Траулер

Более полувека назад в водах Бристольского залива Берингова моря, что у берегов США, произошла трагедия: утром 19 января 1965 года наряду с экипажами трех средних рыболовных траулеров "Севск", "Себеж", "Нахичевань" из Беринговоморской промысловой экспедиции море забрало 24 моряков с СРТ-423 "Бокситогорск", приписанного к Находке. Несмотря на борьбу, люди оказались бессильны перед ледяной пучиной. Выжил лишь один человек. Всего погибло более ста рыбаков с четырех кораблей.

11 февраля 1965 года в газете "Правда" появилась небольшая, но страшная заметка:

"Соболезнование Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР. В результате жестокого шторма, сопровождавшегося морозами до -21°C и интенсивным обледенением, 19 января сего года погибли находившиеся на промысле в Беринговом море средние рыболовные траулеры "Бокситогорск", "Севск", "Себеж" и "Нахичевань". Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР выражают глубокое соболезнование семьям погибших на своём посту моряков советского рыбопромыслового флота".

Официальная заметка не раскрывала масштаб трагедии, но рыболовы Сахалина и Владивостока, откуда в свой последний промысел уходили указанные траулеры, прекрасно знали поименно всех 106 человек, бесследно пропавших в холодных водах Бристольского залива. Здесь стоит упомянуть, что в том роковом шторме погибли экипажи шести японских рыболовных судов – о них мы не знаем вообще ничего.

Роковое заблуждение

Каждую зиму и весну, начиная с 1959 года, в район островов Прибылова много лет подряд выходили суда Беринговоморской экспедиции. Это были крупнейшие в мире операции рыбодобывающего флота, в которых одновременно принимали участие до двухсот кораблей. В Беринговом море рыболовную деятельность по вылову сельди вела Беринговоморская промысловая экспедиция, состоящая из Камчатской, Сахалинской и Приморской рыболовных флотилий. В тот злополучный день несколько десятков судов находились непосредственно в Бристольском заливе у берегов США.

18 января 1965 года часть судов, закончив сельдевой промысел в северной части Бристольского залива, двинулась к югу, где промысловая разведка обнаружила камбалу. Переход на юг сопровождался сильным волнением моря и порывистым ветром, отчего брызги волн, обильно падающие на надстройки судов, тут же замерзали при большой минусовой температуре. На судах началось обледенение корпусов, надстроек, тросов, такелажа и рыболовного оборудования.

Обледенение

Бывалые моряки знали, что при сильном обледенении, из-за скопления на борту судна больших масс льда выше ватерлинии у судна меняются характеристики остойчивости – способности судна восстанавливать своё пространственное положение по крену и дифференту после "возмущающего воздействия", то есть, обычной качки. При запущенном случае обледенение может привести к опрокидыванию судна, так называемому оверкилю. Способ борьбы с этим явлением только один – физическое устранение льда, иначе говоря его скалывание и выбрасывание за борт.

А теперь представьте себе обстановку, которая царила на борту промысловых судов, шедших по Бристольскому заливу 18 января 1965 года: температура воздуха до -21°C, порывы ветра до 35 м/с, сильный шторм силой до 10-12 баллов с волнами в несколько метров высотой.

Руководство Беринговоморской промысловой экспедиции, оценив складывающуюся обстановку, дало указание всем судам отойти севернее, к самой кромке сплошных льдов, где можно было избежать больших волн, а, следовательно, и серьезного обледенения.

Капитаны и штурманы рыболовных судов Беринговоморской экспедиции проявили своё высокое мастерство судовождения – практически все ее суда сумели отойти севернее и укрыться от непогоды, прижавшись ко льдам.

Вечером 18 января на кораблях прошла перекличка, капитаны по радио докладывали об обстановке. В числе других в эфире отметились капитаны средних рыболовных траулеров "Нахичевань", "Себеж", "Севск" и "Бокситогорск". Сыпались доклады об обледенении, но паники не было – люди считали, что справляются с ситуацией. Тем более что многие экипажи уже не раз сталкивались с такой проблемой и думали, что справятся с ней и на этот. Но судьба распорядилась иначе.

Шторм

Ночью шторм усилился, и в полной мере это ощутили на себе те, кто еще не успел подойти к спасительной кромке льда. Анатолий Антоненко, молодой капитан среднего рыболовного траулера "Севск", в какой-то момент осознал, что на борту его судна ситуация выходит из-под контроля, и по радио попросил помощи у Михаила Дворянцева, капитана среднего рыболовного траулера "Себеж", который находился от него неподалёку. Эта просьба не выглядела криком о помощи. Очевидно, Антоненко решил подстраховаться, и на случай катастрофы иметь рядом другое судно, которое могло бы подобрать экипаж.

Михаил Дворянцев на "Себеже" был капитаном нештатным — штатный перед выходом заболел, и руководство Невельской базы тралового флота попросило Михаила, опытного капитана, выйти в море на "Себеже". Дома у Дворянцева осталась супруга и четверо детей. "Себеж" пошел к "Севску". А в это время рыболовные суда, спешившие на север к спасительной кромке льда, продолжали быстро обрастать льдом – волны и сильнейший ветер в совокупности с 20-градусным морозом делали своё дело.

Экипажи судов отчаянно боролись с обледенением, но динамика была не в их пользу – траулеры с каждым часом все больше и больше теряли свою остойчивость, и уже с трудом могли противостоять качке. Лёд нарастал со скоростью 2-3 сантиметра в минуту (10-15 тонн в час). Для судов, длина которых не превышала 40 метров, а водоизмещение было не более 500 тонн, это было критически опасно.

"В ту ночь порывы ветра достигали ураганной силы – до 35 м/с. Резко упала температура. Руководство Беринговоморской промысловой экспедиции вечером 18 февраля передало на все суда радиограмму о штормовом предупреждении, — вспоминал уцелевший участник той экспедиции Игорь Пудов. – Всем промысловым судам предписывалось спешно идти на север, к границе сплошных льдов. Но в то же время категорически запрещалось заходить в ледовые поля — у многих траулеров корпуса были уже старые, истонченные".

"Мы работали без перерыва 36 часов, — рассказывал Иван Бирюк, бывший в экспедиции третьим помощником капитана СРТ "Повенец". – Лед нарастал на глазах. Управление нашим судном обеспечивали четыре человека, остальные двадцать два члена экипажа окалывали лед. У многих были сильно обморожены руки, лица, но люди с палубы не уходили".

Помимо опрокидывания от потери остойчивости, государственная комиссия, которая позже расследовала обстоятельства гибели судов, пришла к заключению, что могло иметь место разрушение корпусов судов от воздействия льдин, которые под натиском сильнейшего ветра, буквально носились по поверхности воды. А так как многие суда были порядком изношены, а их корпуса были истончены, то такая версия вполне имела право на существование. Один сильный удар ледяной глыбы мог иметь эффект попадания в борт судна боевой торпеды – со всеми вытекающими (вернее будет сказать – втекающими) последствиями – затопление отсеков, крен, и при нарушенной из-за обледенения остойчивости – оверкиль.

"Обычно я регулярно пересаживался с судна на судно и таким образом утром 18 января перешел на борт "Бокситогорска", – вспоминал Игорь Пудов — Вечером, уже после капитанского часа, начальник промысловой экспедиции Пахомов попросил меня перебраться на СРТ "Полесье", который повредил винт и стоял во льдах в ожидании буксира. Я предложил сделать это на следующий день, когда "Бокситогорск" подойдет к борту плавбазы сдавать выловленную рыбу. А когда сверили координаты, то оказалось, что плавбаза "Николай Исаенко" уже на горизонте. Погода позволяла, и капитан "Бокситогорска" Павел Козлов, не швартуясь, высадил меня на флагманскую плавбазу. Во время этой операции румяный и жизнерадостный старпом Анатолий Самухин весело заметил: "Федорыч, куда торопишься? Вот заловимся, тогда и пересядешь". Это было около 19 часов 18 января".

Всю ночь бушевал сильнейший шторм. Невозможно себе представить то отчаяние, которое охватило людей, находящихся на рыболовных судах, стремительно обрастающих глыбами льда – усилия по его удалению, которые прилагали моряки, не могли покрыть прироста обледенения. Все это видели и прекрасно понимали, что так долго продолжаться не может. Очевидно, что люди работали за пределом своих сил, слишком уж ясные были ближайшие перспективы.

Один спасенный

Утром 19 января начался капитанский час, который вёл Николай Павлов — капитан-директор плавбазы "Николай Исаенко". В эфир выходили капитаны судов, докладывали о том, как прошла ночь, о своих проблемах, о происшествиях.

И в этот момент через треск эфира пробился встревоженный голос капитана траулера "Уруп" Геннадия Панфилова: "На моих глазах только что перевернулось судно. Видимость плохая, чуть сам в него не врезался! Как поняли? Прием".

Все оторопели. Ведь каждый прекрасно понимал, в каких условиях прошла штормовая ночь, и вот… кто-то… Павлов запросил подробности, и спустя какое-то время "Уруп" подошел ближе к перевернувшемуся судну. Совершив разворот вокруг виднеющегося в море киля, капитан "Урупа" доложил, что ясно видит на борту судна название "Бокситогорск" и двух человек, находящихся на корпусе судна. Штурман "Урупа" отметил координаты места трагедии: 58°32" северной широты и 172°48" восточной долготы.

"Держатся за киль", — добавил в эфир капитан "Урупа".

СРТ-423 "Бокситогорск" были приписан к порту Находка, на его борту находилось 25 человек во главе с опытным капитаном Павлом Козловым. И экипаж, и капитан считались опытными моряками и были на хорошем счету среди рыболовов. Но, тем не менее, "Бокситогорск" оказался в перевернутом положении.

Средний рыболовный траулер СРТ-300

"Судно развернуто по ветру, нос притоплен. Людей смыло, вижу их в воде, попробую поднять, – доложили с "Урупа", и чуть позже добавили, – выхватили из воды одного человека, второго не видно".

Спасенным оказался старший мастер добычи Анатолий Охрименко. Чуть позже удалось поднять тело матроса Валентина Ветрова. Остальные 23 человека из экипажа "Бокситогорска" навсегда пропали в ревущей морской стихии.

Из воспоминаний Анатолия Охрименко:

"Еще 18 января мы ловили рыбу. Окалывались, выходили на палубу повахтенно. Машина работала на малых оборотах, держались носом на волну. Вечером пошли в лёд. К утру 19-го ветер усилился, лёд разметало, а потом нас вынесло на чистую воду. Порывы урагана были настолько сильные, что нас клонило на борт не столько волной, сколько ветром. Но судно держалось против зыби, хорошо слушалось руля. На вахте стоял второй помощник Александр Огарь, очень опытный, хороший штурман.

Без пятнадцати восемь утра мы впятером забежали в кают-компанию попить чаю. Только я налил стакан, как почувствовал: судно резко легло на левый борт. Не успело выровняться – вторая волна положила его ещё круче. Больше "Бокситогорск" не поднялся. Мы бросились из кают-компании. В коридоре я увидел боцмана Александра Новикова. Из-за сильного крена он лежал на переборке, я крикнул ему "Прыгай!", ухватился за поручни, подтянулся и вылез на борт.

Пришёл в себя, когда траулер опрокинулся, но был ещё на плаву. Я лежал на днище, ухватившись за киль. Рядом увидел матроса Николая Козела. Через минуту из воды где-то около фок-мачты вынырнули ещё двое. Кок Хусанов и матрос Булычев. Они не могли подплыть к судну, потому что работал винт. Два раза волна накрывала меня, на третий смыла с киля. Когда осмотрелся немного, вокруг никого не было. Только слышал, как кто-то кричал.

Видимость была очень плохая, потому что от сильного мороза над водой стелился пар. Случайно натолкнулся на небольшую льдинку. Забраться не смог, потому что она переворачивалась, да и сил уже было мало. Кое-как уцепился за неё, так и держался. Руки уже не слушались, голова обледенела, и я почти ничего не видел. Вдруг кончился снежный заряд, и я заметил корпус траулера буквально в сотне метров от себя".

Из воспоминаний старшего мастера добычи траулера "Уруп" Анатолия Журбы:

"Утром 19-го, в тот самый момент, когда команда завтракала, был замечен какой-то плавающий предмет. С трудом разобрали – днище перевернутого судна, а на нём человек. Объявили тревогу: "Человек за бортом!". Увеличили обороты двигателя до предела. Добрались почти вплотную до опрокинутого судна и здесь уже заметили людей в воде. Волнение одиннадцать баллов, ветер ураганный. Еле-еле смогли подойти к тому, кто был ближе. Подняли его на борт. Нас отнесло от "Бокситогорска". Порой машины не справлялись ни с ветром, ни с волной. Но за бортом люди… Мы сделали всё, что могли, и даже больше, чем всё. Мы трижды подходили вплотную к корпусу опрокинутого судна. В любое мгновение волна могла нас бросить на него, и тогда…. Тогда бы я не рассказывал всего этого. Спасти удалось только одного".

Японские рыбаки

Когда плавбаза "Николай Исаенко" прибыла в район катастрофы, среди волн десятибалльного шторма "Бокситогорск" еще виднелся из воды. Капитан-директор Николай Павлов принимает решение подойти к гибнущему судну с наветренной стороны, развернуться к нему лагом и прикрыть своим корпусом от наката сильнейших волн. Очевидцы вспоминали, что разворот огромной плавбазы проходил буквально на пределе её возможностей – крен достиг двадцати градусов, и на мостике было слышно, как в столовой полетела с полок посуда. Завершив циркуляцию, плавбаза встала рядом с перевернутым "Бокситогорском", но что-либо сделать не получилось – задрав корму, в 12.39 по местному времени траулер быстро ушел под воду.

В газете "Рыбак Приморья" после трагедии было опубликовано письмо В. Зайцева, который стал очевидцем тех событий:

"Меня отправили в экспедицию, в ремонтную группу на плавбазу "Советский Сахалин". Когда на каком-нибудь добытчике отказывало оборудование, нашу ремонтную группу высаживали туда. В январе 1965-го погода в Беринговом море стояла отвратительная, и работы у нас было много: на добытчиках штормами заливало электродвигатели траловых лебедок. Наша плавбаза, конечно, тоже попала в тот дичайший шторм. Страшное дело! Вода беспрерывно набегала на палубу и тут же превращалась в лед. Носовые ванты, все выступающие части на палубе превратились в ледяные глыбы. И это на огромной плавбазе! Трудно представить, что вытворял шторм над утлыми траулерами. И вот, помню, наша плавбаза застопорила ход, и мы увидели у самого борта киль перевернувшегося СРТ, который периодически накрывала очередная волна. А через пару часов подошли еще к одному перевернутому кверху килем траулеру.

Ни людей, ни досок или бочек вокруг погибших судов не было видно, все поглотили вода и лед. Уже потом мы узнали, что всего погибло четыре траулера.

Остальным повезло, и некоторым — не без помощи нашей плавбазы, которые она прикрывала высоким бортом от ветра, пока они обкалывались. А когда шторм, наконец, утих, снабжали добытчиков своим хлебом, потому что им было не до выпечки. И еще я знаю, что сразу после шторма многие рыбаки стали подавать заявления о списании на берег".

Далее очевидец говорил, что наблюдал второй траулер вверх килем. Возможно, что речь шла об одном из шести японских рыболовных судов, которые так же погибли в этот день в Бристольском заливе.

Суда Невельской базы

Люди, наблюдавшие трагедию "Бокситогорска", которая развернулась на их глазах, еще не знали истинного масштаба драмы, которая разыгрывалась в эти минуты в Бристольском заливе. В этот день перестали выходить на связь еще три средних рыболовных траулера Невельской базы тралового флота – "Севск", "Себеж" и "Нахичевань", последним руководил Владимир Огурцов.

Очевидно, что их постигла та же участь – обледенение, потеря остойчивости, оверкиль. Кроме как внезапным опрокидыванием нельзя объяснить отсутствие сигналов бедствия с этих судов. Катастрофа развивалась настолько внезапно, что сообщить о своём бедственном положении, у экипажа просто не оказалось времени.

Руководство экспедиции оповестило все суда об отсутствии связи с тремя судами, после чего начались поиски. Там же из воспоминаний капитана СРТ "Мирах" Александра Плостина:

"Все было хорошо, рыба, как мы, рыбаки, в шутку говорим, "сама в тралы лезла". Сдача на плавбазы была без проблем, если бы не навалившаяся на нас трагедия. <...> На капитанском часе начальник объединения экспедиции дал команду всему флоту начать поиски, так как четыре судна – три сахалинских СРТ "Севск", "Себеж" и "Крым" и находкинский "Бокситогорск" – не вышли на связь. Сахалинский СРТ "Шератан" заметил по носу черный предмет, подойдя вплотную увидел плавающий кверху днищем СРТ и на льдине человека. Его подняли на борт, отогрели в душевой, и он рассказал, что СРТ "Бокситогорск", зайдя во льды, стал крениться на борт. Сам он, боцман и повар находились в кают-компании. Когда судно стало уходить под воду, он с боцманом успел выпрыгнуть через кормовую дверь за борт (судно немецкой постройки с открытой кормой).

Первое время держались за бортовые кили перевернутого судна, когда их смыло волной, подплыли к плавающей льдине. Он, как потом выяснилось, тралмастер, вылез на льдину, а боцман утонул. Судно с экипажем, продержавшись некоторое время на воздушной подушке на плаву, утонуло".

Здесь так же оставим на совести автора воспоминаний неточности в названии судов, но картину он рисует весьма впечатлительную. После того, как шторм стих, поисковая операция развернулась на полную мощь: пропавшие суда искали не только "рыболовы" Беринговоморской экспедиции, но и корабли Советского военно-морского флота, а так же авиационные и морские силы Береговой Охраны США.

Днём 20 января в воде были обнаружены спасательный круг с "Севска", доски, которые применяются в трюмах СРТ, бочки с надписью "Себеж", ящик лампочек с надписью "Напор" ("Себеж" вёз их для передачи "Напору"), ящик для продуктов, который стоял на верхнем мостике "Себежа". "Нахичевань" исчезла без следа.

Зеленым отмечено место промысла, синим — примерный район, где моряки прижимались ко льдам

В памяти и камне навсегда

В это время и в Находке, и в Невельске люди уже знали о произошедшей трагедии – ведь так или иначе каждый житель этих портовых городов был связан с рыболовным флотом. У кого-то там работали родственники, у кого-то друзья или просто знакомые. Перед управлением Невельской базы тралового флота собрались вдовы погибших моряков.

Поиск судов, потерпевших бедствие, продолжался до 12 февраля, после чего начальник Невельского УТФ сообщил, что суда официально признаются погибшими. После этого сообщения у многих людей надежда на чудо угасла, оставалось лишь смириться с таким поворотом судьбы. Трагедия стала огромным горем для всех, кто был как-то связан с этим событием.

В архиве города Невельска хранится письмо Ирины Санжаревской из Харькова, ее муж работал на СРТ "Нахичевань". Молодая женщина с мольбой просит продолжать поиски, не веря, что навсегда лишилась мужа. А в конце горького послания приписка: "12 июля у нас родилась дочь Оленька, а Женя её так и не увидел".

Но семьи погибших не остались без внимания: управлением Невельской базы тралового флота вдовам погибших моряков были выделены квартиры в новых домах по улице Рыбацкой. Кроме того, семьям погибших был предложен выезд на материк в любую точку страны (кроме городов-героев). Однако пенсию по потери кормильца молодым вдовам пришлось добиваться через суд почти два года.

***

Если и вправду верно, что святыми становятся те, кто уходит за грань бытия в день Крещения Господня, то души погибших 19 января рыбаков обрели вечный покой.

В 1967 году в Невельске был установлен мемориал "Памятник экипажам судов "Севск", "Себеж" и "Нахичевань", погибшим 19 января 1965 года на трудовом посту", а в 1979 году на горе Лебединой в Находке открыли мемориал "Скорбящая мать", у подножья которого высечены имена моряков, погибших на траулере "Бокситогорск". Каждый год 19 января местные жители двух городов собираются у мемориалов, чтобы отдать дань памяти погибшим морякам Беринговоморской экспедиции.

https://primamedia.ru/news/563434/

В январе 1986-го года на МРТР-0022 вышли мы из Клайпеды. Путь не близкий, в Западную Сахару, занимает 18 суток, но в этот раз рассчитывали добраться побыстрее обычного. Шли в паре с СРТМК, а у него скорость в полтора раза выше, чем наша, поэтому взяли они нас на буксир и потащили, только кустики мелькали. Балтику проскочили по хорошей погоде, а уже в Каттегате начало задувать с левого борта. Следовательно, повернув в Скагерраке, должны были получить по зубам.

Сменившись в четыре утра и поужинав, я лёг спать. К этому времени судно уже ощутимо болтало, чувствовались рывки буксирного каната.

Не удалось мне выспаться. Часов в девять разбудил старший механик тычком в бок:

-Вставай, горим!

-Давно? – глупо спросил я, спрыгивая с койки и нашаривая тапочки.

Стармех махнул рукой и покинул каюту. По-быстрому одевшись, я побежал ко входу в машинное отделение.

-Да не там! – донёсся через кап-люк голос «деда». Выскочив на спардек и заглянув через его плечо в «сушилку», я увидел, что глушитель дизель -генератора №2 - массивная бочка, обшитая асбестом, дымился, а на мостике из выхлопной трубы вырывался вверх столб пламени.

-Масло горит, - сказал «дед». - С СРТМК сообщили – отцепляем буксир, выбирайте, а то порвётся в такую погоду. Я питание на лебёдку дал, и вишь что получилось…

Только сейчас я заметил, что мы уже не на буксире.

-Остановить надо, - предложил я.

-Нельзя, хуже будет. Я на первый номер перешёл, нагрузку с этого снял, должно выгореть потихоньку само. Было такое уже…

-Может, тревогу объявить? – спросил подошедший капитан.

-Объяви, пожалуй, на всякий случай. Хрен его знает, сколько там этого масла.

Капитан кивнул стоящему на крыле вахтенному штурману, тот нырнул в рубку, сыграл общесудовую тревогу, сбавил ход до малого. Команда выбралась на палубу, боцман с матросами стали разматывать пожарный шланг.

Не обошлось, глушитель таки прогорел, струйка горящего масла, смешанного с расплавленным металлом и хлопьями раскалённого асбеста, полилась вниз, в машинное отделение, тут же занялось под котлом.

-Туши давай! – скомандовал стармех боцману. Тот направил шланг на глушитель, крикнул штурману: «Включай насос!», штурман в рубке даванул кнопку… а фигушки! Тишина.

-Чёрт… - буркнул «дед». – На щите небось выключен…

Я ломанулся в машинное отделение… а как проскочить через огненную лавину? Пришлось укрыться телогрейкой и прыгать через две ступеньки трапа, рискуя переломать ноги. Очутившись внизу, осмотрел себя, придавил пальцами тлеющий рукав. Машинное отделение заволокло дымом, ничего не видно, в горле запершило. Задержав дыхание, подбежал к ГРЩ и наощупь нашарил автомат пожарного насоса. Так и есть, выключен. Щёлкнув им, я заорал: «Врубай!» Сквозь грохот дизелей услышал, как заработал насос и вслед затем мат стармеха:

-Вентиль, вентиль открой! И дизель останови!

Рванул пусковую рукоятку второго номера в положение «стоп», опять набросил на голову фуфайку, вскарабкался по трапу и открыл вентиль, ёжась от летящих сверху горячих брызг. Затем, откашливаясь, опять побежал на спардек. Боцман тугой струёй поливал глушитель, но пламя не унималось.

-Надо сверху в трубу лить, - решил стармех. – Иначе сгорим нафиг.

Я залез на верхний мостик, мельком огляделся. Серое небо, тёмно-зелёные волны с шапками пены, срываемые ветром. «Баллов восемь», машинально отметил про себя. На горизонте по левому борту узкая полоска берега. «И не доплывёшь по такой погоде». Но переживать было некогда, приняв от боцмана шланг, я сунул его в трубу, отворачиваясь от огня. В рубке опять включили насос, и холодная вода океана встретилась с раскалённой магмой внутри глушителя. Столб пара рванулся вверх ядерным грибом, затем потихоньку рассеялся. Из дыры в глушителе потекла вода.

Насос выключили, пламя в машине сбили уже с помощью огнетушителя, сидим втроём в каюте – стармех, я и третий механик, молча курим.

Приходит капитан:

- Васильич, я не понял, что произошло. Масло в глушителе откуда? - спрашивает.

-Кольца хреновые, вот и попадает в цилиндры, - хмуро пояснил стармех. - Нагрузки никакой, только на освещение да на рулевую машину, поэтому температура выхлопа низкая, оно не выгорает, закидывает его в глушитель, там собирается. А как буксир стали тянуть, температура поднялась, вот и вспыхнуло…

-Ну и что делать будем? Дальше пойдём?

-Да куда там идти? – говорю. – С одним дизель-генератором? Надо домой возвращаться.

-Ага, - говорит стармех. – Минимум на год дипломы положим. Месяц только объяснительные писать будем.

Помолчал, решился:

-Вот что, Фомич, продолжим путь. Никому не сообщай, мы как-нибудь отремонтируем.

Кэп пожал плечами, ушёл в рубку. Главный двигатель заработал на полных оборотах, в иллюминаторах было видно, что идём носом на волну.

Стармех всё-таки придумал, как выйти из положения. Была у нас на судне двухсотлитровая металлическая бочка, мы срезали у неё донышко, крышку, саму разрезали вдоль на две половинки, обернули ими сгоревший глушитель, стянули проволокой, размочили в воде листовой асбест до тестообразного состояния, облепили всю эту конструкцию, обмотали асбесттканью - и проработали два рейса! Второй номер, конечно, работал громко, но тут уж приходилось мириться…

...или зачем всё это было нужно?

В 80-е годы рыбу ловило 300 000 человек. Посылая такую массу народа в моря, государство решало сразу несколько задач. Во-первых, боролось с безработицей. Неважно, что рыбная промышленность СССР была планово-убыточной (да-да, затраты на содержание БМРТ, РТМС, РТМА, плавбаз не покрывались выловленной рыбой), неважно, что наши суда были морально устаревшими уже чуть ли не на стадии проектирования, что иностранцы на траулерах с гораздо меньшим экипажем работали гораздо эффективнее, что топлива ИХ суда жрали в два раза меньше, что зарплата ИХ рыбаков была на порядок выше, что условия труда и быта были куда лучше, чем у нас. Плевать, что у нас кондиционеры были только на малотоннажных судах, и то не на всех. Советские моряки - не кисейные барышни, и 40-45 градусов в каюте где-нибудь в Юго-Восточной Атлантике - пустяк! Зато у нас все были при деле. А ведь из одних только дармоедов - замполитов (помполитов по флотски) можно было сколотить цельный строительный трест - и пусть бы они решали острейшую жилищную проблему!

(На берегу, между прочим, то же самое было. Последний алкаш - лодырюга, которого в нормальном обществе гнали бы отовсюду ссаными тряпками, на советских предприятиях с уверенностью смотрел в будущее и свой ежедневный пузырь плодово - ягодного всегда мог гарантированно выпить).

Ещё добавлю, что мы помогали бороться с безработицей и клятому Западу, обеспечивая заказами судостроительные компании. И расплачивались с ними, кстати, не рублями с Лениным в кепке. Как брякнул один старпом на приёмке судна в Штральзунде: "Лучше бы на эти деньги современный свиноводческий комплекс купили", и после этого он был вынужден уехать на Дальний Восток, формально по собственному желанию, но мы-то поняли...

Во-вторых, решалась проблема обеспечения населения белковой пищей. Из-за трудностей с производством мяса в стране в 1975-м году был даже введён так называемый "рыбный день". (Историк-кун напоминает, что в 1982-м году была ещё и Продовольственная программа принята). Ну, о качестве добываемой рыбы я уже упоминал. Хотя опять же - у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока! Мы назло будем есть минтая, мойву и (извините) путассу. А буржуи пусть давятся тунцом, марлином, форелью и конгрио.

Старшее поколение наверняка помнит, как престижно было поставить на праздничный стол дефицитную баночку латвийских шпрот. Это был такой советский бренд наряду с "Рижским бальзамом" и эстонским "Вана Таллином". Стоила эта баночка, по-моему, три рубля (большие деньги!). А ведь всего-то килька в масле! Сейчас эти шпроты вон в "Линии" горкой стоят. Кстати, ностальгирующим по СССР: в той же "Линии" полный набор советских консервов - от сайры до сардинеллы, только ещё печень трески добавилась и красная икра, тоже дефицит в своё время.

В-третьих, идеологическая составляющая. По замыслу партии (КПСС, другой не было) мы, советские моряки, должны были стать проводниками коммунистических идей в развивающихся странах мира. И не наша вина, что хотели как лучше, а получалось как всегда. Не забуду, с каким, хоть и скрываемым, но тем не менее отчётливо видным презрением смотрели на нас торговцы-индусы на Канарах, когда мы, доставая из кармана жалкую кучку песет, покупали у них "американские" джинсы, сплошь и рядом сшитые тут же, в задней комнате. "Ну что с них взять? Sosialismo!" - читалось на их раздобревших от сытой жизни рожах. (К слову - надо полагать, что примерно то же самое о нас думали иностранцы, помогавшие строить ОЭМК, когда тупое быдло, позоря страну, воровало у них остродефицитные шлифмашинки и электродрели).

Эти джинсы потом продавались в СССР за 150-200 рублей. Воля ваша, но есть что-то ненормальное в экономике страны, в которой копеечные рабочие брюки стоят среднемесячную зарплату...

Или как посмеивались над нами японцы в Мавритании, когда осьминог не ловился, гад, а мы были тем не менее вынуждены цедить воду. Узкоглазые (те ещё браконьеры, между прочим!), отстаиваясь в порту Нуадибу и потягивая пивко в ожидании погоды, показывали пальцем: "Рюскэ, рови-рови, даваё пран!" (Русские, ловите-ловите, давайте план!). И мы идём, за траление от силы ящик этого осьминога поймаем, зато топлива спалим - полторы тонны в сутки. Вот вам и рентабельность! Но попробуй докажи береговому начальству в Клайпеде, что выходить в море нет смысла - осьминог ушёл на глубину или куда он там делся...

Продолжение следует...

В предыдущей статье я рассказывал, как на рынке «Юбилейный» доверчивым покупателям впаривают рыбу пангасиус под видом морского языка. Вскользь упомянул, что раньше с рыбой в стране была напряжёнка, чем вызвал нешуточное бурление… э-э-э… возмущение со стороны некоторых политически озабоченных граждан. Особо не вступая с ними в полемику, пообещал написать ещё одну статью на тему, КАК мы на самом деле ловили рыбу.

При царском прижиме, да и после революции морского рыболовного флота в России, можно сказать, не существовало. Да он и без нужды был. Вполне хватало рыбы, пойманной в прибрежной зоне и во внутренних водоёмах. Мои предки осетров, конечно, не ели, но щук, налимов и лещей всегда могли наловить в речушке рядом с домом. Плотву так вообще за рыбу не считали. Потом в стране понастроили заводов и фабрик, а про очистные сооружения как-то забыли, и великие русские реки и озёра были отравлены промышленными отходами. Благости не добавило неумеренное и зачастую безграмотное применение гербицидов, инсектицидов, пестицидов и минеральных удобрений в колхозах, начатое в эпоху Хрущёва. А изобретение электроудочки рыбу добило окончательно. (Спросите у старооскольских рыбаков – что такое вырезуб? Уверен – из сотни один-два ответят. А ведь он раньше в Осколе водился…)

Ладно, свою рыбу извели, зато в океане её много. После войны на бывшей военной Фольксверфь в Штральзунде в ГДР в счёт репараций стали строить логгеры типа СРТ (средний рыболовный траулер) и советские рыбаки в конце 40-х годов вышли на них в Норвежское море. У Фарерских островов было много сельди, европейцы её ловили, ну а мы что, хуже? Да мы вообще решили всем нос утереть, показать, как умеют большевики работать! Принялись за дело с размахом, вымётывая дрифтерных сетей сотни километров, практически перегораживая море. Иными словами, хапали, дорвавшись до ничейной и бесплатной кладовой. Бывало, столько селёдки набивалось в ячейки, что не могли выбрать, и сети тонули. А сколько их потеряли во время штормов! Датчане и прочие норвежцы, бравшие рыбы ровно столько, сколько могли продать на своих рынках, пытались робко протестовать, мол, что же вы, ребята, делаете, вы же сырьевую базу подрываете, но Советский Союз был тогда о-го-го и мог навести шороху, поэтому их жалкий писк не был услышан. Двадцать лет, до конца 60-х, рыбу душили-душили; капитанам вешали на грудь звёзды Героев, матросы получали зарплату, складывая её в наволочки, а в моей родной деревне действительно селёдкой кормили свиней. Но с каждым годом уловы падали – и в начале 70-х добыча была прекращена ввиду отсутствия присутствия объекта промысла. (Популяция сельди восстановилась только к 90-м.)

К тому времени СССР обзавёлся вторым по величине флотом – как отечественной, так и бельгийской, немецкой (ФРГ и ГДР), польской, финской, датской, даже болгарской (!) построек, и не СРТ, а БМРТ (большой морозильный рыболовный траулер) и прочими агромадными пароходами (что кагбэ намекает на глобализацию), и их срочно надо было куда-то девать. Глянули окрест в морские бинокли – ба! Да вот же Джорджес-банка, и рыбы там немеряно! Во всяком случае, на наш век хватит!

Пришли туда великой армадой и начали черпать. Треска, пикша, сайра, окунь, мерлуза, сельдь. Головорубом башку окуню тюк, тушку в трюм, а башку – за борт, поскольку тушка – она дороже, а рыбомучные установки не справлялись. Ветошь – за борт, мазут – за борт… А Джорджес-банка, надо заметить, находится в полусотне миль от Нью-Йорка, и местные рыбаки испокон веку на небольших судёнышках там промышляли. Ловили ту же сельдь и окуня, а ещё и меч-рыбу, и тунца, и омаров, и крабов с лангустами. (А мы тралом по их крабовым ловушкам – хрясь!) Посмотрели они на это безобразие, зело обеспокоились – и пожаловались в Конгресс США. А на письма трудящихся, что характерно, не только у нас реагировали. Американское правительство в спешном порядке приняло закон о введении 200-мильной экономической зоны; и указали нам на дверь, то есть нах восток. СССР к тому времени был уже не тот, и пришлось подчиниться. Но янки не были бы нацией торгашей, если бы не усмотрели возможность профита. Прикинув сумму барыша, стали торговать лицензиями на добычу; и плюс к этому, когда мы вернулись, на каждое судно посадили наблюдателей, а те штрафовали даже за окурок, выброшенный в воду. Наши скрипели зубами, но платили; в отместку 200-мильную зону ввели и у себя, выгнав в шею норвежцев из Баренцева моря и японцев из Охотского; и все остальные морские державы поступили также, до предела осложнив жизнь своим и чужим рыбакам.

(Справедливости ради следует отметить, что инициаторами введения экономических зон выступили некоторые развивающиеся страны, не без подсказки США, надо полагать).

На Джорджес-банку допустили небольшое количество судов, остальные расползлись, как тараканы, по всему Атлантическому шельфу. Причём с нами, имевшими устойчивую репутацию браконьеров, дело никто иметь не хотел, кроме беднейших стран мира, крайне нуждающихся в деньгах. Мы кланялись в пояс вождям африканских племён и сочиняли хитрые схемы, когда, например, с Мавританией заключался договор, по которому мы малотоннажными судами ловим в мавританской зоне головоногих моллюсков - осьминога, кальмара и каракатицу, сдаём улов маврам, те продают его в Японию, и за всё это мы получаем право ловить для сэбэ ставриду, скумбрию и сардинеллу. Кстати, контроль там был жуткий, за клешню краба, найденную на палубе, капитанов сажали в яму, пока Союз не заплатит штраф (до двух миллионов угия), если не удавалось на месте откупиться парой ящиков рыбы и десятком цыплят (это к вопросу о величии СССР).

В Сьерра-Леоне ловили капитана (рыба такая), масляную, лутьяна, парусника, морского языка, мерроу, каранкса, негриту, корифен, тунца, барракуду, то есть хорошую, годную рыбу. Её сдавали на советские плавбазы, а куда она шла потом – нам не докладывали. Также для плана брали откровенный мусор – лист, вомер, отопёрку, саблю и курка. (Считалось, что эта рыба пойдёт на корм пушным зверям, но году в 88-м в городе Витебске я увидел курка в витрине магазина, что доставило).

Братскому ангольскому народу оказывали бескорыстную помощь и всю рыбу (даже акул и скатов), пойманную малотоннажными судами, сдавали в портах Луанда, Амбоин, Лобиту, Бенгела. А уже БМРТ и «супера» добывали для Союза ту же ставриду и хека.

В конце 80-х задружили с Никарагуа – и промышляли там креветку, и ВСЯ она шла на экспорт буржуям. А королевская креветка или тигровая – это вам не черноморский криль!

И учтите – бОльшую часть рыбы мы ловили варварским орудием лова – донным тралом, перепахивая морское дно и уничтожая всё живое! Это что грибы в лесу собирать при помощи граблей.

Тема настолько обширная, что можно было бы книгу написать. Как за 15 лет выловили нототению в Антарктике. Как губили мойву в Баренцевом море, обметав кошельком тонн 150-200 зараз и задушив её, не дождавшись плавбазы. Как точно также уничтожали ставными неводами красную рыбу на Камчатке. Как сотнями килограммов выбрасывали в Балтийском море камбалу, под давлением Европы запрещённую к вылову, но которая тем не менее попадала в трал и погибала там.

Скажете – подумаешь, какая-то часть пропадала. Зато тысячи тонн шло на столы советских граждан. Так в том то и дело, что шло барахло, ширпотреб! (Чтоб вы знали – до начала 70-х минтай из-за чрезмерной заражённости паразитами считался рыбой технической и в пищу не шёл, а перерабатывался на муку). Ради пресловутого плана брали не качеством, а количеством. Да ещё и не писали в победных рапортах, что 24 кг рыбы на душу населения в год – это ВСЯ рыба, пойманная в море и НЕОБРАБОТАННАЯ! Отбросьте «пушнину» (ту, что шла на зверофермы), отбросьте то, из чего варили муку – головы, внутренности, отбросьте испорченное в результате скверного хранения ввиду дефицита холодильников, отбросьте экспортную продукцию – и от цифры в 24 килограмма останется хорошо половина. А из этой половины – половина в консервах. Ради Бога, можете считать консервы полноценным питанием. С картошечкой, ага! Но если даже рыба, выращенная на ферме, отличается от пойманной в море…

Продолжение следует...

Зиму 84-го года провёл я на Балтике, треску ловили. Рядовой рейс, ничем не примечательный, и запомнился он только экзотическим коком-армянином. Скажете – что же здесь экзотического? Армян, как и евреев, везде мало, но везде много. А вот и нет, на флоте они практически не встречались, тем более на махоньком, пропахшем рыбой и соляром траулере.

Звали его Георгий. Лет тридцати, ростом – под два метра, что для армян нетипично, с выразительными, всё время грустными глазами. Вопреки расхожим представлениям о кавказцах как о хороших кулинарах, готовил он так себе. Зато очень чистоплотный, поварской халат и колпак всегда сияли белоснежной чистотой, в отличие от многих коков, ленившихся лишний раз постирать свою спецодежду. И на камбузе у него был идеальный порядок.

Мы смотрели на него и недоумевали. Парень явно не бедный, во время заходов в порт (а мы улов сдавали каждую неделю) надевал дорогой элегантный костюм, супермодную дублёнку, не подходящую для мягкой клайпедской зимы, обзванивал земляков, заказывали они столик в ресторане и часами сиживали там, обсуждая какие-то свои загадочные дела, а может просто вспоминая далёкую родину.

В душу, конечно, никто к нему не лез, на флоте это не принято, но однажды стармех, будучи в изрядном подпитии, всё же спросил, схватив его за пуговицу на халате:

-Вот скажи, Георгий, каким ветром тебя сюда занесло? Ладно мы – местные, специально учились, чтобы в море ходить. А ты? Ну не за романтикой же ты поехал, оставив жену и детей. Ведь явно тоскуешь по ним… И не за деньгами, у тебя их и так, похоже, куры не клюют.

Георгий посмотрел на него свысока и экспрессивно вскинул руки, чуть не уперев их в подволок:

-Ты не панимаиш, да? – с характерным акцентом воскликнул он. – Папа дом купил, машину купил, ОБХСС придёт, спросит – аткуда деньги взял? Папа скажет – сын в море рыбу ловит, много зарабатывает.

Стармех, похоже, спьяну не въехал:

-Да ты что, какие на Балтике нафиг заработки? Это на юге ещё куда ни шло, на креветке в Сьерра-Леоне, с заходом на Канары - валюта и вообще… - неопределённо покрутил он кистью, оставив в покое пуговицу кока. – А тут хоть бы план выполнить, чтобы премии не лишиться.

-Э-э-э, кто там знаит – Балтика-шмалтика, Канары-манары, - засмеялся Георгий.

Многие беззастенчиво и непринуждённо сшибали у него кто трояк, кто пятёрку, а кто и червонец «до расчёта». Георгий не жался, спокойно раскрывал пухлый бумажник, или, как сейчас говорят, «лопатник». Даже я, изменив принципам, занял однажды пять рублей. Срочно нужно было выпить, а сберкасса закрыта.

…По окончании рейса мы переселились в гостиницу «Ветрунге», к Георгию приехала жена, привезла сыновей, он светился от счастья. Получив аванс, я зашёл к нему в номер вернуть долг:

-Вот, держи, Георгий! Спасибо, что выручил.

Георгий схватил меня за руку:

-Вай, маладец! Пошли в кабак, выпьем! Я угощаю.

-С чего вдруг? Я и сам могу угоститься, - заявил я.

-Ты адин хароший человек – долг атдал!

-…Остальные не вернули что ли?

-Нет! Думают – армянин, денег много, бедный не станет…

-Не обеднеет, - машинально поправил я. – Так может ещё вернут?

-Э-э-э, вместе палучали! В глаза не пасматрели, сразу ушли.

«Вот поросята!» - подумал я.

Спустились мы с ним на первый этаж в ресторан, выпили по стопочке. На том и расстались. Больше я его не встречал. Скорее всего, вернулся он в родную Армению.

P.S. Школоте не понять, а олдфаги, думаю, просекли. Это было время, когда Андропов отчаянно пытался "навести порядок" в гибнущей стране…