Деньги те же, а ночь самая длинная. Городок
Близится 22 декабря, самая длинная ночь.
0 просмотренных постов скрыто
Ответ на пост «Не положено»9
Классика.
Ответ Kiniaev в «Почему радуются бусификации украинцев?»25
Дополнить данный пост можно этим отрывком из телепередачи "Городок". Увидел и скачал это видео тоже на Пикабу. Не знаю, забавно или грустно это выглядело в год выхода, но сейчас это смотрится грустно. Потому что это самое ёмкое и точное описание русско-украинских отношений, как минимум с 1991 года.
И уложить суть в 34 секунды - это несомненно талант создателей.
Латышские товарищи
Немного истории по версии передачи "Городок"
Стук в дверь, как повод насторожиться или обрадоваться
Представьте: ночь, вы у себя дома, и тут — стук в дверь. Незнакомец. Что вы почувствуете? Тревогу? Раздражение? Наверняка, первое, что придёт в голову: «Что ему нужно?» и «Лучше не открывать».
А теперь остановитесь и подумайте, как же быстро всё изменилось.
Ещё пару поколений назад, стук незнакомца в дверь — особенно путника, заблудившегося или уставшего — означал не опасность, а возможность.
Раньше, пустить человека переночевать было так же естественно, как предложить воды. Купцы, актёры-бродяги, гонцы, просто люди, едущие из одной деревни в другую, — они все жили благодаря этой простой, но мощной традиции гостеприимства.
Моя бабушка рассказывала, что в старых многоквартирных домах они порой вообще запирали дверь снаружи, на простую щеколду! Уровень доверия был такой, что главную ценность видели не в имуществе, а в целостности жилища. Воровать было особо нечего. Не пустить человека в беде считалось позором.
А почему? Во-первых, это был вопрос выживания. Не было отелей. Во-вторых, это был ваш источник новостей. Путник рассказывал, что происходит в других регионах. Он приносил истории, сплетни и важные новости. Отказать ему — значит отрезать себя от мира.
⸻
Недавно я слушал подкаст одного путешественника, который всю жизнь мотался по миру налегке. Он рассказывал, что самый богатый опыт и самые интересные знакомства он получал именно тогда, когда просился на ночлег к местным. Это не просто крыша над головой — это высшая форма контакта.
Ведь подумайте сами: пустить чужого в дом, позволить ему помыться в вашей ванной, разделить вашу еду, а главное — спать в соседней комнате. Это же максимальное доверие!
Наш мозг устроен так, что спать мы можем только там, где чувствуем себя абсолютно безопасно. Это инстинкт. Не зря мы иногда не можем заснуть в новой гостинице — мозг держит «одно ухо открытым», как будто дежурит, чтобы мы выжили.
Представьте, какой колоссальный уровень уверенности в окружающих должен быть, чтобы пустить спать рядом абсолютно неизвестного человека. Это была общественная гарантия безопасности.
(Кстати, психологи это подтверждают: ощущение небезопасности — будь то реальная угроза или просто тревога в незнакомом месте — буквально не даёт нам перейти в фазу глубокого сна. Мозг остаётся на страже.)
Квартира, как маленькая индивидуальная коробочка с замком
А теперь вернёмся к нашим дням. Стук в дверь. Что в голове? «Мошенник», «грабитель», «продавец». Вы, скорее всего, даже не подойдёте к глазку, если не ждёте курьера.
Мы живём в мире, где:
• На окнах первого этажа — решётки. Раньше ставни ставили, чтобы стекло не разбить. Теперь — чтобы не залезли.
• Дверь в квартиру — как сейфовая. Не просто щеколда, а несколько замков, видеоглазок, иногда и сигнализация.
• Незнакомец = риск.
Как так получилось, что за одно столетие мы перешли от открытых дверей к дверям-крепостям?
Всё дело в том, что наше общество стало анонимным. Мы переехали из маленьких деревень, где знали каждого, в огромные города, где сосед по лестничной клетке — уже чужак. Мы заменили личное доверие на системное.
Мы доверяем незнакомцу, который привезёт нас на своей машине (Uber), потому что доверяем системе рейтинга и GPS. Мы пустим его пожить в нашей квартире (AirBnB), потому что доверяем гарантиям платформы, а не человеку с его чемоданом. Личный контакт, основанный на вере в общину, исчез.
Учиться жить заново
Вот и получается, что мы оказались в колоссально новом времени. Веками человеческий опыт строился на тесных связях и правилах открытого дома. Эти правила больше не работают.
Нам нужно учиться жить заново. Учиться балансировать между здравой осторожностью, которую нам диктует современный, анонимный мир, и базовой потребностью человека в общении и доверии. Нам нужно заново искать способы строить сообщества, ведь замки и решётки защищают имущество, но не спасают от социальной разобщённости.
Стук в дверь сегодня — это не просто угроза. Это громкое напоминание о том, как глубоко изменилась ткань нашего общества.
Показать полностью
1
Юрий Стоянов об одесском детстве и опасностях лишнего веса
Моя мать — русская, отец — болгарин, из тех, что полтора века тому назад поселились на юге России.
Их тайком вывозили морем русские моряки, спасая от турецкого ига. В шестнадцать лет я для экзотики решил записаться в паспорте болгарином.
До 1963 года жили мы на Пересыпи.
Мои родственники по болгарской линии (выходцы из села Благоева) с разрешения властей нарезали себе участок, примыкающий к стене завода «Продмаш». А мои русские родственники работали на этом заводе и жили в ведомственном доме — в километре от болгарских. А я — паразитировал на их географической близости.
— Ну, Юрасик, чем тебя сегодня болгары кормили? — спрашивает меня русская бабушка.
— Ой, плохо дело у болгар, бабушка Тамара, — отвечаю. — Все на работе, на базар никто не пошёл. Два яичка всмятку покушал и всё...
— А бабушка Тамара тебе котлетки сделала с домашней лапшой!
Возвращаюсь домой к болгарам. Болгарская бабушка Женя спрашивает:
— Баба Тамара тебя кормила?
— Нет.
— А что делала?
— Поила. Компот дала и всё.
— От кацапы, да еба мамка!
Я думаю, это болгарское выражение не нуждается в переводе.
В отместку бабе Тамаре меня кормят ихнией — курицей с картошкой и луком, тушёными в томате.
Благодаря моим пересыпским Монтекки и Капулетти я постоянно прибавлял в весе. И мать, прознав о моих коварных интригах, ставящих под удар интернациональные родственные связи, запретила кормить меня в её отсутствие. Я нашел выход. Болгарским родичам я пел на кухне болгарские песни, а русским — показывал смешные истории из жизни болгарской диаспоры.
За это те и другие подкармливали меня исподтишка.
Однажды мой вес едва не стал причиной трагедии. Я нечаянно чуть не убил собственного двоюродного брата Вовку.
Девичья фамилия его мамы — моей тетки и крестной — Стоянова, и у его отца фамилия — Стоянов. Однофамильцы. Болгары. В загсе, когда они регистрировались, её спросили:
— Варвара Георгиевна, вы останетесь на своей фамилии или возьмете фамилию мужа?..
Брат Вовка — чистокровный болгарин. И кличка у него была — Болгарин. Разница в возрасте у нас — шесть лет (я старше).
Непредумышленное убийство могло состояться в конце 1-й Ильичевской улицы, недалеко от нашего дома. Была там огромная глубокая яма, в которую стекали отходы из коллективных дворов. Яма была огорожена невысоким заборчиком. На нём-то и сидели в жаркий июльский полдень мой пятилетний Болгарин и ещё четыре пацана. Подхожу к ним и со словами: «Привет, дистрофики!» усаживаюсь рядом на забор. После сухого треска и крика «Ой!!!» последовало секундное ощущение невесомости, и небо оказалось уже не над головой, а перед глазами. Я вскочил. Смотрю: малышня валяется кто где. Пересчитал — три человека.
А было четыре.
— А где Вовка?
Сашка Тюльбезов, Вовкин дружок, посмотрел в яму и сказал:
— Утонул твой Болгарин!
Мы склонились над ямой. Никого!
Один маленький паникёр (не помню его имени) побежал по улице с истошным криком:
— Жирный Болгарина убил!
В это время из фекальных вод, как поплавок, вынырнул Вовка с капустным листом на голове. Первые его слова были:
— Ну все, Юрочка, идёт рассказ! Идёт про тебя рассказ папке!..
Дядю Ваню, его папку, я побаивался. Иногда казалось, что под горячую руку может и ломиком по голове тюкнуть. Но на любого дядю Ваню есть мой папа, который начнет искать топор. А у моего папы есть его папа, который этот топор обязательно найдёт! Болгары, одним словом.
Я говорю Вовке:
— Спокойно, Болгарин, счас мы тебя вытащим. Я тебе велик подарю!
Спасали мы его, как альпиниста из расщелины. Поскольку яма была глубокой, пришлось Сашке Тюльбезову в неё свеситься и схватить Вовку за руки, а я держал Сашку за ноги. Сандалии у него были на вырост — на два размера больше. Естественно, он из них выскользнул и повторил полёт Болгарина. А я остался наверху с сандалиями в руках… Так как велосипед у меня был один, второму малому я пообещал марки.
У этой истории счастливый финал. Засранцев с трудом, но все-таки отмыли. Меня никто не заложил. Правда, Болгарин какое-то время меня шантажировал. Чуть что ему не понравится, он мне подмигивал и говорил:
— Идёт рассказ!..
Живут мои болгары в Одессе. Живут небогато. И нет среди них больших начальников, нет бизнесменов.
Что посадит болгарин на земле, если у него будет один квадратный метр? Он посадит куст винограда и красный перец.
Они росли и на нашей даче в Одессе, в районе Большого Фонтана.
В память о самом главном болгарине в моей жизни — папе.
Юрий Стоянов.
Юрий Стоянов с родителями.
Фото взяты из открытых источников.
Показать полностью
3
Как Илья Олейников шубу жене покупал
Обещанная некогда история о зарубежных покупках и версия про "купи х..ню" от И.Олейникова.
Илья Олейников с женой Ириной
По-моему, невозможно встретить женщину, которая осталась бы равнодушной, услышав заветное «шуба». Уж на что моя жена была выдержанным человеком, но и она, завидев этот предмет в витрине магазина, начинала томно щуриться, вероятно, представляя себя в этом роскошном одеянии, небрежно прогуливающейся где-нибудь в швейцарских Альпах.
Увы, ни то, ни другое ей не светило. Денег в нашей семье хронически не хватало. Деньги — странная штука. То их нет, то их совсем нет.
Итак, шубка долгие годы оставалась недостижимой мечтой. Пока в один холодный январский вечер меня не вызвал начальник отдела кадров Ленконцерта (где я тогда работал) Горюнчик, которого мы любовно называли «Гальюнчик».
— А не хотите ли вы поехать на гастроли за рубеж?
— Кто ж туда не хочет? Хочу, — говорю.
— В Афганистан.
— Кто ж туда захочет? Не хочу, — говорю.
— Но если вы съездите в Афганистан, мы потом отправим вас с шефскими концертами для наших воинов в Венгрию. Мы вас не торопим. Подумайте.
— А чего тут думать? Хочу в Афганистан, — сказал я, мгновенно проанализировав ситуацию.
Водки в Афганистане в 1983 году хронически не хватало.
Не афганцам, нет. Нашим. Весь местный запас алкоголя был уничтожен ограниченным контингентом советских войск в самые короткие сроки. Ограниченный контингент мучился и, буквально давясь, вынужден был пить всякую гадость. Я из чисто гуманитарных соображений решил помочь интендантской службе в решении этой сложной, но не невыполнимой задачи. Водки я купил чемодан. Ушла она в первые же минуты моего пребывания на дружественной нам тогда афганской земле. Теперь вместо чемодана водки я держал в руках чемодан денег. Гряз-ных афганских денег.
— Сколько стоит лисья шубка? — небрежно спросил я у сопровождающего нас майора.
— Да черт её знает! Тысяч десять, наверное, — ответил майор.
Всю ночь, положив чемодан на тумбочку бдительно спящего дневального, я пересчитывал честно наспекулированную мною валюту. Сколько бы я ни мусолил купюры, получалось, что на покупку шубки недостает нескольких тысяч. И тут мой взгляд упал на висящее в углу кожаное пальто. Когда-то его носил мой отец, чуть раньше — его отец. Это была семейная реликвия, которая сохранилась только потому, что тяжко было её (реликвию) выбросить. Я оглядел пальто скептическим взором. Вид у него был неважнецкий. О том, что это пальто, а не, скажем, половая тряпка, можно было догадаться исключительно по пуговичкам. Пуговички были австрийские. С первой мировой войны.
«Ничего-ничего, — сказал я сам себе, — все путём… Возьму у солдатика гуталина, начищу пальтишко, срежу с рубашки итальянскую бирку, пришью чуть ниже воротничка — ни одна падла не догадается. Будет как новенькое».
Илья Олейников с сыном Денисом
На следующий день я, крепко зажав под мышкой надраенное до блеска кожаное хламье, ринулся на базар. Кругом сновали бойкие афганские пацаны, неся на головах лоточки, на которых валялась всякая всячина — зажигалки, дешевые часы, жевательная резинка.
— Совецки! — кричали они наперебой. — Купи херня! Купи херня!
Дело в том, что наши офицеры, завидев товар, который продавали мальчуганы, и тщательно его осмотрев, подытоживали увиденное по-военному четко:
— Херня!
А пацаны, решив, что «херня» есть исконно русское слово, обозначающее мелкую торговлю, застолбили его за собой. От раздающегося со всех сторон «купи херня» у меня разболелась голова.
«Действительно, херня!» — подумал я и решительным шагом направился в сторону лавочек, где ассортимент был посерьезней. Мне повезло. В первой же лавчонке висела ослепительно рыжая шубка. За прилавком стоял старик, ничем не отличающийся от среднеазиатского аксакала. На голове его красовался малахай, из подбородка просачивалась редкая седая бородка.
— Заходы, рафик, заходы, друк, — залопотал аксакал.
— Хау мач шубка? — спросил я.
— Друк рафик, — продолжал лопотать аксакал. — Списиално для тибе — десат сисач. — И добавил: — Максимално!
— Вот у меня пальто, — сказал я, медленно и громко выговаривая каждое слово. — И-та-ли-я! Почти но-вое. И-та-ли-я! — и показал на бирку, чтобы аксакал не сомневался в иностранном происхождении моей кожаной тряпки.
— Я да-ю те-бе паль-то и пять ты-сяч. Пять!
— Нэт Италыя, нэт палто. Десат сисач давай — счупка твой, — лопотал аксакал. И снова добавил: — Максимално!
— Мужик, — начал я торговаться по-новой. — Пальто итальянское, кожаное, понимаешь? Кожаное! Итальянское! Вот бирка. Би-ры-ка!
— Пирка, — повторил он.
— И еще я тебе, дураку старому, пять тысяч даю. Целых пять.
И выбросил на руках пять пальцев. Но аксакал заладил свое:
— Нэт палто, нэт пирка. Десат сисач давай. Максимално.
— Сволочь! — заорал я совсем уже не в себе. — Я тебе, саксаул ху...в, даю пальто итальянское и пять тысяч. Что ж тебе ещё надо? — распоясался я, утешая себя тем, что старик ни шиша не понимает.
Но тот держался стойко.
— Нэт палто, нэт пирка. Десат сисач давай — бери счупка.
Торговаться было бесполезно. В других лавках шубки стоили одиннадцать, двенадцать, а то и тринадцать тысяч. Охрипший и злой, брел я по узким улочкам, волоча за собой потерявшее всякий вид пальто, как вдруг увидел резко затормозивший джип, на котором гордо восседал комендант Кабула полковник Полешкин.
— Что случилось? — спросил он.
— Да вот, шубку жене хотел купить. Пальто даю итальянское, деньги даю, а он, гад, не берёт.
— Кто не берёт? — не понял Полешкин.
— Да старик в лавке. Лавка тут рядом, а он, гад, не продаёт.
— Так не продаёт или не берёт? — снова не понял Полешкин.
— И не берёт, и не продаёт, гад!
— Ты погоди, объясни толком, чего он не берёт и что он не продаёт?
— Неужели непонятно? Пальто не берёт, а шубу не продаёт, — удивился я недогадливости Полешкина.
— Да почему ты ему пальто отдать должен? — окончательно запутался Полешкин.
— Денег на шубу не хватает. Она стоит десять тысяч, а у меня всего пять. Вот я и хочу ему дать пять тысяч и пальто в придачу. Вместо недостающих пяти. Главное, пальто нормальное. Итальянское, почти новое.
Комендант смерил меня взглядом и сказал:
— Ладно, поехали.
Появление полковника Полешкина, да еще с двумя автоматчиками, вызвало у старика такую бурную реакцию, какую я ни до того, ни после не видел и, скорее всего, уже не увижу никогда. Он даже подпрыгнул, когда эта святая троица вошла в лавку.
— Ай-я-я-я-я-я-яй! — заверещал он на какой-то невообразимо высокой ноте. Судя по ней, я понял, что старик уже неоднократно встречался с Полешкиным и каждая такая встреча не проходила для него даром. Она всегда дарила ему несколько неожиданных, но, безусловно, незабываемых мгновений.
— Где шубка? — спросил у меня Полешкин, не обращая на вопли и пританцовывания старика ровно никакого внимания.
— Вот она, — кивнул я в её сторону, впервые почувствовав всю неловкость и абсурдность положения, в которое попал.
— Шубку! — приказал он все еще не пришедшему в себя от внезапной радости старику.
— Есть счупка! — проклокотал тот, продолжая выделывать невообразимые па.
— Дай ему пять тысяч и пальто! — приказал Полешкин теперь уже мне.
Старик взял пальто и деньги, даже не пересчитав. Не думаю, что это была самая удачная сделка в его, несомненно, долгой жизни.
— Как ты мог? — спрашивала меня жена Ира, когда я вернулся домой, и в голосе её звучали прокурорские интонации. — Как ты мог? Ведь ты же интеллигентный человек!
Я мотивировал свой постыдный поступок исключительно политическим положением.
— Ирина, — сказал я достаточно убедительно, — ты согласна, что я, в принципе, действительно интеллигентный человек?
— Допустим, — с трудом согласилась она.
— Представь теперь, что я, такой интеллигентный, честный и порядочный, живу не здесь, а в Америке. Представила?
— Допустим-допустим.
— А теперь ответь! — выкинул я свой козырь. — Смог бы я, будучи интеллигентным, честным, порядочным и обеспеченным— подчеркиваю — обеспеченным американцем, пойти на такую мерзость?
Ирина задумалась.
— Вот так-то, милая. Не во мне дело-то. Не во мне. Режим виноват.
— Какой режим? — Ирина разинула рот от удивления.
— Наименьшего благоприятствования.
Объяснение если и не удовлетворило Ирину, то, во всяком случае, успокоило. Семейное статус-кво было восстановлено.
Илья Олейников
Семейное статус-кво
Показать полностью
2