А вот и нужный поворот. Дошёл-таки до него. Едва не проскочил по которому разу. В проёме между кирпичными домами чернотой зияла дыра. Глубокая и жутковатая, словно адская ниша. Так начинался сам переулок, маленький, неприметный, сырой, без фонарей. Короткий и узкий настолько, что двум дворовым котам не разойтись без схватки. И справить нужду в нём не решились бы ни наркоман, ни пьяница – будто пасть тьмы угрожающе открывала челюсти и приглашала войти внутрь. Не переулок даже, а так, аппендикс из камня, слепая кишка-тупик. На картах он давно не значился и в городе о нём словно позабыли. Однако Герман помнил, и искал только его. Нарочно не был здесь долго – нельзя было привлекать к месту внимания. Глазами проход можно увидеть только в особых очках, но их ему разбили в драке, когда уходил в темноте дворами. Нашарил перед собой пустоту ладонями. Так понял, что, наконец, нашёл.
Ниша и вправду была пугающе чёрной, словно мрак этот ничем нельзя осветить. Да всё оно так и было: ночью он много раз тут пытался прикуривать, однако мгновенно гасли спички или не работала зажигалка. Потом даже перестал стараться. Зато здесь прятался чёрный ход. Можно было зайти, оставаясь незамеченным. Интересно, пользовался ли им кто в эти годы? Когда он уходил, всё было настолько отлажено, что надобность в нём отпала сама по себе. «Товар» через его неудобные ступени почти не выносили. Из купленного в городе этой дорогой внутрь не попадало тоже ничего – все были приучены пользоваться широким главным входом с улицы. И персоналу запретили появляться с этой стороны. Чёрное же время рейдерских междоусобиц закончилось. Последнее удобство оставалось в том, что ходом было быстрее спускаться до «Мастерской». А также до всех остальных тайных «прелестей» места…
Герман поправил под пиджаком рубаху. Хмыкнул сначала, опробовав севший голос, проверил его негромко на пару ладов. Потуже запахнул полы длинной куртки-плаща – молния сломалась вместе с очками в драке – и вошёл в переулок.
Дверь, после того как он сделал три шага, открылась на крылечке сама. За ней – полумрак. Мягкий, приятный, тёплый. Поднялся быстро по восьми неудобным ступеням и заглянул. Синий и розовый свет внутри рассеивался откуда-то сверху. Модная современная иллюминация. Однако не броская – глаз так и не зацепился, когда вошёл, ни за один источник. Замок на двери стоял всё тот же: электронный, с камерой для объёмного распознавания и произведённый в Цюрихе в 2046-ом. Эта пропускная система не ошибётся, распознает двух хомячков-близнецов в темноте и найдёт у них пятьдесят отличий. Он сам добывал её, а покойный Дональд установил на этот выход, лет восемнадцать-двадцать назад. Быстро же пролетела молодость…
Шагнул сквозь длинный тамбур в маленький холл. А там – перила, и снова ступени, вниз. Спустившись, повернул.
И вот он уже в подвале. Широкая зала, где двенадцать дверей показались единственным украшением обновлённых стен. Такое же вокруг освещение, мягкое, исходящее будто из пор или невидимых стыков. Впрочем, несколько китайских ваз, которые он сначала не заметил, тоже оказались уместными. И два красивых шкафа – не кричавшие о своём присутствии, в старом викторианском стиле, но, как ни странно, вписавшиеся в интерьер замечательно. Иногда несочетаемые в традиции вещи на деле удивительно подходили друг другу. А иногда и люди. Вот как они с Алёной, подошли.
Она его встретила. Тихо и скромно стояла в ожидании, посередине залы – спустилась сюда другим путём, лестницы вниз вели две. В длинном вечернем платье, тёмном как ночь, обнимавшем её словно строгую иву. Первой улыбнулась ему нерешительно. Язык тела выдал, что хочет приблизиться, но не решилась, осталась на месте.
– Магазин уже закрыт, – узнал он её голос. – Ты… поздно... Могу снова включить наверху освещение.
Конечно, его же не было. Сменили режим.
– Я... пришёл только за НЕЙ, не бойся.
– А ты... – взглянул на неё коротко, но тут же отвлёкся на булькающий звук кулера – последний атрибут, который не бросился в глаза при первичном осмотре залы. – Ты остаёшься…
– Теперь уже навсегда... – завершил он.
Будто хрусталь треснул в тишине. Медленно побежала трещина и остановилась.
– Как?.. – переспросила ошеломлённо она.
Удивление в глазах, искреннее. Словно не знала, что всё может вот так обернуться, и вовсе не мечтала об этом в тайне. Герман даже остановился, прекратил вышагивать по-павлиньи. Как? Неужто… вправду не думала? Времени-то прошло достаточно, сто раз можно было «похоронить» его и забыть, понять, что уже не вернётся. Однако, ждала…
Но хватит, однако, о решённом! Мысленно, он даже махнул на всё рукой. Старался на неё больше не смотреть – пускай продолжает справляться со всем сама. Нечего вспоминать старое, когда была желторотиком: «Направь… Помоги... Научи…» Ей Богу, давно всё стало неправдой…
Любопытство. Вот, что всю дорогу свербило Германа и гнало сюда. Он даже начал злиться и громко браниться вслух, проклиная архитекторов, когда не смог найти переулок сразу – отвык без очков заходить в него. Взгляд его в третий раз заскользил по обновлённым стенам и потолку, выискивал изменения в скромном интерьере, придирчиво и оценивающе смотрел на предметы вдоль стен. Особенно на строгие, но уместные вазы: сам он их никогда тут не представлял, но как увидел, понял, что те будто здесь родились. А ведь и вправду всё изменилось. Выглядело неуловимо изысканней, сменились тона и новые вешалки для пальто стояли как спешившиеся шотландские драгуны – работу горцев с островов за Ла-Маншем он узнавал. Женская рука, которой здесь не было много лет, установила новый вкус и новый порядок. Порядок, который... начинал ему нравиться.
– Что? – обведя, наконец, насытившимся взглядом залу, он снова глазами вернулся к ней. – Неужели вообще ничего? Всё, как и доносилось по слухам?..
Увидел, как она была напряжена перед ответом. Быстро размышляла, подбирала слова. Сосредоточенное выражение лица, серьёзность – отнюдь не картинная, взрослая. Как будто стала старше на целых десять лет, оставшись без него всего на двадцать четыре месяца. Нет, не состарилась – именно стала старше. Мудрее и опытней.
– Да нет, ничего… – повела она головой. – Ну, разве что… Налоговая наведывалась дважды. Угрожали закрытием. Но я поняла – пришли не от ведомства, а по наводке. Отправила их за Фиолетовую дверь. Погостить…
Тут даже Герман присвистнул и повернулся. Сам он за порог этой двери никогда не заходил. Туда нельзя было попасть вот так, без контроля, можно было просто обратно не выбраться. По крайней мере, в назначенный час. Время за ней тянулось иначе – оно замедлялось. И замедлялось слишком тягуче, не так, как в «Мастерской». Однажды его наставник открывал её перед ним и позволял рассмотреть тот мир. Реденький лес. Через него – короткая тропка, ведущая прямо до озера, метров пятнадцать-двадцать. У берега водоёма на привязи застыла лодка. Скамьи, беседка, ещё один причал – длиннее, но такой же пустынный. И больше ничего. Пейзаж замечательный, однако всё словно мёртвое, ни веточка нигде не шелохнётся, ни даже ряби на воде не видно. Попавший туда не осознаёт, что время там течёт иначе, не замечает вокруг себя изменений. Однако, настоявшись на пустом берегу, когда однажды надумает выйти, снаружи может не застать уже ничего. Кто знает, заходил туда кто до налоговой? Об этом Герман у своего наставника не спрашивал, лишь выучил свойства этих мест. Не все, но очень многие.
Вот Чёрная дверь – располагалась рядом с Фиолетовой – она была совсем другой. Там, наоборот, жизнь ускорялась, бежала быстрее инстинктов в чреслах и грешных мыслей в голове. Закрыть за вошедшими на одно мгновенье, снова открыть – и за ней оставались только скелеты. Алёна пожалела ребят из налоговой, за Чёрную дверь не отправила. В их преждевременной смерти, если что, повинна не будет. Скорее в обратном – переживут её на много-много лет.
Умеренно и более понятно со временем обстояло в «Мастерской» – за Дверью-без-цвета. Некое постоянство, что за ней наблюдалось, дарило ощущение контроля. Она была одной из двенадцати нижних, пожалуй, даже самой важной дверью – сердцем всего магазина. Хотя и за ней бытие тянулось как жвачка – но жвачка хотя бы исчисляемая. Работавшие за дверью в роще плотники пребывали в полной уверенности, что находятся ещё под Нью-Йорком, и на улицах их города по-прежнему шёл 30-ый год, всё того же 20-ого века. А также – пройдёт каких-нибудь пару месяцев, вдобавок к двум уже проведённым в этой долине – долине с необычными деревьями, – и они соберут свою «мастерскую» вместе с палаточным городком, после чего отправятся дружно домой, встречать Рождество. Затем – Новый Год, уже в 31-ом… Однако, не встретят. Давно они пропустили старые праздники. Создатели ничего не сказали беднягам – никак переместили их непонятно куда, никак за этой дверью заперли, проведя туда годы назад обманом. За ней всё шло по-другому. Майкл и Фергюс – они каждый день приходили за едой для дюжины плотников и забирали необходимое для продолжения работ. Ну, день-то проходил там, с той стороны. А здесь, снаружи – три настоящих долгих года. Дверь открывалась в нужный миг, а они двое стояли и ждали уже. Всегда в один день и час, по строгой договорённости, что соблюдали по наручным швейцарским хронометрам. Быстро получали сумки, а затем уносили… Да, взамен они всегда оставляли две новые двери. Именно столько успевали изготовить плотники, за один день внутри и три года здесь. Товар дорогой, и чаще не было нужно.
Пожалуй, об этих двоих стоит сказать ещё пару слов. Для полного их описания. Вежливые всегда, немногословные, но с равнодушными глазами убийц, блуждающими по вам с безразличием. Майкл – высокий, а Фергюс немного ниже. Поджарые, словно гончие, лица с руками у обоих загорелые, засученные по локоть рукава – к запястьям никогда не скатывали. Всё в тех же ботиночках, кепочках с острыми козырьками, тиснёных рубашках под воротничок и тесных клетчатых жилетках. Ни дать ни взять сошли с заднего сиденья лимузина Аль Капоне. Правда одежду свою стирали сами – заняться там, в «Мастерской», особо было нечем. Стиральный порошок забирали здесь, вместе с другими вещами, а вода в ручье возле рощи не заканчивалась. Попутно выполняли функцию охранников – следили, чтобы рабочие не шлялись сюда, в сторону выхода, и не отставали от графика производства. За это «тёмная» парочка сверху получала бутылку джина. В будущем же каждого из них ждал целый миллион, зеленью или в любой европейской валюте. С учётом, разумеется, инфляции. За сотню прошедших лет они никак не изменились – Марк говорил об их внешности то же самое. Однако эти двое знали цену времени, и были, как и рабочие, из того же 1930-го. Только натворили чего-то там такого, что их вполне устраивало оказаться богачами, но сильно позже, ничуть не состарившимися за двести лет и в своём же родном Нью-Йорке, где в лицо их уже никто не знает. Герман почему-то не сомневался, что парни натворят подобное вновь. Неважно, приемлемая цена сделки для обеих сторон. Новые двери изготовить можно было только возле рощи – в тех самых искажённых времени и пространстве за Дверью-без-цвета, иначе именуемых «Мастерской». Ведь некоторые богачи не скупились и покупали товар на вынос. Пустые же ниши в стенах следовало заполнять, и прежде наделить двери тем, для чего они предназначены – какой-то отдельной функцией. Новое изделие обретало суть лишь за Красной дверью подвала – соседней с «Мастерской», Дверью-без-цвета…
Алёна, вероятно, восприняла его долгий и задумчивый взгляд как осуждающий. Подумала, наверное, что действовать должна была как-то изящней, ведь у них были люди, ресурсы; да и налоговая – не тот зверь, которого следовало опасаться, да сразу вот так – швырять за Фиолетовую! Страшному «зверю» извне он сам свернул шею, после того как разделался с мелкой шушерой…
А, может… она просто от него отвыкла? Не уловила во взгляде иронии? Сколько ж друг друга не видели.
– А что? – будто оправдывалась она и всерьёз защищалась. – Лет через сто будут снова у двери. Подышат у озера воздухом – вернутся к порогу, постучат. Впускать их, конечно, буду не я...
Теперь Герман даже улыбнулся, глядя на неё. Пусть через силу, из-за боли. А она хороша! Научилась этой простой философии хранительницы быстро, всего лишь за пару лет его отсутствия. Он и не думал тогда, оставляя Алёну вместо себя, что путешествие настолько затянется. И уж никак не предполагал, что когда-то сможет взглянуть на неё как на свою преемницу. Только надо же – это случилось… Выстояла без руководства больше двух лет на пару недель. По слухам, что доносились до него, со всеми проблемами «лавочки» справлялась превосходно, пока он устранял их основную головную боль. Да сам всё теперь увидел – вот оно, перед глазами! А полагал ведь сначала, что придётся делать что-то и с ней, с её душой и телом – запереть их или оставить где-то далеко. Или вовсе надёжно избавиться…
Взгляд его потеплел – он сам вдруг почувствовал. Почти до нежного, до учительского.
– Нет… ты серьезно? – переспросил про парней из налоговой.
– Позволишь… я гляну? Одним только глазком…
Она приглашающим жестом указала на дверь. Спрашивал разрешения? У неё?
Он же был рад увидеть то, что ожидало взор за Фиолетовой дверью. Такое напоследок упускать было нельзя – налоговая угодила в клятую «смолу», застряла во времени! Попались, как муравьи в жидкий янтарь, кому рассказать – обхохочутся!.. Шагнул осторожно к двери, а она перед ним её открыла. Герман с любопытством заглянул.
Наверное, это была самая долгожданная для лица улыбка. Потому что легла на него словно шоколад на язык, растаяла, растеклась. Ну, что тут сказать? Забавно. Шли к озеру, все четверо, парами. Держались друг от друга метрах в пяти. Столько же было до двери от последних двоих и втрое дальше от передних до берега с лодкой.
– Потопчутся у воды, познакомятся. Вернутся к двери. С разницей в год тут объявились, нахалы. Вот я их туда и спровадила…
Он рассмеялся. Да оба они рассмеялись, когда вдруг встретились глазами. Искра взаимопонимания, о котором успели слегка позабыть, вернулась в одно мгновенье. Вот только ему этот смех отдался в боку сильной болью. И стон, на этот раз, слабый и сдержанный, но всё же сорвался с губ.
Ну, вот. Заметила. Ладонью задёрнул полу плаща обратно.
– Герман… – с укором посмотрела она и покачала головой.
– Ничего не изменить, – не стал он ей врать.
Помолчали. Тягостная тишина, но недолгая. Взглянуть на свою рану он не подпустил жестом, когда она слабо попыталась. Знала, что его не переделать. И сама была такой.
– Найди преемника заранее. Мне с тобой повезло, но тебе может не повезти. Благие случайности – редкость. Место должно быть в безопасности… А мне пора…
– Да, – ответил он с уверенностью. – Хочу вернуть ЕЁ напоследок. Пусть будет со мной. Хотя бы одно мгновенье…
Потом остановился вдруг, и повернулся к ней, полностью. В момент, когда рука уже легла на красивую медную ручку, простую и отлитую давным-давно.
– Постой. Ты же… ведь знаешь, почему я ЕЁ оставил? – посмотрел он на неё так, словно некая догадка явилась только сейчас. – Иначе б не смог. Я не такой. Ты ж помнишь всё – как трепетно я с НЕЙ носился, оберегал, защищал. Нееет, с НЕЙ я не смог бы. Даже против конченных мразей… Ведь ты же знала меня таким?
Алёна сложила руки. Смущённо скрестила их на груди, медленно покачала головой. Будто чувствуя на себе за что-то вину, за своё непонимание.
– Я… не успела узнать, – честно призналась она. – А, может, забыла… Всё время тут была одна. И… не хочу я одна. Я…
– Чшшш… – поднёс он палец к губам. – Не надо. Дай мне уйти…
Мгновения слабости, поколебавшие их обоих, закончились. Он знал, что она готова. По слухам, что собирал о Дверях два года, пытаясь их защитить издалека и даже не приближаясь к ведущим к магазину дорогам. А она знала, прочувствовав всё на себе самой. Как опытный консультант, продавец, проводник, хранитель и… новая теперь Хозяйка.
Подумав, он оставил свой пистолет. Марк предупреждал, что лучше ничего лишнего с собой туда не тащить. Положил на полу, у двери. Да и не был он ему больше нужен. Ей – тоже, но уж найдёт, как от стреляного железа избавиться.
А вот согнуться и разогнуться оказалось очень больно. И только гримасы, полные стараний и художества, да несдержанный стон принесли на выдохе облегчение.
– Может… – почти без надежды попробовала она в последний раз. – Ведь есть же врачи…
Но Герман только покачал головой. Алёна же знала, какой услышит ответ.
– Я жив только потому, что ОНА там, не со мной…
Открыл дверь, пошатнувшись. Бросил последний взгляд не на новую хозяйку, а на толстую тетрадь с записями, которые вёл последний год и оставлял теперь для неё. И, не прощаясь, шагнул за порог. Простились уже, словами и без слов. Почувствовал только прикосновение в спину – поддержала, чтоб не упал, ладонью. Как ветер оказалась рядом. И закрыла за ним...
Знакомый неуверенный первый шаг. Не сразу на него отважился, когда за спиной услышал щелчок язычка. Зажмурился и вдохнул. Сначала даже показалось, будто увидел ЕЁ, почувствовал далёкий запах. Потом рассмеялся вдруг, схватившись за бок, – глупости-то какие лезут! ОНА же не пахла!
Затем снова шагнул. И ноги уже повели легко.
Дорога сначала спускалась под гору. Затем широко раскинулось ровное поле. Ромашковое и васильковое, оно опять показалось бесконечным и уходящим куда-то в горизонт. На самом деле безграничным это поле не было, просто сливалось всё вокруг, и, если б не прямая дорога, без рытвин и поворотов с изгибами, не раз, вероятно, упал бы.
Спасало и то, что перед ним словно зажёгся кинопроектор. Он отвлекал. Герман улыбнулся даже, когда перед глазами замелькало минувшее. Ну, что ж, вот и включили обратный отсчёт. Странно, что виделись только мгновенья из магазина, и ни фрагмента из более раннего прошлого. Быть может, только на этой службе он жил, а всё до неё не являлось значимым? Был истинно счастлив здесь, чувствовал нужным и верил в особую миссию. И никуда никогда не сворачивал…
Их было много, летевших перед ним моментов горя и радости; и все такие разные, броские, непохожие. Как сборник видеоклипов – «Лучшее за 30 лет». Какие-то он позабыл, какие-то врезались в память якорем – но все теперь мельтешили в своей последовательности, пока брели его ноги. И как бы быстро они ни проносились, а каждое из них вспоминалось в мельчайших деталях, мгновенно, точно грузили в голову с флешки.
Вот и ещё одно. Выбежала женщина. Из одной из дверей, в которую он её запускал час назад, а теперь та снова открылась. Женщина эта хохотала от счастья. Возможно ли такое – не смех от счастья, а громкий безудержный хохот, что рвал перепонки и рушил звуком сознание? Он видел это собственными глазами, и знал, что она не сумасшедшая. Просто всё горе, что довелось испытать за жизнь, ей захотелось вдруг обернуть в радость, и радостью той завладеть немедленно, без остатка. Не жалкими малыми толиками, как выходило с её печалью годами, а кучей, огромной весёлой кучей. Она её получила. Дверь ей позволила. И, кажется, побежала обнять автобус на радостях, летевший по улице с бешеной скоростью. Уж лучше б от горя сошла с ума. Осталась бы жить, не погибла б так глупо.
Он видел так же, как девушка находила отца, потерянного где-то во времени. Брала его за руку и уводила – настолько было сильно желание, что из-за Двери Видений дочь вышла с настоящим подарком. Её видение ожило. Вышла, и вдвоём они пошагали по пыльному асфальту босиком. Болтали мило обнявшись, соскучились друг по другу, прыгали оба, как дети, пока не исчезли за ближайшим углом. А несколько сотрудников удивлённо смотрели им вслед, и долго потом пересказывали новичкам.
Однажды он вовсе встретил принцессу – китайскую, из старой какой-то династии. Принцесса спасалась от преследования, бежала вместе со слугами и малым отрядом воинов. Однако защитники её постепенно пали от стрел и копий. Она же выскочила в одну из дверей на первом этаже, и долго потом кружила в залах, оглядываясь на новшества цивилизации. Светильники, экраны, машины снаружи. С выходом наследница промахнулась эдак веков на пятнадцать. Герман устроил потом её судьбу. Отцовский трон не вернул, но показал в музее его инсталляцию. Сама же принцесса в восточном университете стала библиотекарем. Затем переехала в Китай, откуда слала редкие письма и отправляла открытки. Почти на все его любимые праздники.
Каждый год случалось что-то такое, чего не следовало забывать, но что с течением лет могло само затеряться в стареющей памяти. Герман оказался здесь в семнадцать. Пришёл голодным и оборванным. И за последующие тридцать лет, наверное, сумел стать счастливым. Счастливым по-настоящему. Отдельный мир от всего остального мира – таким он принял это странное место. Любил его, защищал, старался понять. Наверное, когда-то и понял бы – годами уже был близок к порогу заветной мудрости. Первая седина, чуть-чуть обвисла кожа, красиво разлеглись на лице морщины. И долгие размышления о жизни всё чаще занимали голову – отнюдь не в угоду желанию действовать необдуманно и быстро, как в самой ранней молодости.
Но потом… один за другим, появились ОНИ.
Поначалу он не знал, что все эти четверо связаны – да ещё какой крепкой нитью! Их появлению предшествовал целый ряд событий, довольно странных и весьма тревожных, но значимых в их мире не для всех – мире с тайнами. Сначала поползли просто слухи, однако позднее они подтвердилось. Появилась некая группа, желавшая осуществить рейдерский захват, объединить всё в единые руки. Подвалы, Окна, Кладовки, Чердаки, Камины с Санта-Клаусами и прочими волшебными мудаками куда-то вдруг разом исчезли. Про первые четыре поговаривали, будто бы они уже были захвачены, все в одну ночь, и долгое время не могли ни подтвердить, ни опровергнуть эту информацию. Последние же, Камины, вроде как на время затаились, пережидали где-то гнусное вторжение, о котором ходило больше кулуарных разговоров, нежели кто-то реально мог что-то доказать. Гиды-проводники в основном трепались об этом в полутёмных барах с забегаловками – привычных их местах для подбора клиентов; те самые проводники, что отводили людей к поставщикам услуг вроде Дверей. И вдруг клиенты просто перестали до них дозваниваться. Будто одновременно везде наступила какая-то реорганизация, все взяли на время паузу. В Окнах Герману так и сказал по телефону давний знакомый – у большинства коллег пролонгируемый отпуск, другие же сильно заняты. Только потом он случайно выяснил, что тот ему врал. Окна и оказались всем остальным угрозой.
А дальше – простая практика завоеваний. Примитивная как огонь, пожирающий сухое древо. Когда кто-то один решился завладеть остальными, почувствовал силы и могущество, решения его уже было не изменить. Вожделённая алчность – она такая штука, въедливая и очень липкая, сжирает надёжно душу и мозг. Вопрос лишь времени: выждут, сколько нужно, нападут в неудобный момент и завладеют предприятием. Таких только уничтожить самому, ибо первыми они не остановятся.
Вот он и выступил против них. Не побежал, пока кто-то прятался. А на время присмотрел вместо себя в управление Алёну. Как не разглядел сразу, что судьба привела в её лице преемницу? Да, были, конечно, намётки, но никакой гарантии, первые удачные шаги вполне могли смениться провальной дистанцией в целом. И раньше он всё это просчитал бы наперёд, с любым абсолютно человеком, но тут, с Алёной, проглядел. Ослабло чутьё, догоняли годы. Хорошо, не просмотрел хоть главного – хорей в своём курятнике, приведших за собой волчью стаю…
Что враг побывал внутри, он понял почти случайно. Просто, когда появлялся один из них, какое-то чутьё подсказывало, что доверять такому клиенту не следовало. За отсутствием доказательств отказать им не мог, но к заветной двери сомнительного «пациента» везти предпочитал подольше, обходными дорогами и через тысячи улиц, с завязанными глазами, в закрытом фургоне, чтобы не вздумал запомнить дорогу и отсчитать все повороты со светофорами. А потом, когда таких персонажей в ряд выстроилось аж четыре, в голове вдруг всё сложилось в паутину – чужую паутину, уготовленную для него, где он и все его близкие были жалкими мошками. Почувствовал вдруг, что не просто так всем четверым оказалось надо в этот подвал – к особым дверям, которых в нём было ровно двенадцать. Оранжевая дверь – Забвения, Чёрная – Бегущего Времени, «Дверная Мастерская», «Перекрёстки Миров» и другие. Захватчики не верили до конца, что все они существуют, думали для начала пощупать, увидеть, приценивались и примерялись. Завладеть лавкой возжелали давно, но хотели представлять заранее, какие активы «приобретают», искали подтверждения собранной об особых дверях информации. Слухов о них всегда ходило много, однако, какие из них правдивы, узнать наверняка существовал один лишь способ – купить сеанс на проход. Двенадцать дверей подвала не продавались ни за какие богатства, и были неповторимы. Вот четверо засранцев и купили свои сеансы. Могущества, которое было у Окон, им не хватало. Нарушили Договор и преступили черту. Так началась большая война. Война, где он всё же выиграл…
Первые трое были обычными сотрудниками, хоть и с привилегиями. Особый отдел безопасности. Четвёртым же объявился Джеймс, один из династии основателей Окон. Он лично пришёл под видом клиента в Двери. Чёрт его знает, сколько столетий всё было в одних руках, у одной богатой семьи. Потом же корпорация Окна разрослась, в 19-ом веке подтянулись другие шотландские и ирландские кланы. Двери образовались намного позднее, в 1910-м. Стали последними в соцветии ходов в иные измерения и к миражам пространств, в непознанные долины разума. Однако временем были признаны самыми необычными. По непонятным причинам «ноги» почему-то всегда росли из Шотландии. Может, первые хозяева и хранители Дверей тоже были шотландцами, а сейчас лишь пытались вернуть своё, когда-то у них же и отнятое? А он тут разворошил их праведный улей, перетравил всех рабочих пчёлок и удушил руками плодовитую матку...
Хотя, какая теперь разница... Предшественник его в историю так далеко не углублялся, многого ему не поведал. И сам пожить успел не особо. Мог рассказать бы больше, не прогневи чем-то судьбу, не готовился к скорой смерти. Герман хорошо помнил Марка, передавшего ему ключи от магазина. И в первый год работы был знаком с его отцом. Вот бы никогда не подумал, что кто-то из этой семьи мог украсть у кого-то хоть жвачку, хоть карандаш. Их род просто однажды глупо прервался, и ему повезло стать новым хозяином дела. Марк успел возложить на него полномочия лично, после чего вскоре умер. А он же... Случайно нашёл Алёну спустя двадцать лет. Нашёл, не будучи в поиске, а когда всё завертелось так неожиданно. Она оказалась ближе других, представилась ему умнее и осмотрительней. Вот уж не думал, что это окажется лучшим гамбитом и цéнтовой ставкой в жизни. Поставил монету – а принесла «миллион». Да не ему одному, но всем, кого тысячи раз спасали двери…
Губили кого-то, конечно, и всё же больше спасали. Заблудшего человека, к примеру, с малой надеждой в сердце и тлеющей искоркой света в груди, могли извлечь из самой глубокой пропасти, вытащить из вязкого холодного плена тьмы. Хорошего же, но с крохотной внутренней червоточинкой, незримой пока даже ему, оставляли порой в своём миру навсегда. Личный ад славился тем, что мучить умел изощрённей всеобщего, Божеского. А двери – те словно глаза, от которых нигде не укрыться; суд их был скор, беспощаден, но люди его искали, слетались сюда, как мотыльки, и торопили решение. Почти весь первый этаж являл собой такое судилище. Как вершился сам суд? Да просто. Возможностями и безграничным выбором – вот они, бесчувственные мудрые судьи и самые точные весы и мерила. А что давали они? Да много чего. Иные дороги для прежних ног, или старые пути, но в новых ботинках; любовь и нежность в обмен на ненависть, а пресную сытость – в обмен на здоровый голод; болезненную память – на тихое милое забвение; успешную карьеру в запертых стенах – на воздух свободы босоногого странствия… Кому-то – совсем наоборот, желают ведь все по-разному. Чего Герман только не слышал от жаждущих, но относился к людям всегда с уважением. Каждый тут находил желаемое. Однако не каждый мог удержать его таким, каким оно виделось при первом к нему прикосновении. И поздно порой приходило понимание, что, прикоснувшись, ничего уже не изменить. Открыл дверь, вошёл – иди теперь до конца, куда-нибудь ноги да выведут. Не будет только ни путевых указателей, ни добрые поводыри не встретят у входа: жаждали необычных решений – извольте получить! Не на кого после жаловаться. Да, собственно, никто пока и не смог...
Некоторых дверей Герман сам откровенно побаивался. И больше всего его пугала Мёртвая Дверь – та, что была в подвале, Бледно-Зелёная. Собственно, почему для неё выбрали именно этот цвет? Бледное – потому что смерть, зелёное – жизнь и начало? Вполне себе, если при выборе создатель руководствовался философией. Ни одна из 12 дверей подвала не была изготовлена рабочими, трудившимися в загадочной роще за дверью в "Мастерской". Их делали раньше, до появления лавки, а позже – и магазина. Именно Бледно-Зелёную пожелал два года назад увидеть Джеймс, последний из четвёрки появившихся из Окон, что вознамерились всё отобрать. Прибыл с проводником, с завязанными глазами и в фургоне без окошек. Сразу вызвал сомнения, со слов описавшего гида. После его визита Герман и понял о готовящемся захвате. Все подозрения сложились в единую картину, с конкретными планом действия и четырьмя героями-злодеями.
