Батя проверяет свой самогон
Прислали в телеге.
Прислали в телеге.
I
– Шевелись, – процедил Сека.
Он с пассажирского места потянулся к рулю, надавил на клаксон: раздался громкий, как рев паровоза, сигнал и спугнул голубей на тротуаре. Пешеход повернул к джипу хмурое лицо. Но идти быстрее не стал. Даже руки из карманов не вытащил.
Секенай взбесился еще больше. Скрипнув кожанкой, он высунулся из окна.
– Шагай давай!
Мужик перевел на него бесцветные глаза, и Сека едва удержался, чтобы не выйти и воткнуть эту наглую рожу в асфальт.
– Тяжелый, бортани-ка его.
Усмехнувшись, амбал-водитель надавил на педаль. Джип, как разгоряченный бык, дернулся вперед, перекрыв половину зебры. Пешеход не испугался. Он спокойно миновал машину и пошел дальше не оборачиваясь.
– Бесят такие. Видел?
Тяжелый хмыкнул, но промолчал.
– Идет, как в штаны насрал. Типа, че ты мне сделаешь? Стой, жди, пока не перейду. А тронешь – сразу к мусорам побежит. Терпила, блядь. Надо было выйти, ебнуть разок.
– Не надо, – прогремел Тяжелый. – Лишние проблемы.
– Да какие там проблемы? Настроение мне испортил, мудила, – Сека харкнул в окно, нетерпеливо поерзал. – Далеко еще? Жрать хочу.
– Пять минут.
Через десять оба сидели в хинкальной. Тяжелый внимательно изучал меню, будто читал по слогам. Секенай осматривал зал и щелкал пальцами. Посетителей было немного. Две модные телки, хипстер с макбуком, чернявый бородач. Сека с последним взглядом пересекся, но тот долго не продержался и отвел глаза.
– Че, не отпустило еще?
– Да блядь, не знаю. Из головы не идет. Как вспомню эту козлиную морду, походочку, руки в карманах, аж трясет всего. И не в первый раз такая хуйня. Постоянно всякие суки мешаются под колесами. Ходят туда-сюда, как зомби. В мобилах своих ковыряются, пиздят между собой. Ты перейди быстро по сраной зебре и пизди себе дальше сколько влезет.
К столику неслышно подошел официант. Тяжелый сделал заказ.
– …а ты ждешь, как дятел. Знаешь, иногда хочется вжать педаль в пол и, блядь, перемолоть всю эту шушеру к хуям.
Пока Секенай говорил, принесли еду и чачу. Тяжелый довольно потирал огромные ладони над мимино и кивал, косясь на остывающее оджахури приятеля. Разлил по рюмкам. Выпили. Закусили. И вскоре Сека позабыл о пешеходе.
II
Из хинкальной вышли спустя час. Куртки нараспашку. На улице шел снег. Редкий прохожий мелькнул через дорогу и исчез за дверью продуктового магазина.
Закурили.
Не дойдя до джипа, Тяжелый охнул и остановился.
– Днище рвет, – объявил.
Сека хохотнул.
– Бля, Рома, как всегда. Вот нахер ты молочку жрешь, если потом поносишь?
– Да это никотин слабит. Я по-бырому.
Тяжелый пикнул сигнализацией и потрусил обратно к ресторану.
– Ага, по-бырому он.
Секенай оперся локтями на капот джипа, с наслаждением добил сигарету. Поднял глаза. Крупные снежинки кружили над парковкой, как пуховые перья. Красиво.
Забрался в салон, сел поудобнее. В голове от чачи стало тяжело, но приятно. Веки налились усталостью, тело обмякло. Сека сладко зевнул, поежился.
“Покемарить бы”, – мелькнула заманчивая мысль.
Впереди, за ветровым стеклом, проступал сквозь непогоду фасад хинкальной. На парковке ни души.
В дверном проеме показалась рослая фигура.
– Просрался наконец-то, – ухмыльнулся Сека.
Тяжелый вышел под снег, как козырьком закрывая лицо гигантской ладонью. От стены ресторана отделилась тень. Секенай моргнул, протер глаза. Померещилось? Нет! Кто-то нагнал приятеля со спины. Взметнулась рука с молотком и беззвучно опустилась на затылок Ромы. Тот тяжело, словно скала, рухнул лицом в снег, поднимая вихри снежинок. Последовали два резких удара. Из черепа хлынула кровь.
Скрипнув зубами, Сека выскочил из машины, на ходу нащупывая то ли ствол, то ли нож. Но был безоружен.
– Рома! – закричал.
На фоне снегопада летучей мышью в воздухе мелькнул молоток, и в следующую секунду мир вспыхнул и заискрился, точно перед лицом взорвался ослепительный фейерверк.
Переносицу и лоб пронзило жгучей болью. Череп словно треснул и провалился вовнутрь. Сека упал на задницу, прижимая ладони к физиономии. Красное, горячее хлынуло на кожанку и водолазку под ней, окропило снег.
Сквозь слезную мазню перед глазами проступила тень. “Олдбой” наклонился. Поднял с земли молоток.
Сека отполз назад, попытался встать. Но налитая болью тяжелая голова потянула за собой все тело, и он снова упал. Поодаль, припорошенный снегом, лежал Тяжелый и не шевелился.
Секенай опять попробовал подняться. Нащупал рукой колесо джипа.
– Ты кто? – зашипел.
Но вместо ответа по голове прилетел удар.
III
Сека очнулся в полумраке от собачьего холода. Он сидел на полу, упершись спиной в стену, крепко связанный по рукам и ногам.
В помещении царил букет автомобильных ароматов. Солидол, бензин, антифриз, ржавчина сплетались в едкий парфюм, и Секенай безошибочно опознал в своей темнице гараж. Напряг глаза, стараясь не обращать внимания на головную боль. Казалось, вместо черепа на плечах устроился расколотый кокос, а из трещины сочится сок, то бишь мозги вытекают. Вокруг маслянистые грязные тряпки прятали под собой какой-то хлам, точно белые покрывала мебель. На бетонном полу валялся мусор: огрызок проволоки, кусок наждачки, рваная нейлонка, пара гнутых гвоздей. По центру зияла зловещей чернотой смотровая яма, похожая на могилу. Из нее тянуло смертью. Рядом тускло горела керосиновая лампа.
Секенай сглотнул. Захрипел, прочищая горло. Стрельнул глазами в угол гаража, туда, где бесшумно выросла знакомая уже тень. Она двинулась, шаркая подошвой, и предстала перед пленником в рыжем, как ржавчина, свете: узкое лицо, мясистый нос, густые брови, щетина на щеках и подбородке. Из-под твидовой кепки на висках торчали темные с проседью кудри. Глубоко посаженные глаза прятались в тени.
– Курить хочешь?
Густой бас пешехода будто дымом наполнил пространство гаража. Секенай яростно дернулся, но веревка держала крепко. Перед взором откуда-то сбоку вылезла картинка: Тяжелый, с пробитым затылком, лежит лицом в снег, а от окровавленной головы его поднимается пар.
Сека хотел сказать что-нибудь. Засыпать похитителя угрозами, покрыть матами, харкнуть ему в рожу, оскалиться. Но он просто смотрел, до зубовного скрежета стиснув челюсти, и воображал, как вдалбливает в козлиное лицо пешехода кулак, рвет ноздри плоскогубцами, кромсает ножом губы, давит глаза, прижигает прикуривателем, прокалывает шилом, нарезает на ленты кожу, сдирает скальп. Секенай так увлекся, что позабыл о боли. Грезы о кровавой мести прочистили голову, смыли пульсирующие нарывы в мозгу, как дворники пятна с ветрового стекла.
Пешеход нахмурился, будто прочел мысли пленника, наклонился и с размаху ударил его молотком по коленке. Сека брыкнулся и упал на бок. Не успел закричать: носок ботинка выбил из легких весь воздух и задушил вопли. На левую щеку опустилась мокрая грязная подошва, придавила к полу. Еще чуть-чуть – и “кокос” лопнет. Забрызгает “соком” гараж.
– Думаешь, раз ты на колесах, то лучше других?
В ответ Секенай отхаркнул в пыль сгусток кровавой слюны. Он не мог вдохнуть. Перед глазами оранжевый полумрак расплылся в грязное месиво. В грудь изнутри остервенело колотил не иначе как маленький чужой.
Пешеход убрал ногу, опустился на корточки.
– Че молчишь? Ты же такой разговорчивый был на дороге. С хера ли ты мне сигналил?
Сека мотнул головой, покосился на тень, что нависла над ним горбатой горгульей. Свет лампы падал только на правую сторону лица пешехода, и та напоминала морду сатира.
– Отвечать будем? Сигналил зачем?
– Спешил.
– Куда? Пожрать? – мужик усмехнулся. – Я с “Грузинкой” рядом живу, в соседней пятиэтажке. Представляешь, иду домой, настроение дерьмо, и вижу в окно ресторана, как ты с приятелем бухаешь сидишь, хинкали жрешь. Думаю, вот же та сука, которая на меня бычила. Выходит, судьба. Не смог мимо пройти. Что было дальше, ты видел.
“Видел, гнида, все видел”. Парковка ресторана. Снегопад переходит в пургу. На белом полотне валяется человек, судорожно дергает ногой. Хрясь! Боек молотка с хрустом пробивает череп лежащего, с чавканьем выскальзывает из проделанной дырки и вновь опускается. Хрясь! Сека ничего такого не слышит, уши будто заложило ватой, но звук все равно раздается в голове.
Пленник откашлялся. Забегал взглядом по полу. От прикосновения холодного бетона онемела половина лица, и под глазом будто засел пучок стекловаты.
– С-сука, пусти! – взревел Секенай.
Второй удар молотка пришелся на то же колено. Чашечка превратилась в желе, как разбитое яйцо с осколками белой скорлупы. Теперь Секе не мешали кричать, и он орал во всю глотку, громко, не сдерживаясь, изрыгая боль и ярость.
– Я убью тебя, – пообещал пешеход, когда вопли стихли. – Не имеет значения, что ты скажешь. Можешь вообще молчать. Хуй с ним. Важнее другое. Ты подохнешь в этом вонючем гараже и будешь гнить тут на пару со своим дружком, – кивнул себе за спину на смотровую яму, – просто потому, что посигналил незнакомцу на зебре.
Мужик сел на пол. Закурил.
– Пиздец ты меня выбесил. Такой наглый бычара. Ты ж готов был мне прямо там голову оторвать не за хуй собачий. Будто я человек второго сорта, кто-то, кого можно бить палкой или давить под колесами. Вроде как скот. А какая между нами разница? Ну, ты при деньгах, здоровей, моложе. Выйди мы один на один, у меня бы шансов было мало. У тебя машина большая, дорогая. А я свой фольц продал давно. Вот только гараж остался. Но это все херня. И я, и ты – мы оба люди. Правильно? Изначально ж так. С хуя ли ты решил, что можешь относиться ко мне как к животному? Кто тебе право дал? Вот я к людям с уважением, а ты по-скотски. Почему так?
Пешеход выжидающе притих, сверля пленника пронзительным взглядом. Но ответа не дождался.
– Ну, молчи, молчи. Щас запоешь.
“Сатир” затушил окурок об пол и поднялся. Пошарил в железном ящике с инструментами. В руке возник длинный узкий нож. Попробовал пальцем лезвие, удовлетворенно кивнул и вновь навис над пленником. Что-то начал говорить. Но Секенай не слушал. Он таращился, чуть дыша, на черную пасть смотровой ямы. Из-за края “могилы” выглядывало лицо в лучах керосиновой лампы, бледное, как снег. Багровые разводы на нем походили на рокерский грим. Глаза тупо уставились вперед, рот был приоткрыт, между губ алел кончик толстого языка. Вылитый зомби. Зомби по имени Рома.
Пешеход опустился на колено, примеряясь острием к горлу Секеная. Но успел лишь замахнуться. Выросшая из полумрака рука – нет, настоящая лапа! – схватила его за щиколотку и потянула рывком. Мужик упал на живот. Глаза округлились и стали похожи на две блестящие монеты. Он зарычал, засучил по полу свободной ногой, и в следующую секунду его проглотила тьма смотровой ямы. Раздались хрипы, крик, шум борьбы. Над поверхностью мелькнула чья-то рука и увлекла за собой керосиновую лампу. Спустя один удар сердца вспыхнуло пламя. Крик обратился в вопль, вопль в визг. Огонь быстро вырос, разгулялся, будто нашел на дне охапку хвороста. Острые языки плевались искрами, изрыгали жар, и теперь яма действительно напоминала пасть – адский зев.
Гараж озарился оранжевым светом, и тени, точно пугливые пауки, разбежались по дальним углам.
– Рома! – позвал Секенай.
И повторял имя друга из раза в раз, пока не охрип, и слова потеряли смысл. Из ямы больше не доносилось ни звука. Только трещало пламя, заполняя пространство дымом.
Сека дергался, как червяк на крючке. Но веревки держали намертво. В огненном всполохе блеснула сталь. Пшак! Видать, пешеход обронил, пока Тяжёлый тянул его в преисподнюю.
Брыкаясь, со стонами и хрипами, Секенай подполз к ножу, перевернулся на другой бок. Шаря по полу, нащупал наконец рукоять, схватился за нее и начал кое-как резать веревку, кромсая острым лезвием запястья, пальцы, ладони.
Гараж наполнился едким изжелта-пепельным дымом и вонью горелого мяса. Сека освободился от пут. Попытался встать, но головокружение и разбитое в кашу колено не позволили этого, и он упал.
Кашляя, отхаркивая горечь, пополз к выходу, волоча за собой покалеченную ногу. Мельком заглянул в смотровую яму. На дне под защитой огня чернел силуэт: два тела, что слиплись в отвратного голема из сажи и плоти.
Секенай отвернулся. Глаза слезились, будто таяли от жара и чада, вытекая по щекам, как подтаявшее мороженое по вафельному рожку. У выхода пленник поднялся, скрипя зубами из-за пульсирующей боли в колене и голове. Толкнул дверь плечом. Та дернулась, но не открылась. Разглядел вдетый в петли навесной замок и взвыл от отчаяния. Где ключ? Он на дне смотровой ямы, в кармане мертвого козлорожего пешехода, что лежит в объятиях Ромы. И оба они горят в пламени, точно позабытые на мангале шашлыки.
“Мне пиздец!” – вспышкой мелькнула мысль. Ослепила.
Дым душил, жег гортань и легкие. Сека опустился на здоровое колено. Схватил замок и понял: тот не закрыт. Просто висит-болтается на свободной дужке.
Секунду Секенай тупо смотрел и не мог поверить глазам, своему счастью. А в следующую уже вывалился из гаража вместе с грязно-горчичными клубами прямо в свежий снег.
Жив! Жив, сука! Жив!
Он выблевал под себя оджахури вперемешку с кровью, чачей, сажей и пеплом. Вывернул наизнанку желудок. Жив. Упал на спину, подставив лицо снежинкам. Набрал в пятерню горсть снега, размазал по лбу и щекам, впихнул в рот. Жив. Небо то светлело, то темнело перед глазами: бледное, с пятном солнца, как манка с талым кусочком масла. Рядом зарылся носом в сугроб джип Ромы. Жив…
IV
Послышался шум мотора. Он приближался, но Сека все смотрел наверх, ни на что не обращая внимания. Автомобиль затормозил. Хлопнула дверь.
– Эй, ты живой? – Обзор загородило встревоженное лицо незнакомца. – Что тут случилось?
– Пожар, – просто ответил Секенай. – Мне бы в больничку.
Мужик помог встать, усадил на заднее сиденье, пристегнул ремнем. С переднего девочка лет девяти во все глаза таращилась на гараж. Из дверного проема валил густой дым и ширился над крышами кооператива, похожий на торнадо. Она быстро глянула на Секеная и спряталась за спинкой. Он подумал, что выглядит сейчас, наверное, как ходячий мертвец.
Водитель вернулся за руль, переключил передачу, надавил педаль, и “Нива” тронулась, скрипя шинами по снегу. Мужик взял мобильник с приборки, позвонил в пожарку и кинул обратно. Без конца что-то спрашивал. Сека толком не слушал. Кивал невпопад и, кажется, временами отвечал: “Не знаю”, “Не помню”, “Еще двое”, “Сгорели”.
В салоне коптила печь. За окном все валил снег. Снег падал на крыши, прятал приземистые гаражи в брюхе сугробов, как задремавший пьяница, подпирал двери снаружи так, что не открыть. Кооператив сменило белое поле. На пустыре гуляли вихри, темные кляксы – рыбаки на замерзшей реке. Машина ехала по мосту. Мимо мелькали встречные. Выплывали из снежного тумана и исчезали позади. Сека закрыл глаза, убаюканный тиканьем дворников.
Из дремы выхватил яростный звук сигнала. Пассажир взбрыкнул, будто вынырнул из проруби.
– Шевелись ты, ну, – шипел водитель, нетерпеливо сжимая баранку.
Перед “Нивой” по зебре шагал пешеход и хмуро щурился на ветровое стекло. В груди у Секеная что-то щелкнуло. Спина и плечи покрылись болезненной сыпью мурашек. Мозг обжигающей нитью пронзила мигрень.
– Не гуди, – попросил Сека. Водитель бросил взгляд в зеркало. – Не надо. Пусть себе идет.
Над дорогой красиво, как в танце, кружил снег.
Автор: Максим Ишаев
Оригинальная публикация ВК
Не зря говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Так что приглашаем прогуляться по проекту Level Селигерская и собственными глазами посмотреть на благоустройство дворов и редкие форматы квартир.
В конце экскурсии вас ждет подарок от застройщика, не пропустите!
Level Селигерская расположен в южной части района Западное Дегунино, в пешей доступности от станций метро и в окружении пяти парковых зон.
Развитая инфраструктура подойдет и молодежи, и семьям с детьми, и пожилым людям. А редкие форматы квартир — на три стороны света, с угловым остеклением и большим окном в ванной — удивят даже самых требовательных жильцов.
Специально для пикабушников застройщик Level Group дарит промокод на скидку 1%! Все подробности смотрите здесь.
Выбирайте квартиру мечты в Level Селигерская и наслаждайтесь комфортом на новом уровне.
Реклама ООО СЗ «Селигерский»
– Серега, приезжай, – хрипит сотовый, – если не прокапаюсь, сдохну...
Наташа продолжает по инерции наглаживать живот и вопросительно смотрит на мужа. Сергей вздыхает и садится на кровати.
– Восемь. К двенадцати управимся, – глухо говорит он, клацая застежкой часов, – ты ложись, спи.
Наташа молчит.
***
Сергей вышел из подъезда и на ходу закурил. Звонок прервал их с Наташей попытки нащупать шевеления малыша. Живот у нее только начал округляться, надуваться, как маленький упругий пузырь. Наташа говорила, что иногда словно крошечная рыбка проплывает где-то в районе пупка. Теперь каждый вечер они вдвоем водили руками по гладкой, налитой жизнью коже, ничего не чувствовали, но все равно смеялись.
Уже в машине Сергей вызвал бригаду с капельницей и снова вздохнул – такое место пропадет, а ночью во дворе уже не припарковаться.
Брат, бледный и мокрый от пота, лежал под одеялом. От колотившей его мелкой дрожи сетчатое дно кровати тоже тряслось вверх-вниз, как желе.
– Вызвал?
– Конечно, вызвал. Не сам же я буду тебя капать.
Сергей присел на край кровати, не снимая куртки. На полу валялись пустые бутылки и импровизированные пепельницы с бычками. Пахло рвотой.
В запоях брат никогда не буянил, только терзался паническими атаками. Чтобы заглушить страх, он пил еще больше, и без лекарств вытащить его из порочного круга не получалось. В первые такие приступы Сергей со страха звонил в скорую. Брата с параноидальным бредом увозили в психоневрологический, но от транквилизаторов он тупел и жаловался, что не может думать и творить. Поэтому Сергей нашел частную бригаду: те приезжали быстро, разговаривали вежливо, ставили капельницы и адьес, дальше как-нибудь сами.
– Саня, сколько можно? – тихо спросил Сергей. В тесной конуре брата на него всегда нападала усталость, и не было сил ни ругаться, ни что-то доказывать.
– В последний раз, все, – хрипло доносилось из-под одеяла, – больше не могу так, сдохну...
– Ага…
Сергей встал и прошелся по комнате. Он оплачивал аренду этой малосемейки на окраине, периодически покупал продукты и бытовую химию и сам использовал эту химию по назначению, отмывая рвоту. Сейчас в холодильнике грустила только позеленевшая корка батона, а в ванную, судя по запаху, лучше было не заходить.
– У тебя деньги есть?
– Да, кажется, немного... Не помню...
– Не помню, – горько повторил Сергей и потер виски, – почему отказался преподавать? Нормальная работа, деньги тоже… нормальные. Зажил бы, как человек.
– Я не человек, я – творец, понимаешь?
– Блять, – без выражения сказал Сергей.
***
Саня был талантливым с детства. Он хорошо рисовал – не столько технически, сколько ладно выстраивал композицию. Мама развешивала его рисунки по всей квартире, как картины в музее. Маленький Сережа отмерял по ним время суток: утро – карандашный бабушкин сервиз с щербатой чашкой на кухне, день – грустная гуашевая мама в комнате, вечер – липа у дачного домика над Сережиной кроватью. Эти рисунки могли разговаривать – кричали, смеялись, плакали, и каждый о своем, понятно и выразительно. Потом Саня увлекся фотографией, и тут все для него сошлось в одной точке. «Боженька в макушку поцеловал», – говорила мама. Когда брату было девятнадцать, его снимок взял первенство на Международной фотопремии IPA. Саню понесло волной по европейским выставкам, где все жали ему руку. Дела ладились, он перебрался в Питер, где в свои двадцать пять взорвал культурный бомонд серией снимков проституток на фоне города.
Сергей с родителями тогда приезжали на его персональную выставку. В фотографиях была узнаваемая Санина композиция строгих, отрывистых линий, и все они, как и его детские рисунки, кричали, плакали и смеялись лицами запечатленных на них черно-белых женщин.
За следующие пять лет Саня выдал еще несколько неплохих серий. У него были выставки, хорошие контракты, но успеха «Шлюх» он повторить не смог. Постепенно его звезда угасла. Саня запил.
За три дня до свадьбы Сергею и Наташе пришлось бросить всю подготовку к торжеству и навсегда забрать Саню из Питера. На того было страшно смотреть – влажное от пота лицо с ввалившимися щеками, выпирающие кости, одышка. Сергею тогда показалось, что он забирает брата с войны, которую тому так и не удалось выиграть.
***
– Лучшеет, – прошептал Саня, когда медбратья уехали. После капельниц он обычно засыпал не сразу, и Сергей сидел с ним еще некоторое время.
Был второй час ночи. Наташа наверняка так и не уснула. Завтра им обоим на работу.
– Я поговорю с Туляковым, думаю, он еще возьмет тебя в проект. Если нет, что-нибудь придумаем. Тебе нужна работа.
Саня слабо засмеялся.
– Ну какой из меня препод на фотокурсах? Семейный фотограф? Дизайнер кухонь? Я – художник, Серега. Мне нужен нерв...
– Хуерв, – разозлился Сергей, – тебе жизнь нужна нормальная, тогда и бухать перестанешь!
– Ты меня совсем не поддерживаешь.
– Да? А какого черта я тут сижу в твоей блевотине?!
– Творчески, – быстро поправился Саня, начинающий приходить в себя, – ты же знаешь, как я вам с Натахой благодарен за все. Но творчески ты меня не поддерживаешь. Хочешь, чтобы я снимал сопливых детей и чертил кухни, но это не мое, понимаешь? Я еще могу выстрелить, я чувствую! Мне нужна поддержка. И помощь.
– Мы не можем помогать тебе копить пустые бутылки, – устало сказал Сергей. Злость снова ушла из него, как вода из ванны без пробки, – у нас скоро будет ребенок, мы не можем нянчить еще и тебя.
– Ван Гога поддерживал его брат, всю жизнь...
– Так ты не Ван Гог.
– Брат Ван Гога тоже не знал, что тот Ван Гог. Он просто в него верил, – пробормотал засыпающий Саня, – а ты в меня – нет.
– А я – нет, – тихо повторил Сергей.
Брата показывали по телевизору, печатали в красивых журналах. Он был звездой, семейной гордостью. «А вот Сашенька…» – начинала мама в любой компании. Утро – бабушкин сервиз со сломанной чашкой, вечер – липа у дачного домика, пора ложиться спать. Рядом с гением брата Сергей сам себе казался серым и невыразительным.
Но звезда погасла, и гений загибался на скрипящей кровати, а невыразительный Сергей уверенно стоял на ногах.
– Да просто жить, как нормальный человек, тяжелее. Без таланта, которым можно покрывать все глупости и ошибки. Бухаешь – у меня же талант. Просираешь жизнь – мне можно, у меня талант. Просто жить – работать, заводить семью, общаться с обычными людьми, решать сотни мелких вопросов за день. Быть ответственным за свои поступки – ты всего этого не хочешь, это сложно. Ты боишься.
Саня уже спал, и Сергей говорил все это в темноту, бутылкам и окуркам.
– Возьми себя в руки, – сказал еще раз он и поправил брату одеяло.
Через два месяца Саня все же вышел на работу в фотошколу. Наташа стала напоминать воздушный шар. Вечерами ребенок пинался, и шар приобретал причудливые формы. Наступила весна.
***
– Приезжай, а то я сейчас сдохну, – хрипел Саня в трубку. Двенадцать ночи, Сергей только что отвез Наташу в роддом.
«Хорошо, что она не узнает», – пронеслось в голове, когда он резко развернул машину.
Всю ночь Наташа рожала, а Сергей слушал пьяные воспоминания брата о «Шлюхах». Саня уснул под утро.
Запиликал телефон.
– У меня родился сын, – сказал Сергей брату, но тот его не слышал.
***
– Придет серенький волчок, – тихонько поет Наташа, качая люльку. Сыну она уже мала, и он лежит в ней плотно, как апельсин в кожуре. Под Наташино пение Сергея тоже клонит в сон.
Сотовый вибрирует с утробным звуком.
– И ухватит за бочок, – допевает Наташа и вопросительно смотрит на Сергея.
– Серега, приезжай, – хрипит в трубке, – если не прокапаюсь, сдохну...
– Опять парковочное место пропадет, – бормочет Сергей и клацает часами.
Автор: Даша Берег
Оригинальная публикация ВК
Звук громогласного харчка разнёсся по району с крыши двадцатиэтажки. Комок слюны летел к земле так же стремительно и решительно, как падал рубль. Cнежана довольно потянула пиво из баклажки.
– Ах, хороша сиська, только заканчивается быстро. Надо было две полторахи брать. Хотя в смысле “брать”? Пивандопулус появлятус!
По мановению заклинания из конца палочки забила струя пенного нефильтрованного. Брызги полетели во все стороны, но женщина сразу ловко направила поток точно в горлышко бутылки. С мелодичным журчанием бутылка быстро наполнилась до краёв.
– Ах, напиток силы и мудрости. Во, ёпта. Всё, харе, остальное дома допить. А то уебусь в стену ещё по пути.
Сиська пива в одной руке, метла в другой, спортивный костюм на теле. Потомственная ведьма в хуй его знает каком поколении возвращалась домой, в однушку над личной магической чебуречной. Почему магической? Всё-таки колдовать понос и кишечную палочку это тоже умение. А под разливное “Жигулёвское”, что подавалось за соседней стойкой, в принципе всё равно, что жевать. Лихо сиганув с крыши, Снежана в падении уселась на метлу и полетела, ловко огибая дома.
– Большие горо-даааа! Пустые поез-даааааа! – гулко раздавалось по микрорайону.
– Да когда вы уже заткнётесь, шпана подзаборная! – ответили из какого-то окна.
Ведьма не любила двух вещей: тёплое пиво и когда ей указывают. Поэтому секундой позже раздался звук разбивающегося стекла и дикий гогот Снежаны, убирающей палочку обратно в карман штанов “три полоски”.
– Пошёл на хуй, импотент!
Как и полагалось любой ведьме, у Снежаны имелся кот. Но вот кот был, как и сама Снежана, малость с ебанцой. Звали его Евстахий, но откликался он и на Женю, и на Руслана, и на “иди в пизду”. Евстахий был чёрной расцветки, с белыми проплешинами. Глаза постоянно навыкате, уши вращались как локаторы РСЗО, а передвигалось это четырёхлапое недоразумение исключительно сальтухами и зигзагами. По всем законам природы и эволюции кот должен был помереть ещё котёнком, когда забрался под потолок, перепутав лампочку с мамкиной сиськой. После чего нехило обжёгся и по кошачьей традиции решать проблемы стремительным съебиссимо совершил прыжок по маршруту “люстра - паркет”. Спас его только пробегавший мимо хозяин, которому котёнок упал прямо на лысину. И в панике дорвал остатки волос. После чего Евстахий был незамедлительно отнесён в заведение Снежаны “Горячее питание 24 часа” с просьбой пустить пушистого засранца на фарш.
Но несмотря на талантливое применение заклинания кулака, а также биты, цепи, кастета и прицельного удара по яйцам, у ведьмочки была толика сострадания, посему ошибка теории Дарвина стала жить с ней.
– О, ты дома, Евстахий, – Снежана влетела в открытое окно, задев ногой пластиковый фикус. – Не скучал тут?
– Жрааааааать! – трубно протянул кот, после чего дождался момента, как моча ударит ему в одно из полушарий, и тотчас сделал сальтуху с дивана.
Да, это мохнатое недоразумение также умело разговаривать. И разговоры у него были примерно такого же уровня, как и его действия. Вот, например, сейчас он ловко взял штурмом тумбочку, сделал с неё резкий прыжок тупоносой мордой в пол, рывком добрался до шторы и только после подъёма на карниз с видом “ебать, где я” замер секунд на двадцать, ожидая, пока его одноизвилинный мозг сможет обработать информацию.
– Тупая ты скотина, а, – вздохнула ведьма, снимая его заклинанием левитации. – Хоть бы чего умного сказал.
– АААААА! Полтергейст-говнокрад пришёл воровать меня!
Ведьма не раз и не два жалела о своём выборе, так как спокойно это животное сидело только в паре случаев: когда оно спало, срало или получило очередную черепно-мозговую от влёта в стену на второй космической, из-за чего его морда и сплюснулась до состояния мопса. Поэтому, чтобы его подержать на коленях, Снежана наложила на его лапы паралич.
– Ладно, мохнатый еблан, иди сюда, – она прошла вглубь комнаты с котом на руках и уселась в кресло. – Было тут чего путного?
– В моей миске нет еды.
– Да накормлю я тебя, накормлю. Приходил кто, пока меня не было?
Евстахий на секунду смог удержать взгляд на ведьме.
– Приходил. Записку оставил. Просил срочно заняться делом, как прочтёшь.
– А чего тебе не сказал? Ты б передал.
– Я ж дебил, блять, забыла?
– А, точно.
После этих слов действие паралича стало ослабевать. Кот в этот момент начал постепенно сваливать с колен, что не было замечено хозяйкой. Снежана размышляла о предстоящих делах и как надо будет утром слетать к Сулейману за мяском и ингредиентами для пивных зелий. Кот, улучив момент, выдавил кучу и навлёк на себя подсрачник уже после того, как успел вытереть жопу о ковёр. Но всё же был покормлен сосисками с кашей, так как личный полтергейст-говнокрад моментально всё унёс. Да и Снежана не любила кормить животных сухим кормом. А как только двинутое животное улеглось спать, ведьма поела и улеглась сама, оставив разбор записок на утро.
Утром же ждало всё то же самое, что и вчера. Работа, работа, работа. На районе пацанчики были ровные, зачастую приходили по делу, уважали. Только совсем щеглы непуганые приходили с просьбами: “Сделай мне хуй как у слона, хы” – или пытались грубо ухватить за жопу. Не то чтобы Снежана была против, но всё-таки хотелось хотя бы букет тюльпанов получить сначала. Поэтому живительные пиздюли быстро вправляли оборзевшим индивидам мозги. Или то, что ими служило. Посему ведьма не удивилась содержанию записки.
“Снежан, выручай. Есть такая краля сочная, никак не могу на себя внимание её обратить. Но это не ты, ты мне друг, хоть и тоже баба ничего. Помоги сварить пивка приворотного, чтоб хлопнуть и завертелось с делом амурным. Подскочу кабанчиком, как весточку отправишь. На созвоне, Сиплый”.
– Ну раз просят, значит надо. Ещё ни разу местные не просили по ерунде. А кто просил, так тому кастетом промеж ушей уже прилетело.
Пусть Снежана и имела при себе личный летательный аппарат, но вчерашнее распитие на крыше дало в голову похлеще рессоры от трактора “Беларусь”. Звенящая головная боль стала причиной, по которой сегодня женщина решила поехать за ингредиентами к Сулейману на метро.
– Вот бы меня мамка научила не только “Жигулёвское барное” наливать из палочки, а ещё и бухать без похмелья.
День сегодня не задался. При касании проездным к турникету он протяжно загудел.
– Тьфу, ёбана, деньги кончились.
Будь хоть ты трижды архимаг, но через турникет прыгать будут только конченые и нищие. Досадно крякнув, ведьма поплелась к терминалу оплаты. С техникой проблем не было, проблема всегда возникала с людьми. В тот же момент, как проездной оказался в терминале, в Снежану вцепилась цыганка.
– Эй, дорогая, позолоти ручку, скажу будущее твоё, ничего не утаю.
Но Снежана баба не промах, уже собаку съела на таком шарлатанстве. Да и будущее сама видеть умела, пусть и всего на час вперёд.
– Позолоти ручку, и я не буду расписывать твоё прошлое в ближайшем отделении полиции, шлёндра.
Ситуация стала накаляться. Терминал словно зажевал проездной, палочку из кармана резко не выхватить, а закутанный в пять слоёв красной ткани цветок из венерического букета стал орать.
– Ой, люди добрые, женщине угрожают, цыганке, которая не сделала ничего. Да я тебя прокляну ж, будешь до конца жизни жалеть за слова свои.
– Это я тебя прокляну. Пять хуёв тебе в жопу!
Снежане стоило невероятных ухищрений достать палочку из-за пазухи так, чтобы было незаметно. Благо старая ведьма её научила в жизни трём главным вещам: щипать лопатнички, открывать бутылки глазом и не хранить деньги в рублях. И первое пригождалось не раз, в том числе и сейчас.
Перед глазами представительницы кочевого народа по ощущениям словно стала проноситься жизнь. Табуны жеребцов, великие горы, поля пшена, дрыгающиеся и мычащие мешки в кузове Камаза на границе Дагестана, аптекарские весы и пластиковые пакетики. В один момент калейдоскоп эмоций проступил на смуглом лице, как раздался отчётливый “чпок!”
– О, а вот и первый пошёл.
Такой быстрой смене настроения позавидовал бы любой актёр. Гримаса боли, непонимания, удивления, громкие охи и ахи, резкий прыжок. Снежана поняла, что после второго представление ещё продлится долго, поэтому поспешила проскочить на эскалатор, слыша, как перешёптываются люди в толпе.
– Лейтенант Началов. Гражданочка, ваши документы.
Блюститель закона вырос будто из ниоткуда. От такого появления ведьма едва не налетела на полицейского в бронежилете и при автомате.
– А чё я такого сделала? Я всего-то на поезд опаздываю.
– Антитеррористические учения.
– А я похожа на кавказца?
– Гражданка, предъявите документы, у меня приказ.
Нехотя из внутреннего кармана спортивной куртки ведьма достала паспорт. Полицию она недолюбливала, но проблемы с ней не нужны никому.
– Ведьмина Снежана Анжеловна? – сержант непонимающе смотрел то в документ, то на Снежану. – Что это за имя такое?
– Ну какое дали, – она только пожала плечами. – Вы ж не обижаетесь, что вас ментами называют, ёпта.
– Что? Что вы себе позволяете, Снежана Анжеловна? – полицейский тут же нахмурился.
– А что такого? Я ж вас не мусором назвала. И не чертом в погонах. Да даже не мудаком, чего обижаться-то?
– Так, оскорбление при исполнении. Пройдёмте в отделение.
Уже второй раз за утро ведьме пришлось применять способности. Не то чтобы она боялась, просто ей не нравилось выёбываться.
– Съебустус.
Снежана моментально растворилась в воздухе под ошалевший взгляд лейтенанта и оказавшихся рядом пассажиров. Точный удар в челюсть обескуражил полицейского ещё сильнее, паспорт вылетел из рук и тут же был пойман хозяйкой. Звук приближающегося поезда заглушил быстрые шаги. Только когда двери вагона стали закрываться, она сняла с себя маскировку.
– Ёбаный сыр, день только начался, а я уже мента отпиздила. И это ещё ж за пивом не доехала.
На нужной станции ведьма также решила пройти невидимкой. И не зря. У эскалаторов собрался наряд полиции. Полицейские о чём-то переговаривались и внимательно всматривались в поток пассажиров метро. Снежана поспешила прошмыгнуть в толпе, невзирая на удивлённые возгласы людей, которые натыкались на воздух. Оказавшись ближе, она смогла расслышать разговор.
– Напомните, на кой хрен мы её ищем? – спросил у старшего курсант с собакой.
– Я руку ей хочу пожать.
– За что это ещё?
– Я давно хотел вмазать Началову, гнида ещё та. А тут мечта исполнилась.
Снежана неожиданно для себя хихикнула, но сразу же собралась и подавила смех. От точки Сулеймана отделяла только пара улиц, подворотня и стальная дверь. Трель звонка, отпирающиеся засовы, на пороге показалась улыбчивая бородатая физиономия.
– Ай, дарагая Снежана, – старый знакомый с радостью встретил ведьмочку. – Прахади, прахади, тебе как обычно?
– Не, Сулейманчик, мне сегодня ещё и для приворотного, – Снежана так же довольно ответила. – И говяжьего фарша тоже заверни, килограмм десять.
– Харашо, милая, харашо. Для такой давней знакомой прадаю даже себе в убыток, о-оой.
– Некстати, – ведьма опёрлась на дверной косяк. – Как там дела? Как поживает мастер-алхимик? Перестал делать только насвай?
– О, харашо идут, зелья возят, продаются, денег многа. А на мазях ат геморроя денег больше, какой насвай.
Сулейман возился с клетчатой сумкой, аккуратно складывая банки и склянки с различным содержимым. По прошествии недолгого разговора ведьма с сумкой на плече поблагодарила верного товарища.
– А, дура, чуть не забыла, – Снежана хлопнула себя по лбу. – Сейчас тебе переведу.
Её пальцы резво забегали по экрану телефона, счёт алхимика она помнила как собственный адрес. Минутой позже из кармана Сулеймана раздался звук уведомления.
– Всё, свет очей моих, увидимся через три дня.
Вернувшись домой, на этот раз без приключений, Снежана зарядила зельегонный аппарат и принялась за колдовское колдунство.
– Собачий хвост, волчья петрушка, солод ячменный, немного пшеницы, порошок корицы, замес живой водицы, когти куницы, всё настоять на кедровых орешках, ускорить брожение, чтоб не вызвать в желудке жжение, и готово. Закусить двойным чебуреком – и любовь задвижется, как шатун в движке “девятки”.
Манометры заколыхались от давления в резервуарах, по трубкам побежало жидкое золото. Ректификация, перегонка, фильтрация, к ночи в заготовленную баклажку уже лилось чудное пивное зелье, от которого веяло атмосферой романтических посиделок за гаражами под портвешок “Три семёрки” и сухарики с крабом.
– О, будь я кралей, мигом бы повесилась на шею тому, кто принёс подобное пиванделло.
– ЖРААААААААААААТЬ!
Евстахий умел всё обосрать. И не только буквально. В этот раз шарик в его голове отскочил не под тем углом, что побудило кота поискать сосиски в резервуаре с горячей пивной жижей. Кот провалился под крышку, обжёгся, стал сучить лапами, набрал таким образом звуковую скорость для старта, впечатался в потолок, после отскочил обратно в перегонный куб и со стремительностью снаряда “Джавелина” вылетел в окно. Напряжённую вечернюю тишину разорвало громогласное:
– СУ-КАААААААААА!
Снежана обхватила голову руками. Аппарат раскурочен, пивное зелье прыскало на стены, по полу растекалась вязкая блямба снадобья.
– У меня ж денег нет сейчас, как я запчасти новые куплю.
Ведьма не любила плакать. Но плакать в этот раз не волновало, что любит ведьма. Ведь ситуация хуже некуда для человека, когда ломается его основной инструмент для заработка. Впрочем, сегодня не только Снежана плакала. В этот же момент в подвале дома горько лил слёзы маленький призрак. Его братья умели вселять ужас, оглушать, находить двери в другие измерения. А доказательством его силы была лишь застарелая куча кошачьих какашек в углу.
Автор: Ярослав Кулындин
Оригинальная публикация ВК
Проверяем сразу три важных навыка: память, внимательность и скорость реакции. Чем быстрее — тем круче и выше место в таблице рекордов. Да, кстати, самые быстрые игроки получат ценные призы.
Всем добра! Чуть больше недели назад - за день то отправки в плавание по реке Ока - получил бан в социальной сети ВКонтакте. За комментарий где высказал желание провести акт вознесения огнем человеку который утверждает что перевод Спивак и Махаона Гарри Поттера это прям божественное откровение. Что я думаю о блокировке? Да ничего, там этому человеку помимо меня накидали дерьма в панамку. Что я думаю о модераторах? - они евнухи и носители зелёных шляп. Ну и китайские парни-утки. Для тех кто не понимает... Зелёные Шляпы в более древние времена нужно было носить мужчинам чьи жены или дочери работали представителями древней женской профессии интимного характера. Ну а китайские парни-утки это мужчины что занимаются предоставлением аналогичных услуг. И из всего этого идиотизма с блокировкой сделал вывод..нужно углубиться в изучение литературных витиеватых выражений и идиом , и не нашего богатого и могучего русского, а иностранных. Дабы если уж и придется оскорблять собеседника и донести до него мысль в более широком эмоциональном диапазоне и высказать мнение о том кто он в не вежливой форме.. Ну правда.. ВКонтакте русская соц сеть.. и нельзя называть дебилов дебилами и идиотов идиотами и использовать то что считают матом? А если уж так подумать то мата как такого нет. Это часть речи. Ведь почему слово Сука не считают за мат? Потому что так можно называть самок животных, обычно собак что беременны или уже родили щенков. А слово ХУЙ? Если заглянуть в ДРЕВНЕ русский и почитать летописи то очень многие слова и выражения что сейчас стыдливо зовут нецензурной бранью и бьют ладошкой по губам - были вполне обычной речью. Но теперь.. ужас! Похоже европейская и американская толерастия добралась и до русских социальных сетей... Сейчас и высказать мнение нельзя чтобы кого-то не оскорбить и чтоб кто-то там не обиделся. Мне очень нравится момент из фильма Гая Ричи где он говорит негру рядом с рингом когда того позвали на спарринг - ты черный урод, но это не значит что ВСЕ черные уроды. То есть тут не обобщение расы или расизм в каком-то виде, а просто Черный потому что афро , Урод - ну не считает он тебя симпатичным. А ещё забавно видеть у обиженных и угнетенных лицемерие. Когда они между собой себя называют черными, нигерами и прочее - в зависимости от типа людей и социального образа - это нормально, они так общаются. А если ты Белый Гетеросексуалльный Мужчина - то все..ты расист, женоненавистник, сексист и дальше по списку. В социальных сетях это работает забавно... Вроде как общение..но видел много сообществ в том же ФБ - где люди кроют друг друга таким матом что можно пополнить свой лексикон. И там не блокируют. Да и вопрос мата и некоторых выражений весьма неоднозначен. Если в других языках там в письменном виде довольно сложно выдать эмоциональную реакцию с оскорблениями..то в нашем Русском и Могучем матом можно и оскорбить и похвалить, выразить удивление и ошеломление.. и иногда одним и тем же словом! Но вопрос интонации. Вообщем модераторы или система модерации весьма интересная сфера. Всем добра!! И если ругаетесь - ругайтесь красиво!