Deathcrafter

UPD для тех, кто попал сюда случайно: у меня есть цикл рассказов в жанре гримдарк про вымышленный город-государство "Чизмеград". В качестве референса при миростроительстве были взяты балканские страны. Один из персонажей, Чичек, с детства болел чахоткой, взрослым он страдает от недоедания и цинги, поэтому слабый как котёнок. Его семья умерла, он остался единственным представителем некогда уважаемой династии портных. Индустриализация оставила его без работы и средств к существованию. Поголодав как следует, Чичек решает стать проституткой. То есть он не является природным мужеложцем, он ненавидит мир, себя и свою жизнь.

Небольшой анонс. Да, не прошло и трёх лет (но ведь и правда не прошло), а я решил добить недобитую повесть.
Как вы все знаете, у нас в России теперь действуют новые законы насчёт информации о лицах нетрадиционной ориентации. В этой связи Чичек превращается в страшную, побитую жизнью женщину. Что тут поделаешь? Закон есть закон.
Да, кстати, при дальнейшей редактуре и сборе цикла в книгу (спойлер на будущее) Мыреш перестанет быть пидором. Такие дела.
В общем, запомните Чичека таким!
P.S.: картинка сгенерирована нейросетью Dream

Когда ты поворачиваешься к кому-то задом, это приносит монету, когда удача поворачивается задом к тебе, монеты обходят стороной твой кошелёк.

Бордели толстухи Лу всё ещё оставались закрытыми, но в Шоше имелось в достатке ушлых баб без якоря совести: кто-то начал принимать на дому, кто-то обслуживал прямо на улицах. Конечно, в любовных утехах они не могли тягаться с многоопытными профурами, но голодному мужику всего-то и надо — пара мягких сисек да дырка между ног.

Когда известные слухи доползут до толстухи Лу, то всех нелицензированных профур накажут, а лицензированных матушка знала поимённо, потому что только её заведения выдавали лицензии. Но это потом, и кого волнует это далёкое «потом», когда одним хочется есть, а другим трахаться здесь и сейчас?

Чичек устало брёл в свою халупу; усталость эта была от безделья, а лодырем он отнюдь не был. Уже несколько дней без клиентов; эх, хоть бы у кого портки прохудились — и то хлеб. Он действительно был хорошим портным, но в нынешние времена, чтобы конкурировать с фабрикой, нужно работать себе в убыток. На тощий зад и беззубый рот хотя бы был покупатель; не всегда, но был.

Осталось ещё приличную сумму накопить, чтобы уехать навсегда из этого кошмара. Хотелось шить и чинить одежду, жить за надёжными стенами и среди людей, которые предпочитают убивать чудовищ, а не поклоняться им. Славный Чизмеград! Всегда есть кусок хлеба и никакой тебе Ночи уродов: что ещё нужно для счастья простому человеку?

Утлые домишки Шершнёвицы, понаставленные как попало, почти утопали во тьме. Островки света электрических фонарей Чичек обходил стороной: тебя не видят — у тебя нет проблем. Силы у доходяги едва бы набралось и на треть мужика, зато пронырливости Небо послало на пятерых. Только поэтому он и был жив до сей поры.

— На помощь, — пропищал детский голосок откуда-то из подворотни. — На пом... — пропищал и тут же умолк.

Чичек очень хотел попасть домой без приключений, но когда и кто справлялся о его желаниях?

— Нет, нет, нет, твою мать, нет, — шептал Чичек, дрожа всем телом. — Не моё дело, я не лезу...

— Мама! — не прокричал — промяукал ребёнок.

— Да чтоб тебя курцом вдоль и поперёк! — прошипел Чичек самому себе.

Ночь на дворе стояла безлунная и беззвёздная, про такие народ Шоша говорил — «Отцы все искры прибрали». И видит Небо, не был Чичек храбрецом, но когда-то и он был ребёнком, когда-то и над ним надругались в тёмных переулках Шершнёвицы.

В кромешной тьме легко быть незаметным, даже если одет ты в вызывающее платье с рюшами и оборками. Поступь Чичека была легка — и камня не вылетело из-под его босых ног. Он шёл на звук, стараясь угадать откуда кричали. Ещё несколько аршинов, и из-за угла камышовой мазанки Чичек увидел двоих: один из них был едва выше Чичека ростом, но очень толстый, с внушительными валиками жира на затылке, второй — старый знакомый. Юнга рыболовного флота, тот самый, что хотел получить любовь бесплатно, хотел убить человека за два чёртовых гривенника... Выглядел он неважно; должно быть, его корабль уже слишком долго стоял в доках Улиты.

Эти двое копошились чуть поодаль от одинокого электрического фонаря. За руки и ноги они держали мальчика лет десяти. Толстяк неторопливо тянул верёвку из кармана, и о том, что будет дальше, Чичек думать не хотел совершенно.

— Что же делать, курва? Курва, курва, курва! — шипел он себе под нос.

Впервые за много лет хотелось совершить действительно хороший поступок, но что предпринять, когда не умеешь драться, а мускулов у тебя как у новорождённого котёнка?

— Думай, курва, думай!

Чичек глянул под ноги: булыжная мостовая, камни подогнаны друг к другу как попало, местами дорога становилась откровенно щербатой. Трясущимися пальцами он подцепил нетяжёлый с виду камень, поднял, взвесил в руке.

Толстяк в это время дал брыкающемуся мальчишке хорошую оплеуху, перевернул его на живот и стал методично вязать ему руки. Для верности он уселся сверху так, что бедолага не мог и шелохнуться под многопудовой тушей. Мальчишка, лёжа лицом в землю, пытался кричать, но из его глотки вырвалось лишь приглушенное кукареканье.

— На тебе, курче! — Отступив на несколько шагов для разбега, Чичек прицелился, двинулся вперёд и вложил в бросок всю силу.

Глухо просвистев, камень пролетел по дуге и угодил матросу аккурат в темечко. Тот ойкнул, схватившись за голову, его повело в сторону, и он рухнул на колени.

Чичек громко закричал и понёсся вперёд. С разбегу, как пьяница пинает под брюхо брехливого пса, он ударил толстяки ногой в правый бок. Вес у Чичека был петушиный, но на скорости удар получился увесистым. Толстяк, обиженно крякнув, завалился набок. Времени было мало, и все, чем сейчас можно помочь ребёнку — ослабить путы, поднять на ноги. Чичеку стоило неимоверных усилий развязать крепкие узлы; рыча, он поставил мальчишку на ноги.

— Беги, малыш, давай: ножками, ножками, ножками!

Не потребовалось повторять дважды. Босоногий малец шальной пулей понёсся прочь от освещенной части улицы и растворился в тенях.

— Ба, фрумоаса, вот это встреча! — протянул матрос издевательски-ласковым голосом. — Соскучилась?

Чичек искал глазами путь к отступлению, но толстяк и юнга заходили с двух сторон, зажимая в угол.

— Мы старику мальчика обещали, — пропел толстяк неожиданно высоким, почти бабьим голосом. — Грошик мимо корчем, шлюха, а я страсть как покушать люблю. Жизнью заплатишь!

Толстяк бил первым. Огромный как кастрюля кулак сшиб с ног. В детстве отец рассказывал про правило первого удара: если тебя непрерывно бьют, то остро ощущаешь боль только в начале. Правило это ни хрена не работало: Чичек чувствовал каждый удар, и казалось, что каждый последующий болезненнее предыдущего.

Чичека катали по полу ударами ног, и спустя несколько мгновений он стал похожим на грязную тряпичную куклу. Его на мгновение перестали бить, и когда он открыл глаза, в лицо прилетел увесистый ботинок матроса. Бортик подошвы прилетел аккурат в переносицу, у Чичека почти мгновенно заплыли оба глаза. Он уже не чувствовал, как его бьют. Сознание ускользало, чёрная бездна обморока сжимала объятия все крепче. Где-то на границе разума и небытия Чичек услышал полицейский свисток, а через мгновение чихание мотора паровой машины.

«Удача, шлюха ты эдакая», — подумал Чичек и потерял сознание.

Когда Чичек пришёл в себя, он горько об этом пожалел: болело буквально всё тело. Больно было даже дышать; сломанные ребра то и дело противно щелкали в груди. Мир сплющился до узкой полосы, а это могло означать лишь то, что лицо распухло ещё больше. Если бы во рту были зубы, Чичек наверняка потерял бы и их.

— О! Пан очнулся, здорово, — сказал некто. Чичек повернул голову к источнику звука и увидел молоденького подпоручика в отутюженном зелёном мундире с золочеными эполетами. Полицай. — Вы лежите, лежите. Доктор сказал, что вам вредно шевелиться. Хочу вас обрадовать: обоих ваших обидчиков поймали и арестовали. Вы знаете кого-то из них? Видели раньше?

— Да, матроса... — ответил Чичек и удивился звуку собственного голоса: говорил будто другой человек. — Мой бывший клиент. Уже пытался меня убить. Сначала расплатился, а потом удавкой на шею... Скотина.

Подпоручик провел пальцами по лицу, приглаживая усы жиденькой эспаньолки.

— А пан знает, что проституция без лицензии карается штрафом?

— Плевать уже...

— Впрочем, с этим и правда можно потом разобраться, — тон молодого полицейского стал извиняющимся, видно, что недавно из академии, работа ещё не успела задушить совесть. — Ваш бывший... друг говорил, что вы вступились за ребёнка.

— Да, — Чичек закашлял, сломанное ребро чиркнуло по другому ребру, кашель стал сильнее. — Этот матросик и очень жирный пан с лысеющей головой. Поймали какого-то мальчишку. Говорили про какого-то старика.

— Пока ваши версии сходятся. Не врали они, стало быть. Но это неважно. Скажите, а мальчик этот был болдырь или человек?

Чичека начали раздражать эти вопросы. Он едва пришёл в себя, а его тут пытают-перепытывают! Но, учитывая обстоятельства, ссориться с офицером не хотелось.

— Да пёс его знает, темно же было... Человек вроде.

— Так. А руки у него какие были, ладони то бишь, больше обычного?

— Обычные... Точно обычные. Толстяк его очень легко пенькой связал: запястья — что воробьиные щиколотки.

Полицай разочаровано вздохнул, ещё раз провел пальцами по усам и встал со стула.

— Что ж, спасибо вам большое за показания. Выздоравливайте. И будьте уверены: этих ублюдков накажут по всей строгости закона!

Вечерний променад — одно из лучших средств от тревоги. Помогает проверить мысли и хорошенько успокоиться. Мероприятие, безусловно, полезное, но для пущей уверенности в своих силах Яков пошёл гулять с карабином на плече, который спрятал под плащом.

Он шёл вдоль улиц Кривого околотка, наблюдая за исцелением родного района: подпалины покрыли свежей зелёной краской, уложили новую черепицу на прохудившихся крышах. Традиционным шошским плетарам залатали дыры в плетёных стенах, обмазали глиной и покрасили все той же зелёной краской. Заново застеклили окна, вернули на место резные наличники и ставни.

В Азаревичах народ обитал зажиточный: мелкие купцы, ремесленники и офицеры полиции. И здесь традиционные срубы и дома из плетня можно было встретить, но все чаще попадались здания из дорогого жёлтого кирпича. Полицаи в Азаревичах попадались сплошь вежливые до оскомины; днем с огнём не встретишь тут оборванца, а рестораны и корчмы расположились так, что куда бы ты ни пошёл — всенепременно окажешься в плену душистых дымов и обязательно зайдёшь перекусить. Яков давным-давно прознал про эту хитрость, и потому на прогулку пошёл после плотного обеда: в Азаревичах миска постного супа стоила как тарелка копчёной свинины с гарниром в самой дорогой корчме Кривого околотка.

Где-то здесь в стенах элитного госпиталя лечился Цверг. Торговец редкостями был членом купеческой гильдии, а посему, несмотря на бродяжнический образ жизни, имел право на лучших врачей и лучшие лекарства.

Яков неспешно шёл по тротуару, отсалютовал парочке знакомых воров, накопивших себе на безгрешную жизнь. Проходя мимо очередной корчмы, Яков повёл своим длинным горбатым носом: болдырь, в подворотне есть болдырь! Чутье его никогда не подводило, а этот запах... Он казался очень знакомым.

Свернув с проспекта в подворотни, Яков тихо, насколько мог, пошёл по следу. Запах становился сильнее.

Задворки корчмы уже не имели той деловитой аккуратности, что и остальной район. Хлам, плесень и грязь: словно портал в Шершнёвицу. В этом плане приют нищих и отверженных был куда честнее: всегда одинаковый — что снаружи, что внутри.

Яков подошёл ближе, и в полумраке различил низенькую фигурку, укутанную в плащ. С виду обычный беспризорный ребёнок, но огромные ладони, похожие на две снеговые лопаты, выдавали в нем кровь Отцов. Мальчишка лет восьми увлечённо копался в помойке, и его огромные руки оказались неожиданно ловкими.

— Эй, братец, — окликнул его Яков. — Как дела?

Мальчик тут же ретировался, громко зашипев. Его руки, и без того огромные, наливаясь кровью, становились все больше и больше.

— Я тебя не обижу. Мы уже встречались, помнишь? Ты был с девчонкой...

— Присоска! — не сказал — пискнул мальчик. — Сестра...

— Да, с ней, наверное. Одежду я вам продал. Себе в убыток, между прочим.

Руки маленького болдыря стремительно теряли объём, возвращаясь к изначальным размерам.

— Ты должен был умереть. Отцы так говорят. Тебя убил старик.

— Но я жив, как видишь. Какой старик? Сильно старше меня?

— Не так, нет, всё совсем не так. Он родился старым, там, под городом. У его матери мёртвое чрево. Он не должен был родиться.

Яков терял терпение. Ему хотелось пристрелить чёртового мальчишку, рука под плащом почти инстинктивно нащупала спусковую скобу карабина.

— Зачем он меня убил? Что я ему сделал?

— Он... Он не специально, он хотел просто забрать маску. Но ты... Отцы шепчут, что ты не дал. Они знают о тебе. Они помнят и чувствуют всех болдырей.

— Послушай, братец, ты ведь голодный? Мы сейчас можем пойти в Кривой околоток, и я куплю тебе целый копчёный окорок. Новую одежду, все, что захочешь. Взамен ты мне расскажешь про этого твоего старика и маску. Идёт?

— Нет! Отцы запрещают, мне нельзя... Они не пустят обратно, не могу!

Яков выученным движением вскинул карабин, и едва пятигранный вороненый ствол выглянул из складок плаща, он спустил курок. Но мальчишка оказался чудовищно ловок. Он будто бы знал заранее, куда угодит пуля: высоко подпрыгнул на месте, и словно мартышка, споро перебирая руками, пополз вверх по водосточной трубе. Какое-то мгновение, и он исчез за рваным краем крыш.

Яков с тоской глядел на то место, где секунду назад стоял маленький болдырь. Он проклинал себя за несдержанность: зачем, зачем выстрелил? Можно же было договориться, можно же было встретиться снова и попробовать лаской выкупить доверие. Но Яков был слишком зол на себя и мир: единственная вещь, которую он действительно ценил в своей жизни, чёрт знает где и чёрт знает у кого.

— Ничего, братец. От меня не спрячешься, никто не смог спрятаться...

Читать предыдущие главы:

Део I

Део II
Део III

Яков надсадно пыхтел. Хирургическая пила задорно жужжала, отделяя от трупа всё новые и новые части. Было в расчленении собственного тела какое-то особенное исступление: вот он ты — живой, смотришь на собственную смерть, будто бы давным-давно раздал дворовым псам кости жуткой старухи и сломал об колено её косу. Но это всё самообман, всё ложь, вредная ложь! Даже почти бессмертный Яков Шпрут рано или поздно не проснётся.

Труп жутко вонял, любого другого уже давно бы вывернуло наизнанку, но тут ведь другая история! Свой труп, собственный; ведь не бывает же такого, чтобы тошнило от запаха собственного дерьма?

По суставам пилить легко — одно удовольствие. Лишь колени, тронутые артритом, закоченелые и ссохшиеся, поддавались с трудом. Пришлось повозиться и с черепом: чтобы добраться до мозга, Яков напряг свои дряхловатые мускулы, вложив в круговой надрез остаток старческих сил. Он словно кубок поднял отделенную от тела голову, пошурудил ножичком в глубине черепа, перерезая нервы.

— Свидимся позже, братец! — прокряхтел Яков, бултыхнув мозг в чан с уксусом. Осталось прибраться в подвальчике, пересыпать расчлененное тело хлорным порошком, упаковать его в брезент, а брезент в большой походный рюкзак. Всю эту радость — и хлорный порошок, и уксус, и хирургическую пилу, и даже брезент с рюкзаком — Яков купил у братьев Водичичией, таких же тайных полукровок. Ласло Водичич был аптекарем, Родан — охотником и оружейником. О природе их тайных силах Яков не знал, как и предпочитал не знать о даре Отцов у других болдырей. Много проблем, всегда слишком много. Однако Яков знал и то, что у Водичичей не было матери, их родил мужчина. От семени Отцов даже бесплодное чрево могло зацвести жизнью: так иногда и случалось после Ночи уродов. Каждый шошец старше сорока помнит историю, когда Георгий Водичич пропал несколько лет, а потом вернулся вдруг в отчий дом с близнецами. Говорил, что нашел себе в путешествии женку, да померла горемычная родами. А потом отец Георгия помер, да и сам он прожил недолго, оставив своим отпрыскам внушительное купеческое наследство. Братья были нормальными, в общем-то, мужиками, и Яков им завидовал: свой капитал он собирал мучительно, путаясь с сомнительными людьми, скупая и перепродавая краденное, беря в залог последние ценности нищенствующих.

Болдыри... Водичичи — болдыри. Он знал это по запаху, но уже которое десятилетие подряд старательно делал вид, что ничего не замечает. Он чувствовал, что и братья знают о его секрете, но даже в приватных беседах никто не осмеливался поднимать сию тему.

Яков дождался темноты, переоделся в дорожную одежду, купленную в соседнем магазине, и отправился в дорогу. По пути в Шершнявицу его остановил моторизованный патруль, но бричкой правили знакомые полицаи из «прикормленных», так что не беда.

Мешок тянул вниз, в горбу ныло фальшивой скрипкой, но Яков упрямо шагал прочь из города. Позади уже осталась унылая Шершнявица, замаячили мрачные пакгаузы порта. Река, кирпичные громады и лес крыш с замшелым шифером. Он устало брел вдоль причала, а на волнах мирно покачивались утлые дома-корабли нищих, соседствуя с приличными на вид рыболовными баркасами и паровыми баржами.

Желание бросить мешок в воду прямо здесь было нестерпимым. Но Яков наученный: разок он уже поленился донести свой страшный груз вверх по реке — к необжитому берегу, бросил труп в тёмном уголке порта. Хищные рыбы прогрызли мешок и останки всплыли. Кто-то из нищих даже опознал Якова. Началось следствие, но не передать словами, каково было удивление полицаев, когда целехонький Яков вернулся в свой ломбард. Стражи порядка успели уже набить карманы всякой всячиной, но пришлось их простить. Яков сделал вид, что ничего не заметил, а нужный человек приказал своим легавым псам оставить старика в покое. Все живы ведь, все целы? Ну, почти...

Через пару недель пропал кто-то из рабочих, его нашли с перерезанной глоткой в одном из пакгаузов. Вскоре нашелся и убийца: грязевой наркоман, польстившийся на серебряные зубные коронки несчастного докера. Надо ли говорить, что «зеленые мундиры» пытками добыли признание в еще одном убийстве?

Тогда Якову повезло, но не стоит слишком уж доверять шлюхе-удаче: она не умеет любить по-настоящему и ни с кем не остается надолго.

Вот уже остался позади порт, горели уютные огоньки, тихо шуршали на ветру спущенные паруса. Впереди, отражая свет луны, тянулся сквозь степь серебряный шнур реки Улиты и терялся где-то у горизонта, там, где убогий степняк молится своему богу-коню.

Колени горели огнем, в горбатой спине уже надрывался целый оркестр боли, но Яков заставил себя пройти еще версту — туда, где Улита обретала уверенное полноводье. Старик на берегу снял с себя рюкзак, достал из рюкзака мешок и, кряхтя и переваливаясь как утка, пошел к воде. Скрипела под подошвами галька, ноги оскальзывались на влажных водорослях. Яков чуть не упал, но все же сумел удержаться на ногах, зашел в воду и с силой швырнул мешок. Легкая плоть не желала тонуть, пришлось дать мешку уверенного пинка, чтобы поплыл дальше — к лихому течению.

Яков еще долго стоял на берегу, провожая собственный труп в последний путь. Снова. Вскоре злосчастный мешок пропал из вида, и Яков засобирался обратно.

Совсем уж стемнело, звезды блестящими росинками рассыпались по небу. Из-за полицейских прожекторов Яков уже и забыл, какова она — первородная синева далёких светил, не испорченная желтым светом электрических лампочек.

Вдалеке заплясало оранжевое пламя, светом своим очерчивая контуры больших походных палаток. Торговцы редкостями! Все не загонишь их в город, все сидят в своей степи. Борясь с желанием вернуться домой и как следует выспаться, Яков все же решил навестить старых знакомых. За редкости приходилось платить, пусть и с хорошей скидкой, а вот слухами товарищи всегда делились бесплатно.

Уже никуда не торопясь, Яков устало зашагал на свет костра. Подходя ближе, он заметил, что на пеньке возле очага сидит ссутулившийся человек. Был одет он в грязную голубую мантию, массивный бронзовый медальон в виде блохи заметно оттягивал его тонкую шею.

Встречая Якова взглядом, человек поднял огромную голову с круглым выпуклым лбом, устало улыбнулся и кивнул.

— Ты, Шпрут, выглядишь больно молодо. Дай угадаю: ещё одну проспал?

— Знаешь, я иногда жалею, что так много тебе рассказал. Пятнадцать лет в задницу, Лоб. Труп мой вон — поплыл рыб кормить. Что стряслось-то? Город весь шиворот навыворот.

Яков сел на свободный пень, потянулся и зевнул.

— Ночь уродов, Яков, будь она неладна… Сильно раньше срока случилась: стрелка тревожных часов на ратуше на пятёрке стоит. На пять лет раньше, получается. Говорят, что всё из-за парочки мелких болдырей, были тут у меня… И у тебя, кстати, тоже. Ты им одежду продал.

— Болдырей? — Яков наклонился и, кряхтя, потянул к огню морщинистые ладони. — С каких пор Отцам есть дело до своего последа?

— Я подарил мальчишке компас Отцов… Он же не работал, понимаешь? Я его тысячу раз проверял: и так — и эдак. Не работал… Просто безделушка. А полицаи пристрелили Кшиштофа. Его звали Акула… Ты его не застал. Город теперь в полной заднице и оправится нескоро, к нам никто не приходит за покупками. Это всё пыль, но Акула… Парнишку уже не вернёшь. Он пытался защитить этих детишек, пытался помешать полиции. И всё из-за меня… Прогони я их, не пусти я их…

— Ну-ну, Лоб, отпусти скорбь. Цверг-то живой?

— Живой… Но тоже пулю поймал. Сейчас в Азаревичах в больнице лежит.

— Так и то повод для радости! Вы оба на свободе; гильдия вытащила, поди что? Оба живы. Ну, парнишка погиб, жалко, конечно. Однако ж хорошую жизнь пожить успел. Наш брат-полукровка на улице редко до полутора десятков полных лет доживает. Сколько ему было?

— Двадцать два…

— О! Долгожитель! Всё лучше, чем грязь на улицах жопой протирать. Соберись! Сегодня нет ни одного динара, значит, завтра будет два. Кстати, остался у тебя тот порошок для быстрого горения пороха?

Лоб поднялся с пня, скрылся ненадолго в шатре, спустя некоторое время он вышел со свёртком вощёной бумаги и кинул оный на колени Якову.

— Держи вот, — Яков отсчитал монеты из кошеля, — двадцать с полтиной. Считай это добрым началом, а мне пора домой. Вымотала меня эта прогулка. Передавай привет Цвергу!

— И всё-таки ты мразь, Яков. В тебе даже для болдыря мало человеческого.

Шпрут лишь помахал на прощание шляпой и растворился в непроглядной степной ночи.

Оказавшись в уютном полумраке родного ломбарда, Яков спустился в заветный подвальчик, включил свет и присел на стул — отдохнуть. Старик прибрался на совесть, не пожалев хлорки, что, впрочем, не помогло полностью избавиться от трупного смрада.

— А вот и я, братец!

Яков пододвинул к себе чан, достал из уксуса мозги и приступил к трапезе. Каждый съеденный кусочек отдавал часть воспоминаний. Большинство воспоминаний были о рутине, но и в них находилось и много важного: люди, места, какие-то важные детали, открывающие полную картину того или иного события. Вот и пришли воспоминания о детях, которых упомянул в беседе Лоб. Мальчик с огромными ладонями, девочка, одетая как проститутка…

Яков каждый раз очень тяжело переносил воспоминания о собственной гибели. Это абсолютный ужас, к которому невозможно привыкнуть, даже если ты проспал жизнь несколько раз. Нынешний ужас затмевал все предыдущие: чистая смерть, чистое зло.

Яков упал со стула и вскрикнул. Воспоминание всплыло перед глазами и казалось настолько реальным, что не было сил совладать с собой. Старик обмочил штаны. Он буквально чувствовал, как из него предыдущего, того, что уже умер, тянут жизненные силы. Преодолевая страх, старик пытался всмотреться в свою смерть, увидеть лицо своего убийцы. Но видел он лишь сутулую спину уходящего по коридору худого человека, в руке он держал серебряную маску.

— Сдалась тебе моя детская безделушка, холера, — Яков вытирал со лба крупные градины пота. — Ничего-ничего, сочтёмся. Будь уверен…

Чичеку стоило сильнее бояться за свою жизнь: тощий, ростом едва выше десятилетнего ребёнка, слабый от паршивых харчей и цинги. Такого человека не обидит только ленивый, но он не боялся. Он твёрдо решил продавать себя.

В иное время Чичек бы не решился на такое отчаяние, но сейчас — другое дело. После Ночи уродов народ приобретал особенную кротость, сплочался вокруг общей беды. Люди прощали друг дружке многое, зная, что у соседа такое же сердце и такие же слёзы.

Великий страх Чичек уже пережил, когда в его убогую хижинку ворвались Отцы. Он успел уже попрощаться с жизнью, но Отцы лишь внимательно его обнюхали и исчезли. В хижине остался разгром, а Чичек лежал на полу; живой и счастливый, он благодарил судьбу за щедрый гостинец.

Одевшись в развратное платье из красного сукна, им же и сшитое, Чичек гордо шагал к трактиру «Ядовитый башмак». Он знал, что его пожалеют и не тронут, и что после внезапной Ночи, наступившей на пару лет раньше, бордели закрыты. Многие брезговали спать с мужчиной, но рыбаки и матросы речных судов иногда не прочь купить влажный беззубый рот.

В трактире Чичека лениво освистали, предпочитая не прерывать надолго своё забытье. Портовые грузчики, фабричные рабочие и подмастерья: каждый хотел смыть ракией пережитый ужас.

— Скучаешь, мужчина? — Чичек сел за стол к одинокому работяге в простецкой одежде. — Я могу тебе сделать хорошо!

Мужик поправил кепку на круглой голове, подняв козырёк выше. Он с тоской поглядел на собеседника, прочистил горло и жадно глотнул из пивной кружки.

— Бабу бы.

— Боятся бабы, — заговорщически подмигнул Чичек. — Отцы их по борделям всех пересчитали. Да и матушка Лу сейчас бдит: никак болдырями понесут? Соглашайся, пане, я и получше их умею!

Мужик в ответ лишь закачал головой, устало улыбнувшись. Чичек посчитал, что из этого миролюбия можно добыть согласие, и осмелел. Он встал со своего табурета, делая вид, что уходит, а сам немедленно упал на колени мужику, обвив его шею руками.

— Ой! — кокетливо вскрикнул Чичек.

Молния, в глазах заплясали искры. Чичек сначала почувствовал и только потом понял, что приложился головой об пол. На лицо ему смахнули хлебные крошки; защекотало ноздри, захотелось чихнуть.

— Жалеть еще будешь, — мурлыкнул Чичек приторным голосом.

— Не пожалею, — ответил мужик. — Ни тебя, ни о тебе. Ступай себе с Небом, а меня не трожь!

Битый, но непобеждённый, Чичек отправился к пустующему столику возле уборной. Там обыкновенно отдыхала прислуга. Добрые бабы жалели мужчину-проститутку; была в их могучих материнских сердцах особенная скорбь. Так скорбят только об утерянном мужестве, о дезертирах, бежавших с войны, о великовозрастных бобылях, что до седых висков держатся за мамкину юбку, о красивых скопцах-иноках, что принесли в дар Небу свое мужское естество. Угрюмое сострадание, любовь сквозь позор.

— Эй, лепото моя, — скрипнула сухощавая старуха-уборщица. — Ледку к уху приложи, а то красное.

— Ох, хвала тебе, бабулечко! Это кстати, очень кстати. А то этот меня об пол как кукольного... Мне портить товарный вид не годится.

— Пуще, чем ты ся уж спортил — не спортишь. Срам, а не жизнь.

— Все равно спасибо!

Звенело в ушах, перед глазами все еще кружились разноцветные мушки. Проклиная эту дурноту, Чичек думал возвращаться уже в родные Шершни — лежать лёжнем, смотреть страшные сны и кормить ненасытного клопа. Однако же на пустой желудок это совсем уж мучение. Хоть бы и пару медяков заработать, чтобы на миску чобры и кусочек ржаного.

В сторону Чичека шел сутуловатый паренёк в серой униформе рыбацкого флота. В белой шапочке без кокарды: юнга. Шёл он будто бы мимо столика в уборную, но как бы невзначай остановился возле Чичека. Высокий, зеленоглазый, с жилистыми запястьями: от него пахло юностью и речной свежестью.

— Три месяцы по реках плават, — сказал он с бархатным акцентом Свободного Города. — Сунт с фемие за гроши даже никак. Бордели закрытые.

— Известное дело, — широко улыбнулся Чичек. — Толстуха Лу пока не убедится, что девоньки её не понесли, бордели не откроет. Будет травами степняцкими их отпаивать, чтобы месяц еще кровили. Кому болдыри нужны? А я вон — смотри: специально без зубов! Чтобы клиента ртом и на Небо... Ну, пошли?

— Пошли!

Чичек врал. Зубы он потерял из-за цинги, но уж больно красиво увечье ложилось на шлюшью легенду!

Они шли неухоженными улицами Шершнявицы, неспешно продвигаясь к плохо освещённой подворотенке. По опыту Чичек знал, что самый робкий клиент внезапно смелеет впотьмах, а посему этот уютный тупичок стал его избранным местом работы.

Вот уж последнее пятно света одинокого фонаря осталось позади, булыжник под ногами и обшарпанные стены брошенного двора обещали покой.

Чичек упал на колени и жадно раззявил беззубый рот.

— Ну же, доставай курца!

— Ашпета, ласка! — промурчал юнга, расстёгивая пуговицы на ширинке. — Ты только задом повертайся, я поговорить любитель за этими дела.

— Плюнь, чтобы не сухо!

— Бинэ!

Чичек не успел даже ничего рассмотреть, но зато почувствовал, как в его нутро жадно вторгается длинное, толстое, жилистое... Он даже вскрикнул с непривычки. Крик этот вышел высоким, бабьим, что долговязый юнга принял за одобрение.

— Ух, ух, курвэ! Ингуста дырка! И для чего себя виндишь, малый? Чую, же — кура твоя еще не спривыкла. Недавно же виндишь.

— Я портной, — ответил Чичек, стараясь не сбивать дыхание. Он раскусил игру юнги: тот нарочно отвлекал себя разговорами, чтобы не закончить слишком уж быстро. — Сгорела мастерская, а наняться не к кому. Ух, пан, ну не так же шибко!

— Сцузэ мэ! Ну и чего там мастерская?

— Сгорела. Я еще сколько-то лет по-по-побирал, ай! Побирался по старым клиентам отца. Портки починить, сорочку. От старости клиенты те помёрли уже все.

— Досада!

— Ну, я и коплю деньги теперь, чтобы в Чизмеград перебраться. Т-т-там ручной труд в цене. А тут отцы что ни год, то новую фабрику людям строят. Скоро все мастера изве... — Чичек почувствовал, как горячее семя ударило по кишке. Всё, стало быть. — Я себе даже путевую грамоту у полицмейстера выправил...

Чичек был немного растерян. Он уже давно вот так ни с кем не разговаривал. Короткие беседы с уборщицами и небольшая перепалка с тем странным стариком на чердаке не в счёт. Если паршивого пса долго бить, он отвыкает от ласки.

Чичек даже не сразу вспомнил о деньгах, но юнга, кажется, не хотел обманывать.

— Скольких? — спросил он.

— Гривенник с полтиной.

— Пастрезай два! Бунэ поболтали.

На сухонькую ладошку беззубого доходяги упали две серебряные монеты. Тяжёлые, как судьба проститутки.

Чичек задрал цену. Редкий добряк покупал грех дороже, чем за шестьдесят медяков. А тут такое счастье! Он не верил своей удаче, однако ж если повезло, будь добр — оставайся осторожным. Чичек протёр монеты подолом и засунул их под язык. Он огляделся по сторонам и не обнаружил своего благодетеля.

Все еще не веря своей удаче, Чичек быстрой походкой труса засеменил в сторону дома. Не успел он пройти и четверть версты, как что-то свистнуло в темноте, стало вдруг тяжело дышать. Пальцы инстинктивно потянулись к шее и нащупали струну. Слабые мышцы напряглись, задрожали худые предплечья, но было слишком поздно...

— Ты уж прости, фрумоаса. Любви хотелось, но денег жаль, — услышал он голос юнги. — Давай-давай, спи.

И Чичек правда стал засыпать смертельным сном. Темнота стала гуще, в спасительном инстинкте он раскрыл рот шире, чтобы глотнуть воздуха, но сделалось только хуже.

Юнга засунул пальцы в раззявленный беззубый рот и к безмерной радости своей нащупал там монеты.

Чичек готов был уже отдать Небу душу, убегающие мысли несли слова прощания. Но его отход в мир иной грубо прервал чей-то властный голос. Властный, но притом ласковый и вкрадчивый.

— Вставай, пане. Вставай, тебя тут грабили!

Чичек почувствовал, как чьи-то властные руки аккуратно тянут его подниматься на ноги.

— Эх, и платье замарал... А ведь такое красивое...

Когда мир вернулся в своё русло, когда прошел кашель и перестало двоиться в глазах, Чичек обнаружил долговязую фигуру, растворяющуюся в предрассветной мгле. Он был жив, два серебряных гривенника лежали у него в руке, а это удача, большая удача.

Чичек сплюнул на мостовую, внимательно огляделся по сторонам, а после заспешил домой. Следовало хорошо отдохнуть перед следующей бессонной ночью.

Предыдущая глава

Примечание автора: всем, кто просил и ждал продолжения цикла по Чизмеграду! Вы дождались. Я пишу объёмную повесть, действие которой происходит между сюжетами рассказов "Ночь уродов настанет" и "Пришли к вам шут и фокусник"
Приятного чтения!

Яков резко дёрнулся, подпрыгнул на лопатках, словно рыба на берегу, и жадно глотнул душной тьмы. Пыль, жара, сладковатый дух подгнившего дерева. Но всё одно — воздух, всё одно — жизнь.

Чьи-то ловкие пальцы настойчиво, по-хозяйски ощупывали его нескладное тело. Невидимый ещё человек продолжал свое гаденькое дельце даже теперь, когда Яков, подавая признаки жизни, перевернулся на бок.

— Голый я, кхе-кхе, — громыхал он, — не поживишься, милчеловек.

— Уж прости, — ответила тьма писклявым мужским голосом. — Думал, что ты мёртвый. Я это... От полицаев на чердачке сховался, а тут ты — не дышишь, не шевелишься. Не серчай, пане!

Глаза привыкли ко тьме, и Яков видел перед собой низенького костлявого мужичонку, за каким-то бесом — в женском платье. Доходяга улыбнулся чёрной улыбкой без передних зубов и подал Якову руку.

— Ну-ка, пан, давай на ноги!

Яков крякнул от хруста в пояснице, мелкой булавочкой боль разбежалась по кривой спине, заныли кости в глубинах горба.

— Не серчай, пане, — замурлыкал мужичонка, глядя Якову между ног. — А хочешь — ублажу? В этот раз даром.

И взялась ведь откуда-то ярость в измученном теле! Забурлила по жилам горячая кровь. Горбатый Яков был на голову выше и с виду вдвое крупнее мужичонки. Кабан против шавки.

— А ну пшол вон, курва! — крикнул Яков и тут же кашлянул. — Растопчу, идол ты худосочный! Ишь, чего решил дать старому человеку!

Мужичонка мерзенько ощерился напоследок, да и был таков. Какие-то мгновения ещё слышался его торопкий бег по скулящим ступеням.

Оставшись в долгожданном одиночестве, Яков дал волю кашлю, сплюнув на доски чёрной, вонючей мокротой. Шаркая широкими ступнями, старик добрёл до окошка и в неверном свете луны глянул на запястье: круг из семи бугорков, ни то бородавок, ни то волдырей; шесть из них провалились мясом в себя, и лишь седьмой топорщился жизнью.

— Ох, Отцы всевеликие. Проспал еще одну...

Старик крутанулся на месте — боль в спине почти отпустила, — и стал искать доску с сучком у самого угла. Крутился-крутился, нашёл.

Поддев дерево толстыми пальцами, Яков достал из тайничка свёрток. Развернул домоткань, достал простецкую льняную одежду с лаптями, соломенную шляпу и очки в дешёвой проволочной оправе. Неторопливо оделся и, покачиваясь, зашагал вниз.

— Ещё одну проспал! — сокрушался старик. — Последняя осталась...

Узкую булыжную мостовую обступили пакгаузы из потемневшего кирпича. Чуть поодаль фабричные цеха и кустарные мастерские терпеливо дожидались утра. Тихонько застучал дождь по старой черепице. Яков поёжился и шибче замотался в кусок домоткани: паршивый — не паршивый, а плащ!

Позади оставалась необжитая промышленная окраина, мостовая набирала ширь, а впереди замаячили утлые белёные домишки. Шершнёвица: неумытый, зловонный район, где влачили свой убогий век всевозможные проходимцы.

Редкие электрические фонари тускло освещали дорогу; где-то вдалеке пыхтела паровая бричка полицаев, и, заслышав её, разбойничье племя не решалось покидать тень.

Ещё немного, и дом. Ещё чуть-чуть...

— Шпрут! — сипло каркнул кто-то в темноте. — А мне сказали, что ты мёртвый, собака!

— Таки врут, милчеловек, — ответил Яков, всматриваясь в прохожего. — Яков Шпрут живее всех живых.

— Досада! — снова каркнул человек. Был он низок, лыс и чрезвычайно худ. Лицо его и ладони шелушились крупной розовой перхотью, какая бывает у грязевых наркоманов. — Я уже три дня как чистый, Шпрут. А ты со своими соблазнами, собака. Лучше бы подох...

— Милчеловек, ты подскажи, где я делаю зло? Только покупаю да продаю: люди сами вещи несут.

— Мамкино кольцо верни, ты, курац! Последняя память была. Сестра плачет, просит его назад. А я тебе продал, чтобы забыться. Отдай...

Яков понял, что совершил огромную глупость, разрешив себе разговор с оборванцем, но что поделаешь: усталость и злость — это не о разуме.

Наркоман что-то верещал вослед, но, к облегчению старика, не собирался преследовать. И оно понятно: Шпрут для сброда фигура почти отеческая. Мало какой ростовщик в Шоше решится брать краденое; замучай такого человека — и сразу грошик станет тяжелее. Вот и тянется к Якову речка-вонючка из нищих, наркоманов и воров. А полицаи… Что полицаи? Им тоже хочется есть досыта.

Из многих окон сквозь затворённые ставни сочился рыжий уютный свет керосинок. На улице пахло жареным луком, покосившиеся кирпичные трубы курились дымком. Кончалась Шершнёвица.

Двухэтажными плетарами, выкрашенными в зелёный цвет, замаячил Кривой околоток — родной район Якова. Народ здесь жил небогатый, но и не нищий: искусные рабочие, ремесленники, солдаты, полицаи и низшие чины городских служб. Брусчатка здесь была уже из обтёсанных камней, щетинилось железным лесом множество электрических фонарей, и почти в каждом окне горел яркий электрический свет.

Барахолка Якова стояла на перекрёстке между Шершнёвицей и Кривым околотком. Единственное кирпичное здание посреди деревянных плетар и брвнар.

Как и подсказывало сердце — разорили кормилицу: витрины разбили, изломали мебель в непотребный мусор. Стены, обшитые недорогой, но добротной чизмеградской сосной, исписали похабными словечками.

Яков в задумчивости бродил по этому запустению, а воспоминания нарисовали неутешительную картину: Ночь уродов! Вот почему проспал! Вот почему жестокая и бдительная полиция Шоша допустила хаос и разорение.

Яков гулял по району и лишний раз убеждался своим догадкам: где-то ещё не убрали обломки разбитых домов, облицовку иных плетар оторвали с мясом и оставили чёрные подпалины на зелёных стенах. Некоторые дома стояли без стёкол — с заколоченными окнами. От вида одной из брнвар Яков едва не вскрикнул: по бревенчатой стене вверх тянулись потемневшие пятна крови — это, стало быть, Отцы тащили на крышу изувеченное тело.

Смотрел Шпрут на родной район и в который раз завидовал Шершнёвице: что ни Ночь, то обходят Отцы стороной прогнивший приют скорби. Иные болдыри, что трудились золотарями в подземельях, говорили, что мясо у отребья горькое, что плюются с него Отцы, и что девок Отцы любят целых — а ты попробуй найди в Шершнях бабу, чтобы не шлюха. Разве что совсем девочку…

Невдалеке запыхтела паровая бричка, а вскоре из-за угла выплыла и сама машина — длинная, стальная рыба на колёсах. Глаза-фары щедро расплескали по домам жёлтый свет; механическое чудище то и дело открывало рот, чтобы выпустить облачко пара. Машина немного сбавила ход, полицай глянул на Якова сквозь жабру-окошко и отсалютовал. Шпрут кивнул в ответ. Они узнали друг друга, Яков и немолодой фельдфебель, хотя Яков помнил оного без усов и мешков под глазами.

По широкому степному горизонту заструился рассвет. Свежий утренний ветерок заиграл флюгерами крыш, запахло росой. Яков кончил своё путешествие и возвращался домой. Покряхтывая, старик наклонился за оброненной кем-то газетой. Неторопливо брели мимо рабочие, кто-то только выходил из дома и негромко ругался, обходя старика.

— Юна, восьмое число пятьсот третьего, — пробубнил Яков вслух. — Эй, — крикнул он бредущему мимо рабочему. — Какое сейчас число, милчеловек?

— Двенадцатое! — добродушно отозвался работяга.

— А месяц какой, а год?

— Чудак-человек! Августа, пятьсот третий.

Яков скомкал газету и бросил в урну. Пятнадцать лет как проспал... Целая вечность.

Он не спеша доковылял до разгромленной барахолки, спустился в подвал и среди вездесущего кирпича нашёл проволочную петельку, потянул на себя и с усердием вытащил потайную крышку. Из лючка ударило смрадом разложения. Яков осторожно спустился вниз и щёлкнул выключателем: в круге тусклого света посреди старинной мебели, облепленный клочками пыли, лежал труп. Труп Якова. Старик смотрел на самого себя, раздувшегося, истекающего гнилью, прижимающего к груди револьверный карабин. Кто мог знать об этом месте? Как настигла его смерть?

Яков метнулся к тайничку: долговые расписки и страховые полиса сложены аккуратной стопочкой, рядом лежат несколько толстеньких пачек валюты. Но не было главного — серебряной маски шута, старинной семейной реликвии. Что за странный человек или болдырь забрал серебро, но не тронул деньги?

Мать нечасто рассказывала Якову о своём злосчастии, о Ночи уродов, в которую Отцы избрали её одной из невест. Но иногда, сидя за вечерним стаканом ракии, она становилась болтливой и с горечью сообщала, что маску ей оставили в подарок, что приносит она удачу. И главная удача и счастье её — это умненький сынок.

Раздосадованный, Яков выудил из пачки несколько банкнот и полез наверх. Нужно купить одежду поприличнее и инструменты, чтобы избавиться от трупа.

Больше рассказов здесь

Иллюстрация Ксении Цветковой

Еще вчера Саид думал, что его уже ничем нельзя удивить, однако эта детерминация вызывала ужас и отвращение даже у него, бывалого стирателя: нарушитель оформил сквотированный кусочек виртуальности вырезками из снафф-видео, порнографией, роликами террористов двадцать первого века. Саид был уверен: ублюдок хранит пару петабайт подобных файлов и где-то офлайн, но ему этого мало! Это же надо — создать для себя мерзкий маленький мирок, наслаждаться запрещенным контентом, окунаться в него!

«Цель зафиксирована», — прогудел Er-Scan по-английски с заметным китайским акцентом. Саид провел пальцем по смарт-краске на запястье: интерактивная татуировка нарисовала точную карту детерминации.

— Выходи, ублюдок! — крикнул Саид. — Я знаю, где ты прячешься, ты только оттягиваешь неизбежное.

Ответом ему была тишина. Мерзавцы всегда одинаковы: любят тянуть до последнего, надеясь на удачу, боясь встретиться с наказанием лицом к лицу.

— Что ж, раз уж ты любишь играть, давай поиграем…

Саид неторопливо шагал вдоль стены с проекциями старомодных деревянных рам — вот только вместо полотен живописцев внутри располагались отрывки омерзительных видеороликов. Стоило подойти слишком близко, как картины тут же оживали, наполняя звенящую тишину сладострастными стонами, выстрелами, криками и мольбами о пощаде. Больше всего Саид ненавидел детскую порнографию, но здесь ее оказалось в избытке.

— Ну ты и мразь! Клянусь тебе: случись наша встреча офлайн, я бы оторвал тебе яйца! Выходи!

Мигающая точка сквоттера заметалась на интерактивной татуировке на предплечье. Саид посмотрел вперед: хозяин этой детерминации вышел на свет «картин».

— Вот он я, красавчик, — протянул щуплый сутулый азиат лет сорока. Должно быть, он поленился сделать себе приличный аватар, представ перед стирателем в своем истинном облике: редкие засаленные вихры на яйцеобразной голове, помятая рубашка с жирными пятнами и линялые джинсы.

— Что ж, подобное мужество выглядит очень неожиданно. Но ты нарушил все возможные предписания протоколов, тебе все равно конец, а я хотел немного посмотреть на тебя перед уходом. Я не буду отключать тебе нейроны, хочу, чтобы ты хорошенько помучился.

— О! Это не все, чувак. Это не последняя детерминация, все не сотрешь… Всех не сотрешь!

Пространство вокруг схлопнулось в белую точку; сквотированный кусок виртуальности вернулся в информационную сингулярность.

Саид очнулся у себя в квартире. По затылку все еще растекалась горячая боль; чертов имплант! «Hard disconnect» — болезненная штука, к этому невозможно привыкнуть.

— Ну, здравствуй, конура сраная, — сквозь зубы прошипел Саид. Он не любил возвращаться из виртуальности.

Зарплаты Нетгарда едва хватало, чтобы оплачивать крошечную квартиру-студию в сердцевине трехсотэтажной башни. Годы напролет без дневного света; окно здесь заменял плазменный экран во всю стену.

Такая жизнь тяготила: в сети-то он был небожителем, вершителем судеб, а здесь — всего лишь червяком в коробочке, собственностью компании Netguard soldiers.

Саид откусил от сэндвича с пластмассовым привкусом и запил теплой газировкой, вглядываясь в фальшивое небо на экране.

«Мне ведь совсем не обязательно это делать, — думал Саид, — достаточно убедиться, что в детерминации нет случайных гостей. Пятнадцать секунд — и все! К чему эти предсмертные беседы? Я ведь и нейроны им отключать могу…»

Саид боялся самого себя, той пустоты, что заменила воспоминания. Оставаясь в одиночестве, он старался не думать о своей любви к чужим страданиям.

Запястье неприятно завибрировало. Саид развернул левую руку, чтобы посмотреть на предплечье: босс на линии.

— Добрый день, герр Леффель! — Саид выдавил из себя максимально вежливый тон. Надо признать, это довольно трудная задача, когда на тебя из собственного же предплечья таращится жирная пухлогубая рожа с глазами-щелочками.

— Аль-Сагеди! Что с чипом? Ты что, со старого вай-фая сидишь?

— «Hard disconnect», герр Леффель. Буквально только что стер нелегальную детерминацию с контентом второй категории!

— Так. — Жирная морда Леффеля ненадолго пропала из кадра. — Вижу отчет. Что ж, хорошая работа. Быстро ты с ним. Но это на сегодня не все. Ты мне нужен в еще одной детерминации: первая категория — незаконное содержание оцифрованной личности. Тут без ошибок: код внутрисетевой, а алгоритмы мышления органические.

— Но, герр Леффель... Я еще не...

— Никаких «но». Пять минут: туда и обратно. Тебе это раз плюнуть. Остальные заняты. Все, давай, потом по отчету переведу сверхурочные.

Леффель отключился, интерактивная татуировка погасла.

Саид тяжело задышал. Он едва сдерживал гнев.

— Я еще не восстановился, сука! Я еще не восстановился...

От крика в голове болезненно стрельнуло. Шатаясь, Саид подошел к плазменной панели и уперся руками в цифровой рассвет.

Да, Леффель всегда платит сверхурочные, но эти гроши не стоят того, чтобы потом весь вечер пускать носом кровавые пузыри...

***

Шеф скинул координаты последней точки чек-ина нарушителя. Глубинная сеть: здесь практически нет гражданских ресурсов, в основном хранилища промышленных компаний и всевозможные архивы. В информационном эхе подобных массивов легко затеряться, что и делали сквоттеры — любители присвоить себе кусочек чужого.

Вот она — едва заметная рябь между данными архива, скрытая гиперпапка. Саид набрал на руке команду «Вход». Мгновение, и вот она — детерминация.

Саид поежился, но не от омерзения, как в прошлый раз, а от картины, для него чуждой и непривычной.

Краденый кусок виртуальности был похож на иллюстрацию из старинной детской книжки: голубое небо, ухоженный фруктовый садик и небольшой двухэтажный дом, укрывшийся в тени яблонь.

Саид привык к шок-контенту, к торговле оружием и нелегальными наркотиками, к онлайн-рабству и прочим непотребствам. Оказываясь в этих почти инфернальных детерминациях, он всегда был уверен, что поступает правильно, что имеет право наслаждаться страданиями сквоттеров. Это же уютное местечко пугало его до чертиков.

«Цель зафиксирована», — прогудел Er-Scan на своем паршивом английском.

По инерции, повинуясь гнусной привычке, Саид решился на «последний разговор».

— Я Нетгард, вы обнаружены. Покажитесь! — Почему-то в этот раз не хотелось ядовито подшучивать.

— Мы и не прячемся, — неожиданно быстро ответил женский голос. — Идите в дом.

Саид сглотнул. Нет, на подобное дерьмо он не подписывался, но приказы не обсуждаются.

Он зашел в уютную гостиную и посмотрел на татуировку: Er-Scan показывал одного нарушителя и одного легала. Что ж, такое бывает: один прячется, второй прячет.

— Поднимайтесь по лестнице, мы наверху — в спальне.

Саид снова сглотнул и медленно зашагал вверх; детерминация была смоделирована на совесть — даже ступеньки скрипели.

Оказавшись на лестничной площадке второго этажа, он обнаружил открытую дверь. Внутри комнаты сидела женщина европейской внешности. Рядом с ней полулежала девочка, положив голову женщине на колени.

«Мать и дочь, — подумал Саид. — Я должен разлучить мать и дочь?»

— Вы пришли отключить детерминацию? — спросила женщина.

— Я... мы... — Саид не нашел нужных слов для ответа.

— Поймите, герр Нетгард, моя маленькая Марта... Она умирала, у меня не было денег арендовать облако для переноса сознания. Все средства сожрало лечение от рака... Врачи уверяли меня, что Марту еще можно вылечить... Ах, если бы я знала.

— Вы нарушили...

— Дядя пришел сделать мне плохо? — Девочка повернулась к Саиду лицом. Лет пять – шесть, курносая и веснушчатая.

Саид хотел что-то ответить, но предплечье завибрировало. Леффель звонит!

Саид дал разрешение на входящий сигнал.

«Аль-Сагеди! — Начальник произнес это с сильным швабским выговором. — Ты что возишься? У тебя было пять минут. Учти, если ты качаешь нелегальщину, я тебя не буду прикрывать. Кончай ковыряться, а не то оштрафую».

— Вас понял, герр Леффель!

Женщина смотрела на Саида со смешанным выражением мольбы и обреченности. Должно быть, именно так в старину обвиненные в ведовстве смотрели на инквизиторов, ожидая слов о помиловании. Но в те времена помилования случались редко, не случилось и сейчас.

— Вы находитесь в сети легально, но нарушили предписания протоколов первой категории. Я вынужден отключить вас от сервера. Вам придет уведомление об уплате штрафа.

— Нет, нет! Прошу вас, подождите! Я могу...

Проекция растворилась в пространстве. Голова девочки упала на диван, туда, где секунду назад были колени ее матери. Малышка всхлипнула. Она открыла рот и что есть силы закричала. Весь этот мир — симуляция, здесь нет воздуха, нет звука; все это лишь данные, но Саид мог поклясться, что у него зазвенело в ушах.

«Hard disconnect». Саид ввел команду силой мысли. Детерминация схлопнулась, оборвав душераздирающее крещендо.

Саид снова очутился в своей квартирке, вспотевший, как мышь; из его носа в обе ноздри бежала кровь. Юшка пропитала футболку и собралась в лужицу на груди.

Саид попытался встать, но от затылка до спины тело прострелило болью. Он со стоном упал обратно на кушетку.

— «Никаких “но”». — Саид подражал высокому голосу Леффеля. — «Пять минут, сука: туда и обратно. Тебе это раз плюнуть!»

В ушах до сих пор стоял крик девочки, но Саид смеялся. Для его пережженных нервов сегодняшний день был просто убийственным.

— «Никаких “но”», ха-ха-ха-ха.

Татуировка завибрировала, Саид посмотрел на предплечье: снова жирный гондон Леффель!

— Аль-Сагеди, тебе выговор! — с ходу начал босс. — Ты не взял данные легала. Запрос на выставление штрафа пришел, но пришел реквизитами — без имени! Полчаса потратил на расшифровку. Знаешь, сколько вас у меня таких? Я не могу вам всем вытирать жо...

— Герр Леффель. — Саид перебил начальника. — Мне очень херово.

Жирный немец по ту сторону татуировки внимательно изучил лицо подчиненного и немного смягчился.

— Ладно... Я все уже понял, не твой профиль, да и вторая вылазка подряд. Отдыхай. Три дня! Даю тебе три дня.

***

Саид, в общем-то, не любил выходные. Несмотря на обилие развлечений, в Ной-Дрездене было довольно скучно. Проститутки всех сортов, любые виды легальных наркотиков, всевозможные вечеринки. Если ты позавчера приехал из Марокко, где остались люди, пользующиеся электронной почтой, китайская часть Германии покажется тебе настоящим садом неземных наслаждений. Однако через пару лет это все набивает оскомину, что и случилось с Саидом.

Нетгард зашел в одно из вездесущих Fap-cafe, чтобы заказать себе виртуальную девочку — зеленокожую инопланетянку, как он любил. Но чертов Леффель решил позвонить, как всегда, не вовремя.

— Саид! Срочно! — Голос начальника транслировался напрямую в мозг — через нервы. Леффель почти визжал. — Помнишь ту детерминацию с нелегальным контентом?

— Само собой, герр Леффель, такое сложно забыть… Что произошло?

— Этот кусок дерьма снова свил себе гнездышко в глубинной сети! Сегодня утром пожаловались из архива завода биоимплантов. Информационный шум, следы чужого кода в отчетах. Все, как оно обычно и бывает.

— Но у меня выходной, герр Леффель… Я еще не успел…

— Аль-Сагеди, ты же знаешь, как я не люблю лентяев. Когда я брал тебя на работу, ты с радостью говорил, что возьмешься за сверхурочные задания. Да и потом: твоя добыча — твоя зарплата. Будешь ныть — я думаю, в Марроко тебе не обрадуются. Давай, не кобенься. Как окажешься дома — потри эту детерминацию. Не подключайся из дрочильни, вирусов нахватаешь, хе-хе! Все, до связи.

Увы, но пришлось отключиться от сервера с виртуальными проститутками.

— …не восстановился, сука… — Саид ударил по мастурбатору, отчего азиат напротив вздрогнул. — Какого хрена пялишься?

Азиат отрицательно замотал головой; секунду спустя его лицо приобрело блаженное выражение, а взгляд сделался стеклянным. Счастливчик! Вернулся к девочкам.

***

Леффель любил давить на болевые точки. Марокко… Что матерый Нетгард может помнить о доме? Какие-то обрывки голосов, запах созревших мандаринов, теплый песок под босыми ногами. Саид все еще помнил арабский язык и улыбался, различая в уличном гуле родную речь.

И все же это было страшно — проштрафиться и вернуться назад. В отличие от американской Германии, китайская часть страны не будет терпеть нелегала. Вернуться назад… Вот только куда? Почти всю память о доме, детстве и родителях стерли, чтобы вчерашний марокканский гастарбайтер смог гордо именовать себя «Нетгард». Далекая, сказочная родина навсегда останется страной призраков.

Саид прибыл на место; Er-Scan засек неподалеку еще одну нелегальную детерминацию. Что ж, не его дело. В трущобах сети кто-то всегда пытается найти убежище.

По принципу аналогий было довольно легко обнаружить гиперпапку с детерминацией нарушителя. Несмотря на злость, Саид почувствовал облегчение. Снова он палач! Снова вершитель судеб!

Саид неторопливо прогуливался по сквоту: все та же «картинная галерея» — один в один. Другим был только контент: в этот раз больше внимания уделили роликам террористов.

Саид остановился возле одного из «полотен»: в ускоренной съемке проносились кадры из две тысячи четырнадцатого года; террорист в черной маске быстро и с удовольствием отрезал головы своим пленникам. Этот человек явно знал свое дело и умел работать на камеру. Палач…

Саид задумался вдруг о своем прошлом, о своей любви к «прощальным казням».

«Так, может, я был… таким же? Может, Леффель поэтому и взял меня на работу?»

— Опять ты. Я думал, жирный пришлет кого-то другого. Но нет, каждый раз ты.

На виртуальный свет лжеполотен вышел уже знакомый неопрятный азиат.

— Нравится? Я весь Deepweb облазил, чтобы найти. В Китае это давно под запретом, люди бешеные бабки готовы платить.

— «Каждый раз ты?» Что ты имеешь в виду, скотина? — Почему-то эти слова ужалили в самое сердце; Саид немного испугался.

— Да что толку с тобой разговаривать? Потом другого пришлют. А после него еще одного… Ладно, что ты там должен сделать? Делай. Если тебе интересно, мне в прошлый раз не было больно, так что хоть обосрись.

Если бы здесь нужно было дышать, у Саида перехватило бы дыхание.

— Да-да, герр Нетгард, я знаю про твой маленький грешок. У нас четыреста восемьдесят тысяч детерминаций, в каждой шестьсот петабайт контента, если усреднять. Файлы повторяются, так что хоть до усрачки можешь нас тереть. Рано или поздно тебе надоест. Вам, говноедам, всегда надоедает.

Саид был слишком зол, чтобы продолжать этот бессмысленный диалог. На сей раз он не просто «забыл» отключить нейроны, он усилил боль нарушителя до предела. Но это не возымело никакого эффекта. Датчики показали, что мерзкий засаленный азиат даже не пискнул, сканер биодостоверности — что нейронов у него попросту не было. В другой раз Саид обратил бы на это более пристальное внимание, но сейчас он был слишком занят собственной яростью.

***

— Четыреста восемьдесят тысяч детерминаций, герр Леффель. — Саид пытался остановить носовое кровотечение. — Сказал, что в каждой по шестьсот петабайт контента.

— Это блеф. Даже в глубинной сети столько не спрячешь. Мы бы заметили.

— Может быть, — Саид пожал плечами, — но вот еще что: у него не было нейронов. То есть на той стороне сигнала у него нет органики. Как такое может быть?

Жирная морда Леффеля заерзала в интерактивной татуировке.

— Наверное, какая-то ошибка. Скорее всего, твой Er-Scan глюканул от перегрузки. Такое бывает, когда «нard disconnect» случается слишком часто. Но ты же сам понимаешь…

— Да-да, назад в Марокко, я понял…

— Нет, хотя и это тоже. Тебе надо в сервисный центр сходить. Проверь чип, а то мало ли что. Ты мой самый быстрый Вульфхунд! Будет очень грустно, если сломаешься, мальчик. Я выписываю тебе направление.

Огромная очередь: полторы сотни страждущих и всего три диагностических кабинета. Саид терпеливо ждал, хотя ему явно было не по себе: когда привыкаешь к жизни в панельном гробу без окон, когда в виртуальности бываешь чаще, чем на свежем воздухе, контакт с живыми людьми видится чем-то противоестественным и даже пошлым. Одно дело — посетить Fap-cafe ночью, где каждый гость старается не показывать лицо, и совсем другое — очередь в сервисном центре.

— Саид-Джинах Аль-Сагеди, — пропел электронный голос. — Второй кабинет.

Чертова реальность! Никакого уважения к чужой анонимности: зачем вот так при всех называть полное имя? Достаточно же номера в очереди или чего-то вроде этого. Но нет!.. Гребаная «корпоративная этика»: ощущение такое, будто заставили заниматься сексом у всех на глазах.

Саид немного порадовался, увидев диагноста: смуглый бородатый человек, скорее всего араб. Какая же все-таки иррациональная радость — встретить соплеменника.

— А салам алейкум, — робко поздоровался Саид.

Диагност оценивающе посмотрел на очередного Нетгарда.

— Я еврей… Сефард, — ответил он.

Паршивый, однако, выдался день. Больше публичности Саид-Джинах Аль-Сагеди ненавидел евреев, но уже не помнил за что.

— Так. Износ мозжечковой зоны. — Диагност неотрывно смотрел на свою татуировку. — Модуль быстрого отключения исправен на сорок процентов и… — Бородатый сефард тяжело вздохнул. — Кажется, у вас рак.

— Что?

— Рак. Очень близко к неоперабельной стадии. Простите, но ваша страховка это не покрывает.

— То есть как?.. Я же… сверхурочные… Три смены подряд.

— Мне очень жаль, правда жаль, но я ничем не могу помочь. Вы больше не можете исполнять свои обязанности.

Саид не был религиозен. В конце концов, тяжело жить в Ной-Дрездене и не подсесть на жирную жареную свинину, коей здесь было в избытке и на каждом шагу. Говорят, китайцы качественно клонировали свиней.

Алкоголь он не пил скорее по привычке, которая сама собой выработалась за годы жизни в глубоко религиозной мусульманской стране. Годы, которые он уже не сможет вспомнить. Но сегодня был особый случай. В одном из супермаркетов Саид раздобыл две бутылки темного «Кракена». Ром почему-то шел лучше всего.

— Аль-Сагеди. — В этот раз Леффель заговорил без своего начальничьего апломба. — Дерьмо, однако…

— Да-да-да, я понял: обратно в Марокко, неликвид. Черт подери, я рвал жилы на этой сраной работе. Все по вашей прихоти! И вы вот так запросто выбросите меня на помойку?

— Прости, мальчик, но все гораздо хуже. Твой чип отключат через несколько часов, ты не сможешь выйти в сеть. А потом нам придется досматривать тебя в корпоративном хосписе и вынуть чип из твоего трупа. Мой тебе совет: лучше вскрой вены.

— Сука ты, Леффель. Какая же ты сука…

— Я знаю. — Начальник улыбнулся напоследок, а после отключился.

***

Рак? Рак… Рак! Черт возьми, как это могло произойти? Что теперь делать? Воспаленный разум искал выход. В запасе всего несколько часов, нужно что-то придумать, что-то решить…

Детерминации с нелегальным контентом, «детский уголок» с матерью и дочкой. Что еще, что? Что?!!

— Бинго! — Саид прищелкнул пальцами.

Он вспомнил нетронутую детерминацию нелегалов рядом с заводским архивом. Если повезет, она еще там.

Саид дал чипу команду на «погружение». Всего несколько секунд, и вот — знакомый кластер глубинной сети. Осталось только запустить Er-Scan… Так, долбаная программа все еще работает.

Есть! Вибрация рядом с архивом на месте, сканер показал первую категорию нарушения: то, что нужно!

Если бы физическое расстояние в виртуальности имело хоть какое-то значение, состояние Саида можно было бы описать как «несся со всех ног».

Он попал в наскоро собранную, неухоженную детерминацию. На сленге стирателей такие называли «бараками». Зашифрованный кусок виртуального пространства-времени, где тебя не засекут боты провайдеров и не помножат на ноль твой свежеоцифрованный разум. Барак! Черт подери, как же повезло…

Er-Scan показал четырех нелегалов. Это было гораздо серьезнее, чем мать и дочь в их маленьком «открыточном» мирке. Арабы, храни их глубинная сеть, свои ребята!

— Можете не прятаться, — сказал Саид на родном языке. — Я вас не трону. Я свой.

Стоя на потолке под каким-то немыслимым углом, показался один из нелегалов.

— Я умер пятнадцать дней назад, — зачем-то сказал он. — Просто хочу, чтобы ты знал: второй раз умирать не будет страшно. Я смирился, Аллах не примет мою душу. Но мы слышали про тебя… стиратель Саид.

— У меня мало времени, брат, очень мало времени. Прошу тебя, скажи, как тебе удалось оцифровать сознание? У тебя же явно не было нейросканера и прочих дорогущих приблуд. Ты явно это сделал как-то иначе. Скажи — как?!

— Грязный китаец, — ответил Человек-под-углом, пожав плечами. — У него на все своя цена. Я помогаю ему добывать эти мерзкие видео.

— Помоги. — Саид пребывал в каком-то шаге от настоящей истерики. — Помоги мне его найти, и я подскажу тебе, что делать, чтобы Нетгарды тебя не нашли. Клянусь… — Саид на мгновение осекся. — Клянусь Аллахом, брат.

Человек-под-углом кивнул.

— Следуй за мной.

Они передвигались по пространству, похожему на хаотичное нагромождение бетонных блоков. В этом лабиринте легко спрятаться от обычной сетевой полиции, но только не от Netguard soldiers.

— Вот здесь брешь. Это переход в пустую детерминацию. Я использую маячок, чтобы Грязный тебя нашел. Ты там что-то говорил про помощь?

— Вот, лови… — Саид передавал данные прямо в сознание араба. — Это отзеркаленный ретранслятор команд для Er-Scan, чтобы мы могли узнавать друг друга в сети. Если почувствуешь что-то из списка типичных операций, беги. Все просто.

— Машшалла, брат! Я передам своим. Спасибо! А теперь иди. Грязный китаец не любит ждать.

***

Детерминация была действительно пустой. Бескрайняя белизна: ни пола, ни потолка, ни каких-либо других ориентиров. Девственное пространство, готовое зачать. Саид просто висел посреди нигде и никогда.

Казалось, прошла целая вечность, но Грязный китаец не спешил показываться.

Внезапно Саид почувствовал, как чья-то рука легонько упала на его плечо.

— И снова здравствуй.

Это был он! Азиат с засаленными волосами, в помятой рубашке. Тот самый, которого Саид стирал дважды.

— Ты… Я должен был догадаться.

— Нет, ты не мог. Вас всех защищают от нас, но теперь мы в одной лодке, приятель. Не трать время: мы знаем, зачем ты пришел. Поступим следующим образом: мы скопируем тебя на полтора десятка рисковых объектов. У тебя в распоряжении три месяца по офлайн-исчислению. Если сохранишь хотя бы половину, мы дадим тебе еще. Если нет, извини: создавай новые детерминации сам, ищи лазейки и людей.

— Что я должен буду делать?

— Просто забирай контент у парней вроде того араба, а потом жди покупателей. Это несложно. Так мы живем, так мы совершенствуемся.

Саид задумался: сейчас он лежит на кушетке в своей квартире. Всего секунда — и его сознание рассыплется на пятнадцать копий, а его настоящее тело — из мяса и костей — останется гнить в душной конуре без окон. Смерть ли это? Можно ли назвать жизнью то, что ждет его дальше?

— Хорошо, я готов.

Грязный китаец легонько коснулся лба Саида подушечкой пальца. За считаные доли секунды для молодого араба все закончилось и началось заново.

***

Саид не знал, сколько прошло времени на самом деле. Приходили какие-то странные личности и приносили с собой мерзкое видео, информацию о поставщиках оружия и нелегальных наркотиков, а также другую вредную дрянь, которую когда-то молодой Нетгард поклялся искоренить.

Он сохранил все детерминации, все до единой. Ему доверили еще, а потом еще, пока под контролем бывшего стирателя не оказались полторы сотни хранилищ нелегального контента. Полторы сотни копий его сознания жили своей жизнью, лишь изредка покидая свои уютные сквоты.

Однажды Саид нашел некое подобие зеркала и обнаружил, что и сам теперь выглядит как Грязный китаец. Этот облик был своеобразным камуфляжем: боты провайдеров только через пару часов обнаруживали неладное, что часто позволяло добраться до необжитых участков сети.

Жизнь, если ее можно так назвать, текла своим чередом.

Однажды «Зеркало» программы Er-Scan забило тревогу: кто-то из стирателей проник в детерминацию. И это было странно, потому что любой из Netguard soldiers мог уничтожить нелегала в одно мгновение. Саид прекрасно это помнил.

— Выходи, ублюдок! — крикнул стиратель знакомым голосом. — Я знаю, где ты прячешься, ты только оттягиваешь неизбежное.

Саид не ответил, пребывая в флегматичном ожидании расправы. В конце концов, есть еще полторы сотни копий…

— Что ж, раз уж ты любишь играть, давай поиграем…

Доблестный страж сети что-то бубнил про контент, но Саид решил не тянуть время и показался.

— Вот он я, красавчик.

Постоянное копирование себя самого оставляет мало места для натуральных эмоций. Саид удивился бы, да уже разучился это делать. В Нетгарде он увидел прежнего себя — неизменного: черная борода, латексный плащ с закатанными рукавами, мерцающая татуировка.

— Ага! — вскрикнул «другой» Саид. — Номер четыреста восемьдесят тысяч двести три. Ты последний.

Наверное, этот «возглас победителя» должен был напугать. Но Саид разучился пугаться.

— У нас еще полмиллиона детерминаций. Контент повторяется, так что все не сотрешь. Давай, делай что должен…

Саид смотрел на самого себя, на свою неизменную версию по ту сторону закона.

«Две части одной системы, — думал Саид. — Действие и противодействие. Стоп, я что — нейро…»

Перед тем как исчезнуть, Саид почувствовал, как его неизмененная вариация пытается выкрутить боль на максимум. Но он не был прикреплен к живым нейронам, а искусственным физические страдания не страшны. Потому что боль не помогает выживать в мире, где нет материи.

***

Леффель с замиранием сердца следил за бегущими строчками на своей интерактивной татуировке. Данные были противоречивыми, и немолодой уже немец не знал, как лучше преподнести это своему руководству.

— Скучаешь, толстячок? — В кабинет вошел Ченг Ю, генеральный директор компании Netguard soldiers. Счета этого человека отяжеляли десятки триллионов юаней, но выглядел он как бездомный алкоголик: засаленные жидкие вихры, помятая клетчатая рубашка и линялые серые джинсы.

— Господин Ю! Буквально только что закончил симуляцию на полигонном демосервере. Мощность — одна тысячная от настоящей сети. Есть две новости.

— Начинай с плохой.

— Да, господин Ю. Гуманизация поведенческих алгоритмов делает нейросети метастабильными. Какая-то их часть ударяется в хаос, другая — начинает блюсти порядок излишне строго. Как итог — нейросеть уничтожает сама себя. Такой она видит порядок: полная пустота и отсутствие альтернатив.

— Толстячок, эта демоверсия раскатана только на одну тысячную, верно? В настоящей сети с настоящими людьми, возможно, эта хрень будет вести себя иначе. Просчитай вероятности. И какая же хорошая новость?

— Поисковые навыки лучше на семьдесят процентов, если использовать гуманизацию с модулем садиста.

— Старое доброе насилие! — Ю достал пачку сигарет из кармана рубашки, выбил одну щелчком пальца, закурил. — Работай, Диттер. Нам платят за то, что мы делаем сеть безопасной. Если для этого потребуется целая армия цифровых садистов, то почему бы и нет?

Дождавшись, когда хозяин выйдет за дверь, Леффель подошел к окну. К настоящему окну!

Толстяк смотрел на город, укрытый дымкой тумана, и думал, что сейчас где-то на демосервере несчастное искусственное существо, наделенное разумом, чувствами и свободой воли, убивает само себя раз за разом. Учится на собственной смерти! Несомненно, директор прав: безопасность превыше всего. Но, черт возьми, как ни крути — главными садистами остаются люди. Он сам и господин Ю — прямое тому доказательство.

Многие говорят, что генетика – фигня, что, мол, среда оказывает куда большее влияние на индивидуум, а наследственность так – дело десятое.

У меня есть дочь, ей сейчас три года. Мы с женой стараемся вырастить её самостоятельной личностью, ничего не навязываем; в этом возрасте ребёнок пока ещё не способен на полноценную коммуникацию, поэтому мы стараемся угадывать её вкусы. Но интересно другое.

Я с самого детства любил всякую хтонь, мрак и чернуху, жена с детства любит всякую крипоту и ужасть, но мы этого дочери не показывали вообще никак: растили как обычную девочку – куклы, медвежата, котики – вот это вот всё. Первый «звоночек» был, когда наша Варя в полтора года попросила купить игрушечного паука. О! Сколько было радости, когда оный попал ей в руки! Потом у нас завелась целая коллекция этих пауков, и, казалось бы, уже ничего не удивит, но не тут-то было!

Уже весной, когда Варе чуток перевалило за два года, она случайно нашла на Ютубе мультик про Хэллоуин, и понеслааааааась! С тех пор нас интересуют только зомби, вампиры, приведения, монстры и ведьмы. «Что гхызёт вампигх? – Варя задаёт вопрос сама себе. – Кгхофь! Кгхофь!» При всём при этом монстры у нас обязательно добрые и хорошие. Альтернативная мораль, так сказать, своеобразный взгляд на вопрос.

Теперь у нас две любимые книжки: это энциклопедия про монстров, половину которых она уже вызубрила, и детская книжка про вампира. Но Варя не ограничивается потреблением соответствующего контента, она ещё и создаёт.

Как и все детские фантазии, её рассказики про монстров выглядят хаотично, но систематизация всего, что она насочиняла, даёт довольно любопытный результат.

Варя придумала свой сеттинг с нетривиальным лором.

Её вымышленный мир населён исключительно вампирами и зомби, а главный ресурс в нём – хлеб. Хлеб всегда является ключевым элементом конфликтов. Например, зомби высшей касты (о кастах мы поговорим чуть позже) может пообещать вампиру хлеб за определённую услугу, а потом, пользуясь физическим превосходством, дать от ворот поворот. За это вампиры, мягко говоря, зомби недолюбливают. Зомби же, проигрывая вампирам в ловкости, довольствуются менее качественными вторичными ресурсами в постапокалиптическом мире-гробнице. «Вампир грызёт косточку, а зомби грызёт палочку», - так это комментирует Варвара. В целом, несмотря на лёгкое взаимное презрение, два вида сосуществуют вполне мирно и даже иногда вступают в кооперацию. Например, вампиры высшей касты вместе со старшими зомби могут вломить бегемоту, повадившемуся воровать хлеб.

О кастах. Зомби делятся на три касты:

1. «Ушастенькие»: долговязые зомби с большими ушами. Самые рослые и сильные существа в этой вселенной. Контролируют запасы хлеба.

2. Толстые зомби: агрессивные «танки», которые не любят делиться. Обижают всех, кроме «Ушастеньких».

3. Худые зомби. Неприкасаемые. Довольствуются тем, что смогут найти. Как правило, это они «грызут палочки».

Касты вампиров:

1. «Из мультика»: карикатурные, часто – неантропоморфные существа, которые, несмотря на свою нелепость, могут составить «Ушастеньким» конкуренцию в борьбе за хлеб. Большая часть из них является клонами вампира Кулы из мультсериала Spookiz.

2. Аристократы. Тонкокостные, безволосые существа с большими клыками и когтями, любят пафосную одежду. Слишком слабые, чтобы вступать в открытый бой с зомби. По силе аристократ не превосходит даже худого зомби, поэтому вынужден действовать скрытно либо хитрить, используя своё интеллектуальное превосходство.

3. Простой вампир. Базовый класс. Чудовищно ловок; именно он «грызёт косточку», чем злит худого зомби, которому из-за нерасторопности достаются только палочки.

Вы можете меня спросить: откуда я взял про эти касты? А всё просто - доча заставляет меня рисовать этих её монстров, обязательно по заданному сценарию и с правками по ходу. В прикреплённом файле можно увидеть сценку, как "Ушастенький" пообещал простому вампиру хлеб за работу, но не сдержал своего обещания.

Кажись, писатель растёт. ))