Мрак

Яков надсадно пыхтел. Хирургическая пила задорно жужжала, отделяя от трупа всё новые и новые части. Было в расчленении собственного тела какое-то особенное исступление: вот он ты — живой, смотришь на собственную смерть, будто бы давным-давно раздал дворовым псам кости жуткой старухи и сломал об колено её косу. Но это всё самообман, всё ложь, вредная ложь! Даже почти бессмертный Яков Шпрут рано или поздно не проснётся.

Труп жутко вонял, любого другого уже давно бы вывернуло наизнанку, но тут ведь другая история! Свой труп, собственный; ведь не бывает же такого, чтобы тошнило от запаха собственного дерьма?

По суставам пилить легко — одно удовольствие. Лишь колени, тронутые артритом, закоченелые и ссохшиеся, поддавались с трудом. Пришлось повозиться и с черепом: чтобы добраться до мозга, Яков напряг свои дряхловатые мускулы, вложив в круговой надрез остаток старческих сил. Он словно кубок поднял отделенную от тела голову, пошурудил ножичком в глубине черепа, перерезая нервы.

— Свидимся позже, братец! — прокряхтел Яков, бултыхнув мозг в чан с уксусом. Осталось прибраться в подвальчике, пересыпать расчлененное тело хлорным порошком, упаковать его в брезент, а брезент в большой походный рюкзак. Всю эту радость — и хлорный порошок, и уксус, и хирургическую пилу, и даже брезент с рюкзаком — Яков купил у братьев Водичичией, таких же тайных полукровок. Ласло Водичич был аптекарем, Родан — охотником и оружейником. О природе их тайных силах Яков не знал, как и предпочитал не знать о даре Отцов у других болдырей. Много проблем, всегда слишком много. Однако Яков знал и то, что у Водичичей не было матери, их родил мужчина. От семени Отцов даже бесплодное чрево могло зацвести жизнью: так иногда и случалось после Ночи уродов. Каждый шошец старше сорока помнит историю, когда Георгий Водичич пропал несколько лет, а потом вернулся вдруг в отчий дом с близнецами. Говорил, что нашел себе в путешествии женку, да померла горемычная родами. А потом отец Георгия помер, да и сам он прожил недолго, оставив своим отпрыскам внушительное купеческое наследство. Братья были нормальными, в общем-то, мужиками, и Яков им завидовал: свой капитал он собирал мучительно, путаясь с сомнительными людьми, скупая и перепродавая краденное, беря в залог последние ценности нищенствующих.

Болдыри... Водичичи — болдыри. Он знал это по запаху, но уже которое десятилетие подряд старательно делал вид, что ничего не замечает. Он чувствовал, что и братья знают о его секрете, но даже в приватных беседах никто не осмеливался поднимать сию тему.

Яков дождался темноты, переоделся в дорожную одежду, купленную в соседнем магазине, и отправился в дорогу. По пути в Шершнявицу его остановил моторизованный патруль, но бричкой правили знакомые полицаи из «прикормленных», так что не беда.

Мешок тянул вниз, в горбу ныло фальшивой скрипкой, но Яков упрямо шагал прочь из города. Позади уже осталась унылая Шершнявица, замаячили мрачные пакгаузы порта. Река, кирпичные громады и лес крыш с замшелым шифером. Он устало брел вдоль причала, а на волнах мирно покачивались утлые дома-корабли нищих, соседствуя с приличными на вид рыболовными баркасами и паровыми баржами.

Желание бросить мешок в воду прямо здесь было нестерпимым. Но Яков наученный: разок он уже поленился донести свой страшный груз вверх по реке — к необжитому берегу, бросил труп в тёмном уголке порта. Хищные рыбы прогрызли мешок и останки всплыли. Кто-то из нищих даже опознал Якова. Началось следствие, но не передать словами, каково было удивление полицаев, когда целехонький Яков вернулся в свой ломбард. Стражи порядка успели уже набить карманы всякой всячиной, но пришлось их простить. Яков сделал вид, что ничего не заметил, а нужный человек приказал своим легавым псам оставить старика в покое. Все живы ведь, все целы? Ну, почти...

Через пару недель пропал кто-то из рабочих, его нашли с перерезанной глоткой в одном из пакгаузов. Вскоре нашелся и убийца: грязевой наркоман, польстившийся на серебряные зубные коронки несчастного докера. Надо ли говорить, что «зеленые мундиры» пытками добыли признание в еще одном убийстве?

Тогда Якову повезло, но не стоит слишком уж доверять шлюхе-удаче: она не умеет любить по-настоящему и ни с кем не остается надолго.

Вот уже остался позади порт, горели уютные огоньки, тихо шуршали на ветру спущенные паруса. Впереди, отражая свет луны, тянулся сквозь степь серебряный шнур реки Улиты и терялся где-то у горизонта, там, где убогий степняк молится своему богу-коню.

Колени горели огнем, в горбатой спине уже надрывался целый оркестр боли, но Яков заставил себя пройти еще версту — туда, где Улита обретала уверенное полноводье. Старик на берегу снял с себя рюкзак, достал из рюкзака мешок и, кряхтя и переваливаясь как утка, пошел к воде. Скрипела под подошвами галька, ноги оскальзывались на влажных водорослях. Яков чуть не упал, но все же сумел удержаться на ногах, зашел в воду и с силой швырнул мешок. Легкая плоть не желала тонуть, пришлось дать мешку уверенного пинка, чтобы поплыл дальше — к лихому течению.

Яков еще долго стоял на берегу, провожая собственный труп в последний путь. Снова. Вскоре злосчастный мешок пропал из вида, и Яков засобирался обратно.

Совсем уж стемнело, звезды блестящими росинками рассыпались по небу. Из-за полицейских прожекторов Яков уже и забыл, какова она — первородная синева далёких светил, не испорченная желтым светом электрических лампочек.

Вдалеке заплясало оранжевое пламя, светом своим очерчивая контуры больших походных палаток. Торговцы редкостями! Все не загонишь их в город, все сидят в своей степи. Борясь с желанием вернуться домой и как следует выспаться, Яков все же решил навестить старых знакомых. За редкости приходилось платить, пусть и с хорошей скидкой, а вот слухами товарищи всегда делились бесплатно.

Уже никуда не торопясь, Яков устало зашагал на свет костра. Подходя ближе, он заметил, что на пеньке возле очага сидит ссутулившийся человек. Был одет он в грязную голубую мантию, массивный бронзовый медальон в виде блохи заметно оттягивал его тонкую шею.

Встречая Якова взглядом, человек поднял огромную голову с круглым выпуклым лбом, устало улыбнулся и кивнул.

— Ты, Шпрут, выглядишь больно молодо. Дай угадаю: ещё одну проспал?

— Знаешь, я иногда жалею, что так много тебе рассказал. Пятнадцать лет в задницу, Лоб. Труп мой вон — поплыл рыб кормить. Что стряслось-то? Город весь шиворот навыворот.

Яков сел на свободный пень, потянулся и зевнул.

— Ночь уродов, Яков, будь она неладна… Сильно раньше срока случилась: стрелка тревожных часов на ратуше на пятёрке стоит. На пять лет раньше, получается. Говорят, что всё из-за парочки мелких болдырей, были тут у меня… И у тебя, кстати, тоже. Ты им одежду продал.

— Болдырей? — Яков наклонился и, кряхтя, потянул к огню морщинистые ладони. — С каких пор Отцам есть дело до своего последа?

— Я подарил мальчишке компас Отцов… Он же не работал, понимаешь? Я его тысячу раз проверял: и так — и эдак. Не работал… Просто безделушка. А полицаи пристрелили Кшиштофа. Его звали Акула… Ты его не застал. Город теперь в полной заднице и оправится нескоро, к нам никто не приходит за покупками. Это всё пыль, но Акула… Парнишку уже не вернёшь. Он пытался защитить этих детишек, пытался помешать полиции. И всё из-за меня… Прогони я их, не пусти я их…

— Ну-ну, Лоб, отпусти скорбь. Цверг-то живой?

— Живой… Но тоже пулю поймал. Сейчас в Азаревичах в больнице лежит.

— Так и то повод для радости! Вы оба на свободе; гильдия вытащила, поди что? Оба живы. Ну, парнишка погиб, жалко, конечно. Однако ж хорошую жизнь пожить успел. Наш брат-полукровка на улице редко до полутора десятков полных лет доживает. Сколько ему было?

— Двадцать два…

— О! Долгожитель! Всё лучше, чем грязь на улицах жопой протирать. Соберись! Сегодня нет ни одного динара, значит, завтра будет два. Кстати, остался у тебя тот порошок для быстрого горения пороха?

Лоб поднялся с пня, скрылся ненадолго в шатре, спустя некоторое время он вышел со свёртком вощёной бумаги и кинул оный на колени Якову.

— Держи вот, — Яков отсчитал монеты из кошеля, — двадцать с полтиной. Считай это добрым началом, а мне пора домой. Вымотала меня эта прогулка. Передавай привет Цвергу!

— И всё-таки ты мразь, Яков. В тебе даже для болдыря мало человеческого.

Шпрут лишь помахал на прощание шляпой и растворился в непроглядной степной ночи.

Оказавшись в уютном полумраке родного ломбарда, Яков спустился в заветный подвальчик, включил свет и присел на стул — отдохнуть. Старик прибрался на совесть, не пожалев хлорки, что, впрочем, не помогло полностью избавиться от трупного смрада.

— А вот и я, братец!

Яков пододвинул к себе чан, достал из уксуса мозги и приступил к трапезе. Каждый съеденный кусочек отдавал часть воспоминаний. Большинство воспоминаний были о рутине, но и в них находилось и много важного: люди, места, какие-то важные детали, открывающие полную картину того или иного события. Вот и пришли воспоминания о детях, которых упомянул в беседе Лоб. Мальчик с огромными ладонями, девочка, одетая как проститутка…

Яков каждый раз очень тяжело переносил воспоминания о собственной гибели. Это абсолютный ужас, к которому невозможно привыкнуть, даже если ты проспал жизнь несколько раз. Нынешний ужас затмевал все предыдущие: чистая смерть, чистое зло.

Яков упал со стула и вскрикнул. Воспоминание всплыло перед глазами и казалось настолько реальным, что не было сил совладать с собой. Старик обмочил штаны. Он буквально чувствовал, как из него предыдущего, того, что уже умер, тянут жизненные силы. Преодолевая страх, старик пытался всмотреться в свою смерть, увидеть лицо своего убийцы. Но видел он лишь сутулую спину уходящего по коридору худого человека, в руке он держал серебряную маску.

— Сдалась тебе моя детская безделушка, холера, — Яков вытирал со лба крупные градины пота. — Ничего-ничего, сочтёмся. Будь уверен…

Чичеку стоило сильнее бояться за свою жизнь: тощий, ростом едва выше десятилетнего ребёнка, слабый от паршивых харчей и цинги. Такого человека не обидит только ленивый, но он не боялся. Он твёрдо решил продавать себя.

В иное время Чичек бы не решился на такое отчаяние, но сейчас — другое дело. После Ночи уродов народ приобретал особенную кротость, сплочался вокруг общей беды. Люди прощали друг дружке многое, зная, что у соседа такое же сердце и такие же слёзы.

Великий страх Чичек уже пережил, когда в его убогую хижинку ворвались Отцы. Он успел уже попрощаться с жизнью, но Отцы лишь внимательно его обнюхали и исчезли. В хижине остался разгром, а Чичек лежал на полу; живой и счастливый, он благодарил судьбу за щедрый гостинец.

Одевшись в развратное платье из красного сукна, им же и сшитое, Чичек гордо шагал к трактиру «Ядовитый башмак». Он знал, что его пожалеют и не тронут, и что после внезапной Ночи, наступившей на пару лет раньше, бордели закрыты. Многие брезговали спать с мужчиной, но рыбаки и матросы речных судов иногда не прочь купить влажный беззубый рот.

В трактире Чичека лениво освистали, предпочитая не прерывать надолго своё забытье. Портовые грузчики, фабричные рабочие и подмастерья: каждый хотел смыть ракией пережитый ужас.

— Скучаешь, мужчина? — Чичек сел за стол к одинокому работяге в простецкой одежде. — Я могу тебе сделать хорошо!

Мужик поправил кепку на круглой голове, подняв козырёк выше. Он с тоской поглядел на собеседника, прочистил горло и жадно глотнул из пивной кружки.

— Бабу бы.

— Боятся бабы, — заговорщически подмигнул Чичек. — Отцы их по борделям всех пересчитали. Да и матушка Лу сейчас бдит: никак болдырями понесут? Соглашайся, пане, я и получше их умею!

Мужик в ответ лишь закачал головой, устало улыбнувшись. Чичек посчитал, что из этого миролюбия можно добыть согласие, и осмелел. Он встал со своего табурета, делая вид, что уходит, а сам немедленно упал на колени мужику, обвив его шею руками.

— Ой! — кокетливо вскрикнул Чичек.

Молния, в глазах заплясали искры. Чичек сначала почувствовал и только потом понял, что приложился головой об пол. На лицо ему смахнули хлебные крошки; защекотало ноздри, захотелось чихнуть.

— Жалеть еще будешь, — мурлыкнул Чичек приторным голосом.

— Не пожалею, — ответил мужик. — Ни тебя, ни о тебе. Ступай себе с Небом, а меня не трожь!

Битый, но непобеждённый, Чичек отправился к пустующему столику возле уборной. Там обыкновенно отдыхала прислуга. Добрые бабы жалели мужчину-проститутку; была в их могучих материнских сердцах особенная скорбь. Так скорбят только об утерянном мужестве, о дезертирах, бежавших с войны, о великовозрастных бобылях, что до седых висков держатся за мамкину юбку, о красивых скопцах-иноках, что принесли в дар Небу свое мужское естество. Угрюмое сострадание, любовь сквозь позор.

— Эй, лепото моя, — скрипнула сухощавая старуха-уборщица. — Ледку к уху приложи, а то красное.

— Ох, хвала тебе, бабулечко! Это кстати, очень кстати. А то этот меня об пол как кукольного... Мне портить товарный вид не годится.

— Пуще, чем ты ся уж спортил — не спортишь. Срам, а не жизнь.

— Все равно спасибо!

Звенело в ушах, перед глазами все еще кружились разноцветные мушки. Проклиная эту дурноту, Чичек думал возвращаться уже в родные Шершни — лежать лёжнем, смотреть страшные сны и кормить ненасытного клопа. Однако же на пустой желудок это совсем уж мучение. Хоть бы и пару медяков заработать, чтобы на миску чобры и кусочек ржаного.

В сторону Чичека шел сутуловатый паренёк в серой униформе рыбацкого флота. В белой шапочке без кокарды: юнга. Шёл он будто бы мимо столика в уборную, но как бы невзначай остановился возле Чичека. Высокий, зеленоглазый, с жилистыми запястьями: от него пахло юностью и речной свежестью.

— Три месяцы по реках плават, — сказал он с бархатным акцентом Свободного Города. — Сунт с фемие за гроши даже никак. Бордели закрытые.

— Известное дело, — широко улыбнулся Чичек. — Толстуха Лу пока не убедится, что девоньки её не понесли, бордели не откроет. Будет травами степняцкими их отпаивать, чтобы месяц еще кровили. Кому болдыри нужны? А я вон — смотри: специально без зубов! Чтобы клиента ртом и на Небо... Ну, пошли?

— Пошли!

Чичек врал. Зубы он потерял из-за цинги, но уж больно красиво увечье ложилось на шлюшью легенду!

Они шли неухоженными улицами Шершнявицы, неспешно продвигаясь к плохо освещённой подворотенке. По опыту Чичек знал, что самый робкий клиент внезапно смелеет впотьмах, а посему этот уютный тупичок стал его избранным местом работы.

Вот уж последнее пятно света одинокого фонаря осталось позади, булыжник под ногами и обшарпанные стены брошенного двора обещали покой.

Чичек упал на колени и жадно раззявил беззубый рот.

— Ну же, доставай курца!

— Ашпета, ласка! — промурчал юнга, расстёгивая пуговицы на ширинке. — Ты только задом повертайся, я поговорить любитель за этими дела.

— Плюнь, чтобы не сухо!

— Бинэ!

Чичек не успел даже ничего рассмотреть, но зато почувствовал, как в его нутро жадно вторгается длинное, толстое, жилистое... Он даже вскрикнул с непривычки. Крик этот вышел высоким, бабьим, что долговязый юнга принял за одобрение.

— Ух, ух, курвэ! Ингуста дырка! И для чего себя виндишь, малый? Чую, же — кура твоя еще не спривыкла. Недавно же виндишь.

— Я портной, — ответил Чичек, стараясь не сбивать дыхание. Он раскусил игру юнги: тот нарочно отвлекал себя разговорами, чтобы не закончить слишком уж быстро. — Сгорела мастерская, а наняться не к кому. Ух, пан, ну не так же шибко!

— Сцузэ мэ! Ну и чего там мастерская?

— Сгорела. Я еще сколько-то лет по-по-побирал, ай! Побирался по старым клиентам отца. Портки починить, сорочку. От старости клиенты те помёрли уже все.

— Досада!

— Ну, я и коплю деньги теперь, чтобы в Чизмеград перебраться. Т-т-там ручной труд в цене. А тут отцы что ни год, то новую фабрику людям строят. Скоро все мастера изве... — Чичек почувствовал, как горячее семя ударило по кишке. Всё, стало быть. — Я себе даже путевую грамоту у полицмейстера выправил...

Чичек был немного растерян. Он уже давно вот так ни с кем не разговаривал. Короткие беседы с уборщицами и небольшая перепалка с тем странным стариком на чердаке не в счёт. Если паршивого пса долго бить, он отвыкает от ласки.

Чичек даже не сразу вспомнил о деньгах, но юнга, кажется, не хотел обманывать.

— Скольких? — спросил он.

— Гривенник с полтиной.

— Пастрезай два! Бунэ поболтали.

На сухонькую ладошку беззубого доходяги упали две серебряные монеты. Тяжёлые, как судьба проститутки.

Чичек задрал цену. Редкий добряк покупал грех дороже, чем за шестьдесят медяков. А тут такое счастье! Он не верил своей удаче, однако ж если повезло, будь добр — оставайся осторожным. Чичек протёр монеты подолом и засунул их под язык. Он огляделся по сторонам и не обнаружил своего благодетеля.

Все еще не веря своей удаче, Чичек быстрой походкой труса засеменил в сторону дома. Не успел он пройти и четверть версты, как что-то свистнуло в темноте, стало вдруг тяжело дышать. Пальцы инстинктивно потянулись к шее и нащупали струну. Слабые мышцы напряглись, задрожали худые предплечья, но было слишком поздно...

— Ты уж прости, фрумоаса. Любви хотелось, но денег жаль, — услышал он голос юнги. — Давай-давай, спи.

И Чичек правда стал засыпать смертельным сном. Темнота стала гуще, в спасительном инстинкте он раскрыл рот шире, чтобы глотнуть воздуха, но сделалось только хуже.

Юнга засунул пальцы в раззявленный беззубый рот и к безмерной радости своей нащупал там монеты.

Чичек готов был уже отдать Небу душу, убегающие мысли несли слова прощания. Но его отход в мир иной грубо прервал чей-то властный голос. Властный, но притом ласковый и вкрадчивый.

— Вставай, пане. Вставай, тебя тут грабили!

Чичек почувствовал, как чьи-то властные руки аккуратно тянут его подниматься на ноги.

— Эх, и платье замарал... А ведь такое красивое...

Когда мир вернулся в своё русло, когда прошел кашель и перестало двоиться в глазах, Чичек обнаружил долговязую фигуру, растворяющуюся в предрассветной мгле. Он был жив, два серебряных гривенника лежали у него в руке, а это удача, большая удача.

Чичек сплюнул на мостовую, внимательно огляделся по сторонам, а после заспешил домой. Следовало хорошо отдохнуть перед следующей бессонной ночью.

Предыдущая глава

Автор: Сектор СВАТ

— Солнышко, ты никогда не рассказывала про бывшего. Почему вы расстались?

— Ты действительно хочешь знать?

— Ну да. Хочу получше узнать тебя. Мы знакомы уже три месяца, а ты для меня как черный ящик, — он нежно погладил ее по голове.

— Хорошо, — Саша встала с любовного ложа, открыла ящик стола. Её груди колыхались на фоне окна. — Почитай это, и все поймешь.

В руке у нее была ксерокопия рукописного текста на нескольких листах. Семен вопросительно посмотрел на ее лицо, включил ночник и начал читать.

---

Я стал лидером по продажам, что удивительно, ведь в магазине автозапчастей я работал всего ничего, да и стоял на невыгодных маслах. Директор магазина за это наградил меня путевкой в Египет. С этого все и началось. Двухнедельный тур за счет фирмы. Я сильно жалел, что тур на одного — Сашке тоже не помешало бы отдохнуть. В аэропорту она меня успокаивала: «Ничего, считай это мальчишником». Какая милая девушка — о такой можно только мечтать!

Мы подали заявление за неделю до вылета. После моего возвращения планировалась свадьба. Прошло меньше трех недель, а кажется, что целая вечность...

Не буду описывать весь отдых — все там были, все купались в Красном море чаще, чем в Черном. Пляжи, бары, рестораны, шведский стол, поездки в пустыню... В один из последних дней отдыха я отправился на экскурсию на какие-то барханы. Мы выехали в семь утра на верблюдах, двигались до полудня, потом был привал в поселении бедуинов. Один из них прекрасно владел русским. Мы с ним разговорились, он спросил, как там Москва, Арбат. Я, улыбнувшись, объяснил, что сам с Камчатки, в столице бывал только проездом.

Мой новый друг, Муса, рассказывал про обычаи своего племени. Поведал он мне интересный факт. У них день считается временем злых духов. И только с наступлением ночи демоны уходят, и добрая ласковая луна защищает людей. То есть ситуация, обратная нашей. У нас в темноте выползает нечисть, а днем светит солнышко.

Выпросив разрешение у экскурсовода, я поднялся на ближайший бархан, запечатлеть живописные виды. Выкладывать в «Одноклассники» пальму возле отеля мне показалось примитивным. На бархан при невыносимой жаре подняться оказалось трудно. Я сделал десяток кадров и почувствовал головокружение. Ладно, сделаю с другим объективом пару снимков — и нужно спускаться. Пока возился с камерой, мое внимание привлекло что-то темно-коричневое под ногами. Мелькнула мысль: а вдруг древний артефакт — туфля фараона, посох жреца?.. В итоге я раскопал старинную глиняную бутылку. На пробке была то ли арабская, то ли еврейская вязь, хотя евреев в Египте со времен Моисея не видно.

Пальцы сами дернули удобный выступ. Раздался хлопок, и из бутылки повалил густой едкий дым. На пару секунд я закашлялся, а открыв глаза, увидел перед собой мужчину. Смуглый, черноволосый, на голове чалма, а чресла подпоясаны выцветшей повязкой.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, — кивок, как в фильмах.

Ничего себе сервис! Надо Сашке рассказать, как приеду. Это ж надо — прикопали бутылку в бархане, да еще с дымовой шашкой. Даже актера нашли русскоязычного.

— Ты джинн? — мне стало весело, хотя слабость становилась сильнее.

— Можно и так сказать, — под бородой мелькнула улыбка рыночного торговца.

— А сколько желаний я могу загадать?

— По количеству б'зиз.

Я могу ошибаться, но по-моему, он говорил именно «б'зиз».

— А сколько у меня б'зиз? — я тщательно повторил за ним непонятное слово.

— Три.

Понятно — все как в сказках, три желания, но еще каких-то б'зиз приплели.

Я рассмеялся:

— Тогда хочу себе последнюю «Феррари», хату здоровенную и... — я задумался, что еще пожелать, ну не девку же, меня дома невеста ждет. — ... и ноутбук самый прокачанный.

— Будет исполнено. Поезжайте домой.

В глазах потемнело. Когда я очнулся, надо мной склонились русскоязычный бедуин, экскурсовод и два немца.

— Ребята, классного джинна вы сделали! — я наткнулся на непонимающие взгляды.

— Виктор, тебе привиделось. У тебя был солнечный удар.

— А, ну хорошо, — я откинулся на землю. Как же хорошо в оазисах...

Вернувшись в номер, я начал распаковывать сумку с фотокамерой и бутербродами. Рука наткнулась на что-то твердое. Похолодев, я извлек бутылку. Глиняную. С арабской вязью на пробке. Ту самую, в которой, как я думал, была дымовая шашка. Маленькая, чтобы хватило на небольшие спецэффекты. Но мне же сказали, что джинна не было, что он мне привиделся. Может, у бедуинов такой юмор? Может, Муса, зная нашу тягу к анекдотам на тему трех желаний, дурит русских туристов? Но я точно помню, что не клал в сумку никаких бутылок. Хотя могли подложить, пока я был в отключке.

Несмотря на то, что я нашел логические объяснения происходящему, чувство тревоги не покидало меня. Все развлечения, весь этот рай для нищих и шутов мне стали неинтересны. Я не мог дозвониться до мамы, до любимой. Даже лучший друг меня бросил. В нарастающем волнении я возвращался домой в родной Петропавловск. А в самолете мне приснился сон.

Я сидел в центре круглой комнаты с темно-коричневыми стенами. Возле одной из них стояла классная доска. Недавний джинн, в костюме, с указкой, выглядывая из-под посверкивающих очков, объяснял мне закон сохранения энергии.

— Как ты знаешь, о изумруд моей сокровищницы, ничто не берется из ниоткуда и не уходит в никуда. В школе ты учился плохо, а потому в дебри термодинамики, — на доске сначала появились, а потом исчезли какие-то формулы, — углубляться не буду. Скажу лишь, что никакая материя не уходит в никуда. Никакая материя не берется из ниоткуда. А жизнь есть высшая форма материи, напитанная энергией под завязку. Одного человека хватит не только на то, чтобы сделать из него полцентнера тушенки, но и на автомобиль и на ноутбук. Главное, правильно распределить энергию, именуемую жизнью. А остаток, — учитель сверкнул глазами, — переходит мне. Ладно, урок окончен. У тебя еще все впереди. Кстати, совсем забыл, если делаешь из человека вещь, то душа его будет заключена в этой вещи. И она чувствует все! Абсолютно все. Так что береги близких.

... — Наш самолет, рейс номер восемьсот двадцать пять, Москва — Петропавловск-Камчатский, совершает посадку в аэропорту города Елизово, — я проснулся от голоса стюардессы. Вот мы и дома.

Когда я получал багаж, ко мне подошел работник аэропорта, смуглый, с черной бородкой. Видимо, тоже недавно загорал на пляжах.

— Виктор Алексеевич? Вам просили передать ваши документы и ключи.

Развернув пакет, я обнаружил документы на «Феррари F12» золотистого цвета, номер такой-то, свои права и ключи.

— Подождите, это ошибка! — я вертел головой, но работника и след простыл.

Ладно, на месте разберемся. На трясущихся ногах, ничего не понимая, я направился на стоянку. Точно, вот она. Вся сверкает, фары смотрят с любовью. Бибикнув сигнализацией, я сел в авто, закурил.

Итак, джинн был настоящий. Первое желание выполнено. Черт, да так не бывает! Джинны, аладдины — это все в сказках той девки из «Камасутры». После второй сигареты я смог кое-как успокоиться, осмотрел свою новую ласточку. На заднем сиденье лежала сумка. Уже догадываясь, что там может быть, я аккуратно взял ее в руки. Помимо ноутбука, разумеется, самого прокачанного, там лежали документы на дом общей площадью пятьсот квадратов, находящийся там-то и там-то. Все три желания исполнены. Джинн просто молодец! Что ж, домик можно продать. На вырученные деньги устроим с Сашунькой бизнес. А вот «Феррари» оставлю. И ноутбук стоит оставить, как память о том, что и мне улыбнулась удача, память о чуде.

— Йе-хе-хей!!! — я рванул с места на скорости, о какой раньше и не мечтал, регулярно сигналя, чтобы расступились: видите, хозяин жизни едет. Теперь я тоже мажор, тоже могу плевать на всех с высоты. — Да-а-а-а!!!

Я влетел на свой восьмой этаж без всякого лифта. Вот моей засоне подарок на свадьбу будет! Это ж надо, «Феррари», настоящая! И коттедж! Теперь заживем по-настоящему!

Квартира меня встретила могильной тишиной. Никого. Ни Сашеньки, ни даже записки. Немного огорчившись, я достал из принтера лист и написал, что вернусь скоро, у меня сюрприз.

Сам я поехал в новый загородный дом. Великолепнейший коттедж я бы оценил миллионов на тридцать как минимум. Огромный двухэтажный особняк в стиле помещиков заката империи.

По дороге назад я звонил маме и любимой. Но трубку никто не брал. Прежнее волнение стало возвращаться ко мне с новой силой.

Трехдневные поиски результата не дали. Саша в отпуске, все время проводила в подготовке свадьбы на пару с матушкой, которая три года назад вышла на пенсию. Так что расспрашивать на работе бесполезно. У друзей и знакомых они не появлялись.

Я поехал к единственному другу, Седому.

Меня встретили заплаканные девчата. Жена и приемная дочь — Полина.

— Юль, — я обратился к жене друга, — что случилось?

— Андрюха мой пропал, — голос безжизненный, глаза красные-красные.

— Как пропал?! — в животе образовался тугой ком, словно проглотил ледяных змей.

— Пятый день его нет. Уехал на работу, вышел покурить и все...

— Заявление...

— Подала, ищут.

Она посмотрела на ключи в моей руке.

— Ты на машине? Подвезешь до отдела? Узнаю, как поиски продвигаются.

— Да, поехали. Мне тоже туда надо, — на ее вопросительный взгляд я с трудом продолжил:

— Сашка с мамой пропали. Приезжаю, а их нет. Ни у кого из знакомых уже с неделю не появлялись.

Улица встретила нас безысходной серостью неба, заплеванным асфальтом и мелким дождиком. От такого пейзажа удавиться впору.

— Твоя «Феррари»?

— Да, выиграл в лотерею, — ответил я грустно. — Хотел Сашке сюрприз сделать.

— Ей понравится. Машинка — вылитая она.

Я присмотрелся. А ведь действительно. Кузов под цвет ее любимого платья, фары небесного цвета, как ее глаза. А в изгибах радиаторной решетки проглядывает выражение тоски и обиды, которое у любимой появляется в редкие моменты ссор.

— Юль, ты поезжай на автобусе. А мне надо в другое место. Я пошёл.

— Постой, куда ты? А машина?

— На ней нельзя, я не могу объяснить.

Я шел, и слезы катились по лицу. Тридцатилетний плачущий мужик, должно быть, жалкое зрелище. Кажется, я понял, где все дорогие мне люди. И я начал понимать дьявольскую термодинамику джинна.

Придя домой, я в первую очередь достал коробку. Аккуратно извлек ноутбук и чуть не выронил. Он был в узорах. Я хорошо помню этот орнамент. Я сам дарил маме этот халат.

— Мамочка, любимая, прости меня. Я все исправлю, обещаю...

Смотреть на дом, бывший моим другом, смысла не было. Крепкий, добротный... С крышей цвета седины. Седина у него появилась после прошлогодней поездки на Урал. Интересно, как же из восьмидесятикилограммового человека сделали дом? Ах да. Значение имеет не только масса, но и энергия жизни. Так говорил этот учитель?

Может, выяснить, что значит б'зиз? Мой компьютер разобран, а втыкать в маму сетевой кабель... я не смогу. Жить, катаясь на любимой девушке, тоже никак. И бросить их я не смогу.

Я в отчаянии завыл, обхватив голову.

— Джинн, паскуда, ответь!!! Что делать, как жить, исполнитель поганый?!! И что, что выше твоих дьявольских законов?!!

Хотя я уже знал ответ. Лишь кровь способна смыть кровь. И лишь жизнь берут демоны за жизнь. Я отдал проклятому духу тела и жизни своих родных, но не их души. Но заплачу я за ошибку душой. Я щедро напою поганого бородача своей кровью.

Милый читатель моей исповеди, я не знаю, кто ты: сосед, который заглянет на невыносимую вонь, или сотрудник полиции, который будет фотографировать мой труп, но поверь, это страшно: узнавать в компьютере маму, в автомобиле — девушку. И видеть лучшего друга с окнами вместо глаз. Этот последний абзац я дописываю, спуская кровь из левой руки через воронку в бутылку джинна. И я только что услышал от него, что значит б'зиз. Близкий человек.

---

— Саш, ты жила с сумасшедшим?

— Нет, милый. Это ты живешь с «Феррари». Помнишь, как от меня воняло бензином, когда мы познакомились? Джинн принял его жертву и отпустил нас.

В 13-14 лет я узнал, что мой прадед был шаманом вуду. Это ничего мне не дало, кроме более высокого статуса среди таких же «повернутых» на мистике детишек, как и я. Когда мать рассказывала мне об этом, она была абсолютно серьезна, да и про наши игры с призыванием «Пиковых дам» и «мертвых карликов» она не знала. Стоит ли говорить, что предупреждение об опасности шаманства и прочей мистической дряни звучало в тот вечер очень много раз? В общем, потенциал для исследования потустороннего мира я имел, хотя сам тогда в это не слишком верил.

Потом я попал в психушку. Банальная попытка суицида на депрессивной почве. Именно там все и началось.

Так как мест в отделении для «более-менее нормальных» не было, я, 15-летний юнец без жажды жизни, был отправлен в отделение для «тяжелых». Там не было изоляторов (хотя психушка — сама по себе изолятор), лишь общие камеры. Так получилось, что я попал в самую маленькую камеру, единственную с решеткой вместо двери. Она использовалась для маньяков и прочих лиц с ярко выраженной агрессией или аутоагрессией, которых, помимо меня, в палате было трое. О них стоит рассказать чуть подробнее.

Здоровенный детина, который интересовался только сигаретами и стоянием на голове. Он мог часами стоять на голове и курить в грязном туалете лечебницы. Он постоянно выпрашивал у меня сигареты, так как я был единственным в отделении, кто смог пронести их через младшего брата. У остальных ситуация была настолько безнадежной, что родственники или друзья навещали их не чаще раза в месяца, а то и более. Детина был настолько похож на маньяка, что я не сомневался в его диагнозе, но позже оказалось, что он попал сюда, чтобы откосить от армии, а врач перепутал (или нет?) и прописал ему два месяца галоперидола. Кто хочет — найдёт информацию об этом препарате в Сети. В общем, детина из вполне обычного парня превратился в «овощ».

Вторым моим соседом был парень лет двадцати. Может, меньше, может, больше, но это неважно. Его развитие остановилось в четырехлетнем возрасте, и все, что он мог делать — ходить, писать под себя и раскачиваться на кровати весь день. Он качался, как будто это было единственной радостью в его жизни. Хотя, по сути, так оно и было. Новое утро — Ваня (парень-даун) садится на свою койку, свешивает ноги вниз, иногда попадая в больничные тапки, хватается руками за край кровати и начинает методично раскачиваться взад-вперед с высокой амплитудой, постоянно издавая звуки типа «дыун-ды, ге-ге-ге, дыун-ды, ге-ге-ге». Если обратить внимание на него, он обрадуется и начнет качаться еще энергичней.

И последний, а главное, адекватный разговороспособный человек в моей палате был мужчиной лет сорока — сорока двух. Он постоянно ходил в своей любимой клетчатой рубашке, и не упускал случая похвастаться мастерством своей дочери, которая ему его сшила. Я немного побаивался его, потому что спать его укладывали не как положено, в смирительной рубашке, а просто закрывали нашу палату на ключ. Боялся я потому, что он убил свою жену, сына-младенца и мать-старушку. Его дочь отправили в приют, а его — сюда.

Именно в психушке я начал читать Лавкрафта. Врачи не запрещали литературу, совершенно любую. Тогда и началась моя игра с воображением. Кто читал уважаемого Говарда Филлипса, знает, что тот много ставил на возможность того, что человек просто придумывает свои страхи, хотя и редко. Я придумывал различных монстров, от которых меня защищала (или не защищала) моя маленькая клетка, которую я делю с дауном, овощем и маньяком. Я «слышал» голоса за стеной, «видел» силуэты, проходящие мимо моей камеры, «просыпался» в совершенно незнакомом месте...

Но однажды я проснулся от приглушенного мата, возни и других шумов рядом со мной. Оказывается, маньяку надоело полуночное завывание парня-дауна, и он его задушил подушкой. Тогда я и увидел труп первый раз в жизни. Он был похож на обычного человека, только не шевелился. Совсем. Тогда я придумал, что он приподнял голову и посмотрел на меня с ухмылкой. И он сделал это. Либо я поверил своему воображению, либо чертовщина уже начала окружать меня, либо всё вместе. Но факт оставался фактом — я видел, как даун поднял голову и буквально буравил меня взглядом своих остекленевших, будто заплывших туманом, глаз.

Этой ночью меня мучили кошмары. Мне снилось то, что я представлял вечерами — стоны из-за стены, крики замурованных в потолке девушек, кровь и ошметки мяса на решетке. Все было таким реальным, что я испугался не на шутку и проснулся. А когда проснулся, увидел над собой лицо маньяка. Он внимательно смотрел на меня, будто изучая, как снайпер замеряет ветер, выбирает лучшую огневую точку и терпеливо ждет — так же и маньяк присматривался ко мне. Увидев, что я открыл глаза, он вежливо поинтереосовался:

— Тебе приснился кошмар?

— Да... Ты почему не спишь?

— Ты меня разбудил своими криками.

И тут я похолодел. Еще пара минут сна, и он вполне мог оказаться вечным. Я отлично помню, что стало с дауном. Сев на кровать, я протер глаза, и на меня обрушилось потрясение куда сильнее страха быть задушенным.

Дело в том, что маньяка в палате не было. Его увели сразу после задержания. И он никак не мог вернуться.

Так оно и было. Половина коек пустовала, а на другой половине спали я и детина.

Я решил, что это был все еще сон, и маньяка не было.

После двух недель меня выписали из психушки, признав шизофреником, но мирным и почти без ограничений.

Прошёл год. И вот, летом началось то, чего я боялся. Мое воображение снова стало материализовывать предметы моих страхов.

Дело было ночью. Я играл в онлайн-игру в своем углу комнаты, отгороженном занавеской, и захотел кофе. Выглянув в комнату, я обнаружил нечто черное рядом с моими красными занавесками. Оно стояло, а когда «заметило» меня, повернулось и стало смотреть взглядом, который невозможно забыть. Взглядом кругло-треугольных глаз — такой неправильной формы они были, такого слова нет ни в одном языке. Они были белые. Ярко-белые. Его тело было темнее самой тьмы. Точнее, оно и было тьмой. Тьма струилась сверху вниз, как туман, вырисовывая неясный силуэт. Ни рук, ни ног, ни головы не было у этого существа. Только тело и глаза. Оно смотрело на меня, я смотрел на него. Так и продолжалось до четырех часов утра, пока не настал рассвет. Я, не выключая свою лампу, лег спать.

На следующую ночь оно снова пришло. И снова играло в гляделки до рассвета. А вот на третью ночь, когда я немного привык к существу, оно приблизилось к кровати с моей спящей матерью (которой,кстати,я не рассказывал ничего) и исчезло. В тот же момент мать начала считать во сне. Она досчитала до семнадцати, затем произнесла несколько фраз, которые я не разобрал полностью. Вот отрывки: «Мы единственные», «Помни», «Опять проснулся», «Не надо слез». Потом мать прекратила говорить, и больше ничего не происходило.

На следующую ночь я показал существу пару простых действий, таких, как «наклонить голову» и «поднять руку». Кажется, оно училось с меня. Это было ужасно и в то же время интересно — созданный моим воображением монстр, который еще и учится. Тогда я начал читать в Интернете страшные истории из жизни, но подобных случаев не нашел. Посоветовался с друзьями и на следующую ночь осторожно по полу подтолкнул к существу книгу — все книги серии «Хроники Нарнии» в одном сборнике, коллекционное издание. Я гордился этой книгой — она была подарена мне отцом. Существо подошло к книге и поглотило ее. Больше оно не появлялось.

Прошло два года. Я живу один в новой квартире, но в том же доме. Раздаю всем советы по магии, рунам, демонологии и прочей ерунде, которой напичкался больше, чем авианосец топливом. И вот существо пришло снова. Теперь оно не боится света, имеет человеческий силуэт и может говорить. Оно говорило со мной обо мне, о людях. О том, что мы такое. Что мы едим, куда ходим, что такое «магазин» и «деньги». Я отвечал ему (а это уже точно был силуэт парня лет двадцати, среднего роста и телосложения), рассказывал новости, но боялся спросить, что такое он. До сих пор боюсь.

Однажды я напоил его чаем. Он долго и пристально булькал, пока не понял, что в нем что-то не так. Он спросил, что у меня внутри. Пришлось показать ему в Интернете картинку с анатомией человека. Он плохо понял. На следующий день какого-то бомжа далеко от моего района нашли расчлененным и выпотрошенным, а мой демон пришел и попросил чаю. С холодом по телу я налил ему чашку. Да,несомненно, он выпил ее. Он глотал, обжигал язык. Наслаждался запахом и вкусом. Поблагодарил меня.

Примерно неделю он не появлялся, а затем пришел, позвонив в дверь, как человек, а не появившись из темного угла, как демон. Теперь он уже был одет в костюм, имел черты лица и кожу, хоть и очень бледную. Глядя на него, мне стало как-то не по себе: а что, если не я один «учу» демона? Что, если кто-то из моих друзей тоже когда-то был сгустком тьмы? Что, если не пара человек, а тысяча? Сто тысяч? Миллион? Три миллиарда?

Я отогнал эту мысль, потому что «мой» демон все еще имел белый цвет глаз. Даже не цвет, а просто субстанция из чистейшего тумана в глазницах.

Одно радовало — он меня не тронет, пока не узнает все, что знаю я. И я учил его.

Я научил его играть в карты. Смотреть фильмы и отличать их от аниме. Запоминать названия песен и различать жанры. Всему, что умеет нормальный подросток 16 лет в наше время. Но его глаза не менялись, хотя я уже привык.

Однажды он спросил — а что такое Сеть? Я рассказал ему про Интернет, онлайн-игры, скайп, аську, «ВКонтакте», форумы, имиджборды, чаты, анонимность и регистрацию, админов и юзеров... И ему понравилось. Кажется, это было единственным, что ему понравилось настолько, что он улыбнулся.

Он исчез на месяц и появился сегодня. Мы выпили кофе, поговорили о политике. Закончив пить, он сказал:

— Спасибо за кофе. Теперь ты должен мне помочь.

— Что случилось?

— Я хочу знать больше. Мне нужно в сеть.

— Хорошо, можешь взять мой старый ноутбук.

— Ты не понял. Я могу учиться, только запоминая действия людей.

— Посмотри видео на YouTube.

— Нет. Ты откроешь мне доступ к другим людям. Я пойду к ним через сеть.

— Что ты хочешь?

— Расскажи им обо мне. Тогда я появлюсь и в их воображении. И впитаю их воспоминания. Чувства. Все, что они знают. Всех, кого они знают.

— Что о тебе рассказать?

— Все. Начиная с зародыша — подскажу, я родился в тебе, когда ты решил умереть.

— С психушки, что ли?

— Да. Расскажи им все.

* * *

Рост — 175 см.

Вес — 68 кг.

Комплекция — нормальная.

Черты лица — славянские.

Волосы — черные с синим отливом.

Прическа — немного длинный ежик.

Цвет кожи — бледный.

Постоянно носит черный пиджак нараспашку, черную рубашку, черные джинсы, черные туфли с квадратными носами.

На нагрудный карман прикреплена металлическая цепочка под серебро — на них висят карманные часы.

Левая штанина всегда задирается. Правую руку держит на кармане джинсов, засунув большой палец.

Иногда играется с маленькой квадратной черной бензиновой зажигалкой без эмблемы.

Ненавидит мат, ибо редко понимает смысл фразы. Иногда цитирует Байрона и Диккенса.

Часто спрашивает про библиотеку.

Это его основные приметы.

* * *

Поймите меня. Он стал моим другом. Я не могу его подвести.