Как поймать эльфа⁠⁠

За прилавком, между длинным парнем с морскими рыбками и приземистой бабусей со столь же морскими свинками, расположился мужчина, замотанный по брови шарфом. Он открыл клетчатую сумку и вынул оттуда трёхлитровую банку. На её дне, среди кусочков цветной бумаги, сидели эльфы.

Парень с морскими рыбками согнулся во втором своем метре и заглянул в банку.

– Это что? – спросил он с тоном превосходства хордовых над чешуекрылыми.

– Эльфы.

– Почём?

– Пятьсот рублей.

Парень уважительно протянул мужчине руку:

– Борис.

– Семён, – буркнул мужчина, снимая рукавицу.

Тут из-под локтя заглянула приземистая бабуся.

– И зачем они?

– Ну а хомяки твои зачем?

– Это морские свинки, – обиделась бабуся, – детям развлечение.

Морские свинки нахохлились, всем своим видом выражая нежелание кого-то развлекать.

– Эльф. Волшебное существо.

– И чего они умеют? Желания исполняют?

Лицо, замотанное шарфом, изобразило сарказм.

– Ага. Стоял бы я тут тогда.

– Может удачу приносят?

– Мне не носили.

Бабуся замолчала. Эльфы лениво ходили по банке, зевали, взмахивали крылышками. Ярко-оранжевая парочка прижалась личиками к стеклу.

Между рядов с клетками и аквариумами неспешно проходили разнообразные люди в пальто и пуховиках, с сумками и просто, взрослые и дети. Всё это разнообразие бубнило, перемешивалось и выдыхало пар из ртов. К Борису подошёл большой, ватой набитый дед. В ногах у него мыкался мелкий ребятёнок непонятного пола с варежками на резинках.

– Черви есть?

– Трубочник есть, мотыль.

– Деда смотри!

– Мотыля покажи.

– Деда-а-а!

– Вам два коробочка? Три?

– Чего он дохлый такой?

– Деда, это чего в банке, а?

– Где дохлый, мужчина? Путёвый мотыль.

– С какого он бока путёвый?

– Деда, смотри – девочки с крылышками!

– Розовый. Вкусный. Берите!

– Сколько просишь?

– Двадцать пять.

– Де-е-е-е-е-д-а-а-а!

– Уступи десятку за два коробка.

– Не могу, мужчина. Себе в убыток торгую.

– Дед!

– Три шкуры дерёте! Торгаши!

– Вы сколько брать будете?

– Да уж не ведро!

– Берите три коробка, десятку уступлю.

– Де-душ-ка!

– Ладно, давай два коробка, коль уступаешь.

Ватный дед отслюнявил червонцы и спрятал пакет во внутренний карман. Поближе к сердцу. Ребятёнок похлопал деда по колену.

– Деда! Ну смотри – фея!

Дед приблизил левый глаз к трехлитровой банке, поморгал и отодвинулся.

– Чего за звери?

– Эльфы.

– Деда, давай купим!

– Сколько просишь?

– Пятьсот.

Дед отодвинулся и загнал взглядом Семёна, банку и прилавок во внутреннюю прицельную рамку.

– Иди ты. На птичьем по двести никто не берёт.

Семён подтянул шарф и пробубнил:

– А я и не навязываюсь.

– Самцы?

– Поди разбери.

– Мотыля едят?

– Не. Они как бы любовью питаются.

– Ась?

– Любить их надо. Тогда живут. Без любви дохнут.

– Деда, бери! Я их уже люблю.

– Молчи, Валька! – ответил дед, оставив половую принадлежность ребёнка под вопросом.

– Мужчина, возьмите лучше морскую свинку! Полкило восторга!

– Нет, свиней вокруг и так полно. Свинья на свинье.

– Деда!

– Мелкие они у тебя. Морёные. Давай, за триста возьму.

– Четыреста.

– Совесть есть? Есть совесть у тебя, я спрашиваю?

– Ладно. Чтоб почин не спугнуть.

Семён подвинул банку к краю прилавка и кивнул Вальке.

– Протяни руку.

– Выбирать, да?

– Не. Они сами выбирают.

Крошечный эльф морозно-синего цвета вспорхнул Вальке на палец, ухватился ручонками и забрался в ладошку.

– Ну вот. Кормить его не надо, поить тоже. Люби только, одного не оставляй, а то заболеет.

Ватный дед ухватил ребятёнка за капюшон и потащил дальше.

У прилавка остановилась немолодая пара. Жизнь их склеивала, отрывала и опять сминала вместе. И вот уже они друг без друга не полны. Выпуклость к впадинке.

– Что это? Здрасти! – сказала женщина удивлённо.

– Эльфы.

– Посмотри, Серёженька, чудо какое!

Мужчина что-то буркнул и остался на месте.

– Они продаются? – женщина приблизила глаза к стеклу, осторожно постучала ногтем.

– Пятьсот рублей.

Женщина заворожено извлекла из кармана кошелёк. Семён пододвинул банку, но ни один эльф к ней в руки не пошёл.

– Дайте вот этого – зелёненького.

– Видите – не идёт он к вам.

– А вы достаньте.

– Не могу. Сам должен прийти.

– Так он не идёт.

– Вижу. Значит, не продам. Извиняйте.

– Как? Почему же?

– Им, эльфам, любовь нужна, иначе помрут.

– Ну вот и хорошо! Я его буду любить, ухаживать буду за ним.

– Ухаживать… Не продам, коли сам не идёт.

К прилавку пододвинулся муж.

– Я что-то не понял, тут рынок?

– Рынок-то он рынок, но… не продам. Ну сдохнет он у вас.

– Идём, Лен, – сердито дёрнул жену за рукав Серёженька.

– Но…

– Пошли. С психами я ещё не связывался.

– Хотите – тысячу заплачу? – сказала Лена.

Семён всплеснул руками.

– Барышня, да это тут причём? Вот я его вам продам, а он любовь к себе притягивает, требует. А ежели пересилит супруга вашего?

– Как это?

– Да просто. Магическое существо. Без пропитания ему нельзя, материального-то оно и в рот не возьмёт! Или супруга разлюбите, или эльф помрёт. Хорошенькая покупка.

– Вы… шутите, да?

– А вот, дамочка, возьми лучше свинью морскую! Или двух!

– Свинью? – испуганно спросила Лена.

– Ага! – радостно сказала бабуся и соломинкой простимулировала свинку показать свои стати.

Рыжий, косматый, угрюмый жирдяй забрался в колесо и сделал несколько шагов вперевалку.

– А? Глянь, какие кунштюки ушкваривает!

Зелёного эльфа, получил пятиклассник без шапки и двух зубов. Лимонно-желтый выбрал себе в хозяйки смешливую девушку с пирсингом. Вид железных шариков в носу, в губе и даже на языке потряс Семёна, но эльф не задумываясь вспорхнул ей на воротник. Бирюзовый эльф устроился в варежке сухонькой старушки с сияющими глазами. Она дала за него Семёну сто рублей мелочью и веснушчатое зимнее яблоко.

За три часа он распродал всех эльфов, кроме одного. Оранжево-красный, как язычок пламени, ни к кому не хотел идти.

– И часто они так… кочевряжаться? – спросил Борис.

– Да бывает.

– И чего тогда?

– Ну чего. Обратно отпускаю.

Борис достал термос кофе и развернул из фольги два бутерброда с копчёным салом. Приземистая бабуся скребла ложкой в кастрюле с картошкой и варёной рыбой. Семён перекусом не озаботился.

– Ты их где ловишь-то? Или секрет? – спросил Борис, активно жуя.

– Внучка ловит.

– А где?

– Да не скажет он, – сердито постучала ложкой о край кастрюли бабуся, – жмот.

– А чего не сказать-то? Я секретов не делаю. Берёт внучка моя, Милка, коробку акварельной краски. Только медовая нужна, и вообще лучше мёда добавить для густоты. Липового. Дальше – надо в ванной всё зеркало разукрасить акварелью, погуще так. И разрисовывать надо в темноте. И чтобы девочка разрисовывала. Как высохнет – вносим свечку, только зайти надо спиной вперёд. Самое оно, если на стекле останется одно окошко, или два, тогда может и приманишь. Потом просто – банку трёхлитровую приготовь. Перед зеркалом бумаги цветной настриги. У них же там всё серое, у эльфов, вот они на цвет-то и клюют. Ну а как они, стало быть, из зеркала полезут, ты их банкой и накрывай. Да! Забыл совсем! Одежду надо надеть шиворот-навыворот, эльфы тогда не увидят. И булавку медную прицепи на ворот. Чтобы того… глаза не отвели.

– Чего?

– Ну мне раз глаза отвели, так я целый час в ванной стоял и в зеркало пялился.

– Зачем?

– Выход искал.

– Из ванной?

– Тьфу, пропасть. Из зеркала!

Слушатели расхохотались. Бабуся прохрюкалась и вытерла рот платком. Борис, опершись о прилавок, некоторое время ещё побулькивал, но вдруг поднял глаза и осёкся. Семён махнул рукой и выпустил пар изо рта прямо сквозь шарф:

– Да чего вам объяснять – всё равно не поверите!

Перед прилавком невесть откуда оказался неприятный, известный всему рынку детина. Звали детину Соплёй. Но звали его так за глаза и в верной компании.

Был он высок ростом и лицом широк – по блину на каждой щеке поместится. Волосы, брови и даже реснички – бесцветные, как подвальная плесень. Глаза васильковые и пустые, по меткому слову поэта: как два пупка. Сын директора рынка, и сволочь крайнего разбора. Сейчас он был слегка поддавши. В такие минуты его настроение колебалось на кромке. С одной стороны – буйное веселье, когда он бегал по рынку, натянув на голову отобранный у вьетнамцев малиновый бюстгальтер арбузного размера. С другой стороны – гадючья злоба, плевки в суп обедающим торговцам, затоптанная корзинка с котятами. А переход осуществляется лёгким толчком с любой стороны.

Сопля привалился к прилавку спиной, иронически глянул на толкущихся покупателей. Ухватил лапой плюгавого паренька с косенькими глазами.

– Эй, китайса, курить дай!

Китайса вынул пачку, Сопля поплевал на пальцы, вытащил две сигареты, одну сунул в рот, вторую уронил. Китайса дал прикурить. Сопля почавкал, окутался дымом, забрал пачку и зажигалку, отвесил добродушного пинка. Покурил, осовело, наблюдая за дерущимися воробьями. Развернулся к Борису.

– О! Здорово, барбус!

– Здрасти, Эдуард Иваныч. – Улыбнулся барбус Борис, приветливо прогнувшись.

– Ну, чё тут? Как торговля?

Барбус неопределённо скособочился, всем видом показывая, что хотя он и тронут заботой Эдуарда Ивановича, но мотыль квёлый, рыбок не берут, и свободных денег совершенно нет.

– Ладно, брось шлангом прикидываться. Курить будешь?

– Я, Эдуард Иваныч, завязал. Здоровья-то нет, как у Вас!

– Потому что здорово… это… здоровый образ жизни веду!

Сопля придвинулся к Борису. Свёрнутая бумажка перекочевала из руки одного в обширный карман другого.

– Ладно, торгуй, мотылёк. Ах-ха-ха! Ловко подколол? Мотыля продаёшь – значит мотылёк!

– Хрю-хрю-хрю! Здравия желаю, Эдуард Иванович! – улыбнулась пластмассовыми челюстями бабуся.

– Здорово живёшь, Микитична!

– Вы вроде как с лица схуднули, Эдуард Иванович?

– На фитнес хожу. Знаешь, что такое? Это когда спорт.

– Ну, дай-то Бог! – истово перекрестилась Микитична, – нам и без надобности уж.

– Ладно. Хватит мне зубы это самое. Чего там у тебя?

– Как перед иконой, чтоб у меня руки отсохли, если вру!

– Так.

– Нету! Ни одной не продала! А всё конкуренты!

– Какие конкуренты?

– Да вот, – сказала подлая бабка и указала на Семёна, – пять клиентов отбил!

Семён и, отчасти, Борис опешили. Сопля вдруг увидел Семёна с его банкой, как будто они только что вывалились из зазеркалья.

– Оппа! Ты кто такой? Ты чего тут стоишь, а?

– И чего? Купил, вон, место и стою. А что?

– Чего ты тут толкаешь?

– Эльфа вот.

– Дрянь какая-то летучая, – вклинилась Микитична, – больная, наверное, не ест ничего! Сам говорил!

– Нуксь!

Сопля залапил банку. Она почти целиком поместилась в его ладони.

– Оппа! Зашибись! Засушу и на зеркало в тачилу повешу!

– Ты давай не борзей! Поставь банку!

– Пасть закрой, дедушка! – элегантно парировал Сопля, для верности положив вторую ладонь Семёну на лицо. Лицо тоже поместилось в ладони целиком.

– Эт! Ты руки-то убери!

Сопля потряс банкой, отчего крохотный эльф свалился и стукнулся головёнкой о стенку. Потом он сунул банку под полу и пошёл в сторону дирекции, задевая шапкой жестяные козырьки навесов.

Семён перелез через прилавок и крикнул:

– Да что же?! Воруют же! Эй!

Соседи по прилавку превратились в болванчиков с отпущенными нитками – стояли, глазами хлопали, внутренне радовались чужому унижению. Сопля невозмутимо удалялся.

– Эй! Харя!

Сопля продолжал уходить. Эльф в банке попробовал вылететь, но опять стукнулся о стекло.

– Тьфу! Да и пошёл ты! Щенок! Трус! Сопляк!

Такого оскорбления Эдуард Иванович не вынес. Он повернулся, сделал четыре шага, подкинул банку с эльфом и запустил в голову обидчику.

Машина «скорой помощи» долго пыталась протиснуться к рыночным воротам. Наконец встали как-то между бородатым дедом с гусями и бабой с крупами. Румяные, вонючие от табака санитары, резво помчались в толчею. Принесли Семёна с бурым от крови лицом. Он лежал такой маленький, жалкий, вцепившийся в ниточку жизни. Шептал: «Убил… убил… убил». Хлопнули двери, распугала жирных воробьёв сирена. Баба с крупой охнула и уселась на мешки.

Трупик эльфа, раскатанный кованными ботинками в лоскуты, пролежал в грязном снегу недолго – зашипел и превратился в ничто.

Сопля сидел в рюмочной. Перед ним стояла тарелка пельменей со сметаной, стопка, графинчик. Он налил стопку, выпил, с хрустом откусил пол-луковицы, пожевал, закинул в рот пельмень. Самое оно, после физических упражнений, да на морозце, выпить ледяной водки под пельмешки. Настроение у Сопли вновь было превосходное. Солнце проплавило в ледяной корке на окне полынью. Раскалённые добела пылинки плавали в косом луче. Сопля налил ещё стопку, закусил, запил стаканом горького шипучего пива. Разжевал ещё один пельмень и пошёл отлить.

Потом в туалетном предбаннике долго мыл руки, поскольку был он великий аккуратист.

Перед самым выходом Сопля заглянул в мутноватое зеркало. Вскочивший утром над губой прыщик почти уже созрел. А сразу под третьим писсуаром лежала толстая золотая цепь. Сопля резво обернулся и подошёл к писсуару: на метлахской плитке распластана обёртка от конфеты.

Он вернулся к зеркалу и опять всмотрелся в ненаглядный прыщик. Но глаза уже сами скосились на писсуар. Цепь! Цепяра толстенная! Лежит в пятне солнечного света – даже звенья можно разглядеть. Что за чертовня? Сопля опять подбежал к писсуару, и даже заглянул в него. Ничего нет. Солнечный зайчик вдруг появился на ботинке. Сполз по замше на пол, скользнул к выходу из туалета, замер на месте. Вот она! Широкая цепь, нездешняя, как из гробницы фараона. Лежит на полу. Сопля наклонился над ней – цепь рассыпалась на солнечные пятна! Голова закружилась. Зайчики глумливо запрыгали по полу, вскочили на стену, подползли к зеркалу. С той стороны тупо смотрел мордастый юноша.

Сопля подбежал к зеркалу, зацепившись ногой и вывернув плитку с куском бетона. Стекло обернулось прямоугольным окошком, и стремительно зарастало какой-то серой изморозью. В окошко смотрел он сам, длинная нить слюны свисала на воротник. За спиной стоял бледный юнец и вытаскивал из его кармана кошелёк. Второй юнец притоптывал в нетерпении у двери.

– Эй! – крикнул Сопля, ударив в окошко кулаком. – Эй там! Пацаны!

Увы, и его двойник, и тощие наркоманы совершенно ничего не видели сквозь зеркало. Сопля обернулся. Мир выцвел. Вокруг волнами разрасталась черно-серая плесень. С шипеньем истаивали и блёкли краски. Он всплеснул руками – спортивный костюм мазнул в воздухе алым. Цвет сползал и с него, стремительными акварельными дымными струями. С визгом Сопля рванул на тусклый свет в проём двери. Снёс плечом часть крошащейся стены, выбежал в огромную залу с мутным, взболтанным воздухом, стал посреди неё и взвыл совсем уж по-волчьи:

– Отче мой! Еже веси на небеси! Ну чего?! Пусть светится имя! Я больше не буду! Выпустите меня отсюда! Во имя Отца и Сына, аминь!

И дикая молитва помогла – в сажевой тьме Сопля увидел маленький квадратик живого цвета! Он пошёл к нему, расталкивая какие-то осыпающиеся шершавые столбы. А тьма наливалась силой, высасывала реальность, уже и руки стали как стеклянные – кости видно. Того и гляди – растворится. Но – нет. Успел. Успел, чтоб ему сдохнуть! Протиснулся сквозь радужное окошко! А тьма шипнула бессильно, да и сгинула. И он смеялся, смеялся до икоты, и катался по холодному фаянсовому полу.

А потом кто-то невидимый опустил на него сверху большую стеклянную банку.