Сергей, шестнадцатилетний юноша в новой форме Союза Юнармейцев, с благоговением смотрел на большой портрет в гостиной. Николай II в парадном мундире смотрел на него спокойным, немного грустным взглядом.
«Его оклеветали, — горячо говорил Сергей своему деду, старому профессору истории. — Все эти революционеры, либералы... Они сломали великую страну. А он был святой человек, семьянин. Да, было Кровавое воскресенье — но его ввели в заблуждение, он потом всю жизнь раскаивался! Это единственное темное пятно».
Дед тяжело вздохнул, смахнул пыль с переплета старого альбома. «Темных пятен, Сережа, не бывает. Бывает пролитая кровь, которая чернеет на страницах истории. И "Кровавое воскресенье" было не началом, а кульминацией. Слушай».
Он открыл альбом. Это была не подборка фотографий, а пачка пожелтевших вырезок, писем, копий документов.
«Слава Богу, что энергичные действия начальства прекратили беспорядки...»
«Это резолюция твоего святого царя, — тихо сказал дед. — На отчете о расстреле рабочих в Златоусте в 1903 году. За два года до твоего «единственного пятна». Капитан Лещев выстроил роту и дал команду «Пли!» по безоружной толпе. Потом стреляли вдогонку по бегущим. Погибло больше полусотни. Вот свидетельство фабричного инспектора: «Убита 15-летняя девочка. Портрет царя, с которым они шли, был изрешечен пулями». А вот слова одного из рабочих, чудом выжившего: "Мы думали, начальство образумится, увидев наши мирные намерения. Но они стреляли, точно по мишеням в тире. Старик Кузьмич, несший икону, упал первым, и тогда начался ад"».
Сергей молчал.
«Тяжелый день!... Войска должны были стрелять... было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»
«Это из дневника Николая от 9 января 1905 года, — продолжал дед. — Твой «акт раскаяния». А теперь послушай другую сторону. Вот воззвание Гапона, того самого священника, который вел людей к Зимнему: «9-го января... нас встретили ружейные залпы... Зверски, без суда убивали они нас... Клянемся... мстить за расстрелянные войсками груды наших трупов». А вот отчет врача, работавшего в приемном покое Обуховской больницы: "Пули были разрывные, наносящие страшные раны. Мы извлекали осколки не только из тел, но и из дерева дверей, в которые впивались шрапнельные пули. Преобладали ранения в спину". Они убегали, Сережа. В них стреляли в спину. А вот запись в дневнике писателя Александра Блока, который пришел на место трагедии на следующий день: "Весь город уже знал. Знало о детях, раздавленных толпой в панике, о стариках, застреленных у самых ворот Зимнего. Знало и молчало, и в этом молчании была страшная ярость"».
Лицо Сергея побелело.
Дед перелистнул страницу. «А это — 1906 год. Революцию подавили. Начинается время «столыпинских галстуков». Такую меткую фразу пустил депутат Родичев. Военно-полевые суды. За полтора года — 1102 смертных приговора. Виселицы стали будничным явлением. Но это была «точечная» работа. А были и карательные экспедиции».
Он достал листок с копией рапорта. «Генерал Меллер-Закомельский в Прибалтике. Читай: «Я действовал так: заняв селение, я высылал во все стороны разъезды, которые уничтожали всех... Селения, в которых раздавались выстрелы, сжигались». Сжигались. С людьми. А вот донесение одного из его офицеров, которое чудом не было уничтожено: "Приказ был ясен: не оставлять ни одного очага сопротивления. Мы понимали это как приказ не оставлять ни одного очага. В деревне Заболотье мы действовали по этому принципу. К утру от нее остались только печные трубы"».
«Нам приказано было не брать бунтовщиков в плен... каждого десятого вешали на глазах у всех...»
«Это из письма солдата, участника такой экспедиции в Сибири, — голос деда дрогнул. — Он описывает, как женщины и дети плакали, а они стояли и смотрели, «чтобы всем было неповадно». Вот она, настоящая, будничная контрреволюция. Не один порыв, а система. А вот письмо матери одного из казненных, отправленное в редакцию запрещенной газеты: "Моего Ваню, моего кормильца, взяли и повесили в четверг на рассвете. Прислали бумажку: "За бунтовщицкие речи и неповиновение властям". Какие речи, ваше благородие? Он просил хлеба для своих детей! Разве за это теперь вешают?"».
Сергей смотрел в окно, но видел не современный город, а заснеженные поля, горящие деревни, виселицы у дорог.
«И это не закончилось, — дед положил перед ним последнюю вырезку. — 1912 год. Ленские прииски. Мирная демонстрация. Рапорт жандарма: "Толпа... продолжала наступать с явно враждебными намерениями... Войска вынуждены были произвести 21 залп..." 21 залп по безоружным! А вот свидетельство выжившего рабочего, опубликованное в «Правде»: "Они стреляли в нас, как в кур. Мы бежали по льду реки... Кровь на белом снегу — страшное зрелище. Раненых добивали прикладами". В отчете сенатора Манухина, который пытался расследовать это дело, есть показания одной из работниц: "Я шла с подругами, мы смеялись, грелись на солнышке. И вдруг — треск, как будто ломают сухие ветки. Я упала, а когда очнулась, мои подруги лежали рядом, и снег под ними был совсем красный"».
Сергей поднял на деда глаза, в которых стояла пустота. Его романтический образ — добрый царь, окруженный предателями, единственная ошибка — рухнул, раздавленный грузом свидетельств.
«Он знал, Сережа, — тихо сказал дед. — Он читал все эти рапорты. Он подписывал указы. Он благодарил генералов за «усердие». В своем кругу он называл революционеров "сволочью", которую нужно "вышвырнуть из России", но своими действиями он лишь множил их ряды. Твоя вера делает тебя слепым. Ты видишь одного невинно убиенного в 1918-м, а не тысячи, убитые по его молчаливому согласию или прямой резолюции с 1903-го. Недовольство не «зарождалось» перед революцией. Оно копилось годами, как вода в прорванной плотине. Его поливали кровью в Златоусте, затопили ею улицы Петербурга в Кровавое воскресенье, удобряли ею поля Сибири во время карательных экспедиций. И в 1917 году плотина не выдержала. Вся эта накопленная ярость, вся боль, все эти голоса — от рабочего Вани, от матери казненного, от девушки на Ленских приисках — выплеснулись и смели всё — и империю, и твоего «святого» страстотерпца, который так и не захотел услышать стук в дверь, пока эта дверь не была выбита таранным ударом истории».
Сергей молча смотрел на портрет. Теперь он видел не только грусть в глазах императора. Он видел за его спиной призраков: девушку с простреленной головой на снегу Дворцовой площади, повешенных «десятого» у сибирской деревни, рабочего, тонущего в кровавом льду Лены, мать, сжимающую ту самую роковую бумажку. И эти глаза уже не казались ему грустными. Они казались пустыми, не видящими того моря страданий, что разлилось по стране под скипетром, который он так небрежно держал в руке.
Как-то раньше не особо задумывался на этим вопросом. Советская историография создавала его образ как предводителя народного восстания, борца за свободу и справедливость, боровшегося против феодального гнета и эксплуатации. Собственно, на "этом" я и вырос, так как учился как раз в советский период.
А тут на днях я побывал в станице Старочеркасской, что в Ростовской области, походил по местному музею казачества, где личности Разина уделяется довольно много внимания, а потом еще почитал немного про него и его похождения, и вот задался этим вопросом.
Очевидно, однозначного ответа на этот вопрос нет и не будет. Степан Разин — один из самых противоречивых персонажей в русской истории. Его имя на протяжении веков вызывает споры: кто он был — грабитель и мятежник, или герой, поднявший голос против социальной несправедливости?
Портрет Стеньки Разина
С точки зрения царской власти XVII века, Разин был государственным преступником, «вором» и «бунтовщиком». Его первые походы, организованные как экспедиции "за зипунами", были чистым пиратством: нападение на купеческие караваны, грабежи персидских городов — всё это считалось нарушением закона Московского государства. Впоследствии его восстание 1670–1671 годов стало полномасштабным вооружённым мятежом против легитимной власти царя Алексея Михайловича. Разинцы захватывали города, убивали чиновников, дворян и духовенство. В глазах власти такие действия были актами жестокого террора, а сам Разин — опасным государственным преступником.
Однако с другой стороны, для угнетенных слоев населения — крестьян, беглых холопов, казаков — Разин стал символом надежды. Его выступление было стихийным ответом на усиление крепостного права, установленного Соборным уложением 1649 года, повышение налогов и произвол местных властей. Он обещал «волю» и «справедливость», призывая народ к борьбе с «изменниками», окружающими трон. Для многих его образ слился с образом защитника простого народа, смелого и решительного лидера, который осмелился бросить вызов феодальному гнету.
А вот насколько его помыслы — дать «волю» народу были чисты и искренни, или это было лишь красивое прикрытие для своей разбойничьей деятельности — нам уже никогда не узнать. У меня один из моих любимых афоризмов звучит так — у каждого поступка есть две причины — одна, которая красиво звучит, и вторая — настоящая. Так и тут — не является ли тн освободительная борьба просто "красивой" оберткой для масштабного разбоя?
1/3
Кандалы, в которые был закован Степан Разин в Черкасске. Находятся в Войсковом Воскресенском Соборе
Эта двойственность делает личность Разина особенно сложной. Современные историки относятся к его фигуре сбалансированно: он был одновременно и разбойником, и предводителем массового социального протеста. Его деятельность нельзя сводить только к грабежам или, наоборот, идеализировать как чистую борьбу за справедливость. Это была эпоха жестокости, когда даже самые благие порывы оборачивались кровью. Из простых набегов Разин перешёл к масштабному восстанию, которое уже нельзя было назвать просто разбоем — это была попытка изменить порядок вещей, пусть и через кровь и разрушение.
В итоге, Степан Разин остается фигурой-символом. Для власти — угрозой, для народа — героем, для истории — воплощением народного гнева и борьбы за свободу. Его образ — это не просто страница прошлого, а отражение вечного конфликта между законом и справедливостью, между властью и народом. И именно поэтому споры о том, кто он был на самом деле, продолжаются до сих пор.
В общем, мне не особо верится в его желание дать свободу обездоленному народу. Поскольку он сам обездоленным с рождения не был, так как был родом из "домовитых" (то есть - зажиточных) казаков.
Домовитые казаки издавна жили на Дону и регулярно совершали набеги на татарские, турецкие земли и имели с этого немалый доход. В какой-то момент "московские власти" стали запрещать походы, так как на любой казачий набег следовал ответный, только уже в сторону русских земель. То есть, "Москва" стала жестко пресекать разбойничью вольницу казаков, что явно не нравилось тем, кто привык с этого кормиться. Может в этом и кроется главная причина "народного" бунта?
23 декабря 1773 года был обнародован Высочайший манифест императрицы Екатерины о Емельяне Пугачеве. По всей России разнеслась весть о крестьянском восстании.
Ставка Пугачева с его «Военной коллегией» к тому времени расположилась в семи верстах от Оренбурга, в Бердской слободе.
Екатерина II признавалась, что «можно почесть за счастье, что сии канальи привязались целых два месяца к Оренбургу и не далее куда пошли». Однако Пугачев, не снимая осады, принялся расширять территорию восстания.
Например, в начале декабря отряд Толкачева отправился к низовьям Яика. Пали несколько крепостей, в том числе Кулагина и Калмыкова, после чего провалилась еще одна попытка мятежников захватить их исконную цель – Яицкий городок. Толкачев блокировал расположенную в центре городка крепость, где укрылся гарнизон под командованием подполковника Ивана Симонова. Пугачевцы держали эту крепость в осаде до апреля 1774 года, и под ее стены не раз приезжал сам предводитель восстания.
Против бунтовщиков императрица послала генерал-майора Василия Кара. Начав движение из Казани, он не сомневался в успехе, но в ноябре 1773-го возле деревни Юзеевой его 1,5-тысячный отряд неожиданно окружили пугачевцы. Они одержали решительную победу. Кроме того, под Оренбургом потерпел поражение еще один отряд, который привел из Симбирска полковник Петр Чернышев. Тогда Кар, сославшись на болезнь, оставил войска, отбыв в Казань, а затем в Москву. Оправдаться ему не удалось: он был уволен со службы с запретом появляться в столицах.
Этот провал дал понять, что бороться с пугачевцами малыми силами бессмысленно. Во главе правительственных войск был поставлен генерал-аншеф Александр Бибиков, сумевший организовать действенное сопротивление бунту. В письме литератору Денису Фонвизину он точно оценил ситуацию: «Ведь не Пугачев важен, да важно всеобщее негодование».
Очередное опровержение мифа о русском пьянстве - мощнейшие антиалкогольные бунты, которых не знала ни одна страна мира.
В 1858-1859 г.г. антиалкогольный бунт охватил 32 губернии (в которые вошла и Саратовская), более 2000 селений и деревень поднялись против насильственного спаивания нации.
Люди крушили питейные заведения, пивоваренные и винные заводы, отказывались от дармовой водки. Люди требовали «Закрыть кабаки и не соблазнять их». Царское правительство жесточайшим образом расправилось с восставшими. В тюрьмы по «питейным делам» попало 111 тысяч крестьян, около 800 были зверски биты шпицрутенами и сосланы в Сибирь.
С 24 по 26 июля по Вольскому уезду было разбито 37 питейных домов, и за каждый из них с крестьян взяли большие штрафы на восстановление кабаков.
Глава из книги "Ты меня уважаешь?" саратовского краеведа, члена союза писателей России Владимира Ильича Вардугина.
У Емельяна Пугачёва было две жены - законная супруга Софья Дмитриевна Пугачёва, а также "новая императрица", полевая жена Устинья Петровна Кузнецова. У Софьи Дмитриевны было трое детей от Емельяна - сын и две дочери.
Но как же сложилась судьба жён Пугачева и его детей после пленения и казни удалого самозванца?
Первая жена, законная
Донская казачка Софья Дмитриевна Пугачёва (в девичестве - Недюжева) родилась в 1742 году в станице Есауловской. Отец - казак Дмитрий, умер рано, оставив четверых детей на руках у их матери Аксиньи.
Софья росла девушкой миловидной, скромной и добродетельной. В 1760 году ее отдали замуж за 18-летнего казака из соседней станицы Зимовейской Емельяна Пугачёва.
Буквально через неделю после свадьбы Емельяна забрали в русскую армию для участия в войне с Пруссией. Вернулся Пугачёв к молодой жене лишь через два года. В 1764-ом Софья родила Емельяну первенца - Трофима. Впоследствии женщина рожала несколько раз, но большинство детей умерли при родах. Выжили лишь две девочки - Аграфена и Христина. Первую Софья родила в 1768 году, вторую - в 1770-ом.
Емельяна регулярно вызывали в армию для различных заданий - чаще всего это был поиск и возвращение в Россию сбежавших старообрядцев.
В 1768 году началась русско-турецкая война. Емельян отправился на фронт в составе полка походного атамана Войска Донского Ефима Кутейникова. Пугачёв принял участие в нескольких битвах, в том числе, во взятии Бендер. После сражения Емельян захворал неведомой болезнью и был отправлен домой на лечение.
В 1771 году Емельян едет в Черкасск, чтобы попросить отставку из армии в связи со слабым здоровьем. Отставку Пугачёву не дают, предлагают продолжить лечение в лазарете либо дома. Емельян выбирает домашнее лечение и едет обратно в Зимовейскую, к Софье и детям.
Софья Дмитриевна Пугачева. Неизвестный художник.
Однако несение солдатского бремени больше не входит в планы Пугачёва и под дороге он строит план о побеге на Терек, где существовали поселения донских казаков. Приехав домой, Емельян сообщает Софье о своих планах. Женщина вместе с матерью казака бросаются Пугачёву в ноги и умоляют не покидать их.
Емельян поначалу поддался уговорам жены и матери, но затем сообщил Софье, чтобы та собрала еды в дорогу: он отправляется на Терек, и, «коли ево там примут, то он и за нею приедет».
На Тереке Емельян вступает в Терское семейное войско, собирается привезти семью. Однако, правительственная рука добирается до Пугачёва и на Тереке: его арестовывают. Емельяну удается сбежать и в феврале 1772 года он возвращается домой в станицу Зимовейскую.
Софья встречает мужа, слушает его рассказы о доблестной службе на Тереке, планы на блестящее будущее. Женщина не верит разглагольствованиям Емельяна и решает донести властям о возвращении беглого казака - так и ему лучше будет, и детям.
По доносу жены Пугачёва арестовывают и везут в Черкасск для следствия, но он умудряется сбежать. В Зимовейскую к Софье и детям он никогда больше не возвратился, но судьба его еще раз столкнула с законной супругой.
Вторая жена, "амператрица"
Второй женой Емельяна Пугачева, а, если быть точнее, самозванца-"императора Петра Федоровича", стала яицкая казачка Устинья Петровна Кузнецова. Родилась она в 1757 году и была на 15 лет младше Емельяна.
Устинья была дочерью казака Петра Кузнецова, участника восстания. Пугачёва 17-летняя Устинья впервые увидала в 1774 году, когда войско самозванца захватило Яицкий городок и штурмовало запершихся в крепости последних верных правительству солдат и офицеров. Крепость была захвачена после двух подрывов бомбы, причем, потери осаждавших были огромными.
После победы к Пугачёву явились для обсуждения дальнейших действий яицкие старейшины и атаманы. Именно на этой встрече было озвучено предложение "царю" взять в жены яицкую казачку.
"Ты как женисся, так войско Яицкое всё к тебе прилежно будет!».
Из многочисленных яицких красавиц была выбрана самая достойная - 17-летняя Устинья Кузнецова.
О красоте Устиньи ходили легенды. На статную девушку засматривались многие казаки, в том числе, начальник пугачёвской артиллерии Федор Чумаков, говоривший о Кузнецовой следующее:
«Ну брат, подлинно, то-то красавица. Уж я довольно видал хороших, только этакой красавицы не видывал!».
Но досталась Устинья "ампиратору" и сама была провозглашена "ампиратрицей". Кстати сказать, старейшины Яицкого городка, настаивая на свадьбе Емельяна с местной девушкой, помимо прочего, стремились защитить других казачек от посягательств Пугачёва:
«А как перед сим Пугачёв трёх девок из Яицкого городка в Берду уже взял и с ними в одной кибитке жил, то старики рассудили, чтоб впредь такого похищения не мог делать, и при том видя его в том совершенную наклонность, сказали ему напоследок, когда де есть в том, государь, ваша польза, то женитесь».
Устинья и ее отец, казак Петр Кузнецов, всячески старались избежать выпавшей на их долю "высокой чести". Устинья дважды пряталась от сватов в подполе, а Петр, когда все же посланцы Пугачёва его настигли, упал на колени и заявил, что Устинья "еще молодёхонька и принуждена идти замуж неволею, хоть и за государя".
Устинья Кузнецова.
Но Емельян настоял на своем и в Яицком городке состоялась широкая "ампираторская" свадьба, в ходе которой был выпит годовой запас спиртного, хранившийся в подвалах крепости.
После обряда венчания Пугачёв приказал именовать Устинью "государыней императрицей Всероссийской".
"Царская чета" поселилась в каменном доме атамана Бородина. Под одной крышей с Пугачёвым Устинья прожила десять дней, после чего Емельян занялся "государственными делами", а молодая "ампиратрица" была передана на попечение свите из казачек-"фрейлин". Пугачёв строго-настрого запретил Устинье покидать дом, у дверей была поставлена казачья охрана.
Художник П.Пинкисевич "Пугачев и Устинья".
Судя по протоколам допросов, которые были сделаны после ареста Устиньи правительственными силами, девушка не сильно верила в то, что живет с "императором Петром Федоровичем". Так Устинья пересказывала по памяти свои диалоги с самозванцем:
— Подлинно ли ты государь, и я сумневаюсь в том, потому что ты женился на казачке. И как я вижу, что ты меня обманул и заел мою молодость, ибо ты — человек старой, а я — молодёхонька.
— Я со временем бороду-ту сбрею и буду моложе.
— Так казаки любить не будут!
— Потому-то я и сам оной веры не люблю, что бороду брить, а сделаю угодность разве тебе одной.
Наличие молодой жены не стало для Пугачёва препятствием к тому, чтобы "общаться" с другими казачками. В его шатре всегда находилось несколько молодок, которые всячески прислуживали "анпиратору".
Устинья была права: женитьба на простой девушке сыграла с Емельяном дурную шутку, посеяв в умах многих казаков сомнение в царском происхождении "ампиратора".
Даже личный секретарь Пугачёва Иван Почиталин говорил впоследствии:
«Когда ж Пугачёв обвенчался, то в народе сделалось сумнение, что Пугачёв не государь, и многие меж собой говорили: как де этому статца, чтоб царь мог жениться на казачке».
Встреча в Казани
Ну, а что же первая жена, Софья? Выдавая Емельяна властям, женщина хотела добиться хоть какой-то стабильности в своей жизни и в жизни своих детей: отсидит немного в остроге и вернется, как многие другие казаки-беглецы. Однако, Пугачёв сбежал, оставив Софью с детьми без средств к существованию.
Женщина была вынуждена продать дом и перебраться жить к матери. Вырученных за продажу дома денег хватило до осени 1773 года, после чего Софья с детьми стала в буквальном смысле нищенствовать - "ходили меж домов, живя подаянием».
Вскоре Софья узнала, что муж ее, Емельян, оказывается, "император всероссийский Петр Федорович".
10 января 1774 года, когда Пугачёв наслаждался властью и богатством в Яицком городке, Софью с детьми арестовали по приказу Екатерины II, и 17 марта под конвоем доставили в Казань.
К Софье был приставлен караул, который сопровождал жену самозванца во время походов на рынок и прогулок по городу. Женщине было приказано всюду говорить правду о происхождении Емельяна, разоблачать его.
Софья и ее дети получали "порядочное пропитание" и, в целом, отношение к ним было вполне доброжелательным. Положение арестованных ухудшилось в июле 1774 года, когда Пугачёв с новой, наскоро собранной после жестокого поражение армией, направился к Казани.
Семья самозванца была переведена со съемной квартиры в тюрьму. 12 июля 1774 года Емельян Пугачёв разгромил казанский гарнизон и захватил город.
При штурме в городской тюрьме возник пожар - и Софья с детьми едва не погибли. Лишь чудом женщине удалось вывести детей из задымленных казематов.
И вот, в Казани, Софья Дмитриевна снова видит своего мятежного супруга. Первым Пугачёва, гарцевавшего среди казаков на коне, заметил 11-летний Трофимка.
- Матушка! Смотри-тка, батюшка ездит!.
Ответ Софьи не обещал Емельяну Ивановичу ничего хорошего:
- Екай собака! Неверный супостат!
Тем не менее, воссоединение семьи состоялось. Пугачёв приказал поставить палатку для Софьи и детей рядом со своим шатром. Соратникам самозванец заявил, что эта женщина - супруга отважного казака, которого по приказу "Катеринки" засекли кнутом за верность государю Петру Федоровичу.
С Софьей Емельян предпочитал не разговаривать, но детей привечал. Именно в Казани Софья Дмитриевна наблюдала новый образ жизни своего мужа, о чем впоследствии рассказала на допросе:
"Едва Емельян входил в палатку, как девки подскочили к нему, приняли у него шапку, сняли с него саблю и раздели. А он, раздевшись, лег на перины. И покуда он лежал, то между тем девки приготовляли обедать. А как было все готово, то он, вставши, сел на подушки и обедал один, а девки и некоторые казаки перед ним стояли. Во время обеда, да и после оного, Пугачев все, что ему ни потребно было, приказывал девкам так: "девки, подай то, девки, одень". А они поспешно то исполняли. Девки были хорошие так, как написаны...".
Некоторые из наложниц Пугачёва делились с Софьей, не зная, кем она приходится "императору", всеми подробностями своего "общения" с Емельяном.
С мужем Софья поговорила лишь раз, ровно через месяц после взятия Пугачёвым Казани. Емельян спросил, что она о нем думает.
"Да что думать-то! Не отопрешься, я - твоя жена, а ето твои дети".
Так ответила женщина своему возвысившемуся мужу. Пугачёв строго-настрого запретил сообщать кому-нибудь о его реальном происхождении, пригрозил Софье "лютою казнию". Но к жене и детям после этого стал относиться гораздо лучше.
После разгрома
25 августа 1774 года в бою у Солениковой ватаги подполковник И.И. Михельсон нанес войску Пугачёва последнее поражение, от которого Емельян уже не отправился.
Самозванец сбежал в степь вместе с яицкими атаманами. Также Емельян успел прихватить с собою жену Софью и сына Трофима. В результате жена и сын стали свидетелями предательства Емельяна своими же атаманами и его ареста. Главный заговорщик, Иван Творогов, вспоминал, что Софья Дмитриевна с сыном видели, как казаки вязали Пугачёва:
«Мы его вязали, а они, хотя ничего не говорили, однако ж очень плакали».
Софья, Трофим и сам "ампиратор" были переданы отряду верных правительству казаков, который доставили арестованных в Яицкий городок.
Между тем, двух малолетних дочерей Пугачева и Софьи везли в Москву под присмотром няньки.
Арест "ампиратрицы"
Вторую жену Пугачёва, "ампиратрицу" Устинью арестовали за несколько месяцев до пленения самозванца. 16 апреля 1774 года корпус генерала П.Д. Мансурова без боя взял Яицкий городок и немедленно арестовал Устинью.
В мае девушку вместе с другими арестованными по делу Пугачёва отправили в Оренбург, где ее допросила комиссия во главе с генералом, графом П.С. Потемкиным. Историкам известны данные, что Петр Сергеевич не удержался перед чарами юной "ампиратрицы" и на период следствия сделал ее своей наложницей.
В октябре 1774 года Потемкин доставил Устинью в Казань, где было организовано большое следствие по делу Пугачева. Сам Емельян в это время находился в Симбирске. Устинья публично отреклась от "мужа", назвала его самозванцем и прокляла.
В ноябре 1774 года Устинью доставили в Москву на главное следствие по делу Пугачёва, курировать которое собиралась лично императрица Екатерина II.
В Москве Устинья впервые встретилась со своей "предшественницей" - первой женой самозванца, Софьей. Женщины на удивление смогли поладить: вероятно, сказалось то, что Софья Дмитриевна считала Устинью не соперницей, а жертвой. Собственно, таковой она и была.
Узники Кексгольма
В ходе продолжительного следствия было установлено, что Софья Пугачёва (Недюжева), а также Устинья Кузнецова не причастны ни к каким преступлениям самозванца. Женщин признали невиновными, однако отпустить их к прежнему месту жительства суд отказался. В приговоре было сказано, что Кузнецову и Недюжеву с детьми следует "отдалить без наказания". А куда именно "отдалить" должен был решить Правительствующий Сенат. В итоге Сенат постановил отправить жён самозванца и его детей под постоянный надзор в крепость Кексгольм рядом с Санкт-Петербургом. Родственникам Емельяна назначалось казенное содержание по 15 копеек на человека.
Фактически, жены Пугачёва стали заключенными, получив наказание куда более суровое, чем многие казаки-непосредственные участники бунта.
После состоявшейся в Москве казни Пугачёва, Софью, Устинью, Трофима, Аграфену и Христину погрузили на подводу и под конвоем отправили в Кексгольм.
23 января родственники самозванца прибыли к месту поселения (а, по сути дела, заточения).
В Кексгольме Устинья и Софья с дочерями поселились в отдельном каземате в Круглой башне. Сыну самозванца Трофиму предстояло жить в одиночной камере на гауптвахте.
Круглая башня в Кексгольме.
Узники жили инкогнито, коменданту крепости Доможирову было строго-настрого приказано никому не сообщать, что за люди живут в Кексгольме.
Так началась скромная и, в общем-то, скорбная жизнь, двух женщин-казачек под холодным и неприветливым балтийским небом. Особенно тяжело приходилось вскормленной в жарких донских степях Софье. Тем не менее, и первая, и вторая жена, смирились со своей судьбой.
В 1787 году во время объявленной Екатериной II большой амнистии, новый комендант крепости майор Гофман отправил на имя генерал-прокурора Вяземского запрос о помиловании родственников Пугачёва. Вяземский переслал документ императрице, а та через своего статс-секретаря спустила вниз ответ:
«Сии секретные арестанты не подходят под изъявленные в помянутом манифесте над прегрешившими милости, а для того тем арестантам остаться на прежнем положении».
В 1796 году, уже при императоре Павле I, произошел пересмотр многих приговоров, вынесенных в эпоху Екатерины. В Кексгольм прибыл обер-секретарь, который должен был сделать доклад о жизни "поселенцев". Чиновник обнаружил Софью и Устинью, Трофима, Аграфену и Христину все в том же положении: узники имели возможность ходить по всей территории крепости, и, получая питание на 15 копеек в день, "жили порядочно".
В 1797 году новым комендантом Кексгольма стал граф де Мендоза Ботелло. Графа условия содержания семьи Пугачёва возмутили, но больше всего он был поражен тем фактом, что
«девка Аграфена имеет рождённого у себя сына, которого прижила через насилие от бывшего коменданта полковника Гофмана».
Началось расследование. Внук Пугачёва, рожденный в крепости младенец Андрей, был очень хворым, и умер еще до установления всех обстоятельств происшествия. Возможно, из-за этого в январе 1798 года дело было приостановлено, полковник Гофман остался безнаказанным, а саму ситуацию даже не стали предавать огласке.
В 1803 году император Александр I, совершая инспекционную поездку по выборгским гарнизонам, заехал в Кексгольм. Узницы были представлены государю. Царя увиденное потрясло: диковатые, необразованные женщины, несущие тяжкое ярмо наказания за преступление, которого они не совершали.
Император распорядился освободить узников из крепости, предоставив им возможность свободно жить в городском посаде рядом с Кексгольмом без караула. Тем не менее, покидать посад было запрещено.
18 ноября 1808 года в возрасте 51 года скончалась Устинья Кузнецова. В заключении женщина провела 33 года.
Точную дату смерти Софьи Дмитриевны Пугачёвой историкам установить не удалось, известно лишь, что прибывший в 1811 году в Кексгольм чиновник Ф.Ф. Вигель, ее уже не застал, но обнаружил детей Пугачева - дочерей и сына. Вот как описал Вигель эту встречу в мемуарах:
«Я ходил смотреть крепость и в ней показывали мне семейство Пугачёва, не знаю зачем всё ещё содержащееся под стражею, хотя и не весьма строгою. Оно состояло из престарелого сына и двух дочерей. Простой мужик и крестьянки, которые показались мне смирными и робкими».
Одним из немногих свидетельств о детях Пугачёва стали письма декабристов, которых в 1826 году заключили в Кексгольм, причем в ту же самую Круглую (Пугачёвскую) башню. Дворяне, вышедшие на площадь за свободу народа, обнаружили в крепости лишь одну узницу - Аграфену Пугачёву. Трофим и Христина к этому времени уже скончались.
7 апреля 1833 года в возрасте 65 лет умерла Аграфена Пугачёва. Генерал-губернатор Финляндии А.С. Меншиков сообщил об этом событии начальнику Третьего отделения А.Х. Бенкендорфу:
«Жившая под надзором полиции в г. Кексгольме дочь казака Емельки Пугачёва Аграфена 5-го числа того месяца от болезни и старости умерла, и тело её по обряду христианскому предано земле».
Так закончилась жизнь пяти узников - четырех женщин и одного мужчины, вся вина которых состояла лишь в том, что в их жизни промелькнул однажды удалой казак для лихой самозванец Емельян Иванович Пугачёв.
БУНД (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России) (идишבונדБунд — «союз», полное название — אַלגעמיינער ייִדישער אַרבעטערסבונד אין ליטע, פּוילן און רוסלאַנד; Algemeiner Jiddischer Arbetersbund in Lite, Poiln un Russland) — еврейская социалистическая партия, действовавшая в Восточной Европе с 90-х годов XIX века — до 40-х годов XX века. Бунд считал себя единственным представителем интересов достаточно многочисленного на этих землях еврейского рабочего класса.
БУНД (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России) (идишבונדБунд — «союз», полное название — אַלגעמיינער ייִדישער אַרבעטערסבונד אין ליטע, פּוילן און רוסלאַנד; Algemeiner Jiddischer Arbetersbund in Lite, Poiln un Russland) — еврейская социалистическая партия, действовавшая в Восточной Европе с 90-х годов XIX века — до 40-х годов XX века. Бунд считал себя единственным представителем интересов достаточно многочисленного на этих землях еврейского рабочего класса.
