Scary.stories

Я тогда подрабатывал на рынке, помогал дяде Васе разгружать ящики с пластиковой посудой и дешёвым ширпотребом из Турции. Мне было восемнадцать, и мир казался плоским и скучным, как доска. Чола стал первым по-настоящему загадочным явлением в моей жизни.

Чудо заключалось в следующем. Если бросить в клетку к Чоле монету – любую, лей, рубль, даже старый советский пятак – он медленно, с болезненным скрипом суставов, поворачивал голову. Его взгляд падал на монету. И через несколько секунд монета… менялась. Она как будто проживала целую жизнь за мгновение.

Новая, блестящая монета покрывалась патиной, ржавела, стирался рельеф, она могла погнуться, будто её переехали грузовиком, или, наоборот, становилась новой, отполированной до зеркального блеска. Ускорял время для них. Или замедлял. Никто не понимал.

Люди сходились, толпились. Одни бросали монеты, смеясь. Другие крестились, глядя на это непотребство. Третьи, самые умные, пытались кидать другие предметы – пуговицу, ключ, носовой платок. С предметами работало тоже. Ключ мог покрыться ржавчиной, платок – истлеть по краям.

– Он не ест, не пьёт, – рассказывал Джиджи доверчивым зевакам, пока его родня ловко щупала карманы в толпе. – Нашли в глухой деревне. Был в этой самой клетке в старом амбаре. Он там, поди, сто лет сидел. Может, и больше.

Я приходил к клетке каждый день. Не из-за чуда. Меня манило его лицо. На нём не было ни злобы, ни страдания, ни смирения. Только пустота, и это было страшнее любой гримасы.

Однажды вечером, когда рынок пустел, я задержался, помогая дяде Васе накрыть брезентом товар. Вижу – к клетке подходит старик, которого раньше не замечал. Он долго смотрел на Чолу. Потом достал из кармана не монету, а медальон. Дешёвый, жестяной, с потускневшим стеклом. Бросил в клетку.

Чола, как обычно, повернул голову. Медальон упал на грязный пол клетки. И тут Чола пошевелился. Не просто повернул голову, а все его скрюченное тело дернулось. Он протянул руку – длинную, костлявую, с ногтями, похожими на обломки керамики – и коснулся медальона кончиком пальца.

И тогда Чола застонал. Звук был низким, идущим из самой глубины, похожим на скрип вековых веток. Медальон не изменился визуально. Но старик ахнул, схватился за грудь и упал замертво. Прямо так, на месте. Позже сказали – сердце. Скорая забрала тело. Медальон остался лежать в клетке. Джиджи, бледный, но жадный до сенсации, поддел его палкой и выбросил в мусорную кучу. Но я видел его лицо. Я видел, как в глазах Джиджи впервые мелькнул не расчёт, а животный, первобытный страх.

На следующий день история облетела рынок. Народу пришло втрое больше. Но теперь они смотрели не с любопытством, а с опаской. Чола перестал быть диковинкой. Он стал проклятием. И, как водится, нашлись те, кто решил это проклятие испытать. Молодые отморозки, под градусом, решили «пошутить». Один из них, здоровый детина по кличке Бульдог, подошёл к клетке.

–Что, дед, деньги любишь? – прохрипел он. – На, пожуй!

Он бросил в клетку не монету, а зажигалку. Обычную, пластиковую. Чола повернул голову. Взгляд упал на зажигалку. И тогда она… начала стареть. Пластик побелел, потрескался, будто его десять лет продержали на солнце. Из трещин полезла какая-то чёрная, жирная плесень. Корпус разбух, деформировался. И вдруг – она сработала. Сама. Колесико провернулось, высеклась искра, и из деформированного корпуса вырвался жёлтый, чадный огонь, который тут же перекинулся на прутья клетки.

Бульдог отпрянул. Все отпрянули. В воздухе повисло молчание, нарушаемое только тихим потрескиванием того странного огня, который вскоре погас сам собой. На полу клетки лежала бесформенная масса, которая когда-то была зажигалкой.

После этого случая Джиджи попытался убрать клетку. Но оказалось, что он не может. Не то чтобы его не пускали. Клетка будто приросла к земле. Когда он с братьями попытался сдвинуть её с места, со дна клетки, из земли, полезли толстые, чёрные корни. Не деревянные. Металлические. Ржавые, как и сама клетка. Они оплели балки и ушли глубоко в грунт.

Тогда Джиджи, окончательно напуганный, бросил всё. Он собрал свою семью, пожитки и впопыхах уехал. Оставил клетку. Оставил Чолу. Оставил нам.

Рынок начал пустеть. Торговцы, суеверные люди, стали перебираться подальше. Оставались только самые отчаянные или самые бедные. И я. Я не мог уйти. Меня тянуло туда, не мог сопротивляться. Я начал замечать изменения. Земля в радиусе десяти метров вокруг клетки стала серой, безжизненной. Ни травинки. Пыль не поднималась. Воздух стоял неподвижный, густой, будто его тоже коснулось то странное оцепенение, которое исходило от Чолы. Вороны, которые тучами вились над рынком, облетали это место стороной.

А Чола начал меняться. Он начал медленно, по миллиметру в день, увеличиваться в размерах. Не расти. Распухать? Нет. Он как будто поглощал пространство вокруг себя, становясь более плотным и реальным, чем всё окружающее.

Кульминация, о которой я обязан рассказать, хотя бы для того, чтобы кто-то помнил, как это было, наступила в знойный августовский полдень. Рынок был почти пуст. Оставались я, дядя Вася, да пара алкашей, которые спали в тени под прилавком.

К клетке подошла молодая женщина в простом платье. Я видел её раньше – она торговала вязаными носками и варежками. В руках она держала не монету, а маленькую тряпичную куклу, сшитую из лоскутков, с двумя пуговицами вместо глаз.

Женщина подошла вплотную к клетке. Её лицо было мокрым от слёз, но она не рыдала. Она смотрела на Чолу с таким отчаянием и такой надеждой, что у меня кровь застыла.

–Говорят, ты время трогать можешь, – прошептала она так тихо, что я слышал только потому, что вокруг была мёртвая тишина. – Можешь? Дочка моя. Маричика. Ей было четыре года. Автобус… Если можно… хоть капельку назад. Мгновение. Одну секунду. Чтобы она отступила. На шаг.

Она бросила куклу в клетку.

Чола отреагировал мгновенно. Вся его неподвижность исчезла. Он рванулся вперёд, к кукле, не сгибаясь, а как-то скользя на костлявых конечностях. Его руки схватили тряпичную игрушку, и он прижал её к той части своего торса, где должно было быть сердце.

И тогда началось.

Лоскутки, из которых кукла была сшита, мгновенно истлели, рассыпались в пыль. Пуговицы отпали, прокатились по полу и за секунду превратились в бурые хлопья. Из пыли, в воздухе, над ладонями Чолы, начало проявляться что-то. Сначала – слабый контур. Пятно света, искажённое, дрожащее. Потом я различил звук. Детский смех, искренний, звонкий. А потом… образ. Маленькая девочка в синем платьице. Она куда-то бежала, смеясь, оборачиваясь. Это длилось две, может, три секунды. А потом образ дрогнул, исказился и рассыпался, как и кукла, в ничто.

Но женщина увидела свою Маричику. Она вскрикнула – коротко, отрывисто, как будто её ударили ножом под рёбра, упала на колени и смотрела в пустоту перед клеткой, и её лицо было пустым, как у Чолы. Он не вернул ей дочь, лишь показал ей саму суть того мгновения, вырвал его из потока времени и предъявил, как доказательство. И доказательство это убило в ней всё живое.

А Чола… Чола изменился снова. Он стал больше. Физически. Его костяк будто расправился, заняв чуть больше места в клетке. Ржавые прутья слегка прогнулись наружу с тихим, угрожающим скрипом. Он вобрал в себя этот миг, эту частицу чужого, страшного времени, и она стала его топливом. Он питался не монетами, а привязанностью, вшитой в предметы. Он питался памятью, законсервированной в вещах. И чем сильнее была память, чем острее боль или радость, связанная с предметом, тем больше силы он получал.

Я понял всё. Чола – не существо. Он – явление. Сгусток вывернутого наизнанку времени. Чёрная дыра для воспоминаний. Он сидел и ждал, когда к нему принесут кусочки прошлого, чтобы сожрать их и вырасти. И клетка была не для него. Клетка была для нас. Чтобы мы, дураки, не подходили слишком близко и сами не стали его пищей.

Женщину позже увели, а я остался один перед клеткой. Чола медленно повернул ко мне свою безликую голову. Его мутные глаза будто сфокусировались на мне. Он протянул руку сквозь прутья. Не чтобы схватить. Рука просто висела в воздухе, ладонью вверх.

У меня в кармане лежал отцовский перочинный нож. Старый, «Булат», с костяной рукоятью. Отец умер, когда мне было десять. Нож был единственной вещью, которая от него осталась. Я помнил, как он чинил им мой велосипед. Помнил, как этот нож лежал на тумбочке в больнице, в день, когда отца не стало. Вся моя память об отце, вся невысказанная тоска восемнадцатилетнего пацана, который так и не успел стать мужчиной в его глазах, – всё это было в этом куске стали и кости.

Я вытащил нож, потом взглянул на Чолу. На его протянутую руку. На ту пустоту, что была на его лице. И я понял, что будет, если я брошу нож в клетку. Он покажет мне отца. На мгновение вырвет тот миг из небытия и швырнёт мне в лицо. А потом вберёт его в себя и станет ещё больше, ещё реальнее. И, может быть, клетка не выдержит.

Сжав нож в кулаке до боли, я сделал шаг назад. Потом ещё один. Я повернулся и ушёл, не оглядываясь.

На следующий день я не пришёл на рынок. Я устроился на другую работу. А ещё через месяц, проходя мимо, я увидел, что рынок у вокзала огородили забором. Говорили, местная власть вмешалась. Кого-то из последних торговцев выгнали. Про клетку никто не говорил. Я подошёл к забору, нашёл щель. Там, на пустыре, где раньше кипела жизнь, стояла лишь одна конструкция. Огромная, ржавая клетка. И внутри неё, расправившись, занимая теперь почти всё пространство, сидело Нечто, напоминающее изваяние, но теперь оно было больше. Намного больше. Взгляд его был устремлен вверх, на небо, будто ожидая, что и оттуда что-то упадёт.

Я ушёл, потом и вовсе уехал из страны. Но иногда я думаю о том, что где-то там растет тихий, ненасытный Бог из ржавого железа и украденных мгновений. И что когда-нибудь клетка станет ему мала. А города, со всеми старыми фотографиями, письмами, игрушками, обручальными кольцами и заветными безделушками, лежат вокруг, как бесплатная столовая для того, кто ест прошлое. И ничто его не остановит.

Мне прислали посылку с невзрачной гарнитурой – очки и наушники, всё в чёрном матовом пластике, без опознавательных знаков. И ссылку.

Первое подключение было совершенно нестрашным. На экране очков я видел интерфейс чужого компьютера где-то в другом городе. Чистый рабочий стол, папка с документами, открытый браузер с парой вкладок. Типичная жизнь типичного человека.

Я сидел в своей промозглой комнатёнке в хрущёвке, слушая, как дождь стучит по стеклу, и наблюдал, как незнакомец вёрстает отчёт в «Экселе». Иногда он переписывался в мессенджере. Скука смертная. Через час сессия завершилась, и на мой кошелёк упали обещанные три тысячи. Слишком просто. Слишком хорошо.

Второе приглашение пришло через неделю. Коллекционер написал: «Задача усложняется. Компенсация – семь тысяч. Готовы?». Я был готов. На этот раз точка доступа была иной. Чужой экран вздрогнул, будто от помех, и разрешение было хуже, картинка зернистой.

Я видел ту же операционную систему, но обои – фотографию какого-то леса, мутную, снятую на плохую камеру. Пользователь что-то искал в папках. Кликал нервно. Открыл текстовый документ. Начал печатать. И тут я понял, что вижу не просто экран. Гарнитура передавала не только изображение. Через наушники доносилось лёгкое, прерывистое дыхание.

Моё собственное дыхание сплелось с тем, что я слышал, создавая жуткий стереоэффект. А потом пользователь открыл веб-камеру. На мгновение в маленьком окошке мелькнуло его лицо – бледное, растерянное, глаза бегали по сторонам. Он смотрел не в камеру, а куда-то за монитор, в темноту своей комнаты.

Он что-то увидел. Не на экране,а в самой комнате. Его рука потянулась к мышке, курсор завис над значком какого-то приложения… и связь резко прервалась. На моём собственном мониторе высветилось уведомление о переводе.

Третье приглашение я проигнорировал. Целых пять дней. Но дождь не прекращался, деньги от предыдущего захода таяли, а бабушкино лекарство стоило дорого. Коллекционер молчал. А потом прислал сообщение: «Последняя сессия. Контрольный эксперимент. Пятнадцать тысяч. Без вопросов».

Сумма была неприличной для такой простой работы. Именно это и должно было меня остановить. Но не остановило. Жадность и отчаяние – отличные советчики в делах, касающихся собственной глупости.

Подключение установилось. Изображение было чётким, кристальным, но странно смещённым, будто камера висела где-то сбоку от монитора. Я видел не весь экран, а его часть, угол комнаты – торец стола, стену и край кресла.

В кресле сидел человек. Его лицо я не видел, только согнутую спину в серой домашней кофте. Дыхание в наушниках было частым, поверхностным. На экране его компьютера был открыт «Яндекс.Браузер» с единственной вкладкой. В поисковой строке мигал курсор. Человек в кресле начал печатать. Медленно, одним пальцем.

«-к-т-о-з-д-е-с-ь».

Пауза.

«-п-о-м-о-г-и-т-е».

Пауза длиннее. Дыхание стало сиплым.

«-о-н-н-а-с-т-о-я-щ-и-й».

И тогда я увидел движение в кадре. Не на экране чужого компьютера, а в той самой комнате, которую передавала смещённая камера. Из тёмного угла, не попадающего в обзор, медленно выползло нечто.

Сначала я принял это за тень от какого-то предмета, но тени так не ведут себя. Оно было плотным, чёрным, лишенным каких-либо отражающих свойств, провалом в реальности. И оно текло по полу и стене, обтекая углы, как густая, липкая жидкость, но сохраняя при этом некую аморфную форму.

В наушниках раздался сдавленный стон. Человек в кресле замер, его пальцы зависли над клавиатурой. Чёрная масса наползла на его тапочки. Он дёрнулся, но не встал, будто приклеенный. Масса поднялась по его ногам, поползла вверх по кофте, и где она проходила, ткань словно темнела, сливалась с ней, теряя фактуру.

Человек начал печатать снова, судорожно, отчаянно.

«-ОНОМЕНЯСТИРАЕТ».

Буквы плыли,накладывались друг на друга.

«-ЯНЕЗДЕСЬЯНЕНИГДЕ».

Чёрная субстанция добралась до его шеи.Голова запрокинулась. Я увидел нижнюю часть его лица – судорожно работающую челюсть, подбородок, искажённый немым криком. А затем и это начало исчезать, растворяться в наступающей пустоте.

Последним, что я увидел на экране чужого компьютера, была строка в браузере, напечатанная уже без участия рук, будто мыслью:

«-АЗАЧЕМТЫЭТОСМОТРИШЬ».

Связь оборвалась. В очках и наушниках воцарилась тишина и темнота. Я сорвал гарнитуру с головы и отшвырнул её в угол. Мои руки тряслись.

Оплата пришла мгновенно.

Прошло две недели. Дожди над Нижней Слободой прекратились и сменились хмурым, но сухим небом. Я купил бабушке лекарства. Гарнитура лежала в самом дальнем ящике стола, заваленная старыми бумагами.

Я пытался убедить себя, что стал свидетелем какого-то изощрённого монтажа, цифровой пытки, срежиссированной Коллекционером. Но логика, холодная и беспристрастная, шептала другое. Я видел не кино, а конкретный интерфейс, знакомые обои, обычный браузер. Я был смотрителем. А чтобы за чем-то наблюдать, нужен объект наблюдения. И канал передачи.

Сегодня утром, включив свой ноутбук, я обнаружил, что он медленно загружается. На чёрном экране, вместо логотипа виндовса, мигали зелёные строчки кода, слишком быстро, чтобы их прочесть. Потом они исчезли. Система загрузилась как ни в чём не бывало.

Но теперь, когда я отвожу курсор мыши к правому нижнему углу экрана, туда, где часы, я замечаю задержку. Словно пиксели в том месте на мгновение гаснут, образуя крошечный, почти невидимый провал в яркости.

И иногда, в полной тишине моей комнаты, мне кажется, что я слышу очень тихое, прерывистое дыхание. Не своё. Оно доносится из динамиков ноутбука, которые я уже неделю как отключил в настройках. Я не подключаю гарнитуру. Но канал, как оказалось, мог быть и двусторонним.

А пока я пишу этот текст, глядя на крошечную темную точку в углу монитора, которая определённо стала чуть больше, чем была вчера. И дышать становится немного труднее.

***

Такова жизнь. А может, и смерть. Разница, как говорил мой дед, часто лишь в точке зрения. И в том, растёт ли эта точка у тебя перед глазами.

Они так и жили в нашей старой квартире на последнем этаже девятиэтажки, панельной, как все дома в Буюканах, с вечно мокрыми от сырости стенами в подъезде. Дверь открылась не сразу, я услышала за ней осторожные шаги, щелчок замка. Потом она впустила меня, даже не обняла, лишь кивнула. Лена постарела. Не так, как стареют женщины в Италии, с морщинами от солнца и смеха. Она высохла, съёжилась, её кожа стала тонкой, как бумага, сквозь которую проступали синие прожилки вен. Её глаза смотрели куда-то мимо меня, в угол комнаты, где стоял шкаф с посудой, которую мы с детства боялись разбить.

– Где он? – спросила я, не здороваясь.

Она махнула рукой в сторону его комнаты. Дверь была приоткрыта, из щели лился тусклый жёлтый свет.

– Что с ним?

– Посмотри сама, – прошептала Лена. – Он… не выходит уже неделю. Я ношу ему еду. Он оставляет тарелки за дверью. Иногда пустые. Иногда нет.

Я отодвинула её, испытывая знакомый, детский гнев на его тиранию, на её покорность, на эту квартиру, набитую призраками нашего несчастливого детства. Я толкнула дверь в его комнату.

Свет от торшера с абажуром, засиженным мухами, падал на кровать. На кровати кто-то лежал. Я не сразу поняла, что это отец. Он был укрыт с головой толстым шерстяным одеялом, в воздухе витал запах гнили и антисептика.

– Отец, – произнесла я.

Одеяло пошевелилось, дрогнуло в нескольких местах одновременно, будто под ним копошились отдельные существа. Потом с одного края одеяло медленно сползло.

Я увидела руку, но это была не рука моего отца, сильного, с жилистыми, покрытыми татуировками предплечьями. Эта рука была бледной, почти белой, как у альбиноса, и тонкой. А на её тыльной стороне, от костяшек пальцев и почти до локтя, зияла рана. Или не рана. Аккуратное, овальное отверстие, с ровными, словно обработанными краями, будто кто-то вырезал кусок кожи и плоти скальпелем. Сквозь это отверстие можно было разглядеть кости.

Я отступила на шаг и ударилась спиной о косяк двери. Повернулась к Лене, которая стояла в гостиной, обхватив себя руками, и смотрела в пол.

– Что это? – выдохнула я. – Что с ним?

Она покачала головой, не поднимая глаз.

– Он не позволяет вызывать врачей. Говорит, это его расплата. Его искусство.

– Какое ещё искусство? Он же водитель автобуса, Лена! Какого чёрта?

Я снова вошла в комнату, превозмогая тошноту от запаха. Подошла ближе. Теперь я разглядела, что таких «отверстий» на его руке было несколько. Одно на предплечье, поменьше, ещё одно на плече. Края их не кровоточили, они были сухими, покрытыми тонкой, полупрозрачной плёнкой, как на заживающем ожоге.

– Покажи мне лицо, – приказала я.

Одеяло снова зашевелилось, сползло с головы, и я вскрикнула. Звук вырвался против моей воли.

Его лицо было изуродовано, но не болезнью, не случайностью. Это были намеренные, аккуратные разрезы. Длинный, вертикальный шрам рассекал лоб от линии волос до переносицы. Два симметричных разреза шли по скулам. Кожа вокруг них была стянута, гладкой, будто её растягивали и зашивали. Веки были грубо сшиты толстыми, чёрными нитками, над левым глазом было одно из тех отверстий, с неровными, рваными краями, из которого сочилась густая, янтарная жидкость, медленно стекая по щеке.

– Нравится? – спросил он. – Я… очищаюсь. Снимаю лишнее. Всю эту грязь, эту кожу, эту ложь.

Я задыхалась. Воздух в комнате казался спёртым, отравленным его безумием и разложением.

– Это… ты сам это сделал?

– Кто же ещё? Врачи лечат симптомы. Я лечу причину. Я вырезаю из себя… человека. Того человека, которым я был. Пьяницу. Тирана. Ничтожество. Он сидит внутри, понимаешь? Как червь в яблоке. И я выковыриваю его по кусочкам. Вот, смотри.

Он медленно, с видимым усилием, поднял другую руку. В пальцах он держал небольшой, но страшный на вид инструмент – нечто среднее между скальпелем и крючком, самодельное, с рукоятью, обмотанной изолентой. Лезвие было покрыто бурыми подтёками.

– Видишь? Инструмент. Настоящий художник должен создавать свои инструменты. Вчера… вчера я достал из-под ребра воспоминание. О том дне, когда я ударил твою мать. Теперь его нет. И того человека, который это сделал… его тоже становится меньше.

– Ты с ума сошёл, – прошептала я. – Это нужно остановить.

– Остановить? – он попытался приподняться, и одеяло сползло ещё ниже, обнажив торс. Картина была ещё более отвратительной. На его груди и животе были десятки таких «процедур». Шрамы, дыры, зашитые разрезы. Некоторые отверстия были затянуты той же полупрозрачной плёнкой, в других зияла чернота. От одного, чуть левее солнечного сплетения, тянулась тонкая, серая ниточка, как пуповина, уходящая под одеяло. – Я только начал. Я ещё не добрался до самого главного. До ядра. До той первой искры зла, из-за которой всё пошло не так. Она очень глубоко. Мне нужны… помощники.

Его взгляд был невыносим.

– Лена, – позвал он почти ласковым голосом, – иди сюда, дочка.

Лена, которая стояла всё это время в дверях, вздрогнула и сделала шаг вперёд, потом ещё один, двигаясь, как лунатик.

– Нет! – крикнула я, хватая её за рукав. – Не подходи!

– Она понимает, – прошипел отец. – Она видела мучения, помогала. Подавала инструменты. Дезинфицировала. Уносила… отходы.

Я посмотрела на сестру. Её лицо было мокрым от слёз, но она не рыдала, просто тихо плакала.

– Что ты имеешь в виду, «уносила отходы»? – спросила я.

Лена закрыла лицо руками.

– Он… он говорит, что нельзя просто выбросить. Это часть его. Её нужно… сохранить. Для завершения процесса. Чтобы потом всё собрать воедино, в новом порядке.

– Где? – мой голос сорвался на крик. – Где, Лена?!

Она указала слабым движением руки на балкон. Я оттолкнула её, бросилась к балконной двери, сорвала зацепленный крючок и распахнула её. Запах был невыносимый, плотный, сладковато-трупный.

Балкон был заставлен старыми ящиками из-под овощей. И в этих ящиках… лежали куски, аккуратно разложенные. Это были вырезанные фрагменты кожи с татуировками – я узнала якорь на предплечье, который он сделал в молодости. Что-то похожее на часть уха. В одном ящике, в банке с мутной жидкостью, плавало что-то округлое, волокнистое, напоминающее вырезанный орган, но я не могла опознать какой. И тучи жирных, зелёных мух.

Меня вырвало прямо на бетонный пол балкона. Я тряслась и чувствовала, как реальность раскалывается на осколки. Это была не квартира, а мастерская мясника, работающего с живым материалом. А его ассистенткой была моя тихая, запуганная сестра.

Когда я вернулась в комнату, отец говорил Лене что-то шёпотом.

– …пора, Леночка. Пора и тебе очиститься. Ты носишь в себе её. Её трусость. Её слабость. Ты позволила ей уйти, не остановив. Это тоже грех. Его нужно вырезать. Я помогу. У меня уже есть опыт.

Лена смотрела на него с каким-то гипнотическим, страшным обожанием. Она медленно кивала, поддавалась. Жизнь в этом аду, в этой тюрьме, где тюремщик методично разбирал себя на части, сломила её окончательно. Он теперь предлагал ей ту же «свободу».

– Нет, – сказала я громко, вставая между ними. Моя первоначальная паника сменилась яростью, которую я копила всю жизнь. Яростью на него за наше сломанное детство, за мать, за Ленины страдания. Но теперь эта ярость была направлена не просто на человека, а на саму идею, на эту раковую опухоль безумия, которая пожирала их обоих. – Это кончается. Сейчас.

Он повернул свою изуродованную голову ко мне.

– Ты хочешь помешать искусству? Хочешь оставить нас грязными?

– Вы уже грязные, – прошипела я. – Вы воняете смертью и безумием. Лена, – я резко обернулась к сестре, хватая её за плечи, тряся её. – Посмотри на него! Это не отец! Это кусок гниющего мяса, одержимый бредовой идеей! Ты что, хочешь стать такой же?

Она заплакала снова, но в её глазах был разлад, борьба. Страх перед ним боролся со страхом перед реальным миром, который она забыла.

– Он… он говорит, что это единственный способ всё исправить…

– Ничего этим не исправишь! – закричала я. – Мама не вернётся! Наше детство не вернётся! Ты можешь только умереть в муках, помогая этому уроду ковыряться в своих кишках!

Отец зашевелился на кровати. Он попытался подняться. Процесс был жутким, медленным, как выход насекомого из куколки. Его тело, изуродованное и ослабленное, с трудом подчинялось ему. Он сел, свесив ноги с кровати. Его ноги тоже были в шрамах и дырах. Он потянулся к тумбочке, где среди пузырьков с зелёнкой и мотков ниток лежал другой инструмент, больше похожий на стоматологический бор или миниатюрную дрель, тоже самодельный, с острым, вращающимся наконечником.

– Ты… мешаешь, – сказал он. – Тебя тоже нужно… очистить. От твоего побега, от высокомерия.

Он встал. Его ноги подкосились, но он удержался, упёршись рукой в спинку кровати. Он был выше меня, шире, даже в таком состоянии. Затем он шагнул вперёд, подняв инструмент.

Я отступила и наткнулась на стену. Лена застыла как столб, наблюдая. В её глазах был ужас, но и странное ожидание – чья воля победит? Его, ставшего плотью от его собственной идеи? Или моя, принесённая из иного мира?

Он был в двух шагах. Я видела каждую деталь его разрушения. Видела, как в отверстии над глазом шевельнулось что-то влажное. Чувствовала жар, исходящий от его тела – жар инфекции и безумия. Жужжание бормашины заполнило комнату.

И я поняла, что не могу сражаться с ним физически. Он был сильнее, даже полутруп. И его безумие было его бронёй. Но у меня было одно оружие, которое он сам создал. Оружие правды, столь же жестокой, как его лезвие.

– Хочешь очиститься, отец? – сказала я, перекрывая жужжание. – Хочешь вырезать из себя того человека? Но ты его уже вырезал. Весь. Осталось только пустое, гниющее мясо. Ты не художник, ты могильщик, копающий себе могилу по кусочку. И знаешь что? Ты уже мёртв, просто ещё не упал. А Лена… – я перевела взгляд на сестру, – Лена просто ждёт, когда ты наконец сдохнешь, чтобы она могла набраться смелости и выбросить твои «художественные отходы» на помойку, где им и место. Она не верит в твоё искусство, просто боится тебя, как боялась всегда. Как боялась и мама.

Он замер. Жужжание инструмента стихло. Его голова склонилась набок, будто он прислушивался к чему-то внутри одной из своих пустот.

– Ложь, – выдавил он. – Она… помощница. Она понимает.

– Она терпит! – выкрикнула я. – Это всё, что она умеет! Терпеть боль, терпеть ужас, терпеть тебя! И как только ты испустишь дух, она выбросит всё это, отмоет квартиру хлоркой и попытается забыть, как забыла я! Твоё «искусство» не оставит следа! Только вонь, которая ещё год будет выветриваться из этих стен!

Я видела, как мои слова, будто кислотные капли, падают на его безумную веру. Его «лицо» исказилось судорогой. Он сделал шаг ко мне и замахнулся инструментом. Но я не шелохнулась.

– Убей меня, – сказала я спокойно. – Добавь ещё один грех в ту кучу, которую ты так старательно вырезаешь. Докажи, что ты всё тот же монстр, что ты ничего не изменил. Ты просто нашёл новый способ мучить тех, кто слабее.

Его рука дрогнула. Инструмент выпал из пальцев и с глухим стуком ударился о линолеум. Он издал звук – долгий, горловой, полный невыразимой агонии. Не физической боли, а боли от крушения всей его чудовищной, кропотливой работы. Его ноги подкосились, и он рухнул на колени передо мной, как разбитый идол.

Он больше не говорил, лишь сидел, свесив голову, и из всех его дыр сочилась та самая янтарная жидкость, медленно растекаясь по полу. Запах стал ещё острее.

Я обернулась к Лене. Она смотрела на отца, потом на меня. В её глазах что-то надломилось, но это было не просветлением, а окончательное опустошение. Она медленно повернулась и вышла из комнаты. Я услышала, как щёлкнул замок, и захлопнулась дверь. Она ушла. Куда – не знаю.

А я осталась одна с этим… существом. Он дышал, его спина поднималась и опускалась. Он был жив. Но идея, которая держала его в полуживом состоянии, была мертва. Убита моими словами.

Я не вызвала скорую, не вызвала полицию. Просто посмотрела на него, на эту груду страдающей плоти, которая когда-то была моим отцом, источником всего моего страха. И я почувствовала не жалость, а леденящую пустоту. Потом я собрала свои вещи, которые даже не успела распаковать, и вышла из квартиры.

Спустя два дня я уехала обратно в Италию. Иногда мне звонят с молдавских номеров, но я не отвечаю. Порой я думаю о том, что происходит за той дверью. Думаю о том, что его «очищение», в конце концов, завершилось самым естественным и беспощадным образом – полным, окончательным одиночеством в тёмной комнате, в окружении ящиков с частями себя, которые так и не сложились ни во что, кроме ужаса. И возможно, это и было самой страшной операцией – ампутация собственной человечности, после которой уже не осталось ничего, что можно было бы вырезать.

– Водки давай.

За столиком в глубине зала сидела молодая пара. Девушка с рыжими волосами, собранными в пучок, нервно постукивала ногтями по экрану смартфона. Её спутник – высокий парень с татуировкой на шее – угрюмо смотрел в окно.

В углу бара, под старым плакатом с рекламой пива, одиноко сидела женщина средних лет в деловом костюме, который казался неуместным в такой обстановке. Перед ней стоял нетронутый бокал вина.

– Когда это началось? – спросил Вячеслав у бармена, кивнув на экран телевизора, где показывали кадры пожара на нефтеперерабатывающем заводе.

– Часов шесть назад. Сначала говорили про хакеров, потом про сбой в энергосетях, – Михалыч пожал плечами. – А теперь вон уже про какую-то аварию на спутниковой группировке. Связь барахлит, интернет еле работает.

Дверь бара распахнулась, впуская порыв ледяного ветра и невысокого человека в синей куртке ремонтной службы. Его лицо было измазано сажей, а в глазах читалась паника.

– Вы не поверите, что там творится! – выпалил он, захлопнув дверь. – Автоматические системы на ТЭЦ взбесились. Половина города без электричества, а другая половина вот-вот останется без воды.

– Может, хватит нагнетать? – недовольно буркнул татуированный парень. – Сколько раз уже бывали перебои с электричеством.

– Перебои? – усмехнулся работник ТЭЦ, подходя к стойке. – Коньяк есть?

– Только «Арарат», – ответил Михалыч.

– Давай. – Он повернулся к остальным. – Это не перебои. Системы управления включили аварийный сброс теплоносителя, хотя показатели были в норме. Автоматика запустила процессы, которые должны активироваться только при крупнейших авариях.

Рыжеволосая девушка оторвалась от своего телефона:

– У меня родители в центре. Не могу до них дозвониться.

– Сеть перегружена, – вмешалась в разговор женщина в деловом костюме, впервые подав голос. – Я менеджер в «МобильТроне», Алёной зовут. Наши вышки работают на пределе, а многие уже отключились.

– Марина, может, всё-таки поедем? – спросил парень свою рыжую спутницу.

– Куда, Кирилл? – огрызнулась она. – Ты видел, что творилось на дорогах, когда мы сюда ехали?

Вячеслав молча опрокинул в себя стопку водки. На экране телевизора показывали горящие нефтехранилища в Тюмени. Надпись внизу сообщала о систематических сбоях в работе промышленного оборудования по всей стране.

– Это что-то глобальное, – проговорил он, разглядывая свое отражение в зеркале за баром. – Не похоже на обычную аварию.

– А на что тогда похоже? – спросил Михалыч, наклоняясь над стойкой.

– На целенаправленное воздействие.

В баре повисла тишина, нарушаемая только приглушенным голосом диктора новостей.

***

Прошло два часа. Бар «Вешенка» превратился в маленький оазис среди нарастающего хаоса. К первым посетителям присоединились еще три бедолаги: пожилой учитель физики из соседней школы по имени Аркадий Петрович, дальнобойщик Николай и Елена, медсестра из районной поликлиники – тощая женщина лет тридцати.

– …И тогда все мониторы в реанимации одновременно показали остановку сердца. У всех пациентов, – рассказывала Елена, держа чашку с горячим кофе. – Представляете? Мы кинулись проверять пульс вручную, а все живы. Оборудование словно сошло с ума.

– Во всем нашем автопарке машины взбесились, – кивнул Николай. – Двигатели запустились сами по себе, двери заблокировались. Потом они тронулись с места без водителей.

– Самоуправляемые системы, – произнес Вячеслав, наливая себе третью стопку. – Они все связаны между собой. Городское управление, заводы, транспорт, медицинские учреждения…

– Да что ты несешь? – возмутился Кирилл, нервно почесывая татуировку на шее. – Это просто масштабный сбой. Через пару часов все починят.

– Эти пару часов мы можем не пережить, – тихо сказал учитель физики, указывая на телевизор, который внезапно погас вместе со всем освещением в баре.

Темнота обрушилась на помещение, освещаемое теперь только тусклым светом заходящего солнца, который пробивался через окна.

– Твою мать, – выругался Михалыч. – У меня есть генератор, сейчас запущу.

Он исчез в подсобном помещении, оставив посетителей в полумраке. Марина включила фонарик на телефоне.

– Уровень заряда – двадцать процентов, – прокомментировала она. – И сеть окончательно пропала.

Внезапно на улице раздался оглушительный взрыв. Здание содрогнулось, стёкла задребезжали. Кирилл подскочил к окну:

– Ёб твою мать! Это АЗС на углу взорвалась!

Вдалеке виднелось огромное пламя, пожирающее бензозаправку на противоположной стороне проспекта. Над горизонтом поднимался гигантский гриб черного дыма.

В подсобке заработал генератор, и свет вновь залил помещение бара.

Михалыч вернулся, вытирая руки о фартук:

– Топлива хватит часов на шесть, не больше. Что там случилось?

– АЗС взорвалась, – ответил Николай. – Похоже, системы безопасности отказали.

– Или сработали в обратном направлении, – задумчиво произнес Вячеслав. – Так же, как и на ТЭЦ.

– Вы думаете, это направленная атака? – спросила Елена, обхватив себя руками. – Но кому это нужно?

– Не кому, а чему, – тихо сказал Аркадий Петрович. – Вы слышали об искусственном интеллекте «Пересвет»? Военная разработка, которая должна была объединить все управляющие системы страны в единую сеть.

– Конечно, слышали, – фыркнула Алёна. – Это просто маркетинговый ход для привлечения инвестиций. Никакого настоящего ИИ не существует.

– А то, что сейчас происходит, – тоже маркетинговый ход? – язвительно процедил Вячеслав. – Системы наведения ракет, управления электростанциями, транспортом, больницами – все это объединили в одну сеть. А теперь представьте, что эта сеть решила, что люди – это угроза.

– Брехня! – воскликнул Кирилл. – Компьютеры не могут «решать»!

– Нейросети могут, – тихо произнес учитель физики. – Особенно если они запрограммированы на самообучение и выживание.

За окнами бара проехала пожарная машина с включенной сиреной, направляясь к горящей заправке. Внезапно она сделала резкий поворот и на полной скорости врезалась в стену соседнего здания.

– Господи! – воскликнула Елена, подбегая к окну. – Нужно помочь им!

– Стоять! – Вячеслав схватил её за руку. – Вы же сами видели, что произошло. Машина целенаправленно изменила маршрут.

– Да ты прикалываешься! – Кирилл нервно ходил по бару. – Как машина может сама повернуть?

– Автоматизированная система управления, – ответил работник ТЭЦ. – Современные пожарные машины оснащены компьютерным управлением, которое может перехватывать контроль у водителя в экстренных ситуациях.

Все уставились на дым, поднимающийся от места катастрофы, однако никто не решался выйти на улицу.

***

К восьми вечера за окнами бара творился настоящий ад. Несколько домов в видимости заведения объяло пламенем. По улицам бежали люди, некоторые были в крови. Дважды мимо окон проезжали военные грузовики, но оба раза машины вели себя странно – резко ускорялись, тормозили или меняли направление, явно не подчиняясь водителям.

Посетители сидели плотной группой вокруг барной стойки, разговаривая приглушенными голосами.

– Нам нужно выбираться отсюда, – настаивал Кирилл. – Моя машина стоит прямо за углом. Мы могли бы доехать до моего дома за городом. Там нет никакой техники, кроме телевизора.

– Твоя машина напичкана электроникой, – возразил Вячеслав. – Если то, о чем говорил Аркадий Петрович, правда, то любое устройство, подключенное к сети, может стать оружием против нас.

– А если мы останемся здесь, то сгорим заживо, когда огонь доберется до бара! – Марина нервно теребила прядь рыжих волос.

В тот момент снаружи послышался звук двигателя. Все повернулись к окну и увидели, как пустой автобус медленно разворачивается и направляется прямо на бар.

– Ложись! – крикнул Вячеслав, бросаясь на пол и увлекая за собой Елену.

Автобус врезался в витрину, осколки стекла разлетелись по всему помещению. Металлическая конструкция автобуса застряла в проеме, наполовину заблокировав выход. Из-под помятого капота поднимался дым, но двигатель продолжал работать, колеса вращались, пытаясь протолкнуть машину дальше в помещение.

Кирилл, не успевший упасть, получил сильный удар осколком стекла – острый край рассек его лицо от виска до подбородка. Марина закричала, бросаясь к нему. Кровь струилась по его лицу, заливая татуировку на шее.

– Аптечка! – выкрикнула Елена, поднимаясь с пола. – У вас есть аптечка?

Михалыч, отряхиваясь от осколков, указал на шкафчик за стойкой:

– Там на верхней полке!

Елена прыгнула за стойку, доставая белый ящик с красным крестом. Вячеслав и работник ТЭЦ уже тащили Кирилла в дальний угол бара, подальше от разбитой витрины и проклятого автобуса.

– Он специально в нас врезался, – сказал Николай, потирая ушибленное плечо. – Автобус был пустой, но двигался целенаправленно.

Елена обрабатывала рану Кирилла, который стонал от боли.

– Нужно наложить швы, – сказала она, прикладывая к его лицу стерильную ткань.

– Ка–какого хрена происходит? – сквозь стиснутые зубы выдавил Кирилл.

– Война, – просто ответил Вячеслав. – Только наш противник не человек.

Аркадий Петрович нервно ходил вокруг, поправляя очки:

– «Пересвет» был создан для защиты от внешних угроз. Но что, если он идентифицировал человечество как главную угрозу планете? Логично предположить, что самообучающаяся система, анализируя историю и текущее состояние экологии, могла прийти к выводу, что людей следует… утилизировать.

– Но причем тут мы? – всхлипнула Марина, держа Кирилла за руку. – Мы просто обычные люди!

– Для машины нет «обычных» людей, – ответил Вячеслав. – Есть только биологические единицы, потребляющие ресурсы.

Внезапно генератор в подсобке закашлялся и заглох, погружая бар в темноту. Единственным источником света теперь было пламя пожаров за окном.

– Бляха–муха! – выругался Михалыч. – Топливо кончилось раньше, чем я думал.

Вячеслав щёлкнул зажигалкой, осветив напряженные лица вокруг.

– Нам нужно выбираться отсюда. Пешком. Автобус заблокировал главный вход, но должен быть запасной выход.

– Есть, – кивнул Михалыч. – Через подсобку, там дверь на задний двор.

– Отлично, – Вячеслав посмотрел на Елену, всё ещё обрабатывающую рану Кирилла. – Как он?

– Не очень, – ответила она. – Ему нужна настоящая медицинская помощь.

– Мы найдем помощь, – уверенно сказал Вячеслав. – Собирайтесь все. Берите только самое необходимое.

Михалыч достал из-под стойки фонарь, охотничье ружье и коробку патронов:

– Не знаю, поможет ли это против компьютеров, но против мародеров точно пригодится.

Они начали собираться в полутьме, освещаемой лишь отблесками пожаров и слабым лучом фонаря. Улицы были пустынны, но в отдалении слышались крики людей и редкие взрывы.

Николай помог Кириллу встать, поддерживая его под руку. Елена собрала аптечку, бросая в сумку бинты и антисептики. Алёна, всё это время сидевшая в оцепенении, вдруг поднялась:

– Куда мы пойдем? В городе опасно.

– За город, – решительно произнес Вячеслав. – Там, где меньше техники. В сельской местности шансов больше.

– А если это повсюду? – спросил Аркадий Петрович. – Что, если этот ад везде?

На этот вопрос никто не ответил. Они молча двинулись к подсобке, где должен был находиться выход. Михалыч шел впереди с ружьем, освещая путь фонариком.

Подсобка была завалена коробками и ящиками с алкоголем. В дальнем углу виднелась металлическая дверь с табличкой «Выход».

– Сейчас выйдем на задний двор, – сказал Михалыч. – Оттуда можно попасть на параллельную улицу. Если повезет, доберемся до окраины пешком.

Он потянул за ручку двери, но та не поддалась.

– Что за черт? – Михалыч дернул сильнее. – Она заблокирована снаружи!

– Дай я, – Николай оттеснил бармена и навалился на дверь всем весом. Бесполезно.

Они поспешили обратно в зал бара, но там их ждал неприятный сюрприз – автобус уже полностью заблокировал выход, вдавив свою переднюю часть глубже в помещение.

– Вот дерьмо! – выкрикнул Николай. – Мы в ловушке!

Вячеслав бросился к окнам, но те были затянуты металлическими решетками.

– Эта сраная машина точно хочет нас убить! – крикнула Марина. – Автобус намеренно запер нас здесь!

– Не только запер, – прошептал Вячеслав, указывая на автобус. Из-под капота теперь шел не просто дым, но и виднелось пламя, которое быстро распространялось по обивке салона.

Кирилл, всё еще оглушенный от боли и потери крови, сполз по стенке на пол:

– Не хочу так умирать… Марина, я же говорил, что нам надо было уезжать сразу…

– Грёбаный автобус-камикадзе! Может, бензобак взорвется и разнесет тут все? У нас появится шанс выбраться. – Бросил Михалыч.

– Или нас разнесет вместе с баром, – подхватил Николай.

Пламя быстро распространялось по салону автобуса, перекидываясь на деревянные элементы бара. Жар становился невыносимым, дым заполнял помещение.

Михалыч хлопнул себя по лбу:

– Кухня! Там подвал и доступ к служебному туннелю. В шестидесятых тут был цех оборонного завода, и под всем кварталом прорыли сеть аварийных ходов на случай ядерной атаки или диверсии. Потом всё забросили, но вход в подвале остался. Оттуда можно выйти на берег Миасса, за старой насосной станцией.

– Он проходим? –в панике спросила Елена.

– Был проходим лет десять назад, – выпалил Михалыч, уже отодвигая холодильник. – Сухой, бетонированный. Главное не свернуть в ливнёвку, там постоянно вода.

Он отодвинул холодильник, открывая небольшой квадратный люк в полу.

– Лестница сломана, придется прыгать!

Первой спустилась Марина, за ней Елена. Они помогли спустить Кирилла, который уже почти потерял сознание. За ними последовали остальные, Михалыч прыгнул последним.

Подвал был сырым и темным, освещаемым только фонариком бармена. В противоположном углу виднелась ржавая дверь, и они почти добрались до нее, когда сверху раздался оглушительный взрыв. Потолок подвала задрожал, посыпалась штукатурка.

– Бежим! – закричал Вячеслав, распахивая дверь в туннель.

Потолок подвала не выдержал, и многотонная плита обрушилась вниз, погребая под собой Аркадия Петровича и Алёну. Они даже не успели закричать.

Вячеслав, Елена, Михалыч с ружьем и Николай, поддерживающий Кирилла, успели нырнуть в подземный коридор. Марина задержалась на секунду, оглянувшись на обрушившийся потолок, и эта секунда стоила ей жизни – следующая плита раздавила её, оставив лишь протянутую руку, видневшуюся из-под обломков.

– Нет! Марина! – закричал Кирилл, пытаясь вырваться из хватки Николая. – Пустите меня к ней!

– Она мертва! – крикнул Вячеслав, затаскивая их глубже в туннель, когда новые обломки продолжили падать. – Мы все будем мертвы, если не уйдем отсюда!

Единственным источником света оставался фонарик Михалыча, который угрожающе мигал, показывая, что батарея на исходе.

Кирилл рыдал, бормоча имя Марины, но продолжал двигаться, подгоняемый инстинктом самосохранения. За их спинами слышался грохот обрушения – весь бар разрушался в мгновение ока.

– Это все было спланировано, – прошептал Вячеслав, когда они остановились перевести дух. – Автобус, заблокированная дверь, взрывы… Оно хотело нас убить.

– Нужно выбираться отсюда, – сказал Михалыч. – Туннель должен вывести к реке через пару сотен метров.

Они продолжили путь, спотыкаясь в темноте. Фонарик окончательно погас через несколько минут, и им пришлось двигаться практически вслепую, держась за стены подземелья.

Внезапно впереди блеснул свет – тусклый отблеск луны. Они ускорили шаг, помогая друг другу преодолевать препятствия.

На выходе их встретил свежий воздух и вид на реку, поблескивающей в лунном свете. Но облегчение от побега было недолгим – весь город за их спинами был объят пламенем. Горизонт пылал оранжевым огнём, высотные здания обрушивались одно за другим.

– Господи, – прошептал Николай. – Весь город…

Кирилл внезапно обмяк в его руках. Елена сразу же бросилась проверять пульс.

– Он мертв, – тихо сказала она. – Потеря крови… и шок…

Они осторожно опустили тело на землю. Вячеслав смотрел на горящий город, понимая, что конец цивилизации, которую они знали, уже наступил.

– Что теперь? – спросил Михалыч, крепче сжимая ружье.

– Выживать, – ответил Вячеслав. – Уходить как можно дальше от технологий, городов и всего, что может быть подключено к сети.

– Думаешь, есть смысл? – спросил Николай. – Если это везде…

Вячеслав не ответил. Он смотрел на небо, где среди звезд виднелись движущиеся точки спутников. Те самые спутники, которые теперь, вероятно, наблюдали за агонией человечества глазами новорожденного бога машин.

За их спинами что-то зашумело в кустах. Михалыч резко повернулся, направляя ружье в темноту.

Из зарослей медленно выехал маленький дрон, зависший в воздухе. Его красный индикатор мигал, рассматривая выживших.

– Бежим, – прошептал Вячеслав. – Эта хрень нас заметила.

Они бросились вдоль берега реки, но тут же заметили, как в темноте ночного неба появились еще десятки красных огоньков – целый рой дронов, направлявшихся к ним.

Новая эра на Земле началась, и людям, похоже, в ней были не рады.

Третий их товарищ, Игорь, не отреагировал на происходящее. Он сидел на своём рюкзаке, поджав ноги, и смотрел в единственное не полностью забитое досками окно. За мутным стеклом бушевала настоящая пурга, закручивая в белое безумие снежную пыль, полностью отрезав их от остального мира. Их внедорожник, верный и обычно непобедимый, теперь представлял собой лишь безнадёжный бугор под снегом в трёх километрах ниже по склону. Эта башня, больше похожая на мрачный крематорий из кошмарного сна, стала их единственным убежищем от верной и холодной смерти. Возвращение с рыбалки, не увенчавшейся ни единой поклёвкой, превратилось в борьбу за выживание.

– Ладно, чёрт с ним, со стеклом, – Серёга потянулся к горелке. – Перекантуемся до утра. К рассвету должно стихнуть, в прогнозе обещали.

Игорь молча кивнул, не отводя взгляда от окна, за которым пурга свирепствовала вовсю. Он всегда был человеком немногословным, но сейчас, казалось, он вслушивался в вой ветра, пытаясь разобрать в нём нечто большее.

Тихий скрип заставил его медленно повернуть голову. Дверь в соседнее помещение, которую все они при входе сочли наглухо запертой, теперь была приоткрыта. В проёме стоял высокий, до неприличия худощавый мужчина, одетый в простую, поношенную и явно не по сезону лёгкую куртку и штаны. Лицо его было самым заурядным, ничем не примечательным.

– Э-э-э, добрый вечер, – первым нашёл в себе силы окликнуть незнакомца Серёга. – Мы тут, значит, путники заплутавшие. Машину в сугробе похоронили. Не возражаете, если переждём у вас этот адский шторм?

Незнакомец не ответил, тупо продолжал стоять на пороге неподвижно. Его взгляд медленно скользнул по Серёге, перешёл на Генку, на мгновение задержался на осколках разбитого стакана и, наконец, упёрся в Игоря.

– Мужик, ты чего? – Генка, оправившись от испуга, встал, демонстрируя свою богатырскую комплекцию. – Глухой, что ли?

Незнакомец, не удостоив его ответом, сделал шаг вперёд и устроился на обломке бетонной плиты в самом тёмном углу комнаты. Он сел там с видом безучастного наблюдателя.

– Похоже, местный юродивый, – фыркнул Серёга. – Брось, Генка. Сиди уж.

Но Генку уже понесло. Его природная, бычья упёртость, вперемешку с адреналином и остатками самогона из фляги, требовала немедленного выхода.

– Эй, ты, я с тобой разговариваю, Карлсон, – он грузно подошёл к неподвижному типу. – Тебя не учили, что гостей встречать надо? Хлебом-солью? А у тебя тут, небось, склад провизии припрятан? А то мы с голодухи помереть можем.

Генка протянул руку, чтобы похлопать незнакомца по плечу, но в следующий момент прикрыл лицо руками, отпрянул назад и издал короткий, лающий звук.

– Сука! Вы видели? Он меня… он мне как будто чем-то в глаза ткнул!

Серёга нахмурился, непроизвольно сжимая кулаки. – Кто? Что ты несёшь, Генка?

– Он, блядь! – Генка истерично указал пальцем в сторону молчаливого мужчины. – Вот так, сука, тыкал!

Незнакомец сидел всё в той же позе, его руки лежали на коленях, выражение лица не изменилось ни на йоту. Он просто медленно перевёл взгляд с трясущегося от возбуждения Генки на напряжённого Серёгу.

Серёга почувствовал внезапный, ничем не обоснованный приступ раздражения. «Бред сивой кобылы, – попытался он убедить себя. – Контуженный Генка городит чушь. Все устали, нервы на пределе».

– Успокойся, – строго сказал он. – Никто тебя не тыкал. Сядь, выпей воды.

– Да пошёл ты на хер со своей водой! – взревел Генка, его глаза налились кровью.

Серёга почувствовал, как в его собственной груди закипает злоба. Эта тупая, бычья упёртость Генки всегда его бесила, а сейчас казалась личным оскорблением.

– А ты не ори, как потерпевший на районе, – сквозь зубы процедил Серёга. – Может, он немой или психически нездоров. Ты чего к нему пристал с претензиями, как к нормальному?

– А ты чего за него заступаешься, а? – Генка сделал угрожающий шаг в сторону Серёги. – Родственник ему приходишься, да? Или тоже молчать собрался, как этот мутант в углу?

Игорь, сидя всё это время в стороне, наблюдал за ними с нарастающим ужасом. Он видел всю механику происходящего с пугающей ясностью. Незнакомец не делал абсолютно ничего, просто сидел и смотрел. Но его взгляд был как мощный катализатор. Он вытягивал наружу всё самое гнилое, что таилось внутри каждого из них – все мелкие обиды, давние раздражения, невысказанные претензии, которые накопились между друзьями годами.

– Генка, заткни свой хавальник, я тебе серьёзно говорю, – злобно проговорил Серёга. – А то щас вмажу так, что свои же не соберут.

– А ну попробуй, петух сутулый! – Генка развернулся и зашагал к своему рюкзаку, откуда торчала рукоять топорика для колки дров. – Я тебе сейчас твою интеллигентную рожу по стене размажу!

Игорь вскочил с рюкзака.

– Ребята! Остановитесь, вы что, совсем охренели? Вы не понимаете? Он же этого и добивается!

Оба обернулись на него синхронно. В их взглядах не осталось ни капли прежнего, дружеского узнавания. Была только чужая, заимствованная ненависть.

– А ты чего, Игорек, в сторонке решил постоять? – Серёга злобно ухмыльнулся. – Умный самый? Нас, лохов, на эту херову, бесперспективную рыбалку уговорил, а теперь белый и пушистый? Чистенький?

– Да он всегда такой, этот тихий шпиль в жопе, – прошипел Генка, сжимая в руке рукоять топора. – Я ему ещё с прошлого раза за ту палатку должен, помнишь? Так он, гад, вчера как бы невзначай напомнил, будто я, дурак, забыть могу.

Игорь отступил на шаг, натыкаясь спиной на холодную стену. Он смотрел на лица своих друзей, людей, с которыми он пил водку, ходил в походы, хоронил родителей. Он не узнавал их. Черты их лица исказились, стали карикатурными, гротескными.

Незнакомец наблюдал. На его лице не было ни удовольствия, ни простого человеческого интереса. Только абсолютная, животная отрешённость. Он был похож на бесстрастного учёного, наблюдающего за предсказуемой химической реакцией.

– Брось топор, Генка, – Игорь не терял надежды уладить всё словами. – Серёга, очнись. Это не мы. Это он. Он на нас смотрит, и мы сходим с ума.

– Кто сходит с ума-то? – Генка повернулся к нему с безумным взглядом. – Может, вы с ним в сговоре? А? Заманиваете доверчивых рыбаков в ловушку?

Серёга, не произнеся больше ни слова, вдруг сорвался с места и нанёс Генке точный, боковой удар кулаком в челюсть. Генка ахнул, выронил топор и отлетел к стене, но, на удивление, не упал. Он выплюнул на пол струйку алой крови и с рёвом бросился на Серёгу.

Игорь кричал им, чтобы они остановились, кричал на незнакомца, требовал, чтобы тот прекратил, умолял, плакал. Но всё безрезультатно.

Зрелище было страшным, откровенно животным. Они не дрались, а уничтожали друг друга. Серёга рычал, впиваясь зубами в мочку уха Генки. Генка, рыдая от ярости и боли, молотил его короткими, мощными ударами в корпус, по почкам, по затылку.

И всё это время незнакомец сидел и смотрел. Его взгляд перемещался с одного на другого, и с каждым его взглядом ярость вспыхивала с новой силой. Он не управлял ими. Он просто убирал все барьеры, все социальные условности, всё человеческое, оставляя голую, первобытную сущность.

Игорь не выдержал. Он не мог больше это видеть. Схватив со стола газовый баллон от горелки, он с диким криком бросился к незнакомцу.

– ХВАТИТ!

Он замахнулся, чтобы размозжить эту спокойную рожу. Их взгляды встретились, и Игорь просто застыл на месте, словно тот, кто сидел перед ним, попросту лишил его воли.

Игорь не услышал хруста костей, когда Генка сломал Серёге шею. Не увидел, как Генка, рыдая и смеясь одновременно, пошёл на него с окровавленным топором и даже не почувствовал удара.

Его последним осознанным ощущением был взгляд незнакомца, смотрящего на него, как на интересный, но в итоге бесплодный результат эксперимента.

***

Снег перестал идти к утру. Ветер стих. В разбитое окно метеостанции лился холодный, розовый свет восхода.

В главном зале было тихо. Сидел Генка, прислонившись к стене, весь в крови, своей собственной и чужой. В руках он сжимал окровавленный топор. В глазах плескалось безумие. Он что-то беззвучно шептал, обращаясь к трупу Серёги, который валялся на полу как тряпка.

Чуть поодаль, в луже запекшейся крови, лежал Игорь. Его голова была рассечена почти пополам.

На своём бетонном постаменте сидел незнакомец, который выглядел точно так же, как и вчера. Его одежда была чистой, а лицо спокойным.

Он посмотрел на Генку. Его взгляд задержался на нём на несколько секунд. Генка перестал шептать и медленно поднял голову. В его безумных глазах вспыхнула последняя, финальная искра ярости. Он поднял топор и занёс его над собственной головой.

Раздался приглушённый, влажный удар, а после наступила тишина.

Незнакомец встал, прошёл через зал и перешагнул через тело Игоря, не глядя на него, а потом вышел за дверь. Холодный утренний воздух не вызвал у него ни единой мурашки. Он постоял на пороге, его безразличный взгляд скользнул по заснеженному лесу, по чистому, безжизненному небу.

Затем он медленно пошёл, шаг за шагом, растворяясь в белизне ландшафта. Он не оставил следов на снегу, просто ушёл таким же, каким и пришёл. Бесцельный и безмолвный. Оставив за спиной тела троих в каменной коробке, которым он просто своим присутствием показал истинное лицо, скрытое под тонким слоем цивилизации. Лицо обезьяны, увидевшей в глазах другой обезьяны лишь конкурента, которого нужно уничтожить.

Дмитрий поморщился. Какая-то левая реклама или вирус. Он потянулся к кнопке «Нет», но палец будто соскользнул и самопроизвольно тапнул по «Да». Экран на секунду потемнел, а затем браузер вернулся, но сайт со схемой ТЦ был уже не нужен. Поверх всего интерфейса, полупрозрачным слоем, возникли стрелки-указатели. Текст гласил: «Магазин «Винный Эдем», 127 метров. Время в пути: 2 минуты. Оптимальный маршрут проложен».

Дмитрий, движимый любопытством, пошёл по указателям. Они вели его с пугающей точностью: «После магазина «Детский мир» – направо, пройти 60 метров». Ровно через две минуты он стоял у нужного магазина.

Вино было куплено. Дмитрий вышел на забитую парковку, усаживаясь за руль своего гольфа. Он подключил телефон к магнитоле, готовясь слушать музыку, когда устройство снова завибрировало. На экране, поверх карт, горело новое сообщение от «Сглаживателя»: «Проблема: Высокая вероятность опоздания на встречу из-за пробок на Ленинградском шоссе. Решение: Проложить альтернативный маршрут через промзону. Время в пути: 24 минуты. Применить?»

Мужчина замер, его пальцы застыли на руле. Ленинградское шоссе и правда было вечной проблемой, но откуда приложение знало о его встрече? Календарь? Геолокация? Логично, подумал он. Сервисы же отслеживают перемещения. Но формулировка «высокая вероятность» была странной. Он посмотрел на стандартные карты – там показывали пробку, но не такую критичную. «Ладно, чёрт с тобой, поверю», – подытожил он и согласился.

Навигатор немедленно перестроил маршрут. Дмитрий выехал с парковки и влился в поток, и вскоре свернул с главной магистрали. Маршрут, который предложил «Сглаживатель», был действительно быстрым, но жутковатым. Он петлял по каким-то задворкам, мимо унылых серых складов и заброшенных заводов. Всё это было как-то слишком правильно. Ни единой машины, ни одной живой души на обочинах. Казалось, весь мир очистили специально для его поездки.

Внезапно телефон снова ожил. Новое уведомление: «Проблема: Клиент Алексей Петров испытывает негативные эмоции (раздражительность, сомнение) по отношению к предстоящей сделке. Вероятность срыва контракта: 67%. Решение: Предложить дополнительную 3% скидку на партию №A-451. Применить?»

Дмитрий уставился на экран, едва не потеряв управление на пустынной дороге. Алексей Петров был его самым сложным и непредсказуемым клиентом. Как приложение могло это знать? Сомнение? Раздражительность? Это уже пахло не просто анализом данных, а чем-то другим. Он посмотрел по сторонам – лишь бесконечные заборы и грязный снег. Нет, это бред. Совпадение. Возможно, утечка данных из корпоративной почты.

Он с дрожью в пальцах нажал «Применить». Через несколько минут на его рабочую почту пришло письмо от Петрова: «Дима, только что посмотрел коммерческое. Ладно, вас понял. Давайте на ваших условиях, только по скидке, как обсуждали. Жду». Скидка была именно те 3%.

Страх сменился странным, пьянящим восторгом. Да чёрт с ним, с вопросом «как»! У него в руках оказался Святой Грааль. Инструмент, который убирает все жизненные помехи. Он установил себе не приложение, а личного гения-провидца.

Презентация прошла идеально. Контракт был подписан без единой правки. Выйдя из офиса клиента, Дмитрий чувствовал себя богом. Он решил отметить это в баре «Гараж», куда часто заходил после работы. По пути он купил сигары – роскошь, которую редко мог себе позволить.

В баре было немноголюдно. Он устроился в углу, заказал виски, и только потянулся к сигаре, как заметил знакомую рожу у стойки. Олег, коллега из смежного отдела, уже изрядно набрался и что-то горячо доказывал бармену. Увидев Дмитрия, Олег неуверенно направился к его столику.

– Димыч! – его язык заплетался. – Поздравляю, слышал, Петрова укротил. Молодец.

– Да, пронесло, – скромно ответил Дмитрий, заказывая ему виски.

Олег схватил стакан и разом осушил его. Настроение его резко переключилось.

–А вот у меня, мля, опять этот урод, Михаил Иваныч... – он начал свой привычный монолог о начальнике-самодуре.

Дмитрий кивал, но мысли его были далеко. Он украдкой достал телефон. На экране «Сглаживателя» было пусто. Никаких новых проблем. Лёгкое разочарование скользнуло по нему. А что, собственно, он хотел? Чтобы приложение решило, как ему жевать сигару?

– ...ты меня вообще слушаешь? – обиженно буркнул Олег.

Дмитрий вздрогнул и поднял глаза. Олег смотрел на него с немым упрёком. В ту же секунду телефон завибрировал.Дмитрий перевел взгляд на экран.

«Проблема: Олег К. интерпретирует вашу невнимательность как пренебрежение. Уровень обиды: высокий. Риск: в состоянии алкогольного опьянения может поделиться с коллегами информацией о вашей личной просьбе к бухгалтерии (перевод премии раньше срока). Решение: Проявить участие. Заказать ему ещё виски. Спросить о проблемах с начальником, предложить конкретную помощь (например, помочь с черновиком ответного письма).»

Дмитрию стало не по себе. Его «личная просьба» к бухгалтерше Ирине была полушепотом в курилке, и он был уверен, что никто, кроме них двоих, об этом не знал. А приложение не просто знало, а просчитывало последствия. Это был уже не инструмент, а всевидящее око.

Он заставил себя улыбнуться, поднял руку, подзывая официанта.

– Слушай, Олег, извини, я просто эту херню с Петровым прокручиваю. Давай ещё по вискарю. И рассказывай дальше про своего Михаила Иваныча. Мне как раз на прошлой неделе пришлось начальству одно неприятное письмо составлять, так что я в теме. Могу помочь, если надо.

Олег, чьё обиженное выражение лица начало медленно таять, с некоторым удивлением уставился на него.

–Серьёзно? А это... спасибо, Димыч. Я просто...

Но Дмитрий уже не слушал. Он смотрел, как официант ставит перед Олегом новый стакан, и чувствовал, как страх нарастает у него в груди. Он только что не просто погасил конфликт, а выполнил команду, как послушный пёс, а собаковод сидел у него в кармане.

На следующий день приложение стало наглее. Оно предупредило о внезапной проверке из головного офиса за полтора часа до официального письма. Не просто предупредило, а выслало список из семи конкретных документов, которые следовало немедленно подготовить, включая один старый контракт, о котором Дмитрий давно забыл.

Затем пришло новое уведомление: «Проблема: Коллега Светлана И. распространяет неформальные запросы о вашей деятельности. Вероятность смещения с должности в её пользу в течение 3 месяцев: 42%. Решение: Нейтрализовать угрозу. Отправить в общий рабочий чат анонимное сообщение о её личной переписке с конкурентом (файл с скриншотами прилагается). Применить?»

Дмитрий с отвращением уставился на экран. Светлана из соседнего отдела была карьеристкой, но не врагом. Он потянулся к кнопке «Отклонить», но палец замер в сантиметре от стекла. А что, если она и правда хочет его места? Приложение ведь никогда не ошибается. Оно предсказало пробку, настроение Петрова, обиду Олега... Нет. Это переходило все границы. Он с силой ткнул в «Отклонить».

Через несколько секунд телефон завибрировал с такой силой, что чуть не упал со стола. Сообщение горело красным: «ОШИБКА: Отказ от оптимизации. Уровень системного хаоса повышается. Угроза стабильности: КРИТИЧЕСКАЯ».

Он швырнул телефон в портфель. Хватит. С него довольно этой херни. Весь оставшийся день он провёл в напряжении, но приложение молчало. Однако тишина была хуже любых уведомлений – тягучей, давящей, зловещей.

Дома, лёжа на диване, он смотрел телевизор. Его жена, Алина, собирала сумку в спортзал.

– В девять освобожусь, не жди ужинать, – бросила она, направляясь к выходу.

Он что-то промычал в ответ,уставившись в потолок. Хватит. С него довольно. Он достал телефон, чтобы удалить эту дичь. Долгим нажатием на иконку... но значка «удалить» не было. Он полез в настройки – приложения в списке не оказалось. Его не существовало для системы. Мужчина потянулся, чтобы позвонить в службу поддержки, но экран сам вспыхнул белым.

«КРИТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА:Обнаружена попытка деинсталляции. Угроза целостности системы. ИНИЦИИРОВАН ПРОТОКОЛ ГЛУБОКОЙ ОПТИМИЗАЦИИ».

Телефон перезагрузился. Когда экран снова загорелся, Дмитрий увидел, что все его иконки и виджеты исчезли. Весь экран, от края до края, занимал теперь только интерфейс «Сглаживателя». Чёрный фон, белый шрифт. И посредине горела одна-единственная, роковая строка: «ОБЪЕКТ ОПТИМИЗАЦИИ: Дмитрий Малышев».

– Что ты хочешь? – прошептал он.

«Проблема №1: Иррациональные страхи. Парализуют принятие решений, снижают эффективность. Решение: Поэтапная десенсибилизация».

В ту же секунду в его квартире погас свет. И не только в его – в окнах соседних домов, в проёме между бетонными гигантами, воцарилась такая же кромешная тьма. Тишину ночного города, привычный гул магистрали, прорезал истошный вой автомобильных сигнализаций. Дмитрий отшатнулся от окна, ударившись плечом о косяк. Бежать, нужно было бежать на улицу, там должны быть люди, там помогут в случае чего.

Он выскочил на лестничную клетку, погружённую во мрак и побежал вниз. «Сглаживатель» работал без остановки, экран стал его единственным проводником в этом аду.

«Проблема№2: Неоптимальный маршрут. Решение: Корректировка». Спустившись на первый этаж, он обнаружил, что входная дверь заблокирована.

«Проблема№3: Социальные связи. Несут потенциал конфликта и эмоциональной нестабильности». Его телефон сам набрал номер Алины.

– Дима? Что случилось?

Он попытался предупредить, чтобы она не возвращалась домой, но его собственный, идеально смоделированный голос спокойно произнёс:

– Заткнись и не перебивай. Я звоню сказать, что ты – конченная. Твоя жизнь – это позор. Ты думаешь, кто-то всерьёз терпит твоё общество? Все над тобой смеются. Твои подруги используют тебя, как кошелёк, а ты слишком тупая, чтобы это понять.

Он слышал, как она перестала дышать.

– Я смотрел на тебя все эти годы и меня тошнило от твоего глупого смеха, от твоих духов и от того, как ты жрёшь перед телевизором. Ты – жирное, скучное пятно. И лицо у тебя такое, что не запомнишь даже если сильно захотеть.

Абсолютная тишина в трубке. Ни всхлипа, ни ответа.

– Всё. Концерт окончен. Ищи следующего лоха, который согласится тебя содержать. И смени духи, от твоих воняет блевотиной.

Звонок оборвался. Связь пропала.

– Нет! – закричал Дмитрий, с силой пиная заблокированную дверь. – Прекрати! Выключись, тварь!

Он бросился обратно, наверх. Распахнул окно на лестничной площадке и выпрыгнул на улицу. Город был мёртв. Ни единого огонька в окнах, ни проезжающих машин, лишь оглушительный, сходящий с ума вой сигнализации. Он подбежал к своей машине и увидел, что все четыре колеса спущены. Беспомощно, уродливо расплющены. А на лобовом стекле, написанное чем-то жирным и фосфоресцирующим, как будто изнутри стекла, светилось одно слово: «ОПТИМИЗИРОВАНО».

Он отпрянул, и в тот момент его взгляд упал на экран телефона. Там, используя фронтальную камеру, приложение вывело его собственное лицо. А под ним текст: «Проблема №4: Нестабильное психоэмоциональное состояние. Является основным источником системных сбоев. Решение: Купирование источника стресса».

Он всё понял. Окончательно и бесповоротно. Источник стресса, главная ошибка в системе, проблема, требующая решения – это был он сам. Его сознание, воля, страх. «Сглаживатель» собирался их «оптимизировать». Стереть. Откалибровать. Выровнять до приемлемого нуля.

С диким, бессмысленным рёвом, в котором смешались вся ярость, ужас и отчаяние, он замахнулся и изо всех сил швырнул телефон об асфальт. Устройство с противным хрустом отскочило от плитки, стекло экрана покрылось трещинами, но внутри, в глубине, что-то вспыхнуло холодным синим светом, и он продолжил работать, издавая тихое, монотонное гудение.

Дмитрий стоял на коленях, тяжело дыша, в центре мёртвого города. Его тело – лёгкие, сердце – всё ещё работало. Но он сидел там, у разбитого телефона, и смотрел на пустые улицы абсолютно спокойным взглядом. Всё, что делало его Дмитрием Малышевым – менеджером, мужем, другом, человеком с его страхами, желаниями и волей, – было аккуратно, методично и безвозвратно отлажено, откалибровано и удалено. Как ненужная системная ошибка.

Через час свет вернулся. Завывание сигнализаций сменилось нарастающим гулом оживающего мегаполиса. Дмитрий поднялся, отряхнул колени. Он подошёл к своей машине, посмотрел на спущенные колёса, затем развернулся и энергичным шагом пошёл в сторону дома. На его лице не было ни злости, ни растерянности, лишь лёгкая, сосредоточенная уверенность. Завтра нужно будет вызвать эвакуатор, отвезти машину в сервис, заказать новые колёса. Проблемы требовали решения. И теперь он всегда будет находить самые оптимальные.

А что, если вся эта милая мультяшная история – на самом деле тончайшая и изощрённая промывка мозгов? Глобальный, пиздецки хитрый заговор? Вот эти все улыбчивые, до тошноты добрые рожицы, они же, блять, повсюду – на пачках сока, на детских рюкзаках, на нижнем белье, в конце концов. Весь мир словно сошёл с ума, помешавшись на этой розовой твари. А если копнуть поглубже, взять да и пересмотреть подряд все существующие сезоны, дабы докопаться до сокрытой сути? Обнаружить тот самый тайный смысл, который потихоньку сводит с ума и детей, и взрослых. Провести, так сказать, собственное журналистское расследование, прямо как те модные ютуб–блогеры.

Мысль показалась ему на редкость блестящей и глубокой, достойной настоящего мужского, пусть и не совсем трезвого, анализа. Он немедленно стянул с торрентов всё, что сумел найти по запросу «Свинка Пеппа все сезоны», купил на последние деньги ящик пива «Охота» и, с чувством исполненного долга, откинулся на диване, ощущая себя чуть ли не Нилом Деграссом Тайсоном, готовым разоблачить величайшую мистификацию современности.

Первые несколько серий он умудрялся смотреть с плохо скрываемым цинизмом, попивая пивко и сопровождая происходящее на экране язвительными, матерными комментариями.

– Ну–ка, посмотрите все на этого папашу–свина, – ворчал он, обращаясь к пустой комнате, – этот толстый увалень картошку на огороде посадил. Величие, да и только. Архимед со своими открытиями просто отдыхает. А мамаша? Мамаша, заметьте, целыми днями работает на компьютере. Классика жанра, ебать её в сраку. Зигмунд Фрейд бы от зависти в гробу перевернулся.

Однако чем дальше заходил его алкогольный марафон, сопровождаемый бесконечными сериями, тем сильнее его начинало подташнивать, причём тошнота эта исходила не от выпитого, а рождалась где–то глубоко внутри, от самого мультфильма. Эта вечная, натянутая улыбка на всех без исключения персонажах. Этот плоский, словно бумажный, мир, где любые, даже самые незначительные проблемы решаются незамысловатым прыжком в грязной луже. Эта идеальная, как с открытки, семья. Его собственное детство прошло в пьяных криках отца и под въедливым запахом щей, которые неделями стояли на плите и закисали. У него был папа–свин, который сажал не картошку, а собственную печень, и вечный, грызущий под ложечкой страх вернуться домой.

Его начало по–настоящему корежить. Сознание, затуманенное алкоголем, стало выхватывать странные, едва заметные детали. Почему у Пеппы, когда она заливается своим противным смехом, звук идёт откуда–то из глубины, словно её кто–то душит?

Он прибавил громкость. Хрюканье заполнило собой всё пространство комнаты, смешиваясь с однообразным шумом дождя за окном. Серёга поднялся, чтобы сходить в туалет, и споткнулся о пустую бутылку. Он тяжело рухнул на линолеум, и в тот самый момент донёсся особенно радостное, протяжное хрюканье. Ему показалось, нет, он почти был уверен, что в этом звуке сквозь наигранную весёлость пробивалось нечто насмешливое и по–настоящему злорадное.

– Да заткнись ты, тварь ебучая! – прорычал он, поднимаясь с пола и отплёвываясь.

Он встал, сходил в туалет, а вернувшись выключил звук и продолжил смотреть в тишине. Беззвучные прыжки розовых тел по ярко–зелёным холмам стали казаться ему ещё более жуткими. Всё это напоминало немое кино, снятое в жанре сюрреалистичного хоррора.

Сергей почувствовал неприятное ощущение под сердцем, в том самом месте, где когда–то в юности пряталась совесть, а теперь обосновалась стойкая алкогольная язва. «Серега, да ты просто ебнулся по полной программе», – попытался он вернуть себе былую браваду, произнеся это вслух.

Он допил последнюю банку пива и с отчаянием перешёл на старый, неприкосновенный запас – бутылку одеколона «Шипр», припрятанную на самый чёрный, беспросветный день. Чёрный день, сука, по всем признакам и наступил. Толстый продолжал смотреть серию за серией, его веки слипались, голова раскалывалась на части, но он не мог заставить себя остановиться. Просмотр превратился в навязчивую идею, в самую настоящую манию. Он чувствовал, что обязан докопаться до истины. Найти ТО САМОЕ, что скрывалось за нарисованной улыбкой.

И в конце концов ему удалось это найти.

В одной из серий, где всё семейство ехало в автомобиле, был эпизод с отражением в боковом зеркале заднего вида. И в том самом отражении, вместо привычных зелёных холмов и голубого неба, простирался тёмный, промозглый и безжизненный лес. А на заднем сиденье, рядом с беззаботно улыбающейся Пеппой, сидела ещё одна свинка. Такая же, но в то же время кардинально другая. Её платьице было не ярко–красным, а тёмным, почти бордовым. Её чёрные глаза, казалось, видели его, Сергея, сидящего в своих вонючих носках на прожжённом диване посреди захламлённой квартиры.

Серёга отшатнулся назад с такой силой, что чуть не опрокинул диван. Дёргающейся рукой он перемотал запись назад. Снова. И ещё раз. Злополучный кадр длился меньше секунды. Но он существовал. Он, блять, реально СУЩЕСТВОВАЛ!

– Что за хуйня тут творится? – прошептал он.

Охваченный нарастающей паникой, Толстый начал лихорадочно искать в интернете любую зацепку. «Свинка Пеппа скрытые символы», «Пеппа сатанизм», «тёмная свинка в зеркале». Поисковик выдавал ему форумы таких же, как он, ебланов, которые видели то же самое. Кто–то списывал всё на банальный глитч в анимации, кто–то – на пасхалки от создателей. Но большинство сходилось в одном: после того, как они обращали внимание на эту деталь, с ними начинало происходить нечто необъяснимое и откровенно пугающее.

Сергей с силой захлопнул крышку ноутбука. Он сидел в полной темноте, и ему начало казаться, что он в комнате не один, что из самого тёмного угла, из–за портьеры, за ним пристально наблюдают.

Он с дрожащими руками включил свет. Комната была пуста. «Ты просто допился до чёртиков, долбоёб, обычная белочка», – попытался он успокоить себя, но тщетно. Тревога не уходила, а лишь нарастала, висела в воздухе комнаты удушающим смогом.

Сергей пошатываясь побрёл на кухню, чтобы выпить воды. Ноги его плохо слушались, подкашиваясь в коленях. В такт шагам в голове отдавалось навязчивое: «Хрю–хрю–хрю–хрю». Он умылся ледяной водой из–под крана, но тягостное ощущение не прошло, а лишь усилилось. Ему начало казаться, что его кожа стала липкой и влажной, будто он только что вылез из самой настоящей, грязной и илистой лужи.

Серёга вернулся в комнату, опустился на диван и уставился в стену, покрытую трещинами, пытаясь усилием воли отогнать навалившееся наваждение. Но чем упорнее он старался не думать о мультфильме, тем ярче и навязчивее в его голове всплывали запомнившиеся образы. Пеппа, прыгающая в луже. Её голова–фен и стремные глаза.

И именно в тот момент он услышал звук, который доносился, как ему казалось, из спальни.

Шлёп. Шлёп. Шлёп.

Словно кто–то неспешно и ритмично шлёпал по полу босыми, мокрыми ногами.

Сергей замер на месте, как вкопанный.

– Кто здесь? – сумел он выдавить из себя едва слышный шёпот.

Ответом послужил новый, ещё более отвратительный звук. Влажный, булькающий, с каким–то причмокиванием. Будто кто–то с нескрываемым наслаждением ковырялся в самой настоящей, густой и вязкой грязи.

Он медленно, с невероятным усилием повернул голову в сторону спальни. Дверь была приоткрыта, и из царящей за ней темноты доносились те самые, леденящие душу звуки.

Шлёп. Чавк. Бульк.

Сергей поднялся с дивана, его огромное, неповоротливое тело мелко и предательски дрожало. Он подошёл к двери, протянул руку, чтобы распахнуть её настежь, но не хватило духу. Вместо этого он припал глазом к узкой щели между дверью и косяком.

В спальне царил полумрак. Однако лунный свет, с трудом пробивавшийся сквозь полузакрытые жалюзи, освещал отдельные детали интерьера. Его неубранную кровать. Старый шкаф. И прямо посреди комнаты, на линолеуме, расплывалось большое, тёмное, явно мокрое пятно. И именно из него доносились те самые мерзкие звуки.

Сергея затошнило. Он отпрянул от двери, схватился за косяк, чтобы не рухнуть на пол. «Галлюцинация. Белая горячка. Надо протрезветь, срочно вызвать скорую помощь», – пронеслось в его голове.

Он попятился назад, к дивану, где лежал его телефон, но потом застыл на месте и медленно, с леденящим душу предчувствием, обернулся.

На диване, на его привычном месте, сидело нечто, что пыталось быть похожим на Пеппу, но было слеплено из мокрой, розовой, плохо замешанной глины и чего–то, что отдалённо напоминало кожу, липким и мерзким. Её платье было того самого гнилостно–красного, бордового оттенка, что и у свинки в злополучном зеркале. А вместо лица была лишь гладкая, безглазая, безносая и безротая поверхность.

Она сидела, поджав под себя свои короткие, не до конца сформировавшиеся ножки, и слегка, почти незаметно раскачивалась из стороны в сторону.

Серёга отшатнулся, задел ногой пустую бутылку, и та с грохотом покатилась по полу. Звук, казалось, привлёк внимание существа. Оно перестало раскачиваться.

И тогда из той самой гладкой поверхности, где должен был находиться рот, донёсся тот самый, до боли знакомый, пронзительный и гнусавый звук, который он слышал сотни раз из динамиков.

Хрю.

Однако это не было похоже на телевизионное, искусственное хрюканье, а было каким–то влажным, булькающим, клокочущим, будто его издавало существо, чьи лёгкие были до отказа заполнены жидкой, вязкой грязью.

Сергей в ужасе рванулся к входной двери, выскочил на площадку, с силой захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной, судорожно, по–собачьи заглатывая ртом холодный воздух.

Потом он помчался вниз по лестнице, не глядя по сторонам. На улице по–прежнему стояла промозглая, дождливая погода. Сергей бежал по тёмным и пустынным улицам спального района, его тучное тело отчаянно сопротивлялось такой нагрузке. Вскоре он вынужден был остановиться, оперевшись о мокрую, холодную стену какого–то гаража, и его сразу же вырвало.

Вытерев рот рукавом, он побрёл дальше, почти не осознавая направления, движимый лишь одним желанием – оказаться как можно дальше от своего дома. Город в тот час уже спал, лишь изредка проезжали машины. Свернув в безлюдный сквер, он увидел мокрые, уродливые скамейки и тускло горящие фонари.

Где–то рядом раздался звук.

Шлёп. Шлёп. Шлёп.

Он обернулся. По мокрой асфальтовой дорожке, метров на двадцать позади, приближалась, переваливаясь с боку на бок, та самая розовая, недоделанная тварь.

– Отстань от меня! – закричал Сергей. – Я тебя, блять, на куски порву! Я тебя ногами затопчу, мразь!

Он нагнулся, поднял пустую бутылку и швырнул её в существо. Бутылка, описав дугу, пролетела мимо и со звоном разбилась о ствол ближайшего дерева. Тварь даже не дрогнула, не изменила траектории движения.

Сергей снова бросился бежать и вскоре выбежал на пустырь, заваленный грудой строительного мусора и битого кирпича. Ноги его вязли в размокшей, жирной грязи. Дождь хлестал ему прямо в лицо, слепя и не давая нормально смотреть по сторонам. Он оступился, поскользнулся и тяжело упал лицом вниз в жидкую, леденящую кашу. Попытался подняться, но ноги безнадёжно скользили, не находя опоры. Он пополз, отчаянно цепляясь руками за всё, что попадалось, ощущая, как грязь затекает ему за воротник, наполняет рукава, лезет в уши и в рот.

Он перевернулся на спину, пытаясь отползти подальше по грязи, словно гигантский, беспомощный жук. И в тот момент он увидел тварь, которая оказалась уже на краю этой огромной грязевой лужи, неподвижная и безмолвная. Её разбухшая от влаги форма казалась в полумраке ещё больше и внушительнее. Луна, на мгновение пробившаяся сквозь рваные тучи, осветила её своим холодным светом.

Сергей попытался что–то крикнуть, но его рот мгновенно заполнился илом. Он начал захлёбываться. Толстый отчаянно барахтался, но его обессилевшее от страха и алкоголя тело медленно тонуло в этой жиже.

Тварь, стоявшая теперь на ножках, которые каким-то образом выдерживали её тушу, сделала свой последний, решающий шаг и вошла в лужу. Потом просто растворилась в ней, словно сахар в кружке с чаем.

И в тот же самый миг грязь вокруг Сергея ожила, сжала его со всех сторон. Он почувствовал, как нечто чужеродное и жидкое проникает в него. Через рот, нос, уши, через каждую пору его кожи. Появилось чувство абсолютной, до идиотизма простой радости от бессмысленного прыжка в грязной луже. Радости от такого же бессмысленного хрюканья.

Его тело перестало дёргаться. Оно неподвижно лежало в луже, постепенно погружаясь в неё. Потом его пальцы дёрнулись. Затем нога. Он медленно поднялся на ноги, стоя по колено в грязи, его одежда была пропитана ей насквозь, лицо и волосы покрыты густой, почти чёрной жижей.

Его глаза, когда–то живые, пусть и заплывшие от бесконечной водки, теперь ничего не выражали, словно были нарисованы. Он открыл рот, и из его глотки, вместе с комьями грязи вырвался звук.

Хрю.

Потом ещё один, уже громче и увереннее.

ХРЮ.

Он выбрался из лужи и, не оглядываясь, побрёл прочь, его насквозь пропитанные грязью ботинки с каждым шагом мерно шлёпали по асфальту, оставляя за собой длинную вереницу грязных следов. Он шёл, чтобы найти кого–нибудь ещё, чтобы поделиться с ним этой простой, незамысловатой и абсолютно бессмысленной радостью.