Я выросла в небольшом городке. Минимальное количество жителей, юный возраст населенного пункта. Вокруг завода крутится все наше существование.

Переехав в областной центр открыла для себя интересный факт. Друзья решили разыграться на "Цу-е-фа", кто пойдет в магазин. Кто-то предложил альтернативный вариант "Камень, ножницы, бумага". Лишь я, удивлено окинула сидящих, и спросила, а почему не на "Три шестьдесят две"?

Никто не понял о чем я. А мы все детство решали конфликты на "3.62", никогда не задумываясь о значении этих цифр. Позвонила маме, тоже без понятия. Решив, что могла напутать, уточнила у сестры, одноклассницы, лучшей подруги, знают ли они такую игру, и почему она так называется. Естественно. Все наши детские споры разыгрывались именно так. Но вот почему мы используем именно эту комбинацию, никто не ответил.

Открыв волшебный Гугл (не является рекламой) узнала, что 3.62 это стандартная стоимость водки в Советское время. Видимо, на заводе, работяги на кулачках разыгрывали, кто пойдет за водкой. И мы дети, с удовольствием переняли их считалочку. А теперь удивляемся, почему так любим выпить вечером в пятницу)

Или у кого-нибудь есть ещё варианты?)

В пору наивысшей популярности в России и за рубежом писатель Максим Горький получал грандиозные гонорары, финансировал большевиков и энергично собирал для них деньги за границей. Правда, сам в Россию не торопился и семь лет, с 1906 по 1913 годы, в компании очередной дамы сердца жил в Италии — на острове Капри. Потом переехал в Финляндию: тогда это была территория Российской империи. Ещё через год, уже во время Первой мировой, осел в столичном Петрограде.

Когда в 1917 году случился октябрьский переворот и большевики захватили власть, у Горького началась вторая молодость. Он был в центре внимания коллег по писательскому цеху, которые не захотели, а в большинстве случаев не смогли уехать из России. Надежда Мандельштам вспоминала:

«Пайки раздавал Горький, заступник и предстатель. В его руках находились ключи к некоторому, весьма относительному, благополучию. Поэтому к нему непрерывно тянулись люди с просьбами. Когда приехал Мандельштам после бесконечных странствий и двух тюрем, ему причиталась какая-то государственная подачка. Союз поэтов запросил для него у Горького штаны и свитер. Горький свитер выдал, а штаны собственной рукой вычеркнул: уже тогда у нас не было уравниловки и каждому полагалось по сумме званий. У Мандельштама званий на штаны не хватало. Гумилёв отдал ему свои — запасные. Мандельштам клялся мне, что, расхаживая в брюках Гумилёва, чувствовал себя необыкновенно сильным и мужественным.
Обращалась к Горькому и Ахматова. Она просила, чтобы он помог ей устроиться на работу хоть за какой-нибудь паёк. Академического ей тоже не дали, и она жила с Шилейкой на его академические селёдки. Горький объяснил Ахматовой, что служба ничего, кроме нищенского пайка, не даёт, и повёл её посмотреть коллекцию ковров, которую тогда собирал. Ковры, наверное, были отличные, потому что вещи продавались за бесценок. Ахматова посмотрела ковры Горького, похвалила их и ушла ни с чем. С тех пор она, кажется, ковров не любила. Уж очень от них пахло пылью и странным благополучием в катастрофически вымиравшем городе».

Так называемый академический паёк, о выдаче которого голодающим писателям Горький договорился с новой властью, развозили на телеге. В пайке были селёдка, конина, крупа, соль, табак, суррогаты жира и плитка шоколада. Ахматова дала этому продуктовому транспорту название «Горькая лошадь».

Самому Горькому жилось несравнимо слаще, но к 1921 году он увидел, куда привели страну большевики и, вращаясь в правительственных кругах, догадывался, что будет дальше. Поэтому поспешил использовать обширные связи и снова уехал в Италию.

Там он прожил ещё семь лет — до 1928 года, но уже не на привычном Капри, а вблизи Сорренто, у берега Неаполитанского залива − на фешенебельной вилле «Иль Сорито», арендованной у местного герцога.

Большевики уговаривали Горького вернуться. Популярность за рубежом стремительно падала, издатели стали платить на порядок меньше. Зато на родине сулили золотые горы. И всё же Горький ещё четыре года курсировал между Италией и Россией, пока не договорился обо всех условиях своего возвращения. Только в 1932 году он окончательно переехал в Москву.

От советского правительства Горький получил в личное пользование особняк Рябушинского, куда к нему частенько наведывались руководители государства, и две дачи — в Горках под Москвой и в Крыму. Расходы Горького и его семьи на еду, прислугу и прочее оплачивало из государственного бюджета Второе отделение Административно-хозяйственного управления НКВД:

«Примерный расход за 9 месяцев 1936 г. следующий:
а) продовольствие руб. − 560 000
б) ремонтные расходы и парковые расходы руб. − 210 000
в) содержание штата руб. − 180 000
г) разные хоз. расходы руб. − 60 000
Итого: руб. − 1 010 000».

Содержание Горького обходилось в сумму около полутора миллионов рублей в год, или ста двенадцати тысяч рублей в месяц. Для сравнения: врач тогда зарабатывал ежемесячно порядка трёхсот рублей − в триста семьдесят пять раз меньше.

Шуре Балаганову для полного счастья нужно было шесть тысяч четыреста, а о заветной сумме в миллион мечтал сам Остап Бендер.

Когда читаешь такое, сразу хочется стать пролетарским писателем-соцреалистом, дружить с властью и вообще.