user11003838

Идея родилась внезапно, как и многое в этой поездке. «А что если найти настоящее золото?» — сказал Мишка, потягивая коктейль. В его багаже, к моему удивлению, оказался компактный, но, как он уверял, «профессиональный» металлоискатель. Мы купили недорогую модель, чувствительную к мелким предметам, вроде потерянных на пляже колец . Нашей спутницей, скорее гидом-проводником в ночных джунглях, стала Йинг, улыбчивая тайка. Её подруга Лек присоединилась просто «за компанию». Цель была не в банальном отдыхе, а в приключении. Наняв скоротстную моторную лодку отправились на один из островков у побережья, не столько ради купания, сколько ради тишины и нетронутых пляжей.

Остров под солнцем

На следующий день оказались на маленьком райском острове. Пока девушки смеялись и фотографировались у воды, мы с Мишкой, как одержимые, принялись за дело. Металлоискатель жужжал, реагируя на каждую железку. «Терпение — главное», — бормотал Мишка, вспоминая советы бывалых искателей . Мы методично прочесывали песок у кромки леса, где, как нам казалось, могли столетия назад прятать сокровища пираты или потерпевшие крушение торговцы.

Сначала прибор пищал только на крышки от бутылок и обрывки фольги. Разочарование начало подкрадываться. Йинг смотрела на наши старания с удивленной улыбкой, не понимая этого странного ритуала. Мой рассказ ей и Лек об Эльдорадо, легендарном «позолоченном человеке» из далекой Колумбии, чей образ позже превратился в миф о целом городе из золота . Для древних муисков то золото было не просто металлом, а священным даром богам . А мы? Мы искали просто металл.

Звонкая тишина

И вдруг, возле старого, полузасохшего дерева, раздался четкий, звенящий сигнал, непохожий на предыдущие. Сердце колотилось. Осторожно, почти с благоговением, стали копать песок. Через несколько минут лопатка звякнула о что-то твердое. Не золотой самородок и не сундук с дублонами. В песке лежала старая, сильно потертая, но явно серебряная солдатская пряжка. Возможно, времен Вьетнамской войны, когда американские солдаты отдыхали в этих краях .

Мы замерли, глядя на находку. В ней не было материальной ценности, но была история. Она была настоящей. В этот момент что-то щелкнуло. Мы с Мишкой переглянулись и вдруг расхохотались. Все разговоры о баснословном богатстве, вся эта авантюра с металлоискателем среди пальм — как же это было смешно и по-детски. Приехали искать мифическое золото Эльдорадо, а нашли лишь подтверждение, что самое ценное — это само это безумное путешествие, дружба и нелепые воспоминания, которые теперь будут с нами всегда.

Йинг, увидев наше веселье, подошла и взяла пряжку. «Очень старая вещь, — сказала она задумчиво. — Может, её хозяин тоже искал здесь своё счастье?»

Так и не нашли золото. Но когда на обратном пути лодка разрезала бирюзовую воду, а позади оставался утопающий в зелени остров, я понял, что мы нашли кое-что получше. Историю, которую будем рассказывать друг другу до седых волос. А Эльдорадо так и остался там, где и должен быть — в стране мифов, куда можно сбежать от реальности, пусть даже всего на несколько дней . И в этом был весь смысл.

Все удачи и счастья от артиста Игоря Пиксайкина.

Вот в такую секунду и шагнула маленькая Алиса, потянувшись за блестящим паучком на солнечном луче в бабушкином саду. И оказалась не в малине, а на поляне, где трава была изумрудно-бархатной, а цветы пели тихую, мелодичную трель. Воздух дрожал, словно состоял из сотен сверкающих пылинок.

Это и были феи. Они не носили стереотипных пышных платьев. Их наряды были сплетены из лепестков, паутины, окрашенной закатом, и капелек росы. Одни, с крыльями, как у стрекоз, переливающимися всеми цветами, суетились над бутонами, помогая им раскрыться. Другие, похожие на светлячков с нежными крыльями бабочек, чинили радугу после ночного дождя, подтягивая ее цвета потуже. Третьи, самые маленькие, с крылышками божьей коровки, записывали шепот листьев в книги из бересты.

Алиса замерла, боясь дохнуть. К ней тут же подлетела фея по имени Эльвина. Ее волосы были цвета лунного света, а на лбу сияла крошечная жемчужина росы.

— Ты пришла в нужный час, — сказала Эльвина голосом, похожим на звон хрустального колокольчика. — Наша магия слабеет.

Оказалось, что волшебство Люминеи питается не звездной пылью или заклинаниями, а воспоминаниями о чуде. Чем больше людей на земле верит в красоту, удивляется росе, смеется вместе с ручьем и замечает, как распускается цветок, тем сильнее сияет их страна. Но люди стали слишком занятыми, слишком взрослыми. Они перестали замечать волшебство в простом. И от этого в Люминеи начали тускнеть краски, реже шли радужные дожди, а некоторые цветы забывали свои мелодии.

— Мы зовем тебя, Алиса, потому что в твоем сердце еще живет тот ребенок, который увидел чудо в капле росы. Помоги нам напомнить людям, — попросила Эльвина.

Она взяла Алису за руку, и они отправились в путешествие по Люминее. Алиса видела Озеро Отражений, где феи хранили самые красивые сны детей. Она побывала в Саду Ветров, где старый фей-мудрец сочинял новые запахи для весны. Она помогала крошечным феям-пастушкам собирать стайки огоньков на ночной луг.

Но сердце ее сжималось от грусти. Великолепие Люминеи было хрупким, как стеклянная сфера.

— Что я могу сделать? Я же просто девочка, — спросила она у Королевы Фей, мудрой Сильвании, чьи крылья были подобны узорам инея на стекле.

— Ты можешь унести с собой нашу историю, — ответила Сильвания. — Расскажи. Нарисуй. Спой. Поделись тем, что видела. Каждая рассказанная сказка, каждый рисунок с волшебной страной — это лучик света для нас. Это напоминание людям, что чудеса живут не «где-то», а взгляде, в сердце, в умении удивляться.

Когда пришло время возвращаться (а путь домой открывался в первый миг, когда человек по-настоящему тоскует по своему миру), феи устроили для Алисы прощание. Они не дарили ей магических артефактов. Вместо этого они спели свою самую старую песню — песню о том, как родилась первая росинка. И эту мелодию Алиса запомнила навсегда.

Она очнулась в бабушкином саду, на коленке, вся в следах от травы. В руке она сжимала необычный цветок — такого оттенка синего она никогда не видела, и он мерцал, как будто внутри него бился крошечный пульс.

С тех пор Алиса изменилась. Она стала замечать, как паутинка сверкает на заборе, как котенок смешно щурится на солнце, как вкусно пахнет дождем. Она рисовала фей, сочиняла про них истории и рассказывала друзьям. И с каждым ее рассказом, с каждой улыбкой, рожденной от удивления, где-то далеко, в Стране Утренней Росы, загоралась одна ненная искорка, расцветал один забытый бутон, и радуга над Люминеей сияла чуть ярче.

А если вы однажды ранним утром, когда мир чист и полон тишины, увидите, как на паутинке играет луч, остановитесь на секунду. Прислушайтесь. Возможно, это не ветер шуршит листьями, а фея Эльвин шепчет вам на ухо новую сказку. Просто чтобы вы не забыли. Просто чтобы волшебство никогда не угасло.

Всем удачи и счастья от артиста Игоря Пиксайкина.

Евгения бежала по кромке прибоя, сбрасывая с себя остатки стресса от защиты диплома и расставания с boyfriend, который оказался «не совсем тем человеком». Ее длинное цветастое платье развевалось на ветру, а в руках она несла нелепые, но очаровательные сандалии на высоком каблуке — неудобные, но такие красивые. Она не смотрела под ноги.

Так они и столкнулись. Буквально. Евгения, споткнувшись о его вытянутую ногу, с легким вскриком полетела вперед. Виктор инстинктивно подхватил ее, приняв на себя удар и мягко приземлившись на песок вместе с ней. На секунду воцарилась тишина, нарушаемая только шумом волн.

— Простите! Я, кажется, вас чуть не убила! — первая выдохнула Евгения, отряхивая песок с волос. В темноте ее глаза казались огромными. —Ничего, — хрипло проговорил Виктор, понимая, что держит незнакомку в своих руках. — Я как раз заскучал. Динамика не помешает. Он помог ей подняться.Их руки разъединились не сразу.

Так началось. На следующее утро он, к своему удивлению, целенаправленно пошел на тот же пляж и «случайно» нашел ее, читающую книгу в тени платана. Она улыбнулась, как старому знакомому. —Хотите кофе? — спросила она просто. — Я знаю одно место, здесь недалеко. Он хотел.Очень.

Их «случайности» стали закономерностью. Они пили кофе в крошечной греческой кофейне, где хозяин называл их «молодоженами» и подкладывал им сладостей. Они заблудились в узких улочках старого города, смеясь над кривыми указателями. Они спорили о книгах и музыке, и оказалось, что у них диаметрально противоположные вкусы, но это только разжигало азарт.

Однажды Виктор арендовал скутер. Евгения, обняв его за талию, прижалась щекой к его спине, и ветер уносил прочь все мысли, кроме одной — как хорошо ей сейчас. Они доехали до заброшенной генуэзской крепости, забирались на стены и молча смотрели, как солнце тонет в море, окрашивая все в багровые и золотые тона. В тишине он взял ее руку, и ее пальцы сплелись с его пальцами — естественно, как будто так и было задумано.

Роман разворачивался стремительно, как летний шторм. Это были недолгие, но насыщенные дни, где каждая минута была на вес золота. Они научили друг друга простым вещам: он показал ей, как находить самые красивые ракушки, а она научила его есть мушмулу, не морщась от кислинки. Они танцевали под музыку из уличных кафе и целовались под старым фикусом, в глубине дворика, где их никто не видел.

Они избегали разговоров о прошлом и будущем. Здесь и сейчас был их отдельный мир, хрустальный и хрупкий.

Но время, отпущенное на отпуск, неумолимо истекало. В их последний вечер они сидели на том самом пляже, где все началось. Над морем висела огромная, почти нереальная луна, прокладывая по воде серебристую дорожку.

— Завтра мой рейс, — тихо сказал Виктор, не глядя на нее. —А у меня — послезавтра, — так же тихо ответила Евгения, глядя на огни города вдалеке.

Они оба знали, что у них разные города, разные жизни, разные обязательства. Что этот роман, как и положено курортному роману, обречен с момента рождения.

— Знаешь, что я думаю? — вдруг сказала она, поворачиваясь к нему. Ее глаза блестели в лунном свете. — Я думаю, мы не случайно встретились. Случайность — это столкнуться. А все, что было после… Это уже был выбор. Он посмотрел на нее,и сердце сжалось от щемящей нежности и боли. —И какой же выбор сейчас? — спросил он, боясь услышать ответ. Она ничего не ответила.Просто обняла его, положив голову ему на плечо.

А утром, когда такси уже ждало у подъезда, Виктор вдруг выбросил в мусорный бак билет на самолет. Не думая, на чистом адреналине. Он поднялся по лестнице и постучал в ее дверь.

Когда она открыла, увидев его с рюкзаком и растерянной улыбкой, он сказал только одно: —Выбор есть всегда. Можно продлить отпуск. Хотя бы на один день. Или… на всю жизнь. Как договоримся.

И она рассмеялась, а потом заплакала, а потом снова рассмеялась, и впустила его в квартиру. За окном шумело море, такое же бесконечное и непредсказуемое, как и их общее, внезапно нахлынувшее будущее.

Но в подвале его ждал сюрприз. Не одинокий призрак-проситель, а целый комитет. Они висели в воздухе, мерцая блёклыми силуэтами, собранными из подвального хлама.

Центральным был, конечно, Его Величество Жесть, теперь похожий на рыцаря в доспехах из волнистого металла. Рядом парил Призрак Стиральной Машины «Малютка» — гудящий сферический дух с призрачным шлангом, как щупальцем. Тень от Сломанного Велосипеда извивалась в углу, а Дух Консервной Банки с острым, как лезвие, краем кружил под потолком.

«Опять ты! — проскрежетал Жестяной Рыцарь. — Хватит! Мы объявили забастовку. Не поедем».

«Не по-е-дем!» — загудело эхом, и Призрак «Малютки» запустил в Виктора сгусток ледяной, ржавой воды.

Это было уже слишком. Страх сменился жаркой, знакомой обидой. Они что, с жиру бесятся? Он предлагает им билет в новую жизнь, в переплавку, в вечность! А они тут воду ледяную пускают!

Виктор отряхнулся. Он не был учёным с протонным ускорителем. Он был инженером хаоса и упрямства. И у него был план.

Этап 1: Разведка и провокация. Он сделал шаг вперёд.«Боитесь, да? — крикнул он. — Боитесь, что вас в печь? А лежать тут, в темноте, годами — не страшно?» Дух Банки с визгом ринулся на него.Виктор ловко пригнулся, и призрак вонзился в мешок с тряпьём позади. Застрял.

Один вышел из игры.

Этап 2: Изоляция и подавление. Тень Велосипеда,шипя, понеслась на него, вращая призрачным колесом. Виктор не стал убегать. Он схватил старую, найденную тут же лыжную палку и, как заправский фехтовальщик, ловко просунул её в спицы призрачного колеса. Тень, с жалким визгом, запуталась и рухнула на пол, бессильно хлопая цепью.

Два.

Этап 3: Прямое противостояние. «Малютка»гудела всё громче, набирая воду из ниоткуда. Виктор огляделся. Его взгляд упал на ржавый, но целый автомобильный магнит с чьей-то давно разобранной «девятки». Он сорвал его с балки. —Любишь холодную воду? — крикнул он. — Получи! Он швырнул магнит в центр призрачной сферы.Раздался оглушительный ГУДОНГ! Магнит, притянутый к призрачному металлу «Малютки», нарушил её эфирную структуру. Дух завис, издавая жалобный писк, и медленно рассеялся, как пар.

Три. Остался только главный босс.

Жестяной Рыцарь молчал. Его лист-плащ звенел от тихой ярости. —Ну что, — сказал Виктор, тяжело дыша. — Будешь сдаваться? —Никогда! — прогремел призрак и ринулся в атаку, превратившись в летящий, вращающийся блендер из острых металлических краёв.

У Виктора не осталось ничего. Кроме коляски. Той самой, старой, грязной, проверенной в битвах.

Он не стал уворачиваться. Он резко дёрнул коляску на себя, подставив её глубокий багажник под летящий смерч.

Раздался звук, от которого заложило уши — ВЖЖЖУУУХ-БАМ-ТРЯСЬ! Жестяной призрак влетел в коляску, как в ловушку. Металл звенел, бился о стенки, но не мог выбраться. Виктор, не раздумывая, навалился всем весом на крышку багажника и захлопнул её. Из-под крышки послышался глухой, яростный стук, который постепенно стихал, превращаясь в тихий, покорный лязг.

Тишина. В подвале пахло озоном и победой.

Виктор вытер лоб. Он медленно, с торжеством, выкатил коляску на улицу. Она была потяжелевшей и немного подрагивала. На приёмке мужик в фартуке, как всегда, был бесстрастен. —Ого, — только и сказал он, взвешивая трофей. — Много сегодня.

Он отсчитал купюры. 777 рублей.

Виктор шёл домой. Коляска катилась легко и ровно. Он поглядел на неё. —Ну что, — сказал он тихо. — Принимаем на вооружение?

Из багажника донёсся тихий, почти уважительный лязг.

Он выиграл. Не с помощью призрачных ловушек, а с помощью упрямства, смекалки и верной, грязной коляски. Подвал был окончательно зачищен. От хлама. И от всякой нечисти.

Она была от старого холодильника, и её кто-то, неведомый, согнул втрое, чтобы она занимала меньше места. Теперь это был не лист, а упругая, злая пружина, которая не хотела никуда помещаться и норовила с грохотом распрямиться в самый неподходящий момент.

Мысль о подвале до сих пор заставляла его сердце биться чаще. Тот случайный хриплый окрик в темноте от работяг ЖЭУ врезался в память. Но отступать было некуда. Плита, ящик и та самая жесть стояли в углу, как немой укор его нерешительности.

В подвале пахло сыростью, пылью и тишиной. Он включил фонарик телефона. Коляска, та самая, советская, с огромными колёсами и ржавой ручкой, ждала его. Гвозди из ящика звенели, когда он ставил его на дно. Плиту удалось водрузить сверху. А вот жесть стала кошмаром. Положишь её сверху — она разворачивается и упирается в потолок коляски. Придавишь сбоку — она выгибается и грозит всё опрокинуть. Виктор потратил десять минут, кляня всё на свете, пытаясь привязать этот кусок металла верёвками. Она скрипела, сопротивлялась и, казалось, издевалась над ним.

И вот он выкатил эту шаткую конструкцию на улицу. Дорога превратилась в сущий ад. Каждая кочка на асфальте отдавалась в руках. Коляска, перегруженная, кренилась то влево, то вправо. Злая жесть при каждом толчке ерзала и грохотала, угрожая сорвать все крепления. Виктор шёл, плотно вцепившись в ручку, покрываясь потом не от усилий, а от постоянного напряжения и ожидания, что всё сейчас рухнет.

Самый страшный участок был у выхода из двора — размытая дождём грунтовка. Колеса вязли, жесть звенела, как набат. Он сгреб всю волю в кулак, налег плечом на груду металла и с матерным рыком выдернул коляску из грязи. Брызги летели на джинсы и начисто стёршиеся кроссовки.

На пункте приёма мужик в замасленном фартуке молча наблюдал, как Виктор развязывает свои узлы. Взвесили. —Плита с металлоломом — одиннадцать ровно. Жесть — вот эта, — пнул он ногой ненавистный согнутый лист. Он лёг на весы с видом невинной жертвы. Калькулятор запищал. —Двести тридцать девять рублей, — без эмоций сказал приёмщик, протягивая деньги.

Обратная дорога с пустой, но измазанной в глине коляской показалась тихим раем. 239 рублей лежали в кармане. Это была не просто цена за металл. Это была плата за адскую дорогу, за побеждённую жесть, за преодоленный страх подвала и за молчаливое торжество воли над хаосом.

Дома Виктор оттер худо-бедно колёса, скинул грязные кроссовки. Тело ныло, но ныло приятно — усталостью после сделанного дела. Он взглянул на освободившийся угол. Там теперь лежал только одинокий мешок с оставшейся жестью. И он больше не давил. Он просто ждал.

А грязь на полу у двери была не грязью. Она была вещественным доказательством. Подвиг состоялся.

Рассказ создан на основе реальных событий. Всем удачи от артиста Игоря Пиксайкина.

Но в 17:15 переменная N нанесла первый удар. Дверь вне графика распахнулась, и на пороге замерз снежным комом племянник Коля, 8 лет, с гигантской коробкой. —Дядя Влад! Мы с мамой задержались в пробке, она пошла искать бензин. Я у тебя погреюсь. О, ёлка есть! Только она какая-то… алгоритмическая.

Ёлка действительно была безупречно симметричной, с шарами, расположенными по цветовому градиенту. Коля вздохнул, покопался в коробке и извлёк гирлянду из разноцветных лампочек-светляков, половина из которых не горела, и бумажную хлопушку. —Давай повесим это? А то у тебя тут как в музее современного искусства.

Владислав Петрович, скрипя зубами (план!), полез за стремянкой. Пока он чинил гирлянду, Коля нашёл баллончик с искусственным снегом и нарисовал на окне подозрительно похожего на Владислава Петровича человечка с кривыми ногами.

В 18:42 ворвалась сестра, пахнущая бензином и паникой. —Спаситель! Колю заберу через час! Ой, а ты уже салат делаешь?

Салата Владислав не делал. Он заказал рациональный набор роллов. Но под гипнотическим взглядом сестры, который читался как «брат-чудовище», он достал кастрюли. Картофель, морковь, горошек… Начался хаос. Колю отправили резать яйца. Он разрезал их так, будто они были ему личными врагами. Сестра пустилась в воспоминания: «Помнишь, как ты в детстве засунул оливье себе в нос?»

План трещал по швам. Вместо «Иронии судьбы» на экране был мультфильм про троллей, которого требовал Коля. Вместо аккуратных роллов на столе красовалась тазина салата, по консистенции напоминающая цемент марки М300. Переменная N материализовалась в виде банта из той же гирлянды на голове у кота Архимеда.

В 22:30 сестра с Колей уехали, оставив после себя тихое опустошение, лужицу рассола на полу и странное чувство… незавершенности. План был разрушен, но праздника не случилось. Владислав Петрович мрачно смотрел на хлопушку, забытую Колей. «Иррационально, — подумал он. — Сплошной хаос».

И тут, в тишине, его взгляд упал на хлопушку. На ней было написано: «Потяни за кончик». Что-то щёлкнуло в его инженерном мозгу. Неизученный механизм. Непроверенная гипотеза.

Он взял хлопушку. Потянул.

Раздался негромкий, дурацкий, картонный ХЛОПОК. Из трубки выпала бумажная корона, дешёвый дождик и записка детским почерком: «ДЯДЯ ВЛАД, С НОВЫМ ГОДОМ! ТЫ КЛЁВЫЙ!»

Он посмотрел на корону. На дождик. На кривого снежного человечка на окне. Посмотрел на кота Архимеда в банте, который снисходительно подмигнул ему одной зелёной лампочкой.

И Владислав Петрович, кандидат технических наук, надел корону. Включил ту самую колхозную гирлянду. Подошёл к тазине с оливье, взял ложку и съел гигантский ком, не дожидаясь ни 00:01, ни даже боя курантов.

Они потом, конечно, пробили. Но он их почти не слышал. Потому что в его идеально тихой квартире гремел, трещал и сиял самый что ни на есть Хаос. И переменная N, наконец-то вычисленная, оказалась равна именно ему.

Ну, или одной ложке оливье, застрявшей где-то в районе души. Что, в общем-то, одно и то же. С Новым годом! Всем удачи от артиста Игоря Пиксайкина.

Стихотворение Булата Окуджавы читает артист Игорь Пиксайкин.

История, которую я вам расскажу, живет в старом доме с высокими потолками и скрипучими половицами. Ее главного героя зовут Виктор, но для мира он — поэт Вик.

У Вика не было соперника.

Это не значило, что он был лучшим. Это значило, что он был единственным.

Он не участвовал в поэтических баталиях, где строки хлестали, как рапиры, а метафоры взрывались, как гранаты. Он не листал журналы в поисках чужих имен, чтобы измерить глубину их таланта и сравнить со своей пустотой. Он не нуждался в тени другого, чтобы понять форму своего собственного света.

Его соперником была тишина. Та самая, что нависает над чистым листом, густая, тягучая, всепоглощающая. Он вступал с ней в единоборство каждое утро, вооружившись лишь перьевой ручкой и чернильницей, доставшейся от деда. Победа давалась не каждый день. Иногда тишина побеждала, и тогда Вик просто сидел у окна, наблюдая, как дождь рисует на стекле стихи, которые он не может ухватить.

Его соперником был город за окном — серый, орущий гудками и всплесками чужих разговоров. Вик выхватывал из этого хаоса обрывки: смех ребенка из песочницы, спор двух голубей на карнизе, стук каблуков по мокрому асфальту. И превращал их в ритм, в музыку, в строку. Он отвоевывал у городского грома маленькие островки гармонии.

Его соперником была память. Призраки прошлого — ушедшая любовь, оставшаяся в виде запаха грушевого мыла в ванной; тень отца, читающего при свете настольной лампы; первый восторг от собственного, найденного в книге, стихотворения. Они были требовательны. Они шептали: «Опиши нас. Пойми нас. Удержи». И он пытался, зная, что память — ненадежный союзник, она искажает и теряет детали, как старая фотография, выцветшая на солнце.

Его соперником был он сам. Вчерашний Вик, который написал строчку такой ослепительной, что сегодняшний Вик не мог придумать ничего, кроме банальности. Вик, который мог проверить каждое слово на звук и вес, и все равно сомневался. Вик, который боялся, что однажды источник внутри иссякнет, и он останется на берегу сухих русел, безмолвный.

Как-то раз к нему зашел молодой, горящий поэт, нащеке которого пылал огонь амбиций. —С кем ты борешься, Вик? — спросил он, оглядывая скромный кабинет. — Чьи книги раздражают тебя? Чей успех не дает спать? На кого ты равняешься? Вик задумчиво покрутил в руках тяжелую стеклянную пресс-папье. —Видишь ли, — сказал он мягко. — Когда ты взбираешься на гору, чтобы сразиться с другим альпинистом, ты тратишь силы на то, чтобы обогнать его, толкнуть, посмотреть вниз. А когда ты один на один с горой, ты изучаешь каждый камень. Ты слышишь ветер. Ты чувствуешь, как дрожат твои мышцы. Ты видишь не соперника, а саму гору. И себя на ней. Это другая битва. Более одинокая, но и более честная.

Молодой поэт ушел, не поняв. Вик остался. Он подошел к окну. Начинался вечер, и в сумерках город зажигал огни, будто строчки из гигантского, неведомого ему стихотворения.

Он вернулся к столу. Чистый лист ждал его. Тишина наступала, густея в углах комнаты. Память подкидывала обрывок мелодии из давно забытого фильма. Он сам, вчерашний, был недоволен началом, которое он написал утром.

И он снова взял в руки перо. Потому что у него не было соперника. Была только работа, только жизнь, которую нужно превратить в слова.