Тётя Света: «Я больше сюда не поеду».

Дядя Гена: «Ежели что, сразу в машину!»

А мне – не страшно, а о-оочень интересно!

И утром, уезжая, дядя Гена, еще не до конца проспавшись, остановился близ Купецкого (два дома, сарай, коровник) и махнул хозяину, а когда тот подошел, сказал:

«У тебя тут волки! Ночью не слышал? Волки появились, смотри за коровами! Охотники, бл…, где?!»

(Кстати, об охотниках, каждую осень в сумерках они стреляют уток, но в этом году никакого «пиф-паф» не было – не из-за волков ли?)

Едем дальше, и я вижу, как полупьяный хозяин «точки», взяв какое-то полено (не ружье), отправляется в заросли близ ерика. И сам не знаю почему, начинаю смеяться. И хохочу почти, не могу остановиться.

Все смотрят на меня. А я представляю себе, как хозяин точки, дойдя до логова, обращается к волкам: «Вы что же, твари такие, совсем берега потеряли? Какого…? Тут на вас уже люди жалуются!»

И волки такие: «Ну ты это… извини, мужик! Луна-то полная. Природа, мать её…»

Я отлично помню наш школьный музей воинской славы. Посвящен он был героическому пути воинского соединения с внушительным номером и не менее внушительным списком наград. Наполнялась экспозиция руками самих школьников, которые раз в год ездили во всевозможные поисковые экспедиции, их география поражала, в музее попадались артефакты не только с полей ВОВ, но и с разгрома Квантунской армии и Советско-Финской войны. Конечно, мальчишкам нравилось рассматривать орудия убийства и воинское снаряжение. Я не был исключением, вообще подростковой мечтой было обзавестись каким-нибудь артефактом угрожающего вида, но, увы, к тому времени, когда мое поколение изучало экспозицию школьного музея, всё, что можно было утащить, уже было утащено последними поколениями пионеров и первыми поколениями «детей перестройки». Более того, когда в музее прошла ревизия, выяснилось, что в музее практически не осталось ни одного сколь нибудь ценного экспоната.

Когда автор этих строк подошел к тому возрасту, в котором мог сам отправиться на «Вахту Памяти», эта славная школьная традиция уже лет 10 как сошла на нет, оставшись в некоторых школах, как реликт эпохи, удерживаемый на атлантовых плечах отдельных энтузиастов. Однако появились разные поисковые отряды по линии различных ведомств, городских и региональных администраций, а также «дикие» энтузиасты на общественных началах. Последних не стоит путать с «чёрными» копателями, о них возможно я расскажу позже. «Дикие» энтузиасты занимаются тем же поиском, что и другие официальные отряды, но сводят свое общение с государством к минимуму, и среди них встречается масса по-настоящему увлеченных людей. Как раз среди таких энтузиастов мне встречалось наибольшее количество дипломированных историков и археологов.

Однажды, в старшей школе у меня появилась возможность прибиться к одному из городских поисковых отрядов, которые брали к себе небольшое количество старшеклассников в рамках патриотического воспитания молодежи и поучаствовать в раскопках на территории Калужской и Брянской областей. На майские праздники я получил справку для школы, освобождавшую меня от занятий, собрал рюкзак и отбыл на «Вахту Памяти», или как называли экспедицию между собой копатели — «ушли в поиск».

Археология — это комплексная дисциплина. Помимо собственно истории, следует знать геологию, химию, физическую географию и массу разных смежных и, казалось бы, никак не связанных дисциплин. Я плохо знаком с процессом подготовки классической археологической экспедиции, но все же думаю, что она довольно сильно отличается от того, что я расскажу далее. Из всех дисциплин для нас наиболее важными были медицина и мирно-взрывное дело. Для этих задач в отряде было два доктора, один профессиональный сапёр и несколько подрывников-любителей.

Задача поискового отряда — поиск и перезахоронение останков солдат, погибших в годы войны. Официальным отрядам можно работать в военных архивах, поэтому у них есть доступ к картам, отчетам и документам. Но эта информация в реальности не сильно помогает работе. Советские карты изобилуют неточностями, а самое главное, за прошедшее время изменился ландшафт, по местам боев прошло не одно поколение поисковиков. Также первые десять-двадцать лет после войны большие массы людей выводили в поля для сбора останков, они делали это без всякой системы и без какого-то энтузиазма, просто паковали кости в мешки и закапывали у ближайшего населённого пункта, иногда оставляя небольшую памятную стелу. Возможности судебно-медицинской экспертизы были сильно ограничены, поэтому на таких стелах редко можно увидеть имена, а если имена есть, далеко не всегда они соответствуют действительности, а количество самих останков намного больше, чем указано на табличке. Солдаты проводили разминирование примерно на таком же уровне, я об этом ещё расскажу.

Ресурсы нашего отряда были сильно ограничены, так как он функционировал исключительно на энтузиазме его основателей и действовал сезонно. Хотя доступ к архивам нам предоставлялся, времени и возможностей для системной работы с документами было очень мало, результаты работы были непредсказуемыми, поэтому на первый план вышло общение с людьми. Предварительно, опираясь на данные из архивов, карты местности и другую доступную информацию, определялась перспективная местность. Информацией помогали и другие поисковые отряды. Так для предстоящей экспедиции был определен Думинический район Калужской области. Этот регион выбрали по наводке от другого отряда, который был там раньше и сообщил нам, где могут быть останки советских солдат. Осмотреться на местность и наладить контакты с местными жителями были откомандированы особо коммуникабельные добровольцы.

На территории командированные освоились довольно быстро. Закрытые колхозы и совхозы, отток молодежи, социальные проблемы и все прочие беды села не пощадили и объект разработки. В селах действительно не было работы, а многие жители промышляли раскопками и браконьерством, чередуя и совмещая оба ремесла. Плавили тол из снарядов, собирали цветмет на бывших полях сражений, приторговывали оружием и артефактами, представляющими антикварную ценность. Надо ли говорить, что эта публика лучше всех знала, где можно обнаружить не захороненные останки - основной объект интереса нашей экспедиции. Осложнялось наведение контактов характером ремесла местных жителей, оно очевидно было нелегально и в каждом незнакомце живо интересующимся “копом” (так называли на сленге процесс раскопок и найденные в результате предметы) видели милиционера. Первая разведмиссия завершилась практически ничем, никакой конкретики гонцы не узнали, однако мосты все же были наведены.

Вторая экспедиция, состоявшаяся через месяц оказалась значительно удачнее, несмотря на то, что никакие раскопки вести не представлялось возможным. Послы вернулись с ценной информацией, полезными контактами и артефактами в виде австрийского штыка эпохи Первой мировой (выменяли у одного из жителей деревни) и обломка фюзеляжа немецкого аэроплана с крестом.

Самым ценным контактом оказался «чёрный краевед» Василий. Как мы прозвали его между собой Человек-Велосипед. Василий был крепким мужчиной лет пятидесяти, роста под два метра и огромной физической силы. А «велосипед» назвали потому что по пересеченной местности он передвигался просто с феноменальной скоростью, да еще и взвалив на плече 152-мм снаряд! Прекрасно знающий лес, природу, свободно ориентирующийся по солнцу, звездам, и каким-то только ему известным приметам и особенностям. Безошибочно определяющий время без часов (с точностью до 5 минут, проверено неоднократно) и точное местоположение без карты. Человек с неистощимым запасом интереснейших баек, анекдотов и историй из жизни. При этом, как и все по-настоящему сильные люди, обладающий простым и добродушным характером. Василий был нашим проводником в той экспедиции, я не мог и не могу до сих пор представить себе более подходящего человека для этой миссии.

Первые яркие впечатления о поиске, для меня оставили руины хутора, который во время войны сожгли венгерские каратели. Все жители окрестных сёл утверждали, что в этом районе орудовали венгры и отличались они особой лютостью. В деревне Буды (или Будды) они закидывали трупы расстрелянных в колодцы. Их извлекали уже в наше время в костюмах химзащиты, так как из-за внешних условий (холодная вода, темнота, низкая температура) трупы не скелетировались. Когда колодцы вскрыли и начали доставать останки, зеваки в ужасе разбежались, были те, кто падал в обморок, вокруг стоял жуткий смрад.

Хутор представлял из себя около десятка домов, от которых остались небольшие насыпи, поросшие травой и бурьяном. Поверх холмов выглядывали остатки печных труб. По словам проводника, здешних обитателей каратели сталкивали в погреба и закидывали гранатами, туда же сбрасывали тела расстрелянных. После расправы хутор сожгли, и территорию вокруг заминировали. Причем так, что после войны саперы просто поставили предупреждающие таблички и ничего не трогали. Логика была простая: хутор в 30 километрах от ближайшего села, в лесу, хозяйственной ценности данная территория не представляла, поэтому ограничились предупреждением. Уже в 70-е военные саперы вновь побывали в этом месте, часть мин сняли, но погреба раскапывать не стали, они вроде как тоже были заминированы. Большая братская могила напичканная взрывчаткой, немой памятник человеческим зверствам, он по сей день будоражит воображение редких путников, знающих историю этого хутора.

Для городского жителя пойти глубоко в лес — это соприкосновение с природой. Обычно, горожанин походом в лес называет — выход на загаженную бытовым мусором лесную опушку, чтобы пожарить шашлыки. Попадая в реальную глушь средней полосы, человек, бывает, подолгу стоит «контуженный» лесной какофонией, глядя на играющие в кронах деревьев лучи солнца и блаженно улыбаясь, подставляя лицо легкому ветерку с пьянящим запахом хвои и весенних полевых цветов.

Возвращаясь с первого выхода, минуя сожженный хутор, практически у самого базового лагеря я заметил лисицу, которая шла параллельно отряду, на почтительном расстоянии. В какой-то момент она вырвалась вперед и, минуя опушку леса, взбежала на холм с одинокой сосной. Усевшись там, она провожала нас взглядом, мерцая золотым и медным огнем в лучах закатного солнца. Я указал на лису рукой, идущий позади Семён поднял голову, посмотрел, флегматично кивнул, наблюдая за красивым пейзажем, пока холм не скрылся из виду. Я тоже смотрел на лису, одинокое дерево и невероятную композицию, сотворенную природой. Это был первый раз в жизни, когда я видел живую лисицу.

Эхо войны продолжает напоминать о себе. Снаряды, авиабомбы и мины времен ВОВ находят даже в центре Москвы по сей день, что и говорить об окрестностях и нехоженых лесных чащах. В середине восьмидесятых на одной из юбилейных «Вахт Памяти» официально заявили, что для того чтобы полностью разминировать территорию СССР нужна непрерывная работа всех военных саперов Союза на протяжении десяти лет. Не знаю, насколько это правда, но всерьез разминированием территории занимались только первые двадцать лет после окончания войны. Как писалось выше, приоритет отдавался густонаселенным районам и объектам народного хозяйства (поля, фабрики, дороги и т.д.), приоритет уменьшался по мере удаления и постепенно сходил на нет. В конце концов разминированием занялось само время. С годами часть боеприпасов просто сгнивала и разрушалась, часть использовалась местным населением. Сколько поколений браконьеров использовало и еще будет использовать тол из боеприпасов ВОВ известно только Всевышнему. Противопехотные мины стали безопасны в основном к восьмидесятым годам. Однако стали опасны мины противотанковые. Если раньше они не срабатывали на массу человека, то со временем из-за коррозии и других факторов подрывы людей, скота и автомобилей стали происходить регулярно.

Район, который местные жители называли 25-м кварталом (почему так, не знаю), был одним из тех, до которого руки саперов дошли в последнюю очередь. Узкоколейка вела к немецкому складу боеприпасов, глубоко в лесу. Со временем дорога туда полностью заросла деревьями, и без помощи Василия мы бы сами никогда ее не отыскали. Он точно знал несколько мест с останками советских солдат. На заре наш отряд направился, чтобы извлечь эти кости. Первые саперы приехали в 25-й квартал на разминирование в 45-м году и ничего не вывозили. Просто сняли с уложенных в штабеля снарядов взрыватели (не со всех), поставили предупреждающие знаки и ушли. Второй раз военные сапёры навестили склад уже в шестидесятые, вывозить боеприпасы также не стали, а решили просто все подорвать. До ближайшего населенного пункта было около 30 километров, вокруг холмы и густой лес. Идея выглядела хорошо, однако получилось, как всегда. В результате подрыва часть боеприпасов разлетелась по окрестностям, в радиусе десятка километров, окончательно закрепив за 25-м кварталом репутацию гиблого места. Подрывы случайно забредших грибников, рыбаков, охотников были обычным делом. Единственная проселочная дорога, проходящая рядом с опасной зоной, пользовалась дурной репутацией; сельчане пользовались ей только по крайней необходимости и только по накатанной колее. Останавливаться по нужде или сворачивать — не рекомендуется. Рассказывали случай, произошедший в середине девяностых: однажды вечером поддатый тракторист на «Кировце» поехал в село за самогонкой, как раз по «нехорошей» дороге; негабаритные колеса существенно выходили за рамки колеи, накатанной редкими нивами и уазами, в село, как гласит молва, прикатилось только одно негабаритное колесо. Насколько правдива эта и другие услышанные мной истории, не берусь судить. Однако, похоже на правду: металлоискатели использовать просто бесполезно, звонит вообще все, в том числе деревья (следствие подрыва склада в шестидесятые, осколки застряли в древесине); втыкать лопаты в землю под прямым углом и разводить любой огонь нам запретили категорически. Передвигаться след в след.

Бои в районе 25-го квартала были не самые сильные. В эту экспедицию мы работали на местах настоящей бойни. Однако здесь война не закончилась и продолжала собирать свою жатву, это ощущалось всеми чувствами. Василий был здесь далеко не первый раз и точно знал, куда и как нужно двигаться. В этот выход мы подняли двух солдат, которых, к сожалению, не получилось идентифицировать.

Линия фронта проходила через Думиничиский район дважды. Стороны занимали те же окопы, которые покинули в 41-м. На одном из участков линия фронта пролегала по реке Жиздра. По западному берегу шли немецкие окопы, по восточному — советские. В 41-м советские войска пытались оттеснить немцев в отчаянных контратаках. В 43-44 выбить с советской земли окончательно. Чудовищные потери сопровождали эти атаки. Деревенские старики свидетельствовали, что пространство на западном берегу реки было буквально завалено трупами. Очень долго после войны каждую весну костями были усеяны все окрестные поля. Сразу после освобождения данной территории оставшиеся жители, пленные и солдаты собирали трупы с полей и лесов а затем скидывали их в санитарные захоронения, на сленге — «санитарки». Тела сбрасывали в воронки и засыпали землей, иногда ставили указатели, иногда нет. Также поступали и в ходе боёв, если было время убрать трупы. Немцы на начальном периоде старались хоронить своих погибших в индивидуальных могилах. К 43-му году возможностей продолжать эту практику практически не осталось, и в индивидуальных могилах хоронили только офицеров. Простых же солдат также закапывали в «санитарках». Однако здесь дала знать немецкая организованность. Все (ну или почти все) немецкие захоронения отмечены на немецких картах.

В 90-е годы, когда появилась возможность решить вопросы с эксгумацией и перезахоронением солдат Оси на исторической родине, европейские страны, прежде всего Германия, стала платить некоторым отрядам, конкретно, за поиск и эксгумацию немецких солдат. Сколько таких отрядов мне не известно, слышал, что всего 3-4 и работали они по всему СНГ. Им платили хорошие деньги (говорили, что около 3 тыс. евро на человека), снабжали их техникой, амуницией и, что самое интересное, картами. Карты представляли особый интерес, они старались их не показывать и на этот счет видимо были какие-то договоренности. Германская сторона обоснованно боялась мародеров. На картах были подробно отмечены и санитарные захоронения, индивидуальные могилы и другая интересная информация.

Многие «черные краеведы» не гнушались мародерством и раскапывали могилы, особым «интересом» пользовались немецкие захоронения, так как считалось, что их хоронили со всеми знаками отличия. Сколько «железных крестов» добытых таким путем гуляет по коллекциям? Кто знает. Хотя стоит сказать, что далеко не все черные копатели занимаются мародерством. Большая их часть — это живущие в нужде местные жители, если в результате их поиска они натыкаются на останки, то рассказывают о них первому встречному поисковому отряду. Каждый ищет что-то свое и никаких проблем в обмене такой информацией нет. Периодически правоохранительные органы проводят свои рейды и по проселочным дорогам можно встретить совершенно инородные тела, которые предлагают приобрести железный крест или какой-нибудь пистолет для коллекции. «Моя милиция меня бережет».

По информации, полученной от местного жителя, якобы, недалеко от нашего базового лагеря, который как раз стоял на берегу Жиздры, у покинутого хутора, в лесу, стоит крест, якобы, там, жители деревни похоронили двух советских летчиков, которых сбили над деревней в 41 году. Мы шли долгое время вдоль немецких окопов, которые затейливо то уходили вглубь лесной опушки, то возвращались, выписывая свои замысловатые фортификационные узоры. Я думал, что было бы интересно взглянуть на эти геоглифы войны с высоты. Сейчас я уже смотрю на это иначе, послание индейцев Перу читать интересно, оно уникально и индивидуально, узор окопа банален, как третий повтор слова «Внимание» перед началом важной трансляции.

После долгого пути, бесконечных блужданий вокруг, мы вышли на хутор. Как оказалось, хутор был не таким уж покинутым. Там жило несколько стариков. Они, разобравшись, что мы не мародеры, показали нам разрытую могилу. По их словам, год назад здесь был другой отряд, и они перезахоронили останки из этой могилы. Мы двинулись в обратный путь, чтобы успеть дойти до базового лагеря до захода солнца.

Обратная дорога казалась длиннее, хотя я был абсолютно уверен, что путь тот же, те же сточенные временем углы окопов, грунтовые дороги, белый песок у опушки соснового бора. Закатные лучи на прощание погладили кроны деревьев, наступили сумерки. Мы шли вдоль засыпанных немецких траншей, я бросил взгляд в лес, показалось, что там кто-то ходит, я присмотрелся и стал различать отдельные тени, казалось, что там на старой линии обороны суетятся люди. Меня кинуло в дрожь, вокруг тишина, только наши шаги и дыхание. Я не сбавляя шага двигался вместе с колонной, не отрывая взгляда от опушки, мы шли в лагерь, а параллельно нам, в лесу, в окопах шла какая-то своя потусторонняя жизнь. Я читал еще в детстве, в каком-то псевдонаучном журнале, насыщенном желтыми сенсациями, о том, что на полях кровавых сражений люди иногда видят странности. Мелькают силуэты людей, слышат крики, видят вспышки. Это отмечено и на Сомме, и Вердене, и Геттисберге. Можно воспринимать это как случайность, помутнение рассудка из-за усталости, но я так не считаю.

Базовый лагерь был уже рядом, мы пришли как раз, когда солнце почти село. Кто-то пошел умываться и спать, кто-то уселся у костра и стал открывать консервы, кто-то просто сидел на бревне и думал о своем. Я продолжал смотреть на мелькающие в лесу тени. Сколько времени я так сидел, не помню, но будучи так погружен в созерцание, я не обратил внимание, как в том же направлении смотрят еще двое.

— Тени? — спросил Василий.

— Да.

— Здесь были страшные бои в 41-м году, советская армия непрерывно атаковала через то поле. — Василий махнул рукой в сторону юга. — Переправлялись через Жиздру и бежали через поле. — Он затянулся сигаретой и добавил: — Много людей погибло. Василий рассказал о боях в этой местности, он показывал рукой направление, где у немцев стояла артиллерия и минометы (позже мы проходили по указанным им местам и сами видели эти позиции), откуда шли атаки, вспоминал номера частей и даты сражений. Рассказал, как немцы использовали уловки, например, сдавали заранее пристреленные позиции и накрывали их артиллерией. В очередной раз я поразился познаниями нашего проводника.

— Тут таких мест много, — подытожил рассказ Василий. Помолчав еще немного, он начал рассказывать разные истории из своего поискового опыта. Было видно, что ему нравится рассказывать о деле, которое он любит. В основном его собеседники — такие же местные поисковики, для которых поиск — каждодневная, опасная работа, а не экзотика, как для нас, городских. Они уже слышали эти истории по несколько раз, да и сами могут поведать не меньше. Но для нас это диковинка, всем было очень интересно слушать такие рассказы.

Занимаясь поиском, особенно уходя вглубь леса, дальше и дальше от цивилизации, ты не можешь отделаться от ощущения, что кто-то все время наблюдает за тобой. Возможно, ты всегда чувствуешь этот взгляд на краю сознания, но в изоляции от привычных визуальных и звуковых раздражителей большого города, мы просто не обращаем на это внимание, мало ли, какая видеокамера нас записала? В поисковой работе есть свой мистический подтекст. То, чем мы занимались, я бы назвал ритуальной археологией, задачей поискового отряда стояла не в выяснении каких-то фактов, подготовке монографий или установлении истины, а в поиске и перезахоронении останков погибших солдат. Ты не можешь просто так отмахнуться от этого факта и, принимая его во внимание, все остальные невероятные вещи уже не кажутся такими невероятными. Просто уходя в лес, ты попадаешь в другое пространство, становишься частью мистерии, которая началась до тебя и продолжится после. Порой кажется, что лес сам решает, что показывать, а что скрывать от глаз. Однажды, возвращаясь после очередного выхода ни с чем, мы встретили небольшой отряд «черных» археологов. Перекинувшись парой слов, они показали на карте место, где лежат останки красноармейца. Мы договорились встретиться с ними завтра, на рассвете, однако утром никто к обозначенному месту не явился. Мы прошли мимо их лагеря, но там тоже никого не было и казалось, что последний раз люди там останавливались несколько лет назад. Уже без всякой надежды мы выдвинулись по оставленным координатам. По описанным ориентирам мы нашли место, небольшую воронку со старыми шурфами, если тело покоится здесь, то как они его определили, оставалось решительно не понятно. Несколько шурфов были сделаны не меньше года назад, никаких останков или чего-то хотя бы косвенно свидетельствовавшего о наличии здесь тела не было.

Металлоискатель сразу зазвенел в первой же обследуемой воронке, мы стали аккуратно снимать слой за слоем, опасаясь наткнуться на старый снаряд. Где-то на глубине одного метра появились первые кости. Рядом мы откопали ручку от ложки или вилки с накорябынными инициалами. Да, наводка «выстрелила», мы подняли еще одного красноармейца. А тех поисковиков мы больше не встречали, да и местные здесь никаких отрядов, кроме нашего, тоже не видели.

Василий рассказывал, как в 1944 году, сразу после освобождения, в деревню (кажется, Хотьково) вернулся демобилизованный офицер. Он стал председателем колхоза и, помимо прочего, занимался расчисткой местности после боев. Он составлял карты минных полей, санитарных захоронений. Долгое время, практически до самой своей смерти, он водил по лесам и полям отряды военных саперов и поисковиков, ищущих останки. Своими силами обустраивал места воинских захоронений. В общем, человек занимался подвижничеством. Жаль, что не запомнил его имя.

По словам нашего проводника, до начала 90-х в лесах можно было найти и подбитую технику и неразграбленные склады, рассказывал как вскрывали блиндажи и находили там множество артефактов в отличном состоянии. Однако с открытием коммерческих пунктов приема метала, все, что было в пределах проходимости тягача, было распилено и вывезено, отдельная техника попала в частные коллекции, ходят байки, что у председателя одного из колхозов в амбаре стоит немецкий танк «Тигр», не удивлюсь, если так. Однако, технику в лесу встретить можно, откапали и вывезли еще далеко не все, а лес сам решает, кому открывать свои секреты.

Василий рассказал, как с друзьями, глубоко в лесу, они наткнулись на оставленные советские позиции: небольшая поляна, несколько блиндажей, окопы и брошенная техника, кузов от полуторки и британский гусеничный тягач. По словам проводника, он и его спутники залазили внутрь, все было совершенно реально. Утром группа пошла домой, решив вернуться на поляну через неделю для более детального изучения. Через неделю они не смогли отыскать то самое место, при том, что это очень опытные следопыты и на своей территории они ориентируются лучше, чем кто-либо. Это не такая уж удивительная история. Опытные поисковики сталкиваются с подобным часто. У костра была рассказана история, как на Валдае отряд нашел сохранившийся блиндаж, пошел на встречу за основной группой, но место так и не смогли найти, хотя, казалось бы, ушли не так далеко. Да что там поисковики. Мой дед был заядлым грибником. В сезон он уходил в Подмосковные леса и возвращался с большим запасом грибов и ягод. Однажды он рассказал невероятную историю, как в лесах, неподалеку от подмосковной станции Электроугли, увидел в лесу разбившийся немецкий самолет. Он был в той местности ещё несколько раз, но так и не смог отыскать место падения. Стоит сказать, что история про якобы упавший немецкий самолет в тех местах существует очень давно, якобы даже есть показания очевидцев, но ни разу ни одна экспедиция так и не смогла ничего найти.

Та поисковая экспедиция длилась 17 дней. За это время отряд обнаружил и перезахоронил 19 человек, бойцов Красной Армии, погибших в годы Второй Мировой. На церемонии захоронения было много людей: жители прилегающих деревень, школьники, официальные лица и правильные речи. В общем, все то, без чего подобные мероприятия не обходятся. Прогремел салют последнего пути, оркестр отыграл траурную музыку, землекопы закидывали последние комья земли на могильный холм, а мы уже мысленно возвращались домой, к нашим повседневным заботам: семьям, скучной работе в офисе, экзаменам и нудным парам.

Опыт, полученный здесь, запомнился большинству из нас навсегда. Дети большого города, для которого всё, что начинается за серыми бетонными стенами, уже экзотика. Часто, в самых невероятных местах, я мысленно возвращался к той экспедиции. В других странах, тяжелых испытаниях и праздных беседах. Всегда эти воспоминания выводили меня на какие-то новые, важные для меня умозаключения, главные из которых касались ценности человеческой жизни и мирного неба над головой, ведь именно за это сражались те павшие воины, останки которых мы нашли и похоронили с подобающими им почестями.

8 апреля 2020. Редакция 27 марта 2025.

Иногда на Город опускались тяжёлые облака. И тогда жизнь казалась беспросветной, будто кто-то давил сверху. Сам для себя я сделал вывод, что это место не для слабых духом. Это место испытывает тебя, обрушивает на тебя своё проклятье. Выстоял? Хорошо. Не выстоял? Пощады не жди. Я бы сказал, что это относится не столько к Городу, а ко всем далеко простирающимся здесь землям. Кто именно создал это проклятье? Сама земля? Не знаю.

Но я уверен, есть в этом месте какая-то магия. В крупных хлопьях снега, падающих в свете ночных фонарей, в полной и густой тишине, обволакивающей тебя. Вот ты открыл форточку и зимний воздух начал попадать в твою комнату в виде клубов пара, но тебе не страшно - батареи горячи как всегда. Скрип снега под твоими ботинками. Увязающие в снегу ноги. Звук катящихся по снегу санок. Снежные убежища можно лепить прямо в сугробах - настолько они высоки.

Ещё одно мгновенье, и поезд катит тебя куда-то вперёд, в твоё будущее, где ты не увидишь эту землю больше никогда. Мимо проплывают леса, посёлки, города. Ты уезжаешь, чтобы больше не вернуться никогда.