Пробуждение
4 поста
Пробуждение (финал)
Светка еще дышала, когда он доволок её до отцовской «операционной». Это хорошо. Пусть дышит. Оперировать мертвое тело – занятие для дилетантов. Нащупал выключатели, и помещение озарилось чуть помаргивающей белизной. Папа явно давно сюда не заглядывал.
Ярик неодобрительно поцокал языком и хихикнул при виде толстого слоя пыли, лежащего на всех поверхностях. Лампы и оборудование обросли тенётами. Впрочем, на изучение и подключение этого барахла у него всё равно нет ни времени, ни желания. Кровать есть, а большее ему и не нужно. Сейчас он докажет своему придирчивому преподу, что не зря шёл на красный диплом. Дважды докажет. Сначала на Светке, потом на маме, когда та вынырнет из пьяного коматоза.
- Бухло до добра не доводит, - благодушно кряхтел он, затаскивая обмякшую Светку на кровать и фиксируя её ноги и руки ремешками. Потом отошёл к шкафам и, глядя на кюветы с инструментами, продолжил, - И рука после него нетвердая. А нам, будущим хирургам, такое допускать никак нельзя.
Юноша прикрыл глаза и потёр кончиками пальцев виски. Голова нудно ныла, с трудом справляясь с нахлынувшей информации, но он, наконец, чувствовал себя счастливым. Так счастлив бывает каждый человек, который несколько дней мучается, пытаясь вспомнить вылетевшее из головы имя актера или название фильма. Оно где-то рядышком, вертится на языке, дразнит, но никак не приходит на ум. А потом раз! Пронзает вспышкой усталый мозг. Но то несколько дней, а он мучился целых восемнадцать лет!
Вспомнилась вся прежняя жизнь. И мама, и бабушка, и учёба в школе, институте. И этот плешивый козёл, который сначала загубил его будущую карьеру, потом жизнь, а потом... потом вернул из таких мест, куда Ярику совершенно не хотелось когда-либо возвращаться. Нет там ничего. Никаких «покинутых селений», ада, котлов и чертей с вилами. Есть только тьма, отчаянье и боль без старта и финиша.
Он помнил свою камеру, худого, лысого соседа в тюбетейке, синего от татуировок. Помнил мамины письма и передачки. Помнил жалкую пищу в тюремной столовке и тонкий, воняющий плесенью и хлоркой матрас. А потом...
Потом он неожиданно оказался в безмятежности старенького трамвая, неспешно ползущего по луговым, пёстрым травам. Помнил тоннель из зеленых, древесных крон и теплый, душистый ветер, гуляющий по салону.
Помнил ощущение безопасности, счастья и даже какой-то мягкой, меланхоличной эйфории. Но это длилось совсем недолго. Вскоре солнце спряталось, и в салоне стало сумрачно и неуютно. Деревья, еще мгновение назад кланявшиеся ему в зеленых поклонах, вдруг облетели, ощерились голыми, сухими ветками и... словно сжали трамвайчик с трех сторон. Салон затрясло, а мягкий перестук под днищем сменился суматошным, ржавым скрежетом. Скорость явно увеличилась, потому что стена кривых, уродливых деревьев за окном уже не плыла мимо, а мельтешила сучковатыми, хищными формами.
Безмятежность осталась в прошлом. Ярик почувствовал себя беспомощным маленьким мальчиком, забытым родителями в незнакомом месте. Когда под потолком внезапно с треском зажглись лампы, он вскрикнул, кинулся к кабине машиниста, но обнаружил, что никакого машиниста нет.
Он изо всех сил вглядывался в окна, надеясь разглядеть хоть что-то за бешено несущейся мимо безликой серостью. А потом увидел, что трамвай держит курс прямиком на беспросветный тоннель – сгусток аспидной черноты, выгнувшейся аркой.
Мозг молил тело убежать в дальний конец салона, отсрочить погружение во тьму, но тело оцепенело. Ярик ухватился за какие-то рычаги на приборке и крепко зажмурился.
...
Стас так торопился, что чудом избежал нескольких аварий, и, только прибыв на пристань, понял, что зря старался. До парома целых полчаса!
Он пробежался по берегу в надежде поймать кого-то из рыбаков и попросить о переправе, но, как назло, никого не нашёл. Конец рабочего дня. Все по домам – ужинают. Была даже мысль увести чью-нибудь лодку, но вёсельных на приколе не было, а катером он управлять не умел. Да и не угонишь катер за здорово живешь...
Он вернулся обратно в машину и уставился на мячивший вдали остров, где уже вовсю моргали уютные огоньки. Свой дом он видеть не мог, так как тот стоял в лесу на отшибе, но всё равно тянул шею, всматривался и молился.
...
Ярослава Нестерова Стас заприметил ещё на лекциях по общей хирургии, которые вёл в институте в свободное от основной работы время. И тот ему сразу не понравился. Умница и круглый отличник, но было в нём что-то яростно отталкивающее. Невысокий, костлявый, с лощёной физиономией и в непременном костюмчике-тройке, который выглядел нелепо и претенциозно на фоне джинсов и футболок, скрывающихся под белыми халатами остальных студентов. Волосы на его голове выглядели единой массой, как у пластмассовой куклы, ибо всегда были тщательно уложены и залиты лаком. Брови приглажены воском. А под бровями – ушедшие глубоко под лоб крошечные, маниакально светящиеся чёрные глаза-бусинки, окруженные лоснящимися, чуть припухшими веками. Эта физиономия будила в Стасе чувство яростной гадливости, и он никак не мог понять, почему остальные не видят то же, что и он. Особенно девушки, которые вились вокруг Нестерова стаями, готовые, казалось, по первому его требованию, немедленно раздвинуть ноги.
Читая лекции, Стас постоянно ловил себя на том, что бродит взглядом по рядам в поисках этой гнусной рожи и надеется однажды ее не найти. Всякое бывает. На втором курсе, когда начинаются первые занятия в анатомичке, многие студенты сначала заболевают, а потом уходят в академ и не возвращаются. Но только не Нестеров. Казалось, препарирование вареных тел – это то, о чём он мечтал всю свою жизнь.
В прозекторской он работал так же методично, аккуратно и усердно, но Стас глаз не мог оторвать от этого острого, какого-то собачьего лица. Ему казалось, что у парня вот-вот потечёт голодная слюна прямо в желтоватое нутро препарируемого трупа. А несколько раз, после того, как занятия оканчивались, Стас обнаруживал пропажи. Да, студенты частенько утаскивали с собой инструменты, но с появлением Нестерова с завидной регулярностью стали пропадать и препараты. Иногда аккуратно срезанный лоскуток фасции или невесть куда затерявшийся аппендикс. Дальше – больше. То несколько позвонков, то целый срез черепа, а однажды даже пенис. И Стас никак не мог избавиться от уверенности, что это ни кто иной, как отличник-ловелас, ушёл с очередным сувениром в кармане отглаженного и до хруста накрахмаленного халата.
Отличник-ловелас, уверенно идущий на красный диплом, был отчислен в конце второго курса. Несколько раз он, скрежеща зубами, приходил сдавать Стасу зачёт, и каждый раз получал «неуд». Он бегал жаловаться в деканат, писал ректору и в вышестоящие инстанции бесчисленные кляузы на Стаса о «предвзятости», «самодурстве» и «личной неприязни», мешающих юному дарованию пополнить ряды отечественных хирургов. Из Министерства приходили дежурные отписки на имя ректора разобраться. Ректор, в свою очередь, пожимал плечами, советовал студенту лучше готовиться и отправлял восвояси.
- Что ты к нему прицепился? – спрашивал он Стаса при случае, - Старательный ведь мальчишка.
- Нечего ему делать в медицине, - сухо отвечал Стас, - А тем более, в хирургии. Пусть попробует себя в ветеринарии.
А когда все сроки сдачи прошли, и перед Нестеровым во всей неприглядности замаячила армия... пропала Леночка. Лучик солнца и главный человек в жизни Сеневичей.
Опрос одноклассников установил, что девочка завела себе ухажёра. Студента-медика, который, на зависть подружкам, каждый день встречал её у школьных врат с букетом.
Вскоре милиция нагрянула к Нестеровым и застала дома только мать подозреваемого, которая театрально хваталась за сердце, демонстрировала развешенные по всем стенам грамоты и фотографии ее чудо-ребёнка, а потом совала под нос его же золотую школьную медаль. Недолгий обыск старого домика окончился в просторном подвале.
Там-то и были обнаружены Ярик и его... «пациенты». Тело бабушки, перенесшей наживую несколько ампутаций, едва живой и пока не установленный старик с удаленными глазными яблоками. Третьей была Леночка.
- Руки! Руки не повредите! – вопила мать, пока Нестерова выволакивали из оборудованной им операционной, - Он же будущий хирург!
Каким-то чудом Леночка ещё была жива, но одного взгляда на неё хватало, чтобы понять, что это чудо продлится недолго. Острые крючки растягивали в стороны плоть, оголяя слабо подрагивающее нутро, из которого хромированным частоколом торчали ручки зажимов, расширителей и экспандеров. Подоспевшая реанимационная бригада пришла в ужас и единственное, что могла сделать на месте – это дать девочке общий наркоз. Большая часть её внутренних органов была повреждена, а некоторые отсутствовали вовсе. Включая глаза.
По пути в больницу девочка скончалась...
- А как ещё мальчику не потерять навыки, если его из института ни за хер собачий попёрли?! – визжала мать в зале суда, защищая своего монстрика, - Бабушка наша всё равно уже ни на что не была годна. А так хоть послужила отечественной науке! И деда Максима он бы вылечил, если бы вы не вмешались. Он ведь слепой, как крот, был, по хозяйству еле управлялся. А Ярочка пересадил бы ему глаза от той девчонки, и дед бы ещё, глядишь, поженихаться успел!
...
Ярик провёл скальпелем по голому животу, и кожа послушно разошлась. Он быстро и уверенно остановил кровь и, растянув края раны, шумно сглотнул наполнившую рот слюну.
Ларец с подарками – так ему всегда виделось это. Ништяки, упакованные в бледные фасциальные обёртки. Слегка подрагивающие, дышащие, живущие каждый своей жизнью и все вместе дающие жизнь единому организму. Смешно подумать, что все это великолепие нацелено на удовлетворение нехитрых Светкиных потребностей. Вкусно пожрать, сладко поспать, заработать копеечку на новые тряпки...
Ярик по старой привычке потянулся рукой к своему члену и почувствовал страшное разочарование. Он совсем забыл, что теперь он – не мужчина, а безобразная баба с родимым пятном во всю морду, а в штанах у него не фаллос с парой крепких яичек, а жалкая вагина. Пятьдесят процентов удовольствия от работы – псу под хвост.
- Что ж..., - он оглядел «ларец», - пожалуй, начнем с кишечника.
Снова вспомнилась Баба Тося, впавшая на старости в окончательный маразм.
Он ненавидел говно. Он даже по большому ходил редко и страшно торопился, чтобы поскорее извергнуть из себя бурую, смрадную массу и тут же смыть, а потом тщательно протирал медицинским спиртом анус. О каком совершенстве человеческого существа может идти речь, если единственное, что оно производит – это дерьмо! И зловредная старуха, словно учуяв эту его единственную слабость, изо всех сил старалась достать его. Мозгов ей хватало доковылять до туалета, но она всё равно ходила под себя, чтобы Ярику пришлось контактировать с её старушечьим калом. А потом и вовсе вспомнила свои былые развлечения и подкрадывалась к спящему внуку, чтобы... «полечить носик»...
Юноша долго терпел. А потом начались проблемы с плешивым преподом, который из кожи вон лез, чтобы его отчислили, и он сорвался. Вместе с мамой они спустили безмозглую старуху в подвал, который он ещё в детстве приспособил под препарирование местных кошек и собак, и ... отвёл душу. Вырезал ей к чертям кишечник почти целиком и, заметьте, даже ни разу не порвал оболочку, что грозило ему бы ему настоящим говняным торнадо. Старуха прожила недолго, хотя он честно старался спасти её – тратился на спецпитание, пичкал антибиотиками, установил стому и калоприёмник.
Потом ему на глаза попался слепой одинокий старик, и появился хороший шанс испытать украденную на практикуме ложку...
А еще чуть позже он узнал, что у досточтимого и многоуважаемого Станислава Николаевича, оказывается, есть хорошенькая тринадцатилетняя дочь.
...
Настя проснулась от потрясшего дом дикого воя и в ужасе села, чувствуя, как тёмная, холодная комната тут же закружилась вокруг. Что это? Приснилось или в дом пробрались дикие звери?! Или...?
Она сползла с дивана и вся натянулась, вслушиваясь, но не услышала ничего, кроме шумящей в ушах крови да капающего крана на кухне.
Сколько времени она проспала? Это ночь или вечер? Или утро? Тьма за окном вполне могла означать всё, что угодно.
Она вспомнила, как звонила Свете, и как та пообещала прийти до темноты. Приходила? Стучала и, не получив ответа, ушла? Чёрт, она же совершенно не собиралась напиваться. Впрочем, как и всегда.
Настя поднесла запястье к глазам и, зажмурив один глаз, с трудом сфокусировалась на стрелках. Половина третьего... Разбивающиеся о фаянс капли будили похмельную жажду, но она не решалась пойти за водой. Диван и крошечный пятачок рядом, на котором она, покачиваясь, стояла, казались ей единственными безопасными местами во Вселенной. Сердце болезненно колотилось о грудину, по углам мерещилось всякое. Чувствуя, что ещё немного, и она начнет видеть чертей, Настя сделала крошечный шажок к входной двери, еще один, а потом опрометью бросилась из дома, прихватив с вешалки старый мужнин пиджак.
Свежий, отдающий первыми морозами воздух и холодные капли, падающие на лицо, немного отрезвили её. Она надела пиджак и посмотрела на ненавистный дом. Тот дряхлой громадиной склонился к ней, словно разглядывая и решая, сожрать её прямо сейчас или помучить еще немного. Тюрьма, в которой она провела целых восемнадцать лет! Не каждый убийца отбывает такой срок, а чем она провинилась?!
Надо позвонить Стасу, услышать его голос.
«Привет, как ты?» - пробормотала она, проверяя, заплетается ли язык. Язык заплетался... Да и что она может ему сказать в половине третьего ночи заплетающимся языком? Кажется, в нашем доме кто-то кричал?
Может, это она сама и орала во сне...
Настя поплотнее закуталась и вернулась в дом. Прокралась к спальне девочки и прижалась ухом к закрытой двери. Ни звука. Спит? Конечно, она спит. Что еще можно делать ночью в тихой, тёмной комнате?..
Она отняла ухо от полотна и почувствовала, как волосы натянуло, словно они прилипли к чему-то вязкому, как варенье. В кромешной темноте пустого дома нервы сдали, и она, не заботясь больше о шуме, снова кинулась прочь. Распахнула входную дверь так, что та с треском ударилась о косяк, и метнулась в сарай. Нашарила среди хлама свой смартфон и набрала мужа, но в ответ услышала только бесконечные гудки. Еще гудки. И снова...
Она сунула смартфон в карман и подошла к калитке. Что делать? Дожидаться звонка от Стаса где-нибудь неподалеку в лесу? Но ведь он может оперировать еще несколько часов! Она не выдержит столько под ледяным дождём.
В деревню? Женщина в нерешительности стояла у слабо выделяющегося на рифлёной поверхности забора прямоугольника. Что она там скажет? Про негритянскую жрицу Вуду, пробуждение душ или про вопль в ночи, который то ли был, то ли... приснился? Она чувствовала во рту липкую, тягучую, пропитанную алкоголем слюну. Что ей ответят, почувствовав её дыхание?
И что скажет Стас, когда обо всём узнает...?
Ее затрясло. То ли от промозглой осенней ночи, то ли от осознания, что она в шаге от того, чтобы всё испортить. Она двадцать лет провела в аду, чтобы одним махом обесценить все жертвы?
Может, там и было варенье? Девочка проголодалась, сделала себе бутерброды и неудачно вписалась в дверь... С чего она решила, что это непременно кровь? Может, когда она протрезвеет, её страхи покажутся ей надуманными и смешными. Просто похмельный психоз. Паническая атака, вызванная элементарным перепоем.
Крепкий, горячий зеленый чай с лимоном - самое то, чтобы разогнать ужасающую тьму снаружи и внутри.
Она снова вернулась в дом, проскользнула на кухню, включила свет и ткнула чайник. Потянулась было к колесику радиоприемника на столе и... обречённо замерла. Под ней, в подвале что-то происходило, и даже шум закипающего чайника не мог этого заглушить. Ясно, что там – внизу - Ярослава. Значит, произошло то, чего она все это время ждала и боялась. Что монстр проснётся, когда Стаса не будет рядом.
Внутри всё напряглось, натянулось, зазвенело, но тут же улеглось.
Нет, она больше не побежит во двор. Всё равно не посмеет выйти за ворота. Пора брать жизнь в собственные руки и покончить, наконец, с кошмаром.
Она пошарила за плиткой и достала маленький топорик, которым Стас обычно нарезал лучину на растопку. Стиснула зубы и двинулась к лестнице в подвал.
...
Калитка была не заперта. Как и входная дверь. Стас бросил машину у ворот и вошёл в дом, казавшийся в этот сумеречный час еще более неуютным и нежилым, чем обычно, и сразу обнаружил в гостиной у дивана пустую бутылку из-под виски и стакан. Чёрт! Настя опять добралась до алкоголя!
Он прекрасно знал, что деревенские приносят ей выпивку, но не мог опуститься до того, чтобы обсуждать с ними это. Знал, что жена пользуется любым случаем, чтобы залить за воротник. И это несмотря на то, что однажды подобные возлияния чуть было не окончились катастрофой.
Что, если она решила повторить попытку?! Сейчас, когда до цели оставалось совсем немного, это стало бы ещё более чудовищным провалом!
- Настя! – крикнул он, - Ты дома?
Конечно, она дома! Где ей еще быть? Если только... Ему вдруг представилось, как Настя в пароксизме пьяного помешательства выгоняет выродка за ворота и бежит за ним в лес, размахивая тесаком. Он торопливо прошёлся по тёмным комнатам и уже собрался идти на поиски в лес, когда вдруг вспомнил про подвал. Туда никто не ходил с самого рождения Ярославы, но проверить все же стоит.
Спустившись по лестнице, Стас тут же увидел свет, пробивающийся из-под двери, и сердце его остановилось.
Кончиками пальцев он мягко толкнул дверь и с каким-то опустошенным фатальным безразличием смотрел, как неспешно отворяющееся полотно открывает ему обзор на больничную кровать, где на бурых от крови и дерьма скомканных простынях распростёрлось распотрошённое тело, скованное по рукам и ногам фиксирующими ремнями. Над ним хищно склонилось порождение Ада, собственноручно и добровольно возвращенное им, Стасом, к жизни.
Ярослава обернулась на него, откинула окровавленной рукой длинные волосы с безобразного лица. На нём не было ни испуга, ни удивления. Сквозь девичьи черты и багровый нарост, сползающий с низкого лба на переносицу проступала уже почти забытая рожа – та самая, что глумливо скалилась на него когда-то из-за решётки в зале суда.
- Настя!!!! – завопил он, хватаясь за голову, когда опустошение в мгновение ока сменилось осознанием непоправимой беды.
Стас рванулся вперед, но голова внезапно хрустнула и наполнилась колокольным звоном, а яркие лампы под потолком начали медленно гаснуть, словно в театре. В глубочайшем изумлении он кое-как развернулся и, прежде чем рухнуть на пол, встретился глазами с женой, крепко сжимающей в сведенных судорогой руках топорик.
...
- Мам, да не трогай ты его, - послышался голос, и Стас с удивлением понял, что всё ещё жив. Веки дёргались, глаза распахивались то по очереди, то вовсе отказывались это делать. Затылок болел нестерпимо. Он потянулся было к голове, но понял, что не может пошевелить рукой. Неужто парализовало?
- Нет, доченька, так нельзя. Ка бы то ни было, это твой папа, и мы должны ему помочь, пока не приехала скорая.
Мужчина, наконец, понял, что он просто связан. Настя опустилась рядом с ним на колени и, приподняв его голову, прижала к затылку какие-то скрученные валиком тряпки. От прикосновения к размозженному черепу, всё тело словно прошило молниями, вызывая настоящую агонию. Он задрыгался и захрипел.
- Хорош папаша..., - недовольно произнес монстр, закончив оттирать свои отпечатки пальцев с инструментов, торчащих из тела на кровати, - Ладно, пойду тогда встречу скорую и милицию.
- Полицию, милая, - ласково отозвалась Настя, - Теперь она так называется. Не забудь курточку накинуть. На улице холодно.
Мимо Стасовой головы прошагали ноги в широких штанах и стоптанных домашних тапках. Он хотел спросить жену: «Какого черта ты вытворяешь?», но будто забыл, как это делать – говорить – и мог только вяло шлепать губами.
Когда шаги стихли, Настя снова посмотрела на него. Нависшее над ним лицо было расслаблено, безмятежно и... совершенно безумно.
- Я передумала, - мягко произнесла она, - Слишком долго это тянулось, понимаешь? Чего ты еще ждал? Чисто технически, это мой ребёнок. Я подтирала ей задницу, меняла пелёнки, приучала к горшку, укачивала перед сном, учила читать, кормила с ложечки, объясняла, что такое месячные... Ты запер меня здесь, с ней, а сам продолжал заниматься своими любимыми делами – оперировать и упиваться мечтами о мести.
Стас шевельнул губами.
- Что? Леночка? – Взгляд её затуманился, - Конечно, я её не забыла, но... это было так давно... Что у меня осталось бы теперь, если бы я позволила и второй дочери умереть?
Стас протестующе замычал, а Настя, заслышав приглушённые перекрытиями голоса и истеричные всхлипывания Ярославы, торопливо чмокнула мужа в лоб, поднялась и отошла в сторонку.
Эпилог
- Девочка – настоящий самородок, - возбужденно докладывал декану пожилой профессор, - Если бы решение принимал я, то сразу бы зачислил её на второй курс.
- Да вы бредите, Артем Иванович, - таращил глаза декан, - Кто нам позволит принять в Университет девчонку даже без среднего общего! Да еще и с такой историей! Отец – полный псих!
- Но этот псих был талантливым хирургом, пока не загремел по адресу. Сотни жизней спас!
- Не забывайте ту неопознанную женщину, чей скелет был обнаружен у него под домом, и девочку, которую он распотрошил, как мясник, прямо на глазах у дочери! Он бы и дочь распотрошил, если бы жена вовремя не вмешалась!
- Речь не о нем, - отмахнулся профессор, - Он получил по заслугам и теперь собирает паззлы в психушке. Но эта девочка... говорю вам, она сто́ит того, чтобы её принять. Исключительно одарена. Я на свой страх и риск предоставил ей доступ к прозекторской, и...
- Что?!
- ... и она проявила не только глубокие знания в общей анатомии, но и подробно изложила порядок довольно сложных операций. А некоторые из простых продемонстрировала на практике без единой ошибки!
- Боюсь, вас ждут проблемы...
- Пусть. Главное, дать девочке шанс!
- Ладно, - декан растерянно поглядел в окно, за которым падал снег, - И где этот ваш самородок? Хотелось бы самому с ней...
- Так здесь она, за дверью! Сейчас!
Артем Иванович по-молодецки шустро подскочил и, приоткрыв дверь, кивнул кому-то. Через секунду в кабинет застенчиво вошла удивительно некрасивая девушка. Густая, тёмная челка низко падала на глаза, но все равно не могла утаить безобразную, расползшуюся на половину лица гемангиому.
Декан отвел глаза, боясь, что бедная девочка прочтет в них отвращение. Было в ней что-то отталкивающее, и дело было не только в гемангиоме. Хищная, вытянутая вперед форма черепа, глубоко ушедшие под лоб маленькие глаза. Было в ней что-то... собачье.
- Ну-с, Ярослава, - безо всякого энтузиазма промямлил он, жестом приглашая её сесть, - Что тебя привело в Альма Матер?
- Я всегда мечтала стать хирургом! – тут же жарко и порывисто произнесла девушка, а потом грустно добавила, старательно приглаживая рукой чёлку, - Как папа!.. Хоть он в меня никогда и не верил...
Показать полностью