Плач Ярославы

Андрей Андреевич Юрченко

Наконец-то у Ярославы появилось время заняться комнатными растениями, точнее их разведением. Раньше времени не было. Раньше у Ярославы был муж. Настоящий, крепкий такой, с плечом, с руками из того места и совершенно без вредных привычек. Сверху всего этого изобилия он её ещё и любил. И жила она с ним не просто как амброзия полевая абы как, а жила законно. Всё было у неё как у людей - свадьба, путёвка в Ялту с медовым месяцем. Даже по гороскопу она со своим Игорем совпадала подходяще. Игорек был Телец, а она Дева или Козерог, точно не помню. Жили они душа в душу цельный год, нет, конечно, был некий диссонанс, но не такой прям архи-мощный, пустяковый был диссонансишко. Ну образование у неё было высшее, буквы там какие-то в ряд – то ли МГУ то ли МГИМО. Игорю это неважно было, он её без этих букв любил. Он вообще сам был с Рязани, военным десантником, а она была девчонка белокурая, славянка тоже, москвичка. Злые языки шептали, что Игорёк её обольстил из-за квартиры на «патриках» и из-за богатых родителей, но она знала, что это совсем не так. Игорёк сто раз звал её к себе в Рязань, но она от таких мыслей делалась сама не своя. Игорю вообще было всё равно на чем ездить, где жить и что надевать на своё военное тело. Он вообще себя в свете чувствовал скованно, не любил он бывать в этом свете, любил он природу, пикники на природе, рыбалку, в общем всё больше на воздусях куражиться.
А в театр он ходить отказывался, наотрез. Лишь однажды он ходил со Славкой в модный Московский театр на постановку моднейшего мастера. Сидел он, смотрел молча, хоть и с досадой в сердце, но когда театралы перегнули палку, он не сдержался. Там в спектакле, значит, гениальный мастер режиссуры показывал обществу сложную мысль, для которой актёрам необходимо было сверкать перед зрителем дряблыми мужскими пятыми точками. Эту тонкую мысль Игорь не понял, а принял это всё за содомию и оскорбление личное. Он как десантник одним прыжком вскочил на сцену и начал бить служителей Мельпомены. Актёры визжали и разлетались в стороны. Картина была великолепна как историческое событие, где некий Самсон крошил филистимлян. Зал бушевал, в восторге считая это гениальной режиссёрской находкой. Режиссёр в полнейшем изнеможении звонил в полицию, находясь при этом во власти сильнейшей панической атаки, бить его не надо было уже, его надо было спасать. А Игорь рычал как лев и истязал содомитов своими православными кулачищами. Полиция поспела вовремя, режиссёр постановки был ещё жив - лежал на полу и дышал. В этом изнеможении он нёс колоссальные репутационные потери, организм слабый подвёл его в минуты испуга. Он лежал и думал, что вот значит он, этот тоннель с белым светом в конце, про который все умирающие рассказывают. От страха смерти режиссёр обмяк и не удержал всё в себе, он лежал и намокал. Бывает.
В общем театр Игорю не понравился, Славка плакала, зато Славкин папа, то есть Игоря тесть, ржал долго и до слёз, когда забирал молодых с отдела полиции. Он был властью и силу имел, и могущество неоспоримое, и мог в столице многое. Он обнимал Игоря и смеялся, вытирал слезы и говорил:
- Спасибо, родной… тебя бы министром культуры сделать, а, Игорь? Пойдёшь министром культуры? Их давно пора вразумить.
Что касается режиссёра то он покинул нашу родину, когда понял, что за покровители у садиста, избивающего богему. И уже оттуда, с далека, через интернет, ругался на всех и вся и его голожопая братия сильно его поддерживала, но анонимно, пугаясь за свои голые жопы. Вот такой был Игорёк. Простой рязанский парень. Но не об этом, собственно, рассказ.
Были у Ярославы всяческие подруги, живущие внутри садового кольца. И вот эти самые подруги, гарпии проклятые, Игорька возненавидели за его мужланство. Они говорили Ярославе тысячи слов об Игоре, иностранных слов, и то, что он маргинал и даже люмпен, и что он абьюзер и тиран. Говорили о его темноте непроходимой и совершенно пролетарской душонке, чуждой в их изысканных кругах. Говорили они о том, что его после выходки в театре надо привязывать на цепь и лечить током, раз он искусство понимать отказывается такое тонкое. Подумаешь, актёры голые …. это ж была показана таинственная мысль, а он, мужлан, устроил шабаш. В общем, все на Славку напирали и особенно Славкина лучшая подруга, рыженькая такая, Кира. Выучилась эта самая Кира на психолога и всем девчатам помогла разобраться в себе. Все девочки все давно проработали свои проблемы и родовые, и семейные, прокачали деловые качества, стали сильными и независимыми, и выбирали, в общем, свободные отношения без абьюзеров и газлайтеров, и прочих людей, судя по всему, нехороших. Существовала эта вся сверх развитая кодла в основном либо в статусе развод, либо в свободных отношениях. Как бы в раньшие времена сказали наши прабабки, шл;ндры знатные были они, пробу ставить негде. Поэтому и одинокие были. Но это так недоразвитые прабабки сказали бы, по своей темноте. Ярослава отбилась от этого серпентария со своим дебильным Игорьком и была для них костью в горле. Тем более, что интересы ей Игорёк внушал другие, совершенно чуждые бомонду. Надо сказать, отец Ярославы любил Игоря и говорил Славке:
-Смотри, не испорть пацана!
Что касается Славкиной мамы, то она была полячкой, во-первых, а во-вторых, всегда занята своей жизнью собственной, в которой на работу времени-то не хватало, не говоря уже о детях. Кто такой зять она понимать отказывалась и говорила Славке:
-Если нравится тебе, то пускай будет.
Так бы всё и было, если бы не дикое желание подруг спасти Славку от роковой ошибки жизненной. Больше всего в этом плане металась и колбасилась подруга Кира, психологиня. Она с утра просыпалась и начинала звонить и писать всем подругам, наставляя их, какая и что должна Славке сказать про Игоря. А уже вечером проверяла их на предмет проделанной работы и делала контрольный итоговый звонок. Они даже создали группу в вацап без Ярославы, которую так и назвали «Комитет спасения», ну и конечно, возглавляла этот самый комитет все та же гадюка Кира.
Как мы с Вами, дорогие мои и любимые знаем, слово имеет-таки силу. Не зря сказано в писании «В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО». Не дело, не пустой звук и не взрыв, а именно слово, так как имеет оно силу.
Шло время, и под стальным натиском «комитета спасения» Ярослава стала раздражительной. Она начала замечать в Игоре все то, что ей указывали её верные подруги. Молодые начали ссориться, сначала немного, а потом всё больше и больше. Игорь совершенно не мог понять, что происходит, и пытался вернуть свою любимую прежнюю. Но чем больше он старался, тем больше было скандалов и ссор. Появились обиды и горечь. Обида переросла в недоверие, недоверие в злобу, ну и так далее. В один прекрасный день Игорь хлопнул дверью и ушёл, громко сказав:
-Да пошла ты к чёрту, дура набитая!
Подруги тут же кинулись ей помогать и в кратчайшие сроки притащили её в ЗАГС разводиться. И она, дура, в слезах и, надувая носом пузыри из соплей, развелась. Комитет спасения торжествовал. Работа была проведена титаническая, Ярослава была спасена, всё это отмечалось несколько дней в караоке и ночных клубах, пилось вино, звучали поздравления и пожелания встретить того самого, достойного, который, по правде говоря, существует только в воспалённом воображении недалёких тупиц.
Игорь, в свою очередь, собрал вещи и уехал в Рязань. Все улеглось, страсти утихли. Союз спасения переключился на другую несчастную, которую надо было спасти. Сие повествование могло бы закончиться скучно, но это было бы не справедливо.
Прошли считанные месяцы и Кира, совершенно инкогнито, не оповестив даже свой «союз спасения», отбыла из Москвы. Собралась и уехала, покинув группу в вацап, ту самую, где они всех спасали. Удалилась, значит. Все конечно изумились её поступку - сама создала, и сама же удалилась. Ну, бывает, решили они. Видимо мы, значит, всех уже спасли. Подумали так и тоже удалились. И занялись своими бабскими делами. А Кира решила совершить вояж, и просила её не беспокоить какое-то время, решительно не трогать. Сказала, что ей надо побыть в духовном единении, совершить духовные практики и тому подобное. Спасительная кодла с трепетом отнеслась к такой психологической аскезе и ей, сказали:
-Надо- значит надо! Звонить не будем, так уж и быть, только ты потом нам все расскажи.
Договорилась она с союзницами и покинула шумную столицу.
И вот первый город, который решила посетить Кира оказался Рязань. Наверное, там духовность была духовнее, мы не знаем. Заселилась она в тамошнюю гостиницу и решила осмотреть красивый городок, напитаться Рязанской энергией. Города она совсем не знала, и что именно лучше в себя впитать от Рязани в первую очередь понимала с трудом. И тут совершенно случайно и неожиданно она вдруг вспоминает, что в этой духовной долине у неё таки есть какой никакой знакомый человек. Кира была решительной девушкой и осознанной. Она тут же позвонила своему знакомому Игорю и рассказала, как она путешествует по России матушке и обогащается духовностью, и что в Рязани кроме Игоря она никогошеньки не знает. Игорь галантно согласился помочь ей в этом вопросе. Он, дурак, надеялся разузнать что-то про Ярославу.
Встретились они у гостиницы, Кира тут же в щечку поцеловала Игоря на правах старой знакомой, взяла его за ручку и рассказала все что знает о Ярославе. Что у неё много женихов, что скучать ей некогда, что девочка она ветренная и не такая осознанная как она, Кира. Игорь это всё слушал с горечью и сильной болью в глазах, потом он махнул рукой и сказал:
-Ну и к черту эту дуру!
В чем Кирюха его полностью поддержала. Гуляла она с Игорем и на второй день, и на третий, и на четвёртый, и на пятый, а потом совершенно инкогнито вернулась в Москву, собрала часть своих вещей и переехала к мужлану Игорю, потому как была беременна от него и вообще полюбила этого неотёсанного субъекта . Телефон она сменила, а с соц. сетей удалилась, наверное, боялась, что её могут спасти.
А Ярослава плачет в подушку и вспоминает дни проведённые с Игорем как лучшие дни её жизни, она ещё не знает, что её лучшая подруга живёт с ним и с двумя ребятишками в Рязани. Что будет, когда эта пена поднимется поверх бульона, мы с вами пока не знаем. Но мне кажется, что без крови тут не обойдётся. Возможно поэтому, Кира не спешит посещать столицу. Что я хочу сказать молодым - если Вы решились на любовь, держите её в тайне, как сокровище, подаренное небом. Если вы стали одним целым, то сторонитесь друзей и подруг хотя бы первые 10 лет, потому как «Союз спасения» не дремлет.

Никита Никишкин нервно постукивал пальцами по столу в редакции телеканала «Культура», взирая на дождливую московскую весну за окном. В тридцать пять лет он успел повидать немало: работал собкором в горячих точках, писал расследования о коррупции в высших эшелонах власти, но последние три года провел в тихой заводи культурного телевидения. И надо признать, что «Письма из провинции» — передача, безусловно, благородная, но для амбициозной натуры журналиста несколько... скучноватая.

— Никишкин, — прозвучал голос главного редактора Валентины Сергеевны из коридора. — В мой кабинет. И Бойко с собой прихвати.

Илья Бойко, оператор с восьмилетним стажем, человек основательный и рассудительный, отложил в сторону камеру, которую изучал после недавнего апгрейда.

— Что-то мне не нравится тон начальства, — проворчал он, поправляя воротник рубашки. — Обычно Валя более... дипломатичная.

— Значит, дело серьезное, — усмехнулся Никита. — А серьезные дела, Илюша, это как раз то, что нам нужно.

В кабинете главного редактора их ожидало задание, которое на первый взгляд показалось рядовым: отправиться в Жигаловский муниципальный округ Иркутской области, в деревню Грузновка, и взять интервью у последней постоянно проживающей там семьи.

— Понимаете, — Валентина Сергеевна разложила перед ними карты и документы, — официально там зарегистрировано десять человек, но фактически живут только двое. Семья Евдотьевых. Это прекрасный материал для нашего цикла — живые традиции, народная мудрость, сохранение культурного кода в условиях...

— ...умирающей деревни, — закончил Никита. — Понятно. Классическая тема. А что в ней особенного?

— Особенное в том, Никита Владимирович, что эта семья — настоящие хранители старой России. Евдокия Петровна Евдотьева, прожила всю жизнь в тех краях. Ее муж — бывший лесник, знает каждую тропинку в округе. Они пережили все — войну, голодные годы, развал Союза. И при этом сохранили... — она помолчала, подбирая слова, — аутентичность.

Илья покосился на Никиту. Оба понимали: командировка в сибирскую глушь — не самое привлекательное предложение. Особенно в мае, когда дороги после весенней распутицы превращаются в месиво.

— Сколько дней? — практично спросил Бойко.

— Три дня… ну четыре — максимум. Долетите до Иркутска на самолете, там возьмете в аренду машину.

— А бюджет? — Никита уже прикидывал возможности.

— Стандартный. Гонорары, суточные, аренда машины, бензин, гостиница. Плюс символические подарки для хозяев — это обязательно.

После того как они вышли из кабинета, Илья тяжело вздохнул:

— Знаешь, Никитос, иногда мне кажется, что мы работаем в музее. Приезжаем, снимаем последних представителей вымирающего мира, монтируем красивую передачу, а потом через несколько лет узнаем, что и эти люди... — он не договорил.

— Зато честно, — отозвался Никита. — По крайней мере, мы не врем телезрителям. Показываем реальную Россию, а не глянцевые картинки. Представь: последняя семья в деревне на самом краю света. Это же готовый сюжет для большого репортажа! Может, даже не для «Культуры», а для федерального канала.

— Ты опять за свое, — покачал головой Бойко. — Вечно тебе подавай сенсацию.

— А что? Разве плохо, если материал будет не просто качественным, а еще и резонансным?

На следующее утро они уже летели в Иркутск. Никита всю дорогу штудировал материалы о Жигаловском районе, делая пометки в блокноте. Илья же, практичный как всегда, проверял оборудование и составлял список того, что нужно купить в Иркутске перед поездкой.

— Слушай, — Никишкин поднял голову от карты, — а ты знал, что в этих краях полно заброшенных деревень? Вот здесь, например, — он показал точку на карте, — Поселок Молодежный. А раньше назывался Судоверфь имени Второй Пятилетки. А еще раньше — Голодный Мыс.

— И что?

— Понимаешь, какая там была история: сначала исправительная колония, потом пионерский лагерь, а теперь руины. Это же археология советской эпохи!

— Никита, мы едем снимать живых людей, а не мертвые руины, — терпеливо объяснил Илья. — У нас и так времени в обрез.

— Ладно, ладно. Просто подумал — вдруг по пути заедем, глянем...

В Иркутске их встретил представитель местного телевидения, помог с арендой машины — старенького, но надежного «Ленд Крузера» — и снабдил подробными инструкциями о том, как добираться до Жигалово.

— Главное, — наставлял их местный коллега, — не пытайтесь ехать напрямик по проселкам. Дорога одна, и та не ахти. После дождей может быть совсем беда.

— А сколько времени займет дорога? — спросил Илья.

— До райцентра часов пять-шесть, если без приключений. А от Жигалово до Грузновки еще пара часов по грунтовке. Так что закладывайте день на дорогу.

— Прекрасно, — потер руки Никита. — Значит, завтра с самого утра и стартуем.

Остаток дня они провели за покупкой подарков для хозяев: конфеты, фрукты, две бутылки водки местного производства. Отдельно положили в конвертик три тысячи рублей наличными — «на хозяйство семье Евдотьевых», как было написано в смете.

Вечером, сидя в гостиничном номере, Илья обрабатывал отснятые в городе материалы, а Никита изучал интернет в поисках информации о районе.

— Смотри, что нашел, — он повернул ноутбук к Бойко. — Статья в местной газете про Голодный Мыс. Оказывается, в конце сорок седьмого, туда семьсот зэков пригнали. Представляешь? Семьсот! Лагерь строгого режима — забор трехметровый, зоны жилая и промышленная. Они там баржи и карбазы строили.

— Что за карбазы?

— Это такие плавучие деревянные срубы, способные перевозить большие грузы. А потом... — Никишкин помолчал, будто собираясь с мыслями, — потом Сталин умер, зэков реабилитировали, и к середине пятидесятых там почти никого не осталось. Но самое дикое — знаешь что потом было? В шестьдесят пятом прямо на месте этих бараков, где заключенные мучились, открыли пионерлагерь! Для детишек из Жигаловского района. Вот так поворот судьбы, а? Сегодня ребенок спит на нарах, где вчера сидел политический... Это уже не просто археология советской эпохи — это чертова матрешка истории!

— Никита, — строго сказал Илья, — ты же обещал не отвлекаться.

— Я не отвлекаюсь! Просто интересуюсь историей места. Разве это плохо?

— Плохо, когда ты начинаешь фантазировать. Помнишь случай с тем монастырем в Псковской области?

Никита помнил. Тогда он так увлекся легендами о подземных ходах, что чуть не сорвал съемки, пытаясь найти несуществующий лаз.

— Да понял я, понял, — сдался он. — Завтра сосредоточимся на Евдотьевых.

Утром 22 мая, в половине восьмого, когда солнце уже вовсю светило, но воздух еще хранил ночную прохладу, наши путешественники покинули Иркутск. «Ленд Крузер», нагруженный оборудованием, подарками и личными вещами, послушно тронулся по направлению к трассе.

Первую часть пути вел Никита. Дорога и в самом деле оказалась приличной — асфальт хоть и с выбоинами, но в целом проезжий. По сторонам расстилалась сибирская красота: тайга, перемежающаяся полянами, величественная река Лена с прозрачной водой, сопки, укутанные легкой дымкой. Илья снимал пейзажи через боковое окно, иногда прося остановиться для более удачного кадра.

— Красиво ведь, — заметил Никита, любуясь видом. — Понятно, почему люди не хотят уезжать отсюда.

— Красиво-то красиво, — согласился Илья, — только жить тут непросто. Особенно зимой.

— Зато летом — благодать. Представь: тишина, чистый воздух, никакой суеты...

— И никакой работы, — практично добавил Бойко. — Кстати, если ты устал, то я готов тебя сменить.

Они остановились на небольшой поляне. Пока Илья устраивался за рулем, Никита размял ноги и еще раз изучил карту.

— До Жигалово еще километров сто, — сообщил он. — Думаю, к середине дня доберемся.

— А потом самое интересное начнется, — хмыкнул Илья, заводя мотор.

Действительно, после Жигалово — небольшого райцентра с типовой застройкой, магазинами и администрацией — дорога резко изменила характер. Асфальт кончился, началась грунтовка, и какая! После недавних дождей она превратилась в полосу препятствий: ямы, заполненные водой, размытые участки, торчащие корни деревьев.

— Господи, — простонал Никита, когда машину в очередной раз тряхнуло так, что камера чуть не свалилась с заднего сиденья. — И как люди тут ездят?

— Привыкли, — коротко ответил Илья, сосредоточенно маневрируя между ухабами.

Несколько раз им приходилось останавливаться: то чтобы вытащить машину из особо глубокой колеи, то чтобы расчистить дорогу от больших веток. Каждый раз Никита нервничал, глядя на часы.

— Может, не стоило соглашаться на эту поездку, — ворчал он, отмывая руки от грязи у реки.

— Поздновато ты об этом задумался, — с усмешкой заметил Илья.

К пяти вечера, когда солнце уже клонилось к горизонту, они наконец увидели впереди несколько домиков на берегу реки. Грузновка встретила их удивительной тишиной.

Сама деревенька оказалась еще меньше, чем представлялось по описанию: пара десятков домов, большая часть из которых явно нежилая, заросшие огороды. Но была в этом месте какая-то особенная, притягательная сибирская атмосфера.

Дом Евдотьевых нашли быстро — он был самый ухоженный, с аккуратным палисадником и свежевыкрашенными ставнями. На крыльце их уже ждала хозяйка — крепкая женщина в цветастом платке, с голубыми, как летнее небо, глазами.

— Евдокия Петровна? — Никита сделал шаг вперед. — Мы журналисты из Москвы с канала «Культура». Из программы «Письма из провинции». Вам звонили...

— Звонили, звонили, — кивнула баба Дуня. — Проходите, гости дорогие. Леня, иди сюда, гости из столицы приехали!

Из глубины дома появился хозяин — высокий, весь седой, в старой, но чистой рубашке. Рукопожатие у него оказалось крепкое, взгляд — оценивающий, но доброжелательный.

— Дорога небось измучила? — спросил он с легкой усмешкой. — По грязи-то ехали?

— Еще как, — признался Илья. — Думали, не доберемся.

— Да, к этому привыкать надо, — философски заметил Леонид Афанасьевич. — А мы так всю жизнь ездим.

В дом они вошли со всеми церемониями: разулись, повесили куртки, вручили подарки. Хозяйка все принимала с достоинством. Было видно, что она гостям рада.

— Ох, и давно ж к нам никто не заезжал, — говорила она, накрывая на стол. — Только летом дачники приезжают, да и то на несколько дней.

Дом оказался просторным и уютным: большая комната с печкой, красным углом с иконами, длинным столом и лавками. На стенах — старые фотографии, вышитые полотенца, охотничьи трофеи.

За столом с чаем, домашними пирогами и вареньем началась неспешная беседа. Никита включил диктофон, Илья приготовил камеру, но пока не доставал — хотелось сначала наладить контакт.

— Расскажите о себе, — попросил журналист. — Как долго живете в Грузновке?

— Да всю жизнь, — отозвалась Евдокия Петровна. — Родилась я тут, в соседнем доме, что теперь пустой стоит. В школу в Усть-Илгу ездила на лодке летом, зимой — на лыжах. А замуж вышла — так и осталась.

— А как познакомились? — поинтересовался Никита.

— На танцах в клубе, — усмехнулся Леонид Афанасьевич. — Она тогда красавица была, все парни за ней увивались. А я — лесником работал, молчаливый был...

— Он и сейчас молчаливый, — засмеялась жена. — Зато дело свое лесничье знает. Мы сорок три года вместе, пятерых детей вырастили.

— А дети где?

Лицо хозяйки слегка помрачнело:

— Разъехались. Старшая, Галя, в Иркутске живет, в больнице работает. Сын Николай в Тулуне, на заводе. Еще один сын, Владимир, в Красноярске обосновался. Дочка средняя, Светлана, в Жигалово, учительница. Один Михаил при нас остался, да и тот больше в разъездах.

— Трудно, наверное, — сочувственно заметил Никита.

— А что делать? — философски отозвалась баба Дуня. — Молодежи тут делать нечего. Работы нет, развлечений тоже. Разве что летом приедут в отпуск, внуков привезут.

— А как вам удается сохранять культурные обычаи? — это был основной вопрос для передачи.

— Какие обычаи? — переспросила хозяйка.

— Ну, праздники, традиции, рецепты...

— А-а, — просветлела она. — Да все как полагается. Масленицу празднуем — блины печем, костры жжем. Пасху встречаем, куличи да яйца красим. Травки разные знаю — для чая, для лечения. Вышивать умею, вязать...

— А можете показать? — попросил журналист.

— Конечно! — обрадовалась Евдокия Петровна.

Она принесла целую плетеную корзину с рукоделием: вышитые полотенца, скатерти, салфетки с затейливыми узорами, вязаные кофты и носки.

— Вот это все своими руками, — гордо сказала она. — Матушка меня учила, а я — дочек. Теперь они в городах живут, некогда им этим заниматься.

Илья включил камеру и начал снимать. Получалось живо и естественно: хозяйка рассказывала о каждой вещи, показывала приемы вышивки, а Леонид Афанасьевич изредка вставлял комментарии.

— А какие у вас планы на будущее? — не удержался от вопроса Никита.

— Да какие могут быть планы, — вздохнула баба Дуня. — Помрем мы — и все. Миша-то тут не останется, у него своя жизнь в райцентре.

— Жалко, — искренне сказал журналист.

— Жизнь такая. Раньше тут народу много было, в колхозе работали. А теперь... — она махнула рукой.

К ужину приехал младший сын — Михаил, крепкий парень лет тридцати, в рабочей одежде.

— Добро пожаловать, — поздоровался он, протягивая руку. — Давно к нам журналисты не заглядывали.

— А что, к вам уже приезжали журналисты? — удивился Никита.

— Ну а как же! Года три назад один блогер приезжал, про вымирающие деревни снимал. Правда, ничего толкового не получилось — больше про себя рассказывал, чем про нас.

За ужином разговор потек легче. Михаил оказался веселым и общительным, рассказывал про работу на лесозаготовках, про жизнь в райцентре.

— Интернет у нас плохенький, — объяснял он, — но новости смотрим по спутнику. В курсе всего, что в мире делается.

Беседа продолжалась за чаем. Леонид Афанасьевич, который до этого больше молчал, неожиданно рассказал забавную историю:

— Приезжал тут к нам московский депутат, года два назад. С районным начальством на лодке приплыл, на рыбалку, видимо. Подплывают к берегу, а Дюша как раз белье полощет. «Здравствуйте, бабушка! — кричат. — Решили посмотреть на ваше житье-бытье!» Дюша разогнулась, уперла руки в боки: «Это кого тут река к берегу прибила? А ну выйди, погляди, как простой народ мается. Авось по телевизору что-нибудь путное скажешь!» Депутат-то стушевался, даже из лодки не вышел. Так и уплыли восвояси.

Все посмеялись. Материал получался живой, настоящий — именно то, что нужно для передачи.

Солнце садилось за тайгу, окрашивая небо в багровые тона. Никита и Илья собирались в обратный путь — до Жигалово еще несколько часов езды, а в гостинице их ждал забронированный номер.

— Спасибо вам большое, — сказал Никита, пожимая руку Леониду. — Материал получился замечательный.

— Да не за что, — отмахнулся тот. — Редко к нам гости заезжают. Приятно было поговорить.

— Будете снова в наших местах, — сказала баба Дуня, провожая гостей. — обязательно заходите в гости — чай попьем.

Все снова посмеялись.

Они уже грузили оборудование в машину, когда Никита вспомнил о том, что видел по дороге.

— А что это за поселок такой заброшенный в пяти километрах отсюда? Мы его проезжали. Это и есть Молодежный?

— Он самый, — кивнула хозяйка. — Там никто не живет уже давно. Ну кроме одного человека. Да и тот — наездами.

— Это этот поселок раньше Голодным Мысом назывался?

Баба Дуня переглянулась с мужем.

— Да, он.

— А люди туда сейчас вообще заезжают? — заинтересовался Никита.

— Да какие люди, — усмехнулся хозяин. — Никто туда не ездит. Жуткое там место.

— Почему? — насторожился Илья.

— Ну так... — неопределенно ответил Леонид. — Место тяжелое. Сколько там людей пострадало — и заключенные, и потом...

— Что потом? — не понял журналист.

— Да ничего особенного, — поспешно вмешалась баба Дуня. — Просто заброшенное место, вот и все. Нечего там делать.

Но Никита уже загорелся идеей:

— А дорога туда есть?

— Есть, но дорогой ее назвать сложно, — неохотно ответил Леонид Афанасьевич.

— Может, заедем? — обратился журналист к Илье. — Для полноты картины. Заброшенная колония, потом лагерь — это же история края!

— Никита, — терпеливо сказал оператор, — уже почти ночь на дворе. И вообще, зачем нам эти заброшки?

— Понимаешь, — начал объяснять Никишкин, — это же уникальный материал! Трансформация места: сначала тюрьма, потом детский лагерь, теперь забвение. Это же метафора нашей истории!

— Метафора, — проворчал Илья. — Все у тебя метафоры.

— Ладно, — примирительно сказала баба Дуня. — Решайте, конечно, сами. Но я бы вам советовала туда не ездить.

Попрощавшись с гостеприимными хозяевами, журналисты двинулись в обратный путь. Но не успели отъехать и километра, как Никита начал новую атаку:

— Слушай, Илюша, давай все-таки заедем. Пять минут — и все. Пару кадров сняли и дальше поехали.

— Никита, у нас план. В Жигалово к десяти быть надо, гостиница заказана.

— Ну подумаешь, опоздаем на час! Зато какой материал будет! Представь: заброшенная исправительная колония в сибирской тайге. Это же готовый сюжет для большого репортажа!

— Опять ты за свое, — вздохнул Илья.

— А что плохого в том, что я хочу сделать качественный материал?

— Ничего плохого. Плохо то, что ты опять увлекаешься. Помнишь...

— Да помню я, помню. Но это же другое дело! Мы не ищем никаких сокровищ или подземных ходов. Просто документируем историю.

— Солнце скоро сядет. Ты и правда хочешь в темноте лазить по заброшенной колонии?

— Не колонии, а пионерлагере. Слушай, если ты боишься призраков, которые якобы там обитают, то тебе следует задуматься о переходе на Рен-ТВ! — подтрунивал над другом Никишкин.

Они ехали по разбитой дороге, спорили, и постепенно Никита брал верх. Он умел убеждать — не зря же был журналистом.

— Хорошо, — сдался наконец Илья. — Но только пять минут! Сняли пару кадров общих планов — и все.

— Договорились!

Где-то через полчаса впереди показались первые строения. Поселок Молодежный встретил их безмолвием и запустением. Но их целью был лагерь, расположенный в полутора километрах от поселка. Дорога к нему оказалась еще хуже, чем они ожидали. Машина буксовала, еле продиралась сквозь кусты, несколько раз они едва не застряли в болотистых участках.

— Если здесь застрянем — придется идти пешком до Жигалово, — мрачно предупредил Илья.

— Не застрянем, — уверенно ответил Никита.

Наконец, впереди показался высокий забор заброшенного лагеря. Никишкин вышел из машины и с трудом открыл старые ржавые ворота. Бойко дождался, пока друг вернется обратно, и медленно заехал на территорию.

Покосившиеся бараки, ржавые остовы каких-то построек, заросшие бурьяном площадки — все это выглядело удручающе.

— Жутковато тут, — проворчал Илья, паркуя машину возле самого большого здания.

— Скорее атмосферно, — возразил Никита, доставая камеру оператора. — Смотри, какие кадры можно снять!

Действительно, для съемок место подходило идеально. Длинный двухэтажный барак с заколоченными окнами, полуразрушенная вышка, остатки забора с колючей проволокой — все это создавало пронзительную картину заброшенности.

— Ладно, — согласился Илья, — давай быстренько отснимемся и уедем. Не нравится мне тут.

— Что тебе не нравится? — удивился Никита. — Обычный заброшенный лагерь.

— Не знаю. Ощущение какое-то нехорошее.

Они взяли все необходимое — камеру, запасной аккумулятор, фонари, — и направились к главному зданию. По дороге Илья заметил странность: хотя ветер на улице был довольно сильный, здесь, между бараками, стояла мертвая тишина. Словно звук не мог проникнуть на территорию лагеря.

— Слышишь? — остановился он.

— Что?

— Вот именно. Ничего не слышно.

Никита прислушался. Действительно — ни шума ветра, ни шелеста листьев, даже их собственные шаги звучали как-то приглушенно.

— Ну да, странная акустика места, — пожал плечами журналист.

Но Илья покачал головой. Что-то было не так. Камера в его руках казалась тяжелее обычного, а воздух — слишком плотным.

Входная дверь поддалась неожиданно легко — без скрипа, без сопротивления, словно кто-то только что ее открывал. Внутри пахло не плесенью и пылью, как ожидалось, а чем-то еще. Бойко не сразу понял чем, а потом узнал: столовая детского лагеря. Запах манной каши и... хлорки.

— Странно, — пробормотал он. — Откуда тут такой запах?

— Какой запах? — Никита принюхался. — Обычная затхлость.

Илья посмотрел на друга с удивлением. Неужели он не чувствует? Запах был отчетливый, почти осязаемый. А еще Бойко заметил, что их фонари освещают пространство неравномерно. Некоторые углы оставались темными, даже когда луч падал прямо на них.

Пыль поднималась от их шагов, но опускалась как-то неправильно — слишком медленно, словно воздух стал гуще.

— Господи, — пробормотал Илья, направляя луч фонаря на ближайшую стену, — тут же дышать нечем.

— Зато какая эстетика! — воскликнул Никита. — Смотри, на стенах еще советские плакаты остались.

Действительно, на облупившейся штукатурке кое-где виднелись обрывки агитационных листовок. «Мир, труд, май!» — провозглашал выцветший лозунг рядом с изображением улыбающихся детей в красных галстуках. Краски поблекли, бумага пожелтела и местами отстала от стены, но призывы прошлого все еще взывали к несуществующим читателям.

Они двинулись по длинному коридору. Справа и слева тянулись двери в небольшие комнаты — некогда камеры строгого режима, позднее переоборудованные в спальни для юных пионеров. Полы под ногами скрипели и прогибались с каждым шагом, а в некоторых местах доски откровенно провалились, обнажая темные провалы подпола.

— Осторожнее, — предупредил Илья, обходя особенно подозрительный участок. — Тут и ногу сломать можно.

Никита кивнул, но уже заглядывал в первую попавшуюся комнату. Небольшое помещение с одним заколоченным окном, выходящим во двор. Железные койки, покрытые ржавчиной, словно кровавыми пятнами. На одной из них лежал истлевший матрас, из которого торчали пружины, а рядом — железный сачок для бабочек с полуистлевшей зеленой сеткой.

— Смотри, — Никита поднял сачок и помахал им.

— Не трогай этот хлам, — поморщился Илья. — Подцепишь еще что-нибудь.

— Да ладно тебе. Это же история. Представляешь, сколько лет этому сачку? Тридцать? Сорок?

Он повертел находку, но Илья уже вышел в коридор. Бойко становилось не по себе. В здании стояла какая-то неестественная тишина — слишком плотная, давящая, словно стены надежно укрывали пространство от шума ветра, буйствовавшего за окном.

Следующая комната оказалась больше — видимо, здесь размещали отряд целиком. Вдоль стен стояли двухъярусные койки, а на полу валялись обрывки детских рисунков. Илья наклонился и поднял один — изображение пионерского костра, выполненное цветными карандашами. Краски выцвели, бумага пожелтела, но еще можно было разобрать подпись: «Витя Морозов, 3 отряд».

— Никита, — позвал он, — иди сюда.

Журналист заглянул в комнату и присвистнул:

— Ого! Здесь же целый музей! Снимай все подряд!

Помимо рисунков, на полу лежали остатки каких-то самодельных игрушек, выструганные из дерева фигурки, засохшие венки из полевых цветов. На подоконнике стояла эмалированная кружка с отбитым краем, в которой до сих пор лежали какие-то засохшие листья.

— Это же гербарий, — догадался Никита. — Дети собирали растения.

Он достал кружку, и листья рассыпались мелкой пылью. Илья поежился — зрелище показалось ему каким-то зловещим.

— Может, хватит? — предложил он. — Материала уже достаточно.

— Да погоди ты! Пойдем наверх глянем, там наверняка еще интереснее.

Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Здесь коридор был шире, а комнаты — просторнее. В одной из них сохранились остатки библиотеки: покосившиеся полки, груды изъеденных временем книг. Илья наугад взял одну — «Тимур и его команда» Гайдара. Обложка потрескалась, страницы пожелтели, но текст еще можно было читать.

— «Пустите, черти! — раздался чей-то плачущий голос», — прочитал он вслух.

— Только не говори, — усмехнулся Никита. — что там и правда такое написано.

Илья молча показал другу книгу. Никишкин удивленно хмыкнул, но ничего не сказал.

В следующей комнате их ожидала более жуткая находка. На полу лежала старая фотография — групповой снимок пионеров. Мальчики и девочки в белых рубашках и красных галстуках смотрели в объектив. Внизу неровным детским почерком было написано: «3 отряд, лето 1967 года».

— Интересно, что с ними стало? — задумчиво произнес Никита.

— Выросли, состарились, может, уже умерли, — мрачно ответил Илья. — Время не щадит никого.

Вдруг Бойко резко обернулся:

— Ты слышишь?

Никита замер. Сначала ничего, потом... да, что-то было. Не совсем звуки — скорее их отголоски. Словно где-то в глубине здания кто-то ходил, но шаги доносились еле слышно.

— Может, ветер? — неуверенно предположил журналист.

Звуки становились отчетливее. Детские голоса — далекие, размытые. Потом топот множества ног. А затем — команды: «Стройся! В столовую!» Но все это звучало так, словно происходило не сейчас, а когда-то давно, и только отзвуки просочились в настоящее.

Илья автоматически включил камеру. На дисплее все выглядело обычно — пустой коридор, облупившиеся стены. Но звуки продолжались.

— Никита, это записывается!

— Что записывается?

— Голоса. Ты же их слышишь?

Журналист кивнул, но неуверенно. Ему казалось, что он слышит что-то, но был ли это реальный звук или игра воображения?

Звуки стихли так же внезапно, как и начались. Но теперь оба чувствовали какое-то странное напряжение в воздухе, словно здание само по себе было живым существом, которое затаило дыхание.

Они прошли дальше по коридору и обнаружили большую комнату. Здесь когда-то была мастерская — об этом говорили верстаки вдоль стен, ржавые тиски, разбросанные инструменты. На одном из столов лежала наполовину выструганная деревянная фигурка — видимо, солдатик. Рядом валялся перочинный ножик с костяной рукояткой.

— Кто-то не успел доделать, — заметил Никита, взяв фигурку.

— Или не захотел, — добавил Илья.

В углу мастерской стоял большой ящик. Крышка была приоткрыта, и внутри виднелись какие-то вещи. Никишкин заглянул туда и ахнул:

— Илюха, смотри!

В сундуке лежали пионерские галстуки — десятки красных треугольников, аккуратно сложенных стопками. Некоторые еще сохранили яркость цвета, другие выцвели и потерлись. А под ними — значки, вымпелы, дипломы за участие в соревнованиях.

— Это как капсула времени, — восхищенно произнес журналист. — Целая эпоха в одном ящике!

Илья молчал. Ему почему-то казалось, что трогать эти вещи не стоит. Словно они принадлежали не просто прошлому, а каким-то невидимым хозяевам, которые могут не одобрить подобного вторжения.

Внезапно камера в его руках дала сбой. На дисплее замелькали помехи, изображение стало прыгать и искажаться.

— Что за черт, — пробормотал он, стуча по корпусу.

— Может, батарея? — предположил Никита.

— Не батарея, точно. Шестьдесят процентов заряда.

Камера снова заработала нормально, но Илья заметил странную вещь: на записи время от времени мелькали какие-то тени, которых в реальности не было. Быстрые, неясные силуэты, появлявшиеся на краю кадра и тут же исчезавшие.

— Никита, — тихо позвал он, — глянь на это.

Журналист посмотрел на дисплей и нахмурился. Действительно, в углу комнаты, где они только что прошли, отчетливо виднелась какая-то фигура. Высокая, в форме охранника, рядом с ней — силуэт собаки.

— Обычное остаточное изображение на LED-экране, — пробормотал Никишкин, но голос его прозвучал неуверенно.

Они вышли в коридор и направились к лестнице, ведущей обратно на первый этаж. Но по дороге Илья заметил еще одну дверь — массивную, обитую железом. Табличка на ней гласила: «Столовая».

— Давай заглянем, — предложил Никита.

— Не хочу я больше никуда заглядывать, — буркнул оператор, но журналист уже толкал дверь.

Створка поддалась с протяжным скрипом, и они увидели большое помещение с длинными столами и скамейками. В дальнем углу стояла раздаточная, а на стенах висели плакаты о правильном питании и гигиене.

— Здесь кормили и зэков, и пионеров, — размышлял вслух Никита. — Одно и то же место, разные эпохи...

Илья навел камеру на дальний конец зала, но вдруг замер. На дисплее он видел то, что повергло его в ступор: столовая была полна людей. За столами сидели дети в пионерских галстуках — десятки мальчиков и девочек с бледными лицами. Они ели какую-то кашу из алюминиевых мисок, и движения их были странно синхронными, механическими.

— Какого... — в ужасе прошептал оператор, — Смотри...

Журналист глянул на дисплей камеры и почувствовал, как волосы встают дыбом. Дети в столовой вдруг как по команде подняли головы и повернулись к вошедшим. У них у всех были совершенно пустые глазницы — черные провалы вместо глаз. И, тем не менее, их лица были повернуты прямо к Никите и Илье, словно они видели их сквозь экран.

— Господи Боже мой, — выдохнул Бойко.

А дети продолжали смотреть, и их губы начали синхронно шевелиться, словно они пели какую-то песню. Но звука не было — только жуткая немая пантомима.

— Никита! — закричал Илья. — Бежим отсюда!

Они бросились к лестнице, а за спиной послышались звуки — скрежет передвигаемых скамеек, топот множества ног. Словно вся столовая пришла в движение.

Сбегая по лестнице, они не оглядывались. На первом этаже Бойко рванул к выходу, но внезапно остановился, как будто врезался в невидимую стену.

— Где дверь? — в его голосе звучал животный ужас.

Журналист оглянулся. Там, где должен был быть выход, стояла глухая стена. Словно дверь никогда и не существовала.

— Этого не может быть, — пробормотал Никита. — Мы же только недавно здесь прошли!

Продолжение: Голодный мыс (Часть 2)

Это перевод истории с Reddit

Мне было девятнадцать, когда я переехал в свою первую квартиру вне кампуса. Ничего особенного — маленькая однушка в тихом районе недалеко от колледжа. Дом старый, в коридорах постоянно пахло сыроватым ковролином, зато аренда была дешёвой, и я впервые в жизни почувствовал себя самостоятельным.

Одним из первых открытий стало то, насколько тонкие здесь стены. Я слышал, как ругаются соседи, как по ночам кашляет дед внизу. Больше всего меня тревожила квартира прямо напротив моей. Хозяин уверял, что она пустует уже несколько месяцев, но иногда, глубокой ночью, оттуда доносились звуки. Тихие шаги или скрежет, будто двигают мебель. Я уговаривал себя, что это просто трубы или эхо с другого этажа.

Примерно через неделю я допоздна делал курсовую, когда в коридоре раздался стук. Я посмотрел на часы: 2:43 ночи. Стучали не в мою дверь — в ту, что напротив. Я осторожно заглянул в глазок, но там никого не было. Меня холодом обдало от того, что дверь напротив была приоткрыта, хотя я был уверен, что она всегда закрыта. Я попытался отмахнуться, внушая себе, что, может, хозяин по каким-то делам заходил. Правда, это не объясняло, почему среди ночи. Я оставил свет включённым и в итоге заснул на диване.

На следующую ночь всё стало хуже. Примерно в то же время снова послышались звуки. На этот раз — изнутри пустой квартиры. Сначала скрежет, затем что-то вроде низкого стона. Телефон завибрировал: пришло сообщение с неизвестного номера. «Почему ты не спишь?» Я остолбенел. Номер я не узнавал, да и мало кому вообще давал контакт в институте. Прежде чем я успел что-то понять, пришло ещё одно: «Вижу, у тебя горит свет».

С бешено колотящимся сердцем я задёрнул шторы и попытался убедить себя, что это чья-то глупая шутка. Но когда посмотрел в глазок, коридор был пуст. Обе двери снова закрыты. На следующий день я между делом спросил у хозяина, не въехал ли кто в квартиру напротив. Он покачал головой: всё ещё пусто. Про ночные звуки и сообщения я говорить не стал.

В ту ночь стало совсем нехорошо. Около трёх я проснулся от того, что кто-то пробует ручку моей двери — медленно поворачивает туда-сюда. Замер, вцепившись в настольную лампу как в оружие. Ручка перестала шевелиться, и тут три раза постучали в дверь напротив. За этим последовал скребущий звук, будто что-то тяжёлое тянут по полу.

Утром я увидел на двери квартиры напротив записку. Почерк был рваный, неровный. «Тебе не стоит здесь оставаться». С той ночи я больше нормально не спал. Держал под рукой что-то тяжелое и перед сном проверял все замки по два раза.

В очередную ночь, работая за ноутбуком, я снова услышал скрип из-за стены. Пришло сообщение с того же неизвестного номера: «Ты снова не спишь». Спустя секунды — ещё одно: «Ты сейчас смотришь на дверь, правда?»

Я заставил себя взглянуть в глазок. Коридор пуст. Обе двери закрыты. И тут послышался низкий стон — на этот раз совсем отчётливо, из пустой квартиры. За ним три размеренных, медленных удара. Я увидел, как дверь напротив приоткрылась на крошечную щель — и тут же закрылась. В тот момент стало ясно: это не игра воображения.

Следующей ночью я не решился выключить свет. Около трёх снова затряслась ручка моей двери. Потом тишина — и те же три удара из-за стены. Я посмотрел в глазок и увидел, как дверь пустой квартиры медленно распахивается. Из темноты донеслось тяжёлое, прерывистое дыхание. Я отпрянул в ужасе, и телефон опять завибрировал. «Не отводи взгляд», — было написано. Я заперся в ванной и просидел там до рассвета.

Когда наконец набрался смелости выглянуть, коридор был пуст. Но на двери напротив висела ещё одна записка: «Тебе не стоит здесь оставаться». В тот же день пришлось съехать. Я так и не объяснил ни хозяину, ни друзьям, почему ушёл. И сейчас, годы спустя, я иногда лежу ночью без сна и клянусь, что всё ещё слышу это. Три медленных удара.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit