Drood666

-Тебе нужно отдохнуть, - вдруг хрипло сказал Лавров. -Скажи, где ты сейчас живешь, я отвезу. А я пока проверю кое-какую версию…

-Ну уж нет! – запротестовал Щукин. -Все равно спать не смогу, пока не поймаю Рыжкова, поэтому поеду с тобой!

-Ладно, - нехотя согласился комитетчик. -Что ты узнал от Порфирии? – спросил он после недолгого молчания.

-Да какой-то бред, - отмахнулся Щукин. -Дескать, пока ты лежал в госпитале после ранения, то ее предсказания о смерти не сбывались, от чего она мигом потеряла расположение раненных солдат, и кто-то сдал ее комиссару. И лишь то, что, цитирую: «таких как ты не было рядом в лагере, позволило ей завоевать расположение начальника в лагере». Кстати, ты не говорил, что лежал здесь!

-А зачем? – тихо произнес Лавров. -К чему тебе эта абсолютно бесполезная информация?

Щукин пожал плечами и уставился в окно, за которым в августовских сумерках мимо пролетали частные дома и ржавые гаражи, стоящие на окраине Иседонска – «Победа» выезжала за город. Он начал размышлять о том, что же за «версию» хотел проверить следователь, и сам не заметил, как его начало сильно клонить в сон – сказывалась предыдущая бессонная ночь на службе вкупе с пережитыми тревогами и сомнениями.

-Что-то еще она говорила? – вопрос Лаврова донесся до Щукина сквозь пелену дремоты.

-Чтобы я не верил таким как ты «вековикам». Дескать, ей еще мать про таких рассказывала…

-Видимо, сходит с ума наша мадам, - чужим голосом отозвался Лавров.

-Видимо… - после этого в салоне воцарилась тишина и Щукин захрапел.

Снилась ему Познань зимой сорок пятого и, судя по тому, как свободно ходили некоторые красноармейцы посреди руин города-крепости, близилась окончательная капитуляция немецкого гарнизона. Командиры нещадно ругали своих подчиненных, замечая их легкомысленно шагающими посреди обманчиво безобидных развалин, но солдаты, прошедшие беспощадную мясорубку января–первой половины февраля, лишь беспечно махали рукой в сторону зиявших выбитыми окнами древних зданий – дескать, врагу ведь там даже и спрятаться негде! Однако такая недооценка зажатого в угол врага то и дело служила плохую службу: то тут, то там вспыхивали мелкие стычки с солдатами засевшего в Форте Виняры гарнизона, пытавшимися покинуть город в тайне от коменданта цитадели, решившего держать оборону до конца.

В какой-то момент некоторые из красноармейцев с негласного одобрения командования сформировали небольшие отряды и устроили «охоту на крыс» (так они прозвали нацистов, сбегавших из Форта), яростно отбивавшихся несмотря на свое явно обреченное положение. Судя по тому, как светило солнце, впервые за много дней нашедшее прореху в мутной пелене туч, Щукин понял, что причуды Морфея занесли его в восьмое февраля сорок пятого – в день, когда он вместе с Вячеславом Лавровым, Алексеем Бобровым и Василием Власкиным обнаружил группу из пяти фрицев, укрывшихся в двухэтажном хозяйственном здании, на удивление хорошо сохранившемся.

Отпустив польского мальчишку, показавшего им «крыс», Бобров, выбранный на роль командира их импровизированного отряда благодаря огромному военному опыту, решил подобраться к немецкому укрытию со стороны огороженного деревянным забором двора. Остальные безоговорочно бросились выполнять приказ, кажущийся им единственно правильным: со стороны пустынной улицы у здания было несколько больших окон, представлявшихся отличными пунктами наблюдения, в то время как полный различного мусора двор можно было рассмотреть лишь через подвальное оконце – единственное в глухой кирпичной стене. Согласно плану, через него должен был пролезть имевший самые скромные габариты Щукин и открыть остальным стальную дверь черного хода, чтобы те оказались прямо в убежище ничего не подозревающих беглецов.

«Но там же стекло» - вдруг засомневался Власкин, когда остальные уже собирались начать украдкой пробираться вперед. «Разобьем его – считай заявим о себе…».

«Ничего они не услышат» - отмахнулся Бобров. «Дождемся, когда артиллерия начнет греметь поблизости, либо когда “Ильюшины” сто семьдесят пятого полка устроят налет – за таким грохотом звон стекла никто не услышит!».

Согласившись с доводами своего предводителя, отряд осторожно двинулся к приземистому зданию, прячась за аккуратно сложенными в стопки деревянными паллетами, кучами битого кирпича и грудами холщовых мешков, набитых строительным мусором. К заветному окну, до которого оставалось сто метров открытого пространства, вызвался идти Лавров, чтобы оповестить других в случае опасности. Пригнувшись, он быстро перебежал двор и, дождавшись как нельзя кстати полетевших на очередное боевое задание штурмовиков Ил-2, одним движением разбил прикладом автомата пыльное стекло подвального окна.

Как было известно Щукину из услышанного позже рассказа Лаврова, он тут же заглянул в темный подвал, полный коммуникационных труб и громад механизмов, похожих на заводские станки. После дневного света, Лавров толком не смог разглядеть помещение в деталях, однако в этом не было смысла – в подвале было полно мест, где враг мог спрятаться незамеченным, пусть даже там было бы куда лучшее освещение. Однако где-то выше этажом он уловил выкрики на немецком языке и, решив, что ничего не подозревающие фрицы держатся вместе и это отличная возможность ликвидировать их всех разом, махнул рукой остальным.

Теперь настал черед Щукина. Его терзали нехорошие предчувствия, но отказаться от своей роли не мог: зачем тогда рисковал своей жизнью Слава? Пригнувшись, он быстро побежал через двор, но стоило ему пересечь половину пути, как вдруг в окне возникло дуло пулемета MG-42, в народе прозванного «Косторезом». Щукин остановился как вкопанный. Он через многое прошел во время Войны, но по счастливой случайности, смерть всегда обходила его стороной, и он никогда не попадал в по-настоящему опасные для жизни ситуации. Теперь же Судьба будто решила сыграть с ним злую шутку: поначалу внушив ему мысль о собственной «счастливой звезде», она поставила его перед неминуемой смертью.

Конечно, можно было броситься в сторону попытавшись уйти с линии огня и укрыться за кучами кирпича, но внутренне Щукин понимал, что это абсолютно бессмысленно: ширины оконного проема достаточно, чтобы простреливать весь двор, а имевшиеся в его распоряжении ненадежные укрытия бронебойные пули немецкого пулемета прошьют так же легко, как нож проходит сквозь масло. Поэтому он просто застыл на месте, надеясь на чудо. И оно свершилось – Лавров бросился вниз на землю, загородив своим телом «Косторез». Послышалась короткая очередь, от которой Лавров дернулся словно тряпичная кукла, а затем пулемет умолк.

«Вперед!» - взревел Бобров. «Кидайте в подвал гранаты!».

***

Щукина вырвало из сна довольно чувствительно - он проснулся от удара головой о дверь; за окном мелькали темные силуэты склонившихся к ухабистой дороге деревьев.

-Где это мы? – удивленно спросил он, все еще не до конца придя в себя после яркого, больше похожего на видение, сна.

-Точно не знаю, - напряженно ответил комитетчик, то и дело нервно поглядывая в зеркало заднего вида. -Скажу лишь, что четверть часа назад съехали на неприметную лесную дорогу с Чудского тракта, в районе сорокового километра.

-А какого черта мы на нее съехали?! – Щукин начал злиться из-за неопределенности ответов спутника.

-Говорил же, надо проверить одну версию, - последовал скупой ответ. -И вообще, я не заставлял тебя ехать с собой.

-Да ты хоть скажи, в чем твоя «версия» заключается-то!

-Скажу, когда уберемся от этого проклятого грузовика, что следует за нами по пятам, куда подальше, - рявкнул комитетчик.

Наконец и Толя заметил таинственного преследователя, что увязался за нами по пятам, стоило мне свернуть на неотмеченную на современных картах дорогу. Этот ведущий к урочищу Безвременное (местоположение которого я нашел лишь на лежащей в бардачке военной карте) путь был замаскирован со знанием дела: поперек дороги был протянут трос с подвешенным к нему кустарником, отчего казалось, будто неприметный съезд с шоссе упирается в непроходимую чащу. Однако благодаря тому, что подобные ухищрения были мне знакомы по Карельскому фронту, где финны успешно маскировали военные объекты, мне удалось обойти маскировку и направить служебный автомобиль вглубь леса.

Уже спустя несколько минут езды по постепенно ухудшавшейся дороге, за нами увязался грузовик, до того скрывавшийся в ночном мраке посреди деревьев. Он не включал фар и я, наверное, довольно долго не смог бы его заметить, если бы в какой-то момент его водитель то ли случайно, то ли намеренно не пережал газ, отчего мощный двигатель оглушающе взревел в ночной тиши. В свете луны мне удалось заметить силуэт двигавшегося за нами автомобиля с развевающейся по сторонам, словно одеяние призрака, маскировочной сетью. Выглядело это довольно жутко, хотя грузовик, по крайней мере пока, двигался на некотором расстоянии и не предпринимал попыток догнать нас, что он бы с легкостью сделал на своих проглатывающих ухабы огромных колесах.

Я уже успел не один раз проклясть свое решение поехать в урочище в ночи, хотя отлично понимал, что едва ли смог бы поступить иначе. Вот уже сколько лет я терзался вопросом своего происхождения – ни единого намека на то, кто были мои родители, и где я родился, не содержалось в моих записях. Наверняка родные, если они были еще живы, терялись в догадках о том, куда же я пропал, но найти хоть какие-то воспоминания о них в своей дырявой памяти я никак не мог. Конечно, информацию об этом наверняка можно было найти в личном деле, но приказом Главного управления личные дела сотрудников хранились под грифом «совершенно секретно», недоступные для прочтения даже тем, на кого они заведены. К тому же, я старался особенно не афишировать свои проблемы с памятью – некоторые коллеги и без того меня недолюбливали, считая довольно эксцентричным.

Поэтому, когда я увидел в медицинской карте место своего рождения – то самое урочище Безвременное, - то тут же решил туда поехать. Правда, не удалось отделаться от назойливого спутника, но в конце концов, он мог бы быть мне полезен. Кто знает, вдруг в урочище и вправду можно было найти следы Рыжкова – ведь почему-то назвала нас Порфирия Ивановна «собратьями по проклятью»? Возможно, мы и вправду были как-то связаны…

Щукин выудил из кобуры свой табельный «Токарев», который великодушно посоветовал ему взять с собой Бобров, и дослал патрон в патронник. Словно в ответ на это, пыхтящий позади грузовик яростно взревел мотором, вдруг начав быстро сокращать расстояние. Как назло, в лесном коридоре не было ни единой прорехи, куда можно было бы нырнуть, избежав столкновения с явно безумным преследователем; не имея иного выбора, Лавров, в свою очередь, тоже увеличил скорость, от чего подвеска «Победа» начала жалобно стонать, моля о пощаде.

-Приоткрой дверь и готовься выпрыгивать! - прокричал комитетчик, стараясь перекрыть шум. -Нас явно гонят в ловушку!

Уже вскоре Анатолий понял, на что был расчет водителя грузовика: за небольшим поворотом его жертв ожидала широкая канава, прокопанная на всю ширину дороги – свет фар «Победы» выхватил ее из тьмы слишком поздно для того, чтобы успеть остановиться.

-Прыгай! – скомандовал Лавров, но это было излишне – понимая патовость ситуации, Щукин и сам уже сообразил, что пора экстренно покинуть автомобиль.

Крепко приложившись о влажную почву, хвойный ковер на которой несколько смягчил удар, милиционер тут же откатился в сторону, под укрытие стоявших частоколом вековых сосен. С глухим звуком «Победа» рухнула в яму, больше чем наполовину уйдя под землю; наружу остался торчать лишь багажник. Спустя мгновение из-за поворота вылетел грузовик, и с оглушительным грохотом влетел в поверженную жертву, смяв ее заднюю половину щитом из толстых стальных труб.

«Твою мать!» – выругался про себя Щукин. «Надеюсь, Слава успел выпрыгнуть».

Ожидая дальнейшего развития событий, он с тревогой наблюдал за грузовиком, сжимая в руках чудом не выпавший пистолет. В лунном свете можно было различить некоторые детали «железного монстра» – арочные колеса высотой по грудь взрослому мужчине; защищающий от повреждений щит на капоте, похожий на локомотивный «метельник»; закрытый приваренными к друг другу стальными листами борт, - все это делало обычный сто пятьдесят первый ЗИС «франкенштейном», достойным показа на выставке народной инженерной мысли.

Наконец дверь грузовика хлопнула, и высокая темная фигура подошла к поверженной «Победе» с канистрой в руках. Послышался звук льющейся жидкости, после чего неизвестный чиркнул спичкой и бросил ее прямо в канаву с автомобилем, от чего тот мигом занялся задорно гудящим пламенем.

-Я ведь просто к вам в общество хотел попасть, - вдруг услышал Щукин, с изумлением наблюдая за тем, как к фигуре в камуфляжном костюме подошел Лавров с поднятыми руками. -Ненароком услышал от знакомого, что где-то здесь помогают долгую жизнь обрести, вот и поехал искать. А как вашу махину позади увидел, так испугался до чертиков…

-Что ты говоришь, - протянул незнакомец, в руках которого Щукин разглядел обрез охотничьего ружья. -А почему тогда не остановился в начале дороги, как положено?

-Да я же говорю, что случайно разговор об обществе подслушал, - извиняющимся тоном ответил Лавров. -Деталей и правил не знаю, уж так вышло.

-Тогда полезай в кузов, довезу, - хмыкнул незнакомец. -А за машину извиняй – тут у нас недоброжелателей хватает, вот и приходится кое-какие меры предосторожности принимать.

Он подвел комитетчика к борту грузовика и тщательно обследовал его карманы.

-Личный дневник, - пожал плечами Лавров, когда незнакомец выудил из внутреннего кармана его куртки толстый блокнот с импортной шариковой ручкой. -Веду, чтобы потом внукам дать почитать.

Быстро перелистав страницы блокнота и не найдя между ними ничего подозрительного, мужчина в камуфляже вернул дневник и велел залезть в кузов, после чего запер двери из листов железа на щеколду, и направился к кабине. Не теряя времени попусту, Щукин рванул к кузову, намереваясь узнать у следователя, что происходит.

-Какого черта ты делаешь? - прошипел комитетчик, когда Щукин, улучив момент, незаметно проскользнул к грузовику и отпер кузов. -Твое дело проследить за грузовиком, тут недалеко должно быть! А остальное… - последние слова потонули в грохоте запущенного двигателя «франкенштейна».

Быстро сообразив, что Лавров сдался в лапы злоумышленника по своей воле, Щукин быстро вернул на место игравший роль двери лист железа и задвинул щеколду, после чего отошел в тень.

«И во что я только вляпался!» - в сердцах подумал он. «Заключенный сбежал, а сотрудника Комитета, помогавшего мне в несанкционированном расследовании, увез неизвестный! Может, стоит обратиться за помощью, пока чего еще похуже не стряслось?».

С такими мыслями Щукин смотрел вслед грузовику, наконец включившему фары и неторопливо пробиравшемуся сквозь ночной лес. Он действительно намеревался уже повернуть назад и вызвать подкрепление, но в последний момент вспомнив ту уверенность, с какой Лавров отдавал ему последнее наставление, все же пошел вперед, молясь о том, чтобы дорога не имела ответвлений.

МоЙ неДалеКий товариЩ чуть НЕ испортИлл всЕ ДЕЛо!! чеРТ писать невОЗМожно – наЧАЛо тряСтИ

Итак, мы наконец-то выехали на относительно ровную дорогу. Сквозь щели в кузове я вижу, что уже начинает рассветать, а это значит, что сейчас около четырех утра. Антон Рыжков совсем рядом со мной, буквально за стенкой – он ведет грузовик. Его лицо я сразу узнал там, возле полыхавшей «Победы», по фотографиям из личного дела. Возможно, стоило его задержать на месте, но, во-первых, он был вооружен и, очевидно, знает окрестности, что позволило бы ему скрыться без труда, а во-вторых, я предположил, что узнать тайну его секты можно только оказавшись внутри нее. Конечно, была вероятность, что он решит пристрелить меня на месте, но я надеялся успеть прочитать его намерения.

Как бы то ни было, Щукин своим благородным порывом чуть все не испортил. Возможно, не будь Рыжков столь обрадован моему желанию вступить в секту, что несколько усыпило его бдительность, он бы увидел моего «спасителя», и все полетело к чертям… Но, к счастью, этого не произошло.

Я не знаю, что меня ждет дальше, но у меня есть некоторые опасения, вызванные радостью Рыжкова относительно моих слов о намерении стать неофитом. Когда я еще только обучался работе и изучал рассекреченные архивные дела НКВД, мой наставник особое внимание уделял тем случаям, когда истинный виновник так и не был найден; он это делал для того, чтобы я изучил ошибки следствия. Так вот, среди этих дел мне запомнились «добровольные» массовые сожжения людей в различных глухих местах – не столько самим фактом случившегося, сколько количеством жертв: с каждым разом их было все больше. Тогда мне пришла неожиданная мысль, будто идейный вдохновитель сего безумного действа пытался нащупать то количество жертв, что было необходимо для свершения некого ритуала... Как знать, может Рыжкову как раз и не хватало одного человека до заветного числа?

Сквозь щель вижу, что проехали поворот в сторону, поэтому кидаю дневник в качестве знака. Щукин, верни мне его, здесь все выдумка.

Продолжение.

В тот момент Щукин внутренне с ним согласился. Сидеть подозреваемому в организации секты предстояло почти пятьдесят часов – до утра понедельника, - когда следователь собирался провести очную ставку с одним из свидетелей. К полудню воскресенья соседом по камере у Рыжкова должен был стать убийца-рецидивист, в тюрьме забивший своего сокамерника до полусмерти, поэтому лишний раз провоцировать его непотребным видом не стоило. К тому же, рассудил Щукин, что могло быть опасного в тонком брезентовом ремешке, годным лишь на то, чтобы придерживать брюки? Тем более, что на самоубийцу висевший под потолком труп при жизни едва ли был похож: весел, уверен в себе, жизнерадостен. За восемь лет службы в правоохранительных органах Щукин насмотрелся на преступников и умел неплохо читать их психологический портрет, примерно представляя, что ждать от человека. И все же в этот раз он ошибся, чему были неопровержимые доказательства.

Попрощавшись с надеждами на скорое повышение, милиционер бросился к стойке с телефоном внутренней связи, чтобы доложить руководству о произошедшем чрезвычайном происшествии. В спешке он не стал запирать дверь в камеру с Рыжковым, чье лицо уже начало потихоньку приобретать характерный синюшный оттенок, лишь слегка прикрыв ее от любопытных взглядов из других камер, «кормушки» которых то и дело умудрялись открывать «народные умельцы», чтобы переговариваться с друг другом или передавать записки. Схватив трубку телефона, Щукин медлил, все не решаясь набрать внутренний номер начальства, как вдруг услышал позади чьи-то быстрые шаги.

-Пока ты брюхо набивал, у нас тут задержанный повесился! – не оборачиваясь рявкнул Щукин, решив, что это вернулся из комнаты приема пищи его неуклюжий помощник сержант Власкин, страдающий от хронического насморка.

Он уже крутанул телефонный диск до упора и удерживал его пальцем, не давая соединению установиться, внутренне готовясь услышать медвежий рев имевшего соответствующую внешность полковника Боброва, как вдруг понял, что слышал шаги не Власкина, но кого-то другого… Кого-то, не шмыгавшего носом каждые полминуты и не имевшего привычки раздражающе шаркать ногами.

Резко обернувшись, за мгновение до того, как быть дважды крепко приложенным к стене головой, Щукин успел увидеть человека, ловко выхватившего у него из рук трубку и повесившего ее на рычаг. И хоть времени как следует рассмотреть Рыжкова не было, Щукин все же был уверен, что видел у него на шее глубокую странгуляционную борозду.

***

Разговор наедине с начальником был короткий. Тот ни капельки не поверил в версию Щукина, зато внимательно изучил изложенные в рапорте Власкина факты: задержанный по подозрению в организации секты Рыжков сбежал, каким-то образом выбравшись из камеры, после чего оглушил милиционера и, переодевшись в его форму, покинул территорию КПЗ никем не остановленный. За скобками остался стоящий отражавшийся от стен коридора гогот всего блока, узнавшего о произошедшем из уст «народных умельцев», воочию наблюдавших, как бессознательного Щукина в одном нижнем белье Рыжков протащил по полу и закрыл в собственной же камере, однако об этом можно было легко догадаться, имея маломальский жизненный опыт.

Единственное, чего никак не мог взять в толк полковник, так это причины, по которым имевший отличный послужной список Щукин вдруг согласился на столь явное и глупое пособничество преступнику, ведь поверить в то, что Рыжков и вправду необычайно правдоподобно повесился, чтобы усыпить внимание дежурного, он не мог.

-Ты же понимаешь, как все это выглядит со стороны? - сухо спросил Бобров, пожевав губами. -По-хорошему, тебя нужно сейчас же вести на допрос к следователю, после осмотра у психиатра.

-Вы что, думаете – я вру? – возмутился Щукин. -Вы же меня знаете, Алексей Станиславович…!

-Знаю, потому и даю тебе время до шести утра понедельника, - несколько помедлив произнес Бобров, глядя на стену справа от стола, где львиную долю пространства занимали его грамоты, способные стать бесполезной макулатурой из-за чрезвычайной лояльности к стоящему перед ним лейтенанту. -Если не вернешь Рыжкова до того времени, то меня отправят в отставку, а тебя под суд, несмотря на заслуги – уж слишком фантастично звучит твоя история об ожившем висельнике… Ты меня понял?

-Так точно, - пробормотал Щукин, сам уже думая о том, как рванет на вокзал и первым же делом уберется куда подальше от города за то время, что оставалось до часа икс.

-У тебя же есть знакомые в Комитете, может смогут помочь, не поднимая лишней шумихи, - тихо раздалось вслед выходящему из кабинета лейтенанту, заставив того споткнуться от неожиданного озарения.

«Как же я сам не догадался!» - радостно подумал Щукин, перед которым забрезжил рассвет. «Уж если кто и может мне помочь, так это тот, кто и сам не подчиняется законам смерти!».

Встреча с капитаном Вячеславом Лавровым – следователем КГБ, - состоялась в городском сквере позади оперного театра. В театре только закончилась популярная постановка о мальчике, случайно узнавшем в своем учителе сбежавшего нацистского преступника, и вокруг было полно довольных спектаклем парочек, гулявших по окруженной липами площади с фонтаном. Несмотря на обилие народа вокруг, Лавров ни капли не опасался того, что их конфиденциальный разговор с бывшим сослуживцем может быть подслушан, будто считал, что дело обратившегося к нему лейтенанта милиции не может быть настолько важным, чтобы им кто-то заинтересовался. Щукин попытался было обратить на это внимание, предложив перебраться в более уединенное место, но капитан лишь ухмыльнулся, сказав, что в таком людном месте они вызывают куда меньше подозрений, чем если бы встретились у кого-то дома.

-За комитетчиками ведь уйма желающих вызнать наши тайны следит, начиная от иностранных шпионов до своих же «орлов» из Инспекторского управления, - пояснил Лавров в ответ на недоуменный взгляд Щукина. -Нет, если ты хотел встретиться лишь для того, чтобы вспомнить былые деньки, то встречу можно было бы устроить и на моей нашпигованной «жучками» квартире, но насколько я понял по твоему взволнованному голосу во время разговора по телефону, случилось что-то из ряда вон выходящее…

-Да, - кивнул Щукин, после чего вкратце рассказал Лаврову о побеге Рыжкова.

-То есть, тебя обдурил обычный уголовник, и теперь ты хочешь, чтобы я помог тебе в его поисках, верно? – прищурился Лавров.

-Да никакой он не «обычный»! – мигом взвился милиционер; ему до смерти надоело, что никто не воспринимал всерьез его слова о том, что Рыжков действительно повесился. –Хотя для тебя-то, наверное, выжить после повешения – сущая ерунда!

Лицо Лаврова дернулось.

-А ты не думал, что он может быть самым обычным ловкачом? – нарочито спокойным тоном произнес он. -Возможно, тебе лишь показалось, что он висит, в то время как этот жулик опирался на незаметную опору? Этот народ хитер на уловки, ты ведь знаешь…

-Не нужно мне этого говорить, - резко перебил комитетчика Щукин. -Я бы, наверное, в конце концов и пришел бы к подобному выводу, если бы не штурмовал Познань вместе с тобой…

-Тише ты, - откровенно занервничал Лавров, начав озираться по сторонам, словно и сам вдруг склонился к тому, что в полном людей сквере их разговор могли легко подслушать. -Это были фрицы, хоть и пытались сойти за мирных! Один из них напал на меня, к тому же я заметил, что и остальные прятали под одеждой оружие, поэтому просто был вынужден их ликвидировать!

-О чем это ты? – искренне удивился Щукин, участвовавший в боях за Познань в одном стрелковом отделении с Лавровым. -Я не припомню никаких переодетых фрицев, но зато отлично помню тот пулемет в подвале дома, который ты закрыл своим телом!

-Ах, это, - озадаченно протянул комитетчик с таким видом, будто совершенно не понимал, о чем идет речь. -Ну, мне тогда повезло, что пулемет заклинило и он не проделал во мне лишних дыр.

Щукин не понимал, то ли Лавров искусно притворяется, то ли вправду начал верить в ту ложь, что говорил. Впрочем, он начал отрицать произошедшее еще тогда, когда Щукин встретил его после выписки из госпиталя, поэтому не было ничего удивительного в том, что спустя столько лет Лавров, старательно придерживавшийся своей легенды, сформировал у себя ложные воспоминания, как то происходило со многими фронтовиками, желавшими позабыть пережитое.

-Как бы то ни было, ты обязан мне помочь, - твердо сказал Щукин. –Ведь мы друзья, не так ли?

-Друзья, говоришь, - недобро усмехнулся Лавров. -У дружеских просьб есть пределы.

-Тогда могут вскрыться кое-какие детали твоей биографии…

-Люди, знаешь ли, могут ведь пропадать, - после недолгого молчания парировал комитетчик. -И я сейчас не о Рыжкове.

-Я не один знаю твой секрет, - тщательно произнес Щукин, изо всех сил стараясь, чтобы его голос не дрожал. -Случись что со мной, и очень интересное письмо попадет на стол к твоему руководству.

-Ладно, - прорычал Лавров. -Но ты должен обещать мне, что это в последний раз. Если ты еще раз попытаешься на меня надавить шантажом, то я не побоюсь никакого письма, какие бы сведения там не содержались. Мы поняли друг друга?

Я смотрел на сидящего передо мной собеседника и видел облегчение в его глазах. Низкорослый, тщедушный Щукин был неплохим, в общем-то, человеком в обычных условиях, но как только жизнь загоняла его в угол, он был готов на любую подлость, лишь бы выкрутиться и выйти сухим из воды. Так же, как и неприметная в своей стае крыса, зарекомендовавшая себя далеко не худшим членом хвостатого общества и даже временами готовая прийти на помощь, во время голода внезапно накидывающаяся на своих более слабых собратьев, Щукин в случае крайней необходимости мог подставить даже того, кто когда-то спас ему жизнь. Как, например, меня – ведь тогда, в Познани, он был одним из тех троих, кого разорвали бы на части бронебойные пули «Костореза», не заклинь его, по счастливой случайности, от веса моего тела.

И, хоть я и не знал точно, о каком таком «секрете» говорит этот подлец, я все же решил не рисковать, ведь ненадежная моя память дырява, словно сито, поэтому весьма вероятно, что существовало нечто, способное погубить мою дальнейшую судьбу. Жаль, что я не додумался вести «мемуары» раньше, еще во время Войны, но кто же знал, что спустя каких-нибудь пару лет к невыносимым болям к груди добавятся сильнейшие головные бури, стиравшие из памяти пласты воспоминаний! Я могу перелистать свои записи и восполнить существующие пробелы, относящиеся к последним годам, но все, что было ДО моего озарения о необходимости записывать свою жизнь – увы, по большей части тайна для меня. И если о чем-то я еще могу догадаться, подняв архивные документы, то о некоторых вещах другие люди, находившиеся в тот момент рядом со мной, знают гораздо лучше.

К счастью, Щукин предоставил мне досье сбежавшего, каким-то образом попавшее ему в руки (подозреваю, что здесь не обошлось без содействия его начальника, сильно заинтересованного в том, чтобы Рыжкова поймали), которое я решил изучить прямо там же – в сквере позади оперного театра. В нем было полно «белых пятен» (тут он напомнил меня самого), начиная от места рождения преступника, до хоть каких-нибудь родственников. Впрочем, кое-что полезное я из него все же почерпнул; лучшие наставники в Комитете всегда учили нас, что большая часть преступников всегда действует по одной и той же схеме, представляющейся им наиболее рабочей, лишь изредка изменяя детали. Конечно, было маловероятно, что Рыжков, только чудом сбежавший из рук правосудия, тут же бросится заниматься своим прежним делом – вовлечением людей в секту, - но мне все же стоило нащупать его преступный путь, способный указать на его дальнейшие намерения.

Поэтому первым делом я решил посетить дом-интернат для пожилых, где какое-то время работал санитаром Рыжков.

***

К Иседонскому дому-интернату, стоящему на северной окраине города подле огромного карьера, всем своим видом показывающего намерение поглотить в своем чреве стоящее на его краю социальное учреждение, Лавров направился на служебной «Победе» серого цвета, после некоторого колебания взяв с собой и Щукина, настойчиво его об этом просившего. На въезде автомобиль остановил хромой сторож, с гневом накинувшийся на приехавших, дерзнувших проехать в распахнутые и чуть заваленные набок ворота без его одобрения.

-Куда прете?! Кто такие? – рявкнул он, пытаясь просунуть голову в салон сквозь приоткрытое стекло с водительской стороны.

-Вы себе так чересчур любопытный нос ведь прищемите, - спокойно произнес Лавров, приподняв стекло так, что оно слегка впилось в побагровевшую от злости шею сторожа. -КГБ, следственный отдел, - он продемонстрировал удостоверение, от вида которого глаза у сторожа округлились до размера пятикопеечной монеты.

-Не признал, - быстро пробормотал тот. -Вы уж меня извините – ездят тут всякие, а начальство все никак не сподобится ворота починить.

-Без проблем, - великодушно кивнул следователь, после чего «Победа» припарковалась возле крыльца, и двое одетых в штатскую одежду мужчин вошли в интернат, над входом в который висела памятная табличка, информировавшая посетителей, что в годы Войны в здании находился госпиталь.

В нос им тут же ударили запахи карболки, тушеной капусты и чего-то еще, что про себя Щукин наименовал «ароматом безнадеги». Спутники прошли по длинному, выкрашенному в зеленый цвет коридору будучи никем не остановленными; по пути им встретилось несколько спешащих по своим делам санитарок, однако те демонстративно игнорировали расспросы чужаков, и лишь одна на ходу бросила, что им лучше обратиться к некой Нине Васильевне.

Наконец, когда Щукин с Лавровым достигли большого прямоугольного зала, предназначенного, судя по разрозненным группам пожилых людей, для общения и занятия общими хобби, на них наконец обратила внимание уставшая сухопарая женщина средних лет в белом халате, до того строго отчитывавшая сидящего с хитрым видом старичка, что-то стянувшего из медицинского кабинета.

-Вы к родственникам? Или поместить сюда хотите кого? – не поздоровавшись, грубо спросила она прибывших.

-А за что это вы его так? – вопросом на вопрос ответил Лавров, демонстрируя удостоверение.

-Ой, вы знаете, у нас тут есть любители, так сказать, выпить, - мигом залебезила женщина при виде служебного документа. -Стоит кому-нибудь из младшего персонала зазеваться, не закрыть медицинский кабинет с лекарствами и отлучиться ненадолго, как тут же пропадет чуть ли не весь спирт в шкафчиках!

-Понятно, - сказал следователь. -Нина Васильевна – это вы?

-Так точно, - кивнула женщина. -Заведующая медицинским отделением, временно исполняю обязанности директора. В интернате в настоящее время содержится шестьдесят пять человек, из них семеро лежачих.

-Умеете докладывать, я смотрю, - заметил Лавров.

-А как же, - зарделась Нина Васильевна. -Во время Войны здесь был госпиталь под началом Шишкина Сергея Витальевича – я в то время здесь медсестрой была, - так он весь персонал воинским порядкам обучил! Ой, что с вами? – испугалась заведующая.

Щукин быстро взглянул на следователя, сильно побледневшего и схватившегося обеими руками за левый висок, где у него был шрам круглой формы, частично замаскированный черными волосами с проседью.

-Все в порядке, - прошептал сквозь зубы Лавров. -Так, обычный приступ головной боли, ничего серьезного, сейчас пройдет.

-Может, пройдем к вам в кабинет? – предложил Щукин.

-Ох, прошу прощения за мою негостеприимность, - всплеснула руками Нина Васильевна. -Конечно же, пойдемте.

Она провела прибывших в кабинет под лестницей, поначалу принятый милиционером за чулан. На деле же, за безликой дверью мужчин ждало помещение без окон, чуть ли не полностью заставленное самодельными тряпичными куклами, занимавшими все свободные поверхности.

-Вот, присаживайтесь, - женщина подвинула к столу два стула, аккуратно убрав сидящих на них кукол на одну из полок на стене. -Итак, чем же все-таки, могу быть полезна?

-Мы хотели бы расспросить вас о работавшем здесь в качестве санитара Антоне Рыжкове, - покосившись на Лаврова и убедившись, что тот все еще не пришел в себя, взял инициативу Щукин. -Помните такого, наверное?

-А как же, - мигом потемнело лицо заведующей. -Но ведь я уже все рассказала вашим коллегам…

-Понимаете, - доверительно произнес Щукин, -у нашего начальства есть основания полагать, что расследование было проведено недостаточно тщательно, поэтому нас снарядили провести повторный разбор его деяний.

-Ясно, - кивнула Нина Васильевна. -Ну, что сказать, я сразу подумала, что он какой-то странный: пришел как-то в пятницу под закрытие пансионата на ночь, встретил меня на крыльце, когда я уже уходила домой, начал упрашивать взять его на работу и сунул какие-то рекомендательные письма.

-Вы проверяли подлинность этих писем? – на всякий случай уточнил Щукин.

-Честно скажу, нет, - тяжело вздохнула женщина. -Они выглядели достаточно подлинными; к тому же, у нас тут такая нехватка сотрудников, что я бы его и без всяких писем взяла. Конечно же, я не знала о его намерениях набрать секту из наших постояльцев! – быстро добавила она в конце.

-Как бы вы охарактеризовали его работу? Было ли нечто необычное в его деятельности?

-Ну, если можно считать необычным его настоящую увлеченность своей низкооплачиваемой работой, то да, - взяв в руки куклу в виде мальчика с матросской бескозыркой, заведующая начала машинально поправлять его головной убор. -Не могу быть уверенной в этом на сто процентов, но то ли он заряжал своей энергией постояльцев, то ли будто бы обладал неким гипнозом – пока Антон работал у нас, старики были куда более жизнерадостный. Не считая, пожалуй, нашей Порфирии Ивановны – вот у той-то в то время был настоящий траур!

-Что так?

-Эта наша «мадам de mort», как она сама себя называет, любит предсказывать остальным, когда они умрут. По правде говоря, она редко ошибается – прежде она была то ли гадалкой, то ли предсказательницей, то ли еще какой мошенницей, - за свою долгую карьеру она вдоволь изучила характеры людей и научилась их обманывать так, что никакой врач с ней не сравнится. Но пока в пансионате был Рыжков, ни одно ее предсказание не сбылось, за что она его начала люто ненавидеть. Ваши коллеги говорили мне, что причиной проверки Рыжкова стал анонимный звонок – не удивлюсь, если сама Порфирия и позвонила!

-Когда забрали Рыжкова, умерло сразу несколько пациентов, – наконец включился в разговор Лавров, слегка отойдя от того, что он назвал «приступом головной боли». -Не мог ли он отравить их?

-Нет, что вы! – замахала руками Нина Васильевна. -Скорее они потеряли тягу к жизни, когда этот человек ушел из их унылого бытия. Это были те, кто уже не мог ходить и не мог последовать за ним.

-О чем это вы?

-Ну, знаете, многие решили уйти отсюда по собственному желанию, пока здесь работал Рыжков, - слегка помявшись, ответила заведующая. -Они все утверждали, что достаточно выздоровели, чтобы вернуться домой, но однажды кое-кто мне проболтался, что поедет жить куда-то в лес, «где будет намного лучше». Я попыталась узнать больше, но постоялец поняв, что сказал лишнего, отказался отвечать на мои вопросы. У меня были подозрения, что Рыжков пытается перетянуть постояльцев в другое учреждение, но никаких свидетельств этого не было. К тому же, в тот момент у нас находилось куда больше людей, чем мы можем содержать, поэтому руководство сказало мне не заострять на этом внимания.

-И сколько же ушло за ним?

-Около пары десятков…

Лавров с Щукиным переглянулись.

-Наверное, нам стоит переговорить с этой дамой, Порфирией Ивановной? – Щукин вопросительно взглянул на комитетчика, который ограничился утвердительным кивком.

Заведующая провела их обратно в главный зал, где указала на многочисленную группу пожилых людей в западном углу, собравшуюся вокруг грузной женщины лет семидесяти, сидящую за столом с разложенными прямоугольными листочками размером с игральные карты. От внимания Щукина не ускользнуло, что желающих узнать дату своей смерти куда больше, чем решивших посмотреть военный фильм на стоящем в центре зала пузатом телевизоре, чьи слегка гнусавящие динамики надрывно гудели звуком летящих немецких самолетов в бесплодной попытке завоевать внимание аудитории. Когда же он приблизился к возбужденно галдящей подле предсказательницы толпе, то тут же понял, что страсти там кипят нешуточные – едва ли не большие, чем на мутном кинескопе.

-Сейчас моя очередь! – гневно потрясал узловатым кулаком перед своим соседом пожилой мужчина, одетый в грязную рубашку желтого цвета, коричневые брюки и истрепанные тапки. -Я жду с прошлой недели, а ты только утром подошел!

-А я виноват? – возмущался «счастливчик». -Моя карта выпала, ты же сам слышал!

-Я слышал, что выпал Дурак, и ты этого звания полностью заслуживаешь, но поступи по-человечески!

-Тише! – томным голосом произнесла предсказательница. -Если тебе, Вячеслав, что-то не нравится, то ты всегда можешь уйти, - при этих словах недовольный постоялец сконфуженно замолчал и отступил в толпу.

-Порфирия Ивановна? - деловито начал Лавров – Щукин успел обрадоваться, что тот наконец взял расследование в свои руки. -Нам нужно с вами переговорить, мы из КГБ.

Разношерстная компания воззрилась на подошедших – кто-то был одет в безбожно изношенную одежду, когда-то давно привезенную пожелавшими забыть о пожилом родственнике членами семьи, другие носили похожие на хламиды казенные халаты серого цвета, третьи носили рубашки, сшитые неким доморощенным портным из остатков простыней. Лишь Порфирия Ивановна, одетая в черное платье с прозрачной вуалью, прикрывавшей ее явно искусственные волосы вороного крыла без единого намека на седину, являла собой образец стиля и в общем выглядела так, будто находилась на светском приеме, а не в интернате для пожилых.

-Занимайте очередь и ждите, ведь помимо других комитетчиков, здесь находятся маршалы Союза, а где-то даже затесался убитый царь, - слегка улыбнулась предсказательница.

-Смешно, - без тени улыбки сказал Лавров, подходя ближе к столу и показывая удостоверение. -Но мы еще пока не ваши, так сказать, клиенты.

Тут женщина вперилась в следователя с таким видом, будто увидела какого-то давнего знакомого. Щукин покосился на Лаврова и отметил, что и на лице того, будто бы, на какое-то мгновение мелькнуло узнавание, резко сменившееся гримасой боли; комитетчик вновь начал массировать шрам на виске.

-Оставьте нас, - резко бросила Порфирия своим поклонникам, разочарованно начавшим бормотать какие-то проклятия в адрес прервавших действо визитеров. -Вы ведь тут ненадолго? – раздраженно спросила она Лаврова, когда подле них никого не осталось.

-Лишь зададим пару вопросов про Рыжкова, работавшего здесь санитаром. Вы ведь помните его? – сквозь зубы спросил следователь.

-Помню, - ответила предсказательница. -А что, собрата по проклятью потерял?

-Какому еще проклятью…

-А то ты не знаешь? Я ведь узнала тебя – это по твоей-то вине меня на два года в лагерь упекли за антисоветскую деятельность! Благо, что заступники нашлись, да срок скостили, а то ведь так бы уже в земле лежала! – с ненавистью прошипела Порфирия Ивановна.

-Помолчите! – бросил в сердцах Анатолий; он успел заметить, что Лавров вот-вот потеряет сознание от терзавшей его головной боли и успел подхватить комитетчика за долю секунды до того, как тот рухнул на землю. -Давай-ка присядь…

-Все в порядке, - замотал головой Лавров, бледный как полотно. -Схожу лишь до заведующей, нашатырку попрошу. Ты уж сам попробуй выведать у этой пройдохи, где Рыжков намеревался секту обустроить. Справишься? – и, не дождавшись ответа, поковылял прочь к кабинету Нины Васильевны.

Я старался идти как можно быстрее – догадки терзали меня не меньше, чем головная боль. О том, где находилась секта Рыжкова, в материалах предоставленного Щукиным дела не было ни слова: никто из малочисленных свидетелей так и не смог указать точное место, куда тот отправлял последователей. Тем не менее, Порфирия знала гораздо больше, чем намеревалась сказать – если она назвала меня собратом Рыжкова, то это значит, что, по ее мнению, мы как-то связаны с ним. И, хоть я не мог вспомнить ничего из прошлой жизни, что могло бы пролить свет на нашу с ним связь, то в биографии Порфирии мог быть какой-то ключ к моему прошлому, ведь, по ее словам, я был как-то причастен к ее заключению.

Дойдя до с интересом наблюдавшей за нами Нины Васильевны, я безапелляционно заявил ей, что мне нужен допуск к картотеке с медицинскими картами постояльцев, от всей души надеясь найти там хоть сколько ценную информацию. Она попробовала было поспорить, не желая пускать меня без соответствующих процессуальных документов, но я пригрозил, что проведу опрос стариков на предмет рукоприкладства в санатории (а я уже успел заметить несколько постояльцев с синяками), и тогда будут основания перевернуть здесь вообще все вверх дном, поэтому уже спустя несколько минут заведующая провела меня в пыльный кабинет, где стояло несколько картотечных шкафов.

Мне повезло, что несмотря на свой непрезентабельный вид, архив велся довольно скрупулезно: мало того, что личные дела были отсортированы по алфавиту, так еще и в каждом деле находилась краткая автобиография постояльца, написанная им лично, либо записанная с его слов (Нина Васильевна с гордостью отметила, что это ее идея – зафиксировать на бумаге период жизни постояльца до попадания в санаторий). Наскоро пролистав биографию «мадам de mort», я нашел скупую строчку о том, что она была осуждена в тысяча девятьсот сорок пятом за «антисоветскую деятельность, выражающуюся в подрывании духа раненных солдат в Иседонском госпитале № 3946».

Не найдя никаких подробностей о том периоде жизни предсказательницы (следующее, что она о себе сообщала, это то, что через три года была освобождена благодаря чьему-то покровительству), я попробовал было узнать что-нибудь у Нины Васильевны, работавшей в то время в госпитале медсестрой, но та лишь растерянно пожала плечами, пояснив, что была слишком занята своими непосредственными обязанностями по уходу за раненными, чтобы наблюдать за трущимся рядом жульем, среди которого замечала и нынешнюю постоялицу.

Решив попробовать еще раз переговорить с Порфирией Ивановной, я наскоро сделал записи в свой блокнот и собрался было уходить, как вдруг заметил в углу потемневший от старости деревянный шкаф, двери которого были опечатаны бумажными пломбами.

-Что в нем хранится? – спросил я у заведующей.

-Медкарты находившихся здесь во время войны солдат, - ответила женщина. -Их должны были забрать еще после свертывания госпиталя, но отчего-то так и не вывезли.

-Откройте, - прошептал я; нутро подсказывало мне, что я обязан заглянуть в эти дела.

Нина Васильевна неохотно открыла шкаф, где друг на друге стояли картонные коробки, до отказа набитые небрежно заполненными медицинскими картами. Здесь, в отличие от остального архива, не было того упрощающего поиск порядка, однако медкарты все же были расфасованы по годам поступления раненных в госпиталь. Отыскав коробку с надписью на боку «1945», я начал перебирать пожелтевшие документы и вдруг нашел то, от чего голову пронзила такая острая боль, что я жалобно заскулил.

-С вами все в порядке? – с опаской спросила заведующая.

-Позовите… позовите моего коллегу, - выдохнул я, подавив отчаянное желание попросить какого-нибудь мощного обезболивающего. -Нам пора идти.

Заведующая бросилась за Щукиным, пока я спешно дописывал в мемуары то, что вычитал в раскрытой медицинской карте с моим именем: в феврале сорок пятого, после боев в Познани я был экстренно госпитализирован в госпиталь № 3946 со сквозными ранениями тела от крупнокалиберного оружия. Вместо результатов лечения же было указано, что «Вячеслав Лавров самовольно покинул госпиталь через три дня после поступления». Эта фраза была выделена красной пастой, словно и сам записывающий не мог поверить в сей маловероятный факт.

Продолжение.

-Есть, я нахожусь сейчас прямо в нем! Пришлите кого-нибудь, - чуть ли не простонал в трубку Антон.

-Вы вместо того, чтобы тратить мое время, лучше бы сняли ролик о том, как вы любите свой дом, - произнес дежурный. -До свидания!

Архиреев, округлив глаза, смотрел на свой телефон, гадая, то ли полицейский решил продемонстрировать своеобразное чувство юмора, то ли это очередной «глюк».

«А что, если он заодно с Николаем? Это значит, что тот уже совсем скоро узнает о моих открытиях и может попытаться избавиться от меня. Нужно срочно что-то предпринять».

Первым делом Антон заблокировал входную дверь, придвинув к ней стоящий в прихожей шкаф для одежды и прижав его тяжелым комодом. Как следует обследовав все стены на предмет потайной двери, куда мог бы проникнуть управдом, или его присные, он на всякий случай прикинул расстояние до земли от окна и решил, что вариант побега, при котором будут переломаны все его кости, он оставит на самый крайний случай. Проверив скорость интернета, Архиреев включил прямую трансляцию, решив попросить помощи у своей многочисленной аудитории.

-Прошу, если кто-то слышит меня, то пришлите мне помощь! – кратко рассказав о последних событиях молил Антон, глядя в равнодушный глазок камеры телефона, стоящего на столе в гостиной. -Боюсь, что нахожусь в смертельной опасности, потому что… - он умолк, увидев на левой руке двух лоснящихся на свету червей, занявших место указательного и среднего пальцев, полностью погрузив их в свое чрево.

Он попробовал было стряхнуть тварей, а затем, переборов отвращение, снять их правой рукой, однако те держались на своих местах чрезвычайно крепко; более того, они, будто имея бездонное чрево, вдруг начали медленно продвигаться вперед, явно намереваясь полностью заглотить ладонь своими присосками, где можно было рассмотреть маленькие челюсти, отчего-то не причиняющие боли. Недолго думая, Антон схватил лежащий на столе нож (он не знал, откуда там взялся этот даже не нож, а скорее топорик, предназначенный для разделки мяса, но он оказался как нельзя кстати) и в два взмаха отрубил от своей ладони неизвестных биологии червей, явно намеревавшихся стать частью его тела.

Красная пелена боли застлала Архирееву глаза, и он рухнул на пол, баюкая изуродованную руку. Прошло какое-то время, прежде чем он смог несколько прийти в себя и остановить кровь, кое-как перевязав раны наволочкой подушки. Наконец он нашел силы, чтобы подойти к столу и взять телефон в надежде, что кто-нибудь из его преданных фанатов уже отправил ему на помощь полицейских.

Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что трансляция остановлена, а при попытке войти в канал вылазит уведомление о том, что «канал забанен за жестокий контент».

-Что за черт, - прошептал Антон, но тут страшная догадка мелькнула в его голове, и он медленно перевел взгляд на лежащих на столе червей, расправу с которыми в подробностях запечатлела камера его телефона. На столе лежали его пальцы.

«Окно! Нужно прыгать в окно!» - забилась паническая мысль в его находящемся на краю сумасшествия мозгу. «Только так можно выбраться!».

Со старой оконной рамой, и без того нехотя поддающейся попыткам ее открыть, лишившийся двух пальцев Антон справился далеко не сразу. Когда же он все-таки умудрился распахнуть ее, залив начавшей сочиться из-под импровизированной повязки кровью подоконник и заляпав стекло, кто-то с улицы громко позвал его по имени.

«Неужели кто-то все же приехал» - изображение перед глазами Антона плыло от потери крови и вновь начавшей пульсировать боли в потревоженной конечности, поэтому он не мог толком разглядеть мужчину, активно жестикулировавшему в попытке привлечь внимание блогера.

-Мне нужна помощь, - с трудом прохрипел Архиреев, обращаясь к сливавшемуся в его глазах в светлое пятно из-за своей белой рубашки незнакомцу. -Дом проклят!

-Не слышу! – прокричал тот, подходя ближе.

-Сейчас, - прошептал Антон и, зацепившись стопами за проходившую под подоконником батарею и опираясь на края рамы руками, высунулся чуть ли не по пояс в окно.

-Этот дом… - собрав все силы, хрипло крикнул он; но тут его зрение резко прояснилось, и он увидел внизу не участливого фаната, а криво ухмыляющегося Николая, - этот дом самый лучший в мире! – неожиданно вырвалось против воли изо рта Антона.

***

-Есть ситуации, когда сопротивление не только бесполезно, но и вредно для здоровья, - говорил ведущий популярного ток-шоу своему гостю – с безучастным видом сидящему бледному мужчине лет тридцати, одетому в слишком большой для него строгий костюм. -Вы же это понимаете?

Ответа Антон не слышал. Он теперь мало что слышал, понимал и, уж тем более, делал самостоятельно: некая сила полностью управляла его телом и разумом. Временами, правда, он будто бы умудрялся вырываться из-под всепоглощающего контроля, но этих кратких моментов ясности было недостаточно для того, чтобы противостоять Дому. К тому же, назвать эти вспышки пробуждения было трудно назвать приятными: как правило Антон оказывался полностью дезориентированный непонятно где, непонятно, чем занимающийся. И если первое время он даже пытался что-то предпринимать – как минимум прекратить те ужасные вещи, что он делал по воле Дома, - то теперь уже желал как можно быстрее вернуться в темное безвременное нигде, где большую часть времени пребывал его разум с недавних пор.

Вот и теперь наступил один из тех теперь уже нежелательных моментов пробуждения, когда Антон не понимал, как получилось, что перед ним на диване сидит бывшая жена и что-то настойчиво у него спрашивает под бормотанье телевизора.

-Так что же такое ты хотел мне показать, что поможет нам возобновить отношения? – в голосе Ники, всегда хотевшей спасти брак, сквозила надежда, приправленная некоторой долей недоумения. -И что это вообще за странное место – неужели ты теперь живешь тут?

-Угу, - промычал Антон. Он мог бы попытаться предупредить ее, но знал, что это бесполезно. Тем более, что за столь явную дерзость его безмятежное «нигде» могло приобрести зловещие красные оттенки, наполнившись его болью.

-Ты говорил что-то про подвал. Мы что, пойдем прямо туда?

При этих словах ужасное понимание пронзило истерзанный разум Антона – понимание того, что Дом хочет стать еще выше. Он понял, что уже скоро Ника станет частью этих стен, если он не предупредит ее, наплевав на ожидающие его адские муки.

-Да, мы пойдем туда прямо сейчас, - при виде разом остекленевшего взгляда бывшего мужа Ника вздрогнула, но все же пошла следом за ним.

Конец.

И вот, в тот момент, когда он уже был готов открыть интернет не для поиска очередной идеи для канала, а для поиска вакансии в офисе, ему на электронную почту вдруг написал один из преданных фанатов, с просьбой проверить дом на окраине Исетска.

«Есть один дом, одиноко стоящий в самом конце Ремесленной улицы, возле которого я повадился одно время гулять с собакой. Снаружи он не выглядит особенно жутким или заброшенным, но есть кое-что загадочное, связанное с ним: на протяжении двух последних дней я начал замечать, как в одной из квартир на пятом этаже стоит фигура мужчины, при виде меня начиная зажигать и гасить свет. Поначалу я не придал этому внимания, однако вскоре мне пришла мысль, что это может быть какой-то сигнал; оказалось, что незнакомец подает сигнал SOS, будто бы прося о помощи.

Но дальше еще загадочнее: когда я попал внутрь этого дома и обратился в ту квартиру, то хриплый мужской голос, ответил, что никакая помощь ему не требуется, а свет он включает из-за навязчивого расстройства. Я уже собрался было уходить, как он вдруг начал приглашать меня поселиться в одной из пустующих квартир за какие-то копейки, едва ли не захлебываясь от восторженных описаний жизни в этом доме, хотя я бы не сказал, что это дом мечты: на пятом этаже стены были покрыты какой-то мерзкой, кашеобразной слизью. В тот момент мне стало жутко, и я бросился прочь, услышав позади себя, как безумец начал открывать дверь, то ли для того, чтобы продолжить петь дифирамбы этому чертовому дому, то ли для того, чтобы поселить меня там насильно.

Когда я уже почти выбежал на улицу, возле подъездной двери дорогу мне попыталась перегородить одетая в тряпье бабка, без каких-либо предисловий начавшая говорить все то же самое, что и говорил мне тот невротический любитель морзянки, словно они проигрывали одну и ту же запись.

Может быть, тебе стоит обратить внимание на эту историю?».

-Интересно, - сказал сам себе Антон. -Но если и это окажется какой-нибудь ерундой, то я тут же удалю канал!

***

Типичный пятиэтажный дом из панельных блоков, одиноко стоявший в тупике Ремесленной улицы в окружении ржавых гаражей и развалин брошенных частных домов, ничем особенно не отличался от своих собратьев, в великом множестве понастроенных по всему городу. Скорее наоборот - внешне он выглядел даже менее мрачно, чем какая-нибудь затерянная в трущобах рабочего района «хрущевка», потемневшая от старости. При виде столь безобидной наружности объекта своего исследования, не сулящей ничего загадочного и ужасного, Архиреев упал духом и готов было сесть обратно в машину, чтобы убраться прочь, однако все же пересилил раздражение, направившись к единственному входу, расположенному прямо посередине дома.

Внутри взору Антона представились убегавшие в противоположные стороны длинные коридоры, выкрашенные в «казенный» зеленый цвет стены и множество дверей, ведущих в небольшие, судя по всему, квартирки.

— Это бывшее общежитие, - произнес вежливый голос от лестничного пролета. -Но не нужно думать, что бурное прошлое оставило след на нашем прекрасном доме – он прекрасно обслуживается и лишь становится лучше день ото дня.

-Я так и понял, - пробормотал блогер, рассматривая интеллигентного вида мужчину, одетого в выглаженные черные брюки со стрелками и белую рубашку. -Это с вами, должно быть, я разговаривал по телефону.

-Верно, - кивнул мужчина. -Николай, к вашим услугам. Я здесь вроде управдома – присматриваю за порядком и помогаю новым жильцам освоиться. Итак, вы хотели бы посмотреть ту «однушку» с мебелью из тика, верно?

-Да, все так. Скажите, цена указана верная, или это маркетинговый ход? Ведь две тысячи рублей за жилье с такой роскошной обстановкой… это выглядит подозрительно, - как можно более невинно спросил Антон.

-Цена верная, - улыбнулся Николай. -А столь низкая она по той причине, что наши жильцы помогают, в свою очередь, дому жить. Впрочем, вы все узнаете позже. Кстати, может быть вам посмотреть двухкомнатную квартиру? Возможно, ваша семья захочет переехать сюда?

-С чего вы взяли, что у меня есть семья? – нахмурился блогер. -Я холост.

-Ох, прошу прощения! Меня ввело в заблуждение ваше кольцо на правой руке, похожее на обручальное… В любом случае, я для начала покажу вам более просторный вариант, нежели приглянувшийся вам – в вашем возрасте семьей обзаводятся в мгновение ока!

«Управдом» начал подниматься по лестнице, жестом позвав за собой растерянного Антона, мельком взглянувшего на свою руку, где не было никакого кольца вот уже полгода.

-Итак, у нас есть несколько правил, обязательных для всех жильцов, - говорил Николай, пока они с Антоном поднимались на четвертый этаж, после чего долго шли в самый конец левого коридора. -Первое – о Доме можно отзываться только хорошо. Второе – на жизнь в Доме нельзя никому жаловаться. Третье – запрещено фотографировать или снимать видео внутри Дома и делиться материалом с кем бы то ни было. Четвертое – ни в коем случае не пытаться проникнуть в подвал.

Они остановились возле деревянной двери, и Николай начал искать подходящий ключ в увесистой связке, выуженной из кармана брюк. В тот момент, когда он наконец нашел ключ, в нескольких метрах от них о стену громыхнула распахнутая со всей силы дверь в соседнюю квартиру, заставив Антона от неожиданности чуть ли не подпрыгнуть на месте. Из квартиры, где кто-то громко говорил, вывалилась худенькая девушка в бежевой пижаме, тут же вскочив на пол и начав сильно размахивать руками в стороны, словно отгоняя видимые лишь ей сущности.

-А сегодня в гостях у нас очередная героиня, до сих пор не понявшая, что сопротивление бесполезно! Встречайте – Елизавета Васильева! – доносились странные фразы из квартиры девушки, которую в этот момент начало болтать из стороны в сторону, то и дело ударяя о противоположные стены.

Антон ринулся было на помощь бедняге, однако дорогу ему преградил «управдом»:

-Пятое правило – не приближаться к другим жильцам, когда видите нечто подобное. У Лизы необычная форма эпилепсии, но сейчас приступ пройдет, - стоило ему это произнести, как девушка резко замерла, а затем, как ни в чем не бывало, направилась по коридору в сторону лестницы.

Николай подошел к квартире девушки и аккуратно запер дверь на ключ.

-Прошу прощения, такое иногда с ней бывает. Есть еще несколько жильцов с подобными болезнями, поэтому когда увидите чей-то приступ – не переживайте, он пройдет сам.

-Кто это говорил там, в квартире? – спросил ошеломленный увиденной картиной Антон. -Почему он не пришел ей на помощь?

-Потому что это самый обычный телевизор, - засмеялся Николай. -Есть у Лизы привычка слушать на полную катушку довольно странные передачи.

Антон медленно кивнул, будто удовлетворившись объяснением, а сам подумал, что этот дом, судя по всему, будет первым по-настоящему загадочным местом в его блогерской карьере.

-Скажите, - нервно сглотнул он, - а с чем связано существование столь странных правил? Будто у вас здесь какая-то… секта? – вдруг догадался Архиреев.

-Вы правы, у нас здесь секта, - продолжая улыбаться, Николай распахнул дверь перед новым жильцом, приглашая войти внутрь квартиры, - секта счастливых жильцов! А вообще, - разом посерьезнел он, -счастливы люди не там, где идеальные условия, а где все довольны имеющимся. Думаю, уже в скором времени вы поймете целесообразность наших Правил. И в конце концов, - добавил управдом, - вас же никто не заставляет тут оставаться, не так ли?

***

-Не забывайте следить за новыми выпусками – уверен, нас ждет еще много чего интересного и пугающего! – с этими словами Антон остановил видеосъемку на телефоне.  

Монтируя ролик для загрузки в Сеть, связь с которой его гаджет с трудом нащупывал в этом полном странных жителей доме, Архиреев понял, что впервые ничего не приукрасил и не приврал в попытке сгустить краски вокруг исследуемого им объекта, а наоборот – кое-что утаил. Конечно, он рассказал про выдуманные безумным «управдомом» запреты и правила, в деталях описал инцидент с живущей по соседству девушкой и показал обстановку своей однокомнатной квартиры, похожей на типичную холостяцкую берлогу с односпальной кроватью и минимумом предметов мебели, но не упомянул две вещи.

Во-первых, он не поведал своим зрителям того, что ответил Николай в ответ на его осторожный вопрос о последствиях для жильца, в случае нарушения им правил.

«Жить станет… труднее» - многозначительно произнес мужчина, буравя Архиреева взглядом серых глаз.

А во-вторых, он не только не упомянул, но и старался даже не думать о том, что ощутил, когда Николай протянул ему для подписи договор аренды после того, как показал квартиру. Сам договор не представлял из себя ничего особенного – по крайней мере, ничего неординарного Антон в нем не заметил, бегло пробежав глазами по тексту от начала и до конца, - однако в тот момент, когда он решил было не связываться с этим местом и уйти прочь, вдруг включился висящий на стене напротив кровати телевизор и загремел на всю гостиную:

«Подпиши! Подпиши! Подпиши!».

«Вы на пульт наступили» - невозмутимо сказал Николай, не обращая внимания на рекламный ролик, настойчиво советующий подписать договор с юристом, «способным аннулировать все кредитные договоры».

Архиреев глянул себе под ноги и увидел под правой ступней тонкий пульт от телевизора, на который до той поры совсем не обращал внимания, пребывая в смятенных чувствах. Он поднял пульт, выключил телевизор, а затем, поддавшись порыву неясной природы, одним движением схватил договор и поставил подпись заботливо протянутой Николаем шариковой ручкой.

За окном стемнело, когда ролик наконец загрузился на видеохостинг. Спустя полчаса, когда канал начал трещать от наплыва зрителей, Антон без отслеживающих статистику специальных сервисов (которыми обычно активно пользовался) понял, что выпуск о «Самом лучшем доме» имеет оглушительный успех, невиданный им прежде, даже в самые лучшие для канала времена. Воодушевленный, он решил не возвращаться домой к жене и ребенку, а переночевать в этом странном месте, попробовав снять что-нибудь интересное.

Долго думать над темой для следующего выпуска не пришлось: Архиреев решил попытать удачу и попробовать застать ту несчастную девушку, страдавшую, со слов Николая, неким недугом.  

Запустив на телефоне прямую видеотрансляцию, он вышел в коридор, стены которого в тусклом свете редких ламп приобрели мрачный болотный оттенок, после чего подошел к соседской двери и тихо постучал. Не дождавшись ответа, Антон занес было руку для того, чтобы постучаться еще раз, как совсем рядом раздался незнакомый голос молодого мужчины:

-Ее нет дома.

Растерянный блогер, не слышавший шагов незаметно приблизившегося незнакомца, резко развернулся, направив камеру телефона на молодого мужчину лет двадцати пяти, одетого в синие джинсы и зеленую футболку. Лицо с широкими скулами, узкими губами и глубоко посаженными глазами, вперившимися в Антона стеклянным взглядом, показалось ему знакомым, хоть он и никак не мог вспомнить, где видел этого человека.

-Хорошо, - пробормотал Архиреев, почувствовавший себя неуютно под этим пристальным пронизывающим взглядом, словно пытающимся прочитать его намерения. -Зайду в другой раз.

Он быстро пошел по направлению к лестнице и уже собирался было спуститься на один пролет вниз, чтобы как можно быстрее оказаться подальше от незнакомца с леденящим кожу взглядом, как вдруг вспомнил, где мог видеть этого человека раньше. Открыв на телефоне электронную почту, Антон пролистал поток бессмысленных, по большей части, сообщений, найдя то самое, где ему предлагалось посетить дом, жильцом которого он совсем недавно стал. Увеличив аватарку отправителя настолько, насколько это было возможно, он тут же понял, почему лицо загадочного соседа показалось ему знакомым – если не считать остекленевшего, словно загипнотизированного взгляда, оно ничем не отличалось от лица, изображенного на фотографии отправителя.

Взбежав обратно на четвертый этаж, Антон застал своего преданного подписчика и, по совместительству, теперь еще и соседа, на том же месте, где несколько минут назад между ними произошел краткий диалог – молодой человек с потухшим взглядом выглядел так, будто некто, управлявший извне его волей, внезапно оставил его, переключившись на более важные дела.

-Это ведь ты мне посоветовал сюда приехать, ведь так? Эй! – начав терять терпение при виде бессмысленно озирающегося мужчины, Антон схватил его за локоть и резко встряхнул. -Я тот блогер, Антон Архиреев!

-Кто? Ах, да, советовал, - медленно произнес молодой человек, выглядевший так, словно только что очнулся от крепкого сна. -Но я бы, наверное, хотел бы предупредить, что этот дом медленно берет под контроль… - он что-то неразборчиво зашептал.  

-Что? Говори!

-Этот дом – самый лучший в мире! – неожиданно твердо заявил подписчик Архиреева.

-Ну тебя! – Антон с трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть соседа, взгляд которого вновь стал таким же стеклянным, что был у него прежде, во время первой встречи.

Решив выйти на улицу подышать свежим воздухом, подальше от странного дома и его не менее странных жителей, Антон спустился на первый этаж, по пути взглянув на темневшую под лестницей дверь, ведущую, судя по всему, в подвальные помещения; на ступенях, сбегавших к хлипкой на вид деревянной двери, лежала какая-то тряпка. Приглядевшись к обрывку светлой ткани, Архиреев отметил, что цветом она походит на бежевую пижаму Елизаветы Васильевой, словно девушка в какой-то момент то ли случайно, то ли намеренно оторвала манжету по пути в подвал, в который, в соответствии с безумными правилами, установленными не менее безумным «управдомом», было строго запрещено спускаться. В тот момент, когда блогер навел камеру на таинственную «запретную зону», из-за слегка приоткрывшейся, словно от дуновения ветра, двери, вдруг раздался утробный лязгающий гул, размеренное звучание которого на мгновение заглушил пронзительный женский вопль, оборвавшийся столь же резко, как и возник.  

-Показалось, наверняка показалось, - пробормотал Антон, пожелавший как можно скорее оказаться подальше от этого места, вызвавшего всплеск активности у него на канале. -Может быть какая-нибудь труба от ветра резонирует или еще что в таком роде, - он продолжал говорить сам с собой, в глубине души надеясь, что слабые аргументы, прозвучав вслух, смогут заглушить противный голос совести, требовавшей как можно скорее проверить подвал.

-Впрочем, вызову, на всякий случай, полицию.

С этими словами Антон вышел на улицу, и уже собирался было прервать трансляцию для того, чтобы позвонить в дежурную часть ближайшего ОВД, как вдруг увидел, что некий анонимный пользователь отправил ему донат с сообщением:

«Проверь подвал сам и скину в три раза больше».

Даже первоначальная сумма была чрезвычайно внушительной – настолько, что перекрывала треть прошлогоднего годового дохода Антона. Постояв несколько минут в нерешительности, разглядывая совершенно прозаичный пейзаж городских задворок с будто бы пережившими авиационную бомбардировку дорогами и полными собачьих испражнений подобиями газонов, он развернулся и пошагал обратно - на улице все произошедшие в «самом лучшем доме» события казались уже не столько пугающе иррациональными, сколько смехотворно каламбурными, поэтому обещанная награда однозначно стоила того, чтобы вернуться назад.

Была, правда, одна вещь, заставившая Антона сильно замедлить шаг и поколебаться в своей решимости: дом будто бы стал выше. Конечно, Архиреев не пересчитывал этажи один за другим, когда впервые оказался в тупике Ремесленной улицы, но все это время был уверен, что дом имеет пять этажей, а не шесть, как видел теперь. Тем не менее, от идеи «послушать резонирующие трубы» (как он настойчиво называл про себя поход в подвал) за сумму с шестью нолями он не отказался, поэтому закрепив на груди телефон с включенной камерой, направился внутрь.

«Видать, чересчур впечатлительным я стал. Глядишь, скоро точно так же, как и герои моих сюжетов, в брачном зове выпи буду слышать вопль нечистой силы…».

Дверь в подвал все также была приоткрыта, однако теперь из-за нее не доносилось ни звука. В слабом свете редких ламп, Антон спустился по лестнице вниз и оказался в начале уходящего вдаль длинного коридора, большая часть свободного пространства которого была занята множеством труб различного диаметра, буквально увивавшими потолок и стены. Пробираясь сквозь это нагромождение коммуникаций, Антон то и дело отмечал работу нерадивых сотрудников коммунальной службы, решивших сэкономить на нормальном гидроизоляционном материале и использовавших вместо него обычные предметы одежды. Проходя под очередной аркой из труб, обмотанных чьими-то футболками и джинсами, он почувствовал, как ему на лоб попала увесистая капля, упавшая с переполненного влагой тряпья.

Архирееву казалось, что он идет уже вечность по этому мрачному бесконечному коридору, уходившему будто бы далеко за пределы дома, однако взглянув на часы, к огромному удивлению обнаружил, что прошла всего минута с того момента, как он открыл ведущую в подвал дверь. Впрочем, за обещанный гонорар он продолжал бы идти даже в том случае, если бы подвал проходил под всем городом.

Наконец впереди показалось широкое помещение, в дальнем конце которого высилась темная громада устройства неясного назначения, похожая на плод фантазии кровожадного инженера, мечтавшего стать дантистом: отдаленно напоминающий стоматологическое кресло ленточный конвейер, имевший в нижней части подставку для ног несчастного «пациента», верхним концом уходил в пасть цилиндрообразного станка, ощеренного множеством зубьев и пил, застывших будто бы в немой ухмылке при виде человека. От станка отходило несколько толстых труб, в дальнейшем делясь на более мелкие и распространяясь по поверхностям подвала в замысловатом порядке сложной конструкции.

-Что еще за чертовщина? – прошептал изумленный Антон, прежде не видевший ничего подобного, несмотря на свою «специализацию» на неизведанных и таинственных фактах.

Стараясь запечатлеть махину получше, он обошел ее по дуге, при этом стараясь не подходить слишком близко. Было ощущение, что ее совсем недавно кто-то помыл: на корпусе не было видно ни пылинки, а стальная «челюсть» отблескивала в электрическом свете. Догадка Антона подтвердилась, когда он увидел ведро возле задней стенки загадочного станка, где лежала тряпка, чересчур похожая на бежевую пижаму виденной им несколько часов назад девушки с, якобы, эпилептическим припадком.

-Здесь творится что-то неладное; хоть девушку я не нашел, но все указывает на то, что она сюда спускалась, - начал записывать Антон, сняв телефон с груди и включив фронтальную камеру. -В любом случае, ваше пожелание спуститься сюда я выполнил, а дальше уже пусть разбираются компетентные… Черт! – несколько упавших на лоб увесистых капель с одной из протекающих труб на потолке заставили Антона вздрогнуть от неожиданности.

Отойдя в сторону, он посмотрел наверх: подтекающая труба была перевязана белой рубашкой, по которой растекалось темно-бурое пятно от сочившейся из трубы жидкости, грозившей вот-вот начать литься с потолка тонким ручейком. Вытерев лоб рукой, Антон перевел взгляд на ладонь и увидел, что она запачкана кровью. В этот момент и без того слабый свет подвального освещения замигал, будто бы от перепадов энергии; вслед за этим раздался утробный гул приходящих в движение механизмов, сопровождаемый лязгом зашевелившихся стальных зубьев станка, словно почуявшего близкую добычу.

«Я голоден» - прозвучал в голове Архиреева слабый, но настойчивый чужой голос.

Антон бросился прочь, стараясь убраться как можно дальше от этого проклятого места и ужасного голоса, заставлявшего мозг разрываться от боли. Всплеск адреналина позволял ему нестись по узкому коридору, не врезаясь ежесекундно в лианы коммуникаций, даже несмотря на то и дело мигающее освещение. Обратный путь показался Антону в разы короче, чем вначале – довольно быстро он оказался у подножия лестницы, ведущей наружу.

«Но ты придешь чуть позже» - прозвучало ему вслед; но теперь грубый, режущий слух голос раздался не в его голове, а откуда-то из глубин подвала «самого лучшего дома».

Взлетев по лестнице, Антон рванул было к входным дверям, однако к своему изумлению обнаружил вместо них голую стену, выкрашенную в зеленый цвет. Он был уверен, что выход из подвала был лишь один – длинный коридор, оканчивающийся «голодным» станком, нигде не ответвлялся в сторону; таким образом, заблудиться и выйти где-то в другом месте, кроме как напротив ведущей на улицу двери, Антон не мог. И тем не менее, это было так.

В тот момент, когда он лихорадочно соображал, куда ему пойти дальше, стены будто бы начали едва заметно вибрировать, издавая слабый гул; спустя несколько мгновений блогер начал различать в этом бетонном пении отдельные слова.

«Навсегда».

«Станешь».

«Частью».

Не помня себя от ужаса, он побежал на второй этаж, намереваясь открыть окно и выпрыгнуть на подъездный козырек, однако вместо окна, в существовании которого он мог поклясться, ему вновь предстала стена, словно весь дом теперь представлял собой единый монолит без окон и дверей. Будучи готовым спрыгнуть уже и с довольно высокой высоты третьего этажа, лишь бы побыстрее оказаться подальше от этого места, Архиреев преодолел еще один лестничный пролет только для того, чтобы запаниковать еще больше.

-Что, галлюцинации измучали? – спросил кто-то хриплым голосом позади лихорадочно ощупывавшего стену Антона, чудом сумевшего подавить истошный вопль.

Резко развернувшись, Антон был уже готов наброситься на очередного безумного жителя «лучшего дома» и заставить его показать выход наружу, пусть для этого даже и пришлось бы применить силу, но вместо очередного «зомби» со стеклянным взглядом, блогер увидел самого обычного бродягу, тащившегося куда-то по коридору со своим небогатым скарбом в виде пакета из «Пятерочки», набитого грязным тряпьем.

-Я тут иногда ночую на чердаке, дак такого насмотришься, когда очередной выброс газа случается.

-Выброс газа?

-Да, тут где-то периодически травит газовая труба, отчего могут случаться галлюцинации, - пояснил бродяга. -Первые разы может быть страшновато, а потом ничего – уже и определенное удовольствие начинаешь получать. Главное, переждать сию фантасмагорию где-нибудь в безопасном месте, а потом можно отправляться по своим делам.

-Ах, вот оно что!

Антона охватило такое чувство теплоты по отношению к этому бродяге, объяснившему причину творившихся последнего часа ужасов, что он готов был его обнять и расцеловать, но, заметив обилие насекомых, ползающих по рваной одежде, решил все же не поддаваться порыву чувств, решив ограничиться рукопожатием. Он протянул было руку, стараясь не выказывать признаков брезгливости, однако вид ладони, выпростанной из грязного рукава того, что когда-то было осенним пальто, заставил Антона притвориться, будто он всего лишь хотел отряхнуть свои запылившиеся во время подвальных похождений джинсы.

Не в силах оторвать взгляда от похожих на пиявок мерзких черных червей, усеивавших заскорузлую кожу бродяги, Антон постарался внушить себе, что это все лишь плод воображения отравленного газом мозга.

-Ну, я пойду, - быстро сказал он и направился на верхний этаж, решив добраться до своей квартиры и переждать там «фантасмагорию».

На последней ступеньке он обернулся, чтобы последний раз взглянуть на единственного нормального (по крайней мере, не несущего чушь про «самый лучший дом») обитателя этого места, и тут же сильно пожалел об этом: на том месте, где мгновение назад стоял бродяга, теперь был лишь прислоненный к стене пакет из «Пятерочки» и игравшие роль незатейливой одежды лохмотья, из-под которых в огромном количестве медленно выползали жирные черные черви, неспешно направляясь к лестнице вслед за Архиреевым.

«Глюк, просто глюк!» - повторял Антон незатейливую мантру до тех пор, пока не оказался в своей квартире, выглядевшей абсолютно так же, как и в первый раз.

Продолжение

Сотр мог примерно понять, о чем говорит его брат. Всем лесным жителям было известно, что способность камлать — то есть общаться с богами, - передается не по праву рода, а достается спонтанно. Кто-то говорил, что сам Нуми-Торум выбирает тех, кто будет понимать его самого и его родню, в то время как другие утверждали, что этим мелким для Верховного делом занимается его брат Мир-Суснэ-хум, кующий души в Мировой кузнице. Однако все сходились во мнении, что когда ты начинаешь в пении птиц слышать человеческую речь, а в россыпи листьев видеть будущее — тебе пора собираться и уходить на Лысый остров, что макушкой торчит посреди Холат нюр, мертвого болота.

Там, на куске неверной почвы, что высилась посреди тухлой воды, жил Многоликий шаман, считавшийся проводником между богами и людьми, начавшими слышать обрывки их разговоров. Он помогал своим новым соратникам понять, чего от них хотят боги и направлял туда, где новоиспеченные шаманы пособляли им в поддержании мироздания. Кого-то посылал в далекие урманы злобных кулей таежных увещевать, к людям не подпуская; кого-то - на заросший уремой берег ледяного Песера следить, чтобы Луи-вот-ойка не увел всю рыбу к себе в Полуночное море, засасывая реку через устье; ну а в редких случаях снаряжал новоиспеченных шаманов в какой-нибудь гибнущий от неудовольствия родни Нуми-Торума павыл, подсказывать жителям, как себя правильно вести, погибель на себя не навлекая.

Сам же Многоликий почитался в Сайрыне как полубог. Ведь он не только в сохранении творения Верховного участие принимал, но и более незначительных, по сравнению с этим великим делом, забот не чурался. И вытяжкой из кедра с кусочком желтого металла новорожденных кормил, помогая им душу обретать; и с умершими мог говорить, радуя родственников общением с близким. Поэтому каждый визит одетой в волчью шкуру фигуры с огромной маской из лиственницы на всю голову, на лице, затылке и по бокам которой были изображены личины, воспринимался как праздник, а семьи тех, кто ушел к нему на Лысый остров, поздравляли и вручали подарки.

Микув наскоро собрался, мягко, но настойчиво отстраняясь от стремившейся заключить его в крепкие объятия рыдающей матери, пожал руку отцу, потрепал брата по голове и ушел в ночь.

И потянулась жизнь размеренно, как речной плес. Соседи не изменили давней традиции, одарив семью Сотра подарками: старая Евья, известная своими руками, которые шила достойные древних сыпырцев одежды, подарила главе семейства лузан, а его супруге ягу из перьев гагарьих шеек; ловкий Кантыха, что славился уменьем зверя даже среди густого сосняка в глаз бить, принес чучело рыси, что на дом удачу привлекала; удачливый Нярох сплел сети для ловли рыбы из тончайших веток лиственничного менква, стоящего омертвевшим деревом после лесного пожара. Казалось бы, живи и наслаждайся жизнью, что, собственно, и делал Сотр, немного завидуя брату, ткавшему, где-то в спрятанных от человеческих ног месте кружево Срединного мира, как Евья юбки из волчьих шкур. Он собирал грибы да ягоды в удобном лузане, вылавливал богатую добычу из студеного Тагта с помощью сетей из сгоревшего менква, горделиво выпирал грудь при виде девчонок, начинавших перешептываться с друг другом, едва завидев брата ушедшего к Многоликому. Но было кое-что, отравлявшее его радость.

-Верни его, верни, - заклинала на Божьей поляне деревянную статую Нуми-Торума мать Сотра.

Ее старший сын покинул павыл всего полгода назад, но внешне она постарела на десяток зим, как будто бы жила в своем мире, где время бежало во множество раз быстрее.

-Неужто не обойтись без него? Неужели нет никого, кто лучше справится? Ты скажи, что принести тебе, я принесу. Но только верни Микува, верни…

В ту ночь Сотр стоял в тени разлапистой ели и недоумевающе смотрел на мать. Когда освещавшая единственную комнатуизбы свеча потухла, он не уснул, как это обычно бывало после целого дня, проведенного на реке. Была этому весомая причина — расцветшая к своей шестнадцатой зиме Энтель, которую он увидел на берегу пока собирал сети, куда девушка пришла набрать воды. Думая о чернокосой красавице, Сотр пролежал в углу за медленно остывающим чувалом на подстилке из оленьих шкур целых два шага бледного Этпос-ойки по звездной кузнице Мир-Суснэ-хума, когда услышал, как пол тихо скрипнул под легкой ногой — он безошибочно узнал поступь матери.

Поначалу Сотр не обратил на это особого внимания, решив, что та собралась в отхожее место. Но затем, увидев, как Урнэ накидывает на плечи малицу и натягивает на ноги утепленные лисицей кожаные поршни, понял, что мать собралась в намного более дальний путь, чем на задний двор дома. Когда мягко захлопнулась входная дверь, он подскочил к затянутому рыбьим пузырем небольшому оконцу и, сквозь искажавшую изображение поверхность, увидел, как мутный силуэт, освещенный лунным светом, разматывает лиственничную сеть для ловли рыбы, повешенную для просушки Сотром на вешала.

«Она что, рыбу решила в ночи половить?» - мысль заставила Сотра поперхнуться от нервного смешка.

Оглянувшись на отца, который спал так же крепко, как и прежде, юный вогул скользнул на улицу, бодрящую стылым октябрьским воздухом. К его удивлению, мать направилась не к начинавшему по утрам стягиваться льдом у берегов Тагту, а по натоптанной тропе, ведущей через косматый лес к Божьей поляне. Когда Сотр понял, куда идет Урнэ, его охватили недобрые предчувствия.

И вот он наблюдал, как тонкая фигура стоит в окружении деревянных изваяний, будто бы наклонившихся к ней в попытке получше расслышать просьбу к самому могущественному из них — Нуми-Торуму. Когда женщина решила, что слов достаточно, она сбросила в яму для даров, вырытую у основания высоченного, ростом с дерево, идола лиственничную сеть. Сотр еле сдержал крик ужаса, ведь этой сетью выуживал из реки столько рыбы, сколько иной рыбак и за неделю не мог наловить. А теперь тонкая паутинка из веток лежала возле «ног» Верховного, и никто не смог бы ее забрать.

Мать прошла мимо спрятавшегося в тень лесного заплота Сотра, а он, придя в себя, в обход нее рванул к дому, чтобы успеть первым. Убегая прочь от поляны, он хорошо услышал в ночной тиши, как в жертвенной яме что-то заворочалось, зашуршало обваливающейся землей, забирая принесенный дар.

Отцу Сотр ничего не рассказал. Во-первых, стыдно было признаться в том, что он следил за матерью, словно злобный куль, а во-вторых, не хотел рассказывать хоть кому-то о том позоре, что навлекала на их род Урнэ, упрашивавшая богов изменить их замыслы только лишь потому, что скучала по старшему сыну. Надеялся, что та одумается и смирится с полотном судьбы, но тщетно: поначалу с частотой раз в месяц, а потом чуть ли не каждую неделю, из дома начали пропадать какие-нибудь ценные вещи. То часть улова, замороженного на предстоящую, суровую по всем приметам зиму пропадет, то оленя из стойбища по утру Кучам не досчитается, то свежевыструганные лыжи без хозяина «уедут». Сотр все гадал, когда же отец догадается, чьих это рук дело, но тот легко брал на веру незатейливое объяснение Урнэ, что это забирают кули — злые лесные духи, точащие зуб на Микува из-за его работы на богов. Когда же из-под крыльца исчезло чучело рыси, а оба родителя сделали вид, будто ничего необычного не произошло, Сотр понял, что Кучам если и не потакает жене в ее кощунстве, то, как минимум, отлично о нем знает.

В день, когда женщина принесла самую большую жертву, стояла морозная, но солнечная погода. Зима была в самом разгаре и всем своим видом пыталась показать, что уж в этом-то году весна точно не сможет растопить ее ледяную хватку, превратив в капель. Урнэ ушла еще затемно, накануне предупредив близких, что собралась к Евье, которая должна была научить ее искусству превращения животных «одежд» в человеческие.

«Шубу хочет сшить, чтобы в яму кинуть», - презрительно подумал Сотр.

Отец и сын молча ели возле нодьи, составленной на берегу скованного льдом Тагта, где они с самого утра вычерпывали сачками рыбу, изредка подплывавшую подышать кислородом к вырубленной майне. С тех пор, как сеть из менква исчезла в жертвенной яме, рыба будто начала избегать Сотра с Кучамом, предпочитая не «жульничавших» рыбаков, а потому в деревянном ведре для улова было лишь несколько подлещиков.

-Кучам! - послышалось со стороны леса. -Ты где, Кучам?

Отец с сыном обернулись и увидели спешащего к ним со всех ног Няроха.

-Где твоя жена, Кучам? - задыхаясь, спросил тот, подбегая. -Она дома?

-Нет, - нахмурился отец Сотра. -Уходила к Евье одежды шить. А что?

-Кажется, случилась беда, - выдохнул Нярох. -Я приходил на Божью поляну, возложить дары Полум-Торуму, когда заметил возле жертвенной ямы Верховного тамгу вашего рода!

-Нашу тамгу? - переспросил Кучам. -Неужели Урнэ обронила ее там?

-Боюсь, все гораздо хуже, - покачал головой вогул, принесший тревожную весть. -Тебе стоит самому сходить и посмотреть. Боюсь, случилась беда, - повторил он. Было в его тоне нечто такое, что заставило Кучама вместе с Сотром рвануть на Божью поляну, оставив на берегу свой небогатый улов, сачки и медленно горящую нодью.

Пока они бежали по тропе, стелившейся между косматых елей, укутанных в снежные коконы, откуда-то набежали тучи, заполонив собой всю небесную скатерть до горизонта, заставив солнечный свет померкнуть. По пути к поляне Кучам отстал, не поспевая за молодым и полным сил сыном, а потому Сотр забежал в круг грозных идолов один и сразу поспешил к самой большой деревянной фигуре, еще издалека заметив пугающий знак, заставивший Няроха рвануть на поиски близких Урнэ.

Возле жертвенной ямы лежал оберег их рода: круглый плоский камень размером со шляпку июльского мухомора, на котором были нацарапаны три волнистые линии, а над ними овальная фигурка с треугольником на задней части — Тагт и священный таймень, много зим назад выловленный предком Сотра. Тамга лежала на подстилке из еловой веточки, словно ее прежний носитель позаботился о том, чтобы камешек, внутри которого жила крошечная «родовая» душа — лили, имеющая вид кедровки, - не замерзла, лежа на окровавленном снегу.

-Что здесь произошло? - сдавленно прохрипел Кучам, подбежавший к яме.

-Неужели не понятно? - отрешенно спросил Сотр.

Тучи, хмурившиеся в бесплодных потугах, наконец разродились; с неба посыпались крупные, кружащие в загадочном танце под легким дыханием Северного старика снежинки. Полынью красного снега и заляпанный кровью каменный нож потихоньку накрывало белым одеялом, словно небо спешило залепить рану на Божьей поляне. Лишь яма, к которой вели широкие алые кляксы, не поддавалась снежному напору, растапливая пушинки, стоило им попасть в нее.

-Уходи, - Кучам взял Сотра за плечо и сильно сжал. -Мне нужно кое-что сделать.

Сотр знал, о чем говорит отец: узнай в павыле о том, что Урнэ пустила себе кровь и принесла себя в жертву, как их соседи решат, что семью за плохие поступки решил забрать себе в услужение заправляющий Нижним миром Куль-отыр и теперь будет морочить ее оставшимся членам разум до тех пор, пока они не погубят свои тела. А ведь злобный брат Верховного известен своей жадностью до новых слуг — стоит ему во вкус войти, как он уже не остановится, начнет и другие семьи к себе обманом забирать. Поэтому нужно было как можно быстрее уничтожить следы ужасного поступка, а остальным сказать, что Урнэ задрал лесной зверь.

Сотр побежал прочь, чувствуя как горячие слезы стремительно застывают на его лице, превращаясь в ледяные ручейки. Он услышал, как в яме возле Нуми-Торума что-то захлюпало, заворчало, силясь поглотить тамгу и каменный нож, еще не до конца «переварив» предыдущий, самый ценный дар из тех, что может принести человек.

В павыле его встретили встревоженные жители — весть разнеслась среди них со скоростью верхового пожара, искрой которого стал, судя по всему, слабый на язык Нярох. Толпа, замолкшая при виде Сотра, пожирала его глазами, надеясь, что он сам скажет, что же произошло на Божьей поляне. Его так и подмывало сказать правду.

-Шатун вышел к матери моей, - буркнул он, глядя себе под ноги. -В лес утащил.

Он говорил тихо, настолько, что его с трудом услышали лишь стоящие ближе всего к нему. На них тут же налетели, словно коршуны, те, кто не услышал объяснение Сотра. Слова, словно горячие пирожки, начали спешно передаваться от человека к человеку и каждый добавлял какую-то свою деталь, переиначивая случившееся с Урнэ на свой лад.

«Ее разодрали волки!».

«Идол Полум-Торума придавил нее, когда она попросила помочь Кучаму выловить священного тайменя!».

«Кучам за что-то на нее разозлился и ударил, случайно свалив в жертвенную яму...».

Не в силах слышать множащиеся версии исчезновения матери, Сотр кинулся в сторону дома, закрылся изнутри и завесил плотными холстинами окна.

***

Сотр сидел на берегу Тагта и кидал камешки в воду, не так давно освободившуюся ото льда. Два восхода назад минуло девятнадцать зим с того момента, как он появился на свет. Пронзившие душу раны — сначала потеря брата, а затем матери, - потихоньку затянулись, хоть на их месте и остались заросшие соединительной тканью рубцы. Однако куда больше его бестелесную сущность, выкованную в Звездной кузнице, уродовала ненависть к Многоликому.

«Он ведь меня Судьбы лишил» - размышлял Сотр, мысли которого растекались по сознанию, словно Тагт в половодье. «За Микувом ушла мать, а за матерью — мое будущее».

Утром он ходил свататься к Энтель, которая с каждым годом все больше и больше расцветала. Вокруг прекрасной девушки постоянно вились желающие получить ее в жены ребята, но, насколько было известно Сотру, она еще не дала никому согласия. Это заставило его считать, будто бы она ждет, пока он, наконец, наберется смелости и сделает ей предложение соединить их жизни, что он и сделал, стоило лишь рассвету мазнуть огнем по небосводу.

-Извини, но нет, - решительно заявила она, когда Сотр встретил возле дома Энтель, идущую к реке набрать воды.

-Почему? - изумился Сотр.

-Пойми, дело не в моем отношении к тебе, - смягчилась девушка. -Так распорядился отец. Причины его решения мне неизвестны…

-А мне известны, - перебил ее Сотр.

В деревне его с отцом после случая с Урнэ стали избегать и, несмотря на то, что прошло уже немало времени, потепления в отношениях с соседями не было. Сотр подозревал, что не уважай его род в павыле за прошлые заслуги, они были бы давно изгнаны, ведь в версию с гибелью Урнэ от шатуна никто не поверил — звери никогда не заходили на Божью поляну.

-Твой отец считает, что за нами следит Куль-отыр, - продолжал Сотр. -Не так ли?

-Ну что ты…

-Не ври мне! - вдруг разъярился Сотр. -Голова твоего отца с легкостью поверит в такую чушь!

-Да как ты смеешь! - задохнулась от возмущения девушка. -Не вздумай больше даже приближаться ко мне! - пылая от гнева, Энтель бросилась прочь.

Один из камешков, брошенных в воду, неожиданно отскочил от поверхности морщащегося волнами течения и, словно лягушка, прыгнул на несколько вершков вперед, утонув лишь со второго раза.

Сотр встрепенулся.

«Это знак!», - решил он. Вскочив на ноги, он понесся в павыл, забыв на берегу кусок покрытой мхом вареной бересты, который использовал в качестве подстилки.

Ворвавшись домой, он нашел отца лежащим возле пыхавшего жаром чувала. Кучам приготовился обманывать свой разум с помощью грибного отвара, к которому пристрастился после исчезновения жены в одной из ям на Божьей поляне. Он уже несколько месяцев не ходил на реку, бросив ремесло, прославившее их род. Добыче пропитания предпочитал сбор грибов в Мухоморной лощине, росших там круглый год — даже зимой из-под снега выглядывали широкие, красные в белую крапинку шляпки, налитые ядом. Место это считалось нехорошим, а потому вогулы избегали его, тем более, что съедобные грибы там и не росли почти. Зато для нескольких дурманщиков Сайрына, презираемых остальными жителями, злосчастная лощина была самым лучшим местом в тайге. В том числе и для Кучама.

-Отец! - Сотр выхватил туесок из рук Кучама, наполненный отвратительно пахнущим варевом. -Помнишь, ты говорил, что в молодости переплывал Тагт?

Кучам взглянул на сына выцветшими глазами. Лицо его осунулось, черты заострились; обманывая голову, он лишал себя аппетита и с трудом ел лишь раз в день, и то по настоянию Сотра. В душе Сотр презирал отца за любовь к грибному яду, но не мог запретить ему пить его — у лесных людей сын не мог препятствовать избранному родителем пути, даже если он вел к гибели.

-Помню, - с трудом произнес Кучам, протягивая исхудавшую руку-веточку. -Тогда я спорил с Пуркопом за твою мать…

Вогулы, несмотря на то, что старались выбирать места для своих жилищ подле рек, не умели плавать. Считалось, что раз не дали боги человеку жабры, значит и нечего делать ему в реке, только рыбу смущать своим присутствием. Однако изредка в воду они все же заходили — когда надо было разрешить важный, влияющий на дальнейшую жизнь того или иного рода спор, зашедший в тупик. В день, назначенный на решение грызни по «речному закону», на берег Тагта выходило два человека, каждый из которых представлял свой род. Они взывали к Полум-Торуму, прося открыть реку для того, на чьей стороне правда, после чего ныряли и плыли — кто как может, - до противоположной стороны. Поблизости от барахтающихся в воде людей держались лодки, готовые в каждую минуту вытащить того, кому «речной путь» не открылся. Кто проплыл дальше — тот и прав.

-Расскажи, каково это — плыть, - попросил Сотр. -Я хочу доказать, что над нами не висит лапа Куль-отыра, как многие думают, пусть и не говорят этого в открытую.

-Нет смысла рисковать, - внимательно разглядывая Сотра произнес дурманщик. -За тобой в воду никто не полезет, убоявшись гибели — как ты правильно сказал, пусть в открытую никто нас проклятыми не называет, однако считает так большинство.

-Плевать! - горько воскликнул Сотр. -Мне не нужна их помощь! Я знаю, что наши беды произошли из-за Многоликого, а потому речной путь откроется!

-Давай хотя бы подождем лета, - попробовал облагоразумить сына Кучам. -Вода же ледяная и течение бурное! Да и разлилась сейчас река до ширины в две сосны, а летом там и до полутора не дотягивает.

-Нет, - злобно помахал головой Сотр. -Если не хочешь помогать, я справлюсь сам! Лежи себе, продолжай голову обманывать, воображая будто князь ты, а не бедовик!

-Ладно-ладно, - поспешил успокоить сына Кучам. -Завтра с утра приходи на берег, расскажу, что помню, - он немного помолчал. -Только туесок-то верни...

***

Сотр проснулся от какого-то гомона снаружи. Бегло обшарив взглядом избу, Сотр заметил, что отец уже куда-то ушел. Наспех одевшись, он вышел на крыльцо и увидел, как со всего павыла, еще утопавшего в предрассветных сумерках, в сторону Тагта стекаются людские ручейки, звонко журчащие от оживленных обсуждений. Пара мужчин проходивших подле дома Сотра, заметив юного вогула замолчали, многозначительно переглянувшись между собой.

-Что происходит? - попытался расспросить он опиравшегося на толстую палку старого Лосара, много лет занимавшегося плетением корзин из лозняка. Старик редко покидал свой дом — злые духи терзали его колени, заставляя мучаться от боли при ходьбе, и заставить его пойти дальше своего двора могло только из ряда вон выходящее событие.

-Будто ты не знаешь, - усмехнулся тот, подслеповато щурясь. -Смел твой отец, коли реке вызов бросает после всего произошедшего…

Сотр несколько мгновений растерянно смотрел вслед хромающей сутулой фигуре, а затем бросился в дом, натянул на ноги кисы, и побежал в сторону Тагта, огибая запруженный гомонящими людьми дощатый настил по весенней грязи, жадно облепляющей его обувь из оленьего камуса.

На берегу уже собралась большая часть павыла, от мала до велика. Из-за их спин Сотр видел торчащие кверху носы обласов — долбленых лодок, удобных для передвижения по таежным рекам. Протолкавшись к берегу, он увидел одетого в холщовую рубаху Кучама, который размахивал руками, разогревая мышцы.

-Отец! - воскликнул Сотр. -Ты что это задумал?!

-Все в порядке, - отозвался Кучам. -Пора им всем показать, - он обвел рукой собравшуюся толпу зрителей, - что над нашим родом не довлеет проклятье!

-Но…

-Никаких «но»! - перебил Сотра Кучам. -Однажды я уже плыл по Тагту, и речной бог меня знает. Уверен, он с гораздо большей охотой откроет водный путь тому, кто ему известен. Когда я выйду из воды на том берегу, твоя жизнь вновь вернется на верный путь, выплутав из чащобы, - добавил он в конце, улыбнувшись.

Почему-то отцовская улыбка испугала Сотра больше всего. Его отец всегда был серьезен, редко позволяя себе проявление каких-то чувств, будь то горестных, либо радостных. В последнее время, правда, Сотр часто видел, как на изможденном лице пребывающего во власти «грибного» морока отца прорезается похожая на открытую рану ухмылка, в которой на месте некоторых зубов остались лишь обломанные пеньки. Но насколько мог судить Сотр по уверенным движениям Кучама и его внятной речи, тот решил не испытывать судьбу перед заплывом, обманывая свою голову дурманом, а потому его улыбка еще больше пугала.

Решив, что его тело достаточно разогрето перед погружением в студеный Тагт, Кучам сбросил с себя рубаху, обнажив обтянутый кожей скелет, вид которого заставил нескольких особенно сердобольных женщин ахнуть, после чего начал уверенно спускаться по скорчившемуся в половодье до узенькой кромки берегу. Когда ледяная вода коснулась его ног, Кучам на мгновение остановился — у Сотра мелькнула надежда, что жгучий холод отрезвит отца, - а затем побрел дальше, все больше погружаясь в реку.

Когда над темно-синей морщащейся небольшими волнами толщей осталась лишь голова, Кучам оттолкнулся ногами от дна и поплыл, толчками бросая свое тело вперед. Конечно, посмотри на это подобие саженок умелый пловец, либо хотя бы тот, кто не относится к реке, как к священной стихии, у него бы это вызвало лишь смех, но для собравшихся сайрынцев перемещение человека в воде без лодки было настоящим чудом и доказательством того, что к нему благосклонны боги.

Толпа зароптала. Сотр оглянулся и увидел, что на него смотрит несколько человек, среди которых была и Энтель. Сделав вид, что он не заметил пристального внимания своих соседей, Сотр продолжил смотреть за отцом, в одной руке зажав тамгу, висевшую на груди.

Кучам был уже на середине реки, когда Сотр понял — что-то не так. До того успешно боровшегося с течением Кучама начало будто бы немного сносить в сторону, хоть он еще и продолжал упрямо плыть в сторону заросшего уремой берега.

-Хватит! - воскликнул Сотр, подбегая к одному из обласов. -Он уже все доказал! Плывите за ним!

-Нельзя, - сдержанно ответил гребец, удерживающий лодку одной рукой. -Не сунемся в воду, пока не переплывет...

-Либо пока не утонет, - горько закончил за него Сотр.

Одна из женщин вдруг заголосила. Сотр резко обернулся на Тагт и увидел, что голова отца больше не торчит над рекой. Грудь в левой части — там, где жила ласточка с жизненным огоньком Нуми-Торума в костяной клетке, - отчаянно защемило, а глаза зажгло. Но тут голова с разметавшимися по ней седыми волосами вдруг вынырнула из толщи воды — Кучам поплыл дальше. Ему оставалось проплыть расстояние с каких-нибудь полсосны, пусть и растущей с незапамятных времен, и Сотр победоносно оглянулся на своих соседей, зацепившись взглядом с улыбнувшейся ему Энтель.

«Уеду от этого дремучего народа к людям с крестом, забрав ее», - подумал Сотр, любуясь девушкой. «Вот так ведь начнут тебя опасаться, из-за совпавших несчастий и попробуй докажи им обратное».

Тут оба гребца, что стояли рядом, вдруг сорвались, плашмя опрокинули лодки в воду и заработали веслами, преодолевая сопротивление речной ряби. Подумав, что отец наконец оказался на противоположном берегу, Сотр попытался высмотреть его худое тело в тамошнем кустарнике. Но вместо этого увидел безвольно увлекаемое течением тело, которому не помогло знакомство с речным богом.

К его удивлению, костяная клетка с ласточкой не заходила ходуном, и глаза оказались сухи. Вместо горечи, нутро Сотра начала наполнять злость: злость на верования своего народа, на его легковерность и привычку искать смысл там, где его нет, не видя при этом то, что действительно важно. Он сорвал тамгу, бросил на землю и побежал прочь, решив больше никогда не возвращаться в родной павыл.

Продолжение следует.