Григорий Раковский. Конец белых. От Днепра до Босфора. (Вырождение, агония и ликвидация). Прага, издательство "Воля России", 1921. С.8-9:
"Необходимо, однако, отметить что прибывшие в Крым добровольческие части изменились до неузнаваемости и лишь по названию напоминали прежних добровольцев. "Цветные войска", как их теперь называли, — корниловцы, марковцы, дроздовцы,— сохраняя внешнюю дисциплину, вернее её видимость, в действительности являлись разнузданными кондотьерами, развращенными грабежами и насилиями до последних пределов. Это не были энтузиасты времен Корнилова, Маркова, Алексеева, Каледина, беззаветно шедшие за своими вождями. Это были скорее преторианцы, склонные в любой момент под тем или иным предлогом выступить против своих высших руководителей. Пьянство, разгул, грабежи, насилия, что особенно угнетало население, бессудные расстрелы, и своеобразные мобилизации, выражавшиеся в том, что добровольцы хватали на улицах всех мужчин, и тащили к себе в полки, — вот атрибуты, с которыми прибыл в Крым Добровольческий корпус. Севастопольский и Симферопольский районы, наводненные "цветными войсками", переживали тяжелые дни. Особенно плохо пришлось Симферополю, где разместился штаб Кутепова. Улицы города сразу же покрылись трупами повешенных. Не удивительно, что даже "совершенно секретная" сводка штаба главнокомандующего констатировала: В городе Симферополе — общее подавленное настроение всех слоев населения, вызванное рядом смертных приговоров, вынесенных военно-полевым судом. Подавленность усиливается с каждым днем, так как аресты, производимые чинами контрразведки, не прекращаются. В населении распространяются слухи о крайне предосудительном характере и способе ведения следствия в контрразведках и военно-полевом суде...
При таких условиях жизни в Крыму не удивительно, что даже запуганные и приниженные органы местного самоуправления выступали с протестами против эксцессов белого террора, доходивших до того, что смертной казни подвергались пятнадцатилетние мальчики, почти дети. Как относились представители высшей власти к таким протестам в первые месяцы крымского периода, — об этом лучше всего свидетельствует письмо помощника главнокомандующего генерала Шатилова на имя председателя симферопольской городской думы. В этом письме он, между прочим, писал: — Упразднение военно-полевых судов противоречило бы верно понятым интересам армии, правопорядка и законности. Командование считает, что нарекания на деятельность контрразведок коренятся в самой атмосфере гражданской войны и политического розыска...В конце письма говорилось: „о беспочвенной критике и партийных интересах“."
Хренасе: пьянство, грабежи, трупы повешенных, безсудные расстрелы, партийные интересы, белый террор и вот это всё. И пишет это тот, кто вместе с белыми свинтил зарубеж в 1920 году. Как так-то? А как же балы, юнкера и т.д.?
В историографии XX века закрепилось множество символических обозначений войн, отражающих не только их хронологию, но и идеологический смысл. Так, Первая мировая война получила в советской традиции название «Первой империалистической» – столкновения держав за колонии, рынки и сферы влияния. Спустя шесть десятилетий в Азии разразилась другая, казалось бы, противоположная по духу – «Первая социалистическая война», когда Китай и Вьетнам, формально стоявшие на одной коммунистической платформе, с оружием в руках решали вопрос о границах и влиянии. Однако оба конфликта, при всей разнице лозунгов, имели общий корень: борьбу за ресурсы и идеологическое доминирование. На этом фоне особенно показателен африканский пример конца 1970-х годов – война между Сомали и Эфиопией, где социалистическая риторика, антиколониальные лозунги и геополитические интересы сверхдержав сплелись в один узел, превратив региональный спор за Огаден в часть глобальной шахматной партии.
Сомалийские Т-55 перед вторжением в Огаден. Фото 1977 года
Огаденская война (1977–1978) как раз была из тех конфликтов холодной войны, в которых местные противоречия переплелись с глобальным идеологическим противостоянием. Небольшой регион на востоке Африки, Огаден, стал ареной столкновения не только Эфиопии и Сомали, но и двух различных версий социализма, двух моделей революции, двух представлений о том, каким должен быть «левый проект» на африканской земле.
Истоки противостояния уходят ещё в колониальную эпоху. В первой половине XX века сомалийские земли оказались разделены между несколькими державами – Италией, Британией и Эфиопией. После поражения Италии во Второй мировой войне Британия на время объединила эти территории под своим управлением, но вскоре вновь поделила их, возвратив Огаден Абиссинии. Это решение в Сомали восприняли как национальное унижение: значительная часть сомалийцев оставалась за пределами будущего национального государства. Когда в 1960 году была провозглашена независимая Сомалийская республика, её конституция прямо провозглашала цель «объединения всех сомалийских земель». Уже через несколько лет это стремление привело к первым пограничным стычкам с Эфиопией.
Карта региона со стрелочками (для таких же любителей позалипать, как я)
В 1969 году в Сомали произошёл военный переворот, к власти пришёл генерал Мохаммед Сиад Барре. Он объявил о построении «научного социализма», основанного на исламских традициях, и стал одним из самых последовательных сторонников советской модели в Африке. Барре получал значительную военную и экономическую помощь из СССР, в стране работали тысячи советских специалистов. Однако даже в период максимального сближения с Москвой он не отказался от мечты о «Великом Сомали», включающем сомалийские территории Эфиопии, Кении и Джибути.
Эфиопия же в этот момент переживала собственную революцию. Император Хайле Селассие был свергнут в 1974 году, власть перешла к леворадикальной военной хунте – Дерг, во главе с Менгисту Хайле Мариамом. Новый режим также провозгласил социалистический курс, но уже марксистско-ленинского толка, ориентируясь на Москву. На фоне хаоса и гражданских войн, охвативших страну, Сомали увидело возможность реализовать свои территориальные амбиции.
К середине 1970-х годов сомалийская разведка активно вооружала и инструктировала Фронт освобождения Западного Сомали (ФОЗС) – повстанческое движение, действовавшее в Огадене. В 1976 году его отряды уже контролировали значительную часть сельских районов, и 12 июля 1977 года сомалийская армия перешла границу, начав полномасштабное вторжение. За считанные недели сомалийцы, обученные советскими инструкторами и вооружённые танками Т-55, захватили большую часть Огадена, включая города Джиджигу и Харэр. Эфиопская армия, дезорганизованная революцией и вооружённая в основном американской техникой, казалась неспособной к сопротивлению.
Кубинские добровольцы ведут огонь по сомалийцам. Фото 1977 года
Парадокс войны состоял в том, что обе стороны называли себя социалистическими и обе ожидали поддержки СССР. Однако Кремль выбрал Эфиопию. Для советского руководства она представляла куда больший стратегический интерес: крупная страна, выход к Красному морю, центр Африканского Рога. Сомали же, несмотря на долгие годы дружбы, выглядело слишком самостоятельным и непредсказуемым союзником. В августе 1977 года Барре прилетел в Москву, надеясь получить одобрение своих действий, но встреча прошла холодно. Через две недели в столицу СССР прибыл Менгисту, и ему обещали полную военную и политическую поддержку.
В ноябре 1977 года Сомали разорвала договор о дружбе с СССР и потребовала вывода всех советских специалистов. На их место в Эфиопию хлынул поток военных советников, оружия и техники. Лишь за три месяца в страну было доставлено советской авиацией вооружений на миллиард долларов. Вскоре в Эфиопию прибыли кубинские и южнойеменские подразделения – около 20 тысяч бойцов, направленных в рамках интернациональной помощи. Руководил операцией кубинский генерал Арнальдо Очоа, общий план боевых действий разрабатывал советский генерал армии Василий Петров (кстати, геройский мужик, участник обороны Одессы, Севастополя и Кавказа, освобождал Украину, форсировал Днепр и Днестр, воевал в Румынии и Венгрии. Сражался на Крымском, Северо-Кавказском, Закавказском, Степном, Воронежском, 2-м Украинском и 1-м Украинском фронтах. Начав войну младшим лейтенантом, окончил её майором).
Те самые бойцы ФОЗС в Огаденской войне против режима Дерга в Эфиопии. Фото 1977 года
К началу 1978 года соотношение сил полностью изменилось. Эфиопская армия, поддерживаемая авиацией и бронетанковыми частями кубинцев, перешла в контрнаступление. 2 февраля был освобождён Харэр, а в марте пал Джиджига – символ сомалийского вторжения. Кубинские Т-62 прорвались через оборону противника, а вертолётные десанты, спланированные советскими офицерами, сыграли решающую роль в охвате флангов. К середине марта последние сомалийские части покинули территорию Эфиопии.
Так завершилась война, длившаяся восемь месяцев. Её последствия оказались куда долговременнее, чем сами боевые действия. Сомали потерпело катастрофическое поражение, потеряв более половины своей бронетехники и значительную часть авиации. Её армия, созданная и обученная по советским образцам, не смогла противостоять армии, которой руководили советские же генералы. Для Барре это стало личным унижением: он рассчитывал на «братскую помощь социалистического лагеря», но оказался в изоляции. После войны Сомали резко изменило внешнеполитический курс. Уже в 1980 году между Могадишо и Вашингтоном было подписано соглашение о военном сотрудничестве: американские корабли получили доступ к сомалийским портам, а авиация США – к базам Берберы и Могадишо. Взамен страна получала американское оружие и кредиты. Так бывший «социалистический оплот» на Африканском Роге превратился в союзника Запада.
Эфиопское Народное ополчение с ППШ и ПД марширует по площади Революции. Фото 1977 года
Для Эфиопии победа в Огадене стала важнейшей идеологической победой Менгисту. Он представил её как триумф социалистической солидарности: африканские революционеры, кубинские интернационалисты и советские советники плечом к плечу отбросили агрессора. Однако внутренняя ситуация в стране оставалась крайне нестабильной: гражданская война в Эритрее и Тыграе, голод, репрессии и экономический спад подтачивали режим. С военной точки зрения Огаденская война стала уникальным опытом. Здесь впервые в Африке применялись вертолёты Ми-24, а в небе встречались советские МиГи и американские F-5, причём последние нередко одерживали верх. Это была и первая война, где обе стороны использовали схожие доктрины, оружие и даже язык команд – следствие единого источника военной подготовки.
Но главное – война в Огадене показала пределы идеологического единства «социалистического лагеря». На африканской земле столкнулись два типа левизны: националистическая, опирающаяся на идею этнического единства, и интернационалистская, утверждавшая приоритет классовой солидарности. СССР сделал выбор в пользу последней, тем самым противопоставив себя вчерашнему союзнику. Поражение Сомали стало началом её распада. В 1980-е годы страна погрузилась в кризис, а в 1991 году, после падения режима Барре, распалась окончательно. Эфиопия же, несмотря на формальную победу, вышла из войны истощённой.
Огаденская война осталась в истории не просто как очередной конфликт на карте Африки. Она стала символом того, как идеология способна определять судьбы государств и людей. Это была первая война, где социализм стрелял в социализм, и где мечта о единстве обернулась столкновением двух «братских» армий. Африканская земля в очередной раз напомнила миру, что революционные лозунги теряют смысл там, где начинается борьба за землю, границы и власть.
Если статья Вам понравилась - можете поблагодарить меня рублём здесь, или подписаться на телеграм и бусти. Там я выкладываю эксклюзивный контент (в т.ч. о политике), которого нет и не будет больше ни на одной площадке.
Стоял хмурый ноябрь 1919 года. В опустевшем классе уездного училища, заваленном книгами и географическими картами, сидел Василий Петрович, учитель истории. Он смотрел на испещренную пометками карту России и не узнавал её. Не было теперь единой страны, был расколотый, окровавленный кусок земли под названием «Владения Верховного Правителя России Адмирала Колчака». Он, как и многие, сначала ждал белых как избавителей от хаоса. Но то, что пришло, не было ни порядком, ни спасением.
В его дневнике, спрятанном под половицей, появлялись всё новые горькие строки. Он перечитывал их при свете коптилки, цитируя запись интеллигента В.В. Арнольдова из его дневника (Омск): «Расстрелы идут каждый день... Расстреливают кого попало и за что попало. Никакой следственной комиссии, никакого гласного суда. Арест — и в ту же ночь расстрел... Город замер от ужаса. Это не восстановление России, это какое-то повальное сумасшествие, опьянение властью и страхом».
Его мысли прервал стук в дверь. На пороге, обвешанная винтовками, стояла группа офицеров. Лица усталые, надменные. —Учитель? Нам нужны твои лошади. Для нужд армии. —Господа, у меня одна кляча, я на дрова езжу... — начал Василий Петрович. —Молчать! «Господа» не катит. «Ваше благородие»! — рявкнул молодой прапорщик и, не глядя, ткнул его тростью в грудь.
Учитель вспомнил недавний случай, описанный им же в дневнике по следам услышанного: «Вчера на моих глазах молодой прапорщик за хамское, по его мнению, замечание ударил тростью по лицу седого учителя. Тот упал. Все молчали, боялись. Это не армия спасения России, это сброд, одетый в погоны» (Запись в дневнике учителя).
Лошадь забрали, не заплатив. Вечером к нему зашла соседка, Матрёна, с заплаканными глазами. —Василий Петрович, беда... Корову мою, последнюю кормилицу, забирают! «На нужды армии», говорят. Пятеро детей... Куда я без неё?
Она говорила, а он думал о словах местного священника, с которым они тайно беседовали накануне, и который в отчаянии признался: «Ко мне пришла вдова, у неё забирают единственную корову. Она плачет, спрашивает: "Батюшка, как же так? Они же за веру православную воюют? Это что, христианское дело — вдову с детьми разорять?". И что я могу ей ответить? Молчу. Сам вижу, что дело безнадежное. Не на Христовой заповеди, а на нагайке строят они свою "Россию"» (Из письма священника из пригорода Омска).
На следующее утро на станции, где Василий Петрович пытался узнать о судьбе своего брата-железнодорожника, он стал свидетелем сцены, довершившей его отчаяние. К перрону подошел эшелон с чехами. Солдаты в чужих мундирах весело торговали пачками махры и тушёнкой, выгруженной из вагонов. А неподалёку стоял санитарный поезд с ранеными, который не мог двинуться с места неделями.
Старый машинист, друг Василия Петровича, мрачно сплюнул и процитировал слова железнодорожного рабочего со станции Мариинск: «Чехи захватили все паровозы и вагоны. Везут на восток награбленное добро, а наши раненые и беженцы месяцами ждут возможности уехать. За пачку махры у них можно купить всё, что угодно. Они — настоящие хозяева здесь, а не Колчак».
В воздухе витал запах разложения и безнадёжности. Вернувшись домой, Василий Петрович нашёл на столе записку. Её передали из волости: карательный отряд майора Р. прошёл через соседнее село Таловка. Он вспомнил показания крестьянки из села Таловка, которые тайком записал со слов беженки: «Приехали белые, сказали: "Вы все партизаны, будете отвечать". Мужчин загнали в амбар... Потом вывели и на наших глазах пороли шомполами. Моего старика забили до смерти... После этого мой старший сын сказал: "Мама, прощай, я к своим пошел" — и ушел в тайгу».
Это была не война с большевиками. Это была война с собственным народом. Он взял свой дневник и добавил новую запись, цитируя рапорт исправника (начальника полиции) из Барнаула, попавший к нему в руки: «Настроение населения крайне возбужденное. Виною тому постоянные реквизиции, проводимые не по закону, а по произволу воинских частей. Забирают лошадей, подводы, фураж, не выдавая никаких расписок. При попытке пожаловаться крестьян избивают. В уезде растут банды, и пополняются они именно за счет обобранных и озлобленных мужиков».
Вечером, разбирая бумаги, он наткнулся на копию письма офицера-фронтовика с Пермского фронта, перехваченного цензурой. Там были слова, точно описывавшие всю трагедию: «Ты пишешь о пьянках и кутежах в тылу... А мы здесь воюем в полуобмороженном состоянии, без пополнения и снарядов. Мужик нас ненавидит, и он прав. Позади нас идут каратели и тыловые крысы, которые грабят и насильничают, сводя на нет все наши фронтовые успехи. Иногда кажется, что мы уже проиграли, и проиграли не на фронте, а там, в глубоком тылу, где наши же "союзники" готовят нам могилу».
Он вспомнил и цитату из отчета члена подпольной организации о карательной экспедиции в селе Черный Дол, которую ему тайком дали прочесть: «Офицерская команда собрала всех мужчин, выстроила и без всякого разбора каждого десятого расстреляла на глазах у всех. Дома поджигались, скот и имущество разграблялись. После такого "восстановления порядка" все уцелевшие мужики ушли в лес к партизанам».
В тот вечер к нему тихо вошёл молодой человек в поношенной шинели. Это был сын Матрёны, Семён. —Василий Петрович, я ухожу. К партизанам. Здесь оставаться — значит сдохнуть, как пёс, или стать таким же, как они. — Он посмотрел на учителя прямым, горящим взглядом. — Вы же умный человек, вы всё понимаете. От них ведь вот что слышишь: «Пришли белые, отобрали последних лошадей, забрали хлеб, выпороли старосту за то, что не смог собрать для них продовольствие. Какая уж тут "святая Русь"? От красных мы такого не видели» (Воспоминания крестьянина из Томской губернии).
Учитель понимал. Он понимал, что читал в отчётах иностранцев. Вспомнил слова английского генерала Альфреда Нокса, начальника британской военной миссии при Колчаке: «Наши союзники [белые] ведут себя в Сибири как завоеватели. Расстрелы без суда, порки, конфискации — обычное дело. Мы рискуем потерять последние симпатии населения... Наше дело здесь обречено, если не прекратить этот произвол». И ещё более жёсткие слова американского журналиста Леонарда Шапиро из его отчета: «Я видел, как офицеры-анненковцы на перроне станции заставляли крестьян разуваться и отдавать им сапоги. За отказ — удар нагайкой по лицу. Эти люди не воюют с большевизмом, они воюют с собственным народом. Местные жители смотрят на них с такой ненавистью, что, кажется, воздух становится от этого густым».
Василий Петрович молча кивнул. Он не стал читать нотаций. Вместо этого он протянул Семёну свой дневник. —Бери. Возможно, это кому-то пригодится. Чтобы знали, не почему они победили, а почему мы — проиграли.
Он вышел на крыльцо и смотрел, как тёмная фигура юноши растворяется в осенней мгле. Оттуда, с запада, доносился приглушённый гул канонады. Подходили красные. Город был полон странным спокойствием. Не страхом, а ожиданием избавления от кошмара.
Василий Петрович посмотрел на тёмное, низкое небо. Приговор был вынесен. Не советской властью, не комиссарами. Он был вынесен вдовой, у которой отняли корову; крестьянином, выпоротым шомполами; железнодорожником, ограбленным «союзниками»; офицером-фронтовиком, писавшим: «Мужик нас ненавидит, и он прав». Вынесен каждым, кто видел, как «каждый проходящий эшелон с войсками — это нашествие саранчи», кто слышал, как «пьяные офицеры чувствуют себя хозяевами жизни».
Это был народный приговор, составленный из сотен голосов, зафиксированных в дневниках, письмах, рапортах и воспоминаниях. И он был окончательным и обжалованию не подлежал.
В хаосе Гражданской войны, под лозунгом спасения «Единой и Неделимой России», разворачивалась другая, горькая драма. Белое движение, позиционировавшее себя как национальная патриотическая сила, на деле всё чаще оказывалось на побегушках у иностранных держав, постепенно превращаясь в марионеток в их геополитической игре.
Юг России: «Союзническая» удавка генерала Деникина
Генерал Антон Деникин, командующий Вооруженными Силами Юга России (ВСЮР), искренне верил в помощь «союзников» по Антанте. Но эта помощь с первых дней надела на его армию крепкий поводок. Сами британцы не скрывали, что видят в белых прежде всего инструмент. Официально это звучало так, как писал в своем меморандуме сам Деникин в ноябре 1918 года:
«Вся русская армия на Юге России снабжается снаряжением и предметами военного довольствия от союзников».
Но за этими дипломатическими формулировками скрывалась унизительная реальность. Генерал Лукомский, один из ближайших сподвижников Деникина, признавал беспомощность своего командования:
«Мы были в полной власти союзников в отношении снабжения, и без их помощи не могли бы не только вести наступление, но и просуществовать и месяца».
Армия, не способная существовать без иностранных патронов и сапог, не может быть полностью суверенной в своих решениях. Британские советники при штабах, требования отчётов за каждый потраченный патрон — вот цена «бескорыстной» помощи. Деникин пытался лавировать, но удавка зависимости затягивалась всё туже.
Восток России: Адмирал под иностранным контролем
На Востоке ситуация была ещё откровеннее. Адмирал Александр Колчак, провозглашённый «Верховным Правителем России», был официально признан правительствами Антанты. Но это признание было не актом уважения, а ярлыком, дававшим право на управление марионеткой. В мае 1919 года США, Великобритания, Франция и Япония направили Колчаку ноту, в которой заявили о готовности предоставить ему поддержку. Это была не просьба, а директива.
Фактическим куратором и надсмотрщиком Колчака стал французский генерал Морис Жанен. Его слова, приведённые в донесениях, не оставляют сомнений, кто был настоящим хозяином положения в Сибири:
«Я заявил Колчаку, что снабжение его армии полностью зависит от нас... Мы можем потребовать от него любых уступок в обмен на нашу помощь».
Колчак, «Верховный Правитель», был поставлен в положение просителя, чья власть целиком зависела от благосклонности иностранных офицеров. Его армию снабжали через Владивосток, который контролировали японские и американские войска, а жизненно важную Транссибирскую магистраль держали в своих руках чехословаки, чьи интересы уже давно не имели ничего общего с возрождением России.
Север России: Русские войска под британским командованием
На Севере марионеточная сущность белой власти проявилась с поразительной наглядностью. Генерал Евгений Миллер, возглавлявший правительство Северной области, своим же приказом от 1 августа 1918 года полностью передал свои войска в распоряжение иностранцев:
«Все русские войска, находящиеся в районе Мурманска и Архангельска, поступают в полное распоряжение британского главнокомандующего генерала Пуль и обязуются беспрекословно выполнять все его оперативные указания».
О каком русском патриотизме могла идти речь, когда русский генерал приказывал своим солдатам «беспрекословно» подчиняться английскому командующему? Участник тех событий Б. Соколов с горечью констатировал:
«На Севере мы чувствовали себя не хозяевами, а наемными войсками при британской армии. Все решали английские офицеры».
Это был уже не союз, а откровенная военная оккупация, где белые генералы играли роль местной администрации при колониальной власти.
Дальний Восток: Японская марионетка Семёнов
Наиболее циничным примером стал атамана Григорий Семёнов на Дальнем Востоке. Он даже не пытался прикрываться риторикой о национальном спасении. Его отряды напрямую содержались и управлялись Японской императорской армией. На Токийском процессе в 1946 году японский генерал Т. Оой дал прямые показания:
«Семенов действовал как агент Японской императорской армии... Я лично передал ему 15 миллионов иен».
Американский генерал Уильям Грейвс, наблюдая за зверствами семёновцев, с которым ему предписывалось формально сотрудничать, отправлял отчаянные телеграммы:
«Действия Семенова, финансируемого японцами, представляют собой не войну против большевиков, а жестокую бойню невинных гражданских людей. Каждая сторона здесь заявляет, что она 'за Россию', но обе находятся на содержании у иностранных держав».
Это был приговор не только Семёнову, но и всей системе «союзнического» сотрудничества. Белые армии, призванные бороться за Россию, на деле стали наёмными формированиями, чьими руками иностранные государства пытались расчленить и подчинить себе ослабленную страну.
Итог этой трагедии предопределён. Движение, которое в массовом сознании всё больше ассоциировалось с иностранными хозяевами, не могло победить в гражданской войне. Патриотический лозунг большевиков о защите России от «интервентов и их прихвостней» оказался куда более убедительным для измученного народа, чем заёмные погоны и патроны белых генералов-марионеток.
Реки крови и тела видны на снимках из космоса после падения Эль-Фашера в Судане, который заняла повстанческая группировка «Силы быстрого реагирования» (СБР), материал из The Sun перевел aif.ru.
По данным анализа, проведённого Йельским университетом, более 2000 мирных жителей были убиты, когда бойцы СБР захватили город в ходе одного из самых кровопролитных эпизодов двухлетней гражданской войны в стране.
«"Силы быстрого реагирования" совершили чудовищные преступления против невинных гражданских лиц, большинство жертв – женщины, дети и пожилые люди», – заявили в местном ополчении, которое сражается вместе с армией.
Напомним, с апреля 2023 года в Судане идут ожесточенные бои между СБР под командованием Мухаммеда Хамдана Дагло и регулярной армией.
28 октября 2025 года ВС Судана объявили об отступлении из города Эль-Фашер – ключевого логистического узла, бои за который продолжались почти полтора года.
Как известно, широкую известность народному артисту Советского Союза Юрию Мефодьевичу Соломину принесла роль чекиста Павла Андреевича Кольцова, внедрённого в годы гражданской войны в белую армию. Фильм назывался «Адъютант его превосходительства». Для многих наших граждан кинокартина оказалась настоящим открытием: ведь до её появления наш кинематограф не решался именно таким образом показывать гражданскую войну – всю её трагичную многообразность, где правда была не только на стороне красных.
Всё здесь было в новинку. Белых показали вполне нормальными, отнюдь не карикатурными людьми. Достоверно передана и историческая обстановка лета 1919 года на Украине…
«Может, они и красные… а может, и белые»
Красные в этот момент с трудом удерживали центральную часть украинских земель вокруг Киева. С юго-запада на них напирали отряды украинских националистов-петлюровцев, с востока вели наступление войска Добровольческой армии белого генерала Деникина.
А между ними носились банды всевозможных авантюристов – всякого рода батьки Махно, Ангел, Тютюник, Козолуп, атаманша Маруся, которые убивали и грабили всех подряд. Помните лозунг, который висел на тачанке киношного батьки Ангела, в замечательном исполнении актёра Анатолия Папанова? «Бей белых – пока не покраснеют, бей красных – пока не побелеют!». Или циничное признание батьки, сказанное пленным белым офицерам и красным командирам: «Пока вы там лупите друг дружку по большими дорогам, у нас здесь своя власть – мужицкая». В общем, перед нами реальная Украина образца 1919 года, где царила самая настоящая кровавая анархия…
Главным героем фильма является красный разведчик, капитан Павел Кольцов, сумевший проникнуть в штаб командующего Добровольческой армии генерала Владимира Зеноновича Ковалевского и даже стать адъютантом командующего. Кольцов ведёт активную разведывательно-диверсионную работу. Располагая широкой агентурной сетью, он вовремя предупреждает красное командование о предстоящих операциях противника, ведёт хитроумные комбинации с белой контрразведкой, рискуя жизнью, вытаскивает из тюрьмы подпольщиков-большевиков.
В конце концов, Кольцов, проявляя личный героизм, пускает под откос эшелон с английскими танками, которые должны помочь белым занять Москву. Капитана разоблачают, и белогвардейский трибунал приговаривает его к расстрелу…
Актёр Юрий Соломин, игравший роль Кольцова, стал чрезвычайно популярным. После этого сериала Соломину стали приходить сотни писем, на многих из них стоял адрес: «Москва, Павлу Андреевичу Кольцову». Очень многие интересовались: а был ли реальный прототип у героя фильма? И в одном из своих интервью Соломин назвал этого человека – Павел Васильевич Макаров, чья биография могла дать фору любым киношным фантазиям. В ней в очень полной мере отобразились все коллизии трагического для нашей страны XX века…
Павел Макаров родился в 1897 году в городе Скопине Рязанской губернии, в семье кондуктора товарных поездов. После смерти отца семья перебралась в Крым, где Павел начал учиться в реальном училище. Когда в 1914 году вспыхнула Первая мировая война, Макаров добровольно ушёл в армию. В звании прапорщика (а это в царской армии был первый офицерский чин) он участвовал в боях на Румынском фронте…
После революции Макаров стал убеждённым большевиком. Весной 1918 года Крымский военно-революционный комитет поручил ему создание отрядов Красной гвардии. Но во время поездки по причерноморским хуторам и посёлкам Макаров был задержан разъездом белого отряда полковника Дроздовского, пробивавшегося на Дон для соединения с Деникиным. Бывший прапорщик не растерялся и на вопрос белого офицера, кто он такой, не моргнув глазом ответил:
«Штабс-капитан Макаров. 134‑й Феодосийский полк. Командир полка полковник Шевардин».
Макаров назвал свою воинскую часть, в которой служил на Румынском фронте, вот только повысил себя в звании сразу на три пункта. Дроздовцы, у которых не было никакой возможности для любых тщательных проверок, поверили Макарову и зачислили его в свой отряд. Так Павел Васильевич и оказался у белых – чисто случайно, без каких-то специальных директив красного командования…
Штабс-капитан Павел Макаров (справа) с генералом Май-Маевским в Корниловском полку
На полном генеральском доверии
Поразмыслив, Макаров решил, что может принести больше пользы своим именно в рядах белой армии. Поэтому он не просто остался у дроздовцев, но и стал искать возможность перехода на штабную работу. В конце 1918 года ему повезло – командовать дроздовцами белый главком Антон Иванович Деникин назначил генерал-лейтенанта Владимира Зеноновича Май-Маевского. Но у того по разным причинам отношения с дроздовцами как-то не заладились. Поэтому на новой должности генерал чувствовал себя не очень уютно.
Макаров тут же пришёл к нему «на помощь», заверив Владимира Зеноновича в своей полной лояльности. Штабс-капитан докладывал своему начальнику о разговорах, которые ходили в офицерской среде, и этим сильно расположил к себе Май-Маевского, назначившего Макарова своим адъютантом. Эту должность Макаров сохранил и тогда, когда Май-Маевский пошёл на повышение, став командующим Добровольческой армии, лучшей армии деникинского войска…
Впрочем, Макаров пользовался доверием у генерала не только по причине «доносительства». Генерал, в отличие от вальяжного и проницательного киношного Ковалевского, блестяще сыгранного актёром Вячеславом Стржельчиком, был, что называется, «тихушником». То есть хроническим алкоголиком, любившим крепко выпить в одиночестве. Шустрый адъютант всегда «вовремя» подливал своему начальнику, организовывал ему опохмелки, а если надо – то и сговорчивых дамочек… Так, они вместе даже крутили роман с дочерями известного харьковского купца Жмудского: генерал со старшей купеческой дочкой, а адъютант – с младшей.
Словом, доверие к Макарову со стороны Май-Маевского было полнейшее. Поэтому штабс-капитан очень ловко манипулировал окружением генерала, везде расставляя своих людей. Так, ему удалось пристроить на должность генеральского ординарца своего родного брата Владимира, бывшего одновременно одним из руководителей Севастопольского большевистского подполья.
Через руки братьев проходило множество ценнейших военных сведений. Но, в отличие от соломинского Кольцова, переправить их через линию фронта к своим они никак не могли – связей с Москвой у них не было. Тогда они занялись тем, что именуется вредительством…
Пользуясь вечным похмельным состоянием Май-Маевского, Павел доводил до него только те армейские сводки, которые уже устаревали. В итоге подразделения добровольцев получали генеральские приказы, которые мало соответствовали реальной боевой обстановке. Параллельно штабс-капитан умело стравливал между собой командиров отдельных белых корпусов, играя на их взаимной неприязни.
К примеру, во время похода на Москву осенью 1919 года Макаров довёл до генерала Юзефовича нелицеприятные слова, высказанные в его адрес другим генералом – Кутеповым. И когда в критический момент наступления красные ударили во фланг кутеповским дивизиям, корпус Юзефовича не двинулся с места, чтобы прийти кутеповцам на помощь. Это во многом и предопределило конечное поражение деникинских войск…
Конечно, белая контрразведка чувствовала что-то неладное, и её начальник полковник Щукин уже давно подозревал в тёмной игре именно Макарова. Но доказательств не было. Они появились лишь тогда, когда в январе 1920 года белым удалось разгромить Севастопольское подполье. В ходе допросов кто-то из арестованных и назвал имена братьев Макаровых…
Их арестовали. Владимира скоро расстреляли, а вот Павлу удалось бежать, подняв восстание заключённых Севастопольской тюрьмы. В крымских горах бывший адъютант сформировал небольшой партизанский отряд, который воевал в белом тылу до самого окончания гражданской войны.
Что касается бывшего покровителя Макарова генерала Май-Маевского, то после всех этих событий он был вынужден уйти в отставку. 12 ноября 1920 года, в разгар белой эвакуации из Крыма, генерал скоропостижно скончался. Что с ним случилось, так и осталось загадкой. По версии Деникина, Май-Маевский «умер от разрыва сердца в тот момент, когда последние корабли с остатками Белой армии покидали Севастопольский рейд». По другим сведениям, генерал покончил с собой, не в силах принять поражение белого дела…
Не тот это человек?
После занятия Крыма Красной армией Макаров стал сотрудником ВЧК, возглавив отряд специального назначения, боровшегося с бандитизмом. Затем служил в крымской милиции. А в 1929 году он опубликовал воспоминания под названием «Адъютант генерала Май-Маевского», ставшие самым настоящим бестселлером того времени. Однако эта книжка в конце концов принесла автору крупные неприятности.
Дело в том, что в конце 20‑х годов возникла целая плеяда подозрительных лиц, которые, пользуясь неразберихой революционного времени, приписывали себе несуществующие подвиги и заслуги времён гражданской войны. ЦК ВКП(б) даже создал специальную комиссию, которая очень придирчиво изучала деяния участников революции. Заинтересовалась комиссия и книжкой Макарова – тем более подтвердить мемуары было сложно: практически все товарищи бывшего белого адъютанта по крымскому подполью погибли. В конце концов комиссия пришла к выводу, что Макаров лжёт, что он служил белым верой и правдой и что к красным он ушёл тогда, когда поражение белогвардейцев стало неизбежным…
Его уволили из органов, вычистили из партии, лишили персональной пенсии как красного партизана, а в 1937 году арестовали. Спасли разведчика бывшие партизаны, которые не побоялись пройти по всем инстанциям, вплоть до Москвы. В 1939 году Макарова полностью оправдали и вернули ему отобранные льготы и награды. Но по-настоящему его реабилитировала Великая Отечественная война. В её годы Макаров возглавил партизанское соединение, которое наносило сильные удары по врагу в крымских горах. Тогда Павел Васильевич потерял самых близких людей – мать убили фашистские каратели, а сын погиб на фронте.
После войны старый партизан пережил вторую волну славы. Вышла новая его книжка – уже о разведчиках Великой Отечественной. Власти вспомнили и о подвигах времён гражданской войны. Крымские коммунисты даже ходатайствовали о присвоении Макарову звания Героя Советского Союза…
Но вот в середине 60‑х годов начали снимать фильм «Адъютант его превосходительства», который вызвал недовольство Макарова. Оказывается, авторы сценария – Игорь Болгарин и Георгий Северский, не посоветовавшись с Макаровым, взяли за основу его мемуары и выдали их чуть ли не за своё самостоятельное произведение, хотя в сценарий вошли целые куски «Адъютанта Май-Маевского». Мало того, вместо извинений они, как пишет один крымский историк, «пошли дальше и стали очернять Макарова в разговорах с кинематографистами и литераторами. А когда Юрий Соломин упомянул о Павле Васильевиче как о прототипе, ему позвонил Северский и посоветовал больше этого не делать, поскольку Макаров – не тот человек, о котором следует упоминать в фильме. Некоторые писатели вступились за оскорблённого Макарова… Но авторы сценария были категорически против, не желая уступать ни части авторства прототипу, давшему основание для столь захватывающего сюжета. И оказалось, неспроста. После выхода фильма на экраны страны его авторы были удостоены звания лауреатов Государственной премии».
Понятно, что сам Макаров от этой премии ничего не получил. Впрочем, до её распределения он, собственно, и не дожил. В самый разгар борьбы со своими литературными врагами 16 декабря 1970 года Павел Андреевич умер. А у сценаристов-плагиаторов, видимо, нашлись очень мощные и влиятельные покровители на вершинах власти, которые даже после смерти разведчика постарались сделать всё, чтобы страна ещё многие годы не знала о подлинной судьбе легендарного адъютанта.
Ну что ж, Бог им судья…
Новороссийск и английские танки, которые так и не сделали погоды на фронте
Общее количество танков, поставленных частям Вооруженных сил на юге России, по документам Новороссийской военной базы, составляло 73 машины.
Шесть танков были оставлены на волнорезе и даже не покинули территорию Новороссийского порта из-за отсутствия нужных железнодорожных платформ. Начавшийся вскоре сильный шторм смыл танки в море. Впрочем, их скоро подняли, но они простояли без ремонта вплоть до взятия Новороссийска красными 27 марта 1920 года. Всего же в руки РККА при взятии города попало 18 машин. Большинство остальных танков были отбиты красными непосредственно на фронте в ходе предыдущих боев.
Показанные в фильме горы под Новороссийском - вполне узнаваемы. Сегодня по ним пролегают туристические маршруты. Кто еще не был там - посмотрите фотогалерею - https://www.litprichal.ru/work/520839/, возможно у вас появится желание пройти лично по этим горным тропам и попробовать представить эпоху Гражданской войны 1918-1920 годов.
Поздней осенью 1920 года, когда сопротивление Добровольческой армии юга России было сломлено, десятки тысяч человек сели на 132 корабля Черноморского флота и отплыли из Севастополя, Керчи, Феодосии и Ялты. Командующим был вице-адмирал Михаил Александрович Кедров. Флагманом эскадры стал линкор «Георгий Победоносец». По некоторым данным, корабли взяли на борт до 140 тыс. человек.
Однако, в отличие от бежавших из Новороссийска, в жизни этих людей было больше определённости. Дело в том, что Тунис в те годы находился под протекторатом Франции, поэтому эвакуация была заранее спланирована и согласована с французским правительством. Перед тем как эскадра покинула крымские порты, главнокомандующий Пётр Врангель издал приказ, в котором содержались такие жизнеутверждающие слова: «Славный Черноморский флот! После трёхлетней доблестной борьбы русская армия и флот вынуждены оставить родную землю.. Флот уходит в Бизерту — северное побережье Африки… Русские солдаты и моряки, боровшиеся вместе за счастье Родины, временно разлучены. Провожая вас, орлы русского флота, шлю вам мой сердечный привет. Твёрдо верю, что красный туман, застлавший нашу Родину, рассеется, и Господь сподобит нас послужить ещё матушке-России…».
В порту Бизерты от имени правительства Франции прибывших поприветствовал генерал Анри Филипп Петен. Местные жители отнеслись скептически к такому наплыву беженцев из далёкой северной страны. Об этом свидетельствуют сообщения прессы. Так, газета «Французский Тунис» в конце 1920 года писала: «С какой наивностью [французское] правительство выбросило миллиарды франков, снабжая [русских] генералов и их так называемые контрреволюционные войска всем необходимым, а эти генералы и эти войска фактически нигде не устояли против красных армий».
Первое время флот был реальной опорой для эмигрантов в медицинском, образовательном и духовном плане. На «Георгии Победоносце» была церковь. Здесь же организовали школу, в которой учились около 60 детей, и Морской корпус. За время существования в корпусе было 5 выпусков. Учащиеся и выпускники вели техническое обслуживание кораблей эскадры. Преподавателями становились в основном морские офицеры, имевшие достаточно высокий уровень образования. Было на эскадре и своё периодическое издание «Морской сборник», печатавшийся в типографии, которой также располагали моряки. Что касается медицины, то, как и в Египте, услуги русских врачей были востребованы не только среди самих эмигрантов, но и среди местных жителей. Медики работали в военном лазарете в Карубе и в организованном силами Красного креста госпитале в лагере Руми.
Постепенно коллектив флота размывался: люди уходили вглубь страны. Всеславянский календарь, изданный в Праге в 1926 году, говорил о нескольких десятках русских населённых пунктов в Тунисе. Здесь переселенцы обзаводились подсобным хозяйством: занимались по большей части птицеводством. Житель одного из таких местечек оставил идиллическое описание окрестностей: «Под откосом горы… русский говор, русская песня. Там деревня «Сфаятская». С десяток белых избушек «мазанок» с черепичной крышей.
По дворам бродят жирные гуси, утки плещутся у корыта, пёстрые куры водят жёлтых цыплят, золотые петухи с красной бородкою выкрикивают часы по солнцу». Трудно сказать, чем это объясняется, но русские также очень быстро заняли нишу землемерия и топографии, работая на французских фермеров. Немногим образованным и энергичным русским эмигрантам удалось переехать во Францию, Бельгию и Чехословакию.
В конце 1924 года Франция признала СССР, и советские власти потребовали вернуть эскадру на родину. Была создана Комиссия по подготовке к возвращению судов на Чёрное море. Вскоре в Бизерту прибыла группа советских специалистов во главе с известным кораблестроителем А. Н. Крыловым и военно-морским атташе СССР в Великобритании Е. А. Беренсом (родным братом М. А. Беренса, командующего русской эскадрой в Бизерте с 1921 года).
После проведения инспекции и учёта был составлен список судов, которые должны были вернуться в СССР. Но из-за поднявшегося международного скандала Франция не выполнила договорённости по флоту в полном объёме: некоторые корабли, в том числе «Георгий Победоносец», так и остались гнить в порту Бизерты.
За 10 лет почти вся эскадра была распродана на металлолом. Последним проданным судном русской эскадры стал дредноут «Генерал Алексеев», орудия которого, к слову, ещё успели послужить на береговых укреплениях Франции во Второй мировой войне. После спуска Андреевского флага с эскадры судьбы русских бизертцев складывались по-разному.
Так, мичман Иван Дмитриевич Богданов, будучи водителем в Париже, старался сохранять верность русскому флоту, возглавив Объединение гардемарин, кадетов и охотников флота. Вице-адмирал Михаил Александрович Кедров был начальником Военно-морского союза и преподавал в Высшем техническом институте в Париже. Адмирал Алексей Михайлович Герасимов остался в Тунисе и выступил с инициативой по сооружению памятника Русской эскадре в Бизерте.
Долгие годы старейшиной русской общины в Тунисе была Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн — женщина с уникальной судьбой. Приехав в Бизерту в 8-летнем возрасте, она всю свою жизнь посвятила сохранению памяти о Русской эскадре и её моряках. 70 лет Ширинская-Манштейн прожила с Нансеновским паспортом, и лишь в 1997 году президент России пожаловал ей гражданство. «Я ждала русского гражданства. Советское не хотела. Потом ждала, когда паспорт будет с двуглавым орлом — посольство предлагало с гербом интернационала, я дождалась с орлом. Такая я упрямая старуха», — говорила она. В 2009 году на 98-м году жизни Анастасия Александровна Ширинская скончалась.
Сегодня о русской эмиграции напоминает церковь, построенная в 1937—1938 годах в Бизерте в память о Русской эскадре, которая и по сей день на месте. Есть интересное свидетельство туристов, что на улицах Бизерты они встретили солдат, поющих русскую песню. Выяснилось, что когда-то этим отрядом командовал бывший царский офицер, он-то и научил их строевой песне. Кроме того, сохранилось христианское кладбище с более чем 400 захоронениями наших соотечественников. И хотя кресты на многих могилах покосились, память о той частичке русской нации жива.
