pomarki

Самолечение может быть опасным, пусть даже помогает самолечащемуся.

Например, один матрос из Кабардино-Балкарии придумал оригинальный способ лечения синяков. Он набрал в одноразовый шприц два кубика собственной слюны и ввёл её внутримышечно себе в ногу. Корабельный врач сказал, что это что-то кожистое, а может и рожистое и прописал ему курс обмазывания мазью Вишневского.

Через несколько часов моряка увезли в госпиталь и положили в отделение дерматологии, где продолжили вишневского, удивляясь, чего это у морячка температура такая страшная и не сбивается ничем.

Тут моряк понял, что надо сознаваться, а то его, вывалянного в мази, так в гроб и положат.

Он позвал врача и рассказал ему всё, врач позвал в палату Наталью Ветлицкую, давно покойную бабушку моряка и Бориса Ельцина. Они обсудили случившееся и коллегиально решили отрезать нашкодившую ногу, благо в компот добавляют бром от которого организм перестраивается и может отращивать удалённые части тела. «Посмотри в глаза, я хочу сказать – отрастёт нога и не будешь скучать», - пропела ему Ветлицкая.

Короче – морячелло бредил и ничего никому не говорил.

На его счастье, в палату заглянул дежурный по госпиталю, врач из отделения гнойной хирургии. Увидев чудовищную ногу, врач немедленно вызвал санитаров, которые закинули моряка на каталку, довезли до операционной, где дежурный врач поступил в соответствии с древним принципом: «Ubipus, ibievacua». По пути моряк называл врача Борисом Николаевичем и говорил, что купался в море и наступил на ежа.

Самоисцелившийся моряк пролежал в госпитале год и чуть не лишился ноги.

Но синяки с его тела реально пропали, а когда он вернулся в часть – дембеля давно уже уволились и сам он стал дембелем.

Есть у меня друзья, которые из трёх еловых шишек, фольги для запекания, клеевого пистолета и белого лака для ногтей могут сделать новогоднее украшение, которое приятно повесить на стену, раз уж мы празднуем. Это умение находится даже вне границ моей зависти, я в детстве отморозил чувство прекрасного и теперь могу только посмотреть.

А на корабле, где я служил, был матрос из солнечного Дагестана, по фамилии, скажем, Мамаев. Впрочем, он мог быть уроженцем Рязани по фамилии Спиридонов, большой роли это не играет.

Если мои рукастые друзья живут в тропиках эстетики, я обитаю где-то в заполярье, между скрюченных ёлок, то матрос Мамаев, в эстетическом смысле, находился где-то в районе Луны. Зато Мамаев умел щелбаном разбивать в пыль кусок рафинада, поэтому все согласились, что для роли декоратора кубрика к Новому году лучше кандидатуры не отыскать.

Матрос Мамаев подошёл к делу ответственно и собрал информацию о том, как и что принято развешивать, чтобы красиво. Сразу скажу, что военные корабли настолько же прекрасны внешне, насколько ужасны внутренне. Это снаружи всех в бане отмыл, цветные флажки развесил – вот тебе и праздник. А так надо сильно извернуться, чтобы создать ощущение праздника там, внутри этого комплекса по быстрой доставке массовой смерти.

Матрос Мамаев знал про: снежинки, гирлянды, серпантин. Ещё он знал, что в мире вещей есть только две самые прекрасные штуки – дембельский альбом и дембельская форма. Вы, конечно, знаете что это, но я вам сейчас напомню. Возьмите несколько листов самого толстого картона, покрасьте их чорной-причорной краской в несколько слоёв, прям чтобы космос получился. Возьмите зубную щётку и гуашь. Окунайте щётку в гуашь, а потом проводите по ворсинкам, чтобы разбрызгивалось по чорным листам картона. Когда всё высохнет – покройте листы прозрачным лаком.

Альбом готов.

Можете заполнять его умными мыслями мичмана Вишневского и своими фотографиями.

Из листов дембельского альбома матрос Мамаев вырезал снежинки. Получившиеся ржавые шестерни служили яркой иллюстрацией того, как трудно сделать что-то ажурное из толстого лакированного картона сапожным ножом.

Гирлянды было делать проще – матрос Мамаев распустил несколько десятков метров аксельбантов со своей дембельской формы. Это был белоснежный вискозный шнур, с нанизанными на него чорными снежинками, размотанный в виде праздничной паутины под потолком.

Когда мы, молодые матросы, спустились в новогодний кубрик, матрос Мамаев как раз делал серпантин из перфоленты – это такая лента, действительно похожая на серпантин, с одной стороны она тёмно-серая, а с другой стороны она светло-серая.

Впечатление производило, тут не поспоришь – всё равно, что встретить Деда Мороза с чёрной бородой – вроде и праздник, но что-то режет глаз.

Я даже думаю, что в вопросах эстетики матрос Мамаев был не возле Луны, а строго за орбитой Нептуна.

(фото из интернета, но эта мода бессмертна)

Начало тут: Чипер U-002 (часть 1)

пл.3 –> пл.4

Липучка поставил пять фишек на 36 красное. Левой рукой он вцепился в чипер.

— Ставок больше нет! — объявил Снуппи, вознося руки над столом.

Колесо рулетки остановилось.

— Девять, чёрное! — громко объявил Снуппи.

— Чип-чип! — одними губами сказал Липучка.

пл.3 <— пл.4

Кроме вспышки в глазах, ещё и зазвенело в ушах. Липучка вздрогнул, и стал торопливо нащупывать фишки.

— Делайте ваши ставки! — объявил Снуппи.

Липучка улыбнулся сидящей напротив престарелой брюнетке и выдвинул сто долларов на чёрную девятку.

пл.3 –> пл.4

— Ставок больше нет! — крикнул Снуппи.

Колесо рулетки остановилось.

— Двадцать пять, красное! — объявил Снуппи.

— Что за чёрт, — прошептал Липучка. — Чип-чип!

пл.5

Липучка заперся в туалетной кабинке. Глаза резало, словно он наловился «зайчиков» от сварки. Он просадил уже тысячу долларов, постоянно ставя на одиночные номера, но ничего не выиграл. Чипер исправно перекидывал его назад, но выпавшие номера не соответствовали, хотя всё остальное исправно возвращалось на круги своя, даже парень с тухлыми глазами постоянно допивал свой виски и ставил стакан на стол именно в тот момент, когда Снуппи объявлял выигрышное число. Провалился блестящий план, и не было в мире ни единого человека, который мог бы объяснить Липучке почему. В мире не было, но миров-то много! Липучка опустил крышку унитаза и уселся на него сверху. Ну, поехали!

Чип!

Зелёный стол, жёлтые фишки, блондинка напротив.

Чип!

Салон автомобиля, таксист уточняет у Липучки, куда лучше ехать — к «Майору Мао» или в «Синий Чёрт».

Чип!

Он стоит во мраке перед дверью шахты. Тянет запахом бойни.

Чип!

Он сидит на кровати в комнате сто один.

Чип!

пл.0<— пл.5

— Давайте-давайте, иначе не поймёте! — подзадоривает его Камински.

Липучка бросил чипер в карман плаща, схватил мусорную корзинку и опустил в неё голову, борясь с тошнотой. Звон в ушах стоял такой, будто в пустом черепе висела огромная хрустальная люстра — раскачивалась, билась о стенки и роняла подвески. Лицо профессора сияло обморочным чёрным цветом в кайме сияющего бункерного сумрака.

— Что с вами, Боб? — испугался Камински.

— Переб... Перебрал вчера, простите, — выдавил из себя Липучка.

— Вы больны? — испугался профессор.

— Нет-нет! Это всё выпивка. Фу-ух, мне уже лучше!

Липучка глотнул остывшего кофе из колбы и, наконец, взял себя в руки. Профессор жив, будто и не падал с пятидесяти футов на бетон! Вот так фокус!

— У меня вопрос возник, профессор.

— Спрашивайте.

— А ведь с вашим чипером можно поднять больших денег на рулетке, да?

Профессор ухватил себя за мочку уха, посмотрел на Липучку и расхохотался, как филин:

— Это дудки, Боб, это дудки! Лунка, в которую падает шарик, будет всё время разная. Очень уж дискретный процесс, дайте-ка я вам формулу напишу... Впрочем, вы же не сильны в математике, да?

— Умножаю в столбик, профессор, но не более того, — скривился Липучка. — То есть — денег с чипером не заработаешь?

— Я бы рискнул сыграть на скачках. Выигрыш конкретной лошади более вязок в мультиверсуме. Однако прыжки туда-сюда на такие длинные дистанции могут быть опасны. Надо это обдумать. Хотя, я же не собираюсь прыгать между мирами ради каких-то... — задумчиво ответил Камински и вдруг пристально посмотрел на Липучку. — Дайте-ка мне мой чипер, Боб!

Липучка вытащил чипер из кармана и посмотрел на дисплей. Теперь он показывал сразу две стрелки и целую кучу цифр.

— А что означает стрелочка «вперёд»? — спросил Липучка, не выпуская чипер из рук.

— Она означает, что вы уже отменяли какой-то выбор и сейчас находитесь на плато, с которого можно прыгнуть вперёд, — ответил профессор, нетерпеливо протягивая руку.

— Чипнуть, а не прыгнуть, — сказал Липучка и нажал рычажок вперёд.

Чип!

Кровать в комнате сто один.

Чип!

Шахта лифта и труп профессора на полу.

Чип!

пл.6

Последний прыжок его подкосил.

— Если бы я видел, что ты налакался, нипочём бы не взял! — заорал таксист.

— Прости, шеф... Я ни капли... Я болен, — прошептал в ответ Липучка.

Машина резко затормозила, водитель открыл заднюю дверь и выволок Липучку на тротуар.

— Шайтан! Пёс! Задница! Всё сидение мне заблевал!

— Погоди! Я тебе денег дам, не уезжай! — крикнул Липучка, силясь разглядеть таксиста между разбухающими перед глазами огненными дырами.

Он достал из бумажника двадцатку и протянул ему. Водитель вырвал купюру из рук, крикнул: «О, спасибо тебе, мистер Вонючий Фонтан!» Потом грохнула дверь, машина газанула и умчалась, обдав Липучку смрадным выхлопом. Липучка поднялся на дрожащие ноги, добрёл до какого-то столба и опёрся об него. Мир постепенно наполнялся красками, в основном серыми, и звуками, в основном неприятными. Липучка сообразил, где находится, и, пошатываясь, двинулся в сторону подземки. На часах было десять вечера — самое время навестить букмекерскую контору Кусачего Боло.

Вентилятор, вращающийся под потолком, не мог разогнать висящий слоями табачный дым. Кусачий Боло маячил в зарешеченном оконце. Увидев Липучку, Боло ухмыльнулся и поманил его пальцем:

— Плохо выглядишь, старина. Подсел на колумбийский снег?

— Последние часов десять я даже не пил ничего крепче кофе, — ответил Липучка.

— Это дело поправимое, — сказал Боло.

Он грохнул на конторку пару стаканов и налил в каждый на два пальца бурбона. Липучка жадно, одним комком влил в себя алкоголь. Звон в ушах тут же затих, в глазах развиднелось.

— За счёт заведения. С чем пришёл?

— Хочу поставить. Что есть интересного?

— Линдон Джонсон против Барри Голдуотера.

— Чёрт, до выборов ещё два месяца, и Барри там не светит. Есть что-нибудь поближе?

Боло позвонил в колокольчик и в конторе появился его сын — Марк.

— Посиди за меня, сынок, а нам надо посекретничать с Бобом.

— Хорошо, пап. Привет Боб, как сам?

пл.7

Они прошли в заднюю комнату, где Кусачий Боло принимал нелегальные ставки. Накурено в ней было ещё гуще, чем в легальном зале. По углам смердели четыре плевательницы с ёжиками окурков, на стене висела грифельная доска, исчёрканная мелом. «Ракета Зомби против Нейтронного Брюса» — прочёл Липучка. Боло вытащил лоснящуюся амбарную тетрадь с пучком закладок, достал чернильницу, натянул нарукавники и вопросительно поднял глаза. Липучка вытащил из внутреннего кармана пакет денег, украденный из сейфа профессора:

— Ставлю всё.

— На кого?

— На Брюса, разумеется. Какие ставки?

— Семь к одному.

Боло высыпал деньги на стол, и у Липучки потемнело в глазах — в самом верху пачки лежала непонятная бледно-голубая банкнота. И вся пачка была голубого цвета, хотя он прекрасно помнил, что в сейфе лежали американские доллары — двадцатки. Липучка схватил первую купюру, чтобы рассмотреть её поближе: Эндрю Джексон гордо смотрел куда-то вверх, а рядом с ним красовалась надпись:

заплатят предъявителю по первому требованию
ТРИДЦАТЬ ДОЛЛАРОВ

— Какие-то проблемы, Боб? — спросил Боло, отложив невозможные купюры.

— Не-е-ет, — проблеял Липучка. — А у тебя?

— У меня тоже пока нет. Ты будешь ставить эту тридцатку на Нейтронного Брюса?

— А можно её поставить? — спросил Липучка, испугавшись, что Боло сейчас швырнёт ему в лицо фальшивые, безумные баксы.

— Федеральный закон не позволяет, но тебя до сего времени это не смущало, — задумчиво ответил Боло.

— Ха-ха. Я шучу, Боло! Просто пошутил! — через силу рассмеялся Липучка, возвращая тридцатку на стол.

— Ага. Смешно. Ха-ха, — ответил Боло, собрал купюры в пачку и вложил их в машинку для счёта банкнот.

Букмекер пересчитал невозможные купюры, рассмотрел одну из них в лупу и выдал Липучке билетик, заполненный фиолетовыми чернилами: три тысячи девяносто долларов на Нейтронного Брюса.

— Когда начнётся бой? — спросил Липучка.

— Через час.

— Ты не будешь возражать, если я подожду результатов у тебя?

Кусачий Боло махнул рукой в дальний угол комнаты:

— Койки у меня нет, так что ставь стулья и устраивайся. Ты действительно хреново выглядишь.

Липучка уселся на стул в углу и закрыл глаза. Эти блошиные прыжки страшно вымотали. Надо попросить профессора сделать что-нибудь, чтобы облегчить вспышки, грохот, и ещё появился странный резкий запах, так могло бы пахнуть время. Липучка понял вдруг, что на зрение, обоняние и слух действует один и тот же раздражитель, который воспринимается ими по-разному, с трёх сторон, как в байке про слепцов и слона. Впрочем, просить облегчения не у кого.

Профессор мёртв. Он обмолвился об опасности далёких прыжков, а потом сам прыгнул.

Липучка задремал на стуле. Краем сознания он воспринимал окружающую действительность — телефонные звонки, шум автомобиля за окном, скрип паркетных шашек и хлопанье дверей. В то же время он стоял на крыше локомотива, несущегося в сырую ночь. Всмотревшись, Липучка увидел поезд, догоняющий его слева по соседней ветке. Справа тоже мчался поезд с мёртвыми, выбитыми окнами. В небе полыхнула магниевая вспышка, выхватив из тьмы долину, плотно уставленную железнодорожными составами самого разного вида — от первого паровоза, похожего на огромную швейную машинку с длинной печной трубой, до зализанного суперскоростного локомотива с надписью «Блейн-Моно» на сияющем борту. Вспышка, медленно угасающая в небе, высветила главный секрет — поезда никуда не мчались, они стояли на месте, их колёса съела ржавчина, в их трубах свили гнёзда ночные птицы. Липучка лёг на живот и заглянул в окно локомотива, на крыше которого находился. В кабине машиниста сидел профессор Джон Камински и скалился ему чёрным, запекшимся ртом.

— Динь-динь! — проскрипел профессор, протянул истлевшую руку к эбонитовому рубильнику и сильно дёрнул его вниз.

— Чи-и-и-и-и-и-и-п! — закричал гудок.

— Чии-иии-иии-п! Чип-чип-чиии-п! Чи-и-и-п-п-п! — ответили ему соседние локомотивы.

Долина наполнилась невыносимым визгом, и вдруг Липучка понял, что не спит, что вопит не поезд, а чайник на плите в маленькой кухоньке, и что на него кто-то пристально смотрит. Он поднял глаза. Перед ним стоял Киклз с двумя своими мордоворотами.

— Боло сказал мне, что ты решил играть на мои деньги, Липучка?

— Киклз, я всё отдам! — просипел Липучка.

— Мы договаривались, что ты отдашь мне девятнадцать кусков сини неделю назад. Ты где-то прячешься, а потом являешься к моему букмекеру и делаешь мудацкие ставки?

— Постой, Киклз, где я прятался? Мы договаривались, что я верну деньги в конце этой недели!

— Да-да, Боло предупредил, что ты косишь под шизика. Пакуйте его, ребята.

пл.8

Пахло гнилыми водорослями и соляркой. Липучка стоял на самом краю пирса и отчаянно старался не свалиться вниз, туда, где масляно блестела морская вода. Около его ног пыхтел мордоворот Киклза — приматывал к ногам Липучки проволокой огромный и ржавый танковый аккумулятор.

— Какой-то он спокойный, — сказал Киклз Кусачему Боло. — Эй, ты, может, думаешь — я шучу?

Они стояли неподалёку, прятались от ветра и курили за дверцей машины.

— Я действительно могу вернуть тебе сегодня твои деньги, — настаивал Липучка.

— Свистишь. Нет у тебя такой возможности. Буба — скажи?

— Факт. Он голенький, как младенец, — буркнул Буба, поднимаясь из-под ног Липучки.

Буба отряхнул колени, встал рядом с Липучкой расстегнул ширинку и принялся мочиться в море. Липучка посмотрел на его вывернутое, сломанное ухо со шрамиком от серьги. Буба повернул голову к Липучке и негромко сказал:

— Ты обижен?

— Чего? — обалдел Липучка.

— Тебе сейчас умирать от моих рук. Мне мама в детстве велела всегда извиняться, если я кого обижу. Мы с тобой больше-то не свидимся, вот я и спрашиваю — обижен?

— Твою мать! Конечно, обижен!

— Ну, извини, — сказал Буба.

— Всё, макай его, — крикнул Киклз.

Буба ухватил аккумулятор за две приваренные дужки — аж пиджак затрещал в плечах.

— Боло! — крикнул Липучка. — Кто выиграл в бою?

— Тебе-то что?

— Интересно!

Все захохотали, даже Буба заухал.

— Я же сказал, что ставки у тебя мудацкие, — ответил Киклз, бросая сигарету. — Нейтронный Брюс лёг в третьем раунде, как и было договорено.

Липучка внезапно получил мощнейший пинок, от которого моментально рухнул в воду. Он попытался удержаться на плаву, но его обдало брызгами, это Буба спихнул аккумулятор на длинной цепи. Липучку тут же потащило вниз, как на оторвавшемся лифте. Вода вдавила уши, ворвалась через нос, и рот. Он с трудом нащупал в кармане чипер, положил палец на рычаг, но в этот момент аккумулятор стукнулся об дно, Липучку ощутимо встряхнуло, чипер выскользнул из руки и серебряной рыбёшкой порскнул вниз. Он содрал с себя плащ и нырнул. Хватаясь за скользкую цепь достиг дна, зашарил руками в мягком ледяном иле. И когда сознание цеплялось за мир дрожащим мизинчиком, готовое вот-вот соскользнуть в пропасть, в его ладони оказался чипер.

Он дёрнул рычажок — ничего. Он дёрнул снова — ничего. А третий раз дёргать рычажок было уже некому.

> Автозапуск…

> Поиск маршрута… Ошибка.

> Поиск маршрута… Маршрут найден.

> Построение маршрута… Выполнено.

> 8… 7… 6… 5… 4… 3… 2… 1… 0.

Чип!

пл.0

— Давайте-давайте! Иначе не поймёте! — крикнул Камински.

Липучка, только что живой и бодрый, поднял на профессора оловянные глаза. Камински выхватил чипер у него из рук и посмотрел на дисплей.

— Матка Боска! — сказал он. — Вот это вы напутлякали, Боб!

Липучка, хлопавший ртом, как рыба на суше, умудрился сделать судорожный вдох. Профессор отворил крышку автоклава и достал сияющий лоток. Из лотка он извлёк шприц, мигом сломал ампулу, всосал из неё густую янтарную жидкость, подошёл к Липучке, закатал рукав и ловко сделал инъекцию. Липучка слабо шевельнулся, но профессор погрозил ему пальцем и строго сказал:

— Теперь-то вы знаете, как это больно и страшно — умирать. Знаете? То-то же.

— Как я сюда… — начал Липучка.

— Как вы сюда попали? Элементарно. Чипер настроен на сброс маршрута, в случае угрозы уничтожения.

— Откуда вы...

— Откуда я всё знаю про ваши делишки? Да ведь я же учёный, а не лабораторная крыса, вроде вас. Вы не убивали меня в шахте, я сидел в соседней комнате и следил за вашими ужимками в телекамеру. А в шахте лежал труп, но не мой, посторонний. Были бы деньги — труп не проблема, правда?

Профессор встал и прошёлся перед Липучкой, заложив руки за спину. Липучка почувствовал, что у него отнимаются ноги.

— Мне отчаянно нужны эксперименты. Математическая модель хромает, сам Джон Нэш пасует перед этой задачей. И где мне искать людей, которые будут помалкивать при чипер? Где найти тех, кто будет бросаться во все тяжкие, наворачивать интересные маршруты, чтобы было что обсчитывать?

Липучка начал сползать с кресла, но Камински не обратил на это внимания и продолжал разглагольствовать.

— Первый испытатель вообще спятил, если хотите знать. Вас тоже сводят с ума эти вспышки и звон? Вот видите, полно работы.

Липучка смотрел на профессора с какого-то странного ракурса. Он сообразил, что на чипере был выбит номер: U-002. То есть до него был ещё один идиот.

— Вы неплохо справлялись, но теперь ваш багаж знаний мне только помешает — сами понимаете... Э... Как там у вас говорят: порченый фраерок.

Профессор присел на корточки перед Липучкой и посветил ему в глаз ручкой-фонариком.

— Как вы придумали? «Чипать»? Отличное слово. Хоть что-то от вас останется.

Липучка захрипел, поняв, что сейчас произойдёт. Он замотал головой, но профессор вложил ему в руку холодный чипер и прижал рычажок безвольным пальцем.

Чип!

пл. 0

Роберт Фарнелл, известный среди людей, покупающих новости из корзинок с грязным бельём, как Липучка-Боб, склонился над ярко освещённым столом. Стол, плита полированной шестидюймовой стали, был завален разнообразной научной кишкотнёй: плоскими глянцевыми проводами, медными катушками, какими-то стеклянными кубиками и банками с искрящимся песком наносхем. На свободном пространстве, площадью не больше бутылочной этикетки, между лазерным микроскопом и штативом с грязными пробирками, лежал круглый аппаратик с рычажком и небольшим жидкокристаллическим дисплеем. Аппаратик был размером с небольшую коробку монпансье. Да он, скорее всего, и был смонтирован в этой коробке — профессор Джон Камински собирал свои гениальные изобретения из первого, что попадалось ему под руку.

— Вы сказали — он работает? — спросил Липучка.

— Ага, — хрипло ответил Камински и облизнул губы. — Я его проверил сегодня утром.

— Как он называется?

Камински хрустнул пальцами, скорчил гримасу и яростно почесал плешивую макушку:

— Не знаю... Э... Чипер! Да, чипер.

— Почему чипер?

— Если дёрнуть рычажок, то он делает так: «Чип. Чип». Поэтому — чипер.

Больше всего аппарат профессора Камински был похож на кликер, с помощью которого стюардессы «Пан Ам» считают пассажиров, поднимающихся на борт: «Щёлк! — Добро пожаловать! — Щёлк! — Здравствуйте, мэм! — Щёлк!». Профессор давал своим изобретениям названия по звукам, которые они издавали при работе. В основном его «бубухеры» или, скажем, «тарарахторы» никому кроме него не были нужны. Но однажды Камински собрал «груффер», который изумлённое научное сообщество окрестило «бифуркационным дизъюктором». Камински продал патент правительству США, на вырученные деньги купил противоядерный бункер и десять акров земли вокруг него.

Под землёй профессор организовал лабораторию и дом. Питался он продуктами из стратегического запаса — в бункере обнаружились полторы тонны консервированной ветчины, три контейнера томатного супа и центнер армейских сухарей. В тишине и мраке он приступил к самому важному своему проекту, сути которого никто не знал — Джон Камински не подпускал к своему бункеру никого, кроме почтальона и молочника, оставляющих почту и молоко в специальном ящике на хорошо просматриваемой бетонной площадке.

Липучка и Джон Камински были совершенно разными людьми. Липучка едва дождался окончания средней школы. Камински блестяще закончил Вроцлавский университет, а потом, после переезда в Америку, Массачусетский технологический. Липучка любил лёгких женщин и лёгкие деньги. Камински любил физику и холодный томатный суп. Липучка зарабатывал на жизнь шантажом, жареными фактами и грязными сплетнями, оформленными в газетные статейки. Камински жил патентами на свои изобретения. Липучка был толст и волосат, как павиан. Камински был тощ и оплешивел в двадцать лет. Профессор Джон Камински не подпустил бы Липучку Боба Фарнела на выстрел из дробовика, не напиши Липучка десять лет назад огромную статью в жёлтую газетёнку «Утренняя звезда». Статья называлась: «Карибский кризис. Чудовищный провал Кеннеди и Макнамары». Профессор прочёл статью и пригласил Липучку в гости.

Это была самая странная встреча в жизни Липучки. Профессор дал ему сто баксов, а потом три часа проводил психологические тесты — задавал вопросы, вроде: «Один смульвик стоит двенадцать брусек. Сколько смульвиков можно купить за шестьдесят семь брусек?» Показывал карточки с разноцветными пятнами и спрашивал, на что они похожи.

Удовлетворившись результатами, профессор потом два часа распинался о том, как Липучка прав, прав во всех своих выводах. Липучка ел консервированную ветчину и помалкивал — статью он писал вусмерть напившись и теперь смутно помнил, о чём в ней шла речь.

А вообще Липучка не зря получил своё прозвище — он умел прилипать к людям. Профессору давно нужны были свободные уши. Липучке профессор доверял больше всех на свете. Он у него шёл первым номером. Это дорогого стоило, если учесть, что вторым и третьим номерами были молочник и почтальон — молоко Камински проверял на масс-спектрометре, а газеты читал в полном комплекте химзащиты.

— Вы слышали, Боб, о теории множественности миров? — спросил профессор, высыпая в колбу растворимый кофе мерной ложечкой.

— Параллельные миры? Я листал книжку. Про лиловые цветы и всё такое. Клифф Симак написал.

— Ненавижу фантастику, — сказал профессор. — Сокровищница вздора. Я говорю о науке. Любой ваш выбор разделяет мир на две линии — в одном мире вы заходите в дверь, в другом — не заходите. Ветвление. Бифуркация, понимаете?

— Понимаю, — сказал Липучка, осторожно принимая колбу с кофе. — Этих миров должно быть до чёртовой матери.

— Счётное множество, да. И я открыл способ по нему перемещаться.

— Этот способ называется жизнь, профессор. Мы вечно открываем двери, бросаем монетки и всё такое.

Профессор вытянул губы дудочкой и отпил кофе. Липучка заметил, что он совсем белый, форменный упырь. Раздумывая над своими сопелками и пыхтелками, Камински парил в бетонном колодце над пятидесятифутовой бездной: на дне колодца стоял могучий вентилятор. Камински уговаривал Липучку попробовать, но тот не смог себя заставить. Летающий скелет. Граф Дракула на диете из томатного супа.

— Сейчас растолкую, — сказал Камински.

Он сгрёб на пол пачку лабораторных журналов, шлёпнул на стол блокнот и мигом нарисовал маленького человечка, с двумя кружочками, чёрным и белым, перед лицом. Под рисунком он написал: «Плато 0».

— Это вы, Боб. Перед вами на столе два шара разного цвета. Какой выберете?

— Белый, ясное дело.

Камински нарисовал две острых стрелочки и двух человечков: напротив верхней стрелочки с белым шаром в руке, а напротив нижней стрелочки — с чёрным. Под первой стрелкой он написал: «Событие А1», под второй: «Событие А2».

— Как видите — мир разделился на две линии.

— На три, — сказал Липучка.

— Почему?

— Я могу вообще не брать шары.

— Э... Да. Конечно. Но для простоты возьмём два варианта.

— Ладно, если для простоты, то возьмём два.

— Допустим, что белый шар означает ваш проигрыш, а чёрный — выигрыш. Если выбрали белый, то придётся как-то с этим жить. Но если у вас есть чипер... — Профессор осклабился и поцокал языком.

— Что тогда? — спросил Липучка.

— Вы делаете шаг назад. Чип-чип! — Камински нарисовал обратную стрелочку, — И выбираете нужный шар.

— Выходит, что чипер — машина времени? — спросил Липучка.

— А вот и нет! Логическая нестыковка! Послушайте, я же давал вам читать статью этого математика, Джона Нэша, по проблематике времени. Путешествовать по времени нельзя! Множественность миров! Вы окажетесь в том мире, где только что наступило «Плато 0», а «Событие А» вам ещё предстоит, понимаете? Вы ещё не сделали выбор.

— А он есть, такой мир?

— Миров бесконечное количество.

— А что если я опять выберу белый?

— Зачем? Вы же помните свой выбор! В том-то весь и фокус — вы перепрыгиваете в другой мир со всем своим багажом опыта!

— Трудно себе представить, — сказал Липучка, отодвигая остывший кофе. Камински даже растворимый кофе умудрялся заваривать плохо.

— А хотите испробовать? Берите чипер в левую руку. Большой палец на рычажок.

пл. 0 –> пл.1

Липучка взял неожиданно тяжёлый аппаратик — экран ожил, в его мутноватой зелени были видны скрытые до поры силуэты двух стрелочек и три ряда прямоугольных матриц под символы. Моргнув появилось: «пл. 0».

— На батарейках? — спросил Липучка.

— Нет, тут другой принцип. Чиперу не нужно питание, — ответил Камински. — Я вижу, вы не хотите кофе? Разбейте колбу. Давайте-давайте! Иначе не поймёте!

Липучка криво ухмыльнулся и столкнул колбу на пол. Тонкое стекло разлетелось вдребезги, кофе расплескался по бетонному полу, забрызгал замшевые туфли Липучки.

— Курва его мач! Естэс хоры умыслово! Что ты себе позволяешь?! — завизжал Камински с такой ненавистью, что у Липучки отнялся язык. Он вздёрнул руку с чипером, увидел стрелочку с надписью «назад» и тут же нажал рычажок. Чип! В глазах Липучки полыхнула магниевая вспышка и проморгавшись...

пл. 0 <— пл.1

...он увидел совершенно целую колбу с холодным кофе на столе.

— Давайте-давайте! Иначе не поймёте! — подзадоривал его Камински.

— Ну уж нет! — крикнул Липучка и отбросил чипер на стол. Профессор мгновенно схватил аппаратик и впился глазами в дисплей — на нём горела стрелка с надписью «вперёд» и какой-то числовой индекс.

— Ага! Получилось! Ну и как вам? — затормошил он Липучку за рукав.

— Вы... Вы на меня кричали. Ругались на каком-то языке! — Липучку трясло, опыт произвёл на него огромное впечатление. — Вы что же... Не помните?

— А я о чём толкую! Знания о последствиях выбора остаётся только у того, кто воспользовался чипером.

— Чёрт! Да ну их, эти фокусы. Никогда больше в руки его не возьму, — сказал Липучка, вытер ладони об плащ, схватил колбу и жадно глотнул мерзкого кофе. Хотелось выпить, но профессор не держал в бункере спиртного.

Камински открыл сейф и убрал в него чипер. Единственный ключ от сейфа висел у него на шее. Часы на бетонной стене, закатанной в два слоя бледно-зелёной краской, показывали семь вечера. Камински уставился на Липучку, задумчиво покусывая губу, казалось, что стёкла его очков отражают много больше света, чем на них падает.

— Динь-динь! Пора спать, — сказал профессор задумчиво. Такая у него была манера намекать собеседнику, что от него устали и пора бы ему восвояси. Эти его «динь-динь» могли прозвучать в любое время дня и ночи.

Липучка представил себя спотыкающимся по тёмным буеракам профессорских угодий к придорожной закусочной «Дикий пончик». Он приехал сюда на такси, после звонка Камински, которому не терпелось похвастаться Липучке новой игрушкой. Тащиться назад, по грязи, под дождём — Липучке казалось, что наверху идёт дождь. В замшевых туфлях, забрызганных кофе. Он опустил взгляд и увидел, что туфли девственно чисты. Ах, да, «чик!» и я на плато номер ноль. Вид туфель почему-то окончательно его добил.

— Профессор, вы не будете возражать, если я у вас переночую? — спросил Липучка заискивающим голосом. Он ночевал в бункере два раза, старался не злоупотреблять.

— Так, овшем, — ответил Камински. — Ночуйте. В сто первой комнате у меня свободно.

Это он так шутил — свободно у него было во всех жилых комнатах.

пл.0 –> пл. 1

Липучка стащил с себя туфли и не раздеваясь завалился на армейскую кровать. Нащупал во внутреннем кармане фляжку, заведомо пустую, но он всё равно вытащил, отвинтил пробку и перевернул над сухим ртом. Пусто. Он выключил лампу, стоящую на полу, уставился в темноту, думая, что ему предстоит бессонная ночь и мгновенно уснул. Ему приснились сальные губы Киклза, одни только губы, висящие в сумраке над зелёным столом.

— Поговорим о деньгах, Липучка? — спросили губы.

— Я принёс, — ответил Липучка, лихорадочно роясь в карманах плаща, раздвигая пальцами невесть как попавший в карманы жирный чернозём, камешки, битое стекло, тугие корни травы, юрких дождевых червей.

— Не спеши, — улыбались губы Киклза. — Жизнь непоправима у спешащих, чуешь?

Липучка ухватил пальцами пачку баксов, потащил их из кармана наверх, с облегчением швырнул на стол. Губы Киклза расхохотались — вместо денег по столу разлетелись прелые осенние листья. Липучка взвыл и стал выворачивать карманы на стол: школьный мелок, солдатик, стеклянные шарики, окурок, ржавые монеты, пивные пробки, свисток, презерватив, чипер. Чипер! Ч.И.П.Е.Р.!

— Сейчас! Я всё поправлю! — засмеялся Липучка строго подобравшимся губам Киклза.

Он схватил со стола чипер и отчаянно потянул рычажок. Заело! Закоксовался, приржавел, хана! Он потянул его так, что чуть не сломал палец. Из чипера, как из-под буксующего колеса, полетела земля, гравий, брызги. Полыхнул магний: «Чип!»

Липучка проснулся от собственного крика — сердце колотилось, как после погони. За стеной раздавалось басовое гудение, словно Гавриил продувал свою трубу перед исполнением финального фокстрота. Липучка вскрикнул от ужаса, отмахнулся в темноте и свёз пальцы об стену бункера. Бункер! Он в бункере! А гул — это профессор парит в потоках воздуха. Липучка опять схватился за фляжку, припал к ней губами, вдохнул запах, оставшийся от виски, выпитого днём. Горячая судорожная сеточка сжала левую почку.

Вчера громилы Киклза поговорили с ним о деньгах. Кажется, теперь Липучка окончательно влип. До конца недели надо собрать девятнадцать кусков. Девятнадцать! А в бумажнике лежат двести баксов и больше денег нет. О чём Липучка вообще думал, когда ехал к профессору? Чип! На что он надеялся? Чип-чип! Липучка убрал фляжку во внутренний карман, нащупал в темноте туфли, обулся. Похлопал себя по лицу холодными руками. В общем, понятно, что теперь-то есть на что надеяться. Липучка — фартовый парень. Не включая лампы, чтобы не увидеть себя в зеркале, висящем на стене, он осторожно покинул комнату.

В коридоре горел яркий свет. Липучка мельком задумался, откуда профессор берёт электричество. Может быть, у него реактор в подвале? Прорва энергии уходит на его фокусы. Он прошёл по коридору, минул приоткрытую дверь тамбура и оказался в комнате, где они с Камински пили кофе и тестировали чипер. Разумеется, сейф был закрыт. Липучка почувствовал, как у него моментально вспотели подмышки. Делать нечего.

Он вернулся в коридор, миновал свою комнату и ещё шесть дверей. В конце коридора гул от вентилятора, в струях которого парил профессор, стал куда слышнее. Липучка отворил дверь с изображением скалящегося черепа и вошёл в помещение подстанции. В настенном ящичке он взял тяжёлый аккумуляторный фонарь, щёлкнул, поводил световым конусом по замусоренному полу, сунул его под ремень. Липучка подошёл к секции с рубильниками. Каждый рубильник был снабжён биркой с загадочными обозначениями — Липучка совершенно не разбирался в электричестве, но знал, что нужно делать — Камински однажды проводил ему экскурсию по бункеру.

Липучка провёл мёртвой рукой над главным рубильником, взял маленький ключ, с третьей попытки вставил его в замочную скважину, повернул. Главный рубильник разблокировался. Липучка обмотал руку носовым платком и дёрнул рубильник вниз.

пл. 1 –> пл.2

Бункер погрузился в тишину и мрак, будто немецкая субмарина, залегшая на дно в тщетной попытке уйти от глубинных бомб. Липучке показалось, что из шахты, в которой летал Камински, раздался короткий крик и такой звук, будто с крыши на мостовую сбросили мешок спелых арбузов. Он включил фонарик и отправился в шахту, вход в которую находился этажом ниже. С Липучки текло, зубы его выбивали дробь, луч фонарика метался по стенам, в голове мычала и кукарекала детская песенка про старого Макдональда и его весёлую ферму.

Он открыл тамбурную дверь шахты и вошёл внутрь, выключив фонарь — Липучка боялся встретиться взглядом с мёртвыми глазами профессора. Сетчатый пол вибрировал под ногами, звуки шагов жадно подхватывало эхо и швыряло в стены. Липучка наткнулся ногой на тело профессора, встал на четвереньки, ощупал — мягкая, толстая ткань пижамы, пуговицы, какая-то дыра — пупок. Дрожащими пальцами он добрался до шеи, нашёл цепочку, ключ от сейфа, дёрнул на себя — голова профессора тяжело стукнулась об пол. Липучка сдержал рвотный позыв, резво отыскал застёжку и стал её развинчивать. «Это было потруднее лифчика Эм Джей на выпускном!» — подумал вдруг Липучка, истерически хихикнув.

Закончив в шахте, Липучка вернулся в помещение подстанции, включил свет и тщательно вытер эбонитовую ручку рубильника. Чипер лежал в сейфе, на том самом месте, где профессор его и оставил. Кроме аппарата, на который Липучка возлагал большие надежды, в сейфе лежал пакет с деньгами, тысячи три на вид.

пл. 3

Охранник перекусил зубочистку и сплюнул её Липучке под ноги. У Липучки заныла левая почка.

— Хорошо, что зашёл, Бобби, — просипел охранник. — У тебя тут должок, помнишь ведь?

— Привет, Маззи. Я при деньгах, — улыбнулся Липучка.

— При деньгах? Это хорошо. Распахни-ка плащ. Теперь повернись спиной, — Маззи сноровисто обыскал Липучку. — Что это у тебя в кулаке? А ну, покажи.

Липучка раскрыл ладонь и показал чипер.

— Что за хрень? Эспандер?

— Массажёр для пальцев.

— Ладно, спрячь. Говорят, ты денег Киклзу задолжал?

— Это ерунда. Я уже всё уладил. Ух и работёнка была! — ответил Липучка, нарочито вытерев пот со лба.

— Отличные новости, Бобби, — ответил охранник, улыбнувшись щербатым ртом. — А то я начал о тебе волноваться — цемент, тазик, грузовой порт, сечёшь, да?

Маззи заржал и отошёл в сторону, пропуская Липучку в дверь.

Подпольное казино «Майор Мао» имело не самую лучшую репутацию в городе, но играли тут честно и даже отпускали с выигрышем. Старина Мао пользовался уважением в криминальном мире, хотя давно уже отложил в сторону заточенную отвёртку. Липучка отдал пятьдесят баксов долга и обменял все остальные деньги на фишки. За рулеткой сегодня стоял Снуппи — опытный крупье, принесший Липучке однажды хороший куш. Липучка подсел за стол, бросил ему стодолларовую фишку:

— Жёлтым цветом, всё по два доллара.

Кроме него за столом сидела престарелая крашеная блондинка в мехах, парень с тухлыми глазами и старичок, похожий на Санта Клауса, подсевшего на валиум. Липучка обвёл всех взглядом и улыбнулся. Перед ним вырос столбик жёлтых фишек:

— Ваш размен, пожалуйста, — сказал Снуппи, раскрутил рулетку и запустил на неё шарик. — Делайте ваши ставки!

(окончание следует)

За прилавком, между длинным парнем с морскими рыбками и приземистой бабусей со столь же морскими свинками, расположился мужчина, замотанный по брови шарфом. Он открыл клетчатую сумку и вынул оттуда трёхлитровую банку. На её дне, среди кусочков цветной бумаги, сидели эльфы.

Парень с морскими рыбками согнулся во втором своем метре и заглянул в банку.

– Это что? – спросил он с тоном превосходства хордовых над чешуекрылыми.

– Эльфы.

– Почём?

– Пятьсот рублей.

Парень уважительно протянул мужчине руку:

– Борис.

– Семён, – буркнул мужчина, снимая рукавицу.

Тут из-под локтя заглянула приземистая бабуся.

– И зачем они?

– Ну а хомяки твои зачем?

– Это морские свинки, – обиделась бабуся, – детям развлечение.

Морские свинки нахохлились, всем своим видом выражая нежелание кого-то развлекать.

– Эльф. Волшебное существо.

– И чего они умеют? Желания исполняют?

Лицо, замотанное шарфом, изобразило сарказм.

– Ага. Стоял бы я тут тогда.

– Может удачу приносят?

– Мне не носили.

Бабуся замолчала. Эльфы лениво ходили по банке, зевали, взмахивали крылышками. Ярко-оранжевая парочка прижалась личиками к стеклу.

Между рядов с клетками и аквариумами неспешно проходили разнообразные люди в пальто и пуховиках, с сумками и просто, взрослые и дети. Всё это разнообразие бубнило, перемешивалось и выдыхало пар из ртов. К Борису подошёл большой, ватой набитый дед. В ногах у него мыкался мелкий ребятёнок непонятного пола с варежками на резинках.

– Черви есть?

– Трубочник есть, мотыль.

– Деда смотри!

– Мотыля покажи.

– Деда-а-а!

– Вам два коробочка? Три?

– Чего он дохлый такой?

– Деда, это чего в банке, а?

– Где дохлый, мужчина? Путёвый мотыль.

– С какого он бока путёвый?

– Деда, смотри – девочки с крылышками!

– Розовый. Вкусный. Берите!

– Сколько просишь?

– Двадцать пять.

– Де-е-е-е-е-д-а-а-а!

– Уступи десятку за два коробка.

– Не могу, мужчина. Себе в убыток торгую.

– Дед!

– Три шкуры дерёте! Торгаши!

– Вы сколько брать будете?

– Да уж не ведро!

– Берите три коробка, десятку уступлю.

– Де-душ-ка!

– Ладно, давай два коробка, коль уступаешь.

Ватный дед отслюнявил червонцы и спрятал пакет во внутренний карман. Поближе к сердцу. Ребятёнок похлопал деда по колену.

– Деда! Ну смотри – фея!

Дед приблизил левый глаз к трехлитровой банке, поморгал и отодвинулся.

– Чего за звери?

– Эльфы.

– Деда, давай купим!

– Сколько просишь?

– Пятьсот.

Дед отодвинулся и загнал взглядом Семёна, банку и прилавок во внутреннюю прицельную рамку.

– Иди ты. На птичьем по двести никто не берёт.

Семён подтянул шарф и пробубнил:

– А я и не навязываюсь.

– Самцы?

– Поди разбери.

– Мотыля едят?

– Не. Они как бы любовью питаются.

– Ась?

– Любить их надо. Тогда живут. Без любви дохнут.

– Деда, бери! Я их уже люблю.

– Молчи, Валька! – ответил дед, оставив половую принадлежность ребёнка под вопросом.

– Мужчина, возьмите лучше морскую свинку! Полкило восторга!

– Нет, свиней вокруг и так полно. Свинья на свинье.

– Деда!

– Мелкие они у тебя. Морёные. Давай, за триста возьму.

– Четыреста.

– Совесть есть? Есть совесть у тебя, я спрашиваю?

– Ладно. Чтоб почин не спугнуть.

Семён подвинул банку к краю прилавка и кивнул Вальке.

– Протяни руку.

– Выбирать, да?

– Не. Они сами выбирают.

Крошечный эльф морозно-синего цвета вспорхнул Вальке на палец, ухватился ручонками и забрался в ладошку.

– Ну вот. Кормить его не надо, поить тоже. Люби только, одного не оставляй, а то заболеет.

Ватный дед ухватил ребятёнка за капюшон и потащил дальше.

У прилавка остановилась немолодая пара. Жизнь их склеивала, отрывала и опять сминала вместе. И вот уже они друг без друга не полны. Выпуклость к впадинке.

– Что это? Здрасти! – сказала женщина удивлённо.

– Эльфы.

– Посмотри, Серёженька, чудо какое!

Мужчина что-то буркнул и остался на месте.

– Они продаются? – женщина приблизила глаза к стеклу, осторожно постучала ногтем.

– Пятьсот рублей.

Женщина заворожено извлекла из кармана кошелёк. Семён пододвинул банку, но ни один эльф к ней в руки не пошёл.

– Дайте вот этого – зелёненького.

– Видите – не идёт он к вам.

– А вы достаньте.

– Не могу. Сам должен прийти.

– Так он не идёт.

– Вижу. Значит, не продам. Извиняйте.

– Как? Почему же?

– Им, эльфам, любовь нужна, иначе помрут.

– Ну вот и хорошо! Я его буду любить, ухаживать буду за ним.

– Ухаживать… Не продам, коли сам не идёт.

К прилавку пододвинулся муж.

– Я что-то не понял, тут рынок?

– Рынок-то он рынок, но… не продам. Ну сдохнет он у вас.

– Идём, Лен, – сердито дёрнул жену за рукав Серёженька.

– Но…

– Пошли. С психами я ещё не связывался.

– Хотите – тысячу заплачу? – сказала Лена.

Семён всплеснул руками.

– Барышня, да это тут причём? Вот я его вам продам, а он любовь к себе притягивает, требует. А ежели пересилит супруга вашего?

– Как это?

– Да просто. Магическое существо. Без пропитания ему нельзя, материального-то оно и в рот не возьмёт! Или супруга разлюбите, или эльф помрёт. Хорошенькая покупка.

– Вы… шутите, да?

– А вот, дамочка, возьми лучше свинью морскую! Или двух!

– Свинью? – испуганно спросила Лена.

– Ага! – радостно сказала бабуся и соломинкой простимулировала свинку показать свои стати.

Рыжий, косматый, угрюмый жирдяй забрался в колесо и сделал несколько шагов вперевалку.

– А? Глянь, какие кунштюки ушкваривает!

Зелёного эльфа, получил пятиклассник без шапки и двух зубов. Лимонно-желтый выбрал себе в хозяйки смешливую девушку с пирсингом. Вид железных шариков в носу, в губе и даже на языке потряс Семёна, но эльф не задумываясь вспорхнул ей на воротник. Бирюзовый эльф устроился в варежке сухонькой старушки с сияющими глазами. Она дала за него Семёну сто рублей мелочью и веснушчатое зимнее яблоко.

За три часа он распродал всех эльфов, кроме одного. Оранжево-красный, как язычок пламени, ни к кому не хотел идти.

– И часто они так… кочевряжаться? – спросил Борис.

– Да бывает.

– И чего тогда?

– Ну чего. Обратно отпускаю.

Борис достал термос кофе и развернул из фольги два бутерброда с копчёным салом. Приземистая бабуся скребла ложкой в кастрюле с картошкой и варёной рыбой. Семён перекусом не озаботился.

– Ты их где ловишь-то? Или секрет? – спросил Борис, активно жуя.

– Внучка ловит.

– А где?

– Да не скажет он, – сердито постучала ложкой о край кастрюли бабуся, – жмот.

– А чего не сказать-то? Я секретов не делаю. Берёт внучка моя, Милка, коробку акварельной краски. Только медовая нужна, и вообще лучше мёда добавить для густоты. Липового. Дальше – надо в ванной всё зеркало разукрасить акварелью, погуще так. И разрисовывать надо в темноте. И чтобы девочка разрисовывала. Как высохнет – вносим свечку, только зайти надо спиной вперёд. Самое оно, если на стекле останется одно окошко, или два, тогда может и приманишь. Потом просто – банку трёхлитровую приготовь. Перед зеркалом бумаги цветной настриги. У них же там всё серое, у эльфов, вот они на цвет-то и клюют. Ну а как они, стало быть, из зеркала полезут, ты их банкой и накрывай. Да! Забыл совсем! Одежду надо надеть шиворот-навыворот, эльфы тогда не увидят. И булавку медную прицепи на ворот. Чтобы того… глаза не отвели.

– Чего?

– Ну мне раз глаза отвели, так я целый час в ванной стоял и в зеркало пялился.

– Зачем?

– Выход искал.

– Из ванной?

– Тьфу, пропасть. Из зеркала!

Слушатели расхохотались. Бабуся прохрюкалась и вытерла рот платком. Борис, опершись о прилавок, некоторое время ещё побулькивал, но вдруг поднял глаза и осёкся. Семён махнул рукой и выпустил пар изо рта прямо сквозь шарф:

– Да чего вам объяснять – всё равно не поверите!

Перед прилавком невесть откуда оказался неприятный, известный всему рынку детина. Звали детину Соплёй. Но звали его так за глаза и в верной компании.

Был он высок ростом и лицом широк – по блину на каждой щеке поместится. Волосы, брови и даже реснички – бесцветные, как подвальная плесень. Глаза васильковые и пустые, по меткому слову поэта: как два пупка. Сын директора рынка, и сволочь крайнего разбора. Сейчас он был слегка поддавши. В такие минуты его настроение колебалось на кромке. С одной стороны – буйное веселье, когда он бегал по рынку, натянув на голову отобранный у вьетнамцев малиновый бюстгальтер арбузного размера. С другой стороны – гадючья злоба, плевки в суп обедающим торговцам, затоптанная корзинка с котятами. А переход осуществляется лёгким толчком с любой стороны.

Сопля привалился к прилавку спиной, иронически глянул на толкущихся покупателей. Ухватил лапой плюгавого паренька с косенькими глазами.

– Эй, китайса, курить дай!

Китайса вынул пачку, Сопля поплевал на пальцы, вытащил две сигареты, одну сунул в рот, вторую уронил. Китайса дал прикурить. Сопля почавкал, окутался дымом, забрал пачку и зажигалку, отвесил добродушного пинка. Покурил, осовело, наблюдая за дерущимися воробьями. Развернулся к Борису.

– О! Здорово, барбус!

– Здрасти, Эдуард Иваныч. – Улыбнулся барбус Борис, приветливо прогнувшись.

– Ну, чё тут? Как торговля?

Барбус неопределённо скособочился, всем видом показывая, что хотя он и тронут заботой Эдуарда Ивановича, но мотыль квёлый, рыбок не берут, и свободных денег совершенно нет.

– Ладно, брось шлангом прикидываться. Курить будешь?

– Я, Эдуард Иваныч, завязал. Здоровья-то нет, как у Вас!

– Потому что здорово… это… здоровый образ жизни веду!

Сопля придвинулся к Борису. Свёрнутая бумажка перекочевала из руки одного в обширный карман другого.

– Ладно, торгуй, мотылёк. Ах-ха-ха! Ловко подколол? Мотыля продаёшь – значит мотылёк!

– Хрю-хрю-хрю! Здравия желаю, Эдуард Иванович! – улыбнулась пластмассовыми челюстями бабуся.

– Здорово живёшь, Микитична!

– Вы вроде как с лица схуднули, Эдуард Иванович?

– На фитнес хожу. Знаешь, что такое? Это когда спорт.

– Ну, дай-то Бог! – истово перекрестилась Микитична, – нам и без надобности уж.

– Ладно. Хватит мне зубы это самое. Чего там у тебя?

– Как перед иконой, чтоб у меня руки отсохли, если вру!

– Так.

– Нету! Ни одной не продала! А всё конкуренты!

– Какие конкуренты?

– Да вот, – сказала подлая бабка и указала на Семёна, – пять клиентов отбил!

Семён и, отчасти, Борис опешили. Сопля вдруг увидел Семёна с его банкой, как будто они только что вывалились из зазеркалья.

– Оппа! Ты кто такой? Ты чего тут стоишь, а?

– И чего? Купил, вон, место и стою. А что?

– Чего ты тут толкаешь?

– Эльфа вот.

– Дрянь какая-то летучая, – вклинилась Микитична, – больная, наверное, не ест ничего! Сам говорил!

– Нуксь!

Сопля залапил банку. Она почти целиком поместилась в его ладони.

– Оппа! Зашибись! Засушу и на зеркало в тачилу повешу!

– Ты давай не борзей! Поставь банку!

– Пасть закрой, дедушка! – элегантно парировал Сопля, для верности положив вторую ладонь Семёну на лицо. Лицо тоже поместилось в ладони целиком.

– Эт! Ты руки-то убери!

Сопля потряс банкой, отчего крохотный эльф свалился и стукнулся головёнкой о стенку. Потом он сунул банку под полу и пошёл в сторону дирекции, задевая шапкой жестяные козырьки навесов.

Семён перелез через прилавок и крикнул:

– Да что же?! Воруют же! Эй!

Соседи по прилавку превратились в болванчиков с отпущенными нитками – стояли, глазами хлопали, внутренне радовались чужому унижению. Сопля невозмутимо удалялся.

– Эй! Харя!

Сопля продолжал уходить. Эльф в банке попробовал вылететь, но опять стукнулся о стекло.

– Тьфу! Да и пошёл ты! Щенок! Трус! Сопляк!

Такого оскорбления Эдуард Иванович не вынес. Он повернулся, сделал четыре шага, подкинул банку с эльфом и запустил в голову обидчику.

Машина «скорой помощи» долго пыталась протиснуться к рыночным воротам. Наконец встали как-то между бородатым дедом с гусями и бабой с крупами. Румяные, вонючие от табака санитары, резво помчались в толчею. Принесли Семёна с бурым от крови лицом. Он лежал такой маленький, жалкий, вцепившийся в ниточку жизни. Шептал: «Убил… убил… убил». Хлопнули двери, распугала жирных воробьёв сирена. Баба с крупой охнула и уселась на мешки.

Трупик эльфа, раскатанный кованными ботинками в лоскуты, пролежал в грязном снегу недолго – зашипел и превратился в ничто.

Сопля сидел в рюмочной. Перед ним стояла тарелка пельменей со сметаной, стопка, графинчик. Он налил стопку, выпил, с хрустом откусил пол-луковицы, пожевал, закинул в рот пельмень. Самое оно, после физических упражнений, да на морозце, выпить ледяной водки под пельмешки. Настроение у Сопли вновь было превосходное. Солнце проплавило в ледяной корке на окне полынью. Раскалённые добела пылинки плавали в косом луче. Сопля налил ещё стопку, закусил, запил стаканом горького шипучего пива. Разжевал ещё один пельмень и пошёл отлить.

Потом в туалетном предбаннике долго мыл руки, поскольку был он великий аккуратист.

Перед самым выходом Сопля заглянул в мутноватое зеркало. Вскочивший утром над губой прыщик почти уже созрел. А сразу под третьим писсуаром лежала толстая золотая цепь. Сопля резво обернулся и подошёл к писсуару: на метлахской плитке распластана обёртка от конфеты.

Он вернулся к зеркалу и опять всмотрелся в ненаглядный прыщик. Но глаза уже сами скосились на писсуар. Цепь! Цепяра толстенная! Лежит в пятне солнечного света – даже звенья можно разглядеть. Что за чертовня? Сопля опять подбежал к писсуару, и даже заглянул в него. Ничего нет. Солнечный зайчик вдруг появился на ботинке. Сполз по замше на пол, скользнул к выходу из туалета, замер на месте. Вот она! Широкая цепь, нездешняя, как из гробницы фараона. Лежит на полу. Сопля наклонился над ней – цепь рассыпалась на солнечные пятна! Голова закружилась. Зайчики глумливо запрыгали по полу, вскочили на стену, подползли к зеркалу. С той стороны тупо смотрел мордастый юноша.

Сопля подбежал к зеркалу, зацепившись ногой и вывернув плитку с куском бетона. Стекло обернулось прямоугольным окошком, и стремительно зарастало какой-то серой изморозью. В окошко смотрел он сам, длинная нить слюны свисала на воротник. За спиной стоял бледный юнец и вытаскивал из его кармана кошелёк. Второй юнец притоптывал в нетерпении у двери.

– Эй! – крикнул Сопля, ударив в окошко кулаком. – Эй там! Пацаны!

Увы, и его двойник, и тощие наркоманы совершенно ничего не видели сквозь зеркало. Сопля обернулся. Мир выцвел. Вокруг волнами разрасталась черно-серая плесень. С шипеньем истаивали и блёкли краски. Он всплеснул руками – спортивный костюм мазнул в воздухе алым. Цвет сползал и с него, стремительными акварельными дымными струями. С визгом Сопля рванул на тусклый свет в проём двери. Снёс плечом часть крошащейся стены, выбежал в огромную залу с мутным, взболтанным воздухом, стал посреди неё и взвыл совсем уж по-волчьи:

– Отче мой! Еже веси на небеси! Ну чего?! Пусть светится имя! Я больше не буду! Выпустите меня отсюда! Во имя Отца и Сына, аминь!

И дикая молитва помогла – в сажевой тьме Сопля увидел маленький квадратик живого цвета! Он пошёл к нему, расталкивая какие-то осыпающиеся шершавые столбы. А тьма наливалась силой, высасывала реальность, уже и руки стали как стеклянные – кости видно. Того и гляди – растворится. Но – нет. Успел. Успел, чтоб ему сдохнуть! Протиснулся сквозь радужное окошко! А тьма шипнула бессильно, да и сгинула. И он смеялся, смеялся до икоты, и катался по холодному фаянсовому полу.

А потом кто-то невидимый опустил на него сверху большую стеклянную банку.

Иван Арнольдович скорбно изучал факс от поставщика. Над своеобычным шумом за дверью кабинета приподнялся бубнёж охранника – Серёжи. Ему вторил несколько истерический женский голос. Голоса переплелись косичкой в несколько оборотов, а потом раздался детский рёв. Хороший такой, раскачанный долгими тренировками, профессиональный и подавляющий волю. Иван Арнольдович оторвался от мучительных раздумий о будущем. «Только бы не налоговая», подумал он. Мелькнуло дичайшее виденье – пятилетняя девочка в серой лейтенантской форме.

– Серёжа! Что там случилось? – истерзанно крикнул Иван Арнольдович.

В дверь просунулся ражий детина. Он был румян и обижен.

– Иван Арнольдыч, а чего она?!

Иван Арнольдович Пепин, мужской, пятидесяти пяти, женат, владелец ювелирного магазина «Смарагд», оторвал себя от кресла так, как отрывается пластырь от мозоли – хээч! За дверью был магазин, и там царила обыкновенная жизнь – несколько девиц на выданье примеряли кольца. Милиционер у дверей безуспешно боролся со сном.

Перед кабинетом стояла растрёпанная женщина немногих, но трудных лет. Рядом с ней переминался с ноги на ногу печальный мужчина в водолазке. Между ними находился источник визга – откормленный, крепкий ребёнок женского пола с многочисленными, ненавистно стянутыми хвостиками. Покупатели уже начинали коситься.

– Прошу в кабинет, – скривившись, подытожил Иван Арнольдович.

Женщина уселась в кресло для посетителей, девочка прижалась к ней лицом. Мужчина привалился к косяку, Серёжа подпер собой сейф.

– Чаю?

– Давайте, – сказала женщина.

– Нет, спасибо, – помотал головой мужчина.

Иван Арнольдович налил кипятка из кулера, бросил пакетик и два кусочка сахара. Натянул на лицо улыбку, присел на край стола.

– Что случилось? Почему слёзы?

– Гномики! – выкрикнула девочка и спрятала лицо в мамин свитер.

– Так.

– Сманили моих гномиков, вот! – опять выкрикнула она.

Иван Арнольдович посмотрел на женщину.

– Понимаете, у Сонечки в ящике с игрушками жили гномики…

– Инни и Винни!

– А потом вы тут открыли магазин и гномики пропали.

– Ага. И вы решили, что гномики сбежали ко мне?

– Да, – выкрикнула Сонечка, – они у вас шуршат за дверкой!

– За дверкой?

– На улице, – пояснил мужчина, – под лестницей.

– Что у нас под лестницей? – спросил Иван Арнольдович Серёжу.

– Подсобка. Швабры, веники.

– У кого ключ? Ах, да.

Иван Арнольдович выдвинул ящик стола, достал связку ключей.

– Сергей, сходите. Если там гномики – выпустите.

Серёжа взял ключи, вышел из кабинета. Следом потянулись Сонечка с мамой.

– Вы нас простите, – сказал печальный мужчина.

– Да ничего страшного.

– Всю душу вымотала, верите? Верни ей гномиков и всё тут.

– Почему она решила, что я их сманил?

– У вас на вывеске гномик. И дверка эта маленькая. И шуршит там кто-то.

– Мыши, наверное, завелись.

– И золотом торгуете. Она решила, что это гномики вам его приносят.

Иван Арнольдович посмотрел на нетронутый чай. Пузырьки от кусочков сахара нарисовали на его поверхности два идеальных квадрата.

– Эх, кабы гномики, – скорбно сказал директор, – я бы и бед не знал. Поставщики такие цены задирают – скоро сам в гномики пойду.

– Понимаю.

Дверь распахнулась, в неё заглянул Серёжа.

– Ушли, шеф. Как бы не нашли ничего.

– Жаль.

– В овощной пошли – у них там тоже дверка.

Мужчина поднялся и протянул руку:

– Пойду я.

– Ступайте с богом. У самого внучка – понимаю.

– Простите нас ещё раз.

– А… Чем они питаются?

– Кто?

– Ну, гномики. Сонечка их чем-то кормила?

– Молоком, – мужчина застенчиво улыбнулся и вышел.

– Вот народ пошёл! А? – сказал ему вслед Серёжа.

– И не говори, – ответил Иван Арнольдович, склонившись над исчёрканным факсом от поставщика.

Молоко нашлось в холодильнике, а блюдечко осталось от сбежавшего кота Васьки.