LEGO Гарри Поттер и Тайная комната
Всё в пост не влезло, несколько сцен в комментариях
Всё в пост не влезло, несколько сцен в комментариях
Наверное, почти каждый, столкнувшийся в жизни с чем-то странным, плохо объяснимым, и пугающим, задавался вопросом: «Что это было?». Что коснулось его, жестоко и напрямую, или пусть легонько, походя, может, даже не заметив? Такие сомнения и догадки могут мучить всю жизнь, заставляя вновь и вновь переживать моменты, когда это «нечто» случилось. И чем больше проходит времени, тем сильнее обремененный аксиомами повседневности разум мучает другая мысль: «А было ли это вообще?».
Мне же куда проще. Я знаю: «это» не просто было. Это есть. И, скорее всего, существует и сейчас, пусть даже в виде непримечательного предмета. Последний раз я видел его три года назад. Держал в руках и даже приводил в действие. Оно точно существует.
Только от того не легче.
В тот суетный год я, блестяще окончив вуз по престижной специальности, обнаружил, что специальность эта слишком престижна, и желающих ей заниматься куда больше, чем вакансий. Перебиваясь случайными летними заработками, я не терял надежды устроиться туда, куда хочу. Но с каждым без толку обитым конторским порогом надежда становилась слабее, а с первыми холодами и оскудением скромных финансов и вовсе захирела.
Имея не очень кривые руки, я подрабатывал мелким ремонтом. Тут на меня и вышла дальняя родня — двоюродная сестра давно почившего отчима, которую я прежде видел пару-тройку раз.
Тетя Тоня — назову ее так — была корреспондентом регионального телеканала. Ее муж Степан работал оператором там же. Говорят, общая работа убивает брак. С этими двумя дело обстояло совершенно наоборот — оба души не чаяли в работе. Репортажи делали, как правило, в паре, и все свободное время посвящали поездкам по стране и за рубеж, а оставаясь в городе — гулянкам с коллегами и знакомыми. Детей у них не было — не знаю, причина это или следствие такой жизни. Оказалось, тетя получила долгожданный перевод в головной офис канала, что находился в далекой столице округа. Разумеется, ехала с мужем. В отсутствии близкой родни или друзей, которым могла доверять, они вспомнили о моем существовании и, вытащив на встречу, попросили «помочь с парой вещей».
Первой вещью был присмотр за их квартирой в течение двух месяцев, что супруги должны были провести на новом месте. Мне поручалось навещать апартаменты трижды в неделю, ухаживать за комнатными растениями и беречь коллекцию телезаписей, которую Степан насобирал за многие годы работы. Вторым делом, возникшим уже после моего рассказа о себе, стал ремонт в одной из комнат, за который мне пообещали неплохую оплату. «С этим не спеши, объем там небольшой», — говорила тетя Тоня. — «А про диплом не забывай! Как зацепимся в округе, постараюсь помочь и тебе. Здесь возможностей мало. Миллионник — другое дело!». На том и порешили.
Следующим утром меня привезли на квартиру, дал ключи и еще несколько инструкций по большей части параноидального характера, вроде «зашторивать на ночь окна» и «не общаться с бабкой из сорок пятой квартиры». Пообещав все исполнять, я помог супругам загрузить в такси сумки и, пожелав им доброго пути, отправился на текущий заказ.
С работы я возвращался измотанный и злой. Заказчик повздорил с нашим шефом и велел переделать половину готовой площади, не дав ни копейки. По итогу ссоры шеф тормознул работы и распустил бригаду по домам. Обидно.
Напарники жили неподалеку. Мне же предстояло тащиться дворами к остановке, а потом почти час ехать домой. По пути я зашел в магазинчик и, доставая перед кассой мелочь, нащупал в кармане что-то острое. Брелок в виде нашей городской телевышки, а на нем — ключи. Только теперь я вспомнил, что должен проверить тетину квартиру. Не хватало на ночь глядя!
Однако я сообразил, что далеко ходить не нужно — дом стоял почти напротив места сегодняшней работы. Вошел, разулся, обошел комнаты, задернул, как было сказано, шторы. Все было в порядке: вещи на местах, постель убрана, столы и тумбочки освобождены от хлама, будто квартира готова принять квартирантов. Когда я уже собрался уходить, в кухне уютно загудел холодильник. И сразу захотелось остаться. На последний автобус я вряд ли бы успел, а тратиться на такси очень не хотелось. Дома никто не ждет, снедь для ужина куплена. А из присматривающего за домом можно «переквалифицироваться» в охранника.
Нехитрый ужин вскоре был готов, телевизор включен, диван превращен в спальное место. Весь вечер я ругал идиота-заказчика, подлых работодателей, отправлявших меня восвояси, обманщиков-преподов и декана, суливших по окончании вуза золотые горы, себя за неправильный выбор профессии, телевизор за тупые программы и рекламу. И тут, бестолково бродя взглядом по комнате, увидел набитый яркими квадратиками стеллаж.
Телевидение должно удивлять, развлекать и привязывать публику ради роста рейтингов и доходов. Каждый канал ухищряется по-своему, но во мне эти ужимки особого отклика не вызывали. Выступления неизвестных ранее талантов из народа, бесконечные грязные распри давно известных талантов из столиц, шоу и сериалы. Тут бы свой сериал прожить как-нибудь… Коллекция должна быть интереснее — искушенные телекухней люди вряд ли будут собирать всякую шелуху. Не успев додумать эту мысль, я отпер стеклянные дверцы.
На полках теснилось несколько сот ДВД-дисков, снабженных фломастерными надписями на кармашках или верхней плоскости. Короткие слова, аббревиатуры, номера. Иногда — просто даты. По ним контента нельзя было понять даже приблизительно. Любопытно.
Про то, что диски трогать нельзя, мне не сказали. Сказали — беречь. Если я ознакомлюсь с ними, то ничего не нарушу, ведь так? Да и вряд ли в красующемся на видном месте собрании было что-то, не предназначенное для чужих глаз. Тем более, ДВД-проигрыватель тут, рядом, подмигивает зеленым глазком, усевшись на спину телевизора. В то время интернет в регионах только расцветал, и эти плоские приборы с мягко шуршащей утробой встречались во многих домах. Немного помявшись, я прошелся пальцем по полке, помеченной словом «Область» и, включив проигрыватель, запустил первый попавшийся диск. Уселся на диван.
Это оказались записи рабочих материалов с разных мероприятий, проводившихся в моем городе в последние годы. Вот парад к 9 мая, снятый с балкона выходящего на площадь здания — как я понял, рядом с мэрией. Отдельные отрывки интервью ветеранов. Денек серый, с ветром. Я даже вспомнил, когда это было. Дальше шла запись экскурсии по краеведческому музею, где принимали каких-то иностранных профессоров. Экскурсовод вяло рассказывал об основании города, иностранцы кивали и бухтели на английском, приятная девушка грубовато переводила. Во всех попеременно тыкали брусками и лохматыми шарами микрофонов.
После были совсем скучные интервью с работниками канала тети Тони, которые я, зевая, прокрутил на максимальной скорости, и тут записи кончились. Бережно вернув диск на место, я отправился спать, строя планы новой подработки.
С утра отрапортовал тете, что в квартире все спокойно, и вежливо поинтересовался, нельзя ли мне периодически здесь оставаться. Тетя не возражала, наказав только «никого в дом не приводить». Условились созваниваться каждый третий день и я, ободренный таким началом дня, прошелся по телефонным номерам из найденных в газетах объявлений о вакансиях. Увы, ничего хорошего за день не наклюнулось, а в довершение всего шеф позвонил и сказал, что бригада не будет работать на время улаживания проблем с треклятым заказчиком. Это значило всю будущую неделю.
В те дни меня одолели угрюмость и враждебность к окружающим на улицах, сменявшаяся глухой подавленностью, одолевавшей в квартире. Поиски работы не радовали. Начался октябрь, с неба сочились разреженные тонкие лучи, по утрам было промозгло — отопления еще не дали. Все живое скукожилось. Время застыло. Не хотелось ничего. Жил я «на автомате», одиноко трапезничая, бесплодно вызванивая номера из объявлений и поливая цветы — все это в тоскливой апатии. Может, и сама квартира влияла на меня своей атмосферой. Таким особенным, спрессованным уютом, немного давящим на мозг.
Комнаты старой хрущевки выходили окнами на обе стороны дома. В одной части было почти темно от густых, даже после отмирания листвы, деревьев во дворе и сараевидного, загроможденного всяким скарбом балкона, заслонявшего солнце даже в полдень. А в другой всегда царил болезненный бледный свет. За окном той комнаты лежало пустынное шоссе, за ним раскинулись бурые пустыри с рядами гаражей и руины давно заброшенной шахты, а дальше, до самого блеклого неба — серо-желтая дикая степь. Удивительно сильное чувство потерянности и собственной незначительности щекотало грудь, когда я, вглядываясь в неуютную даль, осознавал, что тетин дом — крайнее в городе жилье.
Густая листва высоких деревьев глушила звуки оживленного двора, делая их далекими, словно я жил наверху небоскреба, но ветви часто постукивали в балконные стекла. Толстые стены и перекрытия надежно скрывали большинство шумов из соседних квартир, создавая впечатление, что я тут вообще один. Только изредка громкая музыка чьего-нибудь праздника наполняла густой воздух комнат негромкими волнами странных, искаженных до небывалости ритмов. А еще здесь были старые полы, что мне и требовалось починить — не скрипучие, но тихо, скромно щелкающие и ухающие в самых разных местах, словно дом дышал.
В другой ситуации я и не заходил бы в эту смурную квартиру помимо графика, но проявившаяся во мне нелюбовь к людям делала свое. И еще кое-что. Та самая коллекция. Она, как улучшенный Пандорин ящик, заняла все свободное время, захватив мое внимание и спасая от скуки. Об обычном телевидении я и позабыл. С утра до позднего вечера я неспешно путешествовал от стеллажа к проигрывателю, а оттуда — к дивану. Меня увлекло содержимое, я стал всерьез его исследовать. Точнее, пытаться понять принцип классификации и оснований для ценности той или иной записи.
Тешило меня и ощущение причастности к тайне — кто еще в нашем городе имел допуск к таким необычным вещам? Я кайфовал, глядя редкие фильмы с кривыми, явно сделанными «на коленке» субтитрами, смешные и не очень куски новостных репортажей, необычные рекламные ролики и полные версии кинохроник, чьи фрагменты мелькают по ТВ.
Кое-что было милым, что-то — смешным, некоторые диски вызывали скуку и недоумение — что в этом особенного? Видимо, для профессионалов во всех записях имелись какие-то редкостные нюансы или огрехи. Вроде опечаток на редких марках, по которым сходят с ума филателисты. Ну и ладно. В чужой монастырь, как говорится…
Позабавила матернувшаяся на косо держащего камеру оператора девушка в образе Мальвины, ведущая какое-то старое детское шоу. А еще — знакомый мне с детства уже не работающий диктор областных новостей дядя Жора, лупивший ботинком крысу, напугавшую его напарницу, и метавшуюся по студии взад-вперед. Не так веселила репетиция встречи губернатора. Обрюзглый седой мужик так орал на задерганных ребят, сделавших неверное танцевальное движение, что хотелось врезать ему по уху. Заметив, что его снимают, чинуша испуганно замахал руками.
Самым неприятным была рваная, косая съемка большой аварии со снегом, промятым красными ямками, а местами просто залитым алыми струями. На дальнем плане кадра санитары упаковывали несколько тел в мешки.
Закончив отечественные ролики, я приступил к полке с иностранными. Было разнообразнее, но тоже без особых изысков — плохого качества записи азиатских передач, чьи герои выполняли то глупые, то откровенно изуверские задания, странного содержания рекламы всякой всячины, смешные моменты, снятые во время прямых эфиров, малоизвестные трансляции соревнований по боксу и боям без правил. Раз я на целый вечер залип на просмотре отрывков африканских телепередач. Оказывается, они есть.
Прошел месяц. У тети и ее мужа дела шли хорошо. Я тоже приободрился и уже прикидывал, с чего начну ремонт. Большая часть коллекции была бегло просмотрена. Не сказать, чтобы диски меня разочаровали, просто от подборки такого рода я ожидал большего. Перебирая как-то цветные кармашки в поисках намекающего на контент названия, я натолкнулся на читаемую, но оттого не более ясную надпись «ВИДИМ».
Может, и не так. Диск, как и сам кармашек, был потрепан, стар и покрыт бурыми точками вроде капелек засохшей грязи. Фломастер, сделавший надпись, имел такой же цвет. Некоторые точки будто составляли часть надписи. Опять аббревиатура? Может, тогда. правильнее В и Д.И.М? Или ВИД и М? Ладно, посмотрим — может, поймем.
Диск привычно зашуршал, но экран остался черным. Я даже подумал, что носитель неисправен, но мотать не стал. Чернота не менялась. Минуты две я, как дурак, пялился в телевизор, и чем дольше эта темная пауза тянулась, тем больше я был заинтригован.
И тут в полнейшей тишине и темноте резко открылась пара человеческих глаз.
Я чуть подпрыгнул на диване, несмотря на то, что таких эффектов не боюсь, а за окном было светло. Видимо, организм реагирует на перемены ситуации раньше осмысления. Физиология. Ничего страшного на экране не было — глаза и глаза. Редкого желтого оттенка, явно живые, а не нарисованные. Подумалось, что женские. Заиграла тихая грустная мелодия — не знаю, с чем ее сравнить. Ближе, думаю, к этномузыке, но какой страны — не скажу. Спустя где-то полминуты глаза снова исчезли в черноте.
Музыка чуть стихла, на ее фоне зазвучал мягкий, приятный мужской голос. Языка я не понимал. Из тьмы проявилось фото крепкого, нестарого мужчины в стильном деловом костюме. Темные волосы с пробором, смуглая кожа, ясные и добрые глаза. Под портретом пробежала короткая надпись латинскими буквами и несколько… наверное цифр, написанных непонятным шрифтом. Я не мог отделаться от впечатления сходства этих кадров с давней печальной заставкой одного телеканала, сообщавшего о смерти его основателя. И музыка, и торжественно-печальный тон диктора указывали на явное — это траурный ролик.
Портрет сменился на новый вид — показанный с большой высоты красивый город. Башнеподобные светлые дома с укутанными в яркую зелень проспектами и дворами, а на горизонте — невысокое синеющее взгорье. Это с равным успехом мог быть Каракас или Ашхабад. Темп речи нарастал. Я пытался уловить повторы, чтобы узнать название страны или имя того человека — видимо, важного политика, а скорее всего — главы государства. В коротких сюжетах видеоряда человек управлял огромным трактором, едущим по бескрайнему зеленому полю, обращался к толпе разномастно одетых слушателей, стоя на опушке леса, улыбался с трибуны экипажам проезжающих по плацу полосатых танков. Присмотревшись, я понял, что это не танки, а пожарные или спасательные машины. Вместо башен на них стояли брандспойты, спереди крепились бульдозерные ножи.
А диктор все говорил. Вот безвестный монарх или президент жмет руки старикам в украшенных медалями пиджаках. Потом произносит речь на открытии огромного ажурного моста через реку с темными быстрыми водами, заполненную яркими катерами. На берегах белеют снега, но лидер одет в тот же костюм. А вот, наклонившись, гладит по голове детей, несущих в руках по три цветка, похожих на хризантемы…
Иногда казалось, что в потоке незнакомой речи повторяется одно слово — «Видим, видим», — напряженно говорили за кадром, с ударением на второй слог. Хотя, может, это просто был поиск зацепки в чужеродном потоке звуков. Надписи больше не появлялись, и я по-прежнему не знал, где и когда сделана запись. Это должно было напрячь и даже насторожить, но я скорее был поглощен странным зрелищем, чем встревожен.
Все это длилось недолго, но мне показалось вечностью. Сцены жизни неведомого деятеля снова оборвались черным фоном, но в центре экрана быстро появился потрет. На этот раз герой записи смотрел на меня почти анфас. Улыбка обнажала мелкие белые зубы. Как только изображение появилось, пришел и звук — новый и нешуточно меня испугавший. Тяжко задышали, а потом вразнобой заплакали женщины, перемежая горькие рыдания тоскливым, почти животным воем. Плач отдавался гулким, как тоннеле, эхом. Помните плач жен басмача Абдуллы из «Белого солнца пустыни»? Здесь женщин было много, гораздо больше. Целый хор плакальщиц. Ничего особенного в этом, по сути, нет, но представьте меня, одиноко торчащего в полутемной комнате перед гипнотизирующим экраном, показывающим странную и невеселую хронику жизни человека, которого больше нет… В последнем я был уверен. Безвестного мужика оплакивала вся его страна.
Когда плач усилился, портрет начал плавно приближаться. Плакальщицы уже почти орали, будто живьем раздираемые на куски. Вой и визг наполнили квартиру, а белозубое лицо все росло, пока не начало рассеиваться, распадаясь на точки, как под матричным принтером. Когда разваливающиеся на ходу глаза мертвеца заглянули на меня, скрючившегося на диване, плач окончательно сорвался в единый истошный крик с сотней тонов и, все нарастая, пронзил мои уши, заполняя череп и больно резонируя в горле.
Тьма пошла пузырями, распалась на слои и клочья, и я вдруг обнаружил себя забившимся под бок дивана, слепо тычущим пульт, который никак не останавливал маленький экранный ад. Почудилось, что ставшее кошмарным лицо сейчас раздавит меня, но нужная кнопка уже была нажата, и на экране осталась лишь жирная строка меню с той же уродливой надписью «видим», на латинице.
Источник: mrakopedia
Предыдущие главы истории о Тиме:
ПраотецИ снова дорога: мерный гул двигателя, серое полотно трассы впереди, мои руки на руле, правая нога на педали газа, а лобовое стекло сплошь залеплено раздавленными букашками.
Тезка, одиннадцатилетний худенький пацан, копошился на соседнем сидении, что-то химичил с трубками, которыми я сливал бензин с других тачек. Когда он достал самодельный ножик из деревянных ножен на поясе и начал обрезать трубки, я было забеспокоился, но затем махнул рукой: Ремесленник не должен испортить мое “оборудование”.
И впрямь – не испортил, а проапгрейдил. Сделал мудреную штуку из двух трубок, втиснутых через притертую пробку в полуторалитровую баклажку. С ее помощью можно было слить бенз без риска его наглотаться. Пару часов назад я и наглотался, когда заправлялся; Тимка, естественно, это заметил.
– Классно, – оценил я, когда мы остановились и опробовали эту новую приблуду. Втягиваешь воздух через трубку, а бенз стекает в баклажку, а не в твой рот. Правда, можно надышаться испарениями, но это лучше, чем хлебнуть. – Что еще умеешь?
Тимка зарумянился, замялся. Стянул перчатки и сунул их в мешочек на поясе. Пожал плечами.
– Не знаю... Я не Мастер, но кое-что умею. А что надо сделать?
Я пошарил вокруг глазами. Ничего подходящего для того, чтобы заценить способности Ремесленника, поблизости не нашлось. Мы остановились на трассе в чистом поле, далеко вдали виднелся лес и поблескивала огромная река. По синему небу плыли “многоэтажные” кучевые облака. Я заглянул в автодом, достал Расписную Биту, которая внезапно стала Оружием Палача.
– Да вот, сделай рукоять, чтобы в ладони не скользила.
Тимка оживился, вытащил из рюкзака тонкую веревку и принялся обматывать ее вокруг рукояти биты. Я сунул “высасыватель бензина” в салон, обошел машину и запрыгнул за руль. Тимка, не отвлекаясь от дела, уселся рядом. Мы поехали, а я подумал:
“Полезный пацан этот Ремесленник. Умеет строить... А не только ломать, как я”.
К вечеру слева от дороги неожиданно появилось море.
Я пропустил этот момент – много часов таращился на дорогу, глаз замылился. Тимка, который закемарил, шумно вздохнул, вытянулся на сидении, глядя куда-то налево. Я повернул голову – и обомлел.
За полосой земли до самого горизонта простиралась водная гладь. Лучи заходящего солнца разбивались на мириады искр на мелких волнах – в диапазоне от цвета расплавленного червонного золота до ослепительно-белого сияния.
– Море! – воскликнул Тимка.
А у меня перехватило дыхание. Не смог выдавить ни слова.
Вот и прибыли. Наконец-то. Долгое путешествие на юг закончено.
Было радостно и страшно. Что дальше?
И где Матерь Кира со своим выводком? Почему я ее не чувствую?
Когда дорога вплотную приблизилась к берегу, я затормозил, и мы выбрались из машины. Берег был пустынен, дул легкий ветер, воздух теплый, почти жаркий и влажный. В нескольких километрах к западу от нас среди деревьев белели дома и здания. Судя по всему, всякие санатории и зоны отдыха. Там берег был покатый и превращался в удобный пляж. А здесь, где мы остановились, был крутой и высокий глинистый обрыв, под которым тянулась широкая полоса каменистого берега.
Раскаленный красноватый диск солнца коснулся краешком моря и принялся в него погружаться.
– Искупаемся? – предложил я.
– Да! – восторженно завопил тезка.
Мы слезли с обрыва по размытой водой расщелине, разделись догола и, пробежав по колючим камням, нырнули в прохладную воду. Уже через несколько секунд вода показалась теплой. Легкая волна то поднимала, то опускала, тело потеряло вес, и из головы вылетели все тревоги...
– Завтра надо будет порыбачить! – сказал я, едва шевеля конечностями, чтобы держаться на плаву в соленой воде. – Крючки небось большие понадобятся!
– Не знаю! – радостно отозвался Тимка. – Я рыбачить не умею! У меня никогда не клюет. Я же не Охотник.
Я удивился:
– Охотник еще и рыбачит?
– Ну да. Охотник добывает еду. И зверя бьет, и рыбу ловит.
Я промычал что-то невразумительное, а сам подумал: не зря ли вырвал Тимку из Общины? Вдруг он не сумеет жить отдельно, даже с моей корявой помощью? Он ведь узкоспециализирован, как муравей.
Долго эта мысль не продержалась – уж слишком хорошо было бултыхаться в море, нагретом за длинный солнечный день. Будто сливаешься с ним. Рядом с морем все кажется мелочью. Море всегда меняется, но никогда не перестает быть собой.
Мы заночевали в автодоме, на двух койках в “спальном” отсеке в задней части машины. Мне было хорошо и не одиноко. Даже весело. Тимка не слишком разговорчивый, но и не немой, как Влада. Наверное, думал я засыпая, привяжусь к нему так же, как привязался к Зрячей. Любопытно, к Владе я прикипел, потому что больше никого не было рядом? Не было, так сказать, конкуренции?
Не придя ни к какому выводу, я заснул.
***
Приснилось, что я проснулся утром и увидел возле автодома припаркованные автобус и пикап. Вокруг полно народа, а среди них – Матерь Кира и Влада с Котейкой. Влада полностью поправилась и очень рада меня видеть. А я – ее.
Но потом я проснулся по-настоящему, а за окнами никого. Только море, равнина и ветер.
Настроение испортилось.
Я хмуро принялся умываться в тесной душевой кабинке. Тимка тоже проснулся и с настороженным ожиданием поглядел на меня, когда я вернулся в “спальню”. Видно, почуял мое хреновое настроение.
– Поедем вдоль берега, – заявил я после завтрака. – Я должен тут кое-кого встретить...
Поехали вдоль берега в сторону населенного пункта и через десяток километров наткнулись на обширную зону отдыха с отличным пляжем, которого сперва не было видно из-за мыса. От волн пляж защищал длинный мол из огромных камней, многие из которых умельцы прошлого разрисовали граффити, у причала было много моторных лодок.
– Ты какой-то мрачный, – наконец осторожно отметил Тимка.
– Я должен встретить здесь знакомых, но их нет.
– Каких знакомых? Если Детей Земли, то мы их почуем! А если обычных, то... – Он задумался. – Надо бы радиопередатчик сделать. Тогда можно будет посылать сигналы.
– В моем городе был один тип, – сказал я. – После конца света он регулярно по вечерам выступал по радио. Рассказывал о своих теориях по поводу Трех Волн. Ни разу не угадал... Начинал передачу всегда дурацкими словами: “Еще не сдохли, Бродяги?” – Я улыбнулся сам себе. – Слушать его было приятно. Было ощущение, что еще не все потеряно. А потом у меня сломалось радио. Я его починил через несколько дней, но этот тип исчез. Наверное, уехал.
– Или сам сдох! – радостно подхватил Тимка.
Я покосился на спутника. Вздохнул:
– Или сдох. Сейчас сдохнуть – раз высморкаться.
Повинуясь неожиданному импульсу, я включил радио и покрутил колесико. Белый шум на всех волнах. Я выключил прибор.
– Ты катался на моторной лодке? – поинтересовался Тимка.
– На море – нет.
– Давай покатаемся?
“А почему, собственно, нет?” – подумалось мне. Мы приехали на юг. Дальше ехать вроде бы некуда. Не плыть же по морю еще дальше на юг? Торопиться некуда, времени сколько хочешь – надо ждать Киру, а она еще не прибыла. Дети Земли не опасны, а Бродяг мало, и они не объединяются. Остерегаться, очевидно, некого.
Разве что Падшего и его слуг вроде Даши...
Думать о них не было желания.
– Давай! – сказал я и осторожно надавил на педаль тормоза.
Мы остановились на узкой улочке приморского поселка, дома по обе стороны были переоборудованы в магазинчики, где продавались надувные матрасы, шезлонги, полотенца, воздушные змеи, удочки, крема от загара и прочая фигня в том же духе.
Я проверил на себе привычное вооружение: два ножа – большой и маленький, пистолет в наплечной кобуре. Повесил на шею автомат. Мы заглянули в несколько магазинов, я прихватил флакон крема от загара, Тимка нашел отличный набор инструментов.
Спустились по улице круто вниз, потом по цементной лестнице на пляж с грибочками зонтов – многих из них были повалены, – перевернутыми и сломанными от зимних ветров шезлонгами и разных хламом. Несколько лодок было потоплено – под слоем прозрачной воды белели их обтекаемые корпуса. В мелкий гравий вросли гидроскутеры.
Я наклонился, зачерпнул мелкую гальку, присмотрелся. Среди камушков было много ракушек.
Тимка пробежался вдоль всего причала и нашел целый катер с запасом топлива – кажется, это был дизель. Катер даже имел название, написанное синей краской вдоль обоих бортов – “Поиск”. Кто-то, наверное, бывший хозяин, заботливо накрыл его брезентом, поэтому дожди и штормы не залили его водой. Аккумулятор, понятное дело, давно испустил дух, но мотор можно было завести вручную. Пока Тимка сосредоточенно решал эту проблему, нацепив рабочие перчатки и пользуясь новоприобретенными инструментами, я взялся снимать брезент и очищать сидения от грязи и пыли. Затем, чувствуя себя старым предусмотрительным пердуном, намазался кремом.
Ремесленник завел-таки двигатель – не с первого раза, но завел. Я вручил ему крем и уселся за руль.
Управлять судном оказалось сложнее, чем автомобилем. Катер постоянно несло куда-то не туда, а резко затормозить на воде нельзя. Все же я справился, и через несколько минут мы неслись на волнах вдоль берега.
Тимка заорал и засвистел от восторга, от скорости, волн и морского ветра, бьющего в лицо. Я тоже поддался настроению и, забыв об осторожности, вывернул прямо в открытое море.
Берег превратился в узкую пеструю полоску, прежде чем я остановился. Волна здесь была намного сильнее, катер болтался вверх-вниз, и я порадовался, что у нас нет морской болезни. Мы молчали и смотрели на бесконечное пространство вокруг, залитое солнечным светом.
Я прищурился, глядя на берег. Слева раскинулся город. Над его правой оконечностью поднималась белая струйка дыма.
Тело сразу напряглось, а пальцы потянулись к автомату, лежащему на сидении рядом. Я на секунду прикрыл глаза, вслушиваясь в собственные ощущения: нет, это не Матерь Кира. И не Дети Земли.
Это кто-то чужой.
***
Назад плыли – точнее, шли, по воде ведь ходят, а не плывут, – без криков и свиста. Мотор, казалось, гудел так, что все черноморское побережье слышит. Когда до берега оставалось совсем немного, глазастый Тимка заприметил в небе черную точку – дрон.
Итак, за нами уже наблюдали. Шустрые, однако... Кто это? Кто-то вроде Бори, который запускал дроны над электростанцией? Он еще говорил, что рощи Ушедших блокируют радиосигнал... Жаль, здесь нет рощ Полипов, нас бы не засекли...
Как только катер довольно чувствительно ударился левым бортом о бетонную набережную, обшитую, впрочем, старыми автомобильными покрышками, мы выскочили на твердую землю и бросились бегом к автодому. Дрон жужжал где-то наверху. Я надеялся, что это не боевой беспилотник, который может жахнуть нам по башке.
Добежали до автодома. К тому времени дрон куда-то пропал.
– Уедем отсюда, да? – запыхавшись, спросил Тимка. Востроносое лицо блестело от намазанного впопыхах крема.
Я заколебался. Уедем – а куда? Мы на месте, ждем Киру. Куда бежать? Зачем? От кого? Отныне здесь наша новая родина.
Долго раздумывать мне не дали. Выше по улице заурчал двигатель, и из-за поворота появился угловатый, камуфляжного цвета джип. Вроде бы “Вранглер”. Джип затормозил позади автодома, но не впритык – так, как если бы эти люди захотели ограничить нам маневр. Из джипа одновременно с разных сторон вылезли двое: высокий чугуномордый тип в военной форме без погон и прочих отличительных знаков и пухлый розовощекий парнишка, тоже в военной форме, тоже без погон, но форма эта ему явно не шла. Я про себя назвал чугунного Рико, по имени пингвина из Мадагаскара, а пухляша – Рядовым.
Кстати, Рико был вооружен автоматом “Вал”, а у Рядового на поясе висела кобура с пистолетом.
Впрочем, никто в нас не целился.
– Дмитрий, – представился Рико, сделав неловкое движение, будто хотел отдать честь. – Назовите себя, пожалуйста.
– Тим, – представился я, демонстративно положив одну руку на свой автомат. – И... э-э-э... Тим.
Рико выпучил глаза и еще пуще стал походить на придурковатого пингвина. Наверное, решил, что над ним издеваются.
– Мы тезки, – уточнил я поспешно.
Рико кивнул и отчеканил:
– Эта территория находится в зоне контроля Базы.
– Какой Базы? Военной? Какая-то организация осталась с прежнего мира?
– Наша База – последняя на Земле, судя по всему, – мрачно сообщил Рико. – Прошу вас проследовать за нами для разговора с нашим главным.
Мы с Тимкой переглянулись. Я не чуял в этих мадагаскарских пингвинах Детей Земли или Отцов Общин. Обычные Бродяги. Но кто ухитрился объединить Бродяг, которые сроду не объединялись? Сколько их на Базе? Кроме этих двух, явно есть еще.
– Скажите, – все же спросил я, – а вы обычные люди? Без сверхспособностей?
Рико заметно напрягся, хотя и пытался сохранить чугунное выражение хлеборезки.
– Мы обычные люди, – ответил он. – Но вооруженные и сплоченные. И мы заинтересованы принимать в свои ряды таких же, как мы.
Значит, произошло чудо и Бродяги скооперировались. Итак, что делать? Попробовать уйти мирно? Отпустят ли? Не начинать же перестрелку – этих двоих могут прикрывать свои поблизости. Поможет ли в этой стычке моя заколдованная Расписная Бита? Или она только на Падшего должна подействовать?
– А вы? – в свою очередь полюбопытствовал Рико-Дмитрий. – Обычные?
Я недолго раздумывал с ответом. Вроде бы понятно, что представляют из себя эти двое с неведомой Базы, раз так напрягаются при вопросе о сверхъестественных способностях. Мне выпало пообщаться с одним таким человеком, который ненавидит тех, кто не похож на него. При воспоминании о Яне у меня начинало болеть горло...
– Да, – твердо ответил я. – Простые Бродяги.
– Бродяги? – удивился Рико невесть от чего.
– Ну, те, кто выжил после Дня Икс. И при этом не обрел всякую паранормальщину.
Вдруг Рико расслабился, даже заулыбался – хотя впечатление было такое, словно заулыбался сливной бачок в туалете.
– Хорошо... Отлично. Бродягам наши двери всегда открыты. Приглашаем вас в гости.
– Мы пленники? – все же решил я уточнить. – Если мы откажемся, вы будете нас принуждать?
– Нет, ни в коем случае. Но в таком случае мы попросим вас покинуть нашу территорию. Мы ведь не знаем, кто вы такие и чего хотите.
– Ладно. Показывайте дорогу. Мы поедем за вами.
Никаких претензий по поводу моего предложения – дескать, вы поедете на нашей машине, а не на своей – не возникло. Рико и Рядовой, который ни разу не открыл рта, а только мялся и неловко улыбался, сели в машину, развернулись. Я запрыгнул за руль, Тимка – на свое место.
Минут пятнадцать мы лавировали по тесным улочкам южного городка вслед за внедорожником. Наконец дорога уперлась в мощные стальные противотаранные ворота, расположенные углом, с колючей проволокой наверху. Судя по грубо забитым в асфальт бетонным столбам, ворота установили здесь недавно. Высокую ограду – повыше, чем в противочумной станции – соорудили из разномастных цементных и металлических фрагментов.
Рико вылез из машины, поговорил с кем-то по другую сторону ворот. Ворота открылись, и мы с Тимкой увидели двух охранников в форме.
Мда, действительно военная база! И уже четыре Бродяги!
Вслед за джипом мы медленно проехали на территории Базы под пристальными взглядами охранников. И тут выяснилось, что “территория” раньше принадлежала зоне отдыха, так называемому “ресорту” – это слово было кое-где написано.
Удобные и аккуратные домишки с открытыми верандами, пустые бассейны, лежаки, чудом выжившие цветники и тенистые аллеи.
Территория довольно обширная, тянущаяся до самого моря, и вся огороженная высоким самодельным забором, который ужасно портил пейзаж. Рядом с воротами торчала сторожевая вышка, на которой маячила человеческая фигура. Вероятно, этот впередсмотрящий и спалил нас на море, а потом запустил дрон.
У каждого домика выстроились темные и блестящие прямоугольные модули солнечных батарей. Что ж, здесь юг, солнца много, глупо не воспользоваться дармовой энергией...
Итак, сколько тут человек?
Рико, Рядовой, два охранника, тип на вышке – уже пятеро. Есть еще их главный. Вряд ли он – один из охранников.
Кем бы ни был главный, человек это определенно экстраординарный, раз сумел собрать и дисциплинировать столько мужиков в одном месте.
Едва я подумал, что тут одни мужики, как из одного из домика вразвалку вышла бабулька в переднике и с ведром. Мельком глянула на наш автодом и потопала к механической колонке, которую явно забили недавно.
Джип впереди остановился, и я выключил двигатель.
– А если нас не выпустят? – шепотом спросил Тимка.
– Выпустят, – сказал я как можно уверенней. – Не похожи они на психов.
– А если они узнают, что мы не обычные Бродяги? – не отставал шкет.
– Не узнают, если болтать не будешь, – раздраженно буркнул я, и Тимка замолк.
Мы выбрались из машины. Я огляделся внимательнее. Домики, выстроившиеся вдоль длинного двора с бассейнами, все были разного цвета. Наш автодом стоял возле розового, без признаков жизни. Были еще синие, голубые, лазоревые, красные и желтые. Из окна желтого, откуда вышла бабка с ведром, торчала коленчатая труба буржуйки; из этой трубы вырывался белый дым, который мы заметили с моря. Кухня это у них, что ли?
Между этим домом и соседним, лазоревым, была аллея, ведущая на широкую площадку – кажется, бывшее футбольное поле. За полем земля уходила вниз, к пляжу. Но на пляж я не смотрел, внимание приковало то, что стояло на поле. Пара громоздких бронетранспортеров, штук пять бронеавтомобилей, еще что-то большое было накрыто брезентом. Что там? Реактивная система залпового огня?
Это с кем они воевать собрались?
Двое парней, в шортах и майках, копошились возле всего этого вооружения.
Вот тебе и новости!
Да это же настоящая военная база, переделанная из санатория! С такими пушками можно завоевать весь оставшийся мир. И откуда они понатаскали столько барахла?
Рико невнятно забормотал в рацию. Рацию зашипела в ответ.
– Придется оставить оружие.
Я разоружился полностью, ожидая, что меня начнут шмонать, но ничего подобного не произошло. Тимка отцепил от пояса свой крохотный самодельный ножик, лезвие которого, впрочем, было сделано из закаленной стали.
Рико показал на лазоревый домик, и мы пошли туда.
У входа нас встретил вышедший из домика человек – крепко сбитый, практически квадратный, с бородкой, в камуфляжных штанах и совершенно несерьезной гавайке. На военного он похож не был – причем вовсе не из-за аляпистой рубашки.
– Еще не сдохли, Бродяги? – рявкнул он.
У меня отвалилась челюсть.
***
– Вы – тот самый радиолюбитель? Вы вели передачу после Дня Икс три месяца!
Мужик самодовольно улыбнулся.
– Меня зовут Антон, и да, я – радиолюбитель. Значит, мы с одного города? Три месяца я только у себя дома выступал.
Я взволнованно сказал:
– От вас я узнал о Трех Волнах... В смысле, о том, что Волны называются Волнами... И Буйных называю Буйными, потому что вы их так прозвали... И Ушедших под Дьявольскую Музыку...
– И Оборотней, ага, – подхватил Антон.
– Я думал, что вы уехали. Или сдо... то есть умерли.
– Я уехал. Потом вел передачи по две-три недели в каждом крупном населенном пункте по пути сюда. Собирал Бродяг. Вот, собрал пару десятков и осел в этом благословенном месте.
Пару десятков? Надо же!
Понятно теперь, почему Рико расслабился при упоминании Бродяг. Это у них профессиональный жаргон; кто им владеет, тот входит в общество “своих”.
– Вы собирали Бродяг? А почему не сказали об этом в нашем городе?
Антон удивился:
– Как не сказал? Сказал. Может, ты пропустил передачи? Я об этом несколько вечеров подряд трезвонил перед своим уходом. И это... давай на ты, а? Меня напрягает это “выканье”.
– У меня радио сломалось, – сказал я. – Наверное, поэтому я и пропустил эту ва... твою передачу.
– Тогда ясно. Заходите, поговорим.
Встреча с этим человеком, которого я лично никогда не знал, но слушал его веселые передачи после конца света, сильно подняла настроение. Я уже не думал, что мы в плену. Я будто старого доброго друга встретил...
Вместе с Тимкой мы прошли за Антоном в прохладную гостиную с высокими, от пола до потолка, окнами. В гостиной было уютно и светло. В середине стоял Г-образный диван, перед ним – два журнальных столика и два кресла. У стены напротив окна на длинном столе были полуразобранные колонки, радио, микрофон и аккумулятор.
Антон показал нам на диван, а сам бухнулся в одно из кресел.
– Расскажите о себе, – сказал он.
И я рассказал, как поехал на юг и по дороге встретил Тимку. С тех пор мы вдвоем. С другими Бродягами подружиться не получилось. Планируем здесь обосноваться.
В подробности своего полного приключений путешествия я не вдавался. Ни слова не сказал и об Общинах, своей роли Палача, Падшем и Праотцах.
Антон внимательно выслушал, не перебивая. Когда я закруглился, а это случилось очень быстро, сказал, показав на мое лицо:
– Вижу, не так уж гладко ехал. Шрамы.
– Всякое было, – не стал я отпираться.
– С кем?
– С другими Бродягами.
– А Мурашей... то есть паранормов встречал? Тех, кто в общинах живут и на касты делятся?
Мы с Тимкой переглянулись.
– С ними проблем не было. Только с Бродягами.
Антон задумался, почесал бородку.
– Да, Бродяги – они такие... Точнее, мы такие. Плохо работаем в команде. Каждый тянет одеяло на себя, у каждого свои наполеоновские планы, свое ви́дение мире и своя философия. Все же мне удалось наскрести команду с более-менее похожими целями по жизни. С помощью радиопередач сплотил людей. Оказалось, многие время от времени включали радио в тачках, надеялись хоть что-нибудь услышать. Многие не ужились в нашей компании, ушли. Но в тех, кто остался, я уверен. Дело мы сделаем.
– Какое дело?
Антон искренне удивился:
– Как какое? Восстановление цивилизации, конечно!
Он выпрямился в кресле, замахал руками, как политик за трибуной на заседании.
– Для начала наберем большую хорошую команду. Начало уже положено. Потом связь надо восстановить по всей стране и за ее пределами, по всему миру. Уверен, есть и другие коллективы помимо нашего, но мы друг о друге просто-напросто не знаем. Я всюду, где побывал, оставил надписи на зданиях, билбордах, на асфальте краской, что еду на море и буду здесь создавать коллектив.
О как, подумал я. Ни разу не встретились эти его надписи. Не повезло. Хотя какая разница? Все равно я здесь. Получается, мы проделали один и тот же путь, только он времени зря не терял, тянул за собой Бродяг, консолидировал их, а я занимался всякой фигней. В основном, убийствами...
Интересно, он в курсе всей этой байды с Праотцами? Про Общины он знает...
Между тем Антон продолжал вещать голосом политика с трибуны:
– Команда у нас хорошая, есть военные, спецы по технике, ученый-биолог, врач. Оставайтесь, нам лишние руки и головы не помешают.
– Ученый? – оживился я. – Биолог?
– Ага. Георгий Маркович. Изучает Три Волны. А что?
– У меня есть лабораторный журнал... – начал я и рассказал об Ирине Леоновне и ее работе.
– Круто. Отдай журнал Марковичу, он у нас умный. Знаешь, Тим, я не слишком заинтересован сейчас в том, что случилось. Раньше был. Сейчас – не особо. Вирус это или не вирус – какая разница? Надо смотреть в будущее. И трезво оценивать настоящее. А в настоящем мы видим, что часть человечества пошла по какой-то кривой дорожке. Все эти Матушки да Батюшки, и прочие ребятишки... Я их называю Мурашами. Они как в муравейнике живут. Не уверен, что там, куда ведет их эволюция, будет шибко хорошо. Люди – существа свободные, а не мураши, раскиданные по кастам, во главе с самой главной Маткой.
Я осторожно сказал:
– У них вроде нет самой главной Матки.
– Если ты не встречал, это не значит, что нет, – отмахнулся Антон. – У них четкая иерархия, и это фактейший факт. Причем иерархия неестественная. Если ты в обычном человеческом обществе, допустим, инженер, то это не значит, что не сможешь переделаться во врача. А у них это в принципе невозможно. Родился Пахарем, Пахарем и помрешь. Никогда не станешь начальником – теми же Матушками.
Я не удержался, быстро зыркнул на Тимку. Пацан сидел молча, слушал. Ремесленнику никогда не стать Балагуром, получается? Или даже Мастером?
Продолжение в комментариях
– Я тот, кто казнил Падшего на Спиральном Кургане...
Голос звучит оглушительно громко, будто мне в уши засунули по громкоговорителю. Восьмилетний пацан передо мной расплывается, как мираж, качается туда-сюда, усмехаясь, лицо то растягивается в широченной ехидной улыбке, то вытягивается в неестественном удивлении, почти отчаянии.
– ...я тот... кто... казнил...
Мальчишка повторяет эти слова насмешливо и одновременно угрожающе. Мол, Падшего казнил и тебя казню, Палач!
Я хочу крикнуть: “Врешь ты, шкет! Салага зеленая! Я тебя спас из подземелья!” Но не могу раскрыть рта – губы слиплись намертво, как у Нео на допросе у агентов Матрицы. На меня опускается непроницаемая тьма. И тишина.
Прошло, как мне показалось, меньше минуты, и я очнулся в полутемном помещении на чем-то очень мягком. Понадобилось какое-то время, чтобы сообразить: помещение – это внутренность круглого шатра – или юрты – со стенами из войлока, а я возлежу на нескольких матрасах на полу и груде подушек под тонким пледом. Пол устелен разномастными коврами.
Сколько я здесь валяюсь? Очевидно, дольше минуты. Что-то подсказывало, что даже дольше суток.
Отравление ядовитыми газами в подземелье оказалось нешуточным и имело последствия. В теле поселилась отвратительная слабость. Я поднял руку – она мелко дрожала.
Немного вернулась память. Я вспомнил, как меня мутило, а мускулы сводило судорогой. Кто-то делал мне уколы. В голове роились видения и кошмары, неприятные и бессмысленные. Я то проваливался в беспамятство, но выныривал из него, чтобы поблевать желчью в тазик. А иногда и мимо. Кто-то меня придерживал...
Сейчас тошноты и головокружения не было. Лишь слабость. И то хорошо.
Возле меня торчал хромированный медицинский штатив с висящим на нем перевернутым флаконом. Из флакона прозрачная жидкость капала в трубку, которая оканчивалась иглой в моей локтевой вене. У моей постели почему-то лежала моя старая добрая бита, разрисованная Владой.
Зачем ее здесь положили?
В шатре, кроме меня, людей не оказалось. Я лежал, разглядывая его внутреннее убранство. У стен громоздились кучи одеял, мешки и складные походные стульчики. Уголок, где я прохлаждался, отгораживалась ширмой из цветастой ткани, но ширму сейчас отодвинули в сторону.
Я попытался приподняться, но мало что получилось. Слабость была просто колоссальная. Потянулся к бите, с усилием пододвинул ее к себе. Вероятно, тот, кто положил ее рядом, предлагал доверять ему: дескать, вот тебе бита, отбивайся, если на тебя кто-нибудь нападет. Пусть это буду даже я, твой спаситель...
Когда-то я читал первый роман о Тарзане Эдгара Берроуза. В нем Тарзан спас в джунглях Джейн Портер, принес в свое гнездо на деревьях и, чтобы она не боялась, что он ее изнасилует ночью, отдал нож. Джейн, конечно, на этот джентльменский жест купилась, не подумав, что если бы Тарзан захотел ее изнасиловать, он бы это сделал, несмотря ни на какие ножи. Мужику, скакавшему без трусов по лианам и запросто душившему голыми руками леопардов и горилл, какой-то ножик не помеха.
Быть на месте Джейн мне не улыбалось, потому что неизвестно, какой Тарзан явится. Кирилл, который говорил неслыханные вещи про десять тысяч лет и казнь Падшего? Или еще кто-то?
Появилась мысль, что меня бросили здесь одного навсегда, а биту оставили, чтобы я защищался от, например, Буйных, которые могут забрести сюда в любую минуту.
В обоих случаях идея с битой дурацкая. С нынешними силами я и спичку не подниму, не то что биту. Вот если бы положили заряженный пистолет, то смысла в этом поступке было бы больше.
Подтягивая биту, я задрал краешек ковра и увидел колоду карт – непривычно больших, с красочными картинками людей, королей, висельников, дьявола... Карты Таро! Что вообще происходит?
Я полежал еще полчаса или около того и ощутил, что слабость вроде бы отступает. Снова попытался принять сидячее положение – на этот раз успешно. Огляделся и присмотрелся к интерьеру повнимательнее при тусклом свете, сочащемся сквозь отверстие в центре куполообразного потолка.
За моим изголовьем, незаметная раньше, располагалась большая угловатая сумка синего цвета с красным крестом. Понятно: походная аптечка. Пахло в шатре лекарствами – я только сейчас это осознал. Запах больницы, от которого у любого нормального человека возникают неприятные эмоции, впрочем, перебивал гораздо более приятный аромат травы, цветов и, кажется, водоема.
Снаружи заговорили звонкими детскими голосами, и гипотеза, что меня бросили на произвол судьбы, отпала. Значит, все-таки Тарзан.
Вскоре он явился. И оказался, во-первых, женщиной, а во-вторых, знакомой мне Матерью, которая приезжала с Отцом и детишками на минивэне к роще Ушедших. Она зашла, отодвинув полог и наклонившись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Высокая смуглокожая дама с небрежно повязанной косынкой, из-под которой выбивались длинные темные волосы. На груди глубокий вырез, на шее висят разные яркие бусы и цепочки. Длинная, в пол, аляпистая юбка...
В облике Матери было что-то цыганское.
Даша, чуть не принесшая Владу и меня в жертву Падшему, тоже носила кучу бус и фенечек. И у нее была татуировка на шее в виде готических букв. У Матери тату я не заметил.
– Очнулся? – веселым, певучим голосом произнесла она. – Ну и прекрасно. Ты чуть не умер, кстати. Переборщил Вадхак с отравляющим веществом. Но, понимаешь, все должно быть честным в этом испытании. Это священная необходимость. Клятые мужские игры! Проходят века, а вы не меняетесь... Мне, как Матери, порой так жалко вас, мальчишек...
– Кто? – прохрипел я. Горло пересохло напрочь.
– В смысле, “кто”? – не поняла Матерь, подходя вплотную. Она мягко толкнула меня в грудь, и я повалился обратно на подушки. Взгляд ее черных глаз упал на карты Таро. – Ах, вот они где! А я их обыскалась.
Подняла колоду, небрежно сунула куда-то за декольте.
– Сидела тут почти сутки без сна, – сообщила она. – За тобой ухаживала. Раскладывала карты, пока ты лежал без сознания, гадала на тебя. Жаль, не знаю, когда ты родился... Только от дня Испытания в подземелье могла отталкиваться. Инициация – все ж таки второй день рождения! Ты, наверное, знак Земли, нет?
Пододвинула складной стульчик, села и вопросительно уставилась на меня.
– Кто... – снова выдавил я сипло.
– Кто я? Анфиса я. Матерь для Детей Земли. А ты Палач. Не забыл, поди? Амнезии нет?
– Я Тим... Кто... такой... Кирилл?
– А, ты о нем? Он сам тебе представится. Кстати, у него как раз таки есть признаки амнезии. Или старческого маразма, ха-ха! Он ведь намного старше, чем выглядит... душой, по крайней мере. Ты лежи, Тим, отдыхай пока. И не волнуйся ни о чем. Вот тебе вода в бутылке, если что. А вот горшок.
Я бы позадавал еще вопросы, но, пока собирался с силами, Анфиса ловко извлекла иглу из моей вены, заклеила лейкопластырем ранку и ушла.
Лежал, отдыхал и не волновался ни о чем я примерно час. Свет из дырки в потолке ослаб, стал красноватым, потом синеватым, вечерним. За тонкой войлочной стенкой вовсю звенели сверчки. Несколько раз я поднимал руки, смотрел на пальцы – не дрожат ли? Дрожь была почти незаметной. Однако крепко меня траванули, сволочи!
Наконец я сподобился попить воды без тошнотворных последствий и поднялся на ноги. Колени подгибались, меня шатало, но я взял биту и оперся о нее, как о трость. Побрел к выходу, отодвинул полог и, наклонившись, вышел в низкую дверь.
Изрядно стемнело, но светила растущая луна, бледные лучи озаряли темный берег огромной спокойной реки, а на водной глади пролегала лунная дорожка. Трава на берегу была по колено, к моему шатру вела протоптанная тропинка. Иногда в реке плескалась рыба – судя по звуку, немалых размеров.
Я постоял, вдыхая ароматный вечерний воздух. Прошел чуть в сторону, заглянул за шатер. Местность в противоположной от реки стороне слегка поднималась и сплошь заросла густым лесом. Не знаю, что это было – особый морской запах, ветерок, разлившаяся и почти неподвижная на вид река или шестое чувство, но я отчетливо ощущал близость моря. Оно где-то совсем рядом...
У входа в шатер в лунном сиянии поблескивали прямоугольные модули солнечных батарей. Ну да, электричества-то больше нет. К тонкой осине проволокой был привязан деревенский умывальник, под ним кто-то выкопал неглубокую ямку – чтобы вода не расплескивалась.
Вниз по течению плясали отсветы костра и слышались голоса – преимущественно детские.
Я прошел несколько метров в сторону костра по тропинке, вытоптанной в густой высокой траве. Кроме шатра-лазарета, в котором я очнулся, на берегу в лунном свете виднелось еще несколько шатров и небольших палаток. Я разглядел знакомый минивэн, за ним загон из длинных веток, за которым время от времени топали и тонко блеяли. Был тут и разборный душ с пластиковым баком наверху, и какой-то примитивный шалаш из веток и кусков брезента, и – подумать только! – мой родной автодом Adria Twin.
Костер горел за одним из шатров, но поблизости я не видел ни одного человека. Меня не охраняли.
Опираясь на биту, я доковылял до автодома. Открыл дверь, включил лампочку на “кухне”. Кажется, всё на месте. Однако автодом определенно обыскивали, раз достали биту. Все же непонятно, зачем мне ее принесли в лазарет? Чтобы я расколол парочку черепушек?
В спальне на незаправленной койке валялись мои любимые ножи: финка и стилет. И кобура вместе с заряженным пистолетом. Я тяжело опустился на койку, нацепил всю эту сбрую. Подумал и вышел, тихо прикрыв дверь.
Затем пошел к костру.
Вокруг огня на складных стульях сидели детишки, штук десять. Матерь тоже была здесь, сидела ко мне спиной и о чем-то весело разговаривала. Кирилла не видать... Дети смеялись, болтали, поджаривали на длинных палках на открытом огне что-то – не то маршмеллоу, не то мышей...
Пока я мялся поодаль от шумной компашки, не зная, как поступить, одна из девочек, лет тринадцати, поднялась, сморщившись от дыма, обошла костер и принялась выгонять мальчишку помладше, который стругал ножиком деревяшку.
– Эй, Тимка, брысь отсюда!
Я вздрогнул и с запозданием сообразил, что обращаются не ко мне, а к мальчишке.
– Чего? – заныл тезка.
– Там дымно. Не хочу под дымом сидеть.
– Я тоже не хочу!
Девочка, крепкая, упитанная, коротко подстриженная, уперла руки в боки.
– Ты – Ремесленник, – нравоучительным тоном, явно повторяя чьи-то слова, проговорила она, – низшая каста. А я – Балагур, высшая. Ты обязан мне уступать!
Тезка, востроносый и худенький, вопросительно посмотрел на Матерь. Та мягко сказала:
– Уступи Наташе место, Тима, ты же мужчина.
Тимка помрачнел, встал и ушел в темноту.
Наташа-Балагур сразу бухнулась на его стул и закричала вслед парнишке:
– Эй, ты куда поперся, обижака?
Анфиса-Матерь ее одернула:
– Оставь его. Он еще не привык, что вы не равны.
Я сделал шаг назад. Что за хрень? С чего это они не равны? Что за разговор о кастах?
Неожиданно Матерь обернулась и пристально посмотрела на меня... кажется, на меня. Вряд ли обычный человек способен разглядеть кого-то в потемках после того, как смотрел на огонь. Но Матерь – необычный человек. Она уже смотрела на меня так – когда я прятался за пригорком у рощи Ушедших, а вся эта орава приехала на минивэне совершать языческий обряд.
Она отвернулась, и я так и не понял, видела она меня или нет.
Если видела, то не стала приглашать к огню.
Меня здесь не держат.
Я повернулся и побрел назад, в свой шатер. Когда тебя не держат, и убегать нет смысла. Интересно и глупо устроен человек, подумал я. Одни противоречия...
Улегся на мягкое ложе. На прогулку ушли остатки сил.
Вскоре за стенами зашуршала трава, полог распахнулся, и вспыхнул свет фонаря. Зашла Матерь, шелестя длинной юбкой. Щелкнула чем-то, под потолком зажглась светодиодная лампа, которая питалась, очевидно, от аккумулятора, а аккумулятор заряжался целый день от солнечных панелей. Анфиса выключила фонарь, подошла и протянула ланч-бокс. Я сел, молча взял контейнер, открыл. Жидкий рис, почти суп, в нем плавают разваренные кусочки темного мяса неизвестного происхождения. Скорее всего, дичь.
Я достал из щели в стенке ланч-бокса пластиковую ложку и принялся торопливо поглощать еду. Оказывается, пробудился аппетит.
– Не спеши есть, – сказала Матерь своим певучим голосом. – И не спеши никуда бежать. Ты не в плену, а в гостях. Насильно здесь ни единую душеньку не держат. Переночуй, поговори с Кириллом, тогда и решишь, как дальше поступить.
– Не собирался я никуда бежать... – проворчал я.
– Вот и ладненько.
Она направилась к выходу, но в дверях остановилась. Улыбнулась:
– Все-таки ты, видимо, знак Огня, Тим. Чувствуется в тебе что-то огненное... Кстати, не забудь выключить свет на ночь: кровососы налетят – не выгонишь.
Ушла.
Я опустошил ланч-бокс, положил в него ложку и закрыл. Потянуло в сон. Я выключил свет, лег и мгновенно уснул.
Сны не снились. Давненько я так крепко не почивал. Закрыл глаза, открыл – уже утро и светло.
Повалявшись немного, встал, умылся у деревенского умывальника холодной водой. Отлил за деревом, не найдя сортира поблизости. Видимо, для пациентов лазарета для таких случаев служит горшок.
В лагере царила тишина, если не считать пения птиц и возни коз в загоне. Народ дрых. Да и рановато было, солнце толком не поднялось из-за леса, на траве поблескивала роса.
Приятно шумела река. Примерно в ее середине чернели пятнышки – утки.
Я выспался и был не прочь позавтракать. Комары вроде бы не беспокоили; чесалась лодыжка, но я не стал обращать особого внимания на такую мелочь. Слабость все еще чувствовалась, но по сравнению со вчерашним состоянием – никакого сравнения. Я сутки валялся в обмороке и, как говорится, не жрамши. Теперь организм требовал восполнить пробел. Итак, меня будут кормить?
Вернулся в шатер, не дождавшись никакого шевеления в лагере. После прохлады на берегу в шатре было тепло и уютно, несмотря на дыру в потолке.
Минут через пятнадцать я услышал шаги. В шатер вошли двое – Матерь Анфиса и Кирилл.
– Привет, Тим, – сказал шкет, усаживаясь на стул. – Я пришел рассказать тебе кое-что.
Голос был мальчишеский, но интонация и то, как он строил фразы, были неуловимо взрослыми.
– Что именно? – спросил я.
– О том, что такое Три Волны, кто такие Дети Земли и что должен делать Палач.
***
– В прежней жизни, – начал Кирилл, закрыв на несколько мгновений глаза, словно сказочник, – давным-давно, меня звали Вадхак.
Я сел на постель и оперся спиной о гору подушек. Матерь присела на матрас поблизости. Таким образом, Кирилл – или как его там? – возвышался над нами, сидя на стуле. Мы были как дети, слушающие рассказ старого дедушки.
– Это было очень, очень давно, и мне было столько же лет, сколько и тебе, Тим. Или чуть больше. Я работал подмастерьем в одной из... как бы это назвать... одной из молекулярных кузен столицы моей страны... Хм, я не помню ни одного названия... Лишь свое имя. Даже имя своей невесты не помню...
Он ненадолго задумался, снова прикрыв веки. Нельзя так притворяться, подумал я. Отчего-то была уверенность, что меня не разыгрывают; что Кирилл – точнее, Вадхак – говорит правду.
Оживленно встряла в монолог Матерь Анфиса:
– Это была Атлантида, прикинь, Тима? Или Лемурия...
У меня не было желания ничего прикидывать. Я ждал продолжения истории.
Кирилл открыл глаза и воззрился на Анфису.
– Это ваши названия, Матерь Анфиса, а не мои... то есть настоящие. Но неважно. Я был самым обычным парнем, собирался накопить на свадьбу и жениться на любимой девушке. А еще переехать ближе к морю, где застройка не такая плотная... Но грянули Три Волны, и моим планам не суждено было осуществиться.
Вероятно, выражение моего лица изменилось, поскольку Вадхак-Кирилл удовлетворенно кивнул.
– Да, именно так. Ничто не ново под Луной. Произошло почти то же самое: одни сошли с ума, другие превратились в растения, третьи стали по ночам перекидываться в страшил. А я остался тем, кем был. Из тех, кто, как и я, сохранил свою сущность, рожденных в любви, проявились со временем шесть каст Детей Земли: Балагуры, Певцы, Зрячие, Лозоходцы, Мастера, Заклинатели, Охотники, Ремесленники и Сеятели. Ну а Палач оказался неприкасаемым...
Я спросил:
– Ты Палач?
– Да. Как и ты. Одна из моих задач в эту эпоху – провести тебя через Испытание. Ты его успешно прошел в подземелье. Если бы не прошел, мир остался бы без Палача... Дети Земли – это зародыш новой цивилизации, призванной трудиться на земле. А Палач должен защищать их от опасности и расчищать путь. Что касается Трех Волн – то это защитный механизм, который срабатывает автоматически, когда человечество начинает стремиться ко злу, самоуничтожению, загрязнению природы, своего дома, бездумному уничтожению себе подобных и не только... Три Волны – это способ начать все сначала. Способ перезагрузить мир. Моя родина слишком заигралась с опасными энергиями в самых глубинах первовещества... Кажется, из-за нас случился Всемирный Потоп... Если бы вспомнить точно... И кажется, из-за взрыва нашей межпланетной станции погибла планета между Марсом и Юпитером... Зрячие – это инкарнации Праотцев, тех, кто когда-то уже пережил Три Волны и теперь восстал из мертвых, чтобы показать новым поколениям путь.
Я захлопал глазами, не успевая переваривать поступающую информацию. Защитный механизм? Межпланетная станция? Чего, блин?
В ушах зазвучали слова Матери Киры:
“Три Волны – это второй шанс человечества. Но пошел он не по плану. Лишнее доказательство, что долгосрочное планирование оборачивается всякой ерундой”.
– Три Волны запрограммированы в самом генетическом коде человека, – пояснила Анфиса. – Каждого человека. Когда окружающая среда наполнена опасными веществами, радиацией или еще чем-то, наши организмы это улавливают, и срабатывает программа. Через общечеловеческий эгрегор, надо полагать.
Я обратился к Кириллу:
– Я не понял... Ты жил десять тысяч лет назад... У вас была высокоразвитая цивилизация, даже более развитая, чем наша... И были Три Волны, которые ее разрушили... И были Праотцы, показавшие вам путь развития, который привел к новым Трем Волнам. Кто такие эти Праотцы, которые разрушают цивилизации, но не могут нормально показать путь?
– Это не их вина, – улыбнулся Кирилл. Он выражался не просто как взрослый, даже пожилой человек, а как профессор какой-то. Начитался литературы, что ли? Или впитал современный язык магическим образом? – Праотцы – это люди, пережившие предыдущие Три Волны. Бывшие Дети Земли, обретшие способность реинкарнировать в Зрячих спустя века. Мы не духи, вселившиеся в тела детей. Мы и есть те давно умершие люди, рожденные снова в новом теле в преддверии очередных Трех Волн. До конкретного момента наша память блокирована. Но механизм Трех Волн будет постепенно освобождать нашу память... Я до сих пор не все вспомнил и не уверен, что вспомню... Умирать и рождаться снова непросто. Часть тебя умирает навсегда. Когда умрет это тело, я умру насовсем, надо полагать. И если в далеком будущем снова грянут Три Волны, Праотцами на далеких поколений будут нынешние Дети Земли. Это как эстафета, понимаешь?
Я открыл рот, но не издал ни звука. Мозги кипели.
– Зрячие родились за несколько лет до Первой Волны, – сказала Анфиса. – То есть подготовка к перезагрузке, как я понимаю, происходит загодя.
– Мы не знаем, кто был самым первым Праотцем, – сказал Кирилл. – И кто создал этот механизм. Это случилось давно даже по меркам... хм... Атлантиды и Лемурии. – Он усмехнулся. – И не знаем, сколько раз по Земле уже прокатывались Три Волны. Возможно, самые первые Праотцы прибыли на Землю из космоса. А может, сами собой обрели великие, почти божественные силы.
Я поджал губы. Конспиролог Ян говорил о божках второго порядка. Этот укурыш был прав?
“Этих узкопрофильных богов еще считали родоначальниками человечества или праотцами...”
– Но у нас, рожденных вновь, почти нет никаких особых сверхсил, кроме памяти о былом... да и она дырявая. Наша основная задача – наставлять вас.
– Все Зрячие вспомнят, что они Праотцы... или Праматери? – спросил я, подумав о Владе. Любопытно, раньше Кирилл тоже не мог говорить, как Влада? Или был немычачим, как Толик? И заговорит ли Влада, когда вспомнит, кто она такая?
Что она мне скажет?
– Да. Таков алгоритм. Но его нарушил один древний – древний даже для меня. Падший. Отступивший от Первоначального Замысла. Он не рождается, как мы, лишь в эпоху Трех Волн. Он реинкарнирует постоянно, во все времена, словно гилгул – дух, неспособный обрести покой... И, возможно, незаметно управляет миром, направляя его к погибели, к самоуничтожению. Если бы не это порочное извращение Первоначального Замысла, все было бы иначе. Первая Волна превратила бы гневных людей, тревожных людей, людей с психическими проблемами и просто несчастных людей, невротиков, диктаторов, психопатов, коих неисчислимое количество, в мирных, добрых и отзывчивых.
– Буйные должны были стать Мирными?
Кирилл кивнул.
– Первая Волна погасила бы пламя ненависти и остановила все конфликты, все войны. Падший же превратил их в безумцев, которые отдали энергию для его возрождения. Вторая Волна повела бы добровольцев, которые были готовы своими телами восстановить уничтоженную биоту...
– Чего? – вырвалось у меня.
– Читал скандинавские саги? – спросила Анфиса. – В мифах викингов есть такой Имир. Первочеловек. Из его тела асы сделали мир. А в Древней Индии есть легенды о Пуруше, тоже первочеловеке, который дал жизнь не только людям, но и животным, и растениям, и даже неживой природе. Вероятно, это отголоски реальных событий.
– Но кто согласен из своих тел восстановить природу? – возмутился я, припомнив путешествие сквозь рощу Ушедших. Искаженные тела, сплющенные руки и ноги, кошмарные деревья, слепленные из голых людей – то ли живых, то ли нет...
– Ты удивишься, но очень многие, – сказал Кирилл так уверенно, что не возникало сомнений: он в это верит целиком и полностью. – Многие готовы отдать жизнь ради вселенной... и обрести жизнь вечную как часть природы.
– Мы все рано или поздно станем частью природы, – проворчал я.
Анфиса живо отреагировала:
– Вынужденно. А здесь – осознанный шаг. Сколько в старом мире было наркоманов, алкоголиков, токсикоманов и просто несчастных людей, которые не знают, зачем живут? Так называемая биомасса? У кого на бессознательном уровне плавает идея о самоубийстве? Кто смотрит с балкона десятого этажа, или с моста в реку, или задумчиво вертит в руках опасную бритву – но не решается на этот шаг? Кто чувствует пустоту в душе? Этим людям не хватало Смысла. Они хотели отдать миру что-то, но не знали, что. А Вторая Волна давала им эту возможность. Возможность сакрального жертвоприношения самого себя.
Когда Анфиса упомянула тех, кто смотрит с моста на реку, я отвел взгляд.
– Третья Волна, – продолжил Кирилл, – породила бы Спасителей. На случай, если среда изменилась бы слишком сильно и стала агрессивной. Например, после атомной войны. Спасители обладали бы способностью менять свои тела в широком диапазоне... Они должны были спасать, а не сидеть в закрытых помещениях и мучиться от голода! Падший исказил Замысел, потому что он есть Зло.
Я представил родителей в роли Спасителей. Мы бы вместе ехали на юг... в компании других Детей Земли...
– Но чего ему надо, Падшему? Цель-то у него есть? Неужели хочет просто подосрать всему миру?
– Он безумен, – вздохнул Кирилл. – Его цели нам неизвестны. Ты поймешь цели душевнобольного?
Наступила пауза. Вдали зазвенели детские голоса, кто-то чем-то застучал, заплескала вода.
Матерь Анфиса тихо произнесла:
– Мы делаем что можем, чтобы облегчить страдания Людей-Деревьев. Они ведь страдают. Есть старый ритуал... Кровь животных должна утешить их муки...
– Видел, – сказал я. Помолчав, спросил: – Так значит, я должен убить Падшего, верно? Убить еще раз, на этот раз окончательно? Как это сделать?
– Если нам всем очень повезет, то ты уничтожишь его так, что он больше не возродится. Мне не удалось. Падший силен и хитер. Убить его нужно на Спиральном Кургане, с соблюдением особых ритуалов... Я что-то сделал неверно, и он обманул смерть, из-за чего пострадали миллиарды.
“Падший Праотец наш! Как тебя пытали на Спиральном Кургане, как резали твою плоть и рвали на куски, как тебя убивали, ТАК И Я БУДУ ПЫТАТЬ, РЕЗАТЬ, РВАТЬ И УБИВАТЬ ЖЕРТВУ ВО ИМЯ ТВОЕ!” – словно наяву услышал я низкий, гортанный голос Даши, бредущей по кругу из тухлого мяса и крови.
Я поднял глаза на Кирилла.
Продолжение в комментариях