Мои стены не видят солнца. Они видят его эмуляцию в 4К. Они слышат не пение птиц, а скрежет демонов в очередном данже и синтетический смех из ситкомов двадцатилетней давности. Здесь нет воздуха, есть только гул кулеров, выдувающих тепло из раскаленного процессора моих мыслей. Вены этого дома – провода, артерии – оптоволокно, а я – дрожащая нервная клетка, подключенная к глобальному дофаминовому катетеру.

Иногда, в три часа ночи, когда буря в стакане с виски утихает, а пиксели на экране начинают плыть, как акварель под дождем, в этом коридоре случается странное. Он будто дышит. Он удлиняется и сжимается в такт гудению трансформаторной будки за окном. Тени на обоях складываются в руны, которые я почти могу прочесть. Из вентиляции доносится невнятный шепот, будто весь дом пытается рассказать мне страшную тайну обо мне самом.

В этих стенах реальность – это просто еще один загружаемый модуль с плохой оптимизацией. Я видел, как пыльный клубок в углу обретал сознание и пытался уползти под плинтус. Я слышал, как водопроводные трубы поют погребальную мессу по моей социальной жизни. Коробка из-под пиццы на столе – это уже не мусор, это саркофаг, в котором похоронен еще один вечер, отданный в жертву светящемуся божеству.

Люди говорят «выйди на улицу». Куда? Зачем? Там же нет кнопки «сохранить». Там нет быстрого перемещения. Там лагает звук и проседает FPS от переизбытка несжатых текстур на лицах прохожих. Мой мир здесь, в этой цифровой плаценте, где я могу быть кем угодно – богом, воином, гением, – лишь бы не быть собой. Лишь бы не совершать этот ебаный поход по коридору, который каждый раз напоминает: ты – просто пищеварительный тракт, обслуживающий машину для побега от самого себя.

Это не эскапизм, приятель. Это, блядь, полная онтологическая капитуляция. Это признание, что симуляция оказалась интереснее оригинала. Что аватар живее тела. Что коридор до сортира – это и есть вся твоя Одиссея, твой крестный путь, твой персональный, сука, лабиринт Минотавра, где ты и бык, и жертва одновременно.

Иногда я подхожу к окну. Там, за мутным стеклом, другой мир. Он рябит, шумит, живет по своим законам. Он настоящий до тошноты. И я смотрю на него, как заключенный смотрит на волю. Не с тоской. С ужасом. Потому что я знаю: если я сейчас открою эту дверь, если вырву из вены провод, если шагну за порог… система может зависнуть. А перезагрузки не будет.

И я возвращаюсь к своему теплому, гудящему богу. И снова иду по коридору. Вперед – за пивом. Назад – отлить. Идеальный, сука, механизм. Замкнутый и безопасный.

Бешеный темп? Нет. Это стазис. Это вечность в одной судорожно тикающей секунде перед финальным боссом. Перед самим собой. И этот бой я проигрываю каждый день, едва открыв глаза. Но зато, блядь, какая графика. Какая, нахуй, графика.

Казалось бы обычнейший предмет домашнего интерьера —кремовые шторы спокойного, уютного цвета, стали символом благодаря творчеству Михаила Афанасьевича Булгакова.

Точнее его роману "Белая гвардия", опубликованному в 1925 году.

И пьесе, сделанной Булгаковым на основе романа. Название которой по цензурным соображениям пришлось сменить на "Дни Турбиных".

Премьера спектакля состоялась во МХАТе пятого октября 1926 года.

Современным людям скорее всего более знаком фильм 1976 года "Дни Турбиных".

В котором его режиссер Владимир Басов сыграл одну из главных ролей.

Штабс-капитана артиллерии Виктора Викторовича Мышлаевского.

По сюжету в неспокойное революционное время к киевскому семейству Турбиных прибывает кузен из Житомира — Лариосик.

Называться своим полным именем - Ларион Ларионович Суржанский он не спешит. Поскольку Лариосик немного стесняется своей молодости, и на каждом шагу повторяет, что он обычный штатский и совсем "не военный человек".

Да еще, будучи отправленным к Турбиным заботами своей маменьки, сознаёт и говорит, что "свалился как снег на голову". Прекрасно понимая, какие хлопоты он доставляет своим неожиданным визитом с маминым сопроводительным письмом в руке. Да ещё в опасное, тревожное время.

К слову сказать, восьмого сентября 2007 года в Житомире открыли памятник Лариосику.

Тем не менее Лариосик находит пристанище у гостеприимных Турбиных.

И ему нравится воцарившееся спокойствие, дружелюбие и забота о нём.

Не менее важно для него, что окружающие мужественные и решительные военные допускают Лариосика в свой круг.

Не только ужинать и выпивать водки, закусывая селедкой за одним столом, но и участвовать в общем разговоре.

Под этим впечатлением в пьесе происходит такой диалог:

Лариосик — Господа, кремовые шторы… за ними отдыхаешь душой… забываешь о всех ужасах гражданской войны. А ведь наши израненные души так жаждут покоя…

Мышлаевский — Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете?

Лариосик — Я? Да… пишу.

Цитата из романа "Белая гвардия":

[...]

в квартире у них тепло и уютно, в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира...

[...]

Те самые Кремовые шторы олицетворяют в поэтической, творческой, юношеской душе Лариосика спокойствие и безмятежность.

Но одновременно символизируют для остального офицерского окружения разграничение двух конфликтующих миров.

А для иных — прямое отгораживание от событий. Ведь один из героев просто скрылся от происходящего, уехав в Берлин. В страхе бросив свою жену и её братьев. Полковник генштаба Владимир Робертович Тальберг.

Другой похожий символ из этого произведения — абажур.

Цитата:

Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен.

Не очень-то хотелось применять к этому термин "эскапизм". Однако весьма похоже на стиль жизни и поведение некоторых людей в тревожные времена.

Вот такая получилась история. Благодарю за внимание.

— Это хорошо, а то я переживала что из-за моих рассказов у кого-то случится нервный приступ или что еще хуже, попадусь на абсолютно непроницаемого специалиста, который будет воспринимать меня как не как человека, а как объект труда.

— Не переживайте насчет этого, - ободряюще улыбнулась я, прекрасно понимая, что весь предшествовавший разговор был необходим, чтобы Наталья собралась с духом и начала свой рассказ.

— Меня воспитывала тетка – сестра моей матери. Она сама вызвалась на это, глядя на мою непутевую родительницу – она вечно дергалась из стороны в сторону: то пыталась устроить свою личную жизнь, то стремилась сделать карьеру. И каждый раз у нее не находилось времени на меня. Можно сказать, что я росла без надзора.

— А ваш отец?

— Они развелись в первый год моей жизни – мать так довела его, что он плюнул и уехал на другой конец страны, и я его понимаю… - девушка сидела, понурив голову и зажав ладони между колен. - К моменту когда нужно было отдавать меня в школу, выяснилось, что я не умею ни читать, ни писать. К счастью, вмешалась тетя Оля и сначала уговорила мать отдать меня ей, а затем как-то договорилась со школой, чтобы меня взяли.

— Зачем ей это?

— Когда однажды спросила об этом, то она нахмурилась и сказала, что не нужно задавать такие вопросы. Но я-то знаю, что она просто очень добрый человек с большим сердцем. Мы росли вместе с ее дочерью, Лизой – а тетя Оля старалась каждый день после работы сидеть со мной и помогать с уроками. Помню, как она мучилась, пытаясь обучить меня буквам и письму.

— У вас были проблемы в школе из-за неуспеваемости?

— Только с одноклассниками – меня постоянно дергали, выставляли посмешищем и всячески презирали. Но я думаю, тут дело в не том, что я плохо занималась – к средней школе мои оценки выправились, а в том, что жили мы небогато и я постоянно донашивала за Лизой ее вещи…

— Как вы справлялись со всем этим?

— О я нашла «отличный» способ – с тех пор как научилась читать, для меня открылся чудный новый мир сказок и счастливых историй.

— Мне показалось, или вы сказали это с иронией?

— Нет, вам не показалось, - грустно ответила Наталья. – После школы я приходила домой и целыми днями читала, отвлекаясь только на помощь по хозяйству. Когда Лизка бегала по подружкам, я канючила у соседского дедушки очередную книжку. Потом у нас появился компьютер, а вместе с ним игры и меня захлестнуло новой волной. Могла часами из него не вылезать. В реальности случилась какая-то проблема? Не беда – дома тебя ждет сказочный мир и друзья по переписке. С каждым годом моя зависимость от фантазий становилась все больше и больше – закончив колледж и выучившись на швею, я начала еще больше времени проводить в родных стенах. Включала себе в наушниках какую-нибудь книжку, а сама сидела и что-то шила или вязала на продажу. Денег выходило не шибко много, но зато не нужно было возвращаться в этот холодный и серый мир.

— И теперь, вы чувствуете, что настолько сильно оторвались от него, что с трудом делаете над собой усилие чтобы выйти за пределы квартиры?

— Не проходит и дня, чтобы я не плакала по этому поводу – мне так тяжело выбираться из построенного моим воображением уголка, что приходится буквально насиловать себя, чтобы хоть на что-то решиться. Я понимаю, что сама довела себя до такого состояние, но привыкание проходило незаметно и было сложно остановиться, когда это было единственным способом как перестать чувствовать себя отсталой и второсортной. Я даже попросила тетю чтобы она отвела меня к вам, потому что сама бы я никогда не решилась. Мне очень плохо из-за всего этого – надеюсь, вы понимаете…