Proigrivatel

Proigrivatel

Большой Проигрыватель на Пикабу — это команда авторов короткой (и не только) прозы. Мы пишем рассказы, озвучиваем их и переводим комиксы для тебя каждый день. Больше текстов здесь: https://vk.com/proigrivatel
На Пикабу
Alexandrov89 user9406685
user9406685 и еще 1 донатер
59К рейтинг 1252 подписчика 9 подписок 687 постов 288 в горячем
Награды:
более 1000 подписчиков За участие в конкурсе День космонавтики на Пикабу
19

Пантера

Очнулся. Один.

Клешня сдохла. “Надо перезагрузиться”.

Киборг мучительно застонал. Дотянулся рукой до шеи. Со всей силы надавил.

Красные огоньки потухли. Остались лишь пятна и пульсирующая боль.

Протез на месте правой руки висел плетью. Костяшки живой руки сбиты. Издав ещё один стон, киборг приподнялся. Голова пульсировала, казалась разбухшей вдвое. Критические ошибки мигали прямо перед глазами.

Кое-как поднялся, по стеночке. Грязное зеркало отражало лицо, перепачканное кровью. Нос пульсировал от боли. Не сломан, но кто-то знатно ему зарядил.

Холодная вода освежила мысли.

“Меня зовут Рассел Кроу”.

Он не пытался подгонять память – бесполезно. Голова жутко болела. Зеркало приятно холодило лоб.

“Я – всего лишь маленький винтик в большом механизме города”.

Перед глазами всплывали образы: неоновые буквы, красный свет, заплывшее безобразное лицо… Чьё?

Вода из-под крана казалась вкуснее, чем вино. Нос, к счастью, не был сломан. Человеческая рука практически в порядке, не считая пары синяков и сбитых костяшек. Роботизированная… Ну, до локтя она ещё слушалась. Пальцы и кисть висели мёртвым грузом.

Ноги – в лучшем состоянии. Светилось несколько критических ошибок, но оба протеза целы и двигались нормально.

Обстановка вокруг была незнакомой. Базовые белые плитки, обычный санузел. Не рискуя открывать карту – мало ли, кто считает его геопозицию – Рассел осторожно, держась за стеночку, вышел из ванной.

Интерьер вокруг тоже ничего ему не говорил. Кроме того, что это сомнительный отель. Безвкусные ИИ-картины на стенах, приглушённый свет, леопардовое покрывало на кровати. Окно было плотно закрыто. Расс крадучись подошёл к нему, осторожно выглянул сбоку, не трогая штор.

Вид был, мягко говоря, не впечатляющий. Наверху грохотало шоссе, загораживающее солнечный свет; на уровне глаз – глухая железная стена.

“Понятнее не стало”.

Рассел присел на кровать. Стоило бы прогнать несколько тестов. А попутно – вспомнить детали прошлого вечера.

***

Неоновые буквы наконец сложились в слова. “Пантера”. Средней руки ночной клуб. Расс заявлялся туда в двух случаях: если дело сложилось, и если дело не сложилось.

Судя по всему, на этот раз не сложилось совсем.

Рассел зарабатывал на жизнь… По-всякому. Иногда сопровождал хрупкую даму в сомнительный район. Случалось, выслеживал кого-нибудь. Время от времени даже водил. Не головорез, но и не хакер.

В “Пантере”, по традиции, Расс накидался. Иначе и быть не могло.

Дальше память не хотела складываться. Испуганное лицо девушки. Оглушающе громкая музыка. Мерзкий, низенький жирдяй. Удар в нос от высокого бугая. Пистолет. Хруст кевлара. Духота на улице. Бег.

Судя по всему, он вступился за кого-то. И это геройство вышло ему боком. Тот жирдяй, вероятно, был важной шишкой.

Среди сообщений светилось одно непрочитанное.

ХОДИ И ОГЛЯДЫВАЙСЯ ТВАРЬ

Клешня всё ещё не подавала признаков жизни. Неудачно. Рассел привык все свои проблемы решать роботизированной рукой. Особенно если дело доходило до драки.

Зато ноги после диагностики восстановились. “По крайней мере, план Б имеется”.

***

Вечером Рассел вышел из отеля. За углом стоял человек, с виду совершенно неприметный. Но Рассел знал – его ждали. И тёмный плащ человека точно мог делать его невидимым. Маскхалат – штука, перекочевавшая из армии на улицы.

Киборг шёл медленно, делал расслабленный вид. Краем глаза видел человека. Какое совпадение – ему в ту же сторону!

Специально петлял по оживлённым улицам. Избегал переулков. Наблюдал. Человек в плаще следовал за ним. “Ждёт, когда я заверну в переулок, или когда я вернусь домой”.

Приходилось сдерживать пружинящий шаг протезов. Бесполезную руку спрятал в карман. Ни к чему показывать, что она не работает.

Прошагав так пару кварталов, убедился, что сбросить преследователя не получается.

Глубоко вдохнул. Придётся драться. Снова. Только человек в плаще свеж и полон сил, а Расс – нет. Но вариантов не остаётся – не хочется ещё кого-то впутывать в свои проблемы.

Завернул в переулок. Сделал вид, что решил отлить. Между тем внимательно наблюдал. Если смотреть куда надо, можно рассмотреть малейшее движение. Колебание воздуха.

И он рассмотрел.

Резкий рывок в сторону. Удар ногой в пустоту. Пустота отлетела в стену. Закашлялась.

Со всей силы прыгнул на пустоту ещё раз. Придавил к стене. Однако пустота оттолкнула его к противоположной стене. Удалось проскользить на ногах и погасить импульс. Но преследователь потерялся. Расс пытался его рассмотреть, выравнивая дыхание. Вряд ли его так быстро отпустят…

Удар под дых. Наугад выбросил вперёд протез. Протез потянуло вверх и вперёд. Земля выбила воздух из лёгких, из глаз посыпались искры. Удар в бок, прямо по вчерашним синякам. Рассел вскрикнул.

– Ну что, урод, добегался? – у пустоты оказался неприятный, надтреснутый голос.

Ещё один удар по рёбрам. У противника были тяжёлые железные протезы. Расс прикрывал руками голову.

Удар по рукам. Хрустнул кевлар. “Ремонтом не обойдёшься”.

– Ты влип по уши! Ты хоть знаешь…!

Расс стоически принимал удары. Ждал, пока пустота выговорится. Маскхалат не может рассеивать картинку вечно. Его предел – пять минут. Для очень дорогих моделей – десять.

Картинку снова включили. Человек в плаще чертыхнулся. Отвлёкся на секунду.

В эту же секунду Рассел стоял на ногах.

В два шага разбежался.

Прыгнул на стену.

Ещё три шага вверх по стене.

Оттолкнулся.

И обрушился всем своим весом на человека.

Коротко хрустнуло.

Враг даже не вскрикнул.

Рассел откатился в сторону. Перевёл дыхание. Что ж, от этой проблемы он избавился. Пару часов форы ему это даст.

Он успеет убраться из города ко всем чертям.

Показать полностью
142

Киндер маньяк

На воскресной ярмарке ловкая женщина выхватила последнюю селедку с прилавка, практически из рук Антонины Ивановны, за что получила три мысленных проклятия и одно устное.

— Куда тебе! Сама как селедка! Я первая ее взять хотела! — Антонина Ивановна раздула морщинистые ноздри и набрала побольше воздуха, чтобы продолжить свое нападение, но продавщица сбила пыл, сообщив, что рыба на витрине выложена не вся.

Антонина Ивановна закончила покупки, согласно списку, закинула сумки на тележку и направилась в сторону дома. Погода была хуже, чем настроение самой старухи. Мелкий дождик накрапывал с утра, а сейчас усилился и неприятными большими каплями падал на голову. Держать тележку, зонтик и равновесие на старых ногах было тяжело, поэтому Антонина Ивановна решила сократить путь до дома через гаражный кооператив. Через несколько метров, она услышала странный шорох, а затем почувствовала резкую боль в шее и завалилась боком на мокрую землю.

Кровь толчками вытекала из шеи, смешиваясь с грязью. Антонина Ивановна пыталась звать на помощь, но на крик уже не было сил, вместо него изо рта шла кровь. Перед лицом старухи стояли огромные резиновые сапоги. Посмотреть, что там — выше сапогов, никак не получалось, умирающая оставила попытки и закрыла глаза. А потом в приоткрытый рот рукой в перчатке засунули что-то, что-то пластиковое.

2.

Привет, мой дорогой Мурзик. Давно не получал от тебя открыток с рассказами о твоих славных путешествиях, поэтому решил послать весточку сам. Не знаю, правда, по какому адресу отправлять, но, надеюсь, ты когда-нибудь ее прочтешь.

У нас в зоопарке появились братья бурундуки. Смешные, проворные и очень хитрые. Нет, ну ты бы видел эти мордашки. Прибегают ко мне в вольер, когда сторож засыпает. Храпит он ужасно, но, думаю, ты и сам помнишь. Днем шалунишки делают вид, что не могут выбраться из клетки, и надувают животики, а как стемнеет, шнырь между прутьев и начинают воображать себя хозяевами нашего приюта. Ох, если бы я мог сделать так же, превратиться из бегемота в маленького бурундука и убежать вместе с тобой навстречу невероятным приключениям.

На исходе очередное лето, мой друг. Мне радостно и грустно одновременно. Скоро увижу красивые пожелтевшие листья и людей в смешных дождевиках. Надеюсь на встречу и очень скучаю. Твой друг бегемот Фонарик.

***

Мужчина провел по странице блокнота рукой, перечитал отрывок и пошел отстирывать с джинс засохшие пятна крови и грязи хозяйственным мылом, которое нашел в шкафу съемной квартиры. Он решил, что следующее убийство нужно спланировать тщательнее. Желательно обойтись без колюще-режущих предметов и кровавых ручьев, ведь джинсов у него всего двое.

3.

Миша Трухнин стоял на боковой улочке в тени кустов, совершенно не видимый в темноте, в пятнадцати метрах от маленького железнодорожного перехода на дороге, ведущей из центра в Парк Культуры. Идея, казавшаяся легко осуществимой, теперь не очень-то работала. Чего сложного — толкнуть какого-то прохожего под подъезжающий поезд. Однако вот уже два часа прошли впустую.

Мимо Миши проехало уже полтора десятка поездов, а вот людей с его стороны прошло всего семеро. И пятеро из них — в промежуток, когда поездов не было. Шестой человек — невысокая полная женщина — подошла к переходу одновременно с электричкой. Но электрички теперь ездили короткие — всего по шесть вагонов, проносились быстро, успеть добраться до перехода из укрытия было невозможно. Нужно было ждать большого товарного состава.

С седьмым, казалось, повезло. Молодой мужчина нетвердой походкой подошел к переходу как раз, когда показался товарняк. Он попытался проскочить, но пока шел по двум изгибам подводящей к переходу дорожки, поезд подъехал. Мужчина едва успел затормозить и не влететь под колеса состава.

“Эх, — подумал Миша, — вот бы ты, дебилоид, сам туда упал. Мне бы и пачкаться не пришлось”.

Но сам мужчина падать под поезд не собирался, а когда Миша подошел ему помочь и уже был готов толкнуть его под один из последних вагонов, он вдруг заметил в мелькающем просвете между вагонами, что на другой стороне перехода стоят два подростка и тоже ждут, когда состав проедет. Пришлось отпустить выпивоху. Миша решил ждать еще час, а если ничего не изменится — идти домой и придумывать новый план.

В конце концов — придумывать новые планы и схемы гораздо интереснее, чем их воплощать.

Миша с детства любил сочинять истории, какое-то время даже мечтал стать писателем, но потом забросил, стало не до того. Но вот однажды купил красивый блокнот, ручку, приходил домой с надеждой: сегодня точно сядет писать. Однако дома снова и снова появлялись какие-то неотложные дела. Лампочки, ужины, унитазы, уроки, платежи по коммуналкам, нужно было обязательно послушать Марину о том, как прошел ее день, а потом оставались силы лишь на короткий беспокойный сон перед новой сменой. Часы тикали, нервировали, секундная стрелка, казалось, бежала быстрее обычного. “Мне уже сорок три года, а я ни хрена не успел”, — думал Миша утром, в обед и вечером, в автобусе, в туалете, в очереди в магазине. А красивая книжка с ручкой с каждым днем покрывалась новыми слоями пыли.

Потом у Марины тоже появилась мечта — машина. Ее мечта явно была важнее, и пришлось даже взять несколько дополнительных кредитов, чтобы жена порадовалась. Радовалась она, правда, не долго. Ей одним утром не понравилось слишком уставшее и грустное лицо Миши и то, что у него из-за работы вовсе не осталось времени на семью. Претензии росли, увеличивались, взрывались вечерами и превращались в скандалы, пока однажды Марина не сказала:

— Извини, Миша, я полюбила другого, твои вещи уже собрала. Машину оставлю, ну, сам понимаешь, мне — нужнее. На работу ездить и Данилу в школу возить, плюс год-другой — он на права сдаст, а у тебя автобус от завода.

Так Миша снова оказался там же, где был после армии. Только тогда он был на двадцать с лишним лет моложе и здоровее и на нем не висели долги — как-то так вышло, что все погашенные кредиты были оформлены на Марину, а вот новые — на Мишу.

Прервал Мишины воспоминания очередной поезд. Длинная гусенница цистерн проносилась мимо, а ее хвоста на переходе ждал мужчина. Миша прозевал, когда он успел подойти.

Миша быстрым шагом направился к переходу, посмотрел в прогал вагонов — напротив никого не было — и, приблизившись к прохожему, который повернулся на звук шагов, ударил его ногой в грудь. Мужчина отлетел спиной на поезд. Проезжавший вагон ударил его в голову и, развернув, отбросил на обочину по ходу движения состава.

Миша вытер вспотевший лоб, достал из внутреннего кармана бегемотика-путешественника с фотоаппаратом, протер его носовым платком и с помощью платка засунул игрушку от “Киндера” в развороченный затылок, прямо в мозг. Дождавшись, когда состав проедет, Миша пониже опустил кепку и быстрым шагом пошел к Парку Культуры.

Добравшись домой — тщательно вымыл обувь, закинул в стирку джинсы и ветровку, а сам долго стоял под душем, слушая, как вода течет по трубам, по спине, по стенам, по ванне, стекая, наконец, в канализацию.

4.

Миша встретил Марину на дискотеке в местном депо под мелодию “Ласкового мая”, куда ходил раз в месяц. Она была старше, увереннее. Первая поцеловала в русые усы. Миша там на танцполе себя и забыл. Перевоплотился в тень Марины. Лишь бы она еще раз его поцеловала.

Сам Миша тогда болтался один — ни близких друзей, ни хобби, ни целей в жизни. В целом его все устраивало, но иногда хотелось, чтобы совсем как у людей было: дом, семья, дети. Но с этим было сложнее.

Когда Миша заканчивал школу, его мама, несколько лет горевавшая по отцу, неожиданно влюбилась и вдруг расцвела, вспомнила, что ей всего сорок два. С маминым другом Миша искренне старался сойтись, и сперва они даже ладили. Но когда мама забеременела и родила Соню, всем вокруг стало не до Миши. Так что когда после школы пришла повестка — Миша даже обрадовался. В армию попал в мотострелки и успел поучаствовать во Второй Чеченской. Было там в основном спокойно, если не считать одного случая.

После армии уже сам не хотел общаться ни с каким дядей Геной, да и с мамой тоже. Переехал в коммуналку и в родной дом заходил раз в месяц, поиграть с сестренкой.

И вот спустя несколько лет тихой жизни появилась Марина.

Когда она позвала Мишу жить в доставшуюся ей от мамы квартиру, почти в центре города, заставила сбрить усы, познакомила со своим сыном Даней, смешным темненьким мальчуганом с карими глазами, Миша был счастлив. Правда сразу подумал, что женись он и мальчугана возьми в сыновья — возникнут вопросы. Даня фыркал, огрызался, невзлюбил Мишину сутулость и неуверенность, молчаливость. Миша старался изо всех сил, работал много, хватался за любую возможность, продукты таскал, конфеты пасынку. Без толку. С годами голова у Миши седела все больше, Маринка целовала, но все реже, и только Даня рос и фыркал по-прежнему.

Годы шли, пятнадцатилетний лоб постоянно хотел в кино, колу в жестяных банках и дарить девочкам цветы. Марина хотела раз в год ездить с сыном на море, каждый вечер бутылочку полу-горького полу-Испанского вина со средней полки местного “Красное и Белое” и свежих продуктов для своих ПП-блюд.

Миша хотел сдохнуть, потому что искренне устал. Его любовь к Марине привела к бесконечным переработкам. Завод, куда он недавно устроился, ему ужасно не нравился, но зато зарплата позволяла осуществлять все “хочу” родных. Любовь, та самая, со временем затерялась в грязных робах, вонючих носках и раздражающем звонке будильника. Миша вспоминал на сменах, как хотел стать известным писателем, внести свой вклад в литературу — желательно, детскую. До завода, на другой, спокойной работе, он даже успел сочинить пару сказок.

Раньше он был воодушевлен, мечтал, что в уютном доме будут бегать маленькие Михайловичи, смеяться и взахлеб слушать про приключения котов, носорогов и других смешных животных. Но потом случилась Марина, и она, к сожалению Миши, никаких Михайловичей рожать не захотела. Сказала, что Дани ей вполне достаточно, а если у Миши любви через край, пусть на этого сына ее и расходует. Миша десять лет пытался добиться от Дани хотя бы уважения, но так и не смог, а после и вовсе оставил какие-либо попытки.

***

Когда стемнело, Миша опустил на глаза кепку и отправился гулять в Парк Культуры.

Миша решил проверить один романтический закуток, из которого открывается вид на пруд и огни города. Повезло: вместо любителей шашлыка, которые обычно занимали это место под веселый отдых, стояла одинокая фигура. Со спины сразу было понятно — женщина. Она держала телефон на вытянутой руке. Миша наступил на сухие ветки и привлек ее внимание.

— Прошу прощения, не хотел напугать, не думал, что мое любимое место кто-нибудь рассекретит.

Девушка улыбнулась:

— Мне тоже тут очень нравится. Сегодня коллега посоветовала приложение “Звездное небо”. Вот решила посмотреть на звезды с помощью технологий. Красиво, правда?

Она повернула экран к Михаилу, фигуры с названием созвездий замелькали на телефоне. На секунду он даже забыл, зачем находится здесь.

— Выглядит восхитительно. — Миша протянул руку и представился.

— Олеся. — Девушка снова улыбнулась.

На вид Олесе было около тридцати пяти — сорока лет, Миша сразу посмотрел на отсутствие кольца на безымянном пальце. “Это хорошо”.

— Пройдемся?

— Да, давайте.

— Лет пять назад мы с женой любили гулять здесь по вечерам.

— А почему вы теперь без нее?

— Она погибла.

— О! Соболезную.

— Спасибо. Но это было уже очень давно. А почему вы без спутника?

Олеся замялась на мгновение.

— Моему спутнику не до прогулок по ночам. Вернее, не совсем спутнику. Есть один мужчина на работе, кажется, я ему нравлюсь.

— Вполне его понимаю — вы очень привлекательная.

— Спасибо. Но он мне не очень нравится. Так. Общаемся в обеденный перерыв.

— Возможно, вам нужен кто-то, кто тоже неравнодушен к звездам.

— Да, возможно.

— Там впереди какие-то огни, кажется, молодежь отдыхает. Давайте обойдем их по соседней тропинке, ближе к пруду. Осторожно, тут корни у дерева торчат, не споткнитесь.

Миша подал Олесе руку и помог перешагнуть через препятствие. Перешагнув, она не стала забирать руку.

— Спасибо, Андрей.

Десяток метров они прошли в молчании, пока не подошли почти к самой воде.

— Вот, пришли, — сказал Миша неожиданно хриплым голосом. — Вы не покажете еще раз, как смотреть на звезды через приложение?

Олеся вынула из кармана телефон и подняла камеру к небу. Миша зашел сзади, сделав вид, что смотрит на экран. Правой рукой он вытащил из кармана ветровки колготки и набросил их на шею Олеси. Он повалил ее на землю вместе с собой, обхватил крепко ногами, натянул колготки двумя руками изо всех сил. Олеся пыталась вырваться, брыкалась. Миша отвернулся, чтобы не видеть, как Олеся старается ухватиться за право жить и вдохнуть еще немного кислорода. Когда девушка, наконец, перестала сучить ногами и затихла, Миша медленно поднялся, поправил Олесе растрепанные волосы, подобрал телефон и забросил его далеко в воду, а в ладонь положил уснувшего бегемотика на лежаке, сперва вытерев с него отпечатки платком. Прежде чем уйти, он сфотографировал тело, постаравшись, чтобы бегемотик был виден.

***

Миша вернулся домой и расставил оставшихся бегемотиков на столе. Рассматривал долго, ностальгировал. Собирал и хранил их бережно тоже для Михайловичей, но теперь использовал не по назначению. Провел ласково по пластмассовой шапочке одного.

Достал новый телефон, вставил сим-карту и скачал несколько приложений. Миша придумал текст, выбрал самые удачные фото. На следующий день, во время прогулки, сообщение с фотографиями бегемотиков на столе и мертвой девушки в траве одновременно отправил во “ВКонтакте” на страницу городских новостей, УМВД, “Подслушано” города и нескольких новостных пабликов.

“Добрый день. На моем счету уже три жизни, и я не остановлюсь. Если вы думаете, что это шутка, то посмотрите на игрушки, которые уже нашли, и на те, что остались у меня. До скорой встречи”.

Сим-карту, отправив сообщения, вытащил и сломал, телефон разбил о бордюр и выкинул. Миша видел сразу в нескольких фильмах, что так нужно делать, чтобы тебя не отследили полицейские.

***

После публикации сообщений от маньяка Интернет забурлил сотнями сообщений, репостов и комментариев. Большинство из них были совершенно бессмысленны, но Миша читал их два часа подряд и никак не мог оторваться.

— Черт. Лучше бы вы книги так обсуждали или еще что-то полезное. И я такой же дурак.

Еще Миша обнаружил, что некоторые сообщества уже успели придумать ему прозвище — Киндер-Маньяк.

Пресс-служба полиции города между тем выступила с заявлением о том, что информация проверяется и розыскная работа ведется.

На самом деле вот уже две недели, после обнаружения тела на железнодорожном переходе, полиция города стояла на ушах. Десятки сотрудников были заняты розыском и опросом мужчин, состоящих на учете у психиатра, поиском возможных свидетелей и просмотром данных с камер наблюдения, расположенных в радиусе километра от мест преступления. Но сообщать об этом в новостях не стали, чтобы не спугнуть преступника.

5.

Пройдя через Лесопарк, Миша вышел к реке и не спеша, прогулочным шагом, двинулся вдоль берега по узкой тропинке. Рыбаков — двух мужиков-пенсионеров — Миша увидел в первом же прогале кустов. Мужики, степенно рассевшись на чурбачках, смотрели на поплавки и на Мишу внимания не обратили. Он прошел около километра вперед, прежде чем повернуть обратно. Кроме этих двоих, больше никого у реки не было.

Подойдя к рыбакам, Миша шепотом спросил:

— Клюет?

Рыбаки обернулись к нему.

— Вон, посмотри, — тихо кивнул один из них Мише, указывая на стоящее в траве пластмассовое ведро с крышкой. Миша заглянул: в ведре плавали несколько мелких рыбех размером в пол-ладошки и одна побольше, похожая на леща из пивного ларька.

— Нормальные, — сказал Миша.

— Да нет, мелочь, — ответил второй рыбак, — плоховато берет сегодня.

Миша достал из внутреннего кармана ветровки бутылку, полную на две трети, открутил крышку и сделал вид, что пьет.

— Ха-а, — с удовольствием выдохнул Миша. — Будете?

Рыбаки переглянулись.

— Водка? — спросил один из них.

— Не, самогонка, теща гонит, — сказал Миша, протягивая бутыль.

— Ну дай, попробуем, чего там у тебя за теща. — Один из рыбаков протянул руку и принял бутылку.

— Постой, Борь, давай бутербродов достану, я взял из дому, — сказал второй, вставая с чурбачка и залезая в черный пакет, лежащий у чайника.

— Доставай, — согласился первый рыбак. — Будешь? — спросил он у Миши.

— Да не, спасибо. Я и пить уже не хочу, хватит. Можно, я лучше немного половлю? В последний раз еще с отцом ловил, в детстве.

— Давай, — уступил ему место первый рыбак. — Только пересади червяка лучше, вон банка. А мы тогда пока чуть выпьем с Витей.

— Допивайте все, у меня дома еще есть, не хочу обратно тащить. — И Миша снял удочку с рогатки, к которой та была прислонена.

В детстве Миша часто ходил на рыбалку с отцом. Саму рыбу он не любил ни есть, ни ловить, хотя, если клевало хорошо — азарт все же его захватывал. Мише больше нравилось быть вместе с папой, слушать его неторопливые истории по дороге на реку, а после просто молчать, сидя рядом, внимательно глядя на поплавки. К сожалению, отец много работал и выбраться куда-то вдвоем удавалось нечасто. После его смерти Миша не ходил на рыбалку тридцать лет. Сперва мать не позволяла, а потом и не хотелось. Когда отец погиб, на мать помутнение нашло: она целый год забирала Мишу из школы после уроков, не отпускала гулять — какие уж тут походы на рыбалку. Миша в шестом классе учился — а за ним стали следить, как за первоклашкой. Некоторые даже стали дразнить мальчика “маменькиным сынком”, но оказалось, что для “маменькиного сына” Миша слишком хорошо умеет драться. В итоге его просто стали игнорировать.

Через год у Миши прозвище все-таки появилось. Кто-то из одноклассников на уроке биологии сделал доклад про бегемота и даже нарисовал красивые картинки. Витька Семенов тогда захихикал громко и объявил:

— Да вы посмотрите, бегемот-то похож на нашего Мишаню! Ноздри так же раздул и сидит один.

Но Миша не обиделся, а даже согласился. И что плохого в бегемоте? Он грозный и сильный. Миша даже начал собирать коллекцию игрушек из “Киндер-сюрприза”, а вечерами, после прогулок с мамой, читал много книг и сам иногда писал рассказы о путешествиях чудесного животного и его друзей. Мише в то время и не нужен был никто из одноклассников, а потом, спустя пару лет, когда вроде бы пришел в себя, — уже у всех свои компании, а он так один и остался.

Теперь, насаживая на крючок нового извивающегося червяка, Миша был горд, что за тридцать лет руки не забыли, как это делать.

“Жаль, что отец не видит. Надо было с Данькой сюда сходить, может, как-то лучше бы все сложилось”, — подумал Миша.

Миша забросил наживку и стал внимательно следить за поплавком. Тот медленно дрейфовал влево.

Сзади раздался хрип. Миша обернулся. Один из рыбаков завалился на бок, изо рта пошла пена.

— Борь, ты чего? — Второй рыбак склонился над другом. — Эй, ты чем нас опоил? — повернулся он к Мише, но вдруг схватился за горло, тоже повалился на бок и стал судорожно пытаться вдохнуть воздух, одновременно медленно двигая ногами.

Миша смотрел на рыбаков, как вдруг боковым зрением увидел, что поплавок ушел на дно. Схватив удочку, Миша подсек. Ореховый удильник на пару секунд согнулся дугой. Миша подумал, что он сломается, но тот резко распрямился и из воды влетела большая рыба и, просвистев над головой Миши, с глухим стуком шлепнулась сзади, рядом с лежащими рыбаками. Миша, положив удильник, подбежал к рыбе. Это была большая — в две ладони — полосатая красавица с красными плавниками.

— Окунь, — вспомнил Миша.

Взяв рыбину, Миша заглянул ей в рот. Крючок зацепился за что-то внутри. Подергав чуть-чуть леску — без результата, — Миша потянул сильнее, и крючок вытащился вместе с червяком и намотанными внутренностями. Миша брезгливо откинул крючок на леске в сторону. Окунь вроде бы умер, хотя глаза еще чуть вращались. Оба рыбака умерли точно, они больше не двигались и не хрипели. Миша с сожалением посмотрел на окуня и бросил его далеко в реку. Было жалко, но Миша не умел готовить рыбу и не хотел тащить ее домой. Вытерев испачканные руки о камуфляжный китель одного из рыбаков, Миша достал из кармана платок с завернутым в него бегемотиком-официантом и поставил игрушку рядом с бутербродами. Потом аккуратно протер платком бутылку, консервную банку из-под червей и ведро с рыбой. Еще раз внимательно осмотрелся и быстрым уверенным шагом пошел прочь от реки.

***

Миша уже в десятый раз перечитывал список на листке блокнота. Это не список продуктов — здесь нельзя что-то забыть. Шанса второй раз сходить в магазин и докупить недостающее не будет. Но и просить что-то неосуществимое нельзя. Что ж, до завтрашнего вечера еще было время в последний раз все обдумать.

На следующий день он с утра пришел на площадь Ленина и сел на скамейку неподалеку от памятника вождю. Миша всегда хотел вместо работы посидеть вот так, насладиться кофе, суетой, что происходит вокруг, посмотреть на вывески, небо, людей — не спеша. Сначала, когда Мишу уволили, он разозлился. Тогда казалось, что хуже быть уже не может. Но потом Миша придумал план, приободрился, быстренько оформил очередной кредит на свои нужды, пока работодатель не успел сообщить в инстанции об увольнении, и теперь наслаждался моментом.

Миша, сверяясь с блокнотным листком, стал набирать сообщение, которое планировал разослать по новостным пабликам и в полицию.

“Добрый день. Я Киндер-Маньяк. Мне нужна помощь. Я больше не могу продолжать и готов сдаться и понести наказание. Но я боюсь расправы со стороны полиции или других заключенных. Я обещаю сдаться, если мне гарантируют:

— теплую сухую одиночную камеру, оборудованную кроватью, столом, стулом, тумбочкой, раковиной, унитазом, посудой, электрочайником или кипятильником;

— стационарный компьютер с доступом к онлайн-библиотеке и Интернету;

— телевизор;

— ежедневные прогулки минимум один час;

— доступ к тюремной библиотеке;

— свободный доступ ко мне представителей СМИ;

— бесплатную медицинскую помощь в случае проблем со здоровьем;

— трехразовое повышенное питание, бесплатный чай, сладости минимум раз в неделю;

— услуги адвоката, право связываться с ним в любое время;

— две гантели весом 20 кг для поддержания физической формы.

Я считаю свои требования более чем умеренными, в любой европейской тюрьме они предоставляются каждому заключенному. Если вы не готовы мне помочь — я продолжу убивать. Самостоятельно я уже не могу остановиться.

До свидания”.

Миша огляделся вокруг. Несмотря на будний день, на площади было полно народа. Люди отдыхали, веселились, совсем рядом уличные музыканты пели “Перемен” Цоя. Миша собирался пожертвовать всем этим ради своей мечты. Туризм, алкоголь, женщины, новые знакомства — про все это можно будет навсегда забыть. Если план удастся — Миша больше никогда не увидит шумную и вечно праздничную площадь Ленина. Не увидит новых декораций и арт-объектов на улицах города, людей, которые постоянно куда-то спешат и всегда опаздывают. Впрочем, если план провалится — тоже, скорее всего, не увидит. Вряд ли удастся скрываться от полиции вечно. Миша дописал в конце: “Еще хочу плакат 2х1,5 метра с голой Джессикой Альбой”. И отправил сообщения.

Посидев минуту с закрытыми глазами, достал из телефона сим-карту и сломал. Положил телефон экраном на землю и ударил по нему каблуком. Потом поднял его и пошел мимо торговых рядов. На улице возле ресторана “Пламя и Вино”, как обычно, жгли дрова в жаровнях. Миша постоял несколько минут, глядя на огонь, огляделся по сторонам, убедился, что на него никто не смотрит, и бросил в огонь телефон и вырванный из блокнота листок со списком своих требований к полиции. Дождался, пока листок полностью прогорит, и пошел в сторону площади Победы.

***

Мишино письмо подняло в Интернете новый шторм. Мнения разделились: кто-то предлагал не идти на поводу у маньяка, кто-то требовал вернуть смертную казнь, некоторые осторожно замечали, что не такие уж и высокие требования взамен человеческой жизни. Через СМИ к преступнику обратился Виктор Петрович Смирнов — знаменитый местный адвокат. Он пообещал защищать интересы убийцы в суде и способствовать соблюдению условий содержания в лагере. Миша, внимательно читавший новости, выписал в блокнот фамилию, телефон и адрес офиса этого адвоката.

И только в полиции молчали. Следователи, ведущие дело, считали, что убийства происходят раз в две недели и до следующей попытки убийцы есть время.

6.

С экрана приложения для онлайн-знакомств на Мишу смотрел импозантный сорокалетний мужчина с седыми висками и аккуратной бородой. Примерно так мог бы выглядеть Миша, если бы не впахивал столько лет по двенадцать часов пять дней в неделю. Хорошо, что в Интернете не обязательно быть собой.

Пролистав пару анкет и фотографий ровесниц, Миша поставил лайки нескольким претенденткам на вылет. После прошлых дел Миша считал, что в парках и на пустырях вполне может быть полиция. Он решил, что попытает счастья там, где его не ждут.

На утро пришло сразу два сообщения. Михаил в ответ написал пару строк о себе: что в разводе, стремится к мечте, начинает новую жизнь, ищет спутницу, которая ему в этом поможет. Первая из ответивших — Елена, сорока пяти лет. По ее словам, дети давно выросли, живут сами по себе, строят будущее, она сама давно в разводе, работает билетером в театре, мало путешествует из-за занятости, хотя очень любит посещать новые места, вяжет, книги читает, гуляет в парке. Вторая — Ирина, ей сорок три, тоже в разводе, сын живет у мужа, она строит карьеру риэлтора. По ее словам — очень успешно. Хобби особых нет, потому что после рабочего дня валится с ног и прокрастинирует на дорогом вельветовом диване с бокальчиком красного.

Миша назначил встречи обеим, после непродолжительной беседы одна из женщин согласилась увидеться вживую.

Женщина оказалась даже симпатичнее, чем на фото, что Мишу явно огорчило. Высокая и стройная, правда стало заметно: на подобные прогулки она давно не выходила. Красная помада была слишком броской, в отличие от скромной улыбки, на которую ее намазали. Миша заранее взял кофе, предложил его спутнице, а после предложил капнуть в него виски из фляжки.

— Хороший виски еще никому не вредил!

Елена протянула ему картонный стаканчик:

— Только чуть-чуть.

Они шли по освещенной дорожке, Елена беззаботно болтала о всяких мелочах, рассказывая о новых спектаклях, которые начнутся в осеннем сезоне, о том, как славно работать в театре, даже билетером, и общаться с творческими людьми. Михаил вежливо поддакивал, показывая заинтересованность, но думал о своем. После того как ушла жена, Миша неожиданно для себя ушел в творчество. После работы он стал писать сказку про своего бегемота. Думал, что закончит ее за пару вечеров, но нужные слова было гораздо сложнее находить, чем в молодости, а те, что находились, были слишком сахарными. В результате он потратил несколько месяцев на одну не очень большую историю. Довольный собой, отослал ее в местный журнал. Через три месяца пришел ответ, что Мишина сказка журналу подходит, его просили подписать согласие на публикацию и предоставить данные счета для перевода гонорара. Гордый Миша отправил данные редактору. В ответ через полмесяца ему перевели сто рублей. А Миша уже успел напридумывать, что он сможет бросить осточертевший завод и жить, занимаясь только написанием сказок. Но как можно прожить на сто рублей?

К вечеру стало прохладно, и Лена попросила проводить ее до дома, Миша согласился. Они дошли до нужной девятиэтажки молча. Лена предложила зайти на чай, Миша вновь не отказал. В кармане он крутил пальцами фигурку бегемотика. Елена гостеприимно поставила на стол фужеры, домашнее вино и закуску. Попросила ее подождать, пока она сходит поправить прическу. Миша разлил вино, добавил в один фужер снотворное. Через полчаса Лена пожаловалась на плохое самочувствие — видимо, из-за погоды. Пообещала Мише, что они встретятся снова, хоть завтра. Миша поблагодарил ее за вечер, попросился в туалет, потом долго копошился, одеваясь.

Он положил уснувшую Елену на кровать, а сверху на ее лицо положил подушку и держал так, пока женщина совсем не перестала шевелиться, а потом еще три минуты. Сверху на подушку он поставил бегемотика-девочку, гуляющего с бокалом вина. Надев перчатки, Миша медленно обошел комнату и вытер платком все вещи, каких касался, также протер краны и раковину в ванной комнате.

Из внутреннего кармана своей куртки достал ручку и блокнот, вырвал листок и принялся писать заранее приготовленный текст.

“Вы проигнорировали мое прошлое послание. В результате погиб еще один человек. Я очень хочу остановиться, но сделать это без вашей помощи я не могу. Неужели вы не способны мне помочь? Разве я прошу чего-то невозможного? Мне нужно только чистое место, приемлемая еда и одиночество, — если это для вас так много, что ж, люди продолжат умирать. Но теперь в этом будете виноваты вы”.

На втором листке он написал: “Если мои условия не будут приняты в ближайшее время — первую записку увидит каждый человек в этой стране”.

Миша сфотографировал труп и записки, после чего ушел, прикрыв, но не заперев за собой дверь.

Авторы:
Мария Шестакова

Антон Александров

Киндер маньяк
Показать полностью 1
15

Дедлайн

Дедлайн пришел незаметно.

— Ты собираешься рассказ на декабрь присылать? – спросила меня редактор Ирина.

— В процессе. Почти закончил, — ловко соврал я.

— Ясно. Ещё даже не начинал?

— Ещё даже не начинал. В голове ноль идей. Сжалься над человеком. Подкинь, пожалуйста, пару хороших тем.

— Да без проблем. «Инженерная платформа».

— Как-то не очень вдохновляет. А ещё?

— «Апостол синего пророка».

— Тоже не то.

— Тогда: «Слово писателя: кровь на блокноте».

— А может… — с надеждой предположил я, — …может, есть у тебя ещё какая-нибудь тема?

– Нет, – отрезала Ирина. – Нету у меня для тебя других тем. Новый дедлайн завтра в шесть утра.

– Понял. Напомни мне, пожалуйста – ради чего я этим занимаюсь?

— Ради эндорфина, который вырабатывается, когда под удачным текстом появляются лайки и хвалебные комментарии.

— Но должна же быть ещё какая-то причина.

— Конечно. Ещё ради того, чтобы иногда понимать, что твоя роль в этом мире не исчерпывается рабочими и семейными обязанностями.

— Не может же дело быть только в эндорфинах и моем эго.

— Так. Хватит тянуть время. И вообще: я твой редактор, а не мама и не психоаналитик.

Я собрался с духом, открыл новый вордовский файл и застучал по клавишам. Через три часа у меня был готов рассказ. Речь там была о человеке, который зашел в книжный магазин и встретил инопланетянку. Та рассказала ему, что скоро будет конец света. Она заметила, что в отличие от книг, люди не успевают произнести красивых монологов. Заканчивался текст тем, что мысли главного героя обрывались на полуслове. Я был очень доволен собой и отправил рассказ жене.

— Очень сухое говно, – сказала моя жена, когда я позвонил ей, чтобы узнать впечатления.

— Спасибо за прямоту. Но можно было и поделикатнее.

— Я не про текст. У нашего сына в подгузнике очень сухое говно. Не могу понять – нормально это или нужно что-то менять в рационе.

— А текст тебе как?

— А текст мне понравился.

— Очень сухое говно, — сказала Ирина после того, как я отправил ей текст.

— У тебя тоже есть ребенок? — удивился я.

— Нету у меня ребенка. А текст, который ты прислал – очень сухое говно.

— Но концовка-то хороша?

— Концовка хуже всего. Либо перекраивай весь текст, либо пиши новый.

— А ты уверена, что поняла концепцию? Там…

— Я поняла, что тянка-инопланетянка говорит ему про то, что все оборвется на полуслове, и твой текст обрывается на полуслове. Это не работает. Хватит тянуть время. Займись делом.

— Чем ты занимаешься? — поинтересовался мой руководитель Виталик. — Всё утро по клавишам стучишь, а клиенты жалуются, что ты на звонки не отвечаешь.

— Хотел записать несколько мыслей для ежемесячного собрания, — нашелся я.

— Очень хорошо, — похвалил меня Виталик. — Как закончишь – скинь, пожалуйста, почитать. Может, смогу дополнить. А завал, который образовался, разгреби как можно скорее.

— Сейчас всё раскидаю, — заверил я его и пошел обедать.

Пока я ел, в столовую зашел мой коллега Николай. Он некоторое время внимательно смотрел, как я обедаю, а потом спросил:

— Обедаешь?

Коля так начинает любой разговор. Если бы я пил чай, он бы спросил: «Чай пьешь?» Если бы я пил водку, уточнил бы: «Бухаешь?» Иногда мне интересно, как бы он сформулировал вопрос, если бы застал кого-то, скажем, голым, играющим на балалайке и распевающим псалмы на латыни.

Отпираться было бы глупо. Я признался, что действительно обедаю.

— Там твой клиент звонит. У них какой-то срочный заказ.

— Очень срочный заказ, — подтвердил клиент. — Дедлайн, как говорится, был ещё вчера! У нас запускается инженерная платформа. Нужно сорок комплектов спецодежды. Но вот прямо сегодня нужны.

Я проверил наличие. Сорок комплектов спецодежды были на нашем складе в наличии. Мало того — они находились в одном месте и отгрузить их было бы пустяковым делом.

— Отлично! — обрадовался мой клиент. — Кидайте счет, сразу оплачу и вечером приедем забирать.

Я кинул счет. Он его сразу оплатил.

— Мы не можем ничего отгрузить, потому что товар не прошел приемку, — сказал склад.

— Мы не можем провести приемку, пока бухгалтерия не выгрузит документы, — сказал отдел закупок.

— Мы не можем выгрузить документы, потому что сегодня не работает электронный документооборот, — сказала бухгалтерия.

— Мы не можем починить электронный документооборот, потому что это умеет делать только Емельянов. А он в отпуске, в тайге. Из девайсов у него при себе только калькулятор, — сказала служба IT.

— Зачем ему в тайге калькулятор? – удивился я.

«Пустяковое дело» превратилось в многоступенчатый квест с интригами и массой подозреваемых.

Когда я закончил его распутывать, до конца рабочего дня оставалось примерно десять минут.

«Ничего страшного, — подумал я. — Приеду домой и в спокойной обстановке напишу хороший текст».

У меня зазвонил телефон. Это была жена.

— Авумываэмаа! — донеслось из трубки.

— Декрет все-таки делает свое дело?

— Это была не я, — объяснила Лида. — Это наш сын с тобой поздоровался. А у меня есть хорошая новость. Написали по объявлению. Есть потенциальный арендатор на нашу студию в Девяткино. Но есть нюанс: девушка хочет посмотреть её сегодня. Правда же круто?

— Правда же, — без энтузиазма отозвался я. Объявление о сдаче мы выставили неделю назад, и никто на него не откликался до этого вечера.

— Сможешь съездить показать?

От работы до Девяткино был час пути в одну сторону. «Текст можно и в метро написать» — поддался самообману я.

— Амвывавыема… — попрощался со мной сын.

— Абыргываемаввввазза… — Обратился ко мне, сидящий напротив гражданин в синей куртке, когда мы подъезжали к станции «Девяткино». Всю дорогу я штудировал свой блокнот с заметками в надежде выудить оттуда интересную тему для рассказа. Но безуспешно.

— Что? – переспросил я, убирая блокнот в рюкзак.

— Серега говорит, что вас ждут неприятности, — дыша на меня сивушными маслами пояснил его спутник.

— Бырадаганравумыээээ…

— Говорит — быть беде.

— Передайте ему — спасибо, — попросил я.

— Вы правда будьте начеку. У Сереги нюх на такие вещи. Редко ошибается.

Девушка, которая заинтересовалась нашим объявлением, должна была приехать к 19.30.

В 19.20 я оказался у входной двери, достал из кармана ключ и ткнул им в замочную скважину. Он не подошел. Я убедился, что стою на нужном этаже и возле нужной двери, и повторил попытку. Она успехом также не увенчалась. Тогда я присел на корточки и приступил к детальному осмотру.

Беглый анализ криминалистической лаборатории, расположенной в моей голове, показал, что кто-то очень старательно залил замочную скважину суперклеем.

Пиликнуло уведомление телефона. «Здравствуйте. Я буду через пять минут», — написала мне потенциальная съемщица. Мной овладела паника. Я нашел в рюкзаке какую-то проволочку, разогнул ее и попытался выскоблить клей. Вместо этого я дважды проколол подушечки пальцев и перепачкался собственной кровью.

— Нам залили замок суперклеем, — сообщил я жене.

— Ого. Это кто же нам так насолил? — огорчилась она.

— Ума не приложу. У нас врагов даже нет.

— Придется отменить просмотр. Как неудобно…

— Извините. Не получится сегодня посмотреть квартиру, — сказал я девушке, встретив её у подъезда. — Мне залили замок суперклеем.

— Ого, — удивилась она. — Это кто же вам так насолил?

— Сам бы хотел узнать. Дурацкая ситуация.

— Да ничего, — проявила завидное присутствие духа девушка. — Вы же сейчас всё равно будете замочного мастера вызывать? Такой план действий?

Откровенно говоря, у меня не было никакого плана действий, но идея звучала очень разумно.

— Да.

— Ну и хорошо тогда. Если час-полтора открытие займет, то я могу просто погулять пока что. А как мастер закончит — напишите, и я подойду.

Я позвонил в службу открытия замков и рассказал им о своей беде.

— Ого, — хмыкнул диспетчер. — Суперклей. Это кто же вам так насолил?

— А эта информация поможет открыть дверь?

— Мастер будет через десять минут.

Через тридцать минут у двери оказался квадратный парень с сумкой на плече. Лицо у него состояло из желваков.

— Это вам суперклей залили, — деловито сообщил он.

— Знаю.

— Кто ж, интересно, вам так…

— Не знаю, — устало перебил его я. — Не знаю, кто мне так насолил. Вы за час управитесь?

Парень усмехнулся, и через десять минут я стоял в квартире, а он заканчивал менять цилиндр замка.

— Я готова подписать договор, — сказала девушка после осмотра студии.

Я постарался скрыть изумление. Достал предусмотрительно распечатанные экземпляры договора. И вспомнил, что у меня нет с собой ручки. У девушки её тоже не оказалось. Я перерыл всё, что было в моем рюкзаке, и с большим трудом нашел на самом дне один давно исписанный экземпляр. К счастью, оставшейся капли чернил хватило на наши подписи.

Уже практически ночью я вернулся домой. Тихо, чтобы не разбудить спящих жену и ребенка, переоделся и умылся. Прокрался на кухню. Стараясь не греметь посудой, съел холодный ужин.

«Ты знаешь, я наверное пас, — написал я Ирине. — Никак не успеваю нормальный текст написать».

«Успеваешь, — ответил Ирина. — До дедлайна ещё шесть часов».

«У меня нет хорошего сюжета».

«Перестань корчить из себя не пойми кого и дай высказаться настоящему себе», — написала Ирина и вышла из сети.

Включать ноутбук было бы слишком шумно. Поэтому я нашел пишущую ручку и выудил из рюкзака свой блокнот для заметок. Открыл свежую страницу и, за неимением лучших вариантов, написал: «Дедлайн…». Что писать дальше, я не знал.

Мое внимание привлекло что-то бордовое на обрезе страниц. Я посмотрел на обложку. Там был широкий темно-красный мазок.

На блокноте была кровь.

Дедлайн
Показать полностью 1
53

Ритм дыхания

Один длинный вдох-выдох, три коротких, два длинных. Сбитый ритм дыхания, попытка успокоить себя. Яна изучала стену. Стена укоризненно взирала на неё глазами прославленных служителей балета. Их черно-белые портреты всегда казались Яне чересчур пафосными и напыщенными, а сейчас в поджатых губах и морщинках между бровями явно читалось презрение. Дверь в директорскую была закрыта неплотно, и голоса, летящие оттуда, слышны слишком хорошо:

— Ваша дочь — безжалостная психопатка! Она покалечила Веру. Ее родители подают в суд.

Яна перевела взгляд на свою коленку, торчащую из-под платья. Старая ссадина манила подсохшей корочкой. Яна подцепила ее ногтем и потянула, обнажая светло-розовое.

— Я понимаю и ни в коем случае ее не оправдываю, но, может быть, есть какая-то возможность уладить все мирно?

— Это вам не со мной надо разговаривать. Я считаю, что Яна должна понести заслуженное наказание. И да, вот ее документы. Как вы понимаете, независимо от результатов вашего общения с родителями Веры мы вынуждены ее исключить из училища. Господи, такой позор, такое пятно на репутации нашего заведения — я до сих пор в себя прийти не могу! Что ж, отныне поведение вашей дочери — исключительно ваша головная боль.

Мать вышла из кабинета директора. Яна, предчувствуя, что за этим последует, сжалась, выставив вперед угловатые плечи.

— Ты что сотворила-то?! Довольна хоть?

Мать до сих пор оставалась статной и привлекательной женщиной, но гнев уродовал ее лицо — появлялись красные пятна на скулах и подбородке, нос становился шире, а губы тоньше. Вообще, в такие моменты она становилась похожа на хищного зверька — хорька или ласку.

— Десять лет ты на это угробила. Чтобы вот так все расхреначить? Судьбу, репутацию, вообще все?

— Отстань от меня! — Яна вскочила.

Собранная загодя сумка с вещами стояла у ее ног. Она знала, что ей не позволят остаться, надеялась на обратное, но на самом деле точно знала, что нет. Вот если бы не засекли — хотя все равно бы догадались, наверное.

— Поехали домой, — сказала спокойнее. — Там ты мне мозг имей, сколько хочешь.

Яна начала танцевать в шесть лет, в десять ее взяли в Московскую академию хореографии. И вот теперь, в шестнадцать, она с позором покидает ее стены.

А Вера, которая та еще тварь, очень скоро сюда вернется. Вера — будущая прима, совершенная Вера, на которую нужно равняться, которой суждено стать новым бриллиантом Большого театра.

***

Три судорожных коротких вдоха без возможности выдохнуть. Фил смотрел виновато, потирал запястье. Он сорвал высокую поддержку, и теперь Яна валялась на сером балетном линолеуме, как марионеточная Коломбина с обрезанными нитями. Посмешище. Подниматься не хотелось. Подошедшая Маргарита Геннадьевна бросила презрительно:

— На вытянутые с таким весом не выйдешь. Худеем к генеральной.

Ехидные, едкие шепотки у станка:

— Её опасно поднимать…

— Только сольные светят…

Голос Веры выделятся громкостью и желчью:

— Меня Фил спокойно держит, а тут, гляди ты, руки поехали.

***

Дома Яне непривычно. Последние шесть лет она появлялась здесь только на каникулах, да и то не всегда. Ей здесь слишком тесно и слишком иначе. Нет знакомой свежести, льющейся из распахнутых окон, светлых стен, постоянного присутствия кого-то из девочек рядом.

Она слушала, как ругались мать с отцом. Как отец звонил куда-то, «улаживая её вопрос». Не посадили, не привлекли — кажется, стоило это достаточно дорого. Яна грызла ногти, подцепляла зубами заусеницы и тянула их до крови. Она смотрела на себя в зеркало и по-прежнему видела там что-то громоздкое и неповоротливое.

Мать зашла к Яне в комнату. Незнакомая, совсем посторонняя женщина. Она прятала глаза, ей было неловко и трудно говорить с давно отвыкшим от неё подростком:

— Тебе нужно решать, что ты будешь делать дальше. Ни в одно училище ты больше не поступишь, и ни одна труппа тебя не возьмет. Скандал мы замяли, но слухи расходятся как круги на воде, этот процесс не остановить.

Круги…на…воде…что…делать… дальше?..

***

Прошло полгода с той злополучной парной репетиции. Яна узнала: если крошить хлеб маленькими кусочками, можно убедить себя, что съела больше — ровно столько, сколько нужно. Её руки перестали быть тёплыми, они всегда теперь мёрзли и леденели. Дважды она просыпалась, измазанная жирным кремом, а в её тумбочку постоянно подкидывали фотки толстух в балетных пачках. Вера действовала по-разному — то высмеивала Яну, то с притворной заботой предлагала ей названия лекарств, которые нужно вкалывать для снижения веса. Однажды в центре на аллегро Яну повело, закружилась голова, и она почти упала в обморок. Потом были жгучие от стыда щёки и нелепые оправдания перед Маргаритой Геннадьевной. Каждое утро и каждый вечер из зеркала на Яну смотрел упитанный щекастый колобок. Как бы она ни старалась, что бы ни делала, колобок продолжал пухнуть. В вывешенных списках она всегда была теперь во втором составе. И на зимнем показе Вере дали партию феи Драже, а ей всего лишь Одалиску, одну из…

***

Вдох-выдох, вдох-выдох. Короткие и судорожные, похожие на остатки рыданий. Первое время дома Яна по привычке просыпалась в семь тридцать, с ощущением, что нужно скорее умыться, уложить непослушные волосы и бежать в балетный класс. Осознание ошибки каждый раз больно ударяло по макушке и застилало глаза влагой. Смаргивая её, Яна лежала часами, вглядываясь в потолок. Через пару недель Яна научилась спать до обеда. Она часто и подолгу гуляла, чтобы не пересекаться с родителям, а ещё, чтобы всегда можно было сказать: “Я поела в кафе, ничего больше не буду”. Иногда от отчаянья Яна срывалась и запихивала в себя ночью куски колбасы или булки — ей хотелось почувствовать вкус жизни через еду. Ритуал после таких трапез был привычен и оставлял плёнку кислой горечи на губах и нёбе. Илистые грязные воды тоски и отвращения смыкались над ней, неба не было видно.

Мать пыталась записать её к психологу, неврологу, даже терапевту. Яна шла в категорический отказ. Швыряла в стену вещи, запиралась в комнате. Отец влиять даже не брался. Абстрагировался от неудачного чада за стенками своего кабинета работой, просмотрами политических шоу по вечерам.

***

Зимний показ должен был пройти в субботу. Ещё в четверг Яна принесла с улицы разбитую пивную бутылку и долго толкла осколки камнем, заперевшись в душевой. Ей удалось незаметно забежать в безлюдную костюмерку и сыпануть толчёного стекла в пуанты Веры. Когда, сделав это, она подняла глаза на дверь, то поняла, что за её маневром наблюдала Лида, самая тихая и неприметная мышь с курса. Яна была уверена, что та сразу же настучит. Но Лида дождалась первого кровавого шага Веры и только потом, когда началась охота на ведьму, заложила Яну. «Ох, я случайно увидела, но и подумать не могла, что она захочет навредить. Решила, показалось». Маленькая, лживая и гнилая крыска. Все они гнилье.

***

В апреле в Москву нагрянула старшая сестра матери. Яна посчитала, что причина внезапного визита — она. Тётю Розу Яна последний раз видела в далёком детстве и совсем не помнила. Знала только, что та живёт где-то на Алтае и занимается организацией турпоходов. Иногда на каникулах мать заваривала душистые луговые чаи из посылок, которые к праздникам присылала тетка. И образ её в голове Яны был соткан из ароматов чабреца и зверобоя, мелиссы и мяты. Этот воздушный и лёгкий фантом разбился вдребезги о монументальную действительность. Тётя Роза была широка в плечах, громогласна и по-мужски напориста. Едва зайдя в квартиру, она принялась разглядывать Яну с бесцеремонностью таможенника на пограничном контроле. Так же внимательно она следила за тем, как Яна за семейным обедом ковырялась в тарелке, аккуратно отделяя одну горошину от остальных и катая её туда-сюда. А потом за закрытыми дверями кухни она устроила сестре такой разнос, что тряслись стены. И, конечно, до Яны долетало каждое слово.

— Ты вообще видишь, что у тебя с ребёнком происходит? Её спасать нужно!

— А что я сделаю? — вяло отбрыкивалась мать — Она меня игнорирует. Я пробовала. Не насильно мне же её в психушку сдавать?

— То есть лучше будет через год похоронить?

Этого уже Яна совсем слушать не желала, включила на полную “Пламя Парижа”. Чтобы “этим” тоже было понятно, как она к таким заспинным разговорам относится.

Через полчаса к ней вышла тётя Роза. Выключила музыку и то ли спросила, то ли констатировала:

— Поедешь со мной?

Яна на всякий случай мотнула головой.

— Не поеду.

— Подумай хорошенько. У нас там ферма, конюшня. Весело. Поживёшь пару недель — развеешься. Что ты теряешь?

Яна думала недолго. И правда ведь. Здесь однозначно тошнотворно. Листать бесконечные страницы знакомых соцсетей. Смотреть на фотографии с репетиций, просмотров балетного класса. На счастливую и тонкостанную Веру, которая отсутствовала на общих снимках слишком недолго. Там, наверное, будет не лучше, но хоть…новее?

***

Дорогу до “ранчушки” — именно так с ласковой иронией говорила тётя Роза о своей турбазе — Яна запомнила плохо. В самолёте ей было не очень хорошо, а долгая тряская дорога по горному серпантину на старом УАЗике укачала совсем нещадно. Из-за постоянных остановок, во время которых Яна пыталась продышаться и очистить и без того пустой желудок, до дома тёти в долине Чулышмана они добрались уже глубокой ночью. Обессиленная и шатающаяся Яна только и смогла, что доползти до ближайшей кровати и заснуть.

На следующий день её разбудил многоголосый шум. Семейство у тёти Розы было большое: муж, трое взрослых сыновей с жёнами и детьми. Все они жили в одном огромном доме, и все по мере сил участвовали в быту и в семейном бизнесе. Помимо этого тут же стояло множество гостевых домиков, в которых останавливались туристы и где постоянно что-то бренчало и звенело, смеялось и голосило. Бродили лошади, лаяли собаки, кудахтали куры. Это была какая-то адская какофония и хаос. Яна, хоть и привыкшая к постоянному присутствию других людей вокруг себя в училище, здесь терялась и робела. Ей хотелось спрятаться и заткнуть уши. Почуяв настрой племянницы, тётя Роза предложила ей занять гостевой домик, стоящий на отшибе, ближе всех к конюшням и коновязи.

***

Вдох-вдох-вдох, выдох-выдох-выдох. Неровное, испуганное, рваное. Поначалу Яну раздражало абсолютно всё: грохот, шум, вечная суета. Она ждала, что вот-вот её начнут поучать, станут кормить насильно, заставят заниматься трудотерапией. Готовясь к этому, она ощетинилась всеми своими подростковыми иголками, подготовилась к обороне, но никто не стал на неё нападать. Все смотрели с дружелюбным любопытством и жалостью. Абсолютно все, даже лошади и куры, и это бесило больше всего. Сначала её звали на общие семейные ужины, но когда она пару раз отказалась, еду ей стал приносить один из младших двоюродных братьев. И обязательно в комплекте с какой-то простой пищей шёл травяной напиток, сладкий, с оглушающе душистым ароматом. И если еду Яна практически не трогала, то напиток понравился и, попробовав его один раз, она не могла заставить себя не опустошать кружку за кружкой. Ещё двоюродный брат очень много болтал, особенно о лошадях.

— Эта порода, ну, которые тут все у нас — называется алтайская. Они не крупные, но очень выносливые.

— Угу.

Яна вежливо кивала. Впрочем, наблюдать за лошадками с безопасного расстояния было любопытно. Они так забавно тыкались в шеи друг друга носами. Обнимались, что ли?

— Вот гляди, эту, со звёздочкой, зовут Миранда, но это по паспорту, а так-то она Манька у нас. А тот мышастый — Гиацинт, или просто Гоша. Они с Машкой большие друзья. Слушай, а пойдём завтра с нами в поход? Всего три дня, совсем коротыш.

— Неа.

Яна отказывала уже не в первый раз, но пацан не обижался. Пожимал плечами и уходил.

А ещё в домике, в котором жила Яна, совсем не было зеркал. Она больше не натыкалась взглядом на толщину щёк своего отражения.

Лошади всё так же ржали под окном, и в какой-то момент этот звук начал даже нравиться.

***

Было удивительно тихо. Не бренчала гитара, “ранчушко” дремало молчаливо и уютно. Яне не спалось. Она вышла из домика, и ночь с запахами луга, с ровным говором Чулышмана укрыла её ласковыми ладонями. Две лошади стояли у коновязи, но привязаны не были. Одна гнедая, со звёздочкой во лбу, другая мышастая. Они перешёптывались фырканьем, перебирали копытами и пахли сеном и сухой полынью.

— Манька и Гошка, значит, — прошептала Яна.

Она подошла, провела пальцами по мягкой губе гнедой. Тёплое яблочное дыхание обдало запястье. Яне вдруг захотелось оказаться выше земли, как в той поддержке, когда Фил не смог её удержать.

Седла не было. Нащупав у плетня плоский камень, она поставила на него ногу, ухватилась за гриву. Тело послушалось не сразу, пустое и тяжёлое одновременно. Раз, другой — и она оказалась наверху, нелепо уткнувшись коленями в округлые бока. Лошадь стояла терпеливо. Осмелев, Яна чуть сильнее вдавила колени. Манька пошла медленно, бережно и ласково неся девушку сквозь терпкую травянистую ночь. Яна наклонилась вперёд, обняв тёплую шею.

Её хватило ненадолго. Мир качнулся. В висках зашуршало, поплыли тёмные круги. Пустой желудок сдавило, пальцы разжались. От слабости и закружившейся головы её повело, и вместе с тихим вздохом лошади земля подалась навстречу.

Яна думала, что Манька наступит на неё. Но лошадь остановилась рядом. Обнюхала лоб и удивлённо заржала, мол: «Вставай, дуреха, чего разлеглась».

Яна смотрела в небо, усыпанное колючими далёкими звёздами. Ей хотелось есть и, пожалуй, не было стыдно за это чувство.

***

Сентябрьские краски яркие и пряные. От них даже немного больно глазам. На вьючной лошади — бронзовый колокольчик; его мерный звук держит колонну в одном дыхании.

Вдох-выдох. Медленно, размеренно, спокойно, как ровная поступь Маньки, как идеальное па дэ дэ.

Ника Созонова

Ритм дыхания
Показать полностью 1
165

Мотылек

Марийкиного мужа хоронили всем селом. Хороший был мужик — сильный, рослый, работящий. А уж жену как свою любил — всем девкам на зависть. Да жалко, помер молодым — тридцати не исполнилось. И дитя нажить не успели, всё не получалось у них. Хворь, понимаешь, не по характеру народ выбирает, да не ко времени приходит.

Как схоронили — совсем Марья сникла. Побледнела, осунулась, ходит по селу, шевелится, — а глаза-то пустые, мёртвые. Будто не мужа схоронили, а саму её в гроб положили да землёй присыпали. Захирела девка, а помочь чем — не знал никто. Да и не то чтобы помощников в нашем болоте много водилось. Сам знаешь, своя рубашка-то поближе к телу будет. Хотя кой-кто всё-таки пытался, врать не буду. Да только не та помощь Марийке нужна была.

А сорок дней минуло, стала Марийка от горя большого к ведуньям да колдунам разным на поклон ходить. Сам бы не видел, ни в жизнь не поверил бы — подойдёт к крыльцу, в ноги кланяется да причитает: мол, Виталька ейный во снах к ней ходить повадился. У кровати сядет да твердит всё, как тошно ему на том свете, как холодно. Тоскует он, дескать, по запаху живому да по теплу Марийкиному.

Ну, бабки они на то и бабки — плечами пожмут, в ладонь девке записку с заговором сунут да отпустят с богом, читай, мол, дочка, слова заветные три раза на ночь, и всё у тебя хорошо будет.

А Марийке-то день ото дня всё хуже и хуже. Не ест толком, за скотиной не смотрит — всех курей у себя голодом изморила, смотреть страшно. Выйдет, бывало, до колодца за водой, а вёдра дома оставит. Иль того хуже, забудется да из бани в чём мать родила выскочит, о забор обопрётся и смотрит себе вдаль, Витальку, дескать, своего увидела, а у самой глаза пустющие — что та прорубь!

Я ж сызмальства Марийку знаю, почитай, всю жизнь соседями были. Ну и, стало быть, попроведывать заходил к ней иногда. Сели мы одним разом, а я же человек такой, мне ж только дай повод потрындеть, молча чай пить не умею. Языком ведь чесать, известно, не мешки ворочать. Да только не дала мне Марийка тогда и слова вставить, всё сама рассказывала.

Сидит передо мной, вот как ты, майор, сейчас, у самой руки трясутся, зуб на зуб не попадает. Помялась малёха, да тут её прорвало будто. Твердит, мол, Виталька-то ейный ещё при жизни обещался, что, не дай бог, с ним чего случится, не бросит её, да с того света мотыльком белым вернётся, присматривать за ней будет. И плачет, дескать, набрехал ей муж, не мотыльком обратился, а упырём во сне ходить стал. Да страшным таким — глаза червями изъедены, зубов нет, и кожа лавтаками сходит. А запах, запах такой стоит, что Марийка-то, когда с кровати вскочит, считай, до полудня наяву этим смрадом дышит, будто и не спала вовсе, а наяву к ней мертвец приходил.

Пожалел я девку тогда, расчувствовался по-отцовски даже. Я и сам вдовец ведь, знаешь же, свою лет двадцать, почитай, как схоронил. И помню прекрасно, каково это — любимых земле предавать. А Марийка-то баба ещё молодая, негоже так долго в трауре ходить. Утешил я её, чем мог, по голове погладил да восвояси убрался. А у самого на душе кошки скребут — пропадёт ведь баба, изъест себя горем.

А в воскресенье в церковь сходил. Витальке за упокой, а ей, понимаешь, за здравие свечку поставил. Только лоб перекрестил, смотрю — под сводом церковным мотылёк порхает. Белый. Да не к свету летит, как мотыльки обычно летают, а к людям поближе жмётся. А потом на образ святой Ольги сел, крылышки сложил и ждёт себе, пока служба в церкви кончится.

Вышел я с церкви, иду, значит, мимо дома Марийкиного, да вижу, окно приоткрыто, свет в доме не зажжён, да как будто разговаривает кто-то. Присел я у завалинки, прислушался — Марийка шепчет чего-то. Сидит, горемычная, у окна, молится да причитает: «Ой, на кого же ты, Виталенька, меня оставил, не жизнь мне одной!». И всхлипывает так, ну как ребёнок совсем, голосок тихий-тихий. Постыдился я тогда покой её нарушать, с завалинки поднялся да домой пошёл.

А на следующий день глазам своим не поверил. Идёт Марийка в платье нарядном, волосы причёсаны, сама улыбается от уха до уха, чуть не пляшет. Поздоровался с ней, говорю, мол, радостно видеть вас, Марья Батьковна, в добром здравии и настроении хорошем. А она счастливая, как на духу мне всё и выпалила.

Приходил, говорит, к ней ночью Виталька, да как живой, будто и не умирал вовсе. Обнял её, в щеку чмокнул, а сам сидит, на ухо ей шепчет, мол, вернусь я к тебе скоро. Пусть, мол, ждёт его Марийка, в церковь не ходит, свечки за упокой ему не ставит.

Ну, я рассказ её послушал, плечами пожал, перекрестился украдкою, да дальше пошёл. А внутри всё червяк точит — неспроста Виталька-то ей про свечку сказал, нечисто дело. Подумал про это, и вновь мотылька вижу. Мечется, бедный, над палисадником, круги нарезает, в стекло бьётся — тук-тук-тук.

Я бы про разговор тот и забыл бы вовсе, да только пара дней прошла, я уже ко сну готовлюсь да вдруг слышу: в дверь кто-то ломиться начал. Стучит так, что побелка со стен сыпется. Ну, я засов-то отворяю, дверь открыл, а там Марийка стоит — бледная как смерть, ногами босыми перебирает. Плачет, трясётся вся, глаза дикие, сама растрёпанная, да в сорочке одной.

Домой её завёл, чаем отпоил да давай допытываться, чего с ней произошло такого, что она аж без порток из дома выбежала. Марийка проревелась, отдышалась немного да такого мне нарассказала, что у самого волосы на голове зашевелились.

Снова к ней ночью Виталька покойный пришёл да с ходу плакаться начал — не отпускают его черти с того света. Вилами колют, плетьми бьют, света божьего видеть не дают. И говорит он Марийке, мол, правила у них такие, за душу платой другая душа быть должна. И в ноги ей падает, просит заместо него чертям залог отдать.

Марийка хоть и любила мужа сильно, но чай не дура, отказалась с испугу. С кровати вскочила да, как есть, ко мне побежала. А я, знай чего, сижу и думаю: зря она ему свечку за упокой ставить отказалась. Не муж это ейный был, ох, не муж.

Посидели мы с Марийкой немного да на боковую пошли. В комнате ей постелил, сам в сенях на лавке лёг. Лежу, глаз сомкнуть не могу — всё чудятся мне голоса да шорохи странные, будто крадётся кто или по полу ползёт. Встану, покурю, прислушаюсь — всё тихо. А стоит лечь — по новой начинается. Так до утра и проболтался, как куль в проруби. А утром грохот слышу, да такой, что аж дом затрясся. Вбегаю в комнату, где Марийка спала, а там как будто чертей ватага пробежала. Стулья опрокинуты, одеяло в угол отброшено, подушки разорваны, и Марийка сама посреди комнаты лежит, скорчилась вся, колени к груди поджала, да не дышит уже.

Вот такая вот история, товарищ следователь, как на духу всё выложил, не я Марийку того. Может, сердце с горя да со страху не выдержало. А может, и убедил её муженёк с чертями поменяться, того не ведаю.

И только вот, майор, покою мне слова мужа её не дают. Ну те, что про мотылька были. Я ж когда Марийку в комнате нашёл, не сразу внимание обратил: на улице утро уже, солнце светит, а в окно всё мотылёк бьётся, как сумасшедший, аж звон стоит. Смотрю я на горемычного, а про себя всё думаю: «Не уберёг ты жены, Виталька, ох, не уберёг».

Мотылек
Показать полностью 1
15

День Габриэля

День обещал быть тяжёлым.

Летнее солнце припекало так, будто Господь узрел, как грешна итальянская земля, и стремился раскалить её докрасна.

В чёрной монашеской сутане Габриэль изнемогал от жары. Она ощущалась даже в келье, но стоило, спустившись со второго этажа, выйти во двор — и каждый шаг до спасительной беседки изматывал душу. Габриэль присел на скамью и достал чётки. Вокруг сухо зеленели пять кипарисов, но ни их тени, ни близость моря не могли победить духоту. Тяжкий день. А ведь он ещё не приехал. Его брат.

Вчера вечером пришло письмо, в котором брат сообщал, что прибудет сегодня, около двух пополудни. Ованес. Какой он сейчас? Перед глазами всплыл образ смуглого шестилетнего мальчика с кудряшками. Когда они виделись в последний раз, тот был весь в слезах. Мать тоже плакала, а отец говорил что-то про честь семьи и поиск счастья в новой жизни. Затем старый священник взял Габриэля за руку, и они вместе поднялись на борт корабля. В пути ему успело исполниться четырнадцать. Подходящий возраст, чтобы стать монахом, обрести новый дом в двух тысячах километров от родного. От брата.

Как же жарко. В детстве соседи твердили, что они с Ованесом похожи как две капли воды. Жизнь показала, что они ошибались. Габриэлю посчастливилось стать частью ордена монахов-историков — искать и сохранять свет истины. Годами он корпел над книгами в монастырской библиотеке, постепенно получая всё больше признания со стороны настоятеля и братьев. Ованес же за полтора десятка лет успел превратиться из мальчика, что любил играть на берегу моря, в человека, которому протянул руку сам Император.

Как это возможно? Габриэль протёр лицо, платок мгновенно взмок от пота. За все эти годы Ованес ни разу не написал, а потому о его судьбе Габриэль узнавал лишь из писем отца и матери. И тому, о чём они писали, сложно … Нет, многие люди верят в чудо, но, кажется, само чудо верит только в его брата.

В семь лет бродячий музыкант подарил Ованесу скрипку. Удивительная щедрость. Но чтобы через три месяца, ни у кого не учась, мальчик уже зарабатывал своей игрой в таверне… Так не бывает. А ведь это было только начало. Вскоре у него появилась привычка рисовать, и за неимением бумаги и красок он стал выводить линии углём на белых стенах домов. Спустя несколько недель его искала уже вся полиция города. Но не для того, чтобы наказать. Градоначальник восхитился его рисунками и, узнав, что автор — мальчик из бедной армянской семьи, взял к себе в воспитанники.

Кажется, что одной лишь улыбкой Ованес открывал для себя любые двери. Престижная гимназия, затем императорская академия с полным содержанием за государственный счёт. Сейчас его приезда ждут короли и министры всех дворов Европы, а ведь ему едва за двадцать. Может ли это всё быть даровано Богом?

Несмотря на жуткую жару, Габриэль поёжился. Сможет ли он узнать брата, когда тот ступит на монастырскую землю? Или на некогда родном лице его встретит лукавый взгляд прихвостня сатаны?

Габриэль обвёл взглядом светлую безмятежность монастырского двора. Белые стены, мраморные колонны. Мир праведников, сокрытый от мира. Маленький клочок суши, едва ли триста метров длиной, — единственное место на земле, принявшее общину католических армян. И хотя остров находился на задворках шумной Венеции, за всю историю в монастыре побывали не более нескольких сотен человек. Лишь те, кто ищут истину, храня свет в сердце. И вот — теперь сюда прибудет его брат.

Когда Ованес… А ведь он даже не Ованес больше. В первом письме, что он написал, когда пересёк границу Италии, он просил называть себя Иваном на петербургский манер. Так вот, когда Иван написал, что очень хочет встретиться, Габриэль поручился за него перед настоятелем. Святой отец охотно дал согласие. Хочется верить, что из уважения к Габриэлю, а не потому, что следующей остановкой Ивана будет двор короля Неаполя. Ужасная духота. Тёмные мысли.

С того дня Габриэля ни днём ни ночью не оставляла тревога. А что вообще он знает о брате? Ещё в детстве он замечал за Ованесом странные черты. Как и все дети, брат любил играть, но часто сбегал из дома в одиночку и уходил бродить вдоль моря. Иногда он мог просто сесть на берегу и несколько часов смотреть за движением волн. И говорить. Когда Габриэль первый раз застал его беседующим с волнами, брат рассказал, что море постоянно расспрашивает его о семье, а взамен шепчет о неизведанных берегах. Но видимо, на лице Габриэля отобразилось такое недоверие, что больше Ованес не делился с ним подобными откровениями. Хотя общаться с кем-то в море не перестал. А вскоре Габриэль уплыл в Венецию.

Внезапно поднялся ветер — брат приближается! Габриэль явственно ощутил это, спешно подошёл к ограде и выглянул за ворота монастыря. Всего в нескольких метрах начиналась набережная, за которой раскинулась синь Венецианской лагуны. И да! По ряби волн летела лодка со стоящим на носу высоким молодым человеком.

Иван. Разве может это быть кто-то другой? Поза, взгляд — всё буквально кричит о том, что этому человеку уже принадлежит весь мир. Ещё до того, как лодка успела полностью причалить, он спрыгнул на берег, будто шагать через море для него было привычным делом. На мгновенье Габриэль подумал, что брат заметит его у ограды и бросится навстречу, но Иван, едва оказавшись на святой земле острова San Lazzaro, отвернулся от стен монастыря и обратил свой взор на море. Будто ему мало. Мало того, что только что он был его частью, пока мчался среди волн в небольшой лодке.

Габриэль поднял глаза на давно привычный вид: Кремовый дворец Дожей и Кампанила собора Святого Марка в окружении залитых солнцем домов с красной черепицей и кирпичными стенами. Иван в Венеции уже больше недели; неужели ещё не насмотрелся? Или он, подобно дьяволу, может узреть венецианские святыни лишь в отражении моря… Стараясь отогнать навязчивый морок, Габриэль подошёл к брату.

Приветствие вышло несколько натянутым. Сложно искренне целовать и обнимать того, с кем не виделся долгих шестнадцать лет. Иван много улыбался и много расспрашивал. Он двигался быстро — так, словно морской ветер, который он принёс с собой, придавал ему ускорение. Вдвоём они прошлись по территории монастыря, заглянули в библиотеку и скрипторий, а также посетили настоятеля. После чего Габриэль показал брату выделенную для него келью. Точнее, келью Байрона.

Много лет назад великий поэт провёл несколько месяцев в монастыре святого Лазаря, изучая древнюю культуру Армении. С тех пор даже заглядывать в его келью мало кому разрешалось. Но Ивану настоятель лично предложил поселиться в ней, заявив, что впервые за десятилетия монастырь посетил человек, не уступающий, а может, и превосходящий талантом Байрона. Брат смутился, но Габриэль не смог распознать, была ли эта эмоция искренней.

За обедом в келье они провели пару часов. Разговор не очень клеился. Габриэль, уставший видеть море каждый день, не хотел о нём говорить. А другие темы быстро изживали сами себя. Новости родителей, сестёр, прочих родственников семьи Айвазян — брат охотней рассказывал о балах и приёмах в Петербурге. Крылов, Брюллов, Иванов, кто что написал и как отреагировал. Как похвалил работы самого Ивана… Габриэль не знал этих фамилий, так же как брата мало интересовали авторы древних книг.

С тёмными мыслями Габриэль ушёл в свою келью. Потемнело и небо над монастырём. Лёжа в кровати, он долго ворочался, пока, наконец, не провалился в сон. Снилось ему море. Первый раз в жизни он видел его во сне. Причём не так, как доступно обычному смертному. Резвой чайкой он парил над поверхностью, наблюдая не гладь, но неистово перекатывающуюся бурунами кожу океана. Пенящееся ристалище то вздымалось острыми отрогами, то опадало, обнажая зияющие, фосфоресцирующие внутренности. Внутри воды рождался свет. Тысячи маленьких фонариков, увлечённые неслышимой музыкой, кружились в безудержном танце.

Живые — рыбы, медузы, водоросли, — источали призрачное свечение из своих почти прозрачных тел. Габриэль замер, разглядывая чудеса подводного мира. Спустя несколько мгновений среди этого хоровода обособился крупный силуэт. Ещё не до конца различив, что это, Габриель ощутил странный трепет на всём пространстве от сердца до живота. Затем он увидел её. Девушка… нет, женщина медленно поднималась из воды, позволяя потокам стекать по её совершенному телу. Округлые груди, точёные бёдра. Прекрасная нагота.

Освободившись от воды, она встала рядом с Габриэлем и гордо посмотрела на него глазами ультрамаринового цвета. Он отвёл взгляд: слишком давно он заключил себя в чёрную сутану. Печально качнув головой, женщина направилась в сторону берега. Он не смотрел куда. Он знал! Её аккуратные ступни, не оставляя следов, прошлись по остывающей плитке набережной, едва шурша, коснулись травы под окном. Окном кельи Байрона.

Через мгновение Габриэль проснулся. Раздавленный, взмокший от пережитого во сне потрясения, ночной жары. Дрожащими руками он зажёг свечу, умылся и вышел в коридор. Это не мог быть случайный сон — его брат связан с дьяволом и привёл его с собой на святой остров! Держась одной рукой за стену, Габриэль подошёл к келье Ивана. Из-под двери струился яркий свет.

Глубоко вздохнув, Габриэль потянул за ручку.

Брат стоял в окружении десятка свечей. На столе, на полу, на шкафу — их слегка мерцающее пламя озаряло всю комнату. Но ещё больше света было на его мольберте. Полотно будто само источало свет, а точнее — изображённая на нём фигура. Фигура самого Господа Бога. Расправив руки, он возвышался среди тёмных туч, повелевая небом и всесильными морскими волнами, захлёстывающими нижнюю часть картины.

Габриэль не мог оторвать взгляда. Он никогда не видел подобного моря, подобного неба — казалось, словно здесь, в келье Байрона, ему было дозволено взаправду увидеть момент сотворения. Нет, не в келье Байрона. В келье его брата, Ованеса Айвазяна. Ивана Айвазовского, как он себя называет.

Иван, не переставая рисовать, спросил, не случилось ли чего, и, не получив ответа, предложил брату стул. Габриэль сел. Он всё так же молчал и, смотря на то, как с каждым быстрым мазком картина становится всё более совершенной, проникался искренней любовью к брату.

Так они и встретили рассвет.

День Габриэля
Показать полностью 1
24

Грибная сказка

В далёком царстве, тридевятом государстве жили-поживали муж с женой, да сын её от первого брака. Не семья, а загляденье — жена красавица да умница, муж статный да рукастый, и сын тоже приличным человеком рос.

Душа в душу жили, пока не пришла к ним однажды беда откуда не ждали. Праздновали Новый год, весело гуляли всем районом, колядовали, да салюты запускали. Выпивали, конечно, как без этого.

Под утро спать легли. Ближе к вечеру все просыпаться начали. И только жена спать продолжает.

— Бать, — говорит сын, — может скорую вызовем? Мать что-то спит слишком долго…

— Окстись, пацан, какая тебе скорая! Дай матери проспаться спокойно, притомилась она!

День прошёл, за ним ещё один, а она всё спит да спит. Только вот похолодела совсем, закостенела и попахивать начала. Тут уже муж сам не выдержал, забеспокоился, батюшку позвал. Говорит, мол, жена спит слишком долго, а семья некормленная сидит, недельные салаты доедает. Вразумите, мол. А то не дело.

Батюшка в спальню зашёл, посмотрел и за голову схватился:

— Вы что, говорит, окаянные, наделали?! Какое вразумление?! Отпевание и похороны уже требуются — процесс разложения начался!

Пригорюнился муж, опечалился. Как же он так не заметил, что жена мёртвая лежит?

— Говорил же я, бать, надо в скорую звонить. А ты — не надо, пусть проспится… Эх!

Развёл мужик руками, пасынка по плечу потрепал, но в душе злобу затаил. Не дело пацану мужика в его же доме попрекать!

Долго ли, коротко ли, но схоронили жену, на похоронах поплакали, погоревали, как положено, девятины и сороковины справили, да стали дальше жить вдвоём.

Но не было больше между ними мира. Мужик не мог злобу свою забыть, да и вообще решил, что незачем ему чужой рот кормить, в котором его генов даже нет. А Ваня не мог простить отчиму смерть мамину. Так и жили — волком друг на друга смотрели, напряжение копили.

***

И вот однажды, прямо после ужина, понял мужик, что хватит это терпеть. Посмотрел тяжело на пацана и говорит:

— Нет мочи тебя больше кормить, да и глаза б мои твою рожу больше не видели. Собирай-ка ты манатки, да уходи во взрослую жизнь. Восемнадцать стукнуло, я свой долг матери твоей отдал, так что дальше как-нибудь сам. А я буду новую жену искать.

Деваться некуда. Собрал Ваня пожитки в рюкзак, распихал по карманам немногочисленные накопления, от загребущих рук отчима спасённые. Вздохнул тоскливо, да пошёл куда глаза глядят. А в городе-то куда не посмотри везде всё одно — серые дома, припорошенные белым свежим снегом. И не друзей, ни родни у Вани нет.

Зима лютует, ветром под одёжку залетает, кости морозом ломит. Все приличные люди по домам сидят, один Ваня бредёт по улице, руками себя обнимает, думы свои горемычные думает. Задубел уже окончательно — рук не чувствует, ног не чувствует, щёки горят, горло дерёт, из носа течёт. Тут уж либо ложиться помирать, либо отогреваться надо. Смотрит, а рядом как раз на двери надпись светится — «Столовая №5». Манит Ваню теплом, уютом да запахами вкусными.

Внутри — красота! Столы накрыты богатые, обильные. Хозяйка хлебом-солью встречает, улыбается по-матерински, отведать зовёт! Добры молодцы сидят, едят да не нарадуются! Рыжий толстый котяра между столами важно ходит, угощается.

Обрадовался Ваня, набрал яств вкуснейших, горячих, с пылу с жару, да давай есть так, что аж за ушами трещит! И сразу жизнь хороша, и с любой бедой справиться можно, коли душа на месте, да смекалка присутствует.

Подходит Ванька к хозяйке радушной, кланяется в ножки и говорит:

— Спасибо тебе, хозяюшка, что накормила, да напоила! От угощений твоих и живот, и сердце радуются!

— Приятны мне твои слова, дружок, но спасибо в карман не положишь. Будь добр рассчитайся — двести пятьдесят рублей с тебя!

Посмотрел Ванька на свою заначку, а там всего триста. Загрустил, но делать нечего, протянул деньги. Наел — надо платить.

Увидела хозяйка, как пригорюнился парень, да пожалела его.

— Вижу, что в беде ты, дружок. Дам тебе шанс по-другому за харчи расплатиться. Отработаешь — будем в расчёте. Согласен?

— Конечно! — обрадовался Ванька. — Что делать нужно?

— Вкусны мои кушанья, да можно сделать ещё вкуснее… Нужен мне для этого гриб особенный, чудесный. Вот только растёт он посреди лесопарка нашего, окружённый чащобой да наркоманами. Страшно мне туда соваться, не сдюжу. А ты парень молодой, сильный, должен справиться. Берёшься?

— Какой же гриб зимой? — удивился Ванька.

— Говорю же — особенный! Только зимней студёной ночью его найти и можно, так что это ты очень удачно зашёл.

Вздохнул Ванька — лесопарк этот место гиблое, страшное, да делать нечего, надо идти. Отплатить хозяйке добром за добро.

***

И вот крадётся Ванька по тёмному лесопарку, старается внимание не привлекать. Но подлый снег под ногами хрустит так громко, что все его старания на нет сводит. Хорошо, что вокруг никого живого — ни птиц, ни животных, ни наркоманов, только деревья древние скрипят натужно.

Идёт Ванька, фонариком светит, гриб высматривает, но пока ничего, кроме веток под ногами не находит. Конечно, хозяйка про сердце лесопарка говорила, а он пока на опушке, но очень хочется побыстрее найти и сбежать обратно в тёплую столовую.

Вдруг ветер поднялся сильный-пресильный — в разные стороны дует, снег поднимает, в лицо Ваньке кидает, из лесопарка выгоняет! «Ты не пройдёшь!» — кричит и хохочет!

Ванька идёт, не сдаётся, ветру сопротивляется, каждый шаг с огромным трудом делает. Глаза от снега закрывает, но мелкие снежинки злыми иголками втыкаются, вонзаются, прогоняют.

Понимает Ванька, что прятаться куда-то надо, да пережидать, пока ветряной дух неистовствует. Вот только куда, если вокруг ни дома, ни сарая, ни даже навеса какого-то не предусмотрено. Даже биотуалет на зиму убрали.

И тут луч фонарика выхватывает Старую Ель. Она-то точно от ветра да снега укроет! Делает Ванька последний рывок, жилы рвёт и залезает в убежище лесное. Падает на землю, дышит тяжело, в себя приходит. Слушает, как снаружи ветер беснуется и злится, что сделать ничего не может.

Вдруг Старая Ель зашевелилась недовольно, затрясла ветвями, заскрипела корой и говорит:

— Кто это у меня тут завёлся?!

Привстал Ванька, да молвит покаянно:

— Простите, уважаемая, что без приглашения зашёл, да больно спрятаться надо было от хулигана местного, который меня ветром и снегом выгнать пытался. Позвольте под вашими ветвями дождаться, пока он перебесится и уйдёт. Пожалуйста.

— Сиди уж, раз так вежливо попросил. Но коли разбудил, развлекай меня теперь. Рассказывай чего пришёл сюда. Али ты наркоман какой?

Рассказал Ванька Старой Ели всю свою историю — и про мать, и про отчима, и про то, как блуждал, не зная куда пристроиться, и про столовую теплую, уютную.

— …вот и пришёл я сюда, чтобы доброй женщине помочь. Попросила она меня добыть гриб особенный, чудесный, который только тут растёт, да только зимней ночью найти его можно. Его-то я искал, пока ветер-хулиган меня прятаться не вынудил.

Задумалась Старая Ель, зашевелила своими ветвями, зашуршала. Потом говорит:

— Не там ты его ищешь, глубже в чаще он растёт. Да только опасное это место, соколик, недоброе — звуки всякие, видения, наркоманы опять же.

— Слышал я слухи дурные про чащу эту, да ничего не поделаешь. Слово я дал.

— Ну раз слово дал, помогу я тебе. Вот, держи камень. Он и в чащу дорогу укажет, и обратно выведет.

— Спасибо, матушка Ель, и за укрытие надёжное, и за помощь! — Ванька прислушался. — Видно ветер устал буянить, не слышно его больше. Пора и мне честь знать. Прощай!

Стал он выползать из-под ёлочных лап, а Старая Ель ему вдогонку говорит:

— Что бы ты там ни увидел, кого бы ни услышал, не забывай — не настоящее это, нечисть лесопарковая мороки на тебя наводит, отвлечь пытается, на смерть заманить. А ты не поддавайся!

— Хорошо, матушка Ель, запомню твой наказ.

И вот идёт Ванька дальше, забирается всё глубже в чащу. Фонарик ещё у Старой Ели погас, снег уже почти по колено, двигаться всё сложнее. Зато путь определять стало проще. Быстро Ванька смекнул, что камешек греется, когда направление верное, и становится холоднее, когда нет. Помогла Старая Ель, не обманула.

Тени вокруг стали густыми, плотными, на два шага вперёд только видно, а дальше ни зги не разглядеть. Ванька идёт, только под ноги себе смотрит, да на температуру камешка ориентируется. Лишний раз в сторону не поворачивается, чтобы на морок какой-нибудь глазами не наткнуться. Но пока всё тихо — ни звуков посторонних, не видений странных.

Долго ли коротко ли, выходит Ванька на поляну заснеженную, розовым светом залитую. А в центре огромный гриб стоит. И сразу видно — особенный и чудесный! Ванька таких грибов никогда не видывал — огромный, аж по пояс, и шляпка розовым светится, темноту разгоняет! Стоит Ваня с открытым ртом, думает как тащить его обратно будет по городу до столовой.

Но проблемы надо решать по мере их поступления, а сначала гриб надо добыть. Подходит поближе, рассматривает. Обхватывает ножку, тянуть начинает. Вдруг слышит голос за спиной:

— Сынок! Сынок, помоги маме!

Замирает сердце — голос-то мамы почившей! Почти уже рванул Ванька на помощь, но вспомнил, что ему Старая Ель сказала про мороки, и не оборачивается, дальше гриб тянет. А тот словно в землю вцепился и вылезать не хочет.

Голос кричит всё громче:

— Сыночек, за что же ты так со мной? Какое плохое зло я тебе сделала? Умираю, замерзаю, спаси, сыночек!

Щемит сердце, слёзы текут, но сжал Ванька зубы и не сдаётся, не оборачивается, тянет гриб из земли. Чувствует, что тот уже поддаваться начал.

Голос уже верещит так, что уши закладывает:

— АХ ТЫ ГАДЁНЫШ НЕБЛАГОДАРНЫЙ! ПРАВИЛЬНО ТЕБЯ МУЖЕНЁК МОЙ ИЗ ДОМА ВЫГНАЛ! ПОРОСЛЬ ГНИ…

Поддался гриб, выскочил, и голос сразу замолчал. Ванька от неожиданности на спину рухнул, только пятки в воздухе сверкнули.

Лежит, дышит тяжело, тишиной наслаждается. Гриб в руках как-то съёжился, поменьше стал, теперь и нести сподручнее будет. Да и светится уже не так сильно.

Передохнув, двинулся Ванька в путь обратный. В одной руке добычу свою крепко держит, в другой камешек путеводный. Тепло и радостно на душе — и то, зачем пришёл, добыл, и на мороки не повёлся, и помощь по дороге встретил, и даже ни одного наркомана не было.

По дороге к Старой Ели подошёл, показался, в ножки поклонился да поблагодарил от всей души.

— Если бы не твой совет, не выбрался бы я оттуда, хитрый морок попался.

— Рада я тебе, соколик, но лучше не приходи сюда больше. В следующий раз так не повезёт. Ну, беги скорее обратно в цивилизацию, неси добычу доброй женщине. А я спать буду.

Дошёл Ваня до границы лесопарка, вздыхает облегчённо. Справился, выбрался.

И тут к нему сзади наркоман подбегает, по голове его бьёт со всей своей дури, гриб отбирает и убегает куда подальше, радостно хохоча.

А Ваня лежит в грязном снегу и думает:

«Вот и сказочке конец…»

Грибная сказка
Показать полностью 1
66

Ногоеды

Приехали мы, значит, в экспедицию. Наше дело маленькое — землю копать. А археологи уже все эти кости чистят, описывают и всё такое.

Меня к другому землекопу в палатку заселили. Транспорт, питание, всё было — рук только не хватало, чтоб лопаты держать. А меня только в ритуалке сократили, я объяву увидел, вот и поехал.

В Ногоеды. Ну и название, да?

Лопату дали, сказали, чтоб штыком землю не рубил, а то один такой умный в раскопе меч пополам сломал. Показали, как слоями снимать. Ну я и наснимал им, девчата на брустверах едва перебирать успевали.

Вечером все рано легли — сухой закон. У меня коньяк был припасён, я фляжку высосал и лёг.

На второй день лопатой режу землю, со штыка в ведёрко, ведёрко на отвал, тоси-боси…

Смотрю, камень… Перчаткой пошурудил — кость как будто. Череп, даже глазницу видно. Я костей не видал раньше вживую, но вроде не страшно. Ну, всё по инструкции: старших позвал, сижу, курю.

Кости оказались.

Археологи давай совочками, щёточками там расчищать, у них всё по уму, кропотливо так. А я ж заместо экскаватора, меня и перевели на другой квадрат — где просто земля.

Вечером глянул — череп, да. И косточки рядом, полурасчищенные. Желто-бурые такие, но да, не страшные.

А ночью мне такая жуть снилась. Будто я кости чищу — землю снимаю, там кости ног, но они не кончаются, длиннющие ноги-то, ну, как у жирафы, блин. А потом вижу: прям на костях две девочки в холщовых рубахах лежат, в грязи извазюканные, и пятки друг другу жрут. Урчат ещё и похрюкивают, как свиньи натурально. И глаза у них распахнутые. Главное — едят друг друга, кровь с землёй по щекам размазана, а сами на меня пялятся и не моргают.

Я аж проснулся, меня Макс — ну, второй землекоп, сосед мой, — за плечо трясёт, говорит, чё ты разорался. А я ничё, воды хлебнул и говорю, что кости снятся. Он посмеялся, мол, это по первости всегда так.

Утром погода испортилась. Похолодало, моросило, а так ничё больше не было. Копали.

Вечером второй череп нашли. Я, главное, догадался уже — где. Ну так и вышло. В ногах у первого скелета. И скелетики-то детские, мелкие.

Тут уж я думал рвать домой из этих Ногоедов. Рассказал главному, чё снилось, тот говорит, бывает такое, к лёгкой мистике все привыкли.

Ладно, думаю, хоть бы до тяжёлой не дошло. Спросил: а чё деревня так называется? Главный говорит, без понятия. Может, монголы обозвали: у них же копыта жрать — это харам, а у нас — холодец.

Вечером на казённой газельке за водой съездили. Потом я к фляжке приложился и на боковую. Ключи вот от машины старшому не отдал: он спать лёг уже, пока мы с Максом бидоны выгружали.

Опять дурь снилась. Будто меня везут на тачке, в которой у нас землю на отвал сгружают, и я вдруг вижу, что у меня ног нет. Ниже колен обрублены. Потом меня с тачки в яму сваливают — а ко мне девочки эти ползут. Урча и чавкая.

Я проснулся и чую — возня какая-то в ногах.

Фонарик включил, вижу: спальник мой расстёгнут, носки сняты, а над пяткой Макс-сосед навис, и у него слюна аж розовая капает, а нога… Ух, черти драные, в кровище вся, пальцев нет половины… И у Макса глаза тупые-тупые и не моргают.

Я второй ногой его в рыло двинул, из палатки вылез — да пока с молнией возился, он опять в ногу втяпался мне. Я его так и вытащил: ползу на руках, а он, как собака, в стопу вгрызается — и уж тут я завыл. Больно было, я аж чувствовал, как мясо с костей слезает.

Хорошо я рядом с палаткой всегда лопату втыкал. Дотянулся, вытащил — и как в землю штыком, как у нас на кладбищах — рубанул его поперёк черепа. Он и затих. А скажу я вам, это в земле кости желтые-серые и не страшные, а вот череп срезанный с мозгами — белый такой, с розовым и красным — это жутко.

На одной ноге запрыгал в лагерь, смотрю — а у костра старший с дежурной друг другу ноги жрут. Прям как во сне у меня. И чавкают.

Меня тряхнул, будто я двести двадцать из щитка выхватил. Хорошо про ключи вспомнил. Допрыгал я, короче, товарищ следователь, до газели, и домой всю ночь гнал. На педали жать ух, больно было.

А что, прямо вся экспедиция там и осталась? Реально, всех поели?

Дела-а-а…

Ногоеды
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!

Темы

Политика

Теги

Популярные авторы

Сообщества

18+

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Игры

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Юмор

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Отношения

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Здоровье

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Путешествия

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Спорт

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Хобби

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Сервис

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Природа

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Бизнес

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Транспорт

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Общение

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Юриспруденция

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Наука

Теги

Популярные авторы

Сообщества

IT

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Животные

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Кино и сериалы

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Экономика

Теги

Популярные авторы

Сообщества

Кулинария

Теги

Популярные авторы

Сообщества

История

Теги

Популярные авторы

Сообщества