ramastoporom

- Морока−Морока,

Ночью глубокой,

По лесу пойдёт

Жертву найдет.

Найдет и обнимет,

Кожу всю снимет,

Лицо заберёт,

И память сожрёт.

Морока−Морока,

Приходит к жестоким,

Те будут кричать,

Стонать, умолять.

Бледные лица, тьмы кутерьма,

Морока идёт, досчитал я до ста, -

Сашка закончил мысленный отсчёт, отпрянул от сосенки и осмотрелся по сторонам - никого.

Рыжий лес притих, будто всего минуту назад дети не разбегались по нему в разные стороны в поисках надёжного укрытия. Полчище сосен мерно раскачивалось, чуть поскрипывая, запах смолы и хвои пронизывал лёгкий ветерок, мечущийся меж гладких стволов, а никто из "жертв" и не думал показываться. Играть в прятки в лагере уже давно всем надоело, а вот искать укрытие от Мороки - это совсем другое дело. Ради этого можно и на дерево забраться и...

"И в шиповник залезть...", - кусты поманили водящего с опушки.

- Найду и сожру, - крикнул Сашка со всей возможной серьёзностью - образу твари, караулившей детей в ночи, нужно было соответствовать. - Раздеру вам все рожи!

Сашка не удержался и хихикнул, поднимая с земли сучковатую палку. Расправляться с "жертвами" таким оружием будет одно удовольствие.

Протёртые сандалии зашелестели по старой хвое, опушка с шиповником приблизилась, а улыбка на лице мальчишки стала ещё шире - кто-нибудь да поленился далеко убегать и сидит сейчас под зелёной шапкой куста, дрожа от страха.

- Ага, - палка с размаху опустилась на куст, и победоносный вопль "Мороки" с грустью оборвался - шиповник принял удар с молчаливым спокойствием, и не думая разрождаться криками и смехом обнаруженных товарищей. Сашка для верности заглянул в кусты поглубже и чуть не изодрал майку, зацепившись за пакостный сучок. Шиповник в ту же секунду поплатился за свой вредный норов, отхватив несколько ударов корявым орудием. Постояв секунду рядом с телом поверженного врага и покумекав над планом "охоты", Сашка двинулся дальше, к футбольному полю. Под старыми двухъярусными трибунами кто-то точно заныкался. Уж не в корпус же все успели убежать за пару минут. Змеистая тропинка вывела воду к доске объявлений, на которой ещё красовалась афиша вчерашней игры:

"Футбольный матч "Вад" - "Дружба"

Сборная лагеря встречается с гостями из соседнего поселка. Начало 18:00"

"В сухую продули, а разговоров-то было. Наши, вадские, и не заметили этих косоногих...", - Сашка глянул для верности за огромный лист крашеной фанеры, прибитый к двум столбикам, треснул по афише палкой, пропоров в ватмане дыру, и двинулся на дальнейшие поиски. Близлежащие кусты подверглись тщательному обыску, результатами которого стали пара царапин, да находка подозрительного вида кости, над которой ещё роились блестящие жирные мухи.

- Тоже что ли Мороке попался? - Сашка пару раз ткнул кость палкой, всполошив жужжащее пиршество и с досадой хлестнул орудием по ближайшему дереву. - Да куда вы все делись-то? Ужин уже скоро!

Уж что-что, а последний прием пищи в лагере пропускать бы никто не стал. И дело было не в кулинарных способностях усатой поварихи Макаровны, которая любила баловать ребят деликатесами, вроде борща, в котором плавали огромные куски вареного не особо бритого сала или второго, состоящего из тушёнки с глазуньей сверху, от одного вида которой особо впечатлительных начинало выворачивать наизнанку. Дело было во времени сей чудной трапезы. Кому-то показалось хорошей идеей устраивать ужин в 17:00, и без устали бегающая и прыгающая детвора до отбоя успевала порядком проголодаться. В сон лагерь погружался под дружное урчание маленьких желудков, да выпрашивание чего-нибудь съестного у счастливчиков, кому родственники прислали передачку с "воли".

- Ух, получат у меня! - Сашка треснул по смолистому стволу палкой, и эхо удара разлетелось по округе, породив новый звук. Со стороны футбольного поля, что пряталось за ближайшим пригорком, донеслись оживленные возгласы. Морока побежал к цели... И застыл, напряжённо наблюдая за сценой, развернувшейся в самом центре выбритой почти под ноль поляны. Толпа мелюзги восьми - одиннадцати лет (те самые "жертвы", которые и не подумали, похоже, прятаться) галдела рядом с четырьмя старшаками. Трое парней и пухленька девчонка из пятой группы, как прожекторы по периметру стадиона, нависали над кем-то в самом центре поля.

- Леха... - выдохнул Сашка, присмотревшись. Его единственный друг во всем лагере, друг придумавший игру в Мороку и десятки страшилок про тварь, таящуюся в ночи, такой же как он сирота, насупившись, терпел тычки старшаков.

- Очконавт, что ты там плетешь? Чо вы тут делаете? Какая Морока? Я же тебе сказал, чтобы твою очкастую рожу больше не видел! - Сашка бежал к центру поля, уже понимая, что произошло самое страшное... Коновалов.

Не любили Лешку в лагере. Были ли виной тому очки с огромными диоптриями, занимавшие половину лица Сашкиного другу, рыжие, почти огненные волосы или отсутствие передачек от родственников (наличие съестного могло сделать друзьями многих) - кто мог знать? Но факт оставался фактом: уже несколько раз эта патлатая шпалина Коновалов пытался зажать Леху в угол и навешать тумаков. И только чудом на веснушчатом Лешкином лице ещё не красовалось ни одного фингала. Быстрые ноги - лучшая защита. Только вот сейчас бежать было некуда.

Сашка смотрел, как приятели Коновалова скалятся, подначивая вожака, и его кулаки совсем не по-детски сжимались.

- Насупился, звереныш, - хохотнул Фумичев держась за огромное пузо, наполовину торчавшее из-под майки с Ленькой Ди Каприо, - Ввали ему Гош!

- Серьезный какой, сказать, видать, что-то хочет? Побазарить хочешь, падла? - покрытая белыми прыщами морда Генки Клокова по прозвищу Гуталин скривилась в недоброй улыбке. Он, как озверевшая псина, подскочил к Лехе сзади и толкнул на Оксану. Подружку Коновалова травля мало интересовала. Она поджала размалеванные губы, тряхнула своими габаритными телесами, позволив Лехе упасть.

- Чо вы, четверо на одного-то? - Саня, немного даже опешив от собственной резвости, выскочил в центр круга, помогая другу подняться. Жизнь без родителей многому учит. Рано знакомит с жестокостью. Люди не любят не похожих на себя, а дети и подавно. Так Лехе доставалось за внешность ботаника и совсем не детский, серьезный характер, так же и Сашка уже успел не раз и не два ввязаться в драку в Вадской школе, отвечая на насмешки одноклассников, решивших прозвать его "бабушкиным сынком". "Мамки-то ведь нет!", - смеялся Порозов, перед тем как получить в глаз. Терпеть нападки нельзя - нужно отвечать, а то сожрут. Это Сашка знал точно.

Его побелевшие от натуги пальцы все ещё сжимали палку, взгляд следил за Коноваловым. Тот откинул сальную челку с глаз, скрестил руки на груди, осклабив щербатую улыбку. Из прорехи между передних зубов вылетел плевок.

- Получите вдвоем, - сказал главарь старшаков, уже двинувшись вперёд. Его остановил тихий и спокойный голос Лешки:

- А вот так нормально вам? Не стремно? Всего четверо на двоих? Еще бы кого−нибудь позвали. И разница в возрасте не смущает… Вы бы ещё из яслей карапузов привели бы и побили. Герои. - все вокруг замерли, будто переваривая Лешкины слова, а через секунду футбольное поле утонуло в волне одобрительных возгласов.

- Чо ты сказал? - Гуталин не унимался, продолжая шипеть почти над ухом.

- А что я не так сказал? В чем я не прав? - Леха и не думал отступать, почти упёршись лбом в прыщавый подбородок Клокова.

- Ты чо, падла, ты чо? - Гуталин замахнулся было костлявым кулаком, но бить не стал. Не в его это было правилах. Он относился к самому мерзкому типу людей. Такие постоянно кричат и возмущаются, показывая недовольство всеми и вся, но тут же затихают, как дело доходит до реальных действий. Загребать жар они доверяют другим. Клоков, словно Табаги, прильнул к вожаку, мерзко скалясь, и принялся его подзуживать:

- Так и будем этих козлов слушать? Ввали этому рыжему, Гош, я боюсь убью нафиг, так он меня бесит. А у тебя удар четкий, вырубишь и всё.

Коновалов еще раз плюнул, скинул с себя руку Гуталина и подошёл к Оксанке, коротавшей время за разглядыванием ногтей.

- Видишь, как базарит? Не как сопляк. Все чинно-блинно. И что мне с ними делать?

Оксана улыбнулась, обведя собравшуюся вокруг мелюзгу оценивающим взглядом:

- Ты что, переживаешь, что эти скажут?

Коновалов насупился, зыркая по сторонам. Толпа напряжённо притихла:

- Да пофиг. Могу вообще всех здесь положить. Только как-то стрёмно руки пачкать. Вдруг кто обгадится ещё от страха.

Оксанка положила на его плечо пухленькую руку и прижалась, говоря почти на ухо:

- Так можно и не самому. Помнишь, как в прошлом году старшая группа развлекалась. Гуталин вон точно помнит, - она покосилась на Клокова, который все обхаживал по кругу жавшихся друг к другу Сашку и Лёшку. Сделает пару шагов и дернется, будто атакуя. Если бы не палка и вправду набросился бы. Может быть...

Коновалов улыбнулся, хлопнув подружку по карману потёртых джинсов, и вышел вперёд, скрестив руки на груди. Выцветшие рукава балахона скрыли белое лицо смеющегося с принта скомороха. Щербатая улыбка не предвещала ничего хорошего.

- Очконавт, эт ты правильно говоришь, негоже нам сопляков бить. Не по статусу, - Сашка уже хотел облегчённо выдохнуть, но, как оказалось, речь Коновалова только начиналась. - И бить мы вас не будем, только посмотрим, кто из вас сильнее. Всего-то делов. Традиция в лагере такая. Кто был здесь раньше, не даст соврать. Сейчас вы подеретесь, и мы узнаем, что за зверь в природе сильнее: очконавт конопатый или задохлик сопливый. Это же все хотят узнать, правильно я говорю?

Он покосился на притихшую было мелюзгу, и толпа отсалютовала ему дружным гулом одобрения. Дети визжали и махали руками, подбадривая то Лешку, то Сашку. Кто-то кричал: "Вперёд очконавт!". Какой-то кудрявый мальчишка, подскочил и выхватил палку из расслабленных Сашкиных рук.

Все должно быть по-честному. Если в таких условиях вообще можно было говорить о честности. Но это так – мелочи. Все хотели драки. И никого не интересовало, что на этот счёт думали стоявшие в центре футбольного поля друзья.

- Или вы зассали? - Коновалов улыбнулся и ещё раз плюнул себе под ноги.

Сашка повернулся к Лехе, не обращая внимание ни на старшаков, ни на товарищей по игре, которые слились сейчас в однородное кровожадное марево. Их улюлюканье будто притихло, отойдя на второй план.

- Да пофиг, Лех. Пять лет что ли? Ну зассали и зассали. Драться что ли из-за этих придурков? - не боялся Сашка драки. И побитым быть не боялся. Не раз и не два приходилось кровь утирать, да синяки оправдывать падениями, лишь бы бабушка не переживала. А вот друга потерять боялся. Пусть они и познакомились пару недель назад и не увидятся больше ни разу после окончания смены - наплевать. Друг он и есть друг. Драка могла это изменить, могла уничтожить эту связь. Это только профессионалы мутузят друг друга до звука гонга, а потом как ни в чем не бывало обнимаются и поздравляют соперника с победой. Да и то не все. В детстве же все по-другому: дни длиннее, дружба крепче, но и обиды больнее. Трудно оставаться другом с тем, кто тебя дубасил...

Сашка нервничал. А вот Лешка был привычно серьёзен. Он снял очки, всучил их тому самому кудрявому шалопаю, что выхватил у Сашки палку и коротко бросил:

- Давай. Хуже ведь а то будет.

Он и не думал поднимать руки. Пальцы не сжимались в кулаки. Ноги не готовились к рывку.

- Чо ты пристал? Да не буду я. Не хочу, - Сашка выпрямился и сунул руки в карманы клетчатых бридж, пытаясь не выдать их дрожь, пытаясь унять трясущиеся от напряжения коленки. Кто-то в толпе уже начал неодобрительно бурчать, старшаки переговаривались, выбирая фаворита, а Леха двинулся вперёд. Он схватил Сашку за грудки и с криком "Бей" оттолкнул от себя.

Толпа одобрительно верещала: "Давай очконавт".

Сашка попятился и выпрямился. Руки успокоились, чувствуя безвыходность ситуации, но он продолжал сопротивляться:

- Ты что, дурак? Сказал же, не буду. Не хочу я тебя бить.

Лешка разбежался и врезался в него со всей силы.

- Бей, говорю. Это ведь никогда не забудут. Никогда. А меня здесь бабушка хотела ещё на месяц оставить. Да и тебе оно надо? Так и будут лошком звать. Или ты и вправду зассал?

- Это я-то? Выйти сюда не зассал, а ударить сдрейфил?

И он ударил. Неподготовленно, неуклюже, но со всей силы. Кулак чиркнул по подбородку и врезался в плечо. Лешка и не думал отвечать, только стоял и чесал челюсть, будто пытаясь почувствовать, понять, что сейчас произошло.

- Нормально тебе? Хватит? - зло выпалил Сашка. Это его-то трусом хотят назвать? Это он-то боится. Азарт толпы заразил и его. Кровь стучала в висках. Сердце билось как сумасшедшее. Костяшки побелели от натуги.

- Я же сказал бей. А ты что сделал? Эт разве... - не дожидаясь окончания Лешкиной фразы Сашка бросился вперёд, повалив друга на землю. Они сцепились, пытаясь побороть друг друга, и кубарем покатились по истоптанному подчистую центру поля. Толпа кружилась вокруг них пьяной юлой. Крики слились в бессвязный гвалт. Пыль поднялась в воздух, забивая глаза. Пальцы цеплялись за одежду и кожу, коленки и локти пошли в дело, задевая то твердую землю, то кости. Сашка сумел−таки заломить друга и взобрался на него почти верхом. Руки надёжно прижаты всем весом - не пошевелиться. Рыжая макушка между коленей.

- Ну что, достаточно теперь? - Сашкин вопрос остался без ответа и кулак врезался Лехе в ухо. А потом ещё раз. И ещё. Мелюзга все скандировала Сашкино имя, а он все бил и бил. Ухо, которому доставалось больше всего, начало опухать, наливаясь краской, когда Лешка наконец выдавил из себя: "Хватит". Победитель облегчённо свалился на землю, хватая ртом воздух. Кулаки болели, к горлу подступал тошнотворный ком, а коленки ходили ходуном. И только тогда он начал понимать, что наделал. Начал понимать, что скорее всего потерял друга. Одного из немногих. Он открыл глаза, а Леха уже поднялся, держась за подбитое ухо.

- Лех...

- Нормально все. Сам же просил, - буркнул он, глядя, как толпа начала разбредаться. "Во рыжий отхватил!", "Сашка хорошо ему ввалит!", "Будет, как Чебурашка-инвалид". Гомон уносился вместе с ручейком детей. Драка кончилась, и чем она обернется для двух друзей, уже никого не волновало. Мелюзга вспомнила про ужин и всем скопом побежала к корпусу. Кудрявый хранитель ценностей уже почти добежал до пригорка и звал всех за собой, махая рукой. Очки и палка валялись рядом с вытоптанным пятачком, на который все ещё оседала поднятая дерущимися пыль.

Старшаки брели прочь не спеша, о чем-то переговариваясь, и только Клоков все косился назад, недобро щерясь.

- А вы сами-то не зассыте? - Сашка не поверил своим ушам - Леха вскочил и кричал старшим вслед.

"Ой дурак!" − успокоившаяся рука устало хлопнула по лицу, сжав рот, из которого рвался натужный крик: "Чо ты творишь? Мало что ли?"

Коновалов вальяжно развернулся, скидывая руку с плеча подружки.

- Чо ты там вякнул?

- Что слышал. Сами-то не зассыте? - Леха трепал начинавшее синеть ухо, а его вновь со всех сторон обступали.

- Ты попутал что ли? Чо несёшь? Кто зассал? Кто зассал? - Гуталин вился вокруг него ужом. Костлявый палец почти впивался в веснушчатое Лешкино лицо.

- Очконавт, это ты к чему? Хочешь выяснить, кто из нас сильнее? - Коновалов миролюбиво покосился на товарищей. - Да легко.

Фумичев с Гудроном замерли, словно за секунду переболев столбняком.

- В прошлом году уже выясняли, да, Ген?

Клоков таращился на улыбавшегося вожака, цедя сквозь зубы над потемневшим Лехиным ухом:

- Да я знаешь, что с тобой...

- Знаю, знаю, - отмахнулся Лешка, выходя Коновалову навстречу. - Я не про это. Ты говоришь, что мы тут фигнёй страдали, в Мороку играли, а сами-то вы не сдрейфите? Говорят, она в этих краях бродит по ночам и людей жрет. Не слышали?

- Ой, нашел чем пугать, - цыкнул Коновалов, - сам придумал или рассказал кто такую фигню? Какая Морока?

- Значит не слышал? - Лешка одной рукой держался за подбитое ухо, второй потирая ссадину на подбородке. - В войну в этих краях бабка жила, да пять внучат при ней. Мамаша их, дочь этой бабки, от тифа померла, мужика ее на фронт забрали - все как полагается. И пришлось бабуле пять ртов тянуть. В колхозе работала целыми днями, но все равно голодно было - время такое, а потом и немцы нагрянули. И убежала она вместе с выводком своим в здешние леса. Не с фашистами же жить. Месяц прошел, другой, год, немцев наши побили, война уже закончилась, а бабки все не видать. Думали уже, померла - обычное дело. Но пошел однажды здешний мужичек по грибы, в самую чащу забрел, где даже птиц нет, слышит, кто-то в лесу причитает: "Морока, одна с вами детками морока". Глядь, а там эта старуха сидит, косточки глодает - обросшая, черная, будто один большой ком грязи. Вместо одежды черные лохмотья-ленты по всему телу. По ногам и рукам кто-то ползает - то ли змеи, то ли жуки, сляпанные волосы лицо закрывают и только видно, как серые зубы что-то жуют. А рядом скелетики лежат - четыре штуки. Аккуратно так уложены. И один без руки как раз, которая у бабки в зубах. Мужик бросился бежать и только слышал, как за спиной она кричала: "Морока, одна морока". Петлял, петлял по лесам, все выбраться не мог. А голос звенел в голове, меняя все вокруг. Казалось мужику, что видел он съеденных малышей, видел, как содранная кожа с их лиц кружит около бабки. А она все причитала: "Морока, одна с вами детками морока". С тех пор и стали здесь дети пропадать. Пойдут погулять, услышат Мороку, замаячат глаза мертвецов над землёй и все, поминай как звали...

Лешку остановил разливающийся над футбольным полем хохот. Коновалов смеялся, повиснув на плече Оксанки. Фумичев хватался за живот. И даже Гудрон нервно хихикал, сотрясая костлявыми руками воздух.

- Ты нас этим хотел напугать? Ты бы ещё про черную руку рассказал. Или сортирную, - реплика Коновалова породила новый приступ хохота, - ой не могу. На понт решил взять?

- Так не испугаетесь ночью в лес за оврагом пойти и Мороку поискать? - Лешка был по−прежнему серьезен.

- Чо ты сказал? - Гудрон в миг окрысился и подскочил к Лешке. - Указывать будешь, что нам делать?

- Успокойся, - рука Коновалова, одернула товарища, а смеющиеся ещё секунду назад глаза наполнились угрозой. - Сходим, сходим. Мне как раз вадские кое−что подогнали... Но если мы там Мороки твоей не найдем, то с тебя же и спросим. За враньё. И отмазы уже не прокатят. Уяснил?

- Ага, - насупившись, пробурчал Леха.

Старшаки развернулись и пошли прочь. На футбольное поле опустилась измученная неугомонными детьми тишина. Слышно было, как в лесу дятел мучает очередное дерев, кузнечики резвятся в траве, а где-то далеко кухонный колокол созывает лагерь на ужин.

- Ну что, будем сегодня мстить? - Леха протянул Сашке руку в знак примирения.

- Это как?

- Вечером расскажу, - заговорщицки улыбнулся Леха, продолжая держаться за почти посиневшее ухо.

***

Картошка с мясом была съедена, девятичасовое молоко выпито, вожатые разбрелись по своим небольшим домикам, оставив на каждом этаже корпуса по одному наблюдателю, а день окончательно уступил место ночи.

Прошмыгнув мимо спящей Веры Павловны нарушители правопорядка оказались в туалете.

"Ты не пей из унитаза, там микробы, там зараза! Ты сначала воду слей, пенку сдуй, а после - пей!" - Сашка разглядывал причудливый призыв подпольных работников санэпидемслужбы, накарябанный гвоздем на пожелтевшей краске сливного бачка, пока Лешка мучал хлипкие оконные ставни. Разбухший от регулярного окрашивания шпингалет всё-таки высвободился из своего узилища, и окно, натужно скрипнув, выпустило их на улицу… Где-то далеко лаяла собака, фонари на Аллее славы мешали глазам привыкнуть к темноте, которую еле разгонял ворованный свет Луны, а Коновалова с друзьями все не было видно. Сашка глянул на угасающий фосфор циферблатных стрелок – пол−одиннадцатого.

- Может, не придут? - шепнул он Лехе, который сидел рядом, за кустом черноплодки.

- Придут, куда денутся. А если нет, то я спрошу, не думай. Что они мне ещё сделают? - он улыбнулся и дёрнул себя за ставшее чуть ли не черным ухо. Приняв на себя несколько ударов, оно увеличилось в размерах, раздувшись, как велосипедная шина.

Сашка все озирался по сторонам, пытаясь понять, не попали ли они сами в ловушку, не окружают ли их старшаки, когда окно туалета вновь заскрипело.

- Гудрон, собака, ты в прошлый раз окно не закрыл? Спалят, будем после отбоя спать, - Коновалов приглушённо шипел на дружка, спрыгивая с почти обвалившегося отлива. Следом за ним показались и остальные. Сашка ухмыльнулся, глядя, как парни помогают Оксанке спуститься, и Гудрон кряхтит от натуги, принимая на плечи рубенсовские телеса местной примадонны.

- Держи, держи, держи! - сквозь зубы проскрежетал Коновалов, когда из подмышки его подружки на землю полетел черный полиэтиленовый пакет. Послышался звук удара пластика о землю. Пакет покатился прямо в сторону черноплодки.

- Тихо, тихо. Не заметят, - шепнул Лешка уже собиравшемуся драпануть другу. Сашка с трудом сдержался, вцепившись ногтями в прижатые к груди коленки, и смотрел, как за совершавшим последние обороты пакетом спешит Фумичев. Он подхватил черный снаряд, едва различимый в тусклом свете туалетного окна, и победоносно вскинул вверх.

- Вот она, родимая! - в полголоса ухнул Фумтчев, и вся компания двинулась в сторону окраины лагеря. Не замеченные Сашка с Лешкой двинулись следом. Избегая встреч с редкими фонарями, они шли мимо игровой площадки, где проржавевшие чугунные качели каждый день норовили пробить затылок очередного с них упавшего неудачника, шли мимо магазина с броским названием "Дружок", где приветливая продавщица Олимпиада Захаровна отпускала ребятам из старшей группы "Святой Георгий" и "Яву", шли мимо прачечной, в которую посменно носили грязное белье... Шли к оврагу.

- Давай уже хлобыстнем, сколько можно ждать? - подал голос Фумичев. Сашка с Лешкой притихли, а в нескольких шагах от них загорелся небольшой фонарик. Зашуршал полиэтилен. Крышка слетела с горловины. Четыре пластиковых стаканчика наполнились прозрачной жидкостью.

- Не сивуха, как в прошлый раз? - Фумичев понюхал освещенный фонарем стаканчик, - пахнет дерьмоядерно.

- Нормально. Стас сказал, самогонка его бати. Хвосты какие-то. Самый смак, говорит. Кириехи давай, - он выхватил из рук Гудрона початый пакет и вручил его Оксане. - Нам с тобой. Эти свою часть сожрали. Бошками занюхают.

Оксанка хихикнула и подняла стаканчик с плескавшейся на донышке жидкостью. Послышался хруст сушёного хлеба, кряхтение и шипение оставшихся без закуси парней, которое перешло в звуки смачного втягивания носом сальных волос товарищей.

- Двинули, - подытожил Коновалов, и компания прошмыгнула воротами лагеря "Дружба", рядом с которыми и была сделана остановка. Далеко не последняя остановка.

Сашка уже устал считать, сколько раз старшаки останавливались, пока добрались до оврага, с горем пополам перевалили его и вошли в лес. С каждым новым привалом голоса четверых становились громче, тосты - изощрённее, бутылка - легче.

- Обгоним и начнем в кустах шуршать. Во они обделаются. Пьяные-то, - шепнул Лешка. И друзья прошмыгнули мимо шествующих вразвалочку старших. Привыкшим к темноте глазам помогала взобравшаяся почти к середине небосвода Луна. Азарт близкой мести наполнял кровь огнем. Ночной лес перестал пугать. Они сами должны были стать страхом.

- Давай нашу, - завопил Фумичев, где-то сзади и принялся трясти включенным фонариком. Световые столбы упирались в густые кроны вековых деревьев, разделяя тьму на части. Заспанное эхо полетело над лесом. - За столом сидели мужики и ели!!!! Мясом...

- Не, давай Колдуна!!! - горланил Гудрон, - только я не особо понимаю, чо там невольница?

Они продолжали спорить над выбором музыкальной композиции, достойной быть исполненной в этот торжественный момент, а Лешка наконец встал в полный рост, решив не пригибаться. Он нащупал на земле сухую ветку и готовился сломать ее о колено.

- Ты отойди вправо, как услышишь, что я сломал, начинай трясти веткой.

Сашка кивнул и бросился обходить пьяных "жертв" с другой стороны. Он крался, стараясь не наступать на ветки, пока не отошёл от друга на несколько десятков шагов. Такая игра в Мороку ему нравилась ещё больше. Темные громады деревьев казались соучастниками их великого дела, ночь - покровительницей, а тьма - главной защитницей. Он уже взялся за ближайший куст, готовясь заставить старшаков в страхе визжать, когда сзади хрустнула ветка...

Хрустнула совсем не там, где стоял Леха.

Всего одна ветка. Не было топота ног. Не было рычания волков и завывания вурдалаков. Просто деревянный сучок сломался. Сломался в кромешной тьме. Тьме черного, древнего леса, где птицы не пели уже много лет. Где кроны такие густые, что даже бледному огню Луны не удавалось их растолкать и добраться до земли. Где единственными звуками были одурманенные, почти языческие вопли старшаков, а их фонарь – последним источником спасительного света.

Азарт исчез. Жажда мести сбежала, поджав хвост. Были только тьма, Сашка и хрустнувшая секунду назад ветка. И страх. И холодный пот покрывший спину. Рубашка моментально прилипла к телу. Слух почти отказал. Коновалов что-то орал, но Сашка не мог, не хотел разбирать, что именно. Он глядел во тьму. Напрягал что есть силы зрение, пытаясь хоть на секунду победить природу, наделившую людей такими никудышными глазами. Смотрел и не мог увидеть, кто породил этот проклятый хруст. Он попятился. Сделал шаг, второй, хотел сделать третий, хотел побежать, хотел броситься пьяному Гудрону в объятия, хотел, чтобы ему расквасили нос, хотел закричать, но что-то уперлось ему в спину. Что-то мягкое и ворсистое. Как короткая шерсть.

Воздух ушел из лёгких. Крик остался где-то внутри него. Где-то в районе дрожащих коленей или трясущихся рук. В висках гремело. Звуков не было. Был только бешенный стук сердца и воспоминание-ощущение, призрак сломанной ветки, что все снова и снова звучал в его голове. Сашкина рука потянулась за спину. Он действовал как во сне. Не думая, инстинктивно стараясь со всем побыстрее закончить. Стараясь победить страх, стараясь унять сердце, стараясь забыть этот звук. Пальцы нащупали мягкий мох, что он принял за шерсть. Нащупали поры коры. Нащупали ствол старого дерева. И он облегчённо осел на землю.

И почти засмеялся. Окружающий мир вынырнул из-под спуда ужаса. Страх отступил, отозвавшись нервной улыбкой.

"Дурак, сам и наступил, наверное, а почти обосса...", - мысль не успела сформироваться, а что-то в лесу хрустнуло снова. Что-то мелькнуло во тьме, заставив Сашку прижаться к дереву, прикрыв глаза.

- Испугался что ли? Эт ты чего? - голос Лехи заставил Сашку вскочить. Он почти накинулся на подкравшегося друга.

- Да я тебя. Да я....

- Да ладно, пошутить уже нельзя, - посмеивался Лешка, обнимая друга за плечо, - хорош кукситься. Давай за дело приниматься.

И только теперь Сашка вспомнил, зачем они сюда вообще пришли. Услышал нечленораздельные вопли старшаков. А Лешка уже сломал ветку о колено, да ещё и стукнул ею о дерево.

Сашка приготовился... и ничего не произошло. Они даже не вскрикнули. Коновалов с друзьями продолжили как ни в чем не бывало гоготать над очередной шуткой Фумичева. Они не услышали. Им было наплевать. Содержимое бутылки защищало их от такой "мести" лучше любого оберега. Лешка стукнул по дереву ещё раз, но убедившись в полном отсутствии реакции у "жертв", двинулся ближе к свету фонариков.

...

Продолжение в комментариях

Кто-то сделал из пластиковых крышек на соседнем доме.  Как по мне, получилось очень круто.

Снимал на тапок сяомевский.

Хрущевка дрожала под порывами ветра. Огромные по-осеннему унылые тополя скидывали остатки листьев, которые, матерясь себе под нос, убирал дворник Семеныч. Дом готовился к дневной дреме. Неугомонные жильцы, все норовившие вечером схватиться то за молоток для отбивания мяса, то - о, боже! - за перфоратор, разбежались по работам, школам и другим не особо приветливым местам принудительного пребывания, оставив старые бетонные стены на несколько часов в покое. И лишь две квартиры продолжали жить своей жизнью, не давая тишине блаженно распластать свое ленивое естество на всех пяти этажах второго подъезда. Тишина недовольно бурчала, заглядывая в тридцать четвертую, ведь оттуда сейчас доносился один из самых ненавистных ей звуков.

Монотонный шум батарей выводил из себя, но к нему можно было привыкнуть, кричащие дети казались непомерно громкими, но очень быстро взрослели, громкую музыку унимали соседи, кислые мины блюстителей правопорядка или, в крайних случаях, кусачки, добравшиеся до электрического щитка. Но был звук перед которыми оказывались бессильны любые законные и не очень средства, а порою даже и ЛОР. Мало что раздражало тишину так же, как храп. Особенно такой заливистый и протяжный, что сейчас порождал слесарь Саня, не так давно вернувшийся с ночной смены. Саня ворочался, перекатываясь с бока на бок, то проваливаясь, то выныривая из сна, но периодически всхрапывал так, что рыбки в аквариуме напротив его кровати принимались кружить в нервном танце, а люстра этажом ниже начинала тихонько позвякивать.

Кошка Машка удивленно таращилась на мелко вибрирующие стеклянные шестиугольники, сформировавшие на потолке некое подобие бутона розы, своими желтыми глазами и недовольно водила хвостом. Храп раздражал не только тишину.

- Ну. Иди, иди покушай, куда пялишься, - Зинаида Ивановна позвала кошку из дверного проема кухни, но Машка и не думала лететь к миске. "Китикет" с ягненком уже приелся, а чтобы вызвать у хозяйки тревогу и заставить ее перейти к экстренным мерам в виде кормёжки сырой телятиной, нужно было голодать ещё как минимум двое суток. Нужно было проспать ещё двое суток. А эта проклятая блестючка на потолке все звенела, а этот странный, вроде бы звериный рык из квартиры выше все не давал нормально задремать...

- Ну и пёс с тобой, голодай, - Зинаида Ивановна махнула на пушистую морду и пошла выключать чайник, который уже начал изображать из себя паровоз времен революции. Свистящий носик угомонился, обосновавшись на белой столешнице, и кипяток стал впитывать в себя аромат заварки. Сегодня был самый подходящий для долгого чаепития день. Холодное утро никак не располагало к прогулкам, а больной тазобедренный сустав прямо-таки умолял хозяйку двадцать шестой квартиры поскорее усесться в кресло с большой кружкой чего-нибудь горячего, наконец перестав его мучать. Теплый плед укрыл бы озябшие ноги, а до сих пор ясные глаза нашли бы себе жертву на одной из сонма книжных полок. Но не только тишина и ее верная подруга Машка столкнулись этим утром с неудобствами. Дожидавшийся очереди на операцию сустав почти взвыл, когда из прихожей донеслась радостная трель дверного звонка.

- Гале что ли не спится? После обеда вроде бы хотела зайти? - рассуждала хозяйка двадцать шестой медленно, стараясь не тревожить больное бедро, пробираясь к входной двери. Кошка суетились под ногами, надеясь хотя бы взглянуть на загадочный мир лестничной клетки, звонок все надрывался, а дверной глазок с радостью продемонстрировал хозяйке квартиры подозрительно приветливые лица двух незнакомцев.

- Здравствуйте! - заговорил один из них, заставив Зинаиду Ивановну невольно вздрогнуть. - Это ведь квартира двадцать шесть? А-то что-то номера на двери нет.

Зинаида Ивановна подсознательно отчитала сына, который вот уже который год обещал ей "пронумеровать" квартиру, но все забывал, ленился и "вообще, зачем тебе номер на двери? Кому надо, тот сам найдет", но на вопрос ответила:

- Да, двадцать шестая, а вы, молодые люди, кто такие?

Хозяйка квартиры опять припала к глазку, чтобы увидеть добродушные улыбки незваных гостей.

- Значит, вы - Агапова Зинаида Ивановна 1955 года рождения?

- Вы то кто такие? И почему не представляетесь?

- Простите, Зинаида Ивановна, мы из "Областного центра помощи пенсионерам". Нам перенаправили данные о вашем запросе. Не могли бы мы обсудить возможные варианты решения вашей проблемы?

Хозяйка двадцать шестой глянула на кошку, которая усердно обтирала ее ногу и инстинктивно дотронулась до больного бедра.

"Неужели можно обойтись без операции?"

Как ни странно, ее мысленный вопрос получил довольно-таки материальный ответ:

- Мы можем помочь с бедром. Качество гарантируем!

Женщина вновь припала к двери, пытаясь рассмотреть через мутный "рыбий глаз" нечто большее, чем просто два лица - она пыталась разглядеть характер этих людей. Долгие годы жизни - от кипящих лет перестройки и развала Союза и до "пугающих" двадцатых - научили ее доверять первому взгляду. Только книги не нужно судить по обложке, с людьми все было гораздо проще. Пары секунд общения хватало Зинаиде Ивановне на то, чтобы сформировать мнение о человеке, а вера в чутье не позволяла этому мнению изменяться в дальнейшем. Это можно было бы назвать стереотипным мышлением, если бы этот самый "первый взгляд" не работал почти безотказно - люди были теми, кем казались, и за хитрой хамоватой физиономией редко скрывалась тонкая душевная организация.

Работники неведомого "центра" продолжали улыбаться, а в руках говорившего появилась небольшая "корочка":

- Вот мое удостоверение. Времена сейчас не спокойные, много мошенников... Можете ознакомиться с удостоверением...

Замок щёлкнул, позволив Машке вдохнуть пьянящий воздух подъезда, в котором запах голодной свободы переплетался с ароматами хлорки и сырых окурков в переполненной пепельнице, а пластиковая "корочка", отдаленно напоминавшая водительское удостоверение, подверглась доскональному изучению. Поверх надписи "Младший инспектор ОЦПП: Мохов Е.К." красовалась довольно основательная голограмма с витиеватым гербом, а фотография даже напоминала владельца документа.

- А у молодого человека документы имеются? - кивнула Зинаида Ивановна на второго гостя.

- Усы, лапы, хвост, - шутка спутника Мохова оборвалась, наткнувшись на суровый взгляд младшего инспектора.

- Стажёр это мой... Не положены ему документы. Звать Василием. Очень говорящее, знаете ли, имя.

Поймав ещё несколько приветливых улыбок, хозяйка двадцать шестой таки сдалась, пригласив молодых людей войти.

Моментально снятая обувь добавила вошедшим вистов. Все эти замерщики окон и работники Энергосетей, норовившие пробраться в дом прямо с комьями грязи на ногах, приучили женщину к бдительности. Она заняла оборонительную позицию под большой аркой, ведущей в проходную комнату, глядя, как молодые люди снимают куртки, стараясь не затоптать суетящуюся у них в ногах Машку.

- Проходите на кухню, я как раз чай заваривала. Вас попотчеваю.

- Ой, спасибо, не стоит, - младший инспектор повесил куртку на вешалку, оставшись в цветастом свитере, и проследовал по указанному маршруту. Его помощник все оглядывался по сторонам, будто что-то выискивая. - Ещё много адресов нужно пройти. Давайте сразу обсудим наше дело, а уж чай попьем в следующий раз.

Инспектор улыбнулся, разместившись за крошечном столом, который жадно пожирал остатки свободного пространства хрущевкинской кухни.

- А, простите, "Е" - это Егор? - Зинаида Ивановна взяла фарфоровую кружку, которую она совсем недавно извлекла из подаренного на свадьбу сервиза, и отхлебнула "бронзового" чая.

- Да, совершенно верно, Егор Константинович, - инспектор положил на стол небольшую папку и покосился на стажера. - А Василия можно и без отчества.

Говорил он с лёгкой улыбкой, попутно разбрасывая вокруг добродушное тепло своего взгляда, отчего тревожность внутри Зинаиды Ивановны сошла на нет. Этот молодой человек определенно прошел "проверку первого взгляда".

- Вы стоите в очереди на замену правого тазобедренного сустава, правильно я понимаю? - Егор заглянул в документы и вновь улыбнулся, глядя на руку хозяйки двадцать шестой, которая прижалась к правому бедру. Зинаида Ивановна кивнула и неожиданно шикнула - раскованная Машка решила проверить штаны зазевавшегося Василия на когтестойкость.

- Простите. Не ест она у меня ничего, вот дурью и мается. Когтеточка не нравится, ей все ноги гостей подавай.

- Ничего. Не будет спать, - улыбнулся Егор, глядя, как стажер чешет трехцветную нахалку за ухом.

– Так, о чем это мы? Об очереди на операцию. Ваш номер в очереди: 225. Ждать, я думаю, придется ещё полгода.

Зинаида Ивановна невольно ойкнула. Быть может, конечно, звук этот породило занервничавшее бедро, которому ой как не хотелось ждать столько времени.

- Вам, наверное, сказали, что при замене одного сустава в скором времени придется менять и второй? - хозяйка двадцать шестой нервно выдохнула, прикрыв рот рукой, а Егор продолжил говорить, - Не сказали? Знаете, даже не удивлен. Посмотрели, подумали, простите за грубость: "И с одним доживёт, у нас молодые операции ждут годами", и не стали вдаваться в подробности.

- Ой, батюшки. Как же так? - Зинаида Ивановна все крепче сжимала бедро, в котором, казалось, поселился огонь. От этих жутких разговоров сустав принялся не просто ныть - он горел, будто негодуя.

- А вот так. Придется давать кому-нибудь на лапу или в другой город ехать на операцию... Опять же, два периода восстановления. И деньги, деньги, деньги...

Младший инспектор извлёк из небольшой сумки, которая не пожелала висеть вместе с одеждой в прихожей, небольшую коробочку.

- Но, как я и сказал, мы можем предложить вам альтернативное решение.

Картонный параллелепипед раскрыл свое лоно, продемонстрировав хозяйке двадцать шестой крохотный пластмассовый диск красного цвета. В центре диска была расположена лампочка, методично загорающаяся раз в секунду. Зинаида Ивановна смотрела на пульсацию света, перебирая в голове тысячу мыслей, а жар в ее бедре становился все сильнее. Странное ощущение, поселившееся в теле пенсионерки, начало изменяться. Тепло стало то нарастать, то сходить на нет, будто подчиняясь посылам крохотной лампочки.

- Качество гарантируем! - улыбнулся Егор, вглядываясь в настороженные глаза собеседницы, - и избавление от всех этих проблем будет стоить вам сущие копейки.

Разговор о деньгах тут же разрушил гипнотическую связь хозяйку двадцать шестой с неизвестным прибором.

- Простите, но я думала ваш Центр оказывает пенсионерам бесплатную помощь, - Зинаида Ивановна пристально изучала лицо младшего инспектора, пытаясь найти там хотя бы намек на фальшь.

Егор с досадой понурил голову:

- Нам бы тоже этого хотелось, но, понимаете, все эти оптимизации и модернизации медицины не позволяют нам работать на полностью безвозмездной основе. Субсидий государства хватает на покрытие большей части расходов. Большей, но не всей. И мы вынуждены предлагать пенсионерам покрыть небольшой процент от стоимости прибора. Всего шесть тысяч. Это лишь пять процентов от реальной стоимости прибора, но мы вынуждены, повторюсь, вынуждены брать деньги. От нас требуют хоть какого-то покрытия расходов.

Лицо младшего инспектора переполняло чувство неловкости. Он, будто первый раз вышедший на паперть нищий, отводил взгляд, стараясь не смотреть в глаза хозяйке квартиры.

Совсем не великая сумма немного успокоила Зинаиду Ивановну, а стыдливость инспектора и вовсе воодушевила - она продолжала верить в свой "взгляд". Пульсация в бедре не унималась, подталкивая ее к решению.

- Это новейшая отечественная разработка, одобренная Минздравом. Вы забудете о боли в бедре без хирургического вмешательства. Если прибор не поможет, вы сможете вернуть деньги по гарантии, - Егор выудил из папки документ.

Типовой договор на несколько страниц внушал уважение. Зинаида Ивановна пробежалась по пунктам соглашения и, прищурившись, спросила:

- Смогу вернуть деньги?

- Конечно, конечно. В договоре указаны наши реквизиты. Но я не думаю, что это потребуется, качество гарантируем! - улыбнулся Егор. Ещё раз бросив взгляд на договор, хозяйка двадцать шестой поднялась из-за стола. Боль в бедре не унималась и это совершенно простое в обычных условиях действие далось ей с большим трудом.

- Хорошо, молодые люди, раз вы гарантируете качество, - она улыбнулась, не спеша вышла из кухни, проводила Машку, которая отчего-то резко бросилась к входной двери, взглядом и пошла в дальнюю комнату. Довольно пухлый конверт был с опаской выужен из чехла кресла-качалки и похудел на шесть тысяч. Не заметив слежки со стороны гостей, Зинаида Ивановна "надёжно" спрятала конверт под матрац и вернулась на кухню.

- Смотрите, я запомнила вышли лица, молодые люди, - лукаво сказала хозяйка двадцать шестой, протягивая деньги, и в этот самый момент из прихожей донёсся скрип дверного замка...

Егор, Василий и Зинаида Ивановна прислушивались к неожиданному звуку и только Машка, неспроста побежавшая к двери заранее, была ничуть не удивлена новым гостем. Она давно заметила, что хрустальная люстра в проходной комнате перестала вибрировать. Дверь гулко ухнула, закрываясь, и в комнату влетел удивленный возглас:

- Мам, у тебя гости? - слесарь Саня так и не смог нормально уснуть и решил спуститься к своей матери, которая переехала в этот подъезд несколько лет назад, чтобы помогать в воспитании внуков. Правда детей у Сани и его жены Леры пока не было, о чем им постоянно напоминали, не стесняясь подниматься на один лестничный пролет по несколько раз в неделю.

- Что-то Лерка ничего не сготовила вчера, а мне даже после ночной не спится с голодухи, - говорил Саня разуваясь. Почти двухметровая фигура слесаря застыла у входа в кухню, разглядывая участников чаепития. Папка на столе, договор, поверх которого лежали три двухтысячные купюры и бегающие глаза инспектора и стажёра заставили брови Сани нахмуриться.

- Это кто такие, ма? - пробасил Саня сжимая кулаки. Заканчивая работу он ехал домой на 27 трамвае и любил листать ленту новостей. И в этой ленте все чаще попадались рассказы о случаях мошенничества. Смутное время настало, и многие не хотели преодолевать трудности этого времени честным путем.

- Ай, Сашенька, это ребята из "Центра помощи пенсионерам". Представляешь, они говорят, что я могу обойтись без операции.

Саня молчал, глядя на пластиковую безделицу из Китая, которая мерзко подмигивала ему насмешкой разводил.

- Вы чо тут, козлы, делаете? Чо за хрень впариваете? - Саня уже пошел к пришипившимся "сотрудникам центра", когда дорогу ему преградила Зинаида Ивановна.

- Саш, ну ты что? Ребята только добра хотят. Я же вижу.

- Мам, ну сколько раз я тебе говорил, ну не работает твоя методика. Ну что ты веришь людям, если они тебе глянулись. Как липку обдерут, - Саня схватил пластиковый диск и бросил на пол. Тонкая красная оболочка распалась продемонстрировав "передовые технологии, одобренные Минздравом": пару мизинчиковых батареек да светодиод с простенькой платой. - Нормально вам на пенсионерах наживаться, сволочи? На завод слабо пойти работать?

Гнев слесаря готов был вырваться наружу, закидав застывших "работников Центра помощи" градом ударов.

- Как же так, ребят, а такими честными показались? - Зинаида Ивановна с грустью наблюдала, как "Егор" и "Василий" спешно собираются. Они кое как прошмыгнули мимо кипящего Сани, оделись и уже намеревались ретироваться, открыв дверь и выйдя в подъезд, когда до их ушей долетел злобный рык не выспавшегося слесаря:

- Не, козлы, просто так не уйдете!

Саня схватил "младшего инспектора" за шиворот и занёс над ним свой огромный кулак. "Егор" резко развернулся, бросился в сторону и, наступив на хвост таки вырвавшейся на свободу Машки, потерял равновесие...

Кошка ошалело мяукала, возвращаясь в родную квартиру с неприветливой свободы, Зинаида Ивановна кричала, закрывая руками рот, стажёр жался к стене, Саня удивлённо тряс в руках слетевшую с "инспектора" куртку, а "Егор" летел по лестнице вниз. Пара кувырков обернулись приглушённым ударом, обернулись красным пятном, которое стало растекаться по переходу между этажами, обернулись тишиной. Нет, тишина не наслаждалась покоем, наконец-то выпросив у людей секунду спокойствия. Тишина с ужасом смотрела на закатившиеся глаза "Егора", остолбенев, наблюдала за мелкой дрожью его головы.

- Скорую, надо, скорую! - кричала Зинаида Ивановна, ее сын ругался, продолжая вертеть в руках чёртову куртку, кошка с опаской принюхивалась из дверного проема и лишь "стажёр" не стоял на месте. "Василий" подбежал к старшему товарищу, положил руку на его рану, накрыв рассеченный череп, и замер.

- Живой? Ты чо там делаешь, надо в больницу его! - пробасил Саня.

- Не надо, помоги лучше, - "стажёр" подозвал его к себе, и слесарь неожиданно легко подчинился. - Зажми рану.

Саня прислонил руку к жуткому рассечению у правого виска "инспектора" и стал наблюдать, как ладони "стажера" замерли над головой раненого. Прошла секунда, и Саня почувствовал, как из раны начало подниматься тепло. Тепло, которое заставляло рану затягиваться, тепло которое порождал уподобившийся статуе "стажёр", тепло переродившееся в пульсацию. Жар стал то нарастать, то спадать. Словно биение сердца. Словно колебание самой жизни...

Саня почувствовал, как его руки начали дрожать, а "стажёр" все не двигался. Не двигался до тех самых пор, пока не очнулся его напарник.

- Лапы убери, - донеслось из-под огромной руки Сани. Слесарь дернулся, чуть было не завизжав, а "Егор" поднялся ощупывая место, где совсем недавно была рана, - третий раз за год. Ну сколько можно-то, а? Сколько можно? То с лестницы спустят, то сам упадешь, то башку пробьют... И ведь в больнице не лучше было. Придут на прием, вылечит этот оболтус им все, а они ещё и недовольны. "Таблеток что так мало выписали?" "А почему так долго принимаете, мне ведь только больничный нужен?" И бабки эти, бабки, здоровые, как лошади, которые только место в очереди занимают...

- А вы это, что, целители? - Саня наконец смог выдавить из себя хотя несколько слов.

- Ага. Маги-волшебники, блин.

***

"Егор" привел себя в порядок и вытер волосы предложенным Зинаидой Ивановной полотенцем. На месте рассечение не было заметно даже рубца. Хозяйка двадцать шестой стояла у окна, держа в руках обиженную на весь мир Машку. Бедро, как и нервы, давно уже успокоились. Теперь оно не побеспокоит ее очень и очень долго.

- И что, вам сливают информацию о людях, которым нужна операция, а вы ходите к ним и лечите, при этом продавая эти "приборы"? - Саня отхлебнул чая и добил очередной бутерброд.

"Василий" сидел напротив него, поедая варенье прямо из банки. Организм требовал восстановления затраченных на лечение сил.

- Ну да, примерно так.

- А зачем так сложно? Основали бы клинику, цены опустили, люди бы к вам сами побежали, узнав о твоих способностях.

- Ага, так бы я ходил и лечил, всех. Конечно. Заперли бы в бункере под Кремлём и водили бы олигархов за миллионы. А я что-то не очень хочу геморрои миллиардерам лечить до конца дней. Или вообще могли бы меня на запчасти в лаборатории разобрать, - "Стажёр" слопал ещё одну ложку перетертой калины. - Выучился даже на врача, стал в больнице работать, помогать всем, но и там не жизнь. Обматерят, заставят тысячу отчётов составлять, платят копейки и ноль благодарности. Все больше в поставленные свечки верят. Вот и выкручиваемся как-то. И организм свой не убиваю. Три четыре человека в день вылечить - не так уж и мало, а если один заплатит, то и жить можно.

Саня молча кивал, глядя на одевшегося "Егора":

- А ты тоже лечишь? Почему вдвоем-то ходите?

- Вот сейчас и покажу. Садитесь напротив. И вы тоже, Зинаида Ивановна.

Расположившись возле дивана, на котором сидели хозяйка квартиры с сыном, "Егор" улыбнулся:

- Смотрите мне прямо в глаза. Не отрываясь.

Его взгляд поглотил обоих. Зинаида Ивановна не ошиблась, оценивая этот взор. Весёлый и добродушный, он разливал вокруг тепло и спокойствие.

- Мы выйдем из квартиры, и вы ляжете спать. Когда вы проснетесь, вы не вспомните, что общались с нами, не вспомните Егора, Василия и Центр поддержки пенсионеров. Не вспомните откуда в подъезде лужа крови. Вы откажитесь от операции на бедре, она вам больше не нужна. Вы проживете долгую и счастливую жизнь... Да, купите кошке телятины в знак моего извинения.

"Егор" улыбнулся, глядя на кошку, которая лежала на спинке дивана. Его чары на нее не действовали...

Хозяйка двадцать шестой и ее сын замерли, дожидаясь пока гости покинут квартиру. Им очень хотелось спать, хотелось сходить в магазин, хотелось купить мяса.

***

- Может, лучше банки грабить будем? И раздавать нуждающимся, - сказал совсем не Василий, выйдя из подъезда хрущевки.

Совсем не Егор поднял воротник своей куртки, глянул на дворника, который наконец закончил работу и довольно попыхивал сигаретой с обломанным фильтром:

- Даже мне всех не заболтать. Пристрелят, Макс, пристрелят.

- Ты будешь пули принимать, а я тебя лечить, Андрюх, - улыбнулся целитель напарнику.

- Не, спасибо, хилер ты мой юный. Мне пробитой башки хватило. Пошли, хотя бы на пару адресов ещё попадём.

Они ушли, оставив дом дрожать под порывами зябкого осеннего ветра. Зинаида Ивановна спала в своей кровати, разложив сыну на диване. Машка улеглась на подоконнике прикрыв нос лапами - неделя обещала быть холодной. Ее верная подруга тишина отошла от потрясений сегодняшнего утра и погружалась в блаженную дрёму. Неугомонные люди потревожат ее только через несколько часов.

P.s.

В начале века я лежал в больнице, и меня часто навещал дальний родственник. Я даже не знаю толком, кем он мне приходился. Все звали его просто Дядя Миша. Офицер, прошедший войну в Корее, он приходил ко мне, приносил фрукты и рассказывал разные истории. Однажды он пришел и показал чудо-прибор, приобретенный у одного из многочисленных в те годы коммивояжёров. Небольшое сердце из красного пластика "предотвращало" инфаркты. В центре китайской чудо-штуки моргала крошечная красная лампочка.

- Ты вставать будешь, скотина? Мне ещё тут убирать за тобой. Заблевал весь угол. Выкинуть бы тебя нахер на улицу и все. Какого хера тебя Майк жалеет? - голос рвется сквозь липкий сон. Какой Майк? Кто это говорит? Где я? Я же только что был с ними... Цепляюсь за ускользающее сновидение. Пытаюсь защитить этот миг, пытаюсь ещё секунду побыть там - в настоящем мире. Губы почти на автомате шевелятся, пытаясь что-то сказать, но в итоге лишь беззвучно скользят по чему-то липкому. Плевать. Ещё секунда. Ещё мгновение. Я вижу их. Хлоя и Алекса. Мои... Навсегда. Женщина и девочка стоят, взявшись за руки. Вокруг - бесконечный май. Босые ноги, платья в крошечный горох, цветы в волосах, запах трав и легкий ветерок, который не даёт жгучему весеннему солнцу наделать глупостей. Одной рукой Алекса вцепилась в мать, в другой зажат одуванчик. Она нюхает его и морщит нос, но глаза все также игриво веселы. На лице пляшет улыбка. Она поворачивается в сторону матери. Смотрит ей в лицо, но я ничего не вижу. Лица Хлои нет... На его месте пустота, словно бы вырвавшаяся из мое души. Я слишком сильно хотел забыть...

- Да вставай уже, пьянь. Я тут с тобой нянчиться не нанималась, - проклятый голос не унимается. Он будто усиливает ветер, и сновидение начинает сдувать. Платья колышутся, две руки машут мне на прощанье, детский смех уносится вдаль.

- Твою мать... - пересохшие губы движутся будто со скрежетом. Горечь во рту отдает лёгким привкусом металла. Вместо слюны - какая-то мерзкая патока.

- Ты мою мать не тронь, мудила. Она была святым человеком. Вся тюрьма плакала каждый раз, когда ее выпускали...

Сознание наконец-то отпустило сон, который был гораздо реальнее мерзкой яви, сподобившись определить говорившую. Растягиваю губы в улыбке, разум же и не думает веселиться. Я привык улыбаться на автомате, хотя люди и видят, что моим глазам, мне, все безразлично.

- Да-да, Бэт, знаменитая Мать Терезе из Баффа. Пол района крэком снабжала.

- Ты не ерничай. Она зарабатывала, как могла, и детей своих в это дерьмо не втягивала. Малкольм даже в колледж пошел.

- Родился с высоким Коэффициентом, или это подсчет выручки помог ему поступить на экономический? - пытаюсь засмеяться, но лёгкие внезапно заходятся в кашле. Сплевываю комок мерзости. Наконец-то открываю глаза, хотя, наверное, стоило бы сначала подняться. Смотреть на пол прямо перед собой уж точно не следовало. Вчерашнее тако почти не изменилось - как было непонятной дрянью перед употреблением, так ею же осталось и после.

Поднимаюсь и похоже делаю это слишком быстро. Белые круги перед глазами бросают ватное тело в сторону. Цепляюсь за что-то мягкое.

- Эй, мудак!

Руки нашли самую приметную цель во всем баре - огромную задницу Бэт, мимо такой уж точно не промахнешься. Она ещё что-то бубнит, но не отталкивает. Она знает про меня слишком мало и на фоне контингента, что обитает здесь вечерами, я - ещё не самый плохой вариант. Мы привыкаем ко всему: привыкаем есть и пить дрянь; привыкаем слушать невнятное дерьмо, которое популярно у окружающих; привыкаем к омерзительным рожам вокруг. И вот уже алкаш, который только что поднялся из своего собственного полупереваренного ужина, не выглядит чем-то ужасным - выбор здесь только из таких. Наверное, поэтому я и прихожу сюда почти каждый вечер. Здесь я один из многих... Хотя, у меня есть работа, а это не так уж и плохо для этих мест.

Мои руки все там же. Было бы мне все это хоть немного интересно, я бы даже задумался. Есть какая-то прелесть в этой эбонитовый гурии весом в двести пятьдесят фунтов. Черная кожа лоснится от пота. Розовые пряди волос блестят в пыльном свете, который еле пробивается через закопчённые окна. И даже ведро с мутной водой и видавшей виды шваброй не смущает.

Улыбаюсь одними губами, мои мертвые глаза уже не оживить, и хлопаю по карманам. Телефон, ключи и потёртая смятая бумажка выныривают из куртки. Десятка пляшет между пальцами и отправляется Бэт в карман.

- Прости, что я тут... - замечаю мерцание оповещения. Зелёный сигнал - все хреново. Четыре вызова от Хуанчо и два от кэпа. - Твою ж мать.

- Ты опять начал, мудила? - Бэт подбоченивается, бросая швабру.

- Извини, я не о ней, - я уже бегу к выходу. На ходу хватаю бутылку пива из холодильника и моментально выпиваю. Ледяная "Корона" обжигает горло и пытается привести в порядок мои мысли. Вторая бутылка ныряет в карман кожанки. Я бросаю воздушный поцелуй недовольной девушке, кричу: "Запиши на мой счёт!" и вылетают из "Сахарной шишки". Над входом неоновая сосна задорно размахивает из стороны в сторону видоизмененный побегом каких-то совсем уж несусветных размеров. Я всегда думал, что такое название уж очень красноречиво говорит о комплексах человека, который его придумал, но Майк, владелец "Шишки", оказался гораздо хитрее, чем могло показаться на первый взгляд. Совсем не красавец и уж точно не словоблуд Майк решил посягнуть на самое святое, что есть у женщин - на любопытство. Как не без гордости рассказывал владелец бара, почти каждый вечер к нему подходят улыбающиеся особы подвыпившей наружности, которым, так же как и мне, название бара кажется чем-то фрейдистским. Выслушав пару шуточек, Майк предлагал барышням проверить их теорию на практике, и любопытство побеждало–таки подточенную алкоголем целомудренность посетительниц "Шишки".

Неоновая сосна исчезает за поворотом, и я наконец подхожу к своей "Тесле".

- Здорова, приятель. Опять чуточку перебрал? - автопилот говорит со мной голосом Эйсы Баттерфилда. Когда-то я обожал смотреть на него римейке "Властелина Колец". Мы с Хлоей ходили на премьеру новой трилогии. Эйса, как никто другой, подходил на роль Фродо. Когда-то я мог радоваться жизни, когда-то я мог искреннее улыбаться и видеть такую же искренность в ответ, когда-то я ещё был жив. Воспоминания мелькают в голове, заставляя сердце сжаться. Боль я все ещё чувствую. Этот голос, словно призрак прошлого, словно старая рана, терзает мою память, а я все равно не хочу ничего менять. Пусть хоть что-то будет как прежде.

- Завидуй молча.

Дверь открывается, и я плюхаюсь на заднее сиденье.

- Пристегните ремень, любезнейший, - проклятый кибернетический педант не даёт и на секунду расслабиться.

- Ты что, в себе не уверен? Хочешь врезаться в ближайший столб?

- Я-то не врежусь, а вдруг по дороге нам попадется какой-нибудь пьяный гоблин, вроде тебя, который так и не пользуется автопилотом?

Одной рукой накидываю ремень, другой достаю все ещё холодную "Корону" из кармана. Пара глотков, и мысли, пьяные и немного корявые, как шлюхи "низких" районов, все же встают на свои места. Первая из них, самая важная, но сулящая неприятности, - точь–в–точь потаскуха с силиконовыми сиськами и сифилисом: "Нужно позвонить Хуанчо."

Древний тридцать пятый «Айфон» вспыхивает, подчиняясь физиогномическому набору номера. Для Хуанчо я заготовил особый "быстрый вызов". Скорчу тягостную морду, будто жутко приспичило, и телефон вызывает проклятого латиноса.

- Эй, ты там охерел совсем, амиго? Я тебе денег мало плачу что ли? Ты не можешь себе сраный «АйПлант» поставить? Все ещё ходишь с этим дерьмом стеклянным?

- Нет уж, спасибо. Всякую нашпигованную рекламой хрень я себе в башку вставлять не собираюсь. Мне ещё не хватало, чтобы ты у меня в мозгах поселился, - сплевываю в приоткрытое окно. Теперь не могу всю эту "жизненно необходимую и удобную" дребедень. Каждый мудак из «Твиттера» и «Ютуба» вот уже три года втирает, что интернет импланты - просто классная штука. Виртуальный интерфейс и полный мультимедийный комплекс развлечений в твоей черепной коробке. Будто там есть лишнее место. Люди и до этого были безумны, а уж теперь только богу, или скорее дьяволу, известно, что станет с нашей психикой через десяток лет. Толпы овощей уже бродят по улицам. Раньше хотя бы глаза надо было опустить в этот сраный телефон, теперь и вовсе – чуть прикрыл веки и радуйся - весь мир в кармане. И похер, что из всего этого "мира" нужна лишь порнуха, смешные коты да звонки. А вызовы теперь выглядят и вовсе потрясающе: идёт человек и треплется сам с собой. Даже долбаной "улитки" в ухе нет. Вот и разбирайся, псих перед тобой с "голосами" или обычное трепло. Да и учёт "барашков" никто не отменял. Даже после "победы Разума". Какой бы ни был у тебя Коэффициент, если в башке эта хрень - тебя найдут и "посчитают". Киберпастух ведёт учёт. Конечно, если ты кому-то да сдался. Чаще всего на людей всем плевать. Думать, что кому-то понадобились твои секреты, и кто-то постоянно за тобой следит, это так же наивно, как букашке с муравьиной фермы утверждать, что за каждым ее шагом наблюдают. Людей видят, но не замечают. А муравьишке из пригорода с крошечным Коэффициентиком вообще плевать. Вовремя насыпают бесплатный корм - он и доволен. Золотой век, мать его. Только муравьишке даже невдомёк, что его кормят, чтобы он и не думал бежать с фермы. Чтобы он и не думал мешать гигантам за стеклом или, не дай бог, не цапнул их.

- Тебе напомнить, что это ты ко мне приперся первым? Напомнить? А я должен бегать тебя искать? Не хочешь идти в ногу со временем - да похер, амиго, - твой выбор. Время перешагнет тебя, как кусок дерьма, и пойдет дальше, даже не поморщившись. Ты только другим людям не мешай и изволь отвечать. Компренде? - голос Хуанчо раздражён, но не настолько, чтобы мне реально пришлось начинать волноваться. Я ему нужен больше, чем он мне. Вот только в одном он прав: я к нему пришел. И теперь должен. Должен, наверное, до конца своих поганых дней.

- Друг, ты вырос в том же пригороде, что и я. Даже для твоих родителей испанский не родной. Хорош выебываться. Я в Лос-Текес прожил пять лет и на золотые улыбки ребят с мачете насмотрелся вдоволь. Ты на тех парней не очень-то похож.

- Ну, мачете у меня есть... друг. И если ты не приедешь через пол часа, я тебе его покажу.

- Да–да. Конечно. Мне босс ещё звонил. С ним разберусь и к тебе.

- Дак, ты, блять, не понял? Срочно ко мне! Шеф затем же тебя ищет, что и я. Сначала со мной поговоришь, а потом к нему потащишься! Усек? - а вот сейчас он уже злится. Похоже, и правда надо поторапливаться.

- Ну ладно, если ты так возбудился. Через пятнадцать минут буду. Смотри там не спусти всю энергию в штаны, пока ждёшь.

Кладу трубку и сразу же набираю шефа.

Гудкам в телефоне свистом отзывается монорельс. "Магнитная пуля" проносится мимо трассы, за какие-то секунды успев разогнаться до пятисот миль в час. Если бы крохотные станции не тормозили это чудо, оно бы добралось из Сан-Диего в Окленд за жалкие пару часов. В этом вся суть. Сущность самой жизни. Прогресс, как этот поезд, летит вперед, только набирая обороты, а муравьишки в своих вонючих одноэтажных домах только его задерживают. Но этого никто никогда не скажет, хотя и мог ли бы. Толерантность облезла с нас старой змеиной кожей. Охота на шовинистов в прошлом. Люди переродились, как всегда найдя новый повод для распрей. Всем плевать на цвета и окрасы, всем плевать на половой спектр, важен лишь Коэффициент.

- Сэмпсон, тебя где черти носят? Я уж думал, ты сдох, - кэп непривычно мягок. Он даже не пытается меня отчитывать. Спокойный тихий тон. Ему явно что-то нужно.

- Только после вас, сэр.

Телефон рождает гаркающий смех. Такой дерьмовой шутке даже клянчащий пару баксов наркоман не стал бы смеяться. Точно что-то нужно.

- Давай сюда, остряк. Работа по твоему профилю.

- Скоро буду. В порядок себя приведу.

- До связи, - легко соглашается кэп, порождая ещё больше опасений. На кой я им обоим понадобился?

Связь обрывается. Почти синхронно с ней заканчивается хайвей. Одноэтажное великолепие выныривает откуда-то снизу, словно демон преисподней. Бесплатные муниципальные коробки весёлых окрасов. Будто цвет стен может спасти от безнадеги. "Низкие" люди выходят из своих низеньких домиков и ведут своих крохотных детей в школу, надеясь на микроскопический шанс, что кто-то из них сможет вырваться из этого э-талонного рая.

Талоны на питание, одежду, алкоголь и даже некоторые наркотики. Муравьи получат задарма необходимый минимум, и будут молчать, даже не думая смотреть по ту сторону стекла. Человечество втоптало голод в грязь времен. Естественно не везде. Всегда кто-то должен страдать. Рахитные детишки Сомали смотрят своими безумными глазками через океан и не понимают, что удовлетворение всех потребностей бывает гораздо хуже нужды. Пригород тонет в стабильности. Тупеет в сытости. А закидоны генетики оставляют надежду, что вот "мой-то ребенок точно родится особенным". Надежда - лживая сука, со сладкими речами. Ее кузина Правда куда менее популярна. Никто не хочет смотреть ей в глаза. Уродина ваша правда, каких ещё поискать.

Встряхиваю головой, разгоняя весь этот поганый "бордель" в своей черепной коробке. Похмельные бредни - привычное состояние. А если похмелье перманентное, то и бред всегда со мной. Крохотные домики уступают место двухэтажным муниципалкам. Бетонные мешки для ещё живых мертвецов. Роботы уборщики пыхтят на тротуарах, собирая испражнения прошлой ночи - бутылки и окурки попадают в пасть крохотных металлических крабов. Чистый благоухающий асфальт тянется шлейфом за деловитой машинкой. Нас обезопасили от всего. У нас даже нет шанса захлебнуться в своем собственном дерьме. Кругом - чистота, порядок и абсолютно никчемная жизнь.

«Тесла» аккуратно поворачивает и тормозит у здания из красного кирпича. Темные стекла "Реконкисты" приветственно подмигиваю мне поднимающимся солнцем. Хуанчо любит козырять названием своей штаб-квартиры, которая по совместительству является довольно-таки паршивым баром. Он где-то вычитал этот термин, а теперь без устали травит байки о том, что именно отсюда стартует новая реконкиста - Калифорния вернётся в состав Мексики. Она им видите ли когда-то принадлежала. Иисус, наверное, тогда ещё даже не родился. Этот идиот забывает, что бунтовать в раю как-то не очень принято.

В дверях курит Марла - основная подружка Хуанчо. Непомерные сиськи, длинные ноги, блестящее платье, белесые патлы и дерьмовый характер как всегда при ней. Стоило мне выйти из машины, её самодовольная мордочка перекосилась. Обожаю эффект, который вызывает моя помятая рожа и не особо свежая одежда у разных гламурных куриц. Они привыкли разделять и властвовать. Они привыкли, что их носят на руках. Они привыкли к кондиционированной прохладе люксовых авто. Амбре из перегара и запаха пота повергает их в шок. Конечно, "власти" моей маргинальной внешности ещё есть куда расти. Деспотическая мощь бомжей мне пока и не снилась. Редкие сейчас бездомные обладают прямо-таки сверхъестественной способностью управлять людьми. Стоит им где-то обосноваться, и это место обходят стороной. В транспорте всегда свободно. Очередь быстро рассасывается, стоит в нее вклиниться смердящему божеству. Личное пространство - обзавидуешься, будто это не общество отринуло их, а они сами разгоняют этот поганый сброд под названием социум.

- Здоров, Марла. Классные сиськи, - прохожу мимо, а этот пайеточный ангел картинно зажимает нос руками.

- Спасибки, мудила, сама выбирала.

Посылаю ей состоящий из перегара воздушный поцелуй и ныряю внутрь "Реконкисты". С десяток столиков ощетинились перевернутыми стульями, крошечная сцена пуста, хромированный микрофон понурил голову, и только барная стойка кипит жизнью. Рауль и Хорхе треплются с каким-то сопляком. На всех троих, как и положено, цветастые рубашки, золотые цепи и бесконечные татуировки. У мальца и лицо почти полностью забито. Под правым глазом пустынное, лишённое Спасителя распятье. Платиновые зубы что-то жуют. Бегающие глазки смотрят прямо на меня. Он явно под чем-то.

- Рауль, кто здесь кучу навалил и почему она ходит? - малец начинает гоготать, повернувшись к бармену. Рауль только мрачнеет и отрицательно качает головой. Рауль меня знает. А вот малец - нет. Ему же хуже.

- Сигаретки не будет, шутник? - протягиваю руку так, чтобы знак вынырнул из-под рукава куртки. Змея, пожирающая свой собственный хвост, притягивает к себе взгляды Рауля и Хорхе. Новенький ничего не заметил. Мало кто вообще знает о таких, как я. Даже Хуанчо и его подельники только догадываются о том, кем я был когда–то. Слишком мало правдивой информации мы тогда выпускали из Венесуэлы. Слишком многих запугали. Слишком многие знали, что мы можем прийти и за ними.

Малец улыбается ещё шире. Правый клык поблескивает бриллиантом:

- Да ради бога. Хоть запах немного перебьем, - он опять заливисто смеётся, бьёт ладонью по барной стойке, но все же достает сигарету. Тянусь вперед и малец разжимает пальцы. Сигарета падает на пол.

- Извини, обронил, - сопляк улыбается, глядя на сидящего рядом с ним Хорхе. "Правая рука" Хуанчо и не думает веселиться. Он помогает кубикам льда не захлебнуться виски в своем бокале, делая большой глоток:

- Завязывай.

- Да мы же шутим просто. Только шутки все какие-то дерьмовые, - малец снова гогочет, а я подбираю сигарету. Голову наполняют скверные мысли. Водится за мной такой грешок - с похмелья я бываю раздражительным. И кровожадным. Это во мне умерло не до конца.

- И огоньку, пожалуйста.

Хорхе первым достает зажигалку, не давая мальцу повеселиться.

- Дак, это - двоюродный племянник Хуанчо. Недавно приехал из Таллахасси.

- Ага, - делаю глубокую затяжку. Огонь споро пожирает табак.

- Будет с нами работать, - Хорхе продолжает говорить.

- Да-да, очень интересно, - кручу сигарету в руках. Она очень похожа на кисть художника. Ей тоже можно творить. Когда-то я любил этим заниматься.

- Хуанчо сейчас вернётся, пошел отлить.

- Конечно-конечно, - мои глаза по-прежнему мертвы, но внутри что-то теплится, будто уголёк сигареты смог поджечь давно затухший костер моих страстей. Угли ярости, отголоски безумия прошлого, чуть краснеют. Самую малость. Венесуэле не повезло. Венесуэла попалась под руку. Тогда я ещё горел. И дело было не в крошечном куске органопластика, который присосался к моему надпочечнику. Дело не в суперэпинефрине, который он вырабатывал. Тогда я ещё помнил. Тогда я ещё хотел мстить. Мстить всему миру.

Малец улыбается, а моя рука с сигаретой уже летит к распятью на его лице. Уголёк впивается в самый центр креста, бросая голову мальца назад. Из его рта вылетает дикий вопль. Уроборос на моей руке заставляет его заткнуться, сдавливая горло. Ныряю ему за спину и прижимаю к себе. Почти ласково давлю на шею, не выпуская сигарету из рук.

- Тебе пиздец, сука, пиздец, - хрипит малец. Хорхе и Рауль даже не шелохнулись. Они знали к чему все идёт. Если я должен Хуанчо, это не значит, что я должен всей его поганой семье. У него этих родственников, блять, как тараканов.

- Ты носишь на себе крест, но без лика сына божьего? - шепчу ему на ухо первую пришедшую в голову религиозную дребедень. - Он страдал за наши грехи, а ты посмел воспеть орудие его пыток?!

Делаю затяжку, распаляя уголёк. В дыме чувствуется какой-то привкус. Наверное, это странно - вдыхать кусочки чьей-то физиономии. Сигарета вновь впивается в лицо. Малец не может говорить. Он лишь хрипит и дёргается.

- Бог простит тебя. Я дам тебе часть боли сына его...

- Дакари, сука, какого хера тут происходит? Отпусти Мигелито! - Хуанчо подоспел к самому разгару веселья. Развожу руки в стороны, и малец грохается на пол, хватаясь за лицо. Делаю ещё одну затяжку, вдыхая табачно-кожную смесь, и бросаю окурок в его спину:

- Да мы так – прикалываемся. У нас тут чемпионат по дерьмовым шуткам. Мне кажется, я выиграл. А, пацан? - малец вскакивает, закрывая лицо рукой, и шипит:

- Тебе пиздец. Я тебе хер отрежу и заставлю сожрать, понял?

- Да ради бога. Он мне не особо и нужен, - ненависть прямо-таки льется из его взгляда, но, наткнувшись на непроницаемый барьер, сходит на нет. Моим мертвым глазам все равно. Они слишком много видели. Их не испугать и по-настоящему не рассердить.

- Ты... - малец продолжает скалиться. Его сжатые зубы отзываются скрежетом платины.

- Выйди, Мигелито, - Хуанчо кладет руку на его плечо, но малец скидывает ее.

- Сейчас, только с этим разберусь.

Хуанчо обходит его, вставая между нами. Спокойно, почти меланхолично опускает его руку, которая закрывает место ожога и выписывает ему пощечину. Тыльная сторона ладно бьёт аккурат в центр распятья. Малец почти падает, но даже и не думает ругаться.

- Пшел вон, я сказал!

Покрасневший, растерявший всю свою надменность Мигелито плетется в подсобку, а Хуанчо залпом опрокидывает его бокал.

- Говорил же Марии, что не нужен мне этот дегенерат... Надо его отправить в Окленд, пусть там пидоров пугает... - Хуанчо говорит будто бы сам с собой. - Дак, что за хрень ты нес? Какое "орудие пыток"?

- Черт его знает. Какая-то дичь в голову пришла. А милый мальчик запомнит, что не стоит со мной связываться. Страшные люди эти сектанты.

- Чарли Мэнсон, познакомившись с тобой, стал бы ссаться по ночам, - Хуанчо садится на место мальца. Подтаскиваю ещё один высокий стул без спинки к барной стойке и показываю Раулю два пальца. Бармен кивает, доставая стакан. Лёд стучит по стеклянному дну. "Джек" ржавой струёй ныряет следом. Я невольно сглатываю. Трудно быть алкашом. Трудно постоянно поддерживать себя в форме, не обращая внимания на головные боли и тошноту. Трудно радоваться виски, от которого тебя совсем недавно выворачивало наизнанку... Но я стараюсь, черт возьми.

Хуанчо перехватывает стакан и убирает его в сторону.

- Сначала дело. Потом я тебе пару ящиков "Черного Джонни" подгоню, хоть упейся там.

- Я сам очень на это надеюсь, - я картинно улыбаюсь, но глаза на автомате продолжают следить за стаканом. Каштановый пеньюар ледышек умоляет меня оставить этих холодных мерзавок неглиже.

- Соберись, твою мать, - Хуанчо откидывает стакан в сторону и хватает меня за плечо. Стекло разлетается по полу. "Джек" стал похож на лужу мочи.

- Мог бы просто вылить, - Рауль недовольно бормочет и плетется собирать осколки.

- Очень важное дело, Дак. Очень. Выполнишь, и будем в расчете, - эти слова выжигают во мне само воспоминание о похмелье. Мы даже никогда об этом не разговаривали. Когда все случилось, я пришел к Хуанчо и попросил помощи. Он не назначал цену, не ставил никаких условий, не говорил про долг. Я и так все прекрасно понимал. Мне нужны были их жизни и то, что я отдавал свою взамен, меня совсем не волновало. Начерта мне вообще эта жизнь? Да и Хуанчо все понимал. Понимал мое состояние и не торопил с "процентами". Он ждал почти год, даже не зная, куда я подался. Ждал, пока я бегал по венесуэльским трущобам, кромсая всех направо и налево. И только потом, не задавая лишних вопросов, он стал просить "об ответной услуге". Наверное, во мне даже есть какая-то благодарность к этому поганому барыге. Если бы не этот долг, эта крохотная ниточка, которая связывает меня с прошлым, которая создаёт во мне хотя бы иллюзию какого-то смысла жизни, я давно бы уже висел в петле или раскрасил бы своими мозгами стену какого-нибудь клоповника.

- Сегодня тебя отправят на задание. Ничего необычного: лаба, расфасовка, торчки. Вся фишка в том, что эти мудаки обнесли вчера не тех, кого следовало и забрали кое что очень важное, - Хуанчо закурил, сделал глубокую затяжку, будто собираясь с мыслями. - Они уволокли у важных людей "разогнанную" девку. У очень важных, очень "разогнанную"...

Присвистываю, забирая у него сигарету:

- И что? Пусть выкупят ее. В чем проблема?

- А ты, блять, у нас самый умный? Никто без тебя не догадался бы? - кулак Хуанчо врезается в лакированное дерево барной стойки. - Про нее теперь все знают. Не только мои знакомые. Выборы на носу. Она всем нужна. Вот твоего босса и попросили помочь.

Плохо дело. Весь этот мир уже горит в огне сумасшествия, а я должен буду подлить в это пламя бензина.

- Ты привезёшь ее ко мне, и свалишь из страны. Посадим тебя на катер с обещанным ящиком виски и плыви в Мексику. Канкун ждёт.

Что-то мне подсказывает, что все это дело может обернуться для меня совсем другим яшиком. Ну и плевать. Я все ещё должен. Должен им. Киваю и встаю.

- Босс заждался. На связи.

Хуанчо начинает о чем-то шептаться с Хорхе, а я выныриваю из "Реконкисты"...

Продолжение в комментариях.

Не думал, что все криво потом будет.  А комменты не редактируются даже модерации(((

Первые слова продолжений:

"Солнце бьет в глаза" Продолжение 1

"Аквариум кэпа привычно застенчив" прод. 2

"Дверь захлопывается. Центральный замок..." 3

" Альварес начинает извлекать флешки..." 4

"- О, ты наконец-то хоть с кем-то познакомился." 5

"- Просыпайся, спящая красавица, - мерзкий" 6

"- Пошли, - вскакиваю и хватаю девчонку за руку" 7

"Ферма встретила ее настороженным взглядом" 8.

Этой ночью ему снились дети - самый страшный из кошмаров, что терзали его почти каждый раз, когда он ложился спать. Нет, это не были муки совести, сумрачные отголоски его Альтер Эго, норовившего покарать своего антагониста за излишнюю прагматичность. Он не боялся призраков случайных жертв своих действий. Мир жесток, и даже тысячи слез младенцев не смогут помешать взрослым решать их дела по-своему.

Он не был виновником войн, в которых ему столько раз приходилось участвовать.

Не был настоящим деспотом и тираном, хотя, его столько раз в этом обвиняли. Он был человеком, который заплатил за свое положение сполна. И именно эта плата - дети, потерянные им во время одного из покушений, приходила к нему в самые темные дни, словно вестник будущих бед, словно грустный ангел–хранитель, понимавший всю бесперспективность своей работы.

Момент взрыва застыл в его разуме. Огненная корона окутала вертолет и сидевшую в нем четверку пассажиров.

Он точно так же, как тогда, застыл в нескольких десятках метров, не успев попасть на борт. Куда они летели? Благотворительные вечер? Выставка импрессионистов? Он уже точно не помнил. Помнил глаза сыновей, когда винтокрылую машину окутывал огонь. Возможно, ему это только чудило, и он не мог различить их взгляд сквозь бронированное стекло. Возможно, он не видел той боли и тоски, рвущейся из них наружу. Возможно, не чувствовал безмолвный вопрос: "За что, папа?", застывший в этих взглядах.

Огненный цветок начал сжиматься, закрывая свой бутон. Оранжевые сполохи впитывались в средоточие взрыва - крохотный заряд, размещенный на черном тельце дрона. Куски обожжённого металла занимали свое место, выстраивая обтекаемые формы вертолета. Секунда, и взрыв исчез, будто никогда его и не было. Он стоял в нескольких десятках метров напротив вертолета, не зная, что делать. Сыновья ждали - целые и невредимые дети, звали его вступить на борт, а он не мог двинуться с места. Он знал, что будет дальше, знал, что это произойдет вновь. Знал, что прошлого не изменишь. Он по прежнему был обязан жить, если не из-за оставшихся в живых дочки и жены, которая после взрыва не смогла больше быть с ним, то хотя бы ради своей страны. Смерть - непозволительная в его случае роскошь. Особенной сейчас, когда на карту поставлена жизнь всего человечества.

Это снова произошло. Дрон вонзился в черный бок вертолета, заставив гексоген сдетонировать. Огненный бутон вновь распустил свои жадные до крови лепестки. Его сыновей не стало. Опять... Уже в сотый или тысячный раз. И снова он бросился вперёд в безумной надежде, что они смогли выжить, а крепкие руки охранников прижали его к земле, выпустив на волю лишь крики и слезы.

- Александр Андреевич... - Один из охранников пытался его успокоить, – Александр Андреевич... Саша...

Наконец-то голос смог прорвать пелену сна, вырвав его из лап кошмара. Над его кроватью застыл пресс–секретарь. Обычно невозмутимый и меланхоличный Каменев почти дрожал. Рука судорожно трясла бок президента, а губы чуть слышно шептали:

- Саш, началось...

- Что? Который час? Вай Пин прилетел раньше? - Сон все ещё не отпускал, не давая ему сконцентрироваться. Странное чувство потери реальности, проходящее вместе с пробуждением, не позволяло разуму оперировать памятью. Часы и лица размывались, не в силах прорваться через вязкую оболочку дрёмы.

- Мы зафиксировали десятки пусков. Они атаковали... - Слова Каменева, словно ледяная волна, ударили по Булатову, размозжив сонную безмятежность, ударив под дых самообладанию и на секунду победив стойкость.

- Что? - Всего на секунда, но паника все–таки завладела им. Кадры хроник, запечатлевшие действие ядерного оружия во время последнего конфликта Индии и Пакистана, встали перед его глазами. За долю секунды, что ужас принятия блестел в его глазах, тысячи домов Исламабада успели сложиться под ударами соединяющихся ударных волн. Две бомбы - два огромных средоточия смерти - разорвались в нескольких сотнях метров над землёй столицы Пакистана, не оставив жителям даже шанса. Тогда все «обошлось» одним ударом… Ужас ушел, уступив место осознанию. Пришел и их час. Глаза сыновей ещё раз вынырнули из небытия сна и умчались с остатками сонливости, сметенные бешеным бегом мыслей.

- Сколько? Время подлета? Сколько сможем остановить? - Булатов вскочил и принялся одеваться. Только сейчас он увидел толпу советников, застывшую в дверях. Увидел их полные ужаса и какой-то безумной надежды глаза. Они смотрели на него из-за огромных спин охранников и молили его сделать хоть что-то. Молили о чуде.

- Сто пусков. Все с континента. Подводные лодки пока не задействованы. Аналитики считаю, что их боезапас станет второй волной. Ожидаемое время подлета - двадцать минут. ПРО сможет остановить процентов девяносто. На вторую волну почти не останется ресурсов. - Каменев, с которым они вместе продрались сквозь огонь, воду и тонны грязи, привычно сухо оперировал фактами. Не доклад - автоматная очередь. И каждое слово, как пуля, бьющая по концентрации. - Нужна команда. "Казбек" уже приведен в состояние боевой готовности.

Рядом с Каменевым материализовался невысокий мужчина в сером костюме. Невыразительное лицо лишено эмоций. В руке - "Чегет", уже готовый отправить согласие президента на ответный удар. Булатов одел пиджак, посмотрел на протянутый офицером-оператором "ядерный чемоданчик" и мимолётно почесал виски.

- Подожди. - Слово, словно фитиль, подорвало тишину президентской спальни, наполнив ее гомоном советников. Каждый из них хотел что-то сказать, хотел что-то посоветовать, и лишь Каменев молчал, ожидая команд. Он привык, что Булатов предпочитает словам действия.

- Нужен эфир. На всех платформах и каналах. Прямо сейчас. За сколько сможешь организовать?

Каменев секунду помедлил, а потом коротко бросил:

- Пять минут.

- Хорошо. Ответить всегда успеем. "Периметр" активирован?

Пресс–секретарь коротко кивнул. Они оба прекрасно знали, что система автоматического ответного огня и без их участия исправно функционировала последние пятьдесят лет. Каменев исчез, и перед президентам замелькали лица. Советники и военные, секретари и охранники... А он все думал о дочери и о жене. Будто отозвавшись на эту мысль, рядом послышался голос одного из помощников:

- Марию Степановну и Веру отправили в ближайшее убежище. Вам бы тоже следовало спуститься на нижний этаж.

На мгновение Булатов подумал о подземном кремлёвском командном пункте, а потом кивнул головой, отгоняя шальную мысль.

- Сначала сделаю обращение.

Рядом появилась гримёрша, попытавшаяся добраться до его лица кисточкой с пудрой. Единственного взгляда хватило, чтобы заставить ее испариться. Его тело почти автономно плыло по коридору, словно комета, волоча за собой длинный хвост ледяных осколков - людей, пропитанных холодом безысходности. Зелёные стены и красные ковры. Дубовые панели и испуганные лица. Позолота канделябров и запах страха в воздухе. Почти так же было, когда они оказались в котле. Только вместо дуба и ковров - бетонные стены и залитый чьей-то кровью пол. А вот страх и мечущиеся глаза - те же. Вот только даже тогда, когда ему пришлось вызывать огонь на себя, даже когда их заливали огнем свои, надежды было больше. А что сейчас? Лишь один путь. Лишь одно решение, все так же плетущееся за ним следом в небольшом чемоданчике на руке офицера-оператора. Булатов не заметил, как оказался перед объективом камеры.

- Тридцать секунд, Саш. Федеральные каналы, крупнейшие стриминговые платформы и система экстренного оповещения подключены, - Каменев стоял рядом с оператором, пристально вглядываясь в лицо Булатова. В глазах - немой вопрос: "Что же ты задумал, Саня?"

А он сам не знал, чего хочет. Сам не знал, что толкнуло его на этот поступок. Не знал, что сказать. Что можно сказать миллионам людей, которые обречены на смерть? Наверное, в первую очередь он хотел предупредить. Хотел, чтобы об угрозе знали все, а не только узкий круг посвященных.

- Двадцать... - Обратный отсчёт оператора выдрал из недр его памяти ещё один образ. Образ подсказавший ему правильные слова, открывший ему ещё один путь. Путь, никак не связанный с "Чегетом" и сотнями боевых расчетов, которыми он управлял. В его памяти вновь всплыли глаза ребенка. Полные ужаса глаза чумазого мальчишки, невесть как оказавшегося в командном пункте прямо во время той бомбежки. Он не знал языка, на котором Булатов вызывал удар на себя, не знал причин, по которым его родина воевала с такой далёкой и огромной Россией, не знал тонкостей международной политики, которая уничтожила его детство. Он просто хотел жить. Хотел спрятаться от воя смерти, с которым снаряды падали на грешную землю его страны. Искал помощи...

- Пять...

Булатов моргнул, пытаясь сконцентрироваться, но образ все не отпускал. Два черных солнца детских глаз блестели от слез. Молили его простить, хоть и не понимали, в чем виноваты. Не понимали, из-за чего же все-таки им пришлось потерять родной дом.

- Три...Два…Один...

- Здравствуйте, друзья, - Булатов на мгновение замолчал, наконец-то осознав, что он должен сделать, что должен сказать, - В первую очередь хочу сказать, что всем вам срочно нужно собрать самые необходимые вещи и попытаться найти убежище. Ничего лишнего: вода, запас еды, верхняя одежда. Нужно попытаться найти убежище. Попытайтесь попасть в подвал или комнату без окон. Это не учебная тревога. Наша родина подверглась вероломному нападению. Враг применил против нас ядерное оружие. Я повторяю, не медлите... Запас еды, воды, верхняя одежда и в убежище... Это не учебная тревога.

Булатов вздохнул, на секунду оторвавшись от объектива камеры, и посмотрел вокруг. Десятки напряжённых лиц ждали его следующих слов. Пальцы офицера-оператора нервно стучали по черному боку "Чегета". Каменев отошёл от оператора, встав рядом с охранниками...

- Не медлите, повторю, не медлите. Друзья... - слова застряли в горле, но потом все же смогли вырваться наружу, гонимые застывшим в памяти образом, - Друзья, враг атаковал нашу родину, использовав оружие массового уничтожения. Многие из нас погибнут... И я... Я верю, что мы умрем, как мученики, и попадаем в рай, а они... Наши враги... Они... Они пусть живут с этой ношей...

Булатов почувствовал, как десятки людей, собравшиеся сейчас в этой импровизированной студии ошарашенно выдохнули. Он почти ощущал, как миллионы людей, слыша эти слова, цепенеют от ненависти к нему. Президент подобрался и продолжил.

- Мы не будем наносить ответный ядерный удар... Мы просто не имеем права. Даже перед лицом смерти, даже осознавая, что нашей родины больше не будет, мы не имеем права отвечать на эту вероломную атаку. Я прикажу отключить систему "Периметр", дабы избежать катастрофических последствий для всего человечества.

Комнату наполнил гомон. Люди озадаченно перешептывались, глядя на Булатова, а он продолжил.

- Мы не имеем права... Эту атаку совершили отдельные люди... И все человечество не должно нести ответственность, за их безумие. Мы забываем, что кроме родины все мы живём в одном мире и другого у нас нет. Все мы ходим по одной земле... В каждом уголке планеты есть люди, живут дети… Я верю, что многие из вас выживут и смогут жить в мире, наученном этим страшным опытом. Мы просто не имеем права уничтожать все живое... Мы должны сохранить наш общий дом...

Последнее слово президента поглотил звук выстрела. Бездыханное тело Булатова упало... Каменев опустил руку с дымящимся пистолетом. Его еле слышные слова, словно гром, обрушились на увязшую в мертвой тишине комнату:

- Саша-Саша... Совсем поплыл, - пресс–секретарь обвел всех вокруг тяжёлым взглядом. - Все в подземный командный пункт!

Толпа хлынула наружу. Люди бежали по коридорам, забыв о своей былой спеси, а Каменев вместе с двумя охранниками не спеша шел к секретному лифту.

- Да, Сережа, - пресс–секретарь наконец-то ответил на звонок, успокоив давно вибрировавший в кармане телефон, - нет, конечно. Не слушай эту херню... Все должно идти строго по распорядку. Запускай сигнальную ракету.

Каменев в сопровождении охранников зашёл в лифт. Кабина понеслась вниз, унося людей подальше от поверхности.

- Есть закурить? – пресс–секретарь взял из протянутой пачки Мальборо сигарету, отломил фильтр и закурил. Десять лет завязки, как и весь мир, пошли прахом. Пуская в потолок кольцо дыма, Каменев грустно бросил:

- Обязательно бахнем...

Кабину лифта, почти достигшую нижнего уровня подземного убежища, слегка тряхнуло. Одна из ракет первой волны всё-таки добралась до своей цели.

P.s. Кто прав: Булатов или Каменев?

- Держать щиты! Терпите, скоро эти мрази выдохнутся, - Элгмар крикнул, уже не веря своим словам. Десять минут поливают и все не выдохлись.

Пятнадцать закованных в разномастную броню рыцарей продолжали стоять, еле сдерживая потоки пламени двух огнедышащих монстров. Огромные металлические щиты, которые держали перед собой латники, начинали раскаляться. Черный метал краснел, передавая тепло наручам. Скоро кожа людей начнет гореть. Запах жженой плоти уже чудится в воздухе. Ещё рано. Пентакли, выведенные на щитах кровью дракона, продолжают сдерживать часть жара, но и они скоро падут, если маг соврал.

- Держать щиты! - Элгмар крикнул ещё раз и посмотрел в глаза стоящего рядом с ним Фагмира.

Они должны, они просто обязаны. Смерть их собратьев, уже лишившихся жизни во время этой безумной атаки на Башню королей, не должна быть напрасной.

Лицо Фагмира напряжено. Зубы скрипят от натуги, по лбу стекают капли пота, а черные глаза пусты. Мысли мечника не здесь. Его разум оплакивает брата, сердце которого вырвала одна из гарпий пятью этажами ниже. Они должны отомстить.

Элгмар опустил взгляд, не в силах смотреть на друга. Это он виноват. Он вдохнул в сердца своих товарищей веру, вселил в них надежду на победу. А может, ее и не будет? Может, все это напрасно, и все они так и полягут, не добравшись до покоев короля. Их крошечное восстание, их попытка уничтожить кровавого тирана захлебнется кровью или сгорит под огнем двух каменных статуй.

Латники держатся. Огонь лижет щиты, проверяя на прочность чары верховного мага. Проверяя работу мертвеца. Лицо старика встает перед глазами Элгмара. Неделю назад они пробрались в его дом и, приставив нож к одрябшему горлу, заставили поработать над своим оружием и доспехами.

- Глупые дети, зачем вам это? Что вам сделал король? Что вы о нем знаете, чтобы так ненавидеть? - Старик в ночной сорочке, не очень-то походивший на Великого Мастера, улыбнулся, положив руку на плечо Элгмара. Рыцарь и не думал улыбаться в ответ. Узкий нож вонзился в живот мага, заставив старика согнуться пополам.

- Мне достаточно того, что я знал своего отца, а теперь от него осталась лишь горстка пепла. Мне достаточно того, что я видел сотни деревянных перекладин, на которых по воле твоего короля были повешены невинные люди.

Старик выпрямился, убрав руки от раны. Кровь залила белую сорочку, подбираясь к полу. Глаза мага потемнели. Темная дымка залила взор. Губы скривились в сардонической улыбке и начали шептать.

- Вижу... Темный владыка... Вижу темного владыку...

Костлявая рука старика взлетела, опустившись на лоб Элгмара. Разум рыцаря заполонили образы.

Крики людей слились в них в один протяжный вой. Сотни костров коптили небо, отправляя на тот свет все новые и новые жертвы. Люди сгорали, словно лучины, мольбами возносясь ввысь.

Тысячи в кандалах шли, славя своего повелителя. Славя Темного владыку.

- Вижу... Темный владыка. - голос умирающего верховного мага разогнал видение. Элгмар кивнул:

- Мы с ним покончим.

Последние слова мага ускользнули от ушей рыцаря. Губы шевелились, но Элгмар уже не слушал. Старик упал, став первой жертвой восстания. Восстания, которое могло вот-вот закончиться, если каменные драконы предпоследнего зала испытаний не выдохнутся.

- Держать щиты! Ещё чуть-чуть!

Керс не выдержал. Крайний из ряда рыцарей, совсем ещё юный воин, которого Элгмар знал по турниру в Иртосе, отдернул руку, утонув в потоке огня. Пламя охватило доспехи, за секунду превратив человека в обожженную головешку. Ни криков, ни страданий - хорошая смерть. Словно получив подношение, драконы на секунду остановились. Поток огня стих. Раскаленные щиты моментально остыли. Мечи выскочили из ножен, сияя голубым огнем рун.

- Вперёд. - Элгмар первым ринулся в атаку. Драконы застыли. Каменные громады извивались, словно змеи, собирая огненную смесь для новой атаки. Шипастые хвосты нервно тряслись, преграждая вход в следующий зал, перепончатые крылья прижаты к полу, головы на длинных изогнутых шеях всматриваются в атакующих.

- Быстрее. - Элгмар первым пересёк середину зала, бросившись ко входу в следующую обитель. Его меч рассек воздух, перебив хвост одной твари. Дракон лишь клацнул зубами, не издав ни звука. Камень не умел говорить. Он мог лишь жечь. Проскочив мимо монстров, Элгмар увидел, как чешуйчатое горло дракона вздыбилось, готовясь полоснуть атакующих новой порцией огня. Предводитель восстания оторвался от своих товарищей на несколько метров и теперь наблюдал, как их готовятся спалить.

- Назад, все назад! Поднять щиты! - крик Элгмара услышали не все.

Фагмир, несшийся по пятам своего друга, успел проскочить мимо драконов в самый последний момент. Поток пламени сожрал двух рыцарей и упёрся в стену щитов, начавшую медленно пятиться назад. Лидеры восстания остались вдвоем.

- Дальше количество не решает. Пробьемся. - Элгмар ухватил светящийся рунами меч покрепче и двинулся вперёд - в последний зал испытаний.

Никто не помнил, кто воздвиг Башню королей на окраине Столицы. Никто не знал, кто вдохну в нее столько силы. Никто не видел волшебников, обладающих такой мощью...

Все знали лишь суровый закон этого мира: кто владеет башней, тот владеет страной. И вот, поколения рождались, взрослели и умирали, а короли занимали черную твердыню, покорив ее правом крови или правом силы. Сорок лет назад башня обрела нового владельца. Того, чье имя не произносили вслух. Того, кто зажёг огонь террора на улицах Столицы. Того, кто убил отца Элгмара.

Латники вошли в последний зал испытаний. Сколько их уже было на их пути? Десять? Пятнадцать? Башня из черного гранита, узкая и изящная, внутри превращалась в цепочку огромных комнат, лишь пройдя которые, можно было попасть в покои короля. Зал горгулий, предел мертвецов, комната соблазнов, чертог драконов сменяли друг-друга, проверяя претендента. Проверяя его веру и стойкость. Проверяя его дружбу.

Элгмар посмотрел на Фагмира и шагнул в темноту обители. Нога рыцаря провалилась во мрак. Тьма обволокла стальные доспехи, залила его глаза и пробралась в душу, чтобы вспыхнуть образом. Белая кожа, светлые волосы, худенькие плечи и усталое лицо - именно такой он запомнил мать. Именно такой она была в его детстве.

- Что ты здесь делаешь? Почему ты не сидишь дома, негодник! - Мать погрозила Элгмару пальцем. Ее лицо исказилось, став строгим. - Ты не должен здесь быть. Ты не сможешь ей управлять. Ты слишком слаб. Всегда таким был, сколько я себя помню. Прибегал и прижимался к моей ноге, как сопливая девчонка.

Элгмар молчал. Он почти поверил залу. Почти забыл, зачем он сюда пришел. Почти. Покрытый рунами меч жёг его руку, напоминая о реальности. Голубой свет магической вязи вспыхнул, разогнав тьму, и рассек образ напополам.

- Прости, мама. - Латник перешагнул окровавленное тело женщины, вынырнув из мрака. Реальность материализовалась широкой комнатой, все стены которой были увешаны картинами. Сотни лиц мужчин и женщин смотрели на Элгмара с укоризной.

- Дурак, - шептали нарисованные губы.

Тело и не подумало развоплощаться. Оно лишь поменяло облик. Вместо женщины в белом на полу лежал закованный в доспехи мужчина. Рассеченная почти напополам голова залила пол кровью. Тело Фагмира ещё дергалось, продолжая жить своей собственной жизнью, а вот разум уже покинул материальную оболочку, заняв место на стене. Черный холст напротив Элгмара залился цветами. Краски кружились в хороводе ритуального танца, превращая тьму в человеческое лицо. Пустой холст превратился в портрет. Зал обрёл нового жителя. Фагмир смотрел на своего друга не моргая. Глаза были полны тепла и радушия. Полные губы улыбались.

- Прости, - бросил Элгмар другу и побрел вперёд - в чертог короля. Каждый шаг, каждое движение давалось ему все труднее. Его душа чернела, превращаясь в камень, непомерным грузом придавливая рыцаря к полу. Свет братства, свет справедливости, свет дружбы больше не озарял его путь, уступив место холодным лучам скорби.

"Оно того стоило? Стоило их жизней? Что я смогу изменить, оставшись без их поддержки?"

Лица погибших друзей мелькали перед глазами Элгмара укоряющей круговертью, почти затмив вход в покой короля. Обычная черная дверь. Ни устрашающих барельефов, ни стражников у входа. Хотя, вся башня была одним большим стражником, телохранителем, который хранил покой державодержца. Элгмар толкнул легко подавшуюся дверь. Чертог встретил рыцаря лучами рассвета, врывавшимися в огромное панорамное окно( единственное во всей башне), и хлопками самого хозяина.

- Браво, молодой человек, - Король сидел в скромном кресле, продолжая хлопать. Входная дверь оказалась предвестником убранства покоев, да и всего внешнего вида самого хозяина черной башни. Здесь не было изысков и роскоши: никаких канделябров, лепнины, огромных витражей и утвари из благородных металлов. Покои не были и олицетворением зла, которое сеял король по всей стране: ни ужасающих статуй и полноразмерных доспехов, ни мебели из человеческой кожи и мензурок с органами истерзанных по его указке людей. Лишь стол заваленный кипами бумаг, кресло, из которого король уже успел подняться, односпальная кровать да огромный шкаф, доверху набитый книгами. Была ещё небольшая дверь в дальнем углу комнаты, но и она, как казалось, не должны была вести в сокровищницу залитую кровью невинных.

- Я вспоминаю свой поход сквозь башню, молодой человек, - король обошел стол и облокотился о него, встав напротив Элгмара, - представляю, скольким тебе пришлось пожертвовать.

Король - лысеющий мужчина в пурпурно-черной мантии, грустно улыбнулся и встал напротив узурпатора.

- Приступим. Смелее, молодой человек, прямо в сердце, если можно, или по горлу. Не хочу, знаете ли, здесь с распоротым брюхом пол утра помирать, - Король распахнул мантию, подставляя покрытую сорочкой грудь под удар.

- И все? Ни угроз? Ни просьб? - Целая ночь, ушедшая на штурм башни, никак не располагала к такому простому итогу. В голове Элгмара крутился образ, представление о том, какой именно должна была быть их встреча с королем. Тиран просто обязан был сопротивляться (или по крайней мере должен был попытаться скрыться) и пасть в бою, но никак уж не встречать смерть с философским спокойствием. Хозяин покоев будто прочитал мысли Элгмара:

- А на что вы рассчитывали, молодой человек? На колени упасть перед вами? Так мне статус не позволяет. Или сразиться? Так стар я для этого. И, если честно, надоело мне все это уже давно. Вот уже сорок лет как надоело. С тех самых пор, как захватил эту самую башню. Вы ещё поймёте, молодой человек. Давайте, не тяните.

Король приблизился к Элгмару, упорно подставляясь под удар.

- Если вы добровольно сдадитесь, то я отдам вас под суд. Справедливый суд, который вынесет вам приговор. - Элгмар убрал полыхающий рунами меч в ножны.

- Э нет, так не выйдет, - Король добродушно усмехнулся, - во-первых: у тебя там друзья продолжают сражаться с башней, и она не успокоится, пока ты меня не убьешь. И во-вторых: где же ты у нас найдешь справедливый суд? Да даже если и откопаешь какого-нибудь завалящего честного судью, то в чём я виноват?

Мысль про товарищей,мелькнувшая в голове Элгмара, уступила место образам с сотнями повешенных, что погибли по поведению этого учтивого человека:

- В чем виноват? В сотнях безвинно казнённых! - рыцарь начал заводиться.

- Сотнях? Это в миллионной-то стране? Безвинно - это как? - Король нахмурил брови. Его улыбка стала похожа на оскал дикого зверя. - Нет, молодой человек, тут вы ошибаетесь. Я был очень мягким и сейчас об этом очень жалею. Сотни, говорите, казнённых? Их должны были быть тысячи. Вот, правда. Ведь ничего не понимают. Ни о ком люди не думаю. Только страх! Только страх их исправит. Захватывая эту поганую башню, я надеялся что-то изменить, а лишь потерял друзей. Остался без единомышленников, а всем этим наплевать. Ты за кого пришел сражаться? За кого был готов умереть?

Элгмар опешил от тирады короля.

- За народ, - инстинктивно сорвалось с губ рыцаря.

- За народ? А кто кроме тебя будет думать про народ? Я с десяток графов-сволочей повесил и хоть бы что. Не боятся. Последнюю кроху у простого люда отберут. И все такие. Надо было каждого вздернуть и тех, кто придет на их место, тоже. Может быть, потом бы и задумался кто.

Образ казнённого отца всплыл в памяти Элгмара:

- Мой отец не был таким! И за что он отправился на плаху?

Король улыбнулся:

- А ты знал своего отца? Точно? Я даже не знаю твоего имени, но описать его смогу досконально. Добренький с тобой дядечка приезжал раз в пол года, а остальное время был жутко занят делами? Правильно говорю? В своем круге никто не видит подлецов. Вот любого спроси, сколько у него знакомых или друзей мерзавцев. Так не скажут же. Кажется, что все хорошие. И люди про себя так думают. Ну, повысил налог. Ну, повесил для острастки парочку говорливых крестьян - с кем не бывает. Ты про голод-то хоть слышал? Ты вообще знаешь, что у нас лет пять уже как неурожаи в стране. Простые люди мрут, как мухи, а вы всё варитесь в собственном котле, на турниры ездите. Ты недоедал в детстве?

Элгмар сжал зубы от злости. Король подошёл ближе, и не думая останавливаться:

- Так я и думал. Родился с серебряной ложкой в заднице и туда же - за народ он. Твой папочка этот самый народ и грабил, и за это его и казнили.

Рука Элгмара метнулась к клинку. Мерцающий меч прочертил прямую, пересекшую живот короля. Из черной сорочки монарха хлынули кровь и кишки.

- Заткнись! - Элгмар навис над свалившимся королем, занеся свой меч.

- Я-то замолчу. Сможешь ли ты заглушить правду и свою совесть? Ты всё поймёшь. Позже. Надеюсь, ты будешь умнее меня, - король лежал на полу схватившись за живот. Бурое пятно растекалась по полу, уже облизав ноги рыцаря. Глаза короля закрылись, а губы прошептали:

- Давай. Друзья ждут.

Меч покрытый вязью рун опустился вниз, оборвав жизнь монарха. Черная башня затихла. Горгульи окаменели, драконы остановили поток огня. У столицы появился новый Король.

***

Алые платки взмыли вверх, неодобрительно провожая регента. Элгмар хлопнул дверью, практически выбежав из зала лордов. В который уже раз знать отвергла его предложение. Очередной неурожай никак не повлияет на налоги. Седеющий не по возрасту регент рухнул в кресло и замер, глядя в окно. Дверь кабинета бесшумно отворилась впустив Фаргода.

Сын Фагмира возмужал за эти годы, став помощником друга его отца. Элгмар так ему и не сказал. Не смог. Рассеченное лицо друга так и стояло перед его глазами, навсегда скрыв правду. Заглушив совесть.

- Двенадцать - за, пятьдесят четыре - против. - Сухие цифры, слетевшие с уст юноши, с лёгкостью передавали реальное положение дел в стране. Он не захотел быть королем. Не захотел идти уже тысячекратно пройденной дорогой. Руины черной башни ознаменовали начало нового времени - времени без Королей. Всё стал решать зал лордов. Самые образованные, самые могущественные, самые "благородные" люди страны раз за разом отвергали любые инициативы Элгмара. Никто не думал о людях. Голод никого не интересовал. Налоги должны были идти.

- Я не могу так больше. Не могу. Эти крысы, эти трусы сидели и молчали, когда их товарищей жёг старый король, они и меня пересидят, - регент осушил стакан красного вина и посмотрел на помощника.

Фаргод молчал, покорно опустив взгляд в пол. Он словно верный пёс везде следовал за Элгмаром, беспрекословно исполняя приказы. Если бы он знал...

- Я не могу, не могу больше. Они не хотят и не позволят мне что-то изменить. Кто я? Очередной дурак, который думал что может что-то исправить? Над каждым же не встанешь. Каждого не научишь честно жить, - Элгмар замолчал устало опустив голову.

"Страх. Только страх их исправит."

- Что ты сказал? - регент посмотрел на Фаргода. Тот растерянно покачал головой:

- Я молчал, милорд.

"Страх. Только страх их исправит..."

"Надо было каждого вздернуть и тех, кто придет на их место, тоже... "

Слова промелькнули в разуме регента, и он вспомнил. Вспомнил их автора. Вспомнил старика с распоротым животом. Вспомнил пророка. Вспомнил своего предшественника.

Элгмар опустил голову, взяв бокал. Хрусталь, встретив стену, разлетелся тысячей осколков. Помощник не шелохнулся. Он будет верен до конца, как отец... А ведь таких было немало. Даже после стольких лет прозябания под гнетом честного голосования оставались люди, которые верили в Элгмара.

"Ты всё поймёшь. Позже. Надеюсь ты будешь умнее меня." - Шептали губы мертвеца в памяти регента, а его взгляд холодел.

- К завтрашнему заседанию ты должен будешь кое-что подготовить. Точнее, кое-кого. - Элгмар посмотрел на основание Башни королей, видневшиеся из окна его кабинета. - Собери проверенных людей - сотню мечей. Много и не нужно. Я не хочу больше слушать этих сволочей.

Помощник взметнул на Элгмара горящий взгляд. Губы Фаргода невольно растянулись в улыбке.

- Да, владыка! - выпалил юноша.

"Владыка..." - мелькнуло в голове регента.

- Как ты меня назвал? - Элгмар заставил помощника опустить взгляд в пол.

- Простите, милорд, если оскорбил вас...

- Нет, все нормально, - Элгмар кивнул, отпуская Фаргода. Помощник развернулся и уже собирался уйти, когда регент, посмотрев на башню, остановил его.

- Постой. Ещё одно... Нужно найти в архивах... У магов... Любые записи о строительстве башни. Я хочу ее восстановить...

- Да, владыка.

Помощник поклонился и умчался выполнять поручения, оставив Элгмара в одиночестве. Бывший регент смотрел на основание черной башни, которая уже начинала восстанавливаться в его воображении и вспоминал ночь в доме верховного мага прошлого короля. Элгмар хищно улыбнулся, вспомнив видение, которым поделился с ним маг.

Крики людей слились в них в один протяжный вой. Сотни костров коптили небо, отправляя на тот свет все новые и новые жертвы. Люди сгорали, словно лучины, мольбами возносясь ввысь.

Тысячи в кандалах шли, славя своего повелителя. Славя Темного владыку.

- Значит, другого пути нет. - Элгмар встал, сняв со стены покрывшийся толстым слоем пыли меч. Лезвие легко выскользнуло из ножен. Последняя фраза - беззвучный шепот старика - наконец-то материализовалась в звуки. Вязь рун на клинке полыхала ослепительным огнем, а в голове Элгмара звучал голос покойного мага:

- Вижу... Темный владыка придёт...