Мудрость выжженная в дереве
Скорее всего пост потеряется в фотках с работы но вдруг
Сделал очередную доску по магнитику из интернета
И может пост подтолкнет пикабушников поделиться своими хобби и увлечениями.
Больше авторского контента!!!
Скорее всего пост потеряется в фотках с работы но вдруг
Сделал очередную доску по магнитику из интернета
И может пост подтолкнет пикабушников поделиться своими хобби и увлечениями.
Больше авторского контента!!!
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Мы с сестрой часто ночевали у нашей бабушке Анны Алексеевны.
Дом с голубыми ставнями и белыми узорами на небольшой горе.
Летом во круг дома много разных цветов: васильки, Марин корень и ещё многочисленное разнотравье.
Зимой под белой шапкой скрывался дом уютный, теплый, родной дом. Днём мы катались на санках у соседнего дома, а вечером, и нужно было делать уроки и собираться в школу.
Сестра меня постарше, проверяла мои доклады и домашнюю работу, а потом убегала к своим сверстниками. Мы с бабушкой дожидались ее с нетерпением, особенно я, мне было интересно, как они с ребятами ездили на санях в пургу по зимнему лесу.
Заходить в дом надо было через длинные сени, при входе была железная щеколда нужно было потянуть за верёвочку и она издавала такой звук отрывисто – радостный, дезинь – дезинь.
При входе стоял веник, которым нужно было отряхнуть налипкий снег с одежды и рукавиц.
Входя внутрь встречала высокие две ступеньки, пройдя по коридору с окнами, открывалась тяжелая дверь, которая вела ещё в одни сени, но уже основательно рубленные из бревен, как часть дома. И только после это основная дверь в дом, которая была тяжелее предыдущей и открывалась с трудом.
Входя в дом чувствовалось тепло печки и запах жареной картошки с луком и со сметаной. Яркий жёлтый пол был ровно выкрашен, и на нем уютно гнездились цветные, веселые дорожки. Одна дорожка закрывала подпол, и если пройти по ней колечко, которым нужно открывать творило, побрякивало.
Занавески белоснежные висели на окнах между комнатами другие длинные занавески на толстых деревянных гардинах с колечками. Цветы в два ряда на окнах. Стол, печка обитая жестяным листом и покрашенная серебрянкой. Кровать стояла тут же в кухне, на которой спала бабушка.
Мы ночевали в дальней комнате. В которую нужно было пройти через небольшой зал.
В середине комнаты висел бирюзовый абажур с кисточками и трюмо, которое стояло на столе. Кровати с большущими подушками, взбитыми поставленные одна на другую.
Рядом с кроватями небольшой комодик. Кустарники за окном росли так близко, что ночью во время метели били о стекла, будто им было страшно и они хотели погреться.
Понимаю что основная часть жителей ресурса Пикабу молодежь, потому, ребята не судите строго. Рассказ у меня о бабках, старых таких, где то скучных, местами смешных, временами грустных бабках. Почему начала с предисловия, ну я реально ещё с детства люблю стариков, не таких как я сейчас, мне ещё почуть дохромать до них надо, а вот реальных старых стариков, я ходила к ним в гости малышкой, помню их лица, голоса. Старики это другая галактика. Чёй то я растрепалась языком.) В общем бабки.
Феликсовна стояла ступором уже минут двадцать, загнать её в ступор было делом сложным, но, как оказалось, реальным. Да и звали её по паспорту Тамара Григорьевна, хотя омолодевший краёк знал её как Феликсовну, те кто помнил настоящее имя давно вымерли.
Больше пол жизни проработала она директором поселкового детского дома, там её Феликсовной и окрестил учитель истории, тогда ещё помнили кто такой железный Феликс.
Стояла она ступором впереди двора перед "своей душой",душа её была клумба, единственная клумба на весь двор, где то три на четыре. Раньше Феликсовна к клумбам была не очень, но уйдя к семидесяти годам с работы вдруг зацветовала. Клумбу сама и назвала "душа моя", произрастало там всё что может цвести с ранней весны и до самых морозов и вот сейчас в самой середине души раздвинув тюльпаны и нарциссы стояла цветущая черешня.
Острый глаз , в в очках на хрен знает сколько, сразу увидел что аккуратно пересажен пион, но кто, как и зачем???
Феликсовна начала орать ко двору напротив
-Сашенька!!! Сашенька глухопердя старая!!! Выходи скорей, неси давление мерить, бо подохну!!! От сороконожка передавленая как есть помру!!! - Сашенька ещё более старая чем Феликсовна, но последние двадцать лет определяющая себя как -скоро восемьдесят- летела со скоростью взбудораженной улитки, развевая седыми патлами, прижимая к груди аппарат для давления, в одной галоше, бурча под нос
-Вот как у меня давление так звони ей, мол цивилизация, а как её прихватило так орет чё Мишкин кот в марте. -Зашла во двор и тоже остолбенело уставилась на благоухающую черешню...-Том,ты чи ёбнулась в такое время дерево приперла???-Феликсовна и не помнила сколько ж лет Сашенька не называла её по имени развела руками
-Так это не я Сашенька,Богом клянусь не я...
Сашеньке недавно стукнуло 97, она легко садилась на шпагат, крутила колесо и курила самокрутки, самокрутки делала из дорогих сигарет и старых газет, говорила,в самокрутке главное газета остальное хуевое дополнение.
Материлась Сашенька как три пьяных сапожника работающих на стройке.
35 лет Сашенька проработала надзирателем в мужских лагерях где то на севере, брала взятки, подарки, забирала запреты и все отправляла на Дон к родителям, нагуляную дочь отправила туда же. Уходить с работы не хотела но прихворнула легкими, испугалась и ушла в отставку с какими то маленькими звездами, северной доплатой к пенсии и трехкомнатной квартирой. Взрослая дочь осталась в квартире а Сашенька приехала в отчий дом за могилками ухаживать. На присылаемые деньги родители отстроили добротный дом в три окна на перед, гараж, сарай, короче довели всё до ума и померли. Потом от водки умерла дочь оставив девятнадцатилетнюю, нагуляную внучку, внучка благополучно загнулась от набежавших в страну наркотиков оставив нагуляного же мальчика.
Правнука Сашенька любила, сразу же переписала на него все свое северное и южное барахло, парнишка впрочем вырос хваткий, умный, без вредных привычек и укатил на север надзирать по стопам прабабки.
Было у них одна традиция,, каждую неделю утром субботы по часу они разговаривали по телефону.
Сашенька одевала парадную косынку, подводила губы блеском проданным одним назойливым представителем, ставила себе чай и начиналась беседа. Приезжал правнук раз в год в отпуск. Однажды Шурочка забыла что Андрейка спит в спальне, напялила косынку, подвела губы налив чаю набрала его номер. Он вышел а тут сидит в рахристанной ночнушке, ортопедических чулках с огромной кружкой чая и накрашенными губами его бабушка!!!
Немая сцена, ржали пару дней, он предложил ей скайп раз уж так основательно готовится Сашенька к разговору,но она отказалась мотивировав тем что
-А вдруг я буду не в духе и не приведу себя в порядок???
При Андрейке она материлась как один сапожник.Среди пяти оставшихся на краю старух она была самая богатая, правнук дистанционно платил её жку, она приторговывала оставшимися от зеков безделушками.
Измерив давление Феликсовны а заодно и Сашеньке бабки притащили две маленькие табуретки и уселись смотреть на черешню, смотрели минут двадцать, потом закипятили чаю и опять смотрели, но черешня никуда не девалась, стояла себе и благоухала на всю клумбу.
Вообще по теплу бабки пили чай на Сашенькиной лавочке.у неё там был оборудован столик и даже включался свет.
Соорудил ей его давным давно местный алкаш Коля, Сашенька как то пригрела его притащив волоком в кухоньку по снегу в особо морозный день. Коля потом ещё год жил в этой кухоньке да все чинил и мастерил хоть трезвый хоть пьяный, падал только упиваясь в дымину.
Через год все таки умудрился помереть отравившись паленой водкой. Сашенька купила ему веночек на голову и крестик а схоронил поссовет.
Иногда к ним приходила шалава Маринка, она была молода всего семидесяти пяти лет от роду, у неё было пятеро детей ,куча кучная внуков и жили они все при ней выкупив соседний план и построив три дома на два двора.
Маринка за первые пятнадцать минут рассказывала все новости своего шалмана и прислонившись к боковухе засыпала. Сначала Феликсовна приносила ей думку, потом Маринка стала брать с собой свою.
Сегодня Маринка даже растерялась немного увидев что подруг нет, они зазвали её во двор ткнули носом в черешню
,-Кто посадил?-та глупо мигала и молчала,даже домашние новости из головы незаметно улетели.Маринку назвали шалавой ещё в молодости за то что рожала каждый раз как забеременеет, беременела она раз в два года, дети рождались слабые и умирали по неизвестной причине редко дожив до года . Осталось пять девочек и все привели мужей домой, хозяйство получилось крепкое, малопьющее и очень разностороннее. Внуков Маринка любила, нянчила всех пока руки держали, но имена запомнить не могла.она тоже удивилась зачем Феликсовна высадила цветущее деревце не во время и ни к месту и снова Божилась бабка,
-Не я,понимаешь,ни я!!!
Молодая семидесятипятилетняя шалава Маринка частенько спрашивала у Сашеньки,
-Зачем ты врешь то про свой возраст? Пошти под сто лет это ж во как хорошо, это всем бы так то, да на своих ногах, да с ясными мозгами. - Сашенька всё отбрыкивалась и отнекивалась пока однажды не снесла золото яичко
-Боюсь я Маринка што вы меня сглазите, ну не то что прям ты или Феликсиха, а те другие. Люди ведь разные бывают, кто позавидует да скажет"мне бы так" а иной подумает "чтоб ты сдохла".Вот и брешу что скоро восемьдесят. -Сашенька блеснула черным нестареющим глазом и кипельно белым, вставным, зубом и бабки эту тему закрыли.
Черешня между тем, проигнорировав несвоевременную пересадку, отлично принялась, образовала немного плодов и зеленела уже как будто тут в бабкиной клумбе и родилась.
Весть о бабкином дереве появившемся без её воли и участия по крайку все ж разнеслась и заугловая лавочка которую держали две сестры Пелепихи зашевелилась. С Пелепихами у бабок были совсем не теплые отношения, точнее гавкались они каждый раз как виделись, хоть парой, хоть по одиночке, хоть дома, хоть на людях. Для бабок Пелепихи Галя и Валя были ссыкопехотой которую они без трусов видали, возомнившую что она, эта самая ссыкопехота выросла и поумнела. Пелепихам было по семи десятку лет, мужей своих они повытравили сивухой ещё в молодости, детей у них не было, как и желания о детях. Лавочка их стояла ровно за углом от бабкиной.
Приходили туда к ним бабы помоложе в основном из пьющих семей потому как торговали Пелепихи украинской паленкой от которой загнулся Коля.
Любопытство не порок, как говаривал кто то великий или не великий, не важно, в общем к бабкам на лавочку пришла делегация из одной Пелепихи ,то ли Гали то ли Вали они и сами с трудом разбирали ,и одной спившейся молодухи в драных гамашах и воняющей окурками жилетке. Пелепиха начала с ходу, налепив дежурный оскал
,-Ой Феликсовна говорят у тебя ухажер появился??! !Вот бывает же так с одним полсотни прожила а тут бац уже другой на подходе, везет же людям. - Выпившая молодуха кивала улыбаясь головой и дымила бычком подмигивая одним глазом но молчала.Бабки онемели на пол секунды, потом Сашенька культурно спросила ни на кого не гляд
я-Какого хуя эта шмара недоебаная делает около моего двора? - Пелепиха чуть притормозила, но любопытство оказалось сильнее и в свару она не вступила
-Так что Феликсовна на свадьбу пригласишь? -Сашенька начала медленно подниматься подергивая головой, но Феликсовна сказала
-Хуйня пчелы хуйня и мёд девочки, у меня на задах груша третьего дня появилась, пойдемте покажу .- Феликсовна несмотря на свое директорство в детском доме, железную волю, ежовые рукавицы, троих детей, троих внуков не материлась никогда. Груша достала...
Один мой знакомый, хотя ему уже перевалило за 30, до сих пор относится к растениям с величайшим трепетом, и жалеет их - для меня-сегодняшней это выглядит немного по-детски. О таком же чувстве к растениям, впрочем, писал и поэт Игорь Северянин:
О каждом новом свежем пне,
О ветви, сломанной бесцельно,
Тоскую я душой смертельно,
И так трагично-больно мне.
На самом деле, мне это чувство тоже отлично знакомо. Но со всей остротой сопутствующих ему сопереживания и боли оно осталось для меня в далёком-далёком детстве...
***
Если ты маленький, и тебе совсем не с кем дружить - то приходится дружить с деревьями и цветами (эпизод из жизни ребёнка, растущего в эмоционально неблагополучной семье).
Про дедушку, о котором пойдёт речь в главе, немного рассказано здесь: https://pikabu.ru/story/komnata_s_vidom_vovnutr_fligel_i_rad...
А про бабушку (да-да, она снова будет упомянута тут) - здесь: https://pikabu.ru/story/komnata_s_vidom_vovnutr_pereezd_5272...
***
Дедушка любил и сажал деревья. Бабушка приказывала их спиливать.
На моих глазах исчезали одна за другой старая яблоня, черешня и вишня, абрикос и даже две алычи.
На месте росшей около кухонного окна вишни дедушка посадил грушу. Но груша сразу не понравилась бабушке. На третью зиму, день за днём допилив деда, бабушка убедила его убрать деревце, несмотря на его молодость. По её аргументам, не успевшая разрастись груша обезлистевшей к осени кроной своей всё равно «загораживала в кухне весь свет».
И груша исчезла. А бабушка успокоилась. Аккуратный пенёк, по-видимому, радовал её куда больше.
Но бабушка никогда не успокаивалась надолго. В своей войне с дедушкиными деревьями, которые «не дают проходу», она стремилась всё дальше и дальше.
«Как это «не дают проходу»?» – спрашивала у бабушки я, – «Ведь деревья не ходят!..»
Деревья, как это было неочевидно бабушке, но очевидно мне, на самом деле росли вдоль заасфальтированных дорожек, но никак уж не поперёк них, а следовательно, никому не мешали ходить.
Поэтому в пылу лютой войны деревьев и бабушки по своим идеологическим соображениям я была на противоположном от неё фронте. Растения для меня всегда были такими же точно живыми, как зверюшки, птички и рыбки. Только куда более беспомощными – ведь они даже не могли убежать! По этой причине я всегда испытывала к ним сострадание и сочувствие. Мне с самого детства было отлично знакомо это самое чувство безвольной обречённости и собственного бессилия, словно ты – пойманный партизан в тылу врага, которое, по моему мнению, должно было сопровождать их. Я-то ведь тоже никуда не могла убежать из дома бабушки, а значит, была обречена дожидаться любого неожиданного решения относительно своей участи точно так же, как и они…
Кроме того, растения бабушкиного огорода были моими единственными друзьями. Ибо играть с другими детьми, когда я находилась у бабушки Саши с понедельника и по пятницу, мне – не помню, чтоб позволялось…
Уничтожение черешни – огромного, раскидистого старого дерева с тёмной и очень шершавой корой – было для меня весомой утратой. Раньше её крона пересекалась с кроной ёлки, растущей у старого гаража, так что гаражная стенка и ветки обоих деревьев образовывали своеобразное убежище, «домик». В этом домике я любила прятаться от дождя, если он бывал тёплым и начинался летом.
Когда я вернулась после очередных выходных, проведённых на дому у родителей, моего привычного «домика» больше не стало. Я увидела новоиспечённый пенёк на месте старой черешни и очень расстроилась. Зачем-то попробовала было встать на прежнее место и представить, что домик по-прежнему существует. Но теперь со всех сторон, кроме одной (там, где была всё та же кирпичная стена гаража), меня окружали ветер и свет. Чувствовать себя по-прежнему в уюте и безопасности на месте былого убежища, даже при моём богатом воображении, больше не получалось.
Я разочарованно уставилась в пол. Под моими ногами по асфальту и по земле – о, ужас! – были рассыпаны опилки старой черешни…
Я вприпрыжку поторопилась сойти с них. Мне казалось кощунством наступать на то, что раньше было моим защитником… Было больно смотреть на рыжеватую труху, в которую теперь превратилось дорогое мне темнокорое дерево. Её вид наводил на меня оторопь, словно светлая стружка, валявшаяся под ногами на тёмной земле – нате, топчите меня! – была лужами крови, оставшейся после совершившегося на этом месте убийства…
Встретить меня, как это бывало по понедельникам, вышел дед. Бабушка не интересовалась мом приездом настолько, чтоб отвлекаться от дел и выходить встречать. Я бросилась к нему за утешением.
– Дедушка, убери отсюда опилки! Почему они здесь лежат? – будучи не в силах более внятно выразить всю гамму нахлынувших на меня чувств, канючила пятилетняя я. Опилочно-кровавые пятна пугали, причиняли душевную боль и слишком сильно волновали меня.
– Потому что дерево убрали, – спокойно пояснил дедушка.
– Зачем убрали дерево?..
– Саша. Она так говорит! – последовал недовольный ответ. Выражать своё возмущение бабушке напрямик дедушка был не в силах. Я слушала его сдерживаемую злость в голосе и чувствовала, как в моей душе поднимается гнев на необъяснимый и очень недобрый поступок моей бабушки.
Не ограничиваясь в своих замашках землевладельца одними деревьями, бабушка люто ненавидела и более мелкие растения. Всё, что не нравилось ей, безальтернативно клеймилось «сорняками». Сама она их не корчевала – делать такую грязную работу опять-таки поручалось дедушке. За сорняки на полупустом, полу-засаженном помидорами огороде считались мои любимые целебные травы: подорожник с его убористо набитыми колосками, похожими на букет в обрамлении из овальных тёмных листков, и чистотел, во множестве распускающий свои маленькие жёлтые цветочки на огромных зелёных кустах с нежными ярко-зелёного цвета листьями…
Спустя несколько сезонов таких «уборок» чистотел остался только около самого забора да на территории у соседей. И на всём бабушкином огороде не вырастало больше не одного подорожника.
Почему-то под категорию подлежащих уничтожению «сорняков» подпадали также и все полевые цветы – тюльпаны, васильки, флоксы. И хотя они цвели так красиво, что дедушка (сопереживавший растениям и мне) не раз предлагал ей оставить хотя бы несколько «на развод», их отцветающие кусты бабушка почитала за удовольствие корчевать лично, как только они отцветали и начинали давать семена. В результате подобной прополки васильков с каждым годом становилось всё меньше и меньше.
Для тюльпанных луковиц у бабушки существовала специально изогнутая лопатка, напоминавшая мне орудие средневековой пытки. Живые луковицы с её помощью доставались на свет божий и выкидывались вместе с бытовым мусором, под мои неослабевающие, но не находившие понимания протесты. Количество тюльпанов с каждым годом, естественно, тоже не увеличивалось…
Я изо всех своих сил, как только могла, упрашивала бабушку Сашу не трогать цветы. Она в ответ только ехидно смеялась:
– А что тебе с них?! На кой они все тебе?!
Красоты бабушка Саша не понимала.
Мои просьбы, все до единой, пропускались мимо ушей. Ни один голос не мог достучаться до бабушки Саши, потому как представлял для неё интереса по сравнению с Её мнением.
Особенно обидно каждый раз мне было за лютики и фиалки, которые начинали цвести в изобилии каждый год, как только стаивал снег. Если бы они только знали, чем им грозит такое неосторожное проявление себя в этом адовом месте!.. Я до того любила следить за тем, как распускаются и образуют пёстрые полянки эти нежные мартовские цветы, что однажды даже расплакалась, видя подготовку к очередной процедуре. Я прорыдала весь этот час, забившись в самый дальний угол дома, чтобы не видеть примет страшной казни, пока бабушка корячилась над первой весенней порослью в сопровождении всё той же лопатки и мусорного мешка… Увидев по возвращении в дом моё раскрасневшееся заплаканное лицо, бабушка сказала:
– Не реви, дура! И так от них деваться некуда стало!..
Я заревела ещё громче, думая в этот миг про себя, что от цветов как раз не надо деваться. Наоборот: это им, бедняжечкам, некуда деться от жестоких рук, вырывающих их из земли…
Я страшно жалела растения, понимая при том с сожалением, что никак не могу защитить этих немых, дорогих моему сердцу, крошек. Я чувствовала себя беспомощной и потому как будто бы виновной в том, что их настигла эта массовая и неотвратимая гибель…
После подобных прополок бабушка почему-то всегда бывала исключительно «в духе». Её радости и довольства хватало на целый вечер! Но даже несмотря на этот редчайший шанс, я не подходила к ней с просьбами поговорить о чём-нибудь или же поиграть. Переживая боль за каждый сорванный ею росток и обиду, оставшуюся от её равнодушия к моим просьбам, по таким вечерам я всегда сторонилась бабушки.
Когда бабушка Саша приказала спилить мою любимую яблоню сорта «Ренет Симиренко», эта новость обрушилась на меня, как предзнаменование самой большой беды, если огромные беды вообще возможно предвидеть.
Это был мой любимый сорт. Небольшие белёсые яблочки созревали каждую осень. Дедушка срывал мне их прямо с ветки, тут же мыл в уличной раковине и чистил карманным ножом. Ничего не могло быть вкуснее этих сочных, ароматно-кислючих яблок!.. Сладкие сорта я поэтому никогда не любила. Все они казались мне даже не бледным подобием, а уж и вовсе недостойным фруктом после дедушкиной, как он называл её, Симиринки.
– Пойди поблагодари яблоньку! – смеялся, угостив меня, дедушка.
И я радостно бежала к огромному, необъятному для меня и неоглядно ширящемуся вверх, стволу этого доброго ко мне дерева. Не в силах выразить свой восторг чем-то ещё, я долго-долго смотрела ввысь, в самую крону яблони, сквозь хризопразового оттенка листву, которой на меня из-под голубеющей вышины сверху лился прохладный, золотистый сентябрьский свет…
На этот год яблоня уже успела дать очередной урожай, и этим подписала себе приговор.
Весь сад был словно наэлектризован. В остывающем воздухе октября накалялись опасность и ожидание. Уже несколько дней дедушка всё никак не мог выполнить приказ бабушки – не поднималась рука. Бабушка с каждым днём всё больше кипела злобой. Скандал, какого не видывал свет, со дня на день должен был разразиться. Понимая это, дедушка собрал волю в кулак и достал из сарая пилу.
Он принёс её к яблоне и положил на асфальт. Выпрямившись, он рассматривал крепкое дерево с зеленовато-белой корой, до такой степени прозрачной, что, казалось, стоит только присмотреться чуть-чуть – и будет видно, как под ней, словно под кожицей, течёт по волокнам животворящий древесный сок…
Не находя себе ни дела, ни места, я нервно моталась вокруг.
– Деда, не пили яблоню!!! Не пили, дедушка!.. – уговаривала я старика.
Дед не двигался с места и, не отвечая, рассматривал свою Симиринку. Казалось, что он ушёл в размышления настолько, что больше не слышит меня.
– Саша ругаться будет! – сказал наконец дедушка, и, выйдя из транса, со вздохом взялся за инструмент.
Яблоня была спилена.
Эта потеря ударила по мне больнее всех остальных. Я сразу же разлюбила эту часть сада. Теперь, когда я бывала там, мне всегда делалось очень грустно. Я приходила к оставшемуся пеньку и подолгу смотрела на него, как на памятник или могилку. Я вспоминала о вкусных яблочках, которых теперь больше не будет, и о счастье – каждую осень заново пробовать дары этого чудесного, щедрого садового дерева, потерянном вместе с ним…
У бабушки была на удивление лёгкая рука, когда ей необходимо было избавиться от чего-нибудь, что мешало ей. Я с ужасом думала, что в один вовсе не замечательный день ей могу слишком сильно помешать я – и от меня тоже могут остаться одни опилки…