pomarki

Механическая рука Питера Хаммера (1 часть)

Механическая рука Питера Хаммера (2 часть)

Номер на тридцатом этаже был великолепен. В ванной комнате оказалось два десятка махровых полотенец. Бутылочки и пузырьки с шампунями, солями и бальзамами выстроились на зеркальной полочке в два ряда, как фантастические шахматные фигуры. В чугунной ванной, стоящей на позолоченных львиных лапах, можно было искупать носорога. С потолка свисала небольшая хрустальная люстра.

Питер открыл краны, сделанные на английский манер: один с горячей водой, второй с холодной. Пока ванна набиралась, он сбрил неопрятную щетину и смазал свою механическую руку. Он высыпал в воду разноцветные соли и два пузырька шампуня. Забравшись в горячую и пенную ароматную воду, Питер закурил сигарету, положил голову на свёрнутое полотенце и закрыл глаза.

В комнате начал трезвонить телефон. Питер лежал и курил, стряхивая пепел в лопающуюся пену, а телефон всё звонил и звонил. Надо было взять мыло и жёсткую щётку для душа и отмыться хорошенько, но сначала надо было докурить, не выбрасывать же половину, а сигарета была влажноватая, тянулась медленно, горячая вода разморила, и он уснул.

Ему приснилось, что он забыл на табурете, служившем прикроватной тумбочкой в госпитале, приглашение на ужин с Президентом. Он выбрался из ванны и вышел в гостиничный коридор, который привёл его к стойке администратора.

— Вы чего-то хотите, сэр? — спросил его женским голосом таможенный инспектор.

— Так точно, сэр. Мне нужно в Дорчестер, сэр, — ответил Питер, внезапно обнаружив, что почему-то забыл одеться.

— Пройдите в служебный лифт на палубе «С», — ответил инспектор, указывая на неприметную низенькую дверь.

Сразу же Питер оказался в этом лифте, сколоченном из дерева. В дырочку, оставшуюся от вывалившегося сучка, Питер разглядел сетчатые ромбы и полосатый матрас верхней коечки. Он понял, что не стоит, а лежит в тесном ящике…

Гроб!

…а кто-то сидит рядом, и разговаривает сам с собой, и пьёт vodka. Потом Питер оказался в ресторане цепеллина R-34. Он стоял, облокотившись на поручень, и смотрел в панорамное окно. Там было темно, они летели над Атлантикой, в прорывах туч иногда полыхала молния и становилась видна дрожащая и лоснящаяся шкура океана.

Питер содрогнулся всем телом, как бывает, если упадёшь во сне, и открыл глаза.

Он стоял посреди шикарной ванной комнаты, глядя на самого себя в большое зеркало. В левой, механической, руке он держал опасную бритву. С него лило. Вода в ванной ходила ходуном, словно он выскочил из неё под угрозой смерти.

В комнате вновь зазвонил телефон. Питер осторожно положил бритву на край раковины, накинул на плечи толстый махровый халат, вышел в комнату и снял трубку.

— Алло, — сказал он.

— Мистер Хаммер? — уточнил приятный женский голос.

— Верно. Кто это?

— Вас беспокоит телефонный узел отеля «Кортис-Инн». С вами хочет говорить капитан Куимби, вас соединить?

— Соединяйте, — сказал Питер, попытавшись вспомнить, но не вспомнив, что это за капитан Куимби, который хочет с ним говорить.

В трубке зашуршало, плеснул тихий женский смешок, а потом громко щёлкнуло и кто-то заорал:

— Алло! Алло! Кой чёрт, опять рассоединили?!

— Старшина Питер Хаммер на проводе, сэр!

— Ага! Добрый вечер, старшина, приветствую в Кейт-Йорке!

— Спасибо, сэр!

— Не «сэркай» мне! Как добрался?

— Отлично добрался.

— Я рад. Значит так, сынок, я занимаюсь размещением людей, приехавших на ужин с Президентом. Ужин состоится завтра в восемнадцать ноль-ноль. На сегодня у тебя увольнительная, постарайся не ввязаться ни в какие приключения, понятно?

— Так точно, сэр!

— Завтра утром к тебе явится портной — снимет мерку для парадной формы. Будь в номере!

— Понял, сэр!

— Не «сэркай» мне! Да, чуть не забыл. По всем вопросам звони мне по номеру: Малдер — пять, ноль пять, восемь два. Повторить?

— Я запомнил.

— Всё, разрешаю положить трубку. Отбой.

На столе лежала плоская коробка спичек с изображением толстяка на деревянной лошадке. Напиться в дрова он всегда сможет успеть, а вот девочки… Такая огромная кровать в этом номере, тупо спать на ней одному.

Капитан Куимби положил трубку на аппарат и посмотрел на мужчину, сидящего за полированным столом прямо напротив него. У мужчины было аккуратное кукольное личико, набриолиненные волосы и усики, будто нарисованные блестящим чёрным лаком.

— Мистер Клифтон, официально сообщаю о начале третьей фазы операции «Ловкач», — сказал капитан Куимби.

— Секретная служба откомандировала меня для того, чтобы вы ввели меня в курс дела, капитан, — ответил мистер Клифтон. — Я пока понятия не имею, в чём заключается ваша операция. Откровенно говоря, я не хочу узнавать ничего лишнего, меня интересует только та её часть, которая касается безопасности первого лица.

Капитан Куимби поднялся, пересёк кабинет и лязгнул дверцей сейфа. В сейфе оказался снаряженный восьмимиллиметровый кинопроектор.

— То, что вы сейчас узнаете, мистер Клифтон, является государственной тайной. На время ношения этой тайны ваша голова становится собственностью США.

— У меня есть допуск к гостайне.

— Конечно, есть, иначе мы бы не разговаривали. Но эту тайну мы дадим вам только на время. Потом заберём.

— Не очень понимаю, как вы это осуществите.

— У нас есть способ.

— Надеюсь, после его применения моя голова не станет собственностью похоронного бюро.

— Конечно, нет. Задёрните, пожалуйста, шторы, мистер Клифтон.

Кабинет погрузился в глубокий сумрак. Капитан Куимби щёлкнул тумблером, на глухих шторах, оказавшихся превосходным экраном, появился яркий прямоугольник, а потом кинопроектор застрекотал, на шторах заплясали цифры и зигзаги, сменившиеся строгими буквами:

«УЛЬФХЕДНАР»
ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ № 7
ОБОРОТНИ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА
ОСОБО СЕКРЕТНО

На экране появился самолёт, похожий на винтовочную пулю с широкими крыльями и коротким хвостом. Было понятно, что это не настоящий самолёт, а модель, снятая на фоне несущихся облаков.

— «Гром-птица». Межконтинентальная ракета, управляемая двумя пилотами, — сказал капитан Куимби. — Построить её пока не удалось.

«Гром-птицу» сменил аэрофотоснимок поля, окружённого колючей проволокой. На поле стояло несколько ангаров.

— Стартовый стол ракеты «Фау-4», — объяснил капитан Куимби. — Сейчас работают по Лондону, но вообще хотят целить в Америку.

Кинопроектор щёлкнул и кадры побежали быстрее, так что мистер Клифтон не успевал хоть что-то хорошенько рассмотреть. Люди в белых халатах сменялись гигантской сферической бомбой с двумя стеклянными окошками, титаническая пушка уступала место кубической поленнице из металлических чушек, бегали чумазые моряки, суетливо толкались продолговатые бактерии.

— Я перемотаю до нужного места, — пояснил капитан Куимби.

На экране появилась надпись:

«ШЛЕМ ФЕНРИРА ОБЪЕКТ № 2 (ЛАБОРАТОРНАЯ СЪЁМКА)»

Субтильная женщина, пристёгнутая широкими ремнями к деревянному стулу. На её голову надета пехотная каска, в которую вставлены стеклянные трубки, обвитые толстым медным проводом. Она непрерывно трясёт головой. Глаза ее разъехались в разные стороны, как у хамелеона, следящего одновременно за двумя целями. Изо рта свисает язык, подбородок блестит от слюны.

Та же самая женщина, но уже одетая в платье по моде тридцатых годов, легкомысленную шляпку и перчатки, сидит за столом в компании трёх крепких мужчин. Идёт карточная игра, на столе стоят пустые пивные кружки, сложены аккуратными стопками монеты и банкноты. Сосед слева возбуждённо что-то доказывает ей, тыча карандашом в разлинованный блокнот. Сзади к столику подходит официант и что-то быстро шепчет ей на ухо. Женщина замирает, будто потрясённая внезапной идеей. Поверх картинки появляется надпись: «ИНИЦИАЦИЯ». Стоп-кадр, крупный план: выпученные глаза женщины. Затемнение.

— Сейчас будет много мяса, — предупредил капитан Куимби.

Мистер Клифтон, не отрываясь от просмотра, налил из графина стакан воды. Стекло звякнуло о стекло.

— Вот чёрт, — сказал он. — Это не постановка?

— Реальные кадры. Наши эксперты многократно проверили, — ответил капитан Куимби. — Как вы думаете, откуда столько крови?

— Удар ножом в сонную артерию, — ответил Клифтон.

— У Объекта не было ножа.

— А что же тогда? Карандаш?

— Карандаш торчит в ухе у её соседа справа. Сейчас увидите… Вот он.

— Ага, верно. Неужели руками?

— Голыми руками.

Капитан Куимби выключил проектор, и стало темно. Лязгнула дверца сейфа.

— Это единственная запись ульфа в действии.

— Ульф — что это значит?

— Ульфхеднар — оборотень. Живёт себе такая тихая женщина, работает машинисткой в министерстве, а потом — раз! — и несколько трупов.

Капитан Куимби раздвинул шторы и открыл окно. В комнату ворвался влажный ветер с залива.

— Аппарат для перекачивания личности появился у немцев в конце тридцатых. Кодовое название: «Шлем Фенрира». Они похищали американцев, выкачивали из них воспоминания, а потом убивали. Немецкий агент, профессиональный диверсант, получал внешность и копию личности убитого.

— Звучит очень… фантастично, — сказал мистер Клифтон.

— Да, звучит. Но это факт. Эти люди — настоящие оборотни. Они живут среди нас, работают на заводах или в министерствах, служат в армии, делают карьеру. Они могут пройти любую проверку на детекторе лжи, укол каллокаина или тиопентала натрия не выявит прячущуюся в погребе личность диверсанта. Они рассыпаны по Америке, и мы не знаем их имён.

— Вы называете их оборотнями, — сказал мистер Клифтон. — Но каким образом они оборачиваются?

— К этому я и веду, Клифтон. Ульф может прожить всю жизнь, не раскрывшись. Ему нужна инициация, сделать которую может единственный человек, которого мы называем Ловкач. Как именно происходит инициация, мы не знаем, но предполагаем, что это какое-то кодовое слово. Но точно известно, что инициировать ульфа Ловкач может только при личной встрече. Убьём Ловкача — обезопасим себя от его ульфов.

— Как я понимаю, на ужине с Президентом будет оборотень? — спросил мистер Клифтон.

— Да. Один из приглашённых на ужин — ульф. Это единственный ульф, которого мы знаем.

— Секретная служба не может подвергнуть Президента такой опасности.

— И не подвергнет. Мы заменили немецкого ульфа нашим агентом. По пути в Америку наш агент продублировал личность ульфа, вернее сказать, личность американского солдата, за которой прятался диверсант. Теперь, когда Ловкач инициирует ульфа перед встречей с Президентом, он получит не своего, но нашего бойца, который натаскан на ликвидацию инициатора. Надеюсь, я понятно объяснил?

— А куда делся немецкий ульф?

— В настоящий момент он направляется в наш филиал, расположенный в Риверхеде. Его сопровождают наши специальные агенты, а сам он погружён в наркотический сон.

***

Он спал и спал, шли часы, дни, годы, столетия, а он всё никак не мог выспаться, как невозможно напиться холодной водой после десятикилометрового кросса с полной выкладкой…

— Вставайте! Приехали! — сказал мужской голос, и кто-то подёргал его за рукав.

— Пить! — сказал Питер Хаммер, открывая глаза.

Мир вокруг него спешно застраивался, собирался, наполнялся вещами и людьми. Предметы обретали объём и краски, лица вылеплялись и обрастали мелкими деталями. Перед ним стоял мужчина в кожаной куртке и форменной кепке, солнечное пятно на его лацкане сконденсировалось в металлический значок в виде бегущей гончей, и Хаммер сообразил, что перед ним водитель автобуса. Между верхней коечкой цепеллина из Дорчестера и этим автобусом лежала мутная тьма.

— Пить! — повторил Хаммер.

— Нет, дружище, это не ко мне, — усмехнулся водитель. — Выходи, конечная.

— Где мы? — спросил Хаммер.

— Наклюкался, да? Увольнительная? Понимаю. Это Центральный вокзал.

— Центральный вокзал Кейт-Йорка?

— Ха-ха, смешно, да.

Хаммер выбрался из автобуса и похлопал себя по карманам. Ни военной книжки, ни приглашения, ничего кроме невразумительной английской мелочи.

— Эй, старшина! — крикнули ему сзади.

Хаммер обернулся. В дверях автобуса стоял водитель с большим кубическим кожаным ранцем в руках.

— Под креслом забыл! Забирай.

— Это… Это разве моё? — спросил Хаммер.

— Ну так не моё же, — ответил водитель. — Ты с ним в автобус садился.

Хаммер подумал, что совершенно не помнит, как он садился в автобус. Накинув на плечи ранец, он двинулся в сторону метрополитена. Ему нужно было на Таймс-сквер, в гостинице «Куртис-Инн», он помнил, что там для него забронирован номер.

Механическая рука Питера Хаммера (1 часть)

Дежурный по госпитальному моргу, лейтенант Чейз, ещё раз перечитал приказ и посмотрел на мужчин в чёрных костюмах, которые курили, прислонившись к катафалку во внутреннем дворе Пресвитерианского госпиталя. Они были похожи на братьев, идентичны вплоть до галстучных узлов, разве что у одного на голове была шляпа, а второй носил роговые очки.

— Можно взглянуть на ваши документы? — спросил лейтенант Чейз.

— Специальный агент Вильям Ханна, — сказал мужчина в шляпе, показав своё удостоверение.

— Специальный агент Джозеф Барбера, — сказал мужчина в роговых очках.

— Что это за «ЦРУ»? Впервые вижу, — ответил лейтенант Чейз, вглядываясь в удостоверения.

— Новая структура в Управлении стратегических служб, лейтенант, — ответил агент Ханна.

— Обычно за телами приезжают родственники, — сказал лейтенант Чейз. — Или общество ветеранов.

— А сегодня приехали мы, — сказал агент Барбера. — У нас много дел, лейтенант, можно поскорее.

— Сейчас тело поднимут. Я распорядился.

Минут через десять из ворот морга санитары выкатили тележку, на которой лежал цинковый гроб. Лейтенант Чейз сверился с документами и протянул журнал агенту Ханне:

— Распишитесь вот здесь.

Агент Барбера распахнул задние двери катафалка, и санитары сноровисто вдвинули в него цинковый гроб с номерной биркой «7991». Под этим номером в журнале лейтенанта Чейза значился Люкас Фарбаут, капитан ВВС, доставленный после обеда с цепеллина R-34, прилетевшего из Англии.

Чёрный катафалк выехал из города и помчался по трассе 495 в сторону Саффолка. За рулём сидел агент Барбера, в углу его рта дымилась сигарета. Агент Ханна бросил свою шляпу на переднюю панель и раскрыл маленькую книжечку с вытисненной золотом надписью: «Книжечка Умиротворения».

— Едем в Бей Шор? — спросил агент Барбера.

— Вообразите себя среди персиковых садов, — сказал агент Ханна. — Шелест листьев, аромат сочных плодов и жужжание пчёл навевают на вас Умиротворение...

— Ненавижу персики, — сказал агент Барбера, стряхивая пепел в окно. — И пчёл ненавижу. Однажды пчела укусила мою кузину, и она умерла.

— Мы едем в девятнадцатый, то бишь в Риверхед, — сказал агент Ханна. — Вообразите себя на заснеженной вершине...

— Да нет, Куимби точно говорил про Бей Шор, — перебил его агент Барбера. — У племянницы голова разбухла, словно тыква! Матерь Божья, до сих пор страшно вспоминать!

В лобовое стекло забарабанил дождь. Капли разбивались и ползли вверх, увлекаемые потоком воздуха. Запахло сыростью. Со стороны Лонг-Айленда ползла огромная туча, прятала солнце, набрасывая на окружающие пейзажи серую кисею. Агент Барбера включил дворники и прикрыл окно.

— Ты ведь вколол ему жижу? — спросил агент Ханна, убирая книжечку в карман.

— Нет. А разве ты не вколол? — удивился агент Барбера.

— Чёрт тебя побери, Джоз! Ты не вколол ему жижу! Останови вон там! — агент Ханна ткнул пальцем на появившуюся слева вывеску мотеля. — Сделай ему инъекцию, а я позвоню Куимби.

— Зачем звонить Куимби? — спросил агент Барбера, сбрасывая скорость.

— Уточнить установку, разумеется.

Агент Барбера остановил катафалк у края дороги, побоявшись съезжать с асфальта, — если размокнет грунт, назад не въедешь. Агент Ханна натянул шляпу по самые уши и побежал через трассу к мотелю.

Агент Барбера вышел из машины, сделал несколько приседаний, открыл задние двери и забрался в грузовой салон. Он вскрыл потайные замки и отодвинул крышку гроба. Там лежал человек, одетый в форму старшины первого класса. Его руки покоились на груди, и левая рука была механическая. Агент Барбера просунул ладонь под голову старшины — его стриженый затылок замер в трёх дюймах от маленькой подушечки. Кататонический ступор. От старшины разило перегаром. В его ногах стоял квадратный кожаный ранец.

Агент Барбера взял старшину за правую руку и попытался найти пульс. Он досчитал до пяти, когда вроде бы почувствовал тягучий удар. Рука у старшины была едва тёплой. На занятиях учили, что если вколоть человеку два кубика жижи, то он впадёт в ступор, в котором сможет провести целую неделю без еды, воды и даже почти без воздуха. Агент Барбера потрошил «разжиженную» лабораторную мышь, а она даже ни разу не шевельнулась.

Чтобы вывести «разжиженного» человека, достаточно добавить ещё пять кубиков, тогда ступор перейдёт в обычный глубокий сон.

Агент Барбера открыл аптечку, достал хирургический лоток, положил туда разобранный шприц, плеснул немного спирта и поднёс спичку. Спирт вспыхнул прозрачным синим пламенем.

Агент Барбера закатал спящему старшине рукав до предплечья, вылил оставшийся спирт на кожу и растёр клочком ваты. Механическая рука дрогнула и вытянула пальцы.

— Ах, чтоб тебя! — выругался агент Барбера, от неожиданности треснувшись головой о крышу катафалка. — Спи пока!

Он собрал шприц, сломал ампулу, всосал иглой маслянистую жидкость, воткнул в предплечье старшины и медленно довёл поршень до упора. Голова старшины опустилась на подушку. За крошечным окном полыхнула молния, а спустя несколько секунд пророкотал гром. Хлопнула дверь — в машину вернулся агент Ханна.

Агент Барбера вернул крышку гроба на место, вышел из грузового салона и захлопнул двери. Лило как из душа. Он запрыгнул в кабину, сунул в рот сигарету и затянулся от протянутой агентом Ханной зажигалки.

— Как он? — спросил агент Ханна, доставая свою книжечку.

— В порядке.

— Куимби передаёт тебе привет, — сказал агент Ханна. — И ждёт тебя в Риверхеде.

— Чёрт, — агент Барбера повернул ключ в замке зажигания. — Я точно помню про Бей Шор!

— Вообрази себя в центре надёжной…

Раздался рёв клаксона, визг тормозов и звенящий грохот удара железа о железо. Агент Барбера стукнулся головой об рулевое колесо и потерял сознание. Агент Ханна вылетел через лобовое стекло. Междугородний автобус «Грейхаунд» с хрустом и лязгом смял чёрный катафалк, столкнув его с дороги в кювет. Задние двери сорвало с петель, и цинковый гроб вывалился в придорожные кусты.

***

Что-то пошло не так. Тучи. Дождь. Он лежит в гробу. Он выбирается из гроба. Оружие? Отсутствует. Снаряжение? Кожаный ранец. Он надевает ранец на спину. Какое-то поле. Трасса. Автобус. Люди. Перевёрнутый автомобиль. Люди. «Эй, мистер! С вами всё в порядке?» Автобус. Табличка: «Кейт-Йорк — Риверхед». Он пересекает трассу. Ещё один автобус. Большой палец. «В Кейт-Йорк? Да. Что там случилось? Кровь Христова! Все живы? Это катафалк, разуй глаза, кто-то точно помер. Эд, помощь нужна? Поднимайтесь, мистер, садитесь! Смотрите! У вас свободно? Да. Сядете у окна, а то меня укачивает? Конечно. Ранец ставьте под сиденье. Спасибо. Где служили? Четвёртый флот, сэр. Плохо выглядите, старшина, простите за прямоту. Не выспался, ну ничего, урву сейчас пару часов. Босс, когда уже поедем? Едем-едем уже. Что там случилось? Какие-то придурки уснули в катафалке. Надеюсь, что с покойником всё в порядке? Ах-ха-ха-ха-ха!»

Автобус трогается и уезжает в сторону Кейт-Йорка. Он прислоняется лбом к дребезжащему стеклу и немедленно засыпает.

Сначала царила блаженная тишина. Потом визгливый женский голос принялся спорить с хрипловатым баритоном.

— Его нельзя трогать! Вдруг у него сломан позвоночник! — закричала Визгливая. — Я проходила курсы при «Ай Эм Си Эй», я знаю! Не троньте его!

— Ладно-ладно, мэм, воля ваша, — ответил Хриплый. — Дождёмся копов.

— Как это «дождёмся»? — возмутилась Визгливая. — А если воспламенится бензин?!

— Тогда не мешайте его вытаскивать!

— А сломанный позвоночник?!

Голова гудела, как воющая бомба, приближающаяся к земле. Агент Барбера пошевелил пальцами ног — они прекрасно работали. Он поднял голову и сказал:

— Ничего не сломано. Выньте меня отсюда.

Заскрипела дверь и агента Барберу вытащили на асфальт. Кто-то сунул под нос нюхательную соль, и его тут же стошнило.

— Позвоните: Малдер — пять, ноль пять, восемь два, — просипел агент Барбера.

— Расступитесь, ему нужен воздух, — сказала Визгливая.

— Что он сказал? Эй, мистер, куда позвонить? — это Хриплый.

— Это последствия сотрясения мозга, не слушайте его, — снова Визгливая.

— Слушайте! Малдер! Пять! Ноль пять! Восемь! Два! — тихо прокричал агент Барбера.

— Никуда не звонить! Разойдитесь, это мой сотрудник, — услышал он голос агента Ханна. — Жив?

Агент Барбера разлепил глаза и посмотрел на сослуживца. Левая сторона некогда белоснежной рубашки агента Ханна была пропитана кровью.

— У нас ситуация «Ч». Он сбежал, понимаешь? — сказал агент Ханна.

— Ты знаешь, что у тебя левого уха нет? — спросил его агент Барбера.

— Что? — Агент Ханна схватился за окровавленную голову и зашипел.

— Мистер! Вам срочно надо к врачу, я знаю… — начала увещевать агента Ханна Визгливая, но вдруг осеклась и грохнулась на асфальт рядом с агентом Барберой.

— Помогите ей, мистер. Это обморок — крови близко не видала. Вставай Барбера, некогда лежать, — агент Ханна потянул его за рукав.

— Я встаю. Я всегда готов.

С третьей попытки он встал на дрожащие ноги и пошёл вслед за агентом Ханна, который бодро шагал в кювет. Они спустились, оскальзываясь на мокрой траве, дошли до кустов, в которых лежал раскрытый и совершенно пустой гроб.

— Надо позвонить Куимби, — сказал агент Барбера.

Агент Ханна посмотрел на агента Барберу дикими глазами, подошёл к нему, схватил за плечи и крепко потряс:

— Нам не надо звонить Куимби! Нам надо найти Люка Фарбаута, капитана ВВС! Гроб пуст! Он где-то здесь, слышишь? Он же обдолбанный! Он не мог далеко уйти!

За их спиной, на дороге, раздался такой звук, словно огромный стальной шар влетел в узкую трубу. Перевёрнутый катафалк чадно загорелся.

Агент Барбера перевёл взгляд с пылающей машины на окровавленную дыру, зияющую на месте левого уха агента Ханна, и наконец-то осознал, в какую переделку они влипли.

часть первая

Питер Хаммер, старшина первого класса, канонир крейсера «Рука Господа», отправленный в отставку по ранению, сошёл на раскрошенный бетон посадочной площадки цепеллинов близ Кейт-Йорка, и немедленно закурил. Он провел в воздухе восемьдесят часов, его немного мутило, то ли от небесной болтанки, то ли от выпитого, ему было не до красот Манхэттена.

Статую Дружбы, возвышающуюся над островом Бедлоу, он заметил, только выдохнув табачный дым в октябрьское небо. Фермерша, олицетворяющая Америку, стояла, воздев серп, рядом с плечистым Кузнецом, олицетворяющим Россию. Пит Хаммер смотрел на сияющие груди Фермерши, пока не стало больно глазам. «Вот я и дома, — подумал он. — Вот я и в дома».

***

Питер Хаммер поднялся на борт цепеллина R-34 в Дорчестере. В Англии лил дождь и дул пронизывающий ветер. На входе в цепеллин у него отобрали спички и курево. Хаммер получил ключ от двухместной каюты, поднялся на свою палубу, открыл дверь и оказался в крошечной комнате с двухъярусной алюминиевой коечкой, складным умывальником, зеркалом и откидным столиком.

Верхняя полка была застелена синим шерстяным одеялом, а всю нижнюю полку занимал тусклый цинковый гроб. Хаммер бросил чемодан на верхнюю койку и вышел в коридор к рыжему лейтенанту-англичанину, стоявшему около трапа на нижнюю палубу.

— Что-то случилось, сынок? — спросил лейтенант, ухмыльнувшись так, что у Хаммера возникло острое желание съездить этому лайми по роже.

— Хочу узнать имя соседа по каюте, сэр. Сам-то он неразговорчивый.

— Люкас Фарбаут, капитан ВВС, — ответил лейтенант, справившись со списком. — Ещё вопросы?

— Да, сэр. Где располагается бар?

— Прямо по коридору есть ресторан.

— Спасибо, сэр.

— Не за что, сынок. Он не работает.

Хаммер вернулся в каюту. В шкафчике над складным умывальником нашёлся мутноватый стакан. Хаммер выдвинул столик, поставил на него стакан, достал из чемодана первую бутылку vodka, налил, посмотрел на гроб и сказал:

— Zaaz-no-come-stuff, капитан Люк Фарбаут, сэр!

После чего немедленно выпил.

Когда первая бутылка vodka закончилась, он встал и посмотрел в зеркало. Бледный парень с россыпью веснушек, сломанным носом и щетиной. Три года войны. Лицо осталось таким же, как и в сорок третьем. Лицо парня, увлекающегося боксом, предпочитающего пиву молочные коктейли, платящего три четвертака за фильм в автомобильном кинотеатре. На экране идёт «Грозовой перевал» с Лоуренсом Оливье и Мерл Оберон, а они с Флорой Паркер целуются на заднем сидении. Да, лицо осталось тем же, только заострилось, обжалось, теперь он пьёт, курит, он видел оторванную человеческую голову, он спал с проститутками и забыл о боксе, лишившись левой кисти.

Питер посмотрел на свою новую руку, виртуозно собранную из ясеня и никелированной стали, осторожно пригладил ей волосы. Русский врач рекомендовал пользоваться рукой почаще, чтобы скорее привыкнуть. Механика. Чудесная русская механика. Родную клешню Питеру отхватило немецким осколком, влетевшим аккурат в иллюминатор. Да, теперь в несессере кроме бритвы и помазка Питер возит маслёнку с ветошью. Но грех жаловаться, капитан, сэр, этот же осколок снес полбашки французу Анри Бальдеру, а такое не чинят даже русские.

Питера слегка качало. Он понял, что последнюю фразу произнёс вслух.

На откидном столике стояла круглая жестяная банка с крекерами, три банки фасоли с мясом и несколько плиток шоколада из «Пайка Д», чёрного и твёрдого, будто карболит. Натюрморту явно чего-то не хватало. Питер открыл чемодан и достал вторую бутылку. Русские в госпитале закусывали vodka ломтями просоленного свиного жира, которое называли salo. Питер не смог заставить себя даже попробовать эту гадость.

— Zaaz-door-of-view, капитан Люк Фарбаут, сэр! — сказал он цинковому гробу, откупоривая вторую бутылку.

Выпив, Питер открыл фасоль и съел её холодной, аккуратно орудуя ножом. Ополовинив бутылку, он решил, что неплохо бы почистить зубы. Он полез за несессером, но, уже достав его, передумал, стащил с себя ботинки, погасил тусклую лампочку и вскарабкался на свою койку. Голова его кружилась, как и всегда бывает после vodka. «Домой, — подумал Питер. — Я наконец-то лечу домой». Потом он уснул.

***

Питер Хаммер вошёл в здание таможни, положил фанерный чемодан на длинный стол перед инспектором и откинул крышку с трафаретными буквами «US NAVY».

— Где служил? — спросил его инспектор, и Питер увидел татуировку в форме якоря на его руке.

— Четвёртый флот, сэр. «Рука Господа».

— Где ранен?

— В Балтийском море.

— А я на субмарине «Жёлтая Рыба». Двести сорок девятый проект. Слыхал?

— Конечно.

— Потерял ногу и половину задницы.

— Такие дела.

— Отправили в отставку? — спросил инспектор.

— Списали подчистую, сэр.

Инспектор заглянул в чемодан, но не стал прикасаться к вещам Питера.

— Оружие везёшь?

— Сдал в арсенал на корабле.

— Трофейное оружие есть?

— Нет, сэр. Меня предупредили. Из контрабанды только две бутылки vodka.

Инспектор цепко глянул в лицо Питера, сравнил с фотографией в военной книжке.

— Тебе есть где остановиться?

— Вот, вручили перед отлётом, — Питер достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его на столе. — Гостиница «Куртис-Инн», сэр.

— Ого, — присвистнул инспектор.

— Хорошая гостиница, сэр?

— Не по моим средствам. Денег-то хватит?

— Министерство обороны платит, — Питер протянул лист бумаги инспектору. — Я бы не задерживаясь поехал в Айову к родным оладушкам.

Инспектор быстро пробежал бумагу и посмотрел на Питера очень уважительно.

— Ужин с Президентом, надо же… — сказал он.

— Я и сам обалдел, — расплылся в улыбке Питер. — Лейтенант сказал, что они по всему флоту собирали парней… ну… героев, короче.

— Добро пожаловать в Америку! — торжественно сказал инспектор, и добавил интимно, сунув в руку Питеру плоскую пачку спичек:

— С возвращением, брат. Загляни вечером в «Деревянную Лошадь» — местечко неподалёку от твоей гостиницы. Сговорчивые девчонки, свежее пиво и никаких шпаков.

— Спасибо, сэр.

— Если захочешь чего покрепче пива, скажи бармену, что ты от Курта. Курт — это я.

— Заметано.

Питер козырнул, сунул спички в карман, закрыл чемодан, подхватил его мёртвой левой рукой и вышел в Кейт-Йорк.

Маленькие города не меняются. Вы приезжаете в них спустя десять лет и видите те же дома и садовые скамейки, разве что парикмахерскую перекрасили в другой цвет да открыли новый магазин на месте старого. То ли дело Кейт-Йорк…

За три года, что Питер здесь не был, город, кажется, совершенно переменился. Он ходил по улицам со странным чувством, что вот-вот повернёт за угол и вспомнит город, но тщетно. Кто-то переставил местами дома и деревья, протянул новые улицы и схлопнул старые. Город вырос и окреп, стал ещё шумнее и многолюднее. Город ускользал от его памяти.

Небоскрёбы ловили окнами верхних этажей осеннее солнце. По улице шуршали автомобили, воздух пах бензином и осенью, девушки сновали мимо — настоящие живые девушки! Словно и нет никакой войны с фашистскими скотами.

Глазея по сторонам, как форменная деревенщина, Питер бродил по городу, пока не наткнулся на бирюзовое ограждение входа в подземку. Метро проглотило его, хорошенько отбило, сунуло в душный вагон, провернуло по своим пахучим и грохочущим кишкам и выплюнуло на Таймс-сквер.

Он помыкался в толпе, в тщетной попытке остановить хоть кого-нибудь. Серые плащи ловко проскальзывали мимо, его толкали и пихали, пока он не оказался прямо перед фургоном с открытым бортом, от которого упоительно пахло жареным картофелем, мясом и кукурузой.

— Быстр-р-ро! Кур-р-р-ица? Кур-р-иветка? Сосиска? — заорал на Питера смуглый паренёк, стоящий за прилавком.

— Сосиска! — ответил Питер, бросая деньги в тарелочку. — И большую картошку. Горчицы побольше!

Парень бросился исполнять заказ, а Питер вспомнил недавнюю поездку в подземке и подумал, что до войны индусов что-то не было особенно видно, а теперь они встречаются на каждом шагу. Парень протянул ему заказ, и Питер едва сдержался, чтобы не откусить сосиску прямо сейчас.

— Гостиница «Куртис-Инн»! Где? — спросил он паренька.

— Кур-р-иветка? — с готовностью заорал паренёк.

— Нет! «Куртис-Инн» тут где?

— А! Кур-куруза?

— Нет! Гости... Да ну тебя!

Питер развернулся от юного индуса и увидел стоящее через дорогу гигантское белоснежное здание с золотой надписью на козырьке мраморного портала:

«КУРТИС-ИНН»

— Вот же она! — сказал он пареньку, тыча сосиской в сторону сияющих букв. — Эх ты... — Питер задумался над подходящим эпитетом и вспомнил, хорошее русское слово, выученное в госпитале. — Эх ты, well-enok!

Швейцар у входа недоуменно посмотрел на бумажный пакет с сосиской и картошкой, но двери широко распахнул. Войдя в грандиозное фойе гостиницы, Питер обогнул фонтан из полированного мрамора, прошёл мимо кадок с апельсиновыми деревьями и подошёл к длинной стойке регистрации. Поставив на пол свой чемодан, он протянул документы симпатичной блондинке.

— Мистер Питер Хаммер, — заглянув в военную книжку и улыбаясь, сказала она. — Вы бронировали номер?

— У меня есть вот это приглашение, — ответил Питер, протягивая длинный конверт, который ему вручили перед выпиской из госпиталя.

— Минуточку, я уточню у менеджера. Можете пока расположиться на диване, — девушка показала Питеру на шикарный кожаный диван, в углу которого что-то увлечённо строчил в блокнот мужчина в шикарном бежевом костюме с набитыми плечами, вероятно по последней моде. Из его кармана торчал кончик жёлтого шёлкового платка.

Питер сунул в рот сигарету, достал из кармана пачку бумажных спичек, которую ему подарил таможенный инспектор. На коробке была нарисована детская лошадь-качалка, на которую вместо ребёнка взгромоздился здоровенный мужчина с красным пивным носом. В правой руке красноносого была зажата пивная кружка размером с хороший бочонок, а из его рта вылетал пузырь, в который художник вписал буковки:

«Деревянная Лошадь»
НАПОИМ В ДРОВА!
Таймс-сквер.
Бравым воякам скидки.

«Сговорчивые девочки», — вспомнил Питер. Ему показалось, что кто-то пристально смотрит ему в спину, даже волосы на затылке зашевелились. Обернувшись, он увидел только сидящего на диване мужчину в бежевом костюме, продолжающего что-то писать в блокнот. В огромном фойе было пустовато, никто на Питера не смотрел.

— Вам забронирован номер на тридцатом этаже, — сказала симпатичная блондинка и с обворожительной улыбкой протянула ему ключ.

Сергей осознал, что чайник свистит, когда тот почти выкипел. Он оторвался от тетрадей и выключил газ. Разлился призывной трелью дверной звонок. Сергей вдел ноги в тапки и вышел в коридор. На стенных часах было ровно пять. Сергей похолодел от ужаса — день пролетел! — но тут же сообразил, что они стоят уже неделю. В дверь опять позвонили. Сергей глянул в глазок: растянутый оптической аберрацией, на него смотрел Гоша Выхин по прозвищу Вывих — сосед с четвёртого этажа.

Сергей тихо ругнулся. Мама завещала дружить с соседями. К тридцати пяти годам Сергей забыл почти все мамины наставления: стал курить, пить водку, поступил вместо меда на математику, женился на Ольге, развёлся с Ольгой, но продолжал мыть руки перед едой и дружить с соседями.

— Серёга! Ты дома? — спросил Вывих, прижавшись губами к щели между дверью и косяком.

Сергей щёлкнул замком и рывком открыл дверь, едва не сбив Вывиха с ног:

— Денег нет!

Вывих обиженно запыхтел, отодвинул Сергея и вошёл в квартиру. От него пахло луком, пивом и котлетами. Он пересёк коридор и скрылся в туалете.

— Вывих! Я работаю, мне некогда!

— Я долг принёс, — ответил Вывих и зажурчал.

Сергей с тоской посмотрел на тетради. Надо завязывать с этими дружбами. Вывих журчал. По ногам дуло. Сергей с ненавистью захлопнул дверь и вернулся на кухню. Жестяная чайная коробка была пуста. Сергей заглянул в заварочный термос — оттуда пахло зарождающейся жизнью. Он вытряхнул влажные комья заварки в мусорное ведро, когда Вывих вошёл на кухню и шлёпнул на стол тощий пакет. В таких пакетах Сергею приезжали из Китая всякие мелочи.

— Держи. У тебя в ящике торчало. Эта почта вконец оволосела. Я ей ещё тогда сказал...

— Погоди. Ты мне долг принёс?

— Серый, я тебе почту принёс, а долг в понедельник, — прижал Вывих руку к груди.

— Тогда проваливай до понедельника.

— Нет, ты погоди. Я же тебе пятьсот должен, да? Давай ещё пятьсот, я в среду штуку верну. Мне задаток обещали.

— Ты почку, что ли, продал?

— Дурак, я же не пью. «Синюю Амазонку №69» продал. Тридцать на сорок. Масло. Холст.

Вывих был художник, рисовал страшных голых баб. Дважды он возвращал Сергею долги картинами, похоже, сейчас разыгрывался тот самый гамбит. Сергей вышел в прихожую, вытянул из кармана куртки три стольника.

— Держи триста.

Вывих спрятал деньги и похлопал себя по горлу:

— Может, принести?

— Ты же не пьёшь.

— Так то ведь я. И не водку — пивко. А?

— Не хочу я пить. Некогда мне. О! У тебя же чай есть?

— Есть, — неуверенно согласился Вывих.

Сергей развернул его за плечи и стал толкать к двери:

— Неси мне чай. Чёрный. Байховый.

— У меня зелёный, — скользил тапочками по линолеуму Вывих.

— Похер. Только через час неси, ладно? Или через полтора. Мне контрольные надо проверить.

Он вытолкал Вывиха, захлопнул дверь и вернулся на кухню к сорока двум непроверенным контрольным. В движенье мельник жизнь ведёт, в движенье! На столе, поверх тетрадей, лежала бандероль. Сергей взял её в руки. Для телефонного чехла тяжеловато. Для лазерной указки крупновато. Значит, универсальный пульт. Жёлтая наклейка извещала, что в бандероли содержится «могучий сморщиватель личных помятостей вечное питание 7-в-1». Точно — пульт. Сергей надорвал защитную полоску, когда вновь зазвонили в дверь.

— Вывих, иди в жопу! — заорал Сергей. — Я же просил через два часа!

Он сунул пульт в карман и пошел открывать. За дверью стояла девушка с пышными волосами, цвет которых Вывих моментально определил бы как «ультрамарин». Девушка смотрела на Сергея с такой тоской, любовью и призывом, что ему даже стало страшно — никто и никогда так на него не смотрел.

— Никандр! Слава Урфу, я найтить тебя! — крикнула она и прижалась к Сергею всем телом.

От неё пахло духами. Она дрожала от нетерпения. Или от близящегося припадка. Сергей стоял, нелепо разведя руки в стороны. Совершенное идиотство. Открылась супротивная дверь, и сквозь муар ультрамариновых волос Сергей увидел Евдокию Львовну — архибабку клана подъездных бабок. Надо срочно что-то делать, иначе завтра деканат будет в курсе, что преподаватель из тридцать шестой средь бела дня водит к себе блядей.

— Ольга Петровна, как я рад! — фальшиво сказал Сергей, втащил девушку через порог и притворил дверь.

— Никандр, ты меня не узнай? — девушка отстранилась и тревожно заглянула Сергею в глаза.

— Какой я вам Никандр? Я вообще Сергей.

Лицо её исказилось гримасой ярости:

— Проклятый Адьюнц! Он нам всё отвечай! Стирай помятость Никандру, вонючее и животное!

Лицо её и голос искрили такими неподдельными чувствами, что Сергей понял — это актриса. А с актрисами на их тихом факультете якшался один-единственный человек, трижды восстанавливавшийся на третьем курсе фрик и обалдуй Юрик Пальмер. Сергей не мог забыть, как прошлым летом в четыре утра удил рыбу с лодки, а Пальмер, заваливший накануне зачёт, выплыл из зарослей рогоза. Он был вдет в жёлтый круг с жирафьей головой.

«Пальмер, на кой чёрт вам математика? Идите в клоуны!» — сказал ему тогда Сергей. А Пальмер молчал — держал во рту зачётную книжку и шариковую ручку.

Сергей аккуратно высвободился из объятий.

— Девушка, как вас зовут?

— Аталайна, — печально ответила она. Сергей увидел, что она одета в нелепый комбинезон из растрёпанных пёстрых перьев.

— Значит так. Передайте Пальмеру, что без конспектов я его на экзамен не допущу. А ещё переда...

— Ты получай мой посыл? — спросила Аталайна.

— Послушайте...

— Посыл! Посыл! — схватила она его за плечи и стала трясти. — Сморщиватель помятостей! Посыл!

Из его кармана вывалилась бандероль. Аталайна взвизгнула, оттолкнула Сергея так, что он улетел в коридорный шкаф, схватила бандероль, разодрала в клочья плёнку, вылущила серебристый пульт.

— Эй, ты чего творишь? — возмутился Сергей, выбравшись из шкафа.

Он попытался вырвать пульт из стремительных рук. Аталайна прижалась к Сергею бедром, обняла, а потом пол ушёл из-под ног. Сергея впечатало спиной в линолеум, прям как в пятом классе, когда он ненадолго увлёкся дзюдо. Девушка оседлала поверженного преподавателя математики. Лицо у неё сделалось отчаянное. Даже для Пальмера это было чересчур.

— Пять нажиманий! Пять! И Никандр всё помнёт!

— Слезь с меня моментально! — заорал Сергей, но Аталайна крепко прижала его руки коленями к полу.

Она разорвала комбинезон на груди и вытянула цепочку, на которой болтались два светящихся синих кубика. Сергей с ужасом заметил — ткань комбинезона вспучилась в месте разрыва, края потянулись друг к другу и срослись. Аталайна сунула кубики их ему под нос:

— Узри! Тут морщинки твоей жизни.

— Кто ты такая?!

— Ты не отсюда родом, Никандр! Ты жил, ты был, ты морщил мозг, помял его жизнью!

— Помо...!

Аталайна зажала Сергею рот ладонью, откинула крышечку на пульте, ловко вдавила в него светящийся кубик.

— Адьюнц тебя уловил! Стирай тебе... помятость? Забывай слово на букву «п». Морщины с мозга стирай, тебя сюда запихай! Тишь! Я всё верну!

Аталайна нажала несколько кнопок.

— Можно было кубик глотай. Но тогда долго дней будет проминай — один, два, семь, много! А сморщиватель — чик, и ты сызнова Никандр!

Сергей замычал, борясь со стыдным желанием укусить её за руку — мама учила, что девочек кусать нельзя. Аталайна нажала кнопку на пульте:

— Раз!

Сергей перестал извиваться и замер. Его мозг окатило волной игольчатого холода. Всё вокруг сделалось из папиросной бумаги — тронь, и порвётся. Аталайна нажала кнопку:

— Два!

Всесветлый Урф, как тут тесно и пыльно. Сергей почувствовал себя так, словно давным-давно его нарядили клоуном, налепили уродливый нос, бордовые уши, рыжий парик. Теперь он почувствовал себя в силах сбросить эту гнусную бутафорию. Ещё чуть-чуть, и он станет собой. Аталайна отняла руку от его рта. Сергей улыбнулся ей, пока робко, но уже узнавая. Аталайна собралась нажать кнопку в третий раз, но тут входная дверь распахнулась. Девушка резко повернулась и крикнула:

— Адьюнц!

Её рука скользнула к карману комбинезона, но раздался льдистый звон, и девушка упала на Сергея, судорожно обняв его руками. Сергей лежал и смотрел в потолок, не в силах пошевелиться.

Адьюнц подошёл, хрустнув коленями, сел на корточки. От него пахло пивом, луком и котлетами.

— Предотвращено преступление шестого уровня, — сказал Вывих.

Он поднял сморщиватель, откинул крышечку, извлёк потускневший кубик.

— О, да тут и контрабанда.

Он стащил Аталайну с Сергея, перевернул её на спину.

— Знакомая мордашка. Узнал её, Никандр? Нет ещё? Я едва успел.

Сергей лихорадочно пытался пошевелить хоть пальцем, но напрасно. Вывих заглянул ему в глаза, печально улыбнулся:

— Мне тебя жаль. Правда. Но придётся отсидеть до конца — до две тысячи пятидесятого.

Сергей с ненавистью смотрел на Вывиха. Вонючее и животное!

— Ну-ну... Сейчас спущусь к себе и всё сотру с главного пульта — сразу станет легче.

Вывих поднялся, ухватил Аталайну за ногу и потащил её к выходу. Сергей совладал с левой рукой и коснулся её волос.

Сергей осознал, что чайник свистит, когда тот наполовину выкипел. Он оторвался от тетрадей и выключил газ. Разогнул спину и помассировал шею. Почему-то болел правый бок. Потому что спортом надо заниматься. Всё, последняя контрольная проверена. Пальмер на поправку пошёл, глядишь, прорвётся на четвёртый курс.

— Тук-тук! — сказал от порога Вывих. — Серый, ты чего дверь не запираешь?

— Вывих, заходи! Чай принёс?

Вывих зашёл на кухню. В левой руке он держал пачку чая, в правой — холст на подрамнике.

— Ты чего, опять мне картину продашь? — ужаснулся Сергей. — Две уже в зале висят, оранжевая и зелёная.

— «Абрикосовая Валькирия № 37» и «Лаймовая Гудрун № 24», — серьёзно поправил его Вывих. — Нет, я тебе её в залог оставлю за восемьсот рублей. В пятницу заберу. Гля.

Он водрузил картину на стол.

— Как тебе? — пытливо глянув на Сергея, спросил Вывих.

С холста на Сергея пристально смотрела девушка с волосами цвета ультрамарин.

— Как-как... Да никак! Чего они у тебя все низкозадые такие, а?

— Дурак, — обиделся Вывих. — Ставь чайник, я тебе чёрного нашёл.

— Не хочу я чая. У меня вобла есть. Астраханская, икряная. Давай, может, по пиву вдарим?

— Сей момент, — обрадовался Вывих. — Жди меня, и я вернусь!

Он ухватил картину и резво побежал за пивом.

Сергей сунул в рот сигарету, опустил руку в карман за спичками и вытащил оттуда светящийся синий кубик.

Настоящая тяга к хоровому пению проснулась у меня в институте, где меня научили пить разведённый спирт. До этого, на школьных уроках музыки, я просто открывал рот, не производя звуков. Помнится, один из персонажей «Альтиста Данилова», исполнял музыку, не прикасаясь к струнам смычком – таки я это выдумал сам ещё в школе. Имитация, как известно любителям немецких кинофильмов про сантехников, всегда ярче натуры, поэтому по музыке у меня была твёрдая пятёрка, хоть я на ней не издал ни ноты.

В пятом классе у нас поменяли преподавателя по музыке – старого полусумасшедшего деда с баяном и медалькой «За спасение утопающих» перевели преподавать НВП, а взамен выдали свежую мадам, крепкую, как краснослободский огурец и чудовищно энергичную, прям как я не люблю. Она и обнаружила во мне талант певца, зарытый мною впоследствии на много лет. Эта мадам решила, что из меня получится великолепный солист для её хора восьмиклассников. Они репетировали какую-то «Мыльную Оперу», а я должен был исполнять там арию Мочалки.

Надо сказать, что в те годы я был очень ведомым ребёнком. Меня просто брали за кольцо в носу и тащили то на судомоделирование, то на фортепиано, то на обливание холодной водой по системе Порфирия Иванова, хотя настоящий мой талант, которому я готов был отдаваться страстно и всецело, заключался в лежании на диване с подшивкой «Уральского Следопыта» одесную и подшивкой «Вокруг Света» ошую.

Выданный мне текст я не выучил, потому что там были ноты и выглядел он странно. Мадам вытащила меня с урока математики и привела в музыкальный класс, где стояли восьмиклассники.

- Хор! Это Дениска, наш новый солист! – объявила мадам.

Восьмиклассники посмотрели на меня, длинного пятиклассника с огромными полыхающими ушами, как на говно. Особенно косо смотрела на меня девушка с комсомольским значком, исполнявшая арию Мочалки до меня.

Мадам ударила по клавишам, хор исполнил вступление, а я что-то проблеял, совершенно не попадая в такт. Мы потренировались во вступлении раз пять. Я просто физически ощущал ненависть, струившуюся из этих хоровых коней. Потом она меня поставила лицом к хору, чтобы я спелся с коллективом – это не придало моему голосу звонкости, нет. Тогда мадам попросила комсомолку спеть мне мочалочную арию, чтобы я вслушался. На третьем повторе у меня произошла судорога какой-то горловой мышцы, после чего я даже мычать разучился.

Мучение продолжалось около часа, потом меня отпустили, промокшего и вывернутого нервами наружу, запуганного эманациями ненависти.

Дома я заболел какой-то нервной горячкой и в школу назавтра не пошёл. А потом начались каникулы, и вся эта история с хоровым пением забылась.

Довольно долго величайших изобретений у Человечества было три: колесо, презерватив и пенициллин, недавно мы изобрели GPS-навигатор.

Если к первым трём изобретениям претензий нет, спасибо тебе, Человечество, то с навигаторами ты чего-то недоработало. Впервые мне пришла в голову эта мысль, когда мы с женой ехали на машине, по своему обыкновению не туда, но всё же по дороге, а навигатор показывал, что мы едем по дну водохранилища, причём наискось и вообще в другую сторону. Когда ценой чудовищных усилий, едва не разрушив собственную семью, мы добрались до цели путешествия, навигатор сказал женским голосом: «Вы достигли места назначения». Ах ты сука, а мы и не знали!

Однажды в Ростове я пошёл искать магазин с едой.

Я не знаю, что это у навигатора за режим такой, может быть режим «Прогулка по туманному Ростову», может он хочет, чтобы я сбросил вес, но вместо полутора километров я прошёл все пять. Я шёл по широким проспектам, сворачивал на рынок и петлял меж пустынных мясных рядов. Я поднимался на холмы и спускался в тоннели. Я проходил по тем же самым улицам, но в противоположном направлении. Я забрёл в кривой переулок, где трое молодых людей привинчивали к стене вывеску «ГРУЗИНСКАЯ КУХНЯ», а может быть, они её отвинчивали, потому что вид у них был такой, что мне стало страшно идти с телефоном в руке.

Я нашёл тот магазин, но не благодаря навигатору, а вопреки. То он тормозил. То забегал вперёд. То он показывал меня с юга, то с севера. Он внезапно менял маршрут, и я шёл, послушный и потерянный. Я шёл и ждал, что равнодушный женский голос из кармана начнёт надо мной смеяться, или скажет: «Послушайте, мужчина! Вы тупой, вы никогда не найдёте то, что ищете!»

Когда я чудом вернулся в гостиницу и упал обессиленный на кровать, навигатор сказал мне: «Через пятьдесят метров поверните направо!»

У меня закрадываются опасения, что дело тут не в навигаторе…

Комелев рассмеялся словам попутчика и сказал:

- Да нет, какой старокопатель? Просто – собиратель древностей. Вот, кстати – полюбопытствуйте.

Попутчик разъял треугольную очечницу, стремительно надел очки и взглянул на лаковую коробочку, извлеченную Комелевым из дипломата. Коллекционер нежно сдвинул крышечку. В бархатной ложбинке лежал медный диск, похожий на волчок. От центра диска была аккуратно и очень точно вырезана спиральная бороздка с небольшими засечками. Против каждой засечки неизвестный мастер нанёс тончайший узор.

- Очень красиво.

- Да-с.

- Мне кажется это какой-то навигационный прибор?

- Была и такая версия.

- Что же это?

- Спираль Арзувия. Древний и весьма загадочный артефакт.

- Что-то астрологическое, как я понимаю? Смотрите – изображения созвездий.

- Да, семнадцать зодиакальных созвездий, но обратите внимание – каждое не прорисовано до конца.

- Это что-то означает?

- Безусловно. Мастера Золотого Века не грешили небрежностью.

Дверь купе скользнула в сторону – на пороге стояла проводница.

- Господа желают ужинать?

Комелев отвлекся от стола:

- А чем потчуете?

- Фирменное блюдо – унгарская жаба, запеченная в пальмовых листьях.

- Чем фаршируете?

- Попробуйте с брусникой.

- Давайте уж традиционную – с мандаринами, - улыбнулся Комелев.

Проводница вскинула верхний глаз, как бы сетуя на извечную нелюбовь мужчин к кулинарным изыскам.

- Две порции?

- Да, - не отводя взгляд от Спирали Арзувия сказал попутчик.

- И две большие кружки ягодного кваса.

Проводница кивнула и закрыла дверь.

- Видите этот шпенёк? Он что же – может перемещаться?

- Да. Он символизирует текущую стадию нашего мира. Когда дойдёт до упора – влево, до щелчка, мир кончится.

- А мы сейчас, стало быть, на третьей стадии?

- Да. Цзи Шинь утверждал: мир людей, проходя в следующую стадию, теряет один глаз.

- Странное утверждение.

- Почему? Как полно мы видим мир своими тремя глазами! Сколь сер и скучен он станет, если лишиться верхнего глаза? Как отдалятся друг от друга люди, перестав видеть ауру друг-друга! Скольких единочаятелей мы лишимся…

- Бр-р-р! Видеть только видимое? Трагичное уродство!

Комелев вышел в тамбур и закурил. За окном проносилась прекрасная ночная степь. Фосфорические нити ветра тянулись за окном. Небесные флажолеты растекались и множились калейдоскопическими узорами. Он прикрыл верхний глаз и перестал видеть движение ветра, расцвеченное коллективной аурой небо, таинственные степные мерцания. Он затоптал в пепельнице сигарету и вернулся в купе. Попутчик спал, отвернувшись к стене. «Какие у него, однако, волосатые ноги» - мельком подумал Комелев. Пустая пивная бутылка стукалась об оконное стекло, когда поезд скакал по стыкам рельс.

- Вы не трогали мою спираль? – испугано спросил Комелев?

- Далась она мне, - пробурчал попутчик.

Комелев прибрал коробочку в дипломат, погасил свет и вытянулся на полке. Редкие станции протягивали полоски белого света по верхней полке с нацарапанным бранным словом, в остальном же мир был пуст, черен и мертв.