"Amicus verus — rara avis."
"Верный друг — птица редкая"
Жизнь — это паскудная рулетка, где шарик скачет по чёрным ячейкам, как ему вздумается, а не по чьему-то там высоколобому плану, вырезанному на небесных скрижалях. Судьба? Да ну, бросьте вы эти сопливые байки — это идеи для тех, кто мочит штаны от каждого шороха за спиной и сидит в надежде, что всё как-нибудь само-собой рассосётся. Это для слабаков, которые дрожат с каждым шагом, словно их кто-то сверху за ниточки дёргает. Но есть и другие — те, кто плюёт на звёзды, на пророчества и прочую чушь, что шепчут старухи у церковных свечей. Эти люди сами себе кузнецы — с мозолями на ладонях, с потом, что жжёт глаза, и с головой, которая варит, а не ждёт подсказок от невидимых сил. Они смотрят на смерть — эту тощую стерву со ржавой косой и ехидной ухмылкой, от которой в трусах сжимается всё, что сжиматься не может, — и не отводят взгляда. Они скалятся, глядя в её костлявую рожу, потому что знают: будущее — это не гадания на кофейной гуще, не знаки в небесах и не подачка от судьбы-злодейки. Это холодный расчёт, когда ты взвешиваешь каждый патрон в магазине, каждую крошку хлеба в мешке, и делаешь шаг вперёд, даже если земля под ногами горит, а ветер воет, словно стая голодных волков. Это твои руки, что стискивают рукоять автомата до хруста в костяшках, твои ноги, что тащат тебя через грязь и кровь, и твоя воля, что говорит "я ещё поживу, мать твою", когда всё вокруг кричит, что пора сдаться и бросить свою беспомощную тушу в адскую яму.
Лес дышал сыростью и хвоей. Ветер гнал по низкому небу клочья серых туч, цепляя их за верхушки елей, которые стояли, как ободранные стражи, с корой, потемневшей от бесконечных дождей. Пот тёк по щеке, липкий, раздражающий, как назойливая муха, мешая держать прицел. Пальцы впились в карабин — рукоять и цевьё, словно приросли к ладоням, холод металла пробивался даже через задубевшее деревянное ложе. Спина вжалась в шершавую кору вековой ели, её ветви, тяжёлые и колючие, укрывали стрелка плотнее камуфляжной сетки. Под ногами хрустела укушенная морозцем пожухлая трава, — остатки осени, что цеплялись за жизнь среди голых кустов и чёрных замерзших луж. Глаза, прищуренные за оптикой, впились в цель — за курганчиком, что торчал посреди выжженной поляны, затаилась добыча. Земля вокруг была изрыта зверьём из-за нор, где ещё недавно копошились кроты, а теперь только ветер гонял сухие стебли. Видна была всего лишь макушка цели, чуть высунувшаяся над бурым склоном. Доля секунды, лёгкий рывок головы — и палец уже давит спуск. Выстрел эхом раскатился по лесу, отразившись от стволов, и туша рухнула, подмяв под себя клочья травы, ради которых и притащилась сюда эта скотина.
— Ужин готов, — прохрипела рация с ноткой злорадной радости, её голос потрескивал, словно старый патефон.
— Принято. Опять меня обскакала. Сейчас подойду.
Андрей отлепился от своей лёжки, стряхнул с куртки хвою и комья грязи, закинул винтовку на плечо и потопал к напарнице. Бурелом трещал под сапогами — поваленные стволы, поросшие мхом, лежащие вперемешку с голыми ветками, цеплялись за одежду, словно лес не хотел отпускать и без того редких гостей. Сквозь просветы в кронах виднелось небо — мутное, тяжёлое. Пробираясь, Андрей уже представлял, как в посёлке будут чавкать жареной дичью, нахваливая Машку. Её меткость давно стала легендой, а его, Андрея, авторитет, как казалось, трещал по швам после каждой такой охоты. Ну и хрен с ним, думал он, хотя где-то в глубине души, чувство зависти всё-таки скребло, как ржавым гвоздём по жестяному столу.
У кургана, над тушей здоровенного секача, возилась Маша. Худющая, как тростинка, с лицом, которое даже война не смогла изгадить, и глазами цвета влажного пепла, которые блестели в тусклом свете пасмурного дня. Вокруг неё земля была истоптана, воздух пах кровью и звериным мускусом. Красивая, спору нет, но в голове — полный шалман. Кто-то списывал это на войну, на потерю близких, но Андрей был твёрдо уверен: Машка такая с пелёнок. Чокнутая? Может быть. Но когда очередной умник тыкал в неё пальцем, она просто вскидывала средний и шла дальше, посвистывая. Даже после всего этого ада она умудрялась выковыривать из грязи что-то смешное, что другие и в трезвом уме не разглядят.
— Ну нихрена себе… — вырвалось у Андрея, и в голосе скользнула зависть.
— Ты мне тут не "нихренакай". При дамах, между прочим, не ругаются, — фыркнула Маша с ехидцей, отряхивая руки от налипшей шерсти и земли. — Свяжи задние копыта, а я мотоцикл подгоню.
Андрей присел над кабаном, и глянул на морду. В глаз, чётко, как по учебнику. Туша лежала в грязи, пар от свежей крови поднимался в холодный воздух, перемешиваясь с запахом влажной земли.
— Всё ей шкуры целые подавай, — пробурчал он, завязывая верёвку.
— Чего тебе опять не так? Глазки жалко? Так ему они уже без надобности. А то ещё пялиться будет со стены, пока я голышом расхаживаю. Срам один, — отрезала Маша и ушла за «Уралом».
Пока Андрей возился, неподалёку затарахтел мотор. Лес отозвался эхом, словно ворча на шумных гостей. «Урал» выкатился из-за деревьев — старый, с облупившейся краской, с коробом вместо коляски. Рама, явно проигравшая войну ржавчине, скрипела под весом деревянных конструкций, сколоченной наспех, но на совесть. Борт откидывался, чтобы погрузка тяжестей обходилась без лишнего геморроя. Маша подкатила, и вдвоем они заволокли кабана в кузов. Мотоцикл чихнул горьким чёрно-сизым дымом, который повис в воздухе, мешаясь с лесной сыростью, и потащился к посёлку, оставляя за собой колею в смрадной осенней, поцелованной вечерним морозом, грязи.
Маша обожала технику, но когда ехали вместе, руль всегда брал Андрей. Не потому, что она не умела — водила она лучше многих, — а потому, что так она могла обнять его по настоящему, без дурацких шуточек. Её вечную придурь мало кто воспринимал очень серьёзно: обнимет, а через минуту нос сломает. Вот и сейчас она прижалась к его спине, рассчитывая не свалиться, пока "Урал" подпрыгивал на кочках, а ветер хлестал по лицу, неся с собой запах подмёрзшей земли и далёкого дыма. Андрей, как обычно, ничего не заподозрил. Или это она так считала. Да и ей так было проще — пока он не понимает или не хочет понимать, что к чему.
На бугре, где дорога ныряла к посёлку, открывался вид на серьёзную границу, утыканную кривыми столбами рухнувших линий электропередач. Посёлок ютился за стеной из брёвен и ржавого железа, над которым торчали самодельные вышки с прожекторами. Андрей трижды мигнул фарами, свет едва пробивался сквозь мутный от витающего дыма и пыли воздух. Со стены в ответ единожды полыхнул прожектор — путь свободен. «Урал» докатился до знакомого бревенчатого дома — приземистого, с потемневшими стенами и крышей, покрытой мхом. Дым из трубы стелился низко, цепляясь за голые ветки сохранившихся деревьев. Жили Андрей и Маша вместе, но не так, как можно было бы подумать. Год назад, во время жатвы на полях близ Дубровки, трактористы попали под обстрел. Троих ранило, мародёры полезли на технику, но не успели — кто-то их выкосил, как свежую траву ранним утром. Группа Самсонова искала стрелка по выжженным окраинам, да так и не нашла. А потом один боец провалился в землянку, заросшую бурьяном, — и вот она, Машка, сидела там с карабином и, Самсонов был готов поклясться, ничуть не испугалась их появлению.
К мотоциклу, прихрамывая, подошёл Петрович — местный мясник, бородатый, седой, как старый дворовый пёс. Его рубаха пропахла кровью и самогоном, а походка выдавала старую рану. В Дубровку его занесло, когда он угодил в медвежью яму — охотники копали её для косолапых, которые повадились на лесорубов нападать, а поймали этого сказочника. Лес вокруг посёлка, тогда ещё кишел зверьём, и ямы были кругом, замаскированные ветками и землёй. Петрович говорил, три дня там выл, но с такой дырой в ноге и три часа бы не протянул. Впрочем, байки он травил знатные.
— Андрюха, гони бутылку, опять Машка тебя обставила, — прогундосил он, склонившись над тушей.
— А взял то с чего? — притворился удивлённым Андрей.
— С того, что только она так в глаз бьёт. Ты бы полчерепа разнёс, гони давай!
— Наливки нет, дед. Вот, держи, сходишь к Любе в столовую, нальёт, — Андрей высыпал из рюкзака горсть патронов и отсчитал два.
— Жмот ты, тут на пол-литра еле тянет, давай ещё! — возмутился мясник, потирая бороду.
— Перебьёшься, алкаш старый, — хмыкнула Маша, стоя у мотоцикла. — Тебе ещё этого зверя разделывать, а после литра тебя танком не поднимешь.
Петрович махнул рукой и похромал к столовой, шаркая по тропе. Ветер гнал его в спину клочьями дыма, который постепенно скрыл его из виду. В глубине души он радовался, что хоть что-то перепало.
— Испортишь шкуру — жене сдам! — крикнула ему вслед Маша. Тот только отмахнулся.
— Маш, воды вскипяти, а я кабана на бойню и «Урал» сдам.
— Окей, — весело отозвалась она, хлопнув тяжёлой сосновой дверью дома.
Андрей не стал заводить двигатель — бензин теперь был на вес золота, за кражу такого ценного ресурса и повесить могли. Да, умельцы самогонщики научились гнать какое-никакое горючее топливо из пластика каким-то модным "пиролизом", но качеством эта жижа уступала бензину, да и нагара получалось неприлично много. Но в условиях дефицита топлива и избытка пластика просто повсюду, оно было лучшим вариантом из доступных.
Толкать «Урал» с кабаном по грязи было не самым лёгким и приятным занятием, колея уходила в чёрную жижу, а колёса вязли. Но тут же, как на заказ, поднялась местная ребятня — в потасканных куртках, с блестящими от любопытства глазами.
— Дядь Андрей, можно подержаться? — они загалдели, топчась в луже.
— Не можно, а нужно. Толкаем, бойцы!
— А это вы его так? Вот это дырка! Я с рогатки так же бью, вот чесслово! — тараторил один, тыча в дыру, на месте глаза кабана, пальцем, перепачканным землёй.
— Верю, подрастай да в охотники иди, соколиный глаз — отмахнулся Андрей, уже жалея, что ляпнул. Дети мигом разнесут, как он опять "прогорел", по всему посёлку.
Когда «Урал» докатился до бойни — сарая с выцветшей краской и ржавой крышей, — в воротах стоял Петрович. Уже изрядно подпитый, будто выжрал заработанные поллитра единым залпом, в мясном фартуке, с топором в руке. Вокруг воняло кровью и гниющими потрохами, а под ногами вязла подмёрзшая грязь, смешанная с опилками.
— Твою ж мать, Петрович, я тебе на пол-литра дал, а ты как с бочки налакался! Кто кабана резать будет? — раздосадовано протянул Андрей.
— Не ной, салага. ПМ-ки подорожали, а я и без глаз тебе всё по уму сделаю, — промямлил мясник, качаясь.
— Испортишь шкуру — Машка с тебя три спустит, — бросил Андрей и пошагал в импровизированный гараж с тракторами и сельхоз инструментами, паркуя там свою ржавую лошадь. Быстро черкнул огрызком карандаша в бумажке, напоминающую документ с кривым заголовком "Ведомость учёта транспорта", бросив сторожу сухое приветствие и направился в столовую, где над дверью скрипела жестяная вывеска, а из щелей тянуло теплом и запахом чего-то съестного.
Маша тем временем подбросила в печку побольше дров, водрузила в горнило печи ведро колодезной воды, а сама, разложив на столе чистую ветошь, разобрала для чистки свой СКС. Стены были увешаны шкурами разнообразного зверья, этим самым карабином и добытыми . Дедов подарок, память о нём и о той жизни, которая вряд ли очень скоро вернётся. Чистка была для неё не просто процессом, а целым ритуалом. Ветошью по стволу, маслом по затвору — и время пролетало незаметно, пока за окном минуты складывались в часы. Над широкой самопальной постелью висели трофеи: лисьи шкуры с выцветшей шерстью, волчьи с подпалинами, даже медвежья — чёрная, как ночь. "Не выпендрёжа ради, а утепления для" как любила она повторять, отвечая на немой вопрос редких в этом доме гостей. Мелочь вроде зайцев она за добычу не считала — стреляла в них, пока леса не оправились от пожаров. Зато города теперь кишели зверьём: рыси, волки, медведи лезли туда, где трава пробивалась сквозь трещины на асфальте и привлекала оленей, лосей и косуль, оставляющих за собой следы на заросших улицах.
Андрей сидел в столовой — длинной комнате с потемневшими балками и окнами, затянутыми мутной плёнкой. Смакуя травяной чай, он вдыхал его горьковатый аромат, пока к нему не подошёл мужик в потёртой куртке, но ещё довольно приличной, чтобы быть выброшенной.
— Извини, друг, можно? — спросил тот, кашлянув.
— Стол не мой, садись, — буркнул Андрей, сдвигая щедро расставленные жестяные плошки поближе к себе, освобождая плацдарм собеседнику.
— Циклон идёт. Погоду дерьмовую бабка моя предсказывает — как бы невзначай проговорил незнакомец. — Как бы тайфуна не приключилось.
Вторая фраза ударила по вискам, как выстрел. Андрей вскочил, швырнул мужика на стол, вцепившись в ворот. Чай пролился, а мелкий картофельный обед покатился по грубым доскам стола.
— Ты кто такой? Откуда знаешь? — прорычал он, чувствуя, как в груди закипает тревога.
— Не кипятись, ты чё, я от Саши и его жены. Мне… — он осёкся. — вернее сказать, им подмога бы не помешала.
Андрей отшвырнул мужика со стола и, закинув в рот горсть уцелевшего ужина, шагнул к двери, где ветер уже грохотал распахнутыми дверями, словно зовущий на прогулку приятель.
— Да тормозни ты на минуту, бляха муха, — окликнул встающий с пола незнакомец, потирая шею, — Ты послушай сначала.
