Продолжение рассказов Суженый и Наследие.
Я никогда не боялась темноты. Мама говорит, это семейное — пока остальные дети просили своих родителей перед сном не выключать в комнате свет, мы с Леркой по ночам вылазили в окно, чтобы пролезть в подъездный подвал и накормить ощенившуюся дворняжку Беллу. Помню сырые стены, осыпающиеся потолки и узкие коридоры: дух захватывало от восторга. А мрак — он ведь нематериален и бессилен. Это всего лишь пустота, лишенная света.
Теперь, ступая в полуразвалившийся заброшенный дом, я мысленно радуюсь своему равнодушию к темноте. Потому что любой другой обязательно нашел бы повод для страха. Дверцы покосившегося серванта покачиваются от сквозняка, создавая ощущение живости в мертвом запустении. Бесформенный силуэт в углу, похожий на сгорбившегося уродца, оказывается всего лишь древним креслом. В разбитые окна намело снега, и он вспыхивает искорками, когда я включаю фонарик на телефоне.
— Может, пойдем домой? — в сотый раз просит Глеб, зябко поправляя воротник куртки.
Вот уж кто точно боится темноты.
— Какой домой, мы уже на месте, — отвечаю, невольно понижая голос до шепота. — Терпи уже.
Под ногами перекатываются свечные огарки. Присев, я вожу лучом по полу: на почерневших досках угадываются истершиеся меловые линии. Руны по кругу. Значит, я права.
— Видишь? — говорю.
— Вижу, — морщится Глеб.
Пройдя по комнате, я выбираю на старых обоях место почище и нашариваю в кармане кусок угля. Горло невольно сжимается в неясной судороге, пальцы слабеют от дрожи.
— Только не мешай! — шепчу, оглядываясь.
Он пожимает плечами и отступает к выходу, будто здесь в любой момент может грохнуть взрыв. Хмыкнув, я медленно вывожу на стене символ, напоминающий скорчившегося паука. Изломанные черточки-лапки, пересекающиеся круги и овалы. Я запоминала его старательнее, чем экзаменационные билеты когда-то в институте. С такими знаками нельзя работать по подсказкам, иначе ничего не сработает.
Закончив, вытягиваю из другого кармана помятый тетрадный листик. Хорошо, хоть заговор можно читать по шпаргалке.
— Когда ночь правит, я беру и направляю ее силу, чтобы силой наполнить свои слова. Пусть (имя призываемого) почувствует… Да блин! Заново, — перевожу дыхание под недобрый смешок Глеба. — Когда ночь правит, я беру и направляю ее силу, чтобы силой наполнить свои слова. Пусть Екатерина Филимонова почувствует зов, где бы ни находилась, как бы далеко ни была. Пусть услышит она, что я зову, и пусть явится ко мне. Ночная тьма не затмит ей дорогу, лунный свет не ослепит, знак призыва станет путеводной звездой. Пусть она придет, потому что я жду.
Выдыхаю облако пара, не отрывая взгляда от символа на стене, словно он вот-вот засияет или начнет кровоточить. Но секунды проходят, и ничего не меняется.
Недовольный голос Глеба вырывает меня из прострации:
— Дальше-то что?
— Ждать, — говорю. — Идем, спрячемся в палисаднике.
Устроившись на гнилой коряге под заснеженным смородиновым кустом, мы прижимаемся друг к другу. От Глеба пахнет лосьоном после бритья. Мы дышим в унисон, сначала часто и тревожно, но постепенно все медленнее и спокойнее.
Крупные редкие снежинки проступают из темноты и оседают на плечах. Вдалеке видно отсветы уличных фонарей и очертания домов частного сектора. Где-то проползает машина, сонно гавкает собака. Здесь все тихое и малоподвижное, как в замедленной съемке. Так и тянет прикрыть веки, поддаться усталости и провалиться в дрему.
Конец ноября выдался непривычно теплым, я даже не ругаю Глеба, когда откидывает капюшон. Непослушные русые вихры топорщатся в стороны, щеки разрумянились, взгляд задумчиво устремлен в пустоту.
Подчиняясь порыву нежности, целую его в щеку и говорю:
— Спасибо, что согласился пойти. Я так рада, что ты у меня есть.
— Не оставлять же тебя в этом идиотизме одну, — бурчит он, безуспешно пытаясь сдержать растроганную улыбку. — К тому же, вдруг тут маньяк или грабитель, а то ты со своими магиями уже ни о чем реальном не думаешь.
— Похоже, это все теперь и есть самая реальная реальность, — вздыхаю.
Он молча качает головой, и я достаю телефон. Надо посмотреть то видео еще раз. Тысячный или миллионный. Снова убедиться, что оно существует, что у моих действий есть причина.
Дисплей шумит черно-белым — это запись с камеры наблюдения в школьном коридоре. Мельтешат подростки, спешит куда-то тощий учитель с журналом подмышкой. Поначалу ни за что невозможно уцепиться взглядом, но скоро внимание привлекает парочка в углу: смуглый черноволосый парень и наседающая на него щуплая девушка. Видно, как он пытается аккуратно оттолкнуть ее и что-то говорит, но девушка взмахивает рукой в сложном жесте, и голова парня разлетается ошметками. Ползут по стенам темные потеки, разбегаются орущие школьники.
— Тебе так нравится постоянно это смотреть? — спрашивает Глеб.
Не отвечая, я убираю телефон. Видео появилось в сети в середине сентября, и никто в него не поверил. Говорили, некачественная постанова, дурацкий фейк. Но потом это показали в новостях, подтвердив смерть парня — одиннадцатиклассника Егора Мирецкого хоронили в закрытом гробу. Девушка, девятиклассница Екатерина Филимонова, бесследно пропала. Тогда-то видео и обрело повышенный интерес. Его разбирали по кадрам, увеличивали, улучшали качество с помощью нейросетей. Пытались рассмотреть в руке Кати пистолет, гранату, хоть что-нибудь. Тщетно.
Для всех это стало главной загадкой последних лет, а для меня — зацепкой в поисках Леры. К тому моменту я обошла всех досягаемых гадалок и экстрасенсов, убедившись в их бесполезности. Шарлатаны и глупые тетки, ни капли не разбирающиеся в том, чем пытаются заниматься. Ни одного такого, кто обладает хотя бы микроскопическими возможностями. Даже я, изучавшая тему только в интернете и по библиотечным книгам, способна на гораздо большее.
Поэтому, увидев запись, я поняла, что не успокоюсь, пока не найду эту Екатерину Филимонову. За прошедший с исчезновения Леры год она — первое свидетельство того, что я не схожу с ума и иду по верному пути.
— Пошли уже домой, а? — хмурится Глеб, снова натягивая капюшон. — Полчаса уже тут торчим.
— Иди, если хочешь, — отвечаю без намека на обиду. — Я посижу еще, это важно.
Нахохлившись как птенец, он поджимает губы и не трогается с места.
У меня ушло несколько недель, чтобы найти нужные детали и собрать какую-никакую картинку. Пришлось перелопатить массу новостных сводок и постов в местных пабликах. Проверить кучу комментариев, большинство из которых в итоге оказались слухами или бредовыми фантазиями. Правда складывалась медленно и неохотно.
У Кати Филимоновой была лучшая подруга, Елена Ковальчук, ее нашли убитой сразу после случая с Егором Мирецким. Нашли как раз в этом самом доме. Согласно полицейскому расследованию, Филимонова убила Ковальчук, а на следующий день пришла в школу за Мирецким. Больше убийств не было, информации тоже, и следствие быстро зашло в тупик. Филимонова как сквозь землю провалилась, никакие матерые специалисты и ухищрения следователей не помогли ее разыскать.
Поднимаю голову, заглядывая в оконные провалы. Тьма будто исходит изнутри ледяным дыханием, стремясь заполнить собой все.
Найти дом тоже оказалось нелегко. Официально адрес нигде не раскрывался, только размыто писали «заброшенное строение в частном секторе». Я долго бороздила опостылевшие комментарии, пока не наткнулась на «скорее всего, это тот дом, где жила ведунья». Дальше проще — пара вопросов будто невзначай, и координаты у меня в кармане. А еще полная уверенность, что взят верный след. Не может же такое быть совпадением.
Невольно прикусываю губу. Столько суеты, и все ради эфемерной возможности встретиться с настоящей ведьмой. Расспросить, научиться новому. Мне нужно больше знаний, чтобы найти Леру. Опыт подсказывает, что в интернете и библиотеке можно открыть лишь самую верхушку айсберга. Остальное расскажут люди, лично посвященные в таинство. Люди, способные взорвать другому голову по взмаху руки. Полиция не найдет таких, потому что не знает, как искать. Полиции не известны ритуалы и заклинания. А вот я могу попробовать.
Знак призыва работает только в тех местах, что много значат для призываемого. Можно попытаться в школе или дома у Филимоновой, но вряд ли там это будет уместно. Еще упекут в психушку. Заброшенный дом подальше от лишних глаз в этом плане гораздо безопаснее.
Глеб толкает меня в плечо, указывая в сторону дороги. Невольно вздрагиваю — к дому приближается женская фигурка в легком весеннем пальто. Лицо скрыто под капюшоном, пряди длинных волос выбились наружу и шевелятся на ходу как щупальца. Тьма не дает различить подробностей, даже цвет штанов разобрать не получается.
Незнакомка поднимается на крыльцо и, осторожно оглядевшись, скрывается в доме. Сердце сбивается с ритма, на долю секунды мне кажется, что я ни на что не решусь, но сомнения быстро отступают, стоит вспомнить, как много пройдено.
— Пошли, скорее! — шепчу, поднимаясь и запуская руку во внутренний карман.
Стиснув зубы, Глеб ныряет в дверной проем вперед меня. Одной рукой включаю в телефоне фонарик, другую ни на секунду не выпуская из кармана. Вспыхнувший свет выхватывает удивленно оглянувшуюся девушку и стремительной тенью метнувшегося Глеба. Шорох, взвизг, и вот он перехватывает ее поперек тела, прижимая руки к туловищу. Брыкаясь и вырываясь, незнакомка напоминает стрекозу в ловушке.
— Ну чего стоишь! — шипит Глеб.
Спохватившись, я выступаю вперед и суетливо вытаскиваю из кармана шуршащий пакетик с влажной марлей внутри. Кажется, уходит целая вечность, чтобы стряхнуть целлофан. Задержав дыхание, я прижимаю марлю к лицу девушки и держу, пока сопротивление не ослабевает. Глаза закатываются к потолку и закрываются, плечи поникают.
— Всё, — говорю тихо.
Глеб осторожно опускает ее на пол, и я протягиваю ему бечевку, вытащенную из того же внутреннего кармана.
— Ты как заправский маньяк, — неодобрительно говорит он, тщательно связывая руки девушки за спиной. — Если нас тут сейчас застукают, я скажу, что ты меня заставила.
Нервно смеюсь в ответ, и вместе мы оттаскиваем девушку в угол, чтобы усадить на пол, оперев спиной о стену. Дрожащей рукой сдергиваю капюшон. Рассыпаются по плечам волосы, голова безвольно откидывается назад. Вздернутый нос, тонкие губы, щеки с россыпью бледных веснушек — я так долго изучала это лицо на фотографиях в соцсетях, что теперь оно кажется почти родным.
— Это она, — говорю.
— В смысле, ты была не уверена, что ли? — возмущается Глеб. — А если бы это оказалась какая-нибудь другая девка? Это же уголовка!
— «Если бы» не считается, — усмехаюсь.
Цокнув, он смеряет Филимонову угрюмым взглядом и тянет:
— Она же совсем малолетка. Школьница. Мы точно огребемся.
— А тебя не смущает, что малолетка шарится по заброшенным домам среди ночи? — огрызаюсь. — И вообще, если помнишь, на ней два убийства! Нас еще наградят, если сдадим ее куда надо.
— Кстати, про убийства — не боишься, что она нам тоже бошки поотрывает, раз уж есть такие суперспособности?
— Да не должна. Для этого, наверное, надо руками что-то сделать, а мы их связали.
— В смысле «наверное»? Ты и тут не уверена?
— Я не могу быть в чем-то уверенной! Я знаю не больше твоего!
Глеб открывает рот, чтобы ответить, но тут Катя слабо стонет. Дрожат ресницы, губы размыкаются, поблескивает влажный язык. Мы замираем истуканами, стараясь не упустить ни единого движения, словно наблюдаем за коброй, готовой в любой момент атаковать.
Филимонова открывает глаза и окидывает нас мутным взглядом:
— Вы еще кто такие?
— Спрашивать буду я, — опускаюсь рядом с ней на колени и запускаю на телефоне видео.
Фонарик гаснет, в комнате сразу становится темнее. Блеклое свечение заливает Катино лицо. Губы кривятся в усмешке, брови иронично изогнуты. Когда видео кончается, она переводит взгляд на меня.
— Я его уже тыщу раз видела, — говорит. — Ты ради этого цирк устроила?
Стараясь скрыть дрожь в голосе, я спрашиваю:
— Зачем ты это сделала?
— Это не я.
Беспомощно оглядываюсь на Глеба, и он пожимает плечами. Проверяю дисплей — точно ли запустила нужное видео. Растерянность смешивается с недоумением, уверенность тает как дымка.
— Нет, это ты, — говорю, будто стараясь убедить саму себя. — Ты ведь Екатерина Филимонова?
— Нет.
— Глеб, посвети!
Он включает фонарик на своем телефоне, луч бьет в лицо девушки. Сомнений быть не может — похудевшая и осунувшаяся, это совершенно точно Екатерина Филимонова из новостных сводок. Даже если бы я не была ей одержима, то узнала бы по мимолетному взгляду — так часто ее обсуждают в каждом закутке интернета.
— Ладно, — говорю. — Я была готова к чему-то такому.
Достав уголь, дергаными движениями рисую на полу еще один символ. Этот проще — несколько пересекающихся линий, похожих на сломанный стул.
— Знак правды, — поясняю. — Теперь никто в этой комнате не может врать.
Филимонова долго ползает по рисунку въедливым взглядом.
— Вот сука, — говорит наконец почти с восхищением.
Выпрямляюсь и упираю руки в бока:
— Как тебя зовут?
— Меня зовут Аза.
Повисает пауза. Тщательно выстроенные детали в моей голове с треском рушатся как дом от землетрясения. Глеб чернее тучи и явно собирается закатить грандиозный скандал едва останемся наедине.
— Значит, это не ты на видео? — спрашиваю упавшим голосом.
Аза закатывает глаза:
— Ну… В каком-то смысле и я тоже.
— Как это?
— Я взяла тело этой вашей Филимоновой. А когда занимаешь чужое тело, прежний хозяин уходит не сразу. Постепенно. Никто не любит расставаться с такой ценной собственностью. Приходится подгонять и выталкивать. Те, кто сильнее духом, могут задерживаться неделями. Катерина вот на третий день пропала окончательно.
Сердце замедляет ход. Любой другой, услышав подобное, покрутил бы у виска, но я давно искала именно это.
— Глупая была девочка, — продолжает Аза с легкой задумчивостью. — Пришла сюда, в мой дом, потому что думала, что жилье ведьмы обладает какой-то особенной силой. Пыталась намутить приворот. Грех таким не воспользоваться, я тут уже семь лет висела как в тумане. Уже не верила, что получится вернуться. В общем, я слегка схитрила, надоумила Катюшу на ритуал по приглашению меня в ее драгоценную тушку, и вот, пожалуйста. А мальчишка тот… Ну, это все Катя, она тогда еще телом немножко владела, я решила не мешать. Должно же быть последнее желание. Она на него жуть какая злая была, виноватым считала в случившемся. Это же его она приворожить хотела, а он ноль внимания. Тоже любил мальчиков, если вам интересно. Тут никакой приворот не сработал бы, даже проведенный по всем правилам.
С трудом сглатываю подступивший к горлу ком.
— Что значит «висела как в тумане»? — спрашиваю.
— Умерла я, разве непонятно? Ведьмам не дано спокойно умирать своей смертью. Поэтому, когда тело становится старым и дряхлым, приходится искать новый сосуд, проводить ритуалы, перемещаться. Я вот затянула с этим, думала, есть еще время. Думала, можно не торопиться. А потом раз — и сердечко ночью всё. И сосуда нового нет. В таких случаях ведьма зависает в стенах своего дома, пока он не сгниет до остова или пока не сравняют с землей. Если, конечно, до тех пор не помогут другие ведьмы или не подвернется какая-нибудь Катенька.
— А подругу ее, Елену, зачем убила? — подает голос Глеб.
— Под руку попалась. Представь — занимаешь новое тело, в голове сумбур полнейший, чужие мысли, твои мысли — все в кашу. Мозги-то одни, а сознаний два. Тяжко поначалу. А эта тут прыгала, орала. Бесила, в общем. Вот я и утихомирила.
— Так себе способ, — бурчит Глеб.
Аза пожимает плечами:
— Самый действенный.
— Значит, ведьму невозможно убить? — спрашиваю.
— Ты чем слушала-то, девочка? Я говорю, своей смертью ведьмы умереть не могут. А если убьет кто — так пожалуйста, сразу на тот свет. А ты кого убить задумала, меня, что ли?
Мотаю головой:
— Нет, просто хочу знать больше.
— Знающий много спокойно не живет. Тебе оно надо?
— Мне приходится. У меня сестра пропала, я ищу.
— А я причем?
— Ты поможешь.
Аза вздыхает и неожиданно протягивает руки вперед. Обрывки бечевки падают на пол.
— Прежде чем помощь просить, надо предложить что-то, — говорит, поднимаясь на ноги. — Я думала, тут интересно будет, а вы какие-то аутисты.
Мы с Глебом невольно отступаем, глядя, как она беззаботно отряхивает штаны.
— Вы меня чем вырубить-то пытались? Это же хлороформ, он только в фильмах за секунду усыпляет. Даже Катюша это знала, а уж у нее ума вообще не палата. Если бы я не подыграла, кончилось бы ваше представление в самом начале. Вас в кустах издалека было видно, шпионы недоделанные. И твой знак правды — фуфло полное, — показывает на пол. — Ты ж его не дорисовала. Вот тут еще должна быть линия и вот тут крестик. Тогда и был бы какой толк. Наверное.
Чувствую, как вспыхивает лицо. Гнев и стыд переполняют меня бурлящим кипятком. Вот бы убежать и спрятаться как ребенок, чтобы не видеть издевательский прищур Азы.
— А это? — Она как ни в чем не бывало кивает на знак призыва. — Думаешь, нарисуешь такой, и человека сразу сюда примагнитит, никуда не денется? Это же просто зов, как в лесу «ау» крикнуть. Захочет — откликнется, не захочет — еще дальше скроется.
— Почему пришла тогда? — спрашиваю жалким писклявым голоском.
— Любопытно стало. Тело-то у меня Катино, зов мне слышно. Я и подумала: кто тут такой умный, что до такого докумекал? Есть за мной охотники, но они бы так делать не стали, слишком уж это топорно. Вот и пошла посмотреть.
— А на вопросы зачем отвечала, если знак правды не подействовал?
— Так я ничего особенного и не сказала. Так, простые истины. Мои секретики остались при мне.
Аза накидывает капюшон и шагает к выходу.
— Стой! — кричу. — Мне правда очень нужна помощь.
— А мне по барабану. Всем нужна помощь.
Хлопает дверь, налетает ледяной сквозняк, накрывает тишина. Глеб смотрит на меня со смесью растерянности и жалости. Прикусываю губу. Кажется, будто выловила в реке золотую рыбку, но не смогла удержать. Бесполезная дурочка. Теперь все начинать сначала.
***
Утром, пока Глеб принимает душ, я открываю ноутбук, чтобы в очередной раз запустить затертый до дыр файл. Есть только одно видео, которое я включаю чаще, чем убийство Мирецкого — это запись камеры наблюдения на городском автовокзале. Последнее место, где видели Леру.
Щурясь, напрягаю сонные глаза. Снующие люди с сумками, павильон выпечки, неспешно ползущая междугородняя маршрутка. Вот и Лера — худая светловолосая девушка в брюках и водолазке. Снятое пальто болтается на сгибе локтя. Тот октябрьский день выдался теплым. Мы с Глебом после работы купили хлеб и отправились к пруду кормить уток. Много смеялись, совсем не замечая усталости. Свет и солнце, ни единого намека на дурные предчувствия. В такие дни не должно происходить ничего плохого.
На видео Лера долго мнется у входа в здание автовокзала, поглядывая на часы, и уже хватается за дверную ручку, когда сбоку подскакивает грузная женщина. Здесь, как обычно, щурюсь сильнее в попытке рассмотреть лицо, но тщетно. Только темная куртка, деревенская юбка с маками, собранные в пучок волосы, скорее всего седые. Женщина что-то объясняет, оживленно жестикулируя, а потом они с Лерой скрываются за краем кадра. Всё.
Полицейские говорили, что женщину опознать не удалось. Были допрошены похожие, но не те. Телефон Леры нашли в урне неподалеку от вокзала, больше никаких следов.
Скрипит дверь, Глеб шлепает босыми ступнями по линолеуму, ероша полотенцем волосы.
— Следующий! — выдает с улыбкой и тут же мрачнеет, заметив меня за ноутбуком.
Лепечу:
— Я просто на всякий случай, еще раз, а вдруг это не…
— Иди уже умываться, опоздаешь на работу, — бурчит он, бросая полотенце на спинку стула.
Избегает смотреть на меня, пальцы нервно поправляют трусы.
— Думаешь, я с ума схожу, да? — спрашиваю.
— Я ничего не думаю, иди мойся. Сделаю пока кофе.
По нутру будто пробегает электрический разряд.
— Не надо со мной таким тоном! Я хочу, чтобы говорил прямо, если что-то не нравится. Всякие недомолвки не приведут ни к чему хорошему, понимаешь? А на кого мне положиться, если не на тебя?
Он качает головой:
— Тысячу раз же обсуждали. Конечно, мне это не нравится. Я все понимаю, но… Больше года прошло, а ты не успеешь глаза продрать, сразу бежишь смотреть свои видео.
— Я просто хочу ее найти.
— Ты ведь не дура. — Глеб мягко кладет руки мне на плечи. — Надежда была спустя неделю, месяц, даже полгода. Но сейчас… Полицейские же тебе говорили, что…
— Они не понимают! — перебиваю. — Лера исчезла, потому что слишком далеко зашла с этой всей ерундистикой, это все связано! Полицейские искали маньяков и похитителей, а надо было… ну, надо было…
— Колдунов? Лера далеко зашла, а теперь ты заходишь далеко. Тоже хочешь исчезнуть? Обо мне-то подумала?
Открываю рот, но не могу подобрать нужных слов.
— А вчера что было? — продолжает Глеб. — Просто посмотри со стороны: мы, взрослые лбы, напали на малолетку и…
— Это не малолетка, это ведьма, она же сама сказала! Ты вообще слушал? Видел вообще?
Закатывает глаза:
— Я видел школьницу, которая несла ахинею. Хорошо еще, что она сама скрывается от ментов и не может на нас настучать. Представь, какие могли быть проблемы?
— Мы были так близко! Если бы она помогла, то…
Глеб прижимает меня к себе. Уткнувшись носом в теплую влажную грудь, я слушаю частые удары сердца. Тук-тук, тук-тук, тук-тук — его встревоженность необъяснимо успокаивает. Я не одна, кто испытывает страх. Я не одна, кто неравнодушен. Я не одна.
Он говорит:
— Это не хорошо, понимаю. Тяжело смириться, но Леры больше нет. Мне тоже очень жаль. Но еще есть мы с тобой, и мы должны быть дальше, понимаешь? А если ты не перестанешь это все, то точно доведешь нас до какой-нибудь фигни, которую нельзя исправить. Испортишь то, что осталось.
Всхлипываю. Трудно признаться даже себе, но сейчас мне было бы не так тяжело, если бы Лера просто умерла. Смерть — однозначный ответ, обрывающий все пути к бессмысленным поискам. Она не оставляет места этому удушающему чувству непонимания, беспомощной обиде. Я точно знала бы, из-за чего страдаю.
Исчезновение же придавливает неопределенностью, жжет надеждой. Ни на секунду не получается перестать думать, что Лера может быть живой. Она сидит в сыром подвале, и только я способна освободить. Она с промытыми мозгами молится в лесу, подчиняясь какой-нибудь секте, и только я могу увести. Она попала в аварию, потеряла память, и только я могу помочь.
Эти мысли сильнее меня. Они никогда не оставят в покое.
Автор: Игорь Шанин
