Сергей, шестнадцатилетний юноша в новой форме Союза Юнармейцев, с благоговением смотрел на большой портрет в гостиной. Николай II в парадном мундире смотрел на него спокойным, немного грустным взглядом.

«Его оклеветали, — горячо говорил Сергей своему деду, старому профессору истории. — Все эти революционеры, либералы... Они сломали великую страну. А он был святой человек, семьянин. Да, было Кровавое воскресенье — но его ввели в заблуждение, он потом всю жизнь раскаивался! Это единственное темное пятно».

Дед тяжело вздохнул, смахнул пыль с переплета старого альбома. «Темных пятен, Сережа, не бывает. Бывает пролитая кровь, которая чернеет на страницах истории. И "Кровавое воскресенье" было не началом, а кульминацией. Слушай».

Он открыл альбом. Это была не подборка фотографий, а пачка пожелтевших вырезок, писем, копий документов.

«Слава Богу, что энергичные действия начальства прекратили беспорядки...»

«Это резолюция твоего святого царя, — тихо сказал дед. — На отчете о расстреле рабочих в Златоусте в 1903 году. За два года до твоего «единственного пятна». Капитан Лещев выстроил роту и дал команду «Пли!» по безоружной толпе. Потом стреляли вдогонку по бегущим. Погибло больше полусотни. Вот свидетельство фабричного инспектора: «Убита 15-летняя девочка. Портрет царя, с которым они шли, был изрешечен пулями». А вот слова одного из рабочих, чудом выжившего: "Мы думали, начальство образумится, увидев наши мирные намерения. Но они стреляли, точно по мишеням в тире. Старик Кузьмич, несший икону, упал первым, и тогда начался ад"».

Сергей молчал.

«Тяжелый день!... Войска должны были стрелять... было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

«Это из дневника Николая от 9 января 1905 года, — продолжал дед. — Твой «акт раскаяния». А теперь послушай другую сторону. Вот воззвание Гапона, того самого священника, который вел людей к Зимнему: «9-го января... нас встретили ружейные залпы... Зверски, без суда убивали они нас... Клянемся... мстить за расстрелянные войсками груды наших трупов». А вот отчет врача, работавшего в приемном покое Обуховской больницы: "Пули были разрывные, наносящие страшные раны. Мы извлекали осколки не только из тел, но и из дерева дверей, в которые впивались шрапнельные пули. Преобладали ранения в спину". Они убегали, Сережа. В них стреляли в спину. А вот запись в дневнике писателя Александра Блока, который пришел на место трагедии на следующий день: "Весь город уже знал. Знало о детях, раздавленных толпой в панике, о стариках, застреленных у самых ворот Зимнего. Знало и молчало, и в этом молчании была страшная ярость"».

Лицо Сергея побелело.

Дед перелистнул страницу. «А это — 1906 год. Революцию подавили. Начинается время «столыпинских галстуков». Такую меткую фразу пустил депутат Родичев. Военно-полевые суды. За полтора года — 1102 смертных приговора. Виселицы стали будничным явлением. Но это была «точечная» работа. А были и карательные экспедиции».

Он достал листок с копией рапорта. «Генерал Меллер-Закомельский в Прибалтике. Читай: «Я действовал так: заняв селение, я высылал во все стороны разъезды, которые уничтожали всех... Селения, в которых раздавались выстрелы, сжигались». Сжигались. С людьми. А вот донесение одного из его офицеров, которое чудом не было уничтожено: "Приказ был ясен: не оставлять ни одного очага сопротивления. Мы понимали это как приказ не оставлять ни одного очага. В деревне Заболотье мы действовали по этому принципу. К утру от нее остались только печные трубы"».

«Нам приказано было не брать бунтовщиков в плен... каждого десятого вешали на глазах у всех...»

«Это из письма солдата, участника такой экспедиции в Сибири, — голос деда дрогнул. — Он описывает, как женщины и дети плакали, а они стояли и смотрели, «чтобы всем было неповадно». Вот она, настоящая, будничная контрреволюция. Не один порыв, а система. А вот письмо матери одного из казненных, отправленное в редакцию запрещенной газеты: "Моего Ваню, моего кормильца, взяли и повесили в четверг на рассвете. Прислали бумажку: "За бунтовщицкие речи и неповиновение властям". Какие речи, ваше благородие? Он просил хлеба для своих детей! Разве за это теперь вешают?"».

Сергей смотрел в окно, но видел не современный город, а заснеженные поля, горящие деревни, виселицы у дорог.

«И это не закончилось, — дед положил перед ним последнюю вырезку. — 1912 год. Ленские прииски. Мирная демонстрация. Рапорт жандарма: "Толпа... продолжала наступать с явно враждебными намерениями... Войска вынуждены были произвести 21 залп..." 21 залп по безоружным! А вот свидетельство выжившего рабочего, опубликованное в «Правде»: "Они стреляли в нас, как в кур. Мы бежали по льду реки... Кровь на белом снегу — страшное зрелище. Раненых добивали прикладами". В отчете сенатора Манухина, который пытался расследовать это дело, есть показания одной из работниц: "Я шла с подругами, мы смеялись, грелись на солнышке. И вдруг — треск, как будто ломают сухие ветки. Я упала, а когда очнулась, мои подруги лежали рядом, и снег под ними был совсем красный"».

Сергей поднял на деда глаза, в которых стояла пустота. Его романтический образ — добрый царь, окруженный предателями, единственная ошибка — рухнул, раздавленный грузом свидетельств.

«Он знал, Сережа, — тихо сказал дед. — Он читал все эти рапорты. Он подписывал указы. Он благодарил генералов за «усердие». В своем кругу он называл революционеров "сволочью", которую нужно "вышвырнуть из России", но своими действиями он лишь множил их ряды. Твоя вера делает тебя слепым. Ты видишь одного невинно убиенного в 1918-м, а не тысячи, убитые по его молчаливому согласию или прямой резолюции с 1903-го. Недовольство не «зарождалось» перед революцией. Оно копилось годами, как вода в прорванной плотине. Его поливали кровью в Златоусте, затопили ею улицы Петербурга в Кровавое воскресенье, удобряли ею поля Сибири во время карательных экспедиций. И в 1917 году плотина не выдержала. Вся эта накопленная ярость, вся боль, все эти голоса — от рабочего Вани, от матери казненного, от девушки на Ленских приисках — выплеснулись и смели всё — и империю, и твоего «святого» страстотерпца, который так и не захотел услышать стук в дверь, пока эта дверь не была выбита таранным ударом истории».

Сергей молча смотрел на портрет. Теперь он видел не только грусть в глазах императора. Он видел за его спиной призраков: девушку с простреленной головой на снегу Дворцовой площади, повешенных «десятого» у сибирской деревни, рабочего, тонущего в кровавом льду Лены, мать, сжимающую ту самую роковую бумажку. И эти глаза уже не казались ему грустными. Они казались пустыми, не видящими того моря страданий, что разлилось по стране под скипетром, который он так небрежно держал в руке.

ВЗЯЛ ТУТ 👈

Работал я как-то в компании, где Директором по логистке был "Дядя Саша". Он был скорее уже даже дедушкой, матерый, жженый, суровый, закончил институт КГБ СССР...
И вот у него в подчинении был склад и водители, на складе кладовщики как-то устроили бунт, не хотели в выходной выходить на инвентаризацию, даже за двойную оплату. К бунтовщикам присоединились водители, им тоже что-то в решениях Дяди Саши не нравилось.
Хозяин у нас был молодой, сразу "на измену": что делать будем, сейчас Дядю Сашу снесут, уволятся, работать будет некому. Остальной коллектив тоже переживал. А Дядя Саша, спокойный как удав говорит: не переживайте, я справлюсь, попросил только помощи коммерсантов в инвентаризации склада, мы конечно коммерсантов "зарядили", надо так надо.
А Дядя Саша выходит к бунтовщикам на собрание и говорит: ну хорошо, вы бунтуете, имеете право, только давайте все грамотно оформим, чтобы начальство видело, кто и против чего. Эти "наивные бандерлоги" составили письменную петицию, чего они хотят и кто именно. Подписалось примерно человек 30, вся "бумажка" с подписями заняла три листа.
Заходит ко мне Дядя Саша и просит рамки на стену формата А4 "не на долго". У меня на стене куча моих дипломов, сертификатов, благодарственных писем, мне не жалко, выделил ему три рамки, спросил "зачем?". Дядя Саша сказал "увидишь".
Захожу на следующий день в кабинет к Дяде Саше, у него за спиной "петиция" от бунтовщиков в моих рамках. У нас совещание, водители и кладовщики как на иголках, сидеть спокойно не могут, глаза сами собой на эти рамки пялятся, переживают. Наконец самый Задиристый спрашивает: "Дядя Саша, а зачем ты петицию на стену повесил?". А он отвечает: "А почему нет, это ваша открытая позиция, я ее открыто повесил". Хозяин тоже офигел "зачем это надо", но задавать вопрос не стал. Так прошло три дня. Петиция весит, все работают, страсти стали успокаиваться. И тут увольняется один водитель, сам, они с женой в другой регион переезжают. Ну увольняется и увольняется, дело житейское, заявление, обходной лист, приказ, расчет, все по закону. Дядя Саша снимает одну из рамок и красным жирным маркером вычеркивает этого водителя из списка и вешает рамку на место. Три дня вся компания Гудит: чтобы это значило. Дядя Саша молчит как партизан. Обработали результаты инвентаризации (за неделю), Дядя Саша по статье увольняет одного из кладовщиков за подделку документов (договорился с покупателем, пришлось делать встречную проверку). В рамках вторая красная черта. Через неделю "случайно" увольняется еще один. Уже три красные черты. До народа стало доходить, что Дядя Саша петицию закрепил как "список на увольнение" и будет вычеркивать до тех пор пока никого не останется. Ко мне подбегают водители: Что делать? Нам семьи кормить надо. Я говорю: Пишите ходатайство, прошу отозвать наши подписи под петицией, заблуждались. Трое написали, он их вычекрнул. Остальные не поняли почему не уволенных вычеркнули... Неделю компания гудела. Догадались. Еще человек 10 написали ходатайства об отзыве подписей. Пара бунтовщиков уволились сами, не дожидаясь статьи. Остальных за месяц "планово заменили".
Больше бунтов никогда не было.
Этот мастер-класс по борьбе с бунтами я на всю жизнь запомнил.
----
К чему я это вспомнил. На Пикабу есть такая ачивка "за неравнодушие к судьбе Пикабу", там изображена обезьяна с палкой и дается эта ачивка тем, кто принимал участи в бунте два года назад. И Бунтарей остается все меньше, одних забанили за мультиакки, других за систематическое нарушение правил... Дядя Саша, ты что-ли их там красным вычеркиваешь?

Надо еще сделать ачивки (пометить) для тех, кто требовал вернуть минусы, ачивки для тех кто против донатов на день рождения, ачивки для тех кто против перетаскивания постов из общей ленты в Лиги.... не останавливайтесь только на бунтарях.

Увидела этот пост и даже удивилась, тут же много женщин? Почему только 49,5 прокомментировали эту срань? Мы тоже можем в адекватно и послать и ответить!

Пс: ссылки с телефона не могу не умею, я же девочка