экспедиции в Египет, в ходе одной из которых нашёл в Фивах и изучил тот самый папирус, после чего опубликовал его содержание.

В какой-то момент Эберсу пришла в голову идея популяризации темы Древнего Египта с помощью исторических романов, и реализовывать свою затею он начал, написав и издав роман «Дочь фараона» (или вернее «Египетская принцесса», «Eine ägyptische Königstochter») в 1864-м году. Роман имел громкий успех и утвердил теперь ещё и писателя в его намерении, так что он не остановился на достигнутом. И так появились «Уарда» (1877), «Ведь я человек» (1878), «Сёстры» (1880) и пятым «Император» в 1881-м году, а после ещё семь романов, посвященных истории Египта в разные исторические периоды, как до нашей эры, так и в нашу эру. Перевод «Императора» на русский язык был, по меньшей мере, один, который я и читала – в 1993-м году он вышел под редакцией и с примечаниями Ф. А. Петровского, но его сделал ещё Д.Л. Михаловский (1828-1905), российский поэт и переводчик, да ещё современник самого Эберса.

О чём:

Чудаковатый и чрезвычайно деятельный император Адриан никак не мог усидеть на одном месте, и мало того, что направился в Египет, а не в Рим, так ещё и инкогнито в компании лишь двоих, не считая собаки – преданного раба Мастора и своего любимца Антиноя. Туда же по морю со свитой направилась его нелюбимая жена Вибия Сабина. А в Александрии, где ожидали принять императорскую чету, в это время кипели страсти, и старинный дворец на Лохиаде (нынешний мыс Сильсила), построенный ещё Птолемеями для себя, приводили всеми силами в надлежащий вид, потому что именно там и решил провести свой бесконечный отпуск время император. Дворец же видывал некоторое дерьмо за минувшие со дня его постройки века, и восстанавливать там пришлось очень многое, включая скульптуры. Так что не обошлось без архитектора Понтия и скульптора Папия вместе с его учеником и помощником Поллуксом (чьи родители жили в домике привратника в том же дворце уже долгие годы).

А наблюдал за всем этим дворцовый смотритель Керавн, который кичился своим происхождением, а у самого в холодильнике мышь повесилась…точнее повесилась бы, если б у него был холодильник. А так у него не было жены (потому как та давно померла от какой-то болезни), зато была куча всякого старинного хлама, который он при случае пытался выгодно толкнуть какому-нибудь скупщику, и ещё восемь детей, заботиться и париться о которых приходилось его старшей дочери, Селене, влюбленной в Поллукса, которого она и её красавица-сестра Арсиноя знали с детства. Поллукс, в свою очередь, талантливый скульптор и просто веселый парень, который мечтал свалить от Папия и начать сольную карьеру работать на себя. А ещё он любил всё красивое. Так что угадайте, какую из сестер он выбрал предметом своих мечтаний.

И, хотя из-за одной неудачной выходки Поллукса, Керавн его и его родных на дух не переносил, во дворце царила определенная идиллия и атмосфера оживления и предвкушения радости. Всё переменилось, когда с двумя спутниками и собакой туда въехал величавый, гордый и слегка страдающий паранойей «римский скульптор», который любил красивых парней, красивые вещи и красивых собак. Его собака была ещё и преданным охранником. Мир дворца на Лохиаде начал стремительно разрушаться, когда одним не прекрасным утром преданный своему хозяину пёс столкнулся с преданной своей семье девушкой…

Отрывок:

«…Каждому гостю "Олимпийского стола" дозволялось самому выбирать здесь мясо, плоды, спаржу, рыбу или паштеты и заказывать из них кушанья.

Хозяин Ликорт указал императору на одного престарелого господина, выбиравшего посреди дворика, украшенного яркими натюрмортами, продукты для пира, который он намеревался дать вечером этого дня своим друзьям.

- Все прекрасно, все превосходно, - сказал Адриан, - но мухи, которых привлекают все эти лакомства, невыносимы. Да и этот сильный запах кушаний портит мне аппетит.

- В боковых комнатах лучше, - отвечал хозяин. - В той, которая предназначена для тебя, гости собираются уже уходить. А позади нее здешние софисты, Деметрий и Панкрат, угощают знатных господ из Рима - риторов, философов и других подобных лиц. Вот уже несут факелы, а они сидят за трапезой и спорят с самого завтрака. Ну, вот гости выходят из боковой комнаты. Хочешь ты занять ее?

- Да, - ответил император. - Если высокий юноша будет спрашивать архитектора Клавдия Венатора из Рима, то приведи его ко мне.

- Значит, архитектор, а не софист или ритор, - сказал слуга, внимательно глядя на императора.

- Силен, философ!

- О, два друга, что кричат там впереди, иногда приходят сюда нагие и с разорванными плащами на худых плечах. Сегодня они пользуются угощением богача Иосифа.

- Иосифа? Это, должно быть, еврей, а между тем он храбро нападает на окорок.

- В Кирене было бы больше свиней, если бы там не было израильтян! Они такие же греки, как мы, и едят все, что вкусно.

Адриан вошел в освободившуюся комнату, лег на стоявшее у стены мягкое ложе и поторопил рабов, которые убирали облепленную мухами посуду, бывшую в употреблении у его предшественников. Оставшись один, он начал прислушиваться к разговору, который в соседней комнате вели Фаворин, Флор и их греческие гости.

Он хорошо знал двух первых, и от его острого слуха не ускользнуло ни одного слова из их оживленной беседы.

Фаворин громким голосом, но с дикцией самого лучшего тона и на прекрасном плавном греческом языке расхваливал александрийцев.

Он был родом из Арелата в Галлии, но ни у одного эллина язык Демосфена не мог быть изящнее и чище.

Проникнутые духом самостоятельности, остроумные и деятельные жители африканского мирового города были ему якобы гораздо милее афинян. Последние жили теперь только прошедшим, александрийцы же могли наслаждаться своим настоящим. Здесь еще жил дух независимости; в Греции же были только рабы, которые торговали знаниями, как александрийцы - африканскими товарами и индийскими сокровищами. Когда Фаворин однажды впал в немилость у Адриана, то афиняне низвергли его статую. Милость и немилость сильных для них значили больше, чем умственное величие, важные деяния и высокие заслуги.

Флор в общем соглашался с Фаворином и объявил, что Рим должен освободиться от умственного влияния Афин; но Фаворин был другого мнения и сказал, что для каждого, кто перешел уже за черту первой мужской зрелости, будет трудно изучать что-нибудь новое; этим он шутливо намекнул на знаменитейшее сочинение своего сотрапезника, в котором Флор сделал попытку разделить историю Рима по четырем главным возрастам человеческой жизни, причем забыл старость и говорил только о детстве, юности и мужественной зрелости. Фаворин упрекал его в том, что он слишком высоко ценил гибкость римского гения и слишком низко ставил эллинский.

Флор отвечал галльскому оратору густым грубым голосом и такими вдохновенными словами, что подслушивавший император охотно высказал бы ему свое одобрение и задал себе вопрос: сколько кубков осушил со времени завтрака его земляк, расшевелить которого было трудно?

Когда Флор старался доказать, что Рим в правление Адриана стоит на вершине мужественной силы, его прервал Деметрий из Александрии и попросил его рассказать кое-что о личности императора.

Флор охотно поспешил исполнить его просьбу и дал изображение мудрости Адриана как правителя, его знаний, его способностей.

- Я не могу одобрить в нем только одного, - вскричал он с живостью, он слишком мало живет в Риме, а Рим - это сердце мира! Ему все нужно видеть собственными глазами, и потому он, не зная отдыха, странствует по провинциям. Я не желал бы поменяться с ним ролями.

- Ты уже выразил эту мысль в стихах, - прервал его Фаворин.

- Застольная шутка... Я бы ежедневно благодушествовал за "Олимпийским столом" этого превосходного харчевника, пока я живу в Александрии и дожидаюсь императора.

- Что же говорится в этом стихотворении? - спросил Панкрат.

- Я забыл его, да оно и не заслуживает лучшей участи, - отвечал Флор.

- А в моей памяти удержалось по крайней мере начало. Первые стихи гласят так:

Не желаю быть, как цезарь,

Чтоб шататься средь британцев,

В Скифии страдать от снега.

При этих стихах Адриан ударил кулаком правой руки в левую, между тем как пирующие обменивались друг с другом предложениями насчет того, почему он так долго остается вдали от Александрии; он взял двойную записную табличку, которую постоянно носил с собою, и быстро написал на воске следующие стихи:

Не желаю быть я Флором,

Чтоб шататься по харчевням,

Чтоб валяться по кружалам,

От клопов страдать округлых…»

(К слову, эти стихи Флора и ответ императора заимствованы из биографии Адриана, написанной Спартианом (IV в.)).

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

На самом деле в этом романе было немало и других примечательных отрывков, но почти все они куда более контекстны, чем выбранный мной. Хотя дух XIX-го века в этом произведении ощущается отчётливо, и в нем хватает тех элементов типичного романа того времени, что мне не нравятся, он всё же довольно выгодно смотрится на их фоне, хотя бы благодаря тому, как строится сюжет (признаться, предсказуемо было далеко не всегда, особенно в первой части), и как выписан в нём характер императора и некоторых других персонажей.

Психологическая составляющая здесь отнюдь не чёрно-белая, и каждый персонаж представлен поистине правдоподобно противоречивым. Правда, именно по этой причине мне было трудно кому-либо долго симпатизировать: только подумаешь, мол, во, этот чел кажется нормальным, ведь у него такие-то и такие-то положительные качества и черты, и тут автор ухмыляется и ставит подножку, вынуждая вроде бы приличного перса вытворять какую-нибудь хрень, либо тупую, либо аморальную, а иногда и то, и другое вместе. И так вот следишь за ними и постоянно ощущаешь, как тебя катает на эмоциональных качелях, и отношение к одному и тому же персу без конца меняется, прям с некоторыми – на противоположное по несколько раз.

Особенно тут удался, как по мне, портрет императора – уже немолодого бездетного мужика с причудами, эдакого долбанного эстета с болезненным чсв, который может уничтожить любого за неосторожно сказанное слово или дурацкий поступок, но при этом обладает и привлекательными личностными чертами (он умён, эрудирован, смел, чаще всего, справедлив и великодушен, способен анализировать свои поступки, раскаиваться и исправлять то, в чем был неправ, неплохо разбирается в людях). Несмотря на все свои странности, он отлично управляет государством, что признают даже те, кто относится к нему неоднозначно, и в то же время, несмотря на положительные стороны, настолько убежден в своей правоте и поглощен своими размышлениями о великом, что иной раз до такой степени не замечает или даже обесценивает страдания и жизненные трудности «маленьких людей», что, не задумываясь, своими действиями буквально перемалывает их, обращая их жизни в труху. И, что хуже всего, происходит это столь стихийно, что подобные случаи нельзя порой ни предугадать, ни исправить их последствия.

То есть он вроде бы не типичный судак на букву «м», его нельзя назвать плохим человеком, он как сына (вопреки официальной версии о характере этих отношений) очень любит Антиноя и хорошо относится ко многим подданным, но при этом с легкостью спустившегося небожителя причиняет немало зла и бед простым смертным. И такой взгляд на правителя мне лично показался на удивление свежим.

Отдельная тема тут то, как изображены персы религиозные и религиозные темы вообще. Эберс прошелся и по иудаистам, и по христианам. И, если иудеи тут такие, какими их уже не раз изображали, то христиан автор, то ли желая того сам, то ли нет, выставил не в лучшем свете, местами фактически их критикуя за то же самое, за что порой их критикуют и в наши дни, и только-только начинали на рубеже XIX-XX-х веков. Тут вам и религиозная и социальная нетерпимость, и лицемерие, и непоследовательность, и фанатизм, и прочие печеньки. Мне, например, особенно зашёл вот этот отрывок:

«…Арсиноя выросла язычницей, она любила веселых богов своих предков и, после того как ее печаль о потере отца и разлука с сестрами и братом утратили свою жгучую горечь, снова начала надеяться на более веселые дни в будущем. Она была мало расположена пожертвовать своей любовью и всем земным счастьем ради духовных благ, цены которых совершенно не понимала.

Ее отец постоянно говорил о христианах с ненавистью и презрением. Теперь она видела, что и они могут быть добрыми и помогать ближним; ей нравилось учение о живущем в небесах едином всеблагом боге, который любит людей как своих детей, но ей казалось безумным и безрассудным постоянно сокрушаться о своих грехах и находить не достойным себя всякое развлечение, всякое удовольствие, которое может дать веселая Александрия.

Какое же серьезное преступление совершила она?

Разве может этот добрый бог требовать от нее, чтобы она портила себе так много веселых дней раскаянием в том, что, будучи ребенком, полакомилась пирожным, разбила горшок, а впоследствии была иногда упряма или непослушна?

Конечно нет!

Далее: разве этот бог, любящий людей как отец, может гневаться на художника, на доброго честного человека, такого, как ее верзила Поллукс, за то, что он умел изваять такие чудные изображения, например голову ее матери?

Если так, то она в тысячу раз охотнее будет молиться смеющейся Афродите, веселому Эроту, прекрасному Аполлону и всем девяти музам, покровительницам ее Поллукса, нежели этому богу…».

В то же время он даёт понять, что не религия сама по себе портит человека, а человек религию, если можно так выразиться. В его романе хватает и прекрасных, хотя и не самых заметных персонажей-язычников (например, Понтий и Бальбилла), есть умеренные иудаисты (богатый еврей Аполлодор), не лишенные приятности, и по-своему вызывающие уважение христиане (Мария и Анна). И вместе с тем он даёт понять, какими путями христианство так стремительно распространялось, что в нём влекло людей, прежде всего, простых и бедных, ничем не защищенных от тягот жизни. И зачастую мотивы эти были просты, понятны и даже эгоистичны, но тем и ценен взгляд на это в данном романе, что Эберс и не пытался всё это скрыть.

И, если в каких-то случаях я сомневалась, на чьей стороне его симпатии, что он считает ок, а что нет, то в иных всё было очевидно. Например, по крайней мере, в одном эпизоде мать Поллукса Дорида у меня вызвала явную антипатию, если б я столкнулась с бабой, чьи собаки бросаются на прохожих (а я, блин, уже столкнулась и живу теперь с такими по соседству), то меня бы это возмутило, и «бедную старушку с собачками» мне вот было б ни хрена не жалко, особенно, если б она ещё выдала стареющей и теряющей привлекательность женщине, потратившей жизнь на нелюбящего и нелюбимого мужа, что-то типа «эти маленькие собачонки добры и не укусят даже нищего, только они терпеть не могут престарелых женщин», просто ъуъ… В то же время Эберс довольно толсто показывает за высокопарными выражениями то, как богатая вдова-христианка оправдывает собственные неблаговидные поступки в отношении зависимой от неё девушки, которую она ради личных хотелок и психологических проблем решила во что бы то ни стало сломать и обратить, хотя даже священник её предостерегал от такого. Так что веду я к тому, что эту тему Эберс затронул довольно непредвзято, и мне это тоже понравилось.

Что ещё понравилось, так это подробные описания Александрии тех времен (не хватало только карты! Вот с ней бы вообще красота была) и упоминания или даже выведение в виде персонажей многих известных людей того периода, в том числе Плутарха, того самого Флора, Фаворина, Клавдия Птолемея, поэтессы Юлии Бальбиллы и других. Причем о некоторых я сама, будучи довольно поверхностно знакомой с Римской империей и её историей, узнала лишь из текста этого романа. В общем, хотя романец довольно большой, прочитать его стоит однозначно, потому что его немногочисленные слабые места с лихвой компенсируются однозначными плюсами.

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

Остальные посты идут следом:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 65. «Легионы идут за Дунай»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 66. «Воспоминания Адриана»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 66.1 «Орёл Девятого легиона»

В жару заниматься умственным трудом особенно тяжело (а она всё никак не заканчивается), поэтому буду крайне признательна за поддержку в любой форме - от лайков до пожертвований. И напоминаю, что теперь есть возможность дать мне знать, что вы ждёте моих постов, это помогает мне понять, что я затянула с продолжением подборки.

Всем привет!

Я в целом уже в прошлый раз рассказала о правлении Адриана, поэтому сегодня будет короче и только про Британию.

После восстания Боудикки, произошедшего в 61-м году, римские власти в Британии поняли, что подобные штуки им могут дорого обойтись, и взяли курс на более мягкую политику в отношении местных племен, что дало свои плоды. Кое-как жители новой провинции примирились с присутствием чужаков, стали вести с ними дела и даже что-то перенимать. При этом большая часть острова всё равно оставалась дикой и непокоренной. Многих римских государственных деятелей это бесило, и многие из них порывались это изменить.

Так, например, наместник Британии в 78-84-м годах Гней Юлий Агрикола совершил ряд дерзких и амбициозных походов на территории нынешней Шотландии и за шесть лет покорил приличную часть Каледонии, как римляне те места тогда называли. Попутно строились дороги и защитные сооружения. Но успех всё равно был в целом временным из-за численного превосходства бриттов и их лучшей ориентации на местности. Тем более что умелого полководца Агриколу на посту сменил Саллюстий Лукулл (занимал должность в 84-89гг.), о котором мало, что известно. Главным образом то, что его Домициан казнил за то, что тот позволил себе назвать в честь императора новый тип копья) Хотя историки полагают, что причины, как обычно, были иные, политические. Сменил его Аул Вицирий Прокул, управлявший провинцией в 89-96-х годах, а того всего на год – Публий Метилий Сабин Непот. Потом эту должность занимали сподвижники императора Траяна: Тиберий Авидий Квиет, Луций Нератий Марцелл и Марк Аппий Брадуа. А после Квинт Помпей Фалькон. Его же сменил Авл Платорий Непот.

Неизвестно, был ли он в родстве с тем Публием Метилием Непотом, зато известно, что он участвовал в покорении Дакии при Траяне, и что управлял провинциями Фракия, Нижняя Германия, а потом и Британией. И при нём-то и началось строительство вала Адриана. Закончили его уже при Требии Германе (в должности с 125 по 131-й), в 126-м году. Интересно тут то, что вал строили отдельными частями (по участкам) силами трех легионов, и что вал этот фактически отделял римскую провинцию от незамиренной Каледонии, со стороны которой приходилось (и обоснованно) ждать нападения.

К слову, существует версия, что примерно в 108-м году или чуть позже, когда обстановка в Британии была не слишком благополучной (отсутствуют даже сведения о наместниках в период с 103 по 115-й год...ну или я их не обнаружила), в ходе выполнения очередного задания загадочно исчез и предположительно был истреблен пиктами (кельтами, населявшими земли нынешней Шотландии) IX Испанский легион. Теорию выдвинул Т. Моммзен на основании того, что после 108-го года в Британии легион больше не упоминался. Позже учёные нашли сведения о том, что этот легион отметился в 120-м году на территории нынешних Нидерландов. Впрочем, некоторые полагают, что речь там шла уже не обо всём подразделении целиком, а о какой-то уцелевшей части. Кроме того, предполагается, что IX-й легион реально был уничтожен в II-м веке, но гораздо позже, то ли входе восстания Симона бар-Кохбы в Иудее (132-135гг.), то ли в кампании против парфян в 161-166-х гг. В любом случае, к концу того века он уже не существовал, и его загадочная судьба вдохновила многих на создание художественных литературных произведений на эту тему. И сегодня я расскажу об одном из них:

«Орёл Девятого легиона» Р. Сатклифф

Время действия: II век н.э., ок. 120-132 г. н.э. Время правления Адриана.

Место действия: Римская Британия (территории нынешних Англии и Шотландии).

Интересное из истории создания:

Розмэри Сатклифф (Rosemary Sutcliff; 1920-1992) – английская писательница, прославившаяся своими историческими романами. Родилась она в семье военнослужащего Джорджа Эрнеста Сатклиффа и его жены Несси Элизабет, урожденной Лоутон, в графстве Суррэй, однако большую часть детства провела на Мальте и в других местах, где доводилось служить её отцу, офицеру ВМС Великобритании. В раннем детстве Розмэри перенесла болезнь Стилла-Шоффара, что привело к серьёзным последствиям: не только сказалось на внешности, но и приковало будущую писательницу к инвалидному креслу. Отчасти по этой причине она толком не получила начальное образование, поздно научилась читать, зато от матери услышала и запомнила множество саксонских и кельтских легенд, что, несомненно, повлияло в дальнейшем на её творчество. В 14 лет Сатклифф поступила в Бидфордскую школу искусств (англ. Bideford Art School), которую посещала в течение трёх лет, а после завершения обучения работала художником-миниатюристом.

Писательскую карьеру Р. Сатклифф начала в 1950-м году, написав и издав «Хроники Робина Гуда». Но настоящий успех ей принес роман, опубликованный в 1954-м году – «Орёл Девятого легиона», основанный на том самом предположении об исчезновении IX-го легиона, что я изложила выше. Отчасти писательница вдохновилась сведениями о найденном при археологических раскопках в Силчестере (ранее там располагался римский город Каллева Атребатум) бескрылом орле – штандарте римского легиона. Впоследствии Сатклифф написала ещё два романа, ставших продолжением «Орла Девятого легиона – «Серебряная ветка» и «Факелоносцы». В 2011-м году по роману шотландский режиссер К. Макдональд снял фильм с таким же названием.

О чём:

Марк Флавий Аквила – молодой центурион II-го легиона и потомственный военный из сословия всадников прибыл на службу в Британию, но не только и не столько ради карьеры (хотя и это тоже), сколько в надежде разобраться в загадочной истории исчезновения и вероятной гибели своего отца, вместе со всем IX-м Испанским легионом, где тот служил. История эта обросла легендами и звучала чуть ли не мистически, мол, однажды в туманный денёк ушёл легион на задание, скрылся в непроглядном тумане где-то за Адриановым валом…и вот так вот просто исчез без следа. Марку в это мало верилось, и он не терял надежды узнать правду. Возможность ему представилась, но странным и не самым приятным способом.

Не успело пройти и полугода, как лагерь, где он проходил службу, атаковали местные бритты, несмотря на то что прежде они вели себя спокойно, и с одним из них Марк даже успел сдружиться. Как назло, в тот день всё окутал знаменитый британский туман, и гарнизон долго не мог послать дымовой сигнал о помощи. А тут ещё вдобавок накануне ушёл разведотряд, который легко мог стать жертвой бриттов, но каким-то чудом вернулся к лагерю. Когда положение стало критичным из-за появившихся колесниц, и разведотряд вместе с теми, кто вышел прикрыть их, едва не порубили в капусту ножами, прикрепленными к колесам, молодой центурион Марк Аквила чуть было не пал смертью героев, потому как бросился на амбразуру одну из колесниц и сбил возничего, того самого своего бриттского приятеля.

Однако произошло чудо: бритт погиб, воины легиона успели спастись, а сам Марк чудом выжил и был возвращен подчиненными в гарнизон. Правда, словом «уцелел» его состояние назвать было никак нельзя – из-за полученных травм он не только провалялся долгое время в беспамятстве, пропустив появление подмоги и истребление восставших, но и лишился возможности ходить, что ставило крест на дальнейшей службе. Так что ему не оставалось ничего иного, кроме как отправиться в Каллеву, к своему родному дяде по отцу. Вот там-то, когда он уже ничего хорошего не ждал от жизни, с ним стали одно за другим происходить благоприятные события, переменившие всю его жизнь. И началось всё с того, что на арене местного цирка взгляд его уцепился за лицо молодого бритта, который явно очень не хотел умирать…

Отрывок:

«…Гладиаторы приостановились напротив скамей магистратов, и в те несколько минут, пока они так стояли, все внимание Марка захватил один из них, державший меч и щит, – юноша примерно одного возраста с ним. Для бритта он был низкоросл, но сильного сложения. Рыжеватые волосы, отброшенные назад, и вызывающе вскинутая голова позволяли видеть обрезанное ухо, со всей жестокостью указывающее на его положение раба. По всей видимости, он был воином, взятым в плен, – грудь и плечи у него (он был обнажен до пояса) покрывала синяя татуировка. Но не это поразило Марка, а выражение его широко расставленных серых глаз на молодом угрюмом лице.

«Он боится, – мелькнула у Марка догадка, – очень боится».

И у него самого все сжалось внутри.

Клинки сверкнули в холодном свете, когда гладиаторы с криком подбросили их в воздух и снова поймали; гладиаторы развернулись и пустились в обход вокруг арены, вернувшись туда, откуда вышли. Выражение глаз молодого воина Марк забыть уже не мог.

Первым номером программы была схватка волков с медведем. Медведь драться не желал, и его понукали длинными извивающимися бичами. Наконец под громкие крики зрителей медведь был убит. Тушу его утащили вместе с трупами двух убитых им волков. Остальных зверей загнали обратно в клетку на колесах, и служители присыпали пятно крови на арене свежим песком. Марк, сам не зная почему, бросил взгляд на девочку в темном капюшоне. Она сидела напряженная, оцепеневшая, в расширенных глазах ее стоял страх, личико побледнело. Марк, еще не оправившийся от потрясения, которое он испытал, встретившись взглядом с испуганным гладиатором, вдруг разозлился, сам не зная почему, на Кезона и его жену – зачем они привели на такое зрелище это молоденькое создание? – на игры вообще, на всех этих людей, жаждущих кровавых ужасов, и даже на медведя, который дал себя убить.

Следующим в программе был показательный бой, во время которого бойцы отделались не слишком опасными поверхностными ранами. В этом отдаленном уголке мира владельцы цирка как-никак дорожили гладиаторами. Затем последовал кулачный бой – ремни, обмотанные вокруг ладоней, с заложенной в них свинчаткой, выпустили гораздо больше крови, чем мечи. В перерыве арену опять убрали и посыпали песком, и тут по рядам пробежал возбужденный шепот, и даже скучающий молодой трибун сел прямо и начал проявлять интерес к происходящему: под звуки труб опять распахнулись ворота и на абсолютно пустое пространство арены вышли двое. Наконец наступило главное: бой не на жизнь, а на смерть.

Вооружение у бойцов, на первый взгляд, было неравноценным, и преимущества были на стороне того, кто нес меч и щит; второй – худощавый, смуглый человек греческого происхождения, судя по лицу и телосложению, – держал только трезубец, да через плечо у него была переброшена сложенная в несколько раз сеть, утяжеленная свинцовыми грузилами. Но на самом-то деле, и Марк это прекрасно знал, все шансы были на стороне человека с сетью, – «рыбака», как его называли. У Марка упало сердце, когда он увидел, что противник и есть тот молодой воин, который боялся.

– Никогда не одобрял сеть, – проворчал дядя Аквила. – Нечестный бой, нечестный!

Марк еще до этого почувствовал, что больная нога затекла и начинает причинять ему ужасные мучения. Он ерзал, меняя позу, стараясь облегчить боль и при этом не привлечь дядино внимание, но сейчас, когда бойцы вышли на середину поля, Марк забыл про все на свете.

Рев, которым приветствовали противников, перешел в напряженную тишину, все затаили дыхание. Капитан гладиаторов расставил бойцов посредине арены, в десяти шагах друг от друга; он постарался, чтобы ни у того, ни у другого не было никакого преимущества и чтобы им не мешали ни освещение, ни ветер. Выполнив свои обязанности быстро и умело, капитан отступил к барьеру. Казалось, очень долго ни один из бойцов не шевелился. Время шло, а они все стояли на месте – средоточие устремленных на них сотен глаз. Затем медленно-медленно боец с мечом начал передвигаться. Не отводя глаз от противника, он ставил одну ногу перед другой. Слегка пригнувшись, прикрывшись круглым щитом, он дюйм за дюймом крался вперед, весь – напряжение, готовый прыгнуть в любой момент.

«Рыбак» по-прежнему стоял неподвижно, приподнявшись на цыпочки, держа трезубец в левой руке: правая рука утопала в складках сети. На мучительно долгий миг боец с мечом застыл на месте, вне пределов досягаемости сети, а затем вдруг прыгнул. Прыжок его был так внезапен, что брошенная сеть, не причинив вреда, перелетела ему через голову, а «рыбак» отскочил назад и вбок, чтобы избежать удара мечом, и, круто повернувшись, бросился наутек, собирая в руке сеть для следующего броска. Боец с мечом кинулся вдогонку. Они довольно медленно обежали половину арены. Не обладая легким сложением своего противника и его длинными ногами, преследователь тем не менее бежал упорно, как бежит охотник (возможно, он не раз загонял оленя в те времена, когда ему еще не обрезали ухо), и теперь настигал свою добычу. Они миновали поворот и приближались к скамьям магистратов, и тут, когда они оказались как раз напротив, «рыбак» резко обернулся и сделал бросок. Сеть метнулась вперед, точно темное пламя, и обволокла преследователя, который так был увлечен погоней, что совсем забыл об осторожности. Благодаря грузилам, складки сети продолжали беспощадно наворачиваться на свою жертву, и наконец раздался рев толпы – боец с мечом рухнул на арену на всем бегу и, перекатившись, замер лицом вверх, беспомощный, как муха в паутине.

Марк подался вперед, дыхание у него прервалось. Боец с мечом лежал прямо перед ним, так близко, что они могли бы обменяться шепотом. «Рыбак» стоял над поверженным, занеся трезубец, и с улыбкой на лице озирался вокруг, ожидая волеизъявления зрителей. Дыхание со свистом вырывалось у него из раздувающихся ноздрей. Лежавший сделал движение рукой, словно желая сделать жест, которым побежденный гладиатор просит пощады, но тут же гордо опустил руку вниз. Сквозь сеть он взглянул Марку прямо в глаза таким открытым взглядом, как будто на всем этом огромном пространстве их было только двое.

Марк с трудом поднялся, опершись одной рукой на загородку, чтобы удержаться на ногах, другой же рукой сделал знак, призывающий к пощаде. Он повторял его еще и еще с неистовой страстностью, собрав всю волю, обегая взглядом ряды, точно бросая вызов толпе, в которой кое-где большие пальцы уже начали обращаться вниз. Ух эта толпа, безмозглая, кровожадная! Всеми силами надо заставить ее отказаться от желания утолить свою жажду крови! В нем кипело отвращение к этим людям, он испытывал такой прилив воинственного духа, какого никогда бы не испытал, стоя с занесенным мечом над поверженным врагом. Пальцы вверх! Вверх, дурачье!.. С самого начала он видел торчащий вверх большой палец дяди Аквилы, и вдруг заметил, как еще несколько человек повторили его жест, и еще… Казалось, долго, очень долго участь бойца висела на волоске, но когда палец за пальцем поднялись вверх, «рыбак» медленно опустил трезубец, насмешливо поклонился и сделал шаг назад.

Марк с шумом перевел дыхание и весь отдался мучительной боли в затекшей ноге. Служитель помог побежденному выпутаться и встать. Марк больше не смотрел на молодого гладиатора. Настал миг его позора, и Марк понимал, что не имеет права быть свидетелем этого…».

Что я об этом думаю, и почему стоит прочитать:

Должна признаться, что не люблю фильмы на древнеримскую тематику, потому что это зачастую «кровь, кишки и пирожки», причем бессмысленные и беспощадные, но, если экранизация этого романа недалеко ушла от первоисточника, наверное, глянула бы. Потому что давно мне не доводилось читать настолько увлекательную и в то же время добрую, чуть ли не до мимишности, книгу. Для тех, кто устал от всей этой жизненной жести, данный роман станет настоящим отдыхом для души, потому что Сатклифф удалось сделать акцент на всём том хорошем, что есть в людях и в мире.

Её Марк – настоящий гуманист, причем, пожалуй, не только по меркам II-го века, но и по нынешним, что, впрочем, не делает его пацифистом. Он отважен и даже смел до безрассудства в бою, но за пределами поля боя ценит и бережет любую жизнь, будь то римский гражданин, местный варвар, раб или даже животное. Конечно, многое в его действиях продиктовано рационализмом (во всяком случае, он пытается себя в этом убедить)), но это не отменяет всего остального. И я не зря привела отрывок его первой встречи с Эской – что это было, если не сострадание? Впрочем, в этой внезапной симпатии, возникшей, казалось бы, из ничего, смешалось очень многое, и самое удивительное лично для меня то, что нечто подобное мне доводилось испытывать и в собственной жизни. Думаю, многие хоть раз сталкивались с подобной же внезапной и сильной приязнью к совершенно незнакомому человеку, и, возможно, для кого-то это тоже обернулось дружбой на долгие годы. Даже в литературе эта тема встречается не так уж редко, как может показаться, но мало где преподнесена именно так.

Интересны были и рассуждения о национальной/этнической идентичности и о том, что заставляет людей в морально сложных и противоречивых ситуациях поступать так, а не иначе, рассуждения о противоречии между личными симпатиями и долгом перед своей социальной группой, а иногда и перед отдельными людьми.

Отдельно хочется отметить и то, как мастерски автору удавалось на протяжении всего повествования поддерживать атмосферу саспенса. Сатклифф не только обрывала эпизоды в «правильные» моменты, создавая интригу, но и мастерски заигрывала с мистикой и со свойствами человеческой психики, потому что вся такая рациональная эта психика в ситуации неопределенности охотно «подталкивает» её обладателя поверить в какую-нибудь потустороннюю хрень. Даже скептик Марк пару раз усомнился в правильности своего скептицизма. И всё это на фоне описаний, прекрасных самих по себе.

В общем, эту книгу я прочитала гораздо быстрее, чем планировала, и с огромным удовольствием, так что обязательно возьмусь и за две другие, и, разумеется, советую прочитать и всем остальным любителям чтения на подобную тематику.

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

Остальные посты идут следом:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 65. «Легионы идут за Дунай»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 66. «Воспоминания Адриана»

В жару заниматься умственным трудом особенно тяжело, поэтому буду крайне признательна за поддержку в любой форме - от лайков до пожертвований. И напоминаю, что теперь есть возможность дать мне знать, что вы ждёте моих постов, это помогает мне понять, что я затянула с продолжением подборки.

И да, сейчас пытаюсь осилить роман "Император" Г. Эберса. Интересный, но ощутимо большой, поэтому интересуюсь мнением читателей: будет ли интересен разбор именно этого произведения? Или лучше двигаться дальше и переходить ко временам Антонина Пия? Пишите в комментариях.

Всем привет!

Я надеялась сразу сделать заметку о двух книгах, но там всё не так-то просто, как минимум, с датами, поэтому сегодня будет про одну, а остальное пойдет дополнительными постами. И на этот раз расскажу о том, что происходило в Европе и на Ближнем Востоке во времена императора Адриана, приёмного сына и наследника Траяна, о котором речь шла в прошлом посте.

Публий Элий Адриан, формально принадлежавший династии Антонинов после усыновления Траяном, родом был из Испании и, по одной из версий, отец Адриана приходился Траяну двоюродным братом, по другой - мать Адриана была двоюродной сестрой второго из «хороших императоров». Что сомнению не подлежит, так это то, что Адриан своевременно женился на внучатой племяннице своего предшественника – Вибии Сабине. Брак этот заключен был около 100-го года н.э. благодаря покровительству Адриану со стороны Помпеи Плотины, супруги Траяна. Вот только проект не выгорел, и супружество вышло несчастливым и обременительным. Правда, даже так в нём имелся один несомненный плюс – приближение к Траяну и к власти, а ведь и до того Адриан успешно продвигался в этом направлении.

Именно он в 97-м году отправился к Траяну в Германию сообщить ему радостную весть о его усыновлении Нервой, он же сообщил (будущему) приемному отцу о том, что тот теперь император всея Римской империи. Он же был одним из командиров нового императора во время Дакийских войн и хорошо себя проявил, даже имел награды за отвагу. А потом ещё стал, как бы сейчас это назвали, врио наместника в Сирии. Там ему тоже скучать не пришлось. После захвата Дакии и Набатеи именно оттуда Траян готовился нанести удар по Парфии, что потом и было сделано, и туда же потом возвратился после похода. Кстати, главным городом провинции Сирия тогда была Антиохия, и в ней в декабре 115-го года произошло чрезвычайно мощное землетрясение. Траян тоже оказался в центре этого замеса, но чудом уцелел и даже почти не пострадал.

То ли дело тот самый 117-й год, когда Адриан уже рулил Сирией. Тогда Траян здорово сдал, заболел и решил вернуться в Рим, но добраться успел только до Селигунта, где и скончался, якобы незадолго до этого письменно изъявив намерение усыновить Адриана и передать власть ему. Правда, подозревали, что "спасибо" за это надо было сказать не самому императору, а его жене, так благоволившей Адриану. Как бы то ни было, в августе 117-го весть дошла до Сирии, и сирийские легионы провозгласили Адриана императором. Там же ему и пришлось задержаться, прежде чем уладились некоторые затруднения, и он сумел прибыть в Рим.

После этого одной из первых вещей, которые он сделал, стали переговоры с парфянами после всех потуг его предшественника и впоследствии мир, заключенный с парфянским царём Хосроем (109-129гг. н.э.) в 123-м году. Для этого Адриан даже лично прибыл на восточную границу и вернул Хосрою дочь, прежде захваченную при взятии Ктесифона. Обещал ещё и золотой трон возвратить, но не срослось. В остальном политика этого императора тоже была нацелена на то, чтоб минимизировать военные столкновения. Даже Армению не стал удерживать в составе империи, оставив в роли вассального государства. Правда, это не мешало Адриану жёстко давать отпор тем, кто посягал на уже установленные границы его государства. Так что он и роксоланам показал, кто в доме хозяин, и иудеям в 133-135-х годах, когда они подняли очередное восстание, и британцам. Чтобы бороться с набегами последних он организовал строительство целой заградительной системы, получившей названия Адрианова вала (или вала Адриана). Вал этот протянулся на 117 км поперек острова, от Ирландского моря до Северного, и его остатки до сих пор можно увидеть в северной Англии. Адриан вообще любил строить, а не ломать.

Большой поклонник греческой культуры, он в своих проектах стремился соединить римские архитектурные традиции с традиционными греческими. Среди построек его периода знаменитый Пантеон («Храм всех богов»), построенный в 118-128-х гг. н.э. и после многочисленных реставраций и переделок сохранившийся до наших дней, храм Венеры и Ромы (135-й год), возведенный на месте портика Золотого дома Нерона и ныне сохранившийся только в виде руин, Олимпейон в столь любимых императором Афинах, знаменитые вилла и мавзолей Адриана, т.н. Мост Святого Ангела (134-139-й), а также большое количество театров, библиотек, мостов и других сооружений. И ещё он любил украшать города статуями. Кстати, какое-то время в реализации строительных проектов помогал ему тот самый Аполлодор Дамасский, благодаря которому появился знаменитый Траянов мост. Ирония тут в том, что именно Адриан приказал этот мост разрушить: воевать он не любил, хотя и поддерживал боеспособность войск на должном уровне, а мост здорово облегчал переправу через Дунай тем, кто побороться был не прочь, как минимум, дакам и сарматам.

При этом Адриан был увлеченным путешественником и побывал во многих уголках своей империи, от Британии, Галлии и Германии до Нумидии, Египта и Иудеи. Возможно, отчасти благодаря этому о нём и времени его правления, в отличие от некоторых других императоров, охотно писали художественные произведения. И первым из них я хочу представить роман

«Мемуары Адриана» М. Юрсенар

Время действия: II век н.э., ок. 87-138гг. н.э. Время правления Домициана, Нервы, Траяна и Адриана.

Место действия: Римская империя (современные Испания, Греция, Италия, Хорватия, Румыния, Болгария, Германия, Сирия, Турция, Египет, Великобритания, Франция, Алжир). Рассказывается о событиях на территориях Парфии (современный Ирак), хотя сам герой повествования там не был.

Интересное из истории создания:

Данное при рождении имя французской писательницы Маргерит Юрсенар (1903-1987) – Маргерит Антуанетта Жанна Гислэйн Клинверк де Крэ(й)енкур, а «Юрсенар» – анаграмма её изначальной фамилии. Иногда передают как «Юркенар», что вроде бы и логично, раз эта «к» есть в фамилии, но нелогично с точки зрения прочтения, т.к. французская согласная «с» перед  «е», «i» и «y» читается как русская «с». Но не все учили по несколько лет французский, так что приходится иметь в виду, что в русскоязычном пространстве встречаются оба варианта. Псевдоним со временем превратился в настоящую фамилию.

Мать будущей писательницы, Фернанда де Картье де Маршьен, происходившая из бельгийского дворянского рода, умерла вскоре после рождения единородной дочери, и воспитанием Маргерит пришлось вовсю заниматься её отцу, французскому буржуа, Мишелю Клинверку де Крэенкур, и бабушке, в доме которой она и жила. Литературный вкус прививал будущей писательнице будто бы именно отец, и образование она получила только домашнее, хотя оно было всесторонним и качественным. И именно отец Маргерит помог ей начать писательскую карьеру, начавшуюся с поэмы «Сад химер». Первым же опубликованным романом стал «Алексис» (1929). Потом были и другие работы, и перевод произведения «Волны» В. Вульф.

Активно Юрсенар писала до 1939-го года, а потом стало не до того. В связи с известными событиями она, благодаря Г. Фрик, перебралась в США, чтобы не оказаться в самой гуще войны, и в 1947-м году получила американское гражданство, тогда же и псевдоним стал её фамилией. Узнав о падении Парижа, по её словам, М. Юрсенар плакала. В общем, похоже, на какое-то время ей стало не до творчества.

Однако в 1951-м году она дописала и издала во Франции один из самых известных своих романов – «Воспоминания Адриана» (или «Мемуары Адриана»). Юрсенар отметила в своем послесловии «Carnet de note» к первоначальному изданию, цитируя Флобера, что она выбрала Адриана в качестве сюжета романа отчасти потому, что он жил в то время, когда в римских богов больше не верили, а христианство еще не утвердилось. Это заинтриговало её тем, что она увидела параллели со своим собственным послевоенным европейским миром. Кстати, интересно тут то, что Адриан известен тем, что действительно создал автобиографию, но до наших дней она не дошла. По словам Юрсенар, при написании этой книги она опиралась на античные источники – «Истории Августа» и «Истории Рима» Кассия Диона (155/164-230-е гг. н.э.).

Этот роман Юрсенар писала на протяжении многих лет, и он имел огромный коммерческий успех и был хорошо встречен критиками, со временем превратившись в классическое произведение зарубежной прозы. Перевод на английский язык сделала та самая Г. Фрик, и в 1952-м роман издали ещё и в Великобритании. Вероятно, всё это во многом помогло М. Юрсенар прославиться и добиться признания. В 1965-м году она была номинирована на Нобелевскую премию по литературе, а в 1980-м (или 1981-м) стала первой женщиной, принятой во Французскую академию.

О чём:

Собственно, всё повествование построено на том, что престарелый император Адриан пишет письмо (или же письма) Марку Аврелию Антонину, последнему из «пяти хороших императоров» династии Антонинов, приёмному сыну его наследника, Антонина Пия. И в этом письме рассказывает о своей жизни и правлении, делится своими философскими размышлениями и даёт советы. Так он в самом начале рассказал, что родился в Испании, и что его дед по отцу, Элий Адриан Маруллин, был увлеченным астрономом и искусным астрологом, и однажды разбудил его посреди ночи и сообщил, что видел звёздные знаки – быть его внуку правителем империи. А вскоре после этого он умер, и юноша ушёл под опеку сразу двух важных людей – Публия Ацилия Аттиана и Марка Ульпия Траяна, и вначале отправился на обучение в Афины, полюбив и этот город, и всю Грецию с её культурой и людьми, пронеся эту склонность через всю жизнь, а потом вернулся в Рим и поступил на государственную службу, а потом ещё успел пройти службу военную. А там хлоп – и его приёмный отец стал сначала наследником Нервы, а потом и императором, а потом ещё и полководцем, втянув и империю, и молодого Адриана в Дакийскую войну.

Отношение Адриана к Траяну сложно назвать однозначным, но вот кого он действительно любил и уважал, так это Помпею Плотину, супругу Траяна и свою покровительницу, называя её одним из ближайших и лучших своих друзей. И подозревал, что, когда заболевший Траян, не успев добраться до Рима, назначил его своим преемником, обязан этим он был именно Помпее Плотине и своей тёще Матидии. К несчастью для него, подобные подозрения имелись ещё много у кого, и бросали тень на его правление. Но не так сильно, как силовое устранение опасных политических соперников, организованное для него Аттианом. Реальная помощь или медвежья услуга? Предлагаю прочитать и решить самим, поскольку все эти обстоятельства здорово повлияли на то, как протекало правление Адриана в дальнейшем, да и на его жизнь, отчасти, тоже, ведь, если стал правителем страны, твоя жизнь становится неотделимой от твоего правления.

Отрывок:

«…Император снял наконец осаду с Хатры и решился вернуться на этот берег Евфрата — реки, которую ему вообще не надо было переходить. Начавшаяся к тому времени жара и неотступно преследовавшие нас парфянские лучники сделали это горькое возвращение еще более бедственным. Душным майским вечером я вышел из ворот города, чтобы встретить у берегов Оронта горстку людей, измученных лихорадкой, усталостью и тревогой, — больного императора, Аттиана и женщин. Траян пожелал проделать верхом на коне весь путь до самого дворца; он едва держался в седле; этот всегда исполненный жизненных сил человек до неузнаваемости изменился и выглядел так, будто смерть уже стояла у его порога. Критон и Матидия помогли ему подняться по ступеням, отвели в опочивальню, остались дежурить у его изголовья. Аттиан и Плотина поведали мне о некоторых эпизодах войны, которым не нашлось места в их кратких посланиях. Один из этих рассказов так взволновал меня, что навсегда вошел в число моих личных воспоминаний, дарованных непосредственно мне откровений. Едва достигнув Харакса, усталый император сел на морском берегу и обратил взор на медлительные воды Персидского залива. Это было тогда, когда он еще не сомневался в победе, но тут его впервые в жизни объяла тоска при виде бескрайности мира, ощущение собственной старости и ограничивающих всех нас пределов. Крупные слезы покатились по морщинистым щекам человека, которого все считали неспособным плакать. Вождь, принесший римских орлов к неведомым берегам, осознал вдруг, что ему никогда больше не плыть по волнам этого столь желанного моря; Индия, Бактрия — весь этот загадочный Восток, которым он всегда себя опьянял, — так и останутся для него только именем и мечтой. Всякий раз, когда и мне судьба отвечает «нет», я вспоминаю об этих слезах, пролитых однажды вечером на дальнем морском берегу усталым стариком, быть может впервые трезво взглянувшим в лицо своей жизни.

Наутро я поднялся к императору. Я ощущал себя его сыном и братом. Этот человек, всегда гордившийся тем, что живет и думает так же, как любой солдат его армии, кончал свои дни в полном одиночестве; лежа на постели, он по-прежнему строил грандиозные планы, но до них никому уже не было дела. Его сухой и резкий язык, как всегда, огрублял его мысль; с трудом выговаривая слова, он рассказывал мне о триумфе, который готовится ему в Риме. Он отвергал поражение так же, как смерть. Двумя днями позже с ним случился еще один приступ. Опять у нас начались тревожные совещания с Аттианом и Плотиной. Прозорливая Плотина добилась назначения моего старого друга на должность префекта преторианцев, поставив таким образом под наше начало императорскую гвардию. Матидия, которая не покидала покоев больного, была, к счастью, целиком на нашей стороне; впрочем, эта добрая и уступчивая женщина делала все, чего хотела Плотина. Однако никто из нас не осмеливался напомнить императору о том, что вопрос о передаче власти все еще остается открытым…»

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Первые страницы этого романа мне давались очень тяжело, но потом я вдруг втянулась. Конечно, большие абзацы и большие главы никуда не делись, сухой язык с большим количеством отступлений – тоже; когда читала эти «мемуары», невольно вспомнилось, как позиционировал свой роман Р. Грейвзс, мол, вот пытался  имитировать зависания и пространность стариковского изложения, и подумала: «Ха! Да он просто этот роман не читал!»…Наверное. Так-то оба автора были современниками, Грейвз был старше Юрсенар всего на 8 лет, и вообще, кажется, у них было немало общего, например, привычка смешивать римские названия с современными *рукалицо*.

Однако, несмотря на всё это, роман Юрсенар не лишён определенной привлекательности, назовем это так. Мне понравилось, что действие переносится часто из одного региона в другой, это как-никак переключает внимание. Ещё у Юрсенар встречаются в этой книге очень интересные философские рассуждения на самые разные темы, особенно на тему власти, она довольно подробно и достоверно изложила многие моменты жизни и правления Адриана, приправив факты собственными предположениями о причинно-следственных связях между этими фактами, и её рассуждения весьма психологичны, причем она явно старалась наполнить их психологичностью именно того времени, а не своего. Хотя я не уверена, что ей удалось это в полной мере. Однако «озвучивание» идеи желания власти ради свободы мне тоже очень понравилось)

Как ни странно, в художественной литературе вообще не часто поднимается вопрос того, зачем кто-то стремился к власти, и зачем вообще к ней стремиться, а уж с такого ракурса – и подавно. В то же время меня не покидало ощущение, что я читаю размышления человека из 1950-1960-х годов, подпитанные его реальностью, опытом и отражением социальных процессов, которые он наблюдал, будто снова читаю Сартра, Камю или кого-то из их тусовки.

В общем, могу сказать, что, если хочется лёгкого и увлекательного чтива, то эта книга – вот прям совсем мимо. Она хоть и небольшая, но довольно тяжеловесна, читается не сказать, что легко. Кстати, это одна из причин, почему я не стала смешивать этот роман с другими – уж слишком он выбивается и не похож на прочую историческую прозу, в нём рассуждение превалирует не только над действием, но даже и над описанием. Если хочется кратко узнать биографию Адриана (хотя и не без искажений) или порассуждать о высоком и экзистенциальном, чтоб потом было что обсудить, то – это самое то.

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

Остальные посты идут следом:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 65. «Легионы идут за Дунай»

Не забывайте ставить лайк, если пост понравился, и что нажатие на кнопку "Жду новый пост" может ускорить появление этого самого нового поста.

Всем привет!

Вот и первый пост, посвященный началу II века н.э. Поэтому не могу не напомнить о том, что на тот момент происходило в мире.

На востоке своего расцвета достигла империя Восточная Хань, которая тогда овладела не только китайскими территориями прежних ханьских царств, но и распространила свою власть на приличную часть Корейского полуострова, подобравшись к самым границам Когурё и Пэкче, и в т.н. Западный край, поставив под свой протекторат такие города как Дуньхуан, Турфан, Яркенд, Кашгар и Хотан, откуда привозили знаменитый нефрит. Продвинуться на запад удалось благодаря деятельности генерала Бань Чао, сына историка Бань Бяо. Бань Чао также приходился братом Бань Гу и Бань Чжао, которые последовали по пути отца, причем Бань Чжао известна как первая женщина-историограф Китая. Но речь сегодня не об этих двоих, а об их воинственном брате, который даже ввязался в войну с Кушанским царством. Его противником тогда стал предположительно третий правитель этого царства Вима Кадфиз, отец величайшего правителя кушан, Канишки I (ок. 103-125гг. н.э.), того самого, что так расширил пределы своей страны так, что перед кушанами склонили головы владыки Западных Кшатрапов (а до того они кошмарили Сатавахану! Пока не получили леща от Готамипутры Сатакарни, о чем я уже упоминала: История нашего мира в художественной литературе. Часть 60. «Лилаваи» и «Саттасаи»).

Победа над кушанами, вероятно, открыла ханьцам пути в Парфию, чем они и попытались воспользоваться: в 97-м году н.э. Бань Чао отправил Гань Ина в Дацинь, Римскую империю, для разведки и попытки наладить дипломатические отношения с властителями всего западного мира того времени. Об этих событиях упоминается в книге, о которой я писала ранее тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 53.2 «Истории периода династии Восточная Хань»

Однако парфянам такая дипломатия нафиг не упала. Когда умер Вологез I (51-78 гг. н.э.), который еле-еле устаканил парфянско-римские отношения после длительной борьбы за влияние на востоке, никому в Парфии не хотелось оказаться зажатым между Римлянами и какими-нибудь их сильными союзниками на востоке. А победа Бань Чао над кушанами показала, что ханьцы тоже не лыком шиты (правда, после смерти своего великого полководца они заметно сдали и постепенно утратили влияние на земли Тарима и западнее). Тем более что в 78-м году парфяне опять затеяли гонки за царскую власть, и победивший в ней Пакор II (78-105гг.) не сказать, что крепко сидел на своём месте. Чтобы не бесить римского императора, он даже выдал Домициану одного из лже-Неронов в 89-м году. При этом римляне продолжали разевать роток на восточные государства, и, хотя Домициан дальше честолюбивых замыслов не продвинулся, Траян-таки поход на восток предпринял. Да и воевать с Кушанским царством Пакору тоже пришлось.

Так что, когда к нему явился такой красивый посланник ханьского императора Хэ-ди (88-106гг.), тот самый Гань Ин, он, вероятно, приложил руку к тому, что Гань Ина отговорили плыть в Да Цинь, мол, это ж так долго, далеко и трудно. А потом ещё сам Пакор отправил Хэ-ди дары от себя, на всякий случай, ведь лучше наживать друзей, а не врагов. Жаль, что такой приём не всегда срабатывал. Вот с Траяном не прокатило.

После убийства Домициана и пресечения династии Флавиев, императором быстренько назначили Марка Кокцея Нерву (правил в 96-98-м гг. н.э.). Но тот был уже не молод и через два года умер от инсульта, правда, перед этим успел усыновить Марка Ульпия Траяна, который прибавил к имени «Нерва», тем самым дав начало новому витку наследственной передачи власти приёмным сыновьям, правда родство между правителями, формально принадлежавшими к династии Антонинов, бывало порой весьма отдаленным или, по сути, полностью отсутствовало, в отличие от времен Юлиев-Клавдиев.

Траян (98-117гг. н.э.) стал вторым из «пяти хороших императоров», но так ли он был хорош? Тут уж как поглядеть. Как минимум, о нём есть, что рассказать, он был очень деятельным человеком, и лез буквально во всё.

Во-первых, он был очень озабочен благосостоянием жителей империи и продолжил развитие алиментарной системы Нервы, предполагавшей поддержание малоимущих и многодетных граждан. Хотя вряд ли это от большого человеколюбия, просто, когда регулярно ведешь войны вне империи, а в самой империи вечно какие-то подковёрные игры, то надо позаботиться о том, чтоб армию было, кем пополнять, а, пока император с этой армией занят очередными завоеваниями, дома не случилось восстание или ещё что похуже. И при нём же родилось знаменитое «Хлеба и зрелищ»: чтобы сидеть смирно и заниматься полезными для государства делами, народ должен быть сыт и весел, а не думать о том, как ему плохо живется, и что бы с этим сделать. Так что развивалось благодаря государственной помощи сельское фермерское хозяйство, устраивались пышные празднества и игры (да так, что конкретно поуменьшили популяции многих животных, что, в конце концов, обернулось их полным истреблением). В общем, сейчас это (на словах) ничего нового, а тогда был прямо-таки прорыв. Т.е. про разовые акции и до того знали, а что можно целенаправленно вливать деньги в тех, кто нужен, и их хозяйства, вот, видимо, додумались тогда. При этом новый император преследовал христиан, если не удавалось добиться их отречения от христианства, но, судя по его переписке с Плинием Младшим, без фанатизма.

Во-вторых, Траян был тем ещё любителем строительств. Например, он основал несколько городов – две Ульпии-Траяны (одна ныне Ксантен в Германии, другая была в Румынии, неподалеку от дакийской Сармизегетузы), Новиомаг (теперь Неймеген в Нидерландах) и Тамугади (современный Тимгад в Алжире). При нём воздвигли несколько строений, сохранившихся в том или ином виде: знаменитый форум Траяна (тот самый, с колонной), рядом с ним рынок, где располагались около 150 лавок, таверны, закусочные и пункты раздачи бесплатной провизии, термы Траяна площадью в 100 000 м², на месте Золотого дома Нерона, базилику «Трофей», посвященную Марсу, и это далеко не всё. Помимо этого, он развернул строительства самых разных сооружений по всей стране: дорог (via Traiana в Италии), акведуков (акведук Траяна), мостов (Алькантарский мост, мост через Гвадиану в Мериде).

Кстати, лично для меня самым впечатляющим среди этих строений был именно мост, мост через Дунай, построенный в 103-105-х годах по проекту знаменитого архитектора Аполлодора Дамасского (который, кстати, спроектировал и некоторые другие сооружения, построенные по приказу Траяна, например, форум). Это был первый мост через Дунай, вторую по величине реку Европы после Волги, и его длина составила 1135 метров при ширине в 15 метров и высоте в 19м! К сожалению, от него мало что сохранилось. Преемник Траяна Адриан приказал мост разрушить, чтобы затруднить продвижение к римским территориям дакам.

Кстати, о них. Траян умел и строить, и ломать, и своими войнами известен не меньше, чем строительствами. И начал он с Дакии, которой на тот момент управлял Децебал. Дакийское царство образовалось ещё в 82-м году до н.э. и постепенно раскинулось на территориях нынешних Румынии, Молдавии, Болгарии и Украины. Его первым царём стал Буребиста (82-44-й гг. до н.э.), объединивший под своей властью многие разрозненные племена, а изначальные земли гето-даков лежали в районе Орэштийских гор, в Трансильвании. Однако Буребиста погиб предположительно в результате мятежа вождей, и после его смерти государство раскололось. Царём даков стал некий Котизон (44-9гг. до н.э.), известный своими переговорами с Марком Антонием и Октавианом Августом, когда те боролись меж собой, и будто бы даже Август предлагал дакийскому царю в жёны свою дочь, но тот отказался. Когда же власть новоиспеченного императора окрепла, тот ок. 25-го года до н.э. дал пинка несговорчивому царьку, и на этом вроде бы конфликт был исчерпан. Временно.

Потом туда просто Марка Виниция отправили, и есть предположение, что именно в одной из битв с римлянами и погиб Котизон. Его преемником предположительно стал Комосик (ок. 9-го до н.э. – 30-х гг. н.э.), а после до 70-х правил некий Скорил. И о том, и о другом сведения довольно скудны и противоречивы. И даже есть предположения, основанные на найденной надписи тех времен, что Децебал этому Скорилу приходился сыном. Однако между ними правил ещё Дурас (он же Диурпаней), на котором я хочу остановиться чуть подробнее.

Неизвестно, являлся ли он родичем или соратником своего предшественника (что, походу, в принципе характерно для дакийских царей), однако период его правления установлен более-менее точно, правил он с 69-го по 87-й гг. н.э. Набеги под его предводительством упоминались в трилогии «Иосиф Флавий». В ходе одного из них он расправился с наместником Мёзии Оппием Сабином. Однако в романе как-то размыто или вовсе не упоминалось, что уже во время кампании Корнелия Фуска, посланного навести в регионе порядок Домицианом, власть перешла к Децебалу, предположительно даже мирно.

И вот Децебал и стал «героем его времени», который пытался всеми силами сохранить независимость своего царства, когда Траян устроил сначала Первый дакийский поход (101-105гг. н.э.), а потом и Второй (105-106гг. н.э.). И, несмотря на активное сопротивление даков, в 106-м году они потерпели окончательное поражение. Децебал погиб в бою, а Дакия стала Римской провинцией. Примерно тогда же Траян превратил в Римскую провинцию под названием Аравия Петрейская и Набатею (об этом я упоминала тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 62. «Марк Дидий Фалько» Л. Дэвис). И после этого наступило мирное время на целых 8 лет.

В 114-м году, недовольный самоуправством Хосроя I (109-129гг.), преемника Пакора, Траян устроил ещё и Восточный (Парфянский) поход. Итоги вышли неоднозначные: и Армению присоединили, и рекорд по продвижению поставили, но потом восстания свели это продвижение на нет, а сам Траян свои планы по реваншу реализовать не успел, потому что в 117-м году заболел и скончался.

О многом из того, о чем я выше написала, рассказывается в сегодняшнем романе

«Легионы идут за Дунай» А.Ш. Бакиева

Время действия: I-II века н.э., 97-107гг. н.э., эпилог – ок. 117г.  Время правления императоров Нервы и Траяна.

Место действия: Римская империя, Дакия, Парфия, Кушанское царство (территории современных Болгарии, Румынии, Германии, Венгрии, Франции, Италии, Сербии, Ирака, Великобритании, а также предположительно Афганистана, Чехии и Словакии).

Интересное из истории создания:

Амур Шодиевич Бакиев – так-то современный историк и кандидат исторических наук, защитивший в 1998-м году диссертацию на тему «Адыгская цивилизация». Потом он какое-то время преподавал в Кабардино-Балкарском университете, где до того сам обучался, но позже ушёл работать учителем истории в одну из школ Нальчика, где и проживает ныне. Помимо истории, он ещё делал переводы художественной литературы с английского языка и писал пьесы, например, «Глаза наших друзей» (2009). Роман же «Легионы идут за Дунай» был издан ещё в далёком 1995-м году. Это всё, что я сумела узнать. Ни год, ни место рождения, ни что-либо ещё выяснить не удалось, хотя сейчас А.Ш. Бакиеву, судя по всему, около шестидесяти лет.

О чём:

Ставший после убийства Домициана императором Нерва внезапно скончался, о чём его приёмному сыну, Траяну, донесли весть с опозданием, потому что тот находился в Германии. Но новоиспеченный цезарь не растерялся и тут же взял в крепкие руки бразды правления, пообещав всем выплатить жалование и подарки. Да вот беда, события минувших лет денег в казне не прибавили, да и политическая обстановка стабильностью порадовать не может. Даже на Нерву совершалось покушение, хоть и неудачное. Что же предпринять в такой ситуации? Траян решил, что не стоит изобретать ничего нового, а по классике жанра решение – начать и выиграть какую-нибудь войну. Её и так бы пришлось начать, ведь Парфия на востоке не дремлет, а вблизи границ Мёзии подозрительно усилилось Дакийкое царство, особенно после того, как его возглавил умелый полководец Децебал.

Так что Траян позвал к себе втайне нескольких богатых дельцов и взял у них огромные суммы денег в долг, пообещав, что при их ещё жизни с ними рассчитается, ведь он знает, как это сделать…Но то долго, а ему надо «прямо щас, и прямо здесь». Неохотно ростовщики деньги дали, храня тайну займа под страхом смерти. А после Траян отдал ещё ряд тайных приказов. Но, несмотря на их секретность, всё больше Римскую империю стали наводнять слухи – «Что-то будет…».

Дакийский царь Децебал придерживался того же мнения, поэтому заблаговременно стал заботиться об обороне – переманивать римских воинов, нанимать инженеров и создавать боевые машины, засылать лазутчиков, и даже послал надёжных людей к парфянскому царю Пакору. Правда, у Пакора там своя атмосфера, и ему не до того, что творится чуть ли не на другом конце мира, у него вон то кушаны боевых слонов выращивают под боком, то какие-то дерзкие ханьцы рвутся к Римской империи, причем настойчиво прут через его же земли. Так что придется Децебалу рассчитывать на себя и своих приближенных, и тут как нельзя кстати пословица «Что посеешь, то и пожнёшь». А ведь ради объединения и величия родной Дакии великий царь сеял отнюдь не только доброе, разумное и светлое. И если некоторые из тех, кому он взялся причинять добро, потому что они гето-даки, уже давно ушли к Замолксису, то другие – к римлянам. Но и это не всё – ведь есть такие и среди тех, кто особенно близок ему и не забыл прошлых обид.

Отрывок:

Я так и не смогла выбрать что-то одно, поэтому процитирую из того, что особенно запомнилось, те отрывки, какие уместятся.

Дакия:

«…Под утро ему опять приснился Диурпаней. Высокий властный, в расшитой золотыми бусинами долгополой куртке, свергнутый царь даков стоял напротив ложа и, поигрывая рукоятью гетского кинжала, сардонически улыбался. Он не боялся его приходов, просто надоело вести нескончаемые бесполезные споры. На этот раз призрак начал издалека.

– Что, Децебал, много золота принесли тебе шахты Алутуса и Ампела? Наверное, немало посуды и изделий отволок ты в горные тайники костобоков и патакензиев с тех пор, как завладел копиями?

– Чего тебе надо, Диурпаней? – Он с неприязнью отодвинулся к стене, кутаясь в медвежье одеяло. – Почему ты никак не оставишь меня в покое? Разве я не устроил тебе похороны, как подобает вождю своего народа? Тебе мало того золота и серебра, что положили в могилу? Или наложницы, задушенные на тризне, плохо ласкают тебя? Пятнадцать самых красивых сарматок и германок я отправил вместе с тобой к Замолксису. Что тебе за дело до моего золота?

– Да, ты торжественно проводил меня, Децебал. Не без твоего совета Мукапиус подсыпал яд и умертвил бессильного, но еще опасного для вас соперника.

– Я не несу никакой ответственности за решения верховного жреца Замолксиса, и ты не смеешь обвинять меня.

– Несешь, Децебал, несешь, и ты знаешь это. Теперь-то зачем темнить? Ты боялся, что могущественные роды трансильванских альбокензиев вернут мне отобранную власть. Ты опасался, что фюреры маркоманнов и квадов не пожелают иметь с тобой дело до тех пор, пока жив законный владыка Дакии. Ты боялся, наконец, что римляне придут на помощь обездоленному старику. О, вы вовремя отравили меня, Децебал!

Он рывком отбрасывает меховое покрывало, силится встать и никак не может этого сделать. Невидимая сила прочно удерживает тело в полулежачем положении. Странные тени чередой проходят за спиной умерщвленного царя.

– Ты надоел мне, Диурпаней! – кричит он тогда с ненавистью. – Ты каждый раз пытаешь об одном и том же! Да! Это по моему приказу тебе прислали настоянное на цикуте вино! Что ты сделал для Дакии?! По наущению ее врагов ты разграбил Мезию и убил римского наместника Это из-за твоей глупости пришли на нашу землю их легионы. Что ты делал тогда, когда солдаты Фуска разоряли наши селения? Старейшины и вожди альбокензиев и сельдензиев уже готовились продаться Домициану, и ты поддерживал эту шайку изменников. Вы решили сложить оружие, потому что боялись свободных бурров и костобоков больше, чем ненасытных римских свиней. В тот трудный час я забрал у тебя венец верховной власти, чтобы спасти родину. Это мой брат Диег и я вместе с вольными даками убили Фуска и истребили весь легион Жаворонка. Те, кого вы не успели сделать рабами, уничтожили вместе с германцами корпус Хищного. Они вместе со мной сражались с когортами Юлиана и вынудили наконец Домициана подписать мир. Как вы сбежались тогда, когда пришла пора делить уплаченные по договору деньги. Я никогда не жалею о том, что убил тебя, Диурпаней!

Призрак пятится под этим гневным напором. Децебал все время старается встретиться с ним взглядом. Но глаза бывшего вождя обладают странным свойством. Они тускнеют, как только глядят прямо. Бездонная пустота скрывается под прищуром тяжелых век.

– Запомни, Децебал, – каким-то сожалеющим тоном говорит пришелец из мира теней, – никогда и никто из тех, кто заигрывал с чернью, не добивался поставленных целей. Пока не поздно помирись со знатью трансильванов. Они самые могущественные во всей Дакии от земель котинов до берегов Ахшена. Их власть и золото безграничны. Нищие правители костобоков отвернутся от рода Дадесидов, как только почувствуют себя достаточно самостоятельными. Такова природа всех облагодетельствованных бродяг.

– Уходи, Диурпаней! Я плевать хотел на могущество придунайских поклонников Рима. Если возникнет нужда, я сломаю их силой оружия или золота, которого у меня ничуть не меньше!

Фигура собеседника тает на глазах. Багровые языки пламени пляшут по углам комнаты.

– Твое золото, Децебал? Ха-ха-ха! Вы слышите? Его золото? Ха-ха-ха!

Он все-таки сумел оторваться от пут, обвивших торс. Еще усилие и... Он проснулся…».

Римская империя:

«…Борода и волосы архитектора, тщательно завитые искусным парикмахером, струили ароматы сирийских благовоний. Желто-коричневый платок на поясе, скрученный тонким шнуром, завязан хитрым египетским узлом.

– Salve, Аполлодор! Присаживайся.

Мастер удобно расположился в глубоком деревянном кресле. Чувствовалось, эллин знал себе цену и заставлял считаться с нею окружающих. Траяну очень импонировало в нем полное отсутствие раболепия, столь свойственного остальным зодчим.

– Я составил полный отчет проделанной работе над термами на Оппийском холме и принес некоторые эскизные наброски рынка, о котором упоминал император.

Принцепс пристукнул по подлокотнику, прерывая говорящего.

– Сегодня, дорогой Аполлодор, речь пойдет не о банях и рынке, но о сооружении другого рода.

– Базилика? Библиотека? В Риме или провинции? Так или иначе, Божественный полностью может положиться на меня.

– Скажи, Аполлодор, тебе доводилось строить мосты?

– Да, Величайший.

– Превосходно. Сколько времени тебе потребуется, чтобы перекинуть мост через Данувий?

– Данувий?..

– Да!

Архитектор ошеломленно потер ладони.

– Признаться, я затрудняюсь сразу ответить на вопрос. Я никогда не был на этой реке, но понимаю – она не в один стадий ширины.

Траян, не мигая, смотрел на строителя. Под его взглядом грек смутился и замолчал.

– Мне нужен прочный каменный мост на тот берег Данувия. В деньгах, работниках и материале у тебя не будет недостатка. Но сооружение, которое ты создашь, должно стоять века! Я не спрашиваю тебя, Аполлодор, можешь ли ты выстроить его. Я хочу, чтобы ты усвоил: Цезарю Нерве Траяну нужен мост! Постоянная переправа из Мезии в Дакию. Мой друг Децебал не ждет. Надо уложиться в очень короткие сроки!

Эллин гордо поднялся с места.

– Я выстрою императору мост! Дела по термам и рынку довершат за меня Лисимах и помощники. Когда мне выезжать на место?

Траян усмехнулся про себя. Самая чуткая струна в душах ученых, артистов, писателей – профессиональная гордость. Самолюбие грека было задето…».

Парфия:

«…Лазурная гладь залива расстилалась до самого горизонта. У самой его черты глаз не различал грани моря с синевой небес. Корабли, одетые в белоснежные одежды парусов, оставляя за собой пенные следы, исчезали в манящей дали. Индийские, аравийские, парфянские. Коричневые тела матросов, кольца серег в ушах. Скрип уключин. Смех. Разноязыкий говор. Красочные картины Залива Парсуа проходили перед взором Гань Иня.

Посол Бань Чао влез на мачту, чтобы лучше все видеть. Фраат, китаец-переводчик, секретари-парфяне и Тао Шэн, задрав головы, следили за главой посольства. Большой купеческий корабль Товарищества парфянских купцов, почтительно предоставленный визирю, грузно покачивался на сонной волне. Команда вывела парусник на внешний рейд Хараксанского порта и бросила якоря. Поверенный Товарищества иудей Бар Хисуссаким хитро поглядывал то на первого министра, то на стоящего в полный рост в наблюдательной «бочке» китайца. Купец имел самые строжайшие инструкции.

Неподалеку вздымались и опускались несколько тростниковых лодок ловцов жемчуга. Гань Инь жадно всматривался в действия водолазов. Просоленные, загорелые до черноты мужчины жадно дышали, уцепившись руками за борта. Отдышавшись, принимали у подростков и женщин камни, зажимали костяными рогульками нос и, стиснув груз коленями, погружались на дно. Томительная минута ожидания, и пловец, отфыркиваясь и отплевываясь, выныривал на поверхность. Сидящие в лодках вытряхивали раковины-жемчужницы из сетки ныряльщика. И все повторялось. Белоснежные чайки полнили воздух пронзительными криками.

Гань Инь отодвинул задвижную доску в днище «бочки» и полез по просмоленной веревочной лестнице на палубу. Тао Шэн подал начальнику руку.

– Как далеко лежит путь в Да-Цинь через море?

Переводчик перевел вопрос главы посольства, умудрившись сохранить даже интонацию. Фраат повернулся к Бар Хисуссакиму и сделал незаметный знак бровями. Купец откашлялся.

– Лучше всех нас ответит человек, три раза совершивший плавание в Рим, – визирь указал на иудея.

Поверенный Товарищества низко, но с достоинством поклонился послу могучего царя серов.

– Дорога в один конец занимает два года, уважаемый.

– Море так велико? – воздел в удивлении брови ошарашенный китаец.

Бар Хисуссаким снисходительно усмехнулся.

– Это море, – палец купца небрежным жестом обвел синь за бортом, – лишь малая толика другого, неизмеримо большего по размерам Внешнего моря, а оно, в свою очередь, только преддверие Мирового океана. На пути из Внешнего моря в Мировой океан корабли делают остановку три раза, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия. Потом плавание продолжается. В Океане лежит неведомая земля. Размеров ее не в состоянии исчислить ни один смертный. Корабли идут вокруг земли и к концу второго года достигают пределов Внутреннего моря, на берегах которого и находится Рим. Тот самый Да-Цинь, что вы хотите увидеть.

Гань Инь прикрыл веки, стараясь мысленно представить весь путь. Поверенный и министр переглянулись. Китаец открыл глаза. Он смотрел на рассказчика с нескрываемым восхищением.

– Но как же вы отважились плыть в Мировой океан вокруг неведомой земли?

Бар Хисуссаким хватким жестом вытащил из-за шерстяного пояса пять золотых римских аурей с изображением Домициана, Нервы и Траяна.

– Вот сила, что заставляет пускаться в столь далекие и рискованные странствия. Товары, доставленные в Рим, окупают себя в десятки и сотни раз! Взамен мы получаем полновесное золото императоров! На этих монетах выбиты три последних владыки Рима. Я дарю их дорогому послу серов с тем, чтобы ваш государь мог воочию увидеть лица правителей далекой земли.

Гань Инь бережно принял драгоценный дар и по одному опустил портреты царей за пазуху синего шелкового халата. Глаза китайца увлажнились.

– Теперь, на досках вашего прекрасного корабля, я окончательно убедился, что желанный и необходимый народу и повелителю Поднебесной Да-Цинь недостижим из-за дальнего расстояния. Мне остается только уведомить о безрадостной новости наместника императора на северо-западе. Прикажите поворачивать назад, в порт!..»

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

На самом деле впечатления остались смешанные и противоречивые. Одно то, с каким скрипом и растерянностью я решала, какой же отрывок попадет в заметку, говорит о многом. Да, где-то на 60% повествование состоит из описаний боевых действий, но между этими боями есть ещё интриги, криминал, непростые социальные отношения, толика философии, красивые пейзажные зарисовки, неловкие попытки шутить, пафос…Короче, много и разного, на любой вкус.

Что ни говори, а показывать Бакиеву удавалось при написании этого романа очень даже неплохо, и, признаться, если самыми яркими и эмоциональными, ожидаемо, оказывались эпизоды гибели людей при различных обстоятельствах, особенно при взятии столицы Дакии Сармизегетузы, то лично я заценила два эпизода сновидений Децебала, где ему являлся покойный предшественник, и особенно зацепил второй из них, который, во избежание спойлеров, я цитировать не стала. Диалоговая составляющая не несет в себе вроде бы ничего особенного, само построение – тоже, это просто классика, канон для подобных сцен, но именно описание сновидения, мелкие детали, с одной стороны так ловко передающие особенности того, что люди видят во сне, а с другой – создающее даже некоторую атмосферу мистичности и запредельности – вот это поистине было сделано, на мой взгляд, здорово, и в приведенном отрывке – тоже. И, конечно же, огромный плюс для меня, что автор затронул в своем произведении те государства и исторические персоналии, какие не на слуху, многие о них даже не знают. Отдельно порадовало цитирование стихотворения "Гуси" из Шицзин, "Книги Песен". Так что вот эти вещи – уже достаточная причина, чтобы этот небольшой относительно роман прочитать.

В то же время минусов тоже хватало. И минусы эти особенно вызывают недоумение и возмущение, если учесть, что писал историк. Например, я заметила ощутимое количество исторических косяков. Вот как насчёт питья за здравие императора Чжан-ди (76-88гг. н.э.) в 97-м году? Я, конечно, понимаю, вести в Западный край шли с отставанием, но не на десять же лет.

А ещё у меня страдания и испанский стыд вызвали сноски. Лучше вообще не делать, чем делать так. Потому что в большинстве случаев они были тупо неинформативны, а в части ещё и содержали ошибки. Например: «Фризы – германское племя, проживавшее на побережье Балтийского моря». Угу, Нидерланды переехали с Северного моря в Прибалтику, так и запишем. Не знаю, короче, кто сноски эти делал, но пусть больше так не делает. «Я бы лучше бы сделал, чем хуже делать».

Отдельный местами кринж – это подбор слов. То есть в целом русским языком Бакиев владеет хорошо, я вроде нигде не видела, например, грамматических ошибок, нарушений в согласовании, что встречается у других современных авторов (у того же Ишкова), словом пользоваться он всё-таки умеет, хотя со знаками препинания там тоже творилось что-то, но хз, чья то вина. Однако порой выбор того или иного слова вызывал у меня, мягко говоря, недоумение. Во-первых, если уж браться передавать всё, как было, все названия географические тех времен, то уж делать это до конца, а не наполовину, не смешивать древние с современными. Во-вторых, в этом деле главное не перестараться. Можно ж было не выпендриваться и о вожде германцев написать просто «вождь», а не словом на букву «ф», которое даже в современной Германии прочно ассоциируется с одним усатым непризнанным художником. Тем более что слово-то древних корней вроде как не имеет и встречается только с века XVII-го.

И я уже молчу про откровенно современную лексику, которой, я считаю, в подобных произведениях не место. Когда я процитировала другу отрывок со словом «пацаны», он саркастически отметил: «Какое "чёткое" произведение». Поржали, но осадочек остался. Зато после забавных попыток автора передать «римский мат», где из брани остается только слово «мать», я даже заинтересовалась обсценной лексикой латинского языка, и да, она в языке римлян была, да ещё какая)

Подводя итоги, могу сказать, что произведение неплохое, по-своему интересное. Не всем понравится, но и прям уж плеваться мало кого заставит. Добротный каноничный исторический роман, с присущими таким произведениям достоинствами и недостатками, без мудреного сюжета и оригинальных персонажей, однако с необычными локациями и передачей многих важных событий того периода; со старыми темами чести, долга, семьи и родины, но без пошлостей и пропаганды. «Что хотел сказать автор», его посыл, кстати, я так и не уловила, тем более что ещё одна неудачная, имхо, вещь – это то, что он порой вставлял эпизоды, которые, по сути, никуда не вели, не получали своего продолжения в причинно-следственной цепи напрямую, сюжетно. Они просто были, как часть истории, которая просто есть и не «обязана» быть чётко простроенной, логичной и завершенной. И, наверное, то, о чем это, лучше всего передает цитата из этой же книги: «В кузнице Бытия молот Истории продолжал приглушенно постукивать по наковальне Времени».

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

Всем привет!

Да, я долго не писала, но, во-первых, в этот раз пришлось взяться за трилогию, а, во-вторых, события, требующие моего внимания, сыпались в минувшую неделю как из рога изобилия. На днях вообще, наблюдая пожар, произошедший на соседней улице в жаркую ветреную погоду, и прикидывая, пора ли валить, вновь вспомнила о пожарах в Риме I-го века н.э., и даже как-то по-новому на них взглянула. Да и вообще на все пожары прошлых веков, когда целые города состояли преимущественно из деревянных строений.

Рим, как я и упоминала, горел крупно в I-м веке н.э. несколько раз, особенно сильно пострадав при Нероне в 64-м году и при Тите в 80-м году. Второму пришлось разбираться с последствиями практически до конца своего короткого правления, ведь в том же году Рим накрыло моровое поветрие, и в сентябре 81-го года предположительно вследствие болезни Тит скончался. Его наследником стал младший брат, Домициан, о котором и пойдет речь сегодня.

Домициан не был особенно любим народом и долго находился в тени отца и старшего брата. Не очень-то складывалась его политическая карьера, не задалось и с военной службой, хотя он был известен участием в подавлении восстания батавов в 68-69-х годах. Так что, в конце концов, он ушел в поэзию и занялся изучением наук, и его считали достаточно образованным и умным человеком. При этом шансы его на правление были, хоть и не малы, но и не сказать, что велики…если бы только у Тита появился сын-наследник. Но тот сумел обзавестись лишь дочерью, Юлией Флавией, которую ещё Веспасиан хотел отдать в жёны младшему сыну, но тот отказался и женился на дочери знаменитого военачальника Гнея Домиция Корбулона…Правда, перед этим пришлось разорвать её брачные узы с Луцием Элием Ламией Плавтием Элианом, подобно тому, как когда-то поступил Октавиан Август, чтобы жениться на Ливии, но это уже…мелочи. Да и с племянницей Юлией потом вышла история так и история. Но к этому я ещё вернусь.

Некоторые античные авторы винили Домициана в смерти брата, но сейчас трудно сказать, насколько оправданы эти обвинения. Скорее нет, чем да. Как бы то ни было в 81-м году, незадолго до своего тридцатилетия, Домициан стал императором и в последующие пятнадцать лет делал всё, чтобы власть у него никто не отобрал, применяя то кнут, то пряник, то ещё что-нибудь. Он старался и завоевать себе популярность у народа, и ограничить при этом полномочия Сената, а потом и вовсе принялся затыкать рты и проводить репрессии против наиболее громких и влиятельных политических противников. Он оживил императорский культ и при жизни присвоил себе звание «господина и бога» (dominus et deus). И, едва дорвавшись до власти, принялся навёрстывать всё то, что упустил ранее. Он стремился не только возвысить себя самого, но и вернуть блистательность и могущество империи, так что взялся за всё и всех очень крепко. Очень, очень крепко. Прямо-таки вцепился как собака в кость.

Так в 83-м году он одержал победу над германским племенем хаттов и для обеспечения безопасности только что завоёванных Декуматских полей начал создание укрепленного рубежа со сторожевыми башнями (лимеса), а также основал провинции Нижняя и Верхняя Германия. Помимо этого, он продолжал завоевание Британии и отодвинул границы империи аж до Каледонии (современная Шотландия), однако с дальнейшим продвижением пришлось завязать из-за войны с Дакией, во главе которой на тот момент, в 84-85-х годах н.э., поначалу стоял Дурас (Диурпаней), а потом знаменитый Децебал. Вот тут-то с римлян спесь посбивали, потому что они не только не победили, но и сама борьба растянулась аж до правления императора Траяна. А тут ещё Луций Антоний Сатурнин в 89-м году устроил мятеж и попытался стать новым императором.

Сатурнин будто бы восстал и потянул за собой ещё два легиона, потому что был возмущен жестокостями Домициана. Тот, надо сказать, оказался весьма специфическим человеком со сложным характером, и, вообразив, что на нем лежит чуть ли не божественная миссия, пытался взять под личный контроль всё (вообще всё, Наташ!), чем жила империя, от внешней политики до морали и нравственности жителей. А, поскольку он при этом был не только чрезвычайно дотошным, но и подозрительным, то, замечая малейшее отклонение от курса или неповиновение, стремился избавляться от «деструктивных элементов», мешающих его политике. Так что недовольство в самом деле копилось. Но то, что было до восстания, которое, кстати, подавили в течение 42-х дней, похоже, оказалось цветочками по сравнению с тем, что началось потом. Уже в том же самом 89-м году  возросло число процессов по обвинению в «оскорблении величия» и последовавших за этим казней. По приказу Домициана были начаты преследования философов-стоиков.

Одним из самых громких процессов тогда был и случай весталки Корнелии (ок. 55-91гг. н.э.), которую дважды обвиняли в нарушении целомудрия, но в первый раз оправдали. Повторно Домициан взялся за неё в 91-м году и на этот раз, будто бы даже не допросив, приговорил к традиционной в таком случае казни (замуровывание/погребение заживо). Приговор был приведен в исполнение, хотя Корнелия отрицала свою вину до последнего. О ней рассказывали, что смерть она приняла достойно, и, «когда её опускали в подземную камеру, её одежда застряла при спуске, она повернулась и подобрала её. Когда палач протянул ей руку, она отпрянула и с отвращением отвернулась», что, по мнению Плиния Младшего (61-113/115), который об этом и повествовал, доказывало её чистоту и невиновность.

У всякого действия всегда есть противодействие, и, когда тираническое правление становится невыносимым, зачастую заканчивается всё одинаково. В результате дворцового заговора Домициан в сентябре 96-го года был убит. Согласно Светонию, организатором убийства стал спальник императора Парфений, возмущенный казнью Эпафродита, советника Домициана, которого тот подозревал в том, что он помог Нерону, по его же просьбе, совершить самоубийство, вместо того, чтоб предотвратить. Хороший раб или даже вольноотпущенник, мол, никогда бы не направил оружие против господина. Что ж, вывод был сделан, и убили императора вольноотпущенники его же приближенного Парфения, и помогали им те, кто прежде были с Домицианом заодно.

На этом пресеклась столь короткая династия Флавиев, ведь отношения и с отнятой у другого Домицией, и с собственной племянницей Юлией Флавией, которою он пытался заменить жену и которую сам подтолкнул к гибели, так и не привели к появлению у Домициана наследников. Сам он был предан «проклятью памяти», т.е. забвению, и впоследствии античные историки изображали его самодуром и тираном, преуменьшая заслуги и лишая достоинств. После его смерти императором был провозглашен Марк Кокцей Нерва, первый из «пяти хороших императоров».

Свидетелем всех этих событий стал современник Домициана, Тита и Веспасиана, знаменитый еврейский историк и военачальник Иосиф Флавий (37-95/100гг. н.э.), который стал участником Иудейского восстания, подавленного Флавиями, и который, по странной иронии судьбы, оказался так тесно с ними связан, и узрел как возвышение, так и падение их династии, а также оставил труд под названием «Иудейская война». Сама история его жизни достойна отдельного рассказа, и «рассказ» этот существует в трехтомнике

«Иосиф Флавий» Л. Фейхтвангера

Время действия: I век н.э., ок. 64-100 гг. н.э.

Место действия: Римская империя, в т.ч. Иудея.

Интересное из истории создания:

Лион Фейхтвангер (1884-1958) – немецкий писатель и драматург еврейского происхождения, писавший в жанре исторического романа.

Родился в Мюнхене, в семье фабриканта Зигмунда (Арона-Меера) Фейхтвангера и его жены Йоханны Боденхаймер, и стал старшим из их девяти детей. С детства будущий писатель проявлял склонность к изучению языков, освоил древнееврейский и арамейский, а позже изучал латынь в  «Вильгельм-гимназиуме». Продолжил образование он уже в Мюнхенском университете, где постигал литературу и философию, а потом ещё и в Берлинском, где изучал германскую филологию, философию, а также санскрит.

В общем, имея хорошее образование, он увлекался соответствующими вещами – историй (особенно еврейской), литературой, музыкой и театром, и, начиная примерно с 1903-1907-го года, стал предпринимать попытки на своих увлечениях заработать. Получалось не очень, но он старался, и успел создать общество литераторов «Феб», куда приходили некоторые писатели, защитить диссертацию по произведению «Бахарахский раввин» Г. Гейне, написать самые ранние произведения (начинал с драматургических произведений: «Царь Саул», «Жена Урии», «Фетиш» и др.) и даже основать собственный литературный журнал «Шпигель». Всё это, правда, приносило так мало денег, что на 15-м выпуске журнал схлопнулся, точнее издание его вошло в состав более крупного еженедельника «Шаубюне». Впрочем, для самого Фейхтвангера это стало скорее хорошо, чем плохо – он стал сотрудником «Шаубюне», наконец-то получил стабильную работу, да ещё занимался тем, что нравилось – писал рецензии на театральные постановки и продолжал писать собственные произведения.

Фейхтвангер выступал против Первой Мировой, хотя сам не стал её активным участником будто бы лишь из-за проблем со здоровьем, а к моменту прихода к власти Гитлера находился во Франции и по совету друзей не стал торопиться возвращаться на родину. Как оказалось, решение было верным – его книги попали под раздачу и публично сжигались, имущество конфисковали, а самого его лишили немецкого гражданства. В начале 1940-х, когда Франция, где он находился, попала под оккупацию, и Фейхтвангер, после многих злоключений, бежал вместе с женой в США с помощью американского священника У. Шарпа, и прожил там всю оставшуюся жизнь.

Так что он отлично знал, и что такое тоталитарное общество под властью тирана/диктатора/или иного подобного «вождя», и что такое война, и что такое притеснения. Именно в 1930-1940-х годах и появились его самые сильные и остросоциальные произведения, в частности, и «Трилогия об Иосифе Флавии»: первая часть романа – «Иудейская война» – была издана в 1932, вторая – «Сыновья» – в 1935, а третья – «Настанет день» – в 1945 году.

Последняя часть издавалась также под названием «Земля Обетованная» в 1954-м году. В послесловии ко второму тому «Сыновей» Фейхтвангер писал, что продолжение тома в 1932 году уже было «разработано до конца и в значительной степени выполнено». Однако вместе с имеющимся научным материалом наброски романа были уничтожены, когда представители NSDAP разграбили его дом в Берлине на Малерштрассе в марте 1933-го года. И события того исторического периода во многом находят отражение и в тексте самого романа. Как говорится, история циклична.

О чём:

Рассказ о жизни Йосефа бен Матитьяху начался с того, что в конце 64-го года тот, будучи ещё довольно молодым и симпатичным, при этом хорошо образованным и не лишенным честолюбия парнем отправился в Рим по очень ответственному делу – добиться освобождения трех еврейских богословов, которых загребли за участие в антиримских беспорядках. Стариканы, с одной стороны, были вроде как невиновны, потому что в разгар событий находились в совсем другом месте, с другой – придерживались антиримских взглядов и, в принципе, может, поучаствовать в каком-нибудь освободительном восстании были только рады. И это обстоятельство осложняло Иосифу и без того трудную задачу, так что ему пришлось провести в Риме немало времени, знакомясь с его обитателями и величием Римской империи, прежде чем он при помощи местной еврейской диаспоры и благоволившей им императрицы Поппеи сумел-таки добиться своего, после чего возвратился в Иудею, где спустя несколько лет сам оказался участником уже настоящего восстания против римского владычества. Правда, ничем хорошим для его родины это не завершилось, а сам Иосиф оказался в весьма странном и двусмысленном положении.

Тогда-то он и приобрел своё новое имя – Иосиф Флавий. А ещё свои взгляды и психологические травмы, мешавшие и спустя пятнадцать лет ему даже помыслить о повторном участии в какой-нибудь новой Иудейской войне, ибо укрепился во мнении, что «день ещё не настал», и в борьбе с Римом его собратья-евреи могут лишь героически, но бессмысленно погибнуть. Удивительным образом его жизнь и его позиция оказались в резонансе с тем, что происходило в самом Риме на фоне правления DDD, «господина и бога» Домициана, и уже перед римлянами при каждом новом процессе, с каждым новым преследованием вставали те же самые моральные дилеммы – сохранить честь и достоинство или жизнь? Кто, что и почему выбирал – можно узнать, прочитав роман, особенно его третью часть, охватившую события периода 86-100-го годов н.э. И каждая история, на мой взгляд, заслуживает того, чтоб её прочитали. Впрочем, об этом дальше.

Отрывок:

«…Он не посмеет, – утешали они себя с первого же дня, когда слухи дошли до них. Но сколько было таких же случаев, когда они утешали себя теми же словами. Как только заходила речь о новом постыдном намерении императора, они уверяли, скрежеща зубами: у него не хватит наглости, сенат и народ не допустят. Однако, – и в особенности после неудавшегося восстания Сатурнина, – у него, оказывается, на всё хватало наглости, а сенат и народ всё допускали. Смутно жили в них воспоминания обо всех их поражениях, но они не позволяли этим воспоминаниям всплывать на поверхность. «Он не посмеет». В этих словах, которые вырвались у сенатора Гельвидия с такой яростью и такой уверенностью, была выражена единственная надежда этих людей.

Но тут заговорил самый младший из них, сенатор Публий Корнелий:

– Он посмеет, – сказал Корнелий, – а мы промолчим. Стерпим и промолчим. И будем правы, ибо в такие времена это единственное, что нам остается.

– А я не хочу молчать и нельзя молчать, – возразила Фанния.

Она сидела среди них, старая–престарая, с темным, как земля, отважным и угрюмым лицом и бросала гневные взгляды на Публия Корнелия. Он был близким родственником весталки, находившейся под угрозой, ее судьба касалась его ближе, чем остальных, и он уже почти жалел о своих словах. Перед единомышленниками он мог себе позволить такие речи, но не перед этой старухой Фаннией. Она была дочерью того самого Пета, который при Нероне поплатился жизнью за то, что мужественно признал себя республиканцем, она была вдовою Цепиона, которого, после поражения Сатурнина, Домициан приказал казнить. И всякий раз, когда говорила Фанния, Корнелием овладевали сомнения, – быть может, в молчании, к которому он призывал, усиленно ссылаясь на доводы разума, нет ничего героического, быть может, в демонстративном мученичестве Фаннии куда больше доблести.

Медленно повертывал он свое молодое, но уже изборожденное морщинами лицо от одного к другому. Только уравновешенный Дециан ответил ему быстрым взглядом, втайне соглашаясь с ним. Итак, Корнелий без особых надежд на успех попытался объяснить, почему он считает любую демонстрацию в деле весталки Корнелии вредной. Народ любит и почитает Корнелию. В суде над нею, а тем более в ее казни народ не увидит, как того, наверное, хотелось бы Домициану, строгого служения богам, а просто бесчеловечность и кощунство. Если же мы будем возражать от имени сенатской партии, мы только низведем все дело из сферы общечеловеческой в сферу политики.

Дециан поддержал его.

– Боюсь, – сказал он, – что наш Корнелий прав. Мы бессильны, нам остается только одно – молчать.

Однако он произнес эти слова не как обычно, деловито и сдержанно, но с такой болью и безнадежностью, что остальные в смятенье подняли головы.

Дело в том, что первым весть о Корнелии получил Дециан. Эту весть принесла вольноотпущенная Корнелии, некая Мелитта. Девушка сбивчиво сообщила ему, что на празднике Доброй Богини в доме Волузии, жены консула, случилась страшная беда, но что именно произошло, Дециан так и не мог уловить из путаного рассказа Мелитты; ясно было одно: Мелитта тут замешана, а Корнелии угрожает серьезная опасность. А ведь этот сдержанный, уже немолодой сенатор Дециан любил весталку Корнелию и как будто убедился в том, что и ее улыбка становится ярче и ласковее, когда она видит его. Любовь эта была тихая, ненавязчивая, почти безнадежная. Приблизиться к Корнелии было очень трудно, почти невозможно, а когда ей разрешат покинуть храм Весты, он будет уже стариком. То, что она обратилась за помощью к нему, его глубоко взволновало. Мелитта, именем своей госпожи и подруги, заклинала его увезти ее, Мелитту, из Рима, спрятать так, чтобы ее нельзя было найти. Он сделал все, что было в его силах, поручил надежным людям в потайности переправить вольноотпущенницу в его сицилийское поместье, и она жила теперь там, скрываясь, и, вероятно, в ее лице исчезла главная свидетельница, на которую могли бы сослаться враги Корнелии. Однако если Домициан действительно решил погубить Корнелию, то одним свидетелем больше или меньше – это дела не изменит, тут едва ли будет решать правосудие, а только ненависть и произвол. И в то время, как говорил Корнелий, Дециан испытывал это чувство беспомощности и бессилия с удвоенной остротой, и в его словах ясно прозвучало горе…»

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Вообще это не самое простое для чтения произведение, к тому же там есть исторические неточности (при этом во многом Фейхтвангер прям точно опирался на античных авторов), но в то же время у него есть и свой стиль, и свои запоминающиеся черты (особенно мне в глаза бросилось это постоянно повторяющееся на страницах романа «мой <имярек>»). Во-вторых, оно чрезвычайно злободневно. Более того, его можно читать не только с ракурса политики, но и с ракурса социальной ситуации.

Наверняка у многих было недовольство тем или иным социальным (или даже экономическим) явлением, работой каких-нибудь общественных или иных институтов, отдельными людьми или целыми группами людей, когда проблема столь всеобъемлюща, что становится очевидно – один человек ничего не исправит. И тогда перед встает выбор – молча терпеть, утешая себя тем, что хуже-то уже вряд ли будет, и хотя бы ясно, как всё работает, и чего ожидать, или же не молчать и пытаться действовать, хоть как-то, даже зная, что ничего, вероятно, не получится, и даже можно ухудшить своё положение.

Вот в этом, на мой взгляд, и состоит главная мысль данной трилогии, в ней поднимаются все эти дилеммы, и задаются важные для каждого вопроса – «Что важнее, сохранить достоинство, даже, если придется напрасно погибнуть, или же выжить, потому что мёртвые ничего исправить или хотя бы донести правду уже не смогут?», «Когда терпеть уже не имеет никакого смысла, и нужно действовать?», «Как жить, когда тебя презирают те, чьи взгляды ты полностью разделяешь, но понимаешь бессмысленность их действий здесь и сейчас, а для них ты в лучшем случае молчаливый пособник их противника?».

Кто хоть раз сталкивался с подобными сомнениями, наверняка прочитает этот роман, как минимум, с определенным волнением, и ценен он отчасти тем, что, во-первых, не даёт однозначного ответа на вопрос «Как правильно?», а, во-вторых, показывает, как люди приходят от романтического героизма с жаждой борьбы к мысли, что иногда нужно просто пережить и переждать, чтобы добиться хоть чего-то. И первые не всегда заслуживают поощрения, а вторые – осуждения. И это уже не говоря о блестящей передачи атмосферы напряжения и перманентного ожидания худшего в тех политических реалиях, которые застали римляне времен Нерона и Домициана, сам автор, и многие из тех, кто его роман читал или ещё прочитает.

Ну а я на этом, похоже, завершаю рассказ о I-м веке н.э. (может быть, потом найду, прочитаю и добавлю о некоторых ещё событиях и людях того времени, например, о сёстрах Чынг). И напоминаю, что поддержать то, что я делаю, можно несколькими способами: самое простое - поставить лайк и комм, а также ткнуть на кнопку "жду новый пост" под моим профилем (если тычков накапливается много, я знаю, что уже тяну слишком долго), посложнее - прислать немного money, если возникнет желание и есть возможность. Всем поддержавшим от меня огромное спасибо!

Прошлые посты:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 55. «Человек, ставший богом»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 53.1 «Осень в Ханьском дворце»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 55.1 «Иуда Искариот»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 56 «Верни мне мои легионы!»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 53.2 «Истории периода династии Восточная Хань»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 57. «Я, Клавдий» и «Божественный Клавдий»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 58. «Орлы империи»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 59. «Камо грядеше»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 60. «Лилаваи» и «Саттасаи»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 61. «Дочери Рима»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 62. «Марк Дидий Фалько» Л. Дэвис

История нашего мира в художественной литературе. Часть 63. «Последние дни Помпеи»

Всем привет!

Создание новой заметки растянулось надолго, потому что, во-первых, мне хотелось всё-таки дочитать новую книгу до конца, а потом уже писать о ней, а, во-вторых, потому что эта неделя выдалась особенно загруженной, и читать приходилось урывками. Но вот я, наконец, управилась, и сегодня речь пойдет о коротком правлении императора Тита и одной из самых известных и масштабных природных катастроф I-го века н.э.

Тит был сыном того самого императора Веспасиана, основателя короткой династии Флавиев, и имел хорошую репутацию в Римской империи, ещё даже до начала своего правления в июне 79-го года. В юности он был приближенным Британника, сына Клавдия и Мессалины, а потом ушёл на военную службу, и под началом отца воевал в Иудее в ходе первой Иудейской войны, которая представляла собой, по сути, очередное национально-освободительное восстание местных жителей. И, когда Веспасиан стал императором, Тит всё ещё занимался иудейским вопросом. Именно он взял Иерусалим и разрушил Второй храм, построенный Иродом в 20-м году до н.э. Храм не простоял и ста полных лет, и разрушен был в 70-м году н.э., а через год Тит с триумфом и пленниками вернулся в Рим. Кстати, это триумфальное шествие описано в первой книге Л. Дэвис о «частном информаторе» (а по сути – детективе) Марке Д. Фалько – «Серебряные слитки», о которой я рассказывала в прошлой заметке, к моему огорчению, собравшей так мало лайков (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 62. «Марк Дидий Фалько» Л. Дэвис).

После этого Тит осел в Риме и занимался государственными делами, занимая должность префекта претория и почти каждый год становясь консулом. Также ещё при жизни отца он был официально объявлен его наследником, что, можно сказать, стало началом нового порядка в империи, поскольку фактически ознаменовало начало той самой наследственной монархии, где власть передается от отца к родному сыну, а не приёмному.

Веспасиан умер в 79-м году, не дожив немного до семидесятилетия, и новым императором стал Тит, который продолжил политику отца, хотя прежде и не во всем с ним соглашался. Тут надо упомянуть, видимо, как  родилось выражение «Деньги не пахнут». Рассказывают, что Веспасиан обложил налогом общественные уборные (потому что урина в Риме тех лет была ценным чистящим средством, и на ней можно было зарабатывать)), а Тит был этим недоволен. Светоний так об этом поведал:

«Тит упрекал отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднёс к его носу и спросил, пахнет ли она. «Не пахнет» [Non olet], –  ответил Тит. «А ведь это деньги с мочи», – сказал Веспасиан». История, видимо, стала известной, и постепенно это «Non olet»  и превратилось во всем знакомое «Рecunia non olet».

В остальном же, судя по всему, между отцом и сыном в целом царили согласие и взаимопонимание, и многие проекты, начатые ещё при Веспасиане, завершены были именно в правление Тита. Например, при нем продолжалась активная романизация Испании и достроен был знаменитый Колизей. Кроме того, он делал многое для того, чтобы закрепить за отцом и самим собой славу идеальных правителей, что обоим во многом удалось. Так, придя к власти, он отдалил от себя «любимчиков» и даже выслал из Рима свою любовницу, царицу Беренику Иудейскую, дочь Ирода Агриппы, о которой ходило много всяких неприятных слухов, хотя, вроде как, влюблен был в неё Тит не меньше, чем Антоний в Клеопатру.

Кроме того, он придерживался либеральной политики и всячески стремился подчеркнуть свою приверженность принципам законности и справедливости, не забывая при этом проявлять и щедрость: подтвердил единым эдиктом все дары предшественников, жестоко наказывал доносчиков и их подстрекателей, отказался от расправ над сенаторами, даже уличёнными в заговоре, солдатам даровал свободу завещаний и освобождение от налогов на землю, предоставленную по выслуге лет, организовал роскошные зрелища, продолжавшиеся сто дней, развернул масштабное строительство, уменьшил налоговую нагрузку на отдельные провинциальные общины (Родос, Кос, Кесария, главный город гельветов Авентик). Хотя при этом роль сената в государственном управлении продолжала снижаться.

Но популярность Тита уже оказалась столь высока, что её не поколебали даже две масштабные катастрофы тех лет – серьёзный пожар в Риме в 80-м году и опустошительное извержение Везувия, похоронившее под слоем пепла несколько городов – Помпеи, Геркуланум, Оплонтис и Стабии.

При этом в Помпеях тогда погибло около 2000 человек, что предположительно составило около 15% населения города (всего погибло около 16 тысяч), а остальные лишились большей части имущества, в том числе жилья. Прежде предполагали, что извержение произошло 24 августа 79-го года, основываясь на сведениях «Писем» Плиния Младшего, который застал те события уже, очевидно, будучи взрослым. Но позже исследователи обратили внимание на то, что одежда погибших выглядела слишком теплой для лета, а в 2018-м году в одной из комнат так называемого «Дома с садом» была обнаружена надпись углём с датой «16-й день до ноябрьских календ» – дня, который обозначал первый день нового месяца, то есть речь идёт о 17 октября. Предположительно в комнате шёл ремонт, который закончили в двух других помещениях дома. После обнаружения всего этого мнение исследователей круто переменилось, и сделан был вывод, что в действительности извержение случилось 24 октября, а не августа.

Ликвидацию последствий Тит поручил двум консулярам, получившим средства из казны, а также «безнаследные имущества погибших». И, хотя проблему решали во многом за счёт других жителей Кампании, последствия, судя по всему, удалось устранить оперативно, а репутация императора не особо-то и пострадала. Хотя устранить, конечно, оказалось возможным далеко не все – и разрушенные города восстановлению не подлежали, поскольку их основательно засыпало. На многие века они, по сути, исчезли для мира, пока уже в Новое время на них не стали случайно натыкаться (например, в 1592-м году Д. Фонтана, прокладывая канал от реки Сарно, обнаружил часть городской стены, а спустя почти век, в 1689-м году, при постройке колодца нашли руины древнего здания, содержащие надпись со словом «Помпеи». Тогда, однако, посчитали, что это вилла Помпея Великого).

Полноценные раскопки же начали только в 1748-м году под руководством испанца Р. Хоакина де Алькубьерре, который был уверен, что найденный им город – Стабии. Основные работы в то время проводились в Геркулануме, в Помпеях были раскопаны только три не связанных друг с другом участка. Алькубьерре интересовали лишь представляющие художественную ценность находки, которые он отправлял в королевский музей в Портичи, а прочие находки уничтожались. Подобная практика была прекращена после протеста ряда учёных. На данный момент пострадавшие при извержении города неплохо изучены и превращены в музеи под открытым небом, которые можно посетить. Кстати, реставрации и экскурсии для туристов начались ещё в XIX-м веке, чем многие и воспользовались, и так эта стремная история стала очень многим известна и обернулась источником вдохновения для огромного количества произведений искусства и литературы. И, пожалуй, одним из самых знаменитых среди них стала картина К.П. Брюллова «Последний день Помпеи». С неё-то и начался сегодняшний роман с почти таким же названием:

«Последние дни Помпеи» Э. Булвер-Литтона

Время действия: I век н.э., ок. 79 г. и затем 89г. н.э. Время правления Тита, а затем Домициана.

Место действия: Римская империя (территории современных Италии и Греции).

Интересное из истории создания:

Эдуард Джордж Эрл Литтон Булвер-Литтон, 1-й барон Литтон (1803-1873) – английский писатель-романист и политический деятель. Родился на Бейкер-стрит в Лондоне и был младшим из троих сыном генерала Вильяма Эрла Литтона.

Получил вначале хорошее домашнее образование под руководством матери, а потом учился в Кембриджском университете и уже в те годы отличился своей поэмой «Sculpture», за которую был удостоен премии. В 1831 году был избран в члены нижней палаты и примкнул к партии вигов, хотя позже взгляды у него изменились, и он примкнул к тори. В 1866 году Булвер-Литтон, пожалованный титулом барона Литтона, вступил в верхнюю палату. Определенный интерес представляет и его личная жизнь: женат он был на ирландке Розине Вилер, которая затем взяла его фамилию, но их девятилетнее супружество завершилось крахом, причем по вине самого Эдуарда – жена поймала его на приятном времяпрепровождении с другой (которое вполне могло бы перетечь в ещё более приятное)), причем именно в тот вечер, когда он должен был ужинать вместе с самой Розиной.

После расторжения брака отношения между этими двоими окончательно испортились: они не только возненавидели друг друга, но и стали преследовать. В 1838 году Розина Бульвер опубликовала роман «Чивли, или Человек чести», в котором она высмеяла бывшего мужа и тем самым вызвала знатное бурление коричневых субстанций в обществе, потому что барон был человеком известным. Бульвер-Литтон в долгу не остался и объявил, что бывшая жена его тронулась умишком (что, возможно, отчасти и вправду было так), и даже добился её помещения в 1858 году в психиатрическую лечебницу, что в свою очередь вызвало общественное возмущение. Вероятно, многим тогда показалось, что это просто такая вот месть за испорченную репутацию. Позже опыт пребывания в лечебнице Розина отразила в своём романе «Загубленная жизнь» (1866/67), который опубликован, к слову, был без её ведома, что привело к очередным громким разбирательствам.

У самого Эдуарда Булвер-Литтона на тот момент дела шли очень даже неплохо, хотя литературной деятельностью в те годы он, похоже, уже почти не занимался. Его первым романом стал «Пелэм, или Приключения джентльмена» (1828), который чрезвычайно впечатлил А.С. Пушкина; вторым «Юджин Эрам» (1832), а третьим – написанный в 1834-м году роман «Последние дни Помпеи». Это произведение написано было под впечатлением от знаменитой картины Брюллова, которую писатель увидел на выставке в Милане осенью 1833-го. Кроме того, Булвер-Литтон хорошо был знаком с результатами археологических раскопок тех лет в Геркулануме и Помпеях, где он побывал лично вместе с тогда ещё действующей женой Розиной и У. Геллом, британским дипломатом, археологом-любителем, антикваром и знатоком античности. Булвер-Литтон старался достоверно передать обыденность Помпей и очень бесился, когда ему указывали на ошибки и несоответствия. При этом, хотя он заявлял, что не надеялся на то, что его аудитории этот роман понравится, «Последние дни Помпеи» вызвали настоящий восторг у читателей. Матери в ноябре 1834 года Эдуард писал, что никак не ожидал «оваций, которыми роман был встречен». Отчасти, это объяснялось тем, что создание романа совпало с окончательным развалом его брака, и в дальнейшем Булвер-Литтон неизменно заявлял, что «Последние дни…»  – самый нелюбимый из написанных им романов.

Однако книга сохраняла определенную популярность даже и в ХХ-м веке. По ней даже сняли фильм в 1959-м году с одноименным названием.

О чём:

Несмотря на название, «последние дни» – это, так скажем, преуменьшение, потому как события романа охватывают аж несколько месяцев. Удивительно, но Булвер-Литтон в данном произведении написал, что извержение произошло в октябре (а не в августе), а первые главы романа переносят читателя в летние месяцы того же года и неторопливо знакомят с жителями Помпей, судьбы которых впоследствии окажутся тесно переплетены меж собой. И, хотя на первой же странице рассказывается первым делом о малозначительном Клодии, вскоре тот столкнулся с Главком, греком по национальности, который гордился своим происхождением и культурой предков, но при этом жил в Кампании, недалеко от Неаполя, который когда-то носил название Партенопы, что дали городу основавшие его греческие колонисты, а позже облюбовали римляне.

К слову, именно в Неаполе он познакомился с гречанкой же Ионой, поразившей его воображение, и с которой он позже замутил романтику. Иона и её брат Апекид, в свою очередь, были подопечными египетского жреца Исиды Арбака (что не имя, а псевдоним), и на обоих у этого жреца большие планы. Вот наравне со слепой рабыней-фессалийкой Нидией эти четверо и оказались главными героями этой истории, и, если все помыслы и действия остальных были связаны с любовью и соперничеством, то Апекида больше всего волновали его духовные поиски, которые привели его к христианину-фанатику по имени Олинф. Именно это в какой-то момент и стало решающим фактором и в судьбе Апекида, и в судьбе остальных главных героев. Хотя…Было ли оно решающим, если всё перемешалось, когда ад на земле устроил огромный Везувий, прежде притворявшийся спящим?)

Отрывки:

Если честно, мне понравились многие поэтические вставки Булвер-Литтона в этом романе, и особенно тронула песня Нидии, продающей цветы:

«…Беседуя, они остановились перед толпой, которая собралась посреди площади, на пересечении трех улиц. В тени портиков красивого и легкого храма стояла девушка; на правой руке у нее висела корзинка с цветами, в левой был маленький трехструнный музыкальный инструмент, под тихий и нежный аккомпанемент которого она пела какую-то странную, почти варварскую песню. После каждого куплета она грациозно покачивала корзинкой, предлагая слушателям купить цветов, и сестерции сыпались к ней в корзину — то ли в похвалу пению, то ли из сочувствия к певице, потому что она была слепа.

— Я знаю эту бедняжку, она из Фессалии, — сказал Главк. — Я еще не видел ее после возвращения в Помпеи. Давай послушаем.

Люди, купите цветы!

Я слепая, издалёка родом.

На земле и пыль — сестра красоты,

А цветы на ней — пестрым хороводом.

Цветы хранят земной аромат,

В них голубая роса, как на золотом блюде.

Я срезала их час тому назад.

Купите мои цветы, люди!

Час назад, всего лишь час!

И светило солнце, и, может, летали пчелы…

Люди, я срезала их для вас —

И легкий лист, и бутон тяжелый.

Ваш мир — клубок солнечных дорог.

Там растут деревья с зелеными волосами.

Если бы кто-нибудь в мире мог

Заглянуть во тьму перед моими глазами!..

Я хочу видеть тех, кого люблю,

Навстречу шагам их я протягиваю руки —

И только звук бездонный ловлю.

Мир вокруг меня — звуки!

Купите, купите цветы!

Не хотят они, чтоб ими владела

Ночи дочь, исчадье темноты,

И до моей боли нет им дела.

Мне ли, незрячей, их краса?

Пусть на них смотрят зоркие глаза.

Зеленые стрелы, оранжевые нити…

Купите цветы, купите!

— Дай-ка мне букетик фиалок, милая Нидия, — сказал Главк, протиснувшись сквозь толпу и бросив в корзину горсть мелких монет. — Ты поёшь еще лучше, чем раньше!

Услышав голос афинянина, слепая девушка подалась было вперед, но вдруг замерла и густо покраснела…».

Но, разумеется, я не могу не процитировать и момент про то, ради чего мы тут  все собрались))

«…Облако, затмившее свет дня, теперь сгустилось в плотную, черную тучу. Это не было похоже даже на самую темную ночь — мрак был душный и слепой, как в тесной комнате. А молнии над Везувием сверкали все чаще и ослепительней. Исполненные жуткой красоты, они переливались невиданными цветами, ни одна радуга не могла бы сравниться с ними в разнообразии и яркости красок. То синие, как бездонное южное небо, то мертвенно-зеленые, они метались по небу, извиваясь, как огромные змеи, рассекая столбы дыма и озаряя весь город от ворот до ворот, вспыхивая нестерпимым алым блеском и тут же призрачно бледнея.

Когда пепел переставал сыпаться с неба, слышно было, как содрогается земля и тоскливо стонет море; а те, кто в страхе прислушивался к каждому звуку, слышали далекий свист и шипение газов, вырывавшихся наружу сквозь трещины в горе. Иногда туча раскалывалась и при свете молний приобретала форму огромных людей или чудовищ, бегущих во мраке; они налетали друг на друга и мгновенно исчезали в кипящей бездне тьмы. Перепуганным людям эти призраки казались исполинскими врагами и вселяли в них смертельный ужас.

Все бежали вслепую, в полном беспорядке. Во многих местах пепла навалило уже по колено, а кипящая грязь, которую изрыгал вулкан, затекла в дома, испуская удушливые пары. Огромные каменные глыбы, обрушиваясь на крыши, оставляли на месте домов кучи развалин, и с каждым часом передвигаться по улицам становилось все труднее. Время шло, земля тряслась сильнее, почва уходила из-под ног, и экипажи или носилки не могли удержаться даже на ровном месте.

Иногда глыбы, столкнувшись в воздухе, раскалывались на множество обломков, из них сыпались искры, которые вызывали пожары; это ужасное зарево рассеивало тьму за городскими стенами, где пылали не только дома, но и виноградники. В самом городе, у портиков храмов, у входов на форум, жители пытались установить ряды факелов, но эти огни горели недолго; дождь и ветер гасили их, едва они успевали загореться, и вокруг снова сгущался мрак, вдвойне ужасный, потому что он доказывал тщетность человеческих надежд.

Время от времени при свете этих гаснувших факелов встречались группы беглецов — одни спешили к морю, другие возвращались оттуда назад, потому что вода отступила от берегов, всюду царила кромешная тьма, и на стонущие, мечущиеся волны низвергалась целая буря пепла и камней, а укрыться было негде. Обезумевшие, измученные, терзаемые суеверным ужасом, эти люди, встречаясь, не могли даже поговорить, посоветоваться, потому что пепел и камни сыпались все чаще, почти непрерывно, гася факелы, на миг вырывавшие из темноты мертвенные лица, и беглецы спешили спрятаться под ближайшей кровлей. Общественный порядок рухнул. То и дело при тусклом, мерцающем свете можно было увидеть, как вор, нагруженный добычей, бежит на глазах у блюстителей закона и дико хохочет. Темнота разлучала мужей с женами, детей — с родителями, и нечего было надеяться найти друг друга. Все бежали вслепую, в полном беспорядке. Ничего не осталось от разнообразного и сложного механизма общественной жизни, кроме примитивного закона самосохранения…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

На самом деле это не шедевральное произведение на все времена, но роман оказался лучше, чем я ожидала. Хотя первая половина ползла у меня со скоростью улиточки и давалась мне тяжко, чтение моё стало подобно закатыванию тележки на горку с последующим съезжанием с горки, потому что вторая половина книги начинается закручиваться так лихо, что в какой-то момент я, усмехнувшись, отметила, что тут такие страсти, что можно было б экранизацию Тарантино предложить, он бы завернул)) Ну такое, как в корейском боевике «Хороший, плохой, долбанутый», когда все хотят какую-то ценность и делают всё, чтобы её получить, и то, что может привести к ней переходит то и дело из рук в руки в череде разборок, кидалова и нае…хитроумных обманов и уловок) Вот тут такими ценностями, блин, оказались Главк и Иона (и Главк даже больше!)…Ну и один сосуд с зельем)

Роман несет в себе все традиционные приёмы и потому недостатки, присущие произведениям XIX-начала ХХ-го веков. Читая его, я невольно подумала, что на самом деле эпоха, в которую написано литературное произведение, по определенным маркерам легко угадывается.

Вот у Булвер-Литтона это его исторические авторские отступления, как будто он ведет урок истории, а не пишет художественную книгу, что портит всю атмосферу (такое я отмечала, например, в романе «Чандрагупта» Х.Н. Апте (1864-1919), о котором рассказывала тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 48. «Чандрагупта» и «Добрый царь Ашока»), подбор главных героев и выстраивание романтических линий, которые мало чем отличаются друг от друга в большинстве подобных произведений того периода (перечень тут внушительный, сходу в голову приходят «Дочери Фараонов» и «Карфаген в огне» Сальгари, отчасти «Саламбо» Флобера, грешат этим и некоторые романы Хаггарда, хотя ему всё равно разрулить и обыграть эти набившие оскомину любовные многоугольники удавалось наиболее удачно).

То есть и главгад, и главный герой, и главная героиня, и участники любовных многоугольников – все как штампованные и имеют довольно мало индивидуальных черт (хотя должна признать, что Булвер-Литтон кое-как этот эффект сумел сгладить, к тому же он писал в начале века, так что он скорее создал все эти штампы и тропы, а не эксплуатировал)), но такова уж особенность того писательского периода. Я уже сумела принять это как данность и не париться. Просто предупреждаю, что все эти любови-любовные тут тоже не то, ради чего стоит читать. А ради чего стоит – так это ради побочных персонажей, описаний и сюжетных поворотов.

Мне не понравился персонаж Нидии, хотя вынуждена признать, что автор сумел придать ему некоторой объёмности уже тем, что это не очередная отвергнутая красотка, а слепая рабыня, которая, однако, здорово компенсировала этот свой недостаток, а уж во время катастрофы и вовсе проявила себя во всей красе. Барон, похоже, был особенно неравнодушен к данному персу, и об этом вот что рассказывают в Вики: «однажды друг писателя — коренной неаполитанец — рассказал ему, что во время землетрясения слепые люди лучше кого бы то ни было находят путь к спасению во мраке».

Куда интереснее оказался персонаж Апекида. Он, конечно, редкостный идиот, что ему аукнулось, но, удивительное дело, его духовные поиски и терзания переданы очень правдоподобно и, более того, актуальны даже для нашего времени – он задается ровно теми же вопросами и терзается теми же сомнениями, что и нынешние люди, причем как верующие, так и агностики. На мой взгляд, отличный пример кризиса веры и неплохая попытка не только объяснить, как переходят из одной конфессии в другую, но и как удалось распространиться христианству в первые века существования. На эту тему, кстати, он многое написал и довольно любопытно, хотя это не отменяет того, что христиане у него для современного читателя могут выглядеть довольно-таки неприглядно. Лично я фанатиков не люблю в любом виде, поэтому испытала легкое разочарование от того, что Олинфа так и не сожрал тигр))) Тем более что, в отличие от Апекида, за исключением фанатизма перс довольно-таки картонный и не слишком правдоподобный даже местами.

Отдельного внимания заслуживает и гладиатор Лидон, занявшийся этим ремеслом с одной-единственной целью – накопить денег, чтобы выкупить из рабства отца. И вроде тема тоже не нова, и есть у меня там один повод кривить морду, но Булвер-Литтону всё же удалось удивительно трогательно описать эти отношения между отцом и сыном и придать им изюмину в виде религиозных взглядов отца Лидона, которые создавали ему знатный внутреличностный конфликт. Сам Лидон также разрывался между нежеланием кого-то вообще убивать и рисковать собой, особенно, если учесть, что он – единственный сын отца, но поставленная цель делала для него игру, стоящей свеч. И я, считаю, что его линия – одна из лучших в романе.

Но реальным сочувствием я прониклась к ведьме с Везувия) Потому что хотя автор всячески выводил её как зло злобное, этому не получается верить. Она, на мой взгляд, оказалась куда честнее, благородное и живее, чем все те, за кем нас вынуждали следить на протяжении всего повествования.

Что касается сюжета, он тоже довольно незамысловат, и в нем тоже ощущается дух времени. В то же время я вынуждена признать, что он неплохо построен, хотя и есть там определенные сомнительные вещи, и в какой-то момент его финты реально начинают увлекать. Что же касается описаний, они для ХIХ-го века, на мой взгляд, очень даже хороши – Булвер-Литтон и в самом деле живо и правдоподобно описал и быт римского города начала нашей эры (особенно примечательно тут то, что автор сделал упор на положения Lex Petronia 67-го года, запрещающие посылать рабов на публичные бои с зверями, что можно считать началом мер, улучшавших положение рабов в Римской империи), и, собственно, сами последние дни Помпей.

Я не большой знаток, но мне показалось, что извержение он описал довольно-таки правдоподобно и, несомненно, эффектно. Я даже специально стала искать инфу про молнии во время извержений и нашла впечатляющее фото:

Так что, несмотря на все его недостатки, я считаю, что этот роман очень даже хорош (особенно для своего времени) и достоин хотя бы однократного прочтения.

Прошлые посты:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 55. «Человек, ставший богом»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 53.1 «Осень в Ханьском дворце»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 55.1 «Иуда Искариот»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 56 «Верни мне мои легионы!»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 53.2 «Истории периода династии Восточная Хань»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 57. «Я, Клавдий» и «Божественный Клавдий»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 58. «Орлы империи»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 59. «Камо грядеше»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 60. «Лилаваи» и «Саттасаи»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 61. «Дочери Рима»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 62. «Марк Дидий Фалько» Л. Дэвис

Как и прежде буду рада любой форме поддержки моей деятельности - от лайков до пожертвований. И ещё теперь есть возможность дать мне знать, что вы с нетерпением ждёте моих постов, чтобы я не расслаблялась))