TruePisaka

Издав протяжный хрип судорожного вдоха, он вынырнул из проклятой западни, высоко выбросив тело. Какой же сладкий, безумно вкусный воздух! На обратном движении он вновь с головой погрузился в холодную тёмную воду, но тут же вынырнул и заорал во всю глотку, выпуская переполняющие его страх, отчаяние и радость спасения.

Сделав ещё пару глубоких вдохов, он вдруг с трудом растянул заиндевевшие губы в некоем подобии улыбки и засмеялся. Громко и счастливо. Он выжил! Он победил! По крайней мере в этом раунде. Но это ещё не всё, борьба не закончена. Нужно выбраться из цепких ледяных объятий. Он собрал последние силы и поплыл. По-прежнему не понимая куда, но в ту сторону, где ему мерещились какие-то силуэты, чуть более тёмные, чем всё остальное пространство.

Когда руки загребли мягкий ил со дна, он уже не смог это осознать, погрузившись к тому моменту в какой-то автоматический режим существования. С огромным трудом вытащив себя на мягкий влажный берег, он свернулся клубком и, сотрясаясь всем телом, погрузился в сон.

Возвращение в реальность оказалось довольно грубым: сначала в рёбра больно врезалось что-то тупое и твёрдое, а затем откуда-то сверху донеслось не очень ангельское:

– Вставай, чмо!

Он мученически застонал, ощущая всем телом, как накатывает ноющая боль, и попытался отвернуться, но в бок снова что-то врезалось. На этот раз сильнее. Зарычав, он попытался распахнуть веки, но не смог – словно и не было у него век и глаза заросли кожей за ненадобностью.

– Давай-давай, – снова услышал он жёсткий, с издёвкой, голос, – просыпайся, ушлёпок контуженный!

«Кто ты?» – хотел спросить он, но не смог выдавить из себя ничего, кроме очередного стона. Такого жалкого и унизительного…

Голос издевательски хохотнул, и снова по нему прилетел пинок, только на этот раз прямо под жопу. Этого он уже не смог стерпеть, злобно, но бесцельно отмахнулся рукой, и, собрав все силы, грузно сел. И тут же получил увесистую затрещину, заискрившую мириадами вспышек за закрытыми веками и едва не повалившую его обратно.

– Ну! – уже откровенно веселился наглый обладатель неприятного голоса. – Ещё чуток! Давай, напрягись. Ты же такой крутой, такой сильный. Или ты только с дружками своими сильный, а без них сопля чахоточная?

Под градом тычков, оплеух и затрещин он медленно перевалился на карачки, потом сел на корточки и наконец поднялся, шатаясь и подрагивая то ли от слабости, то ли от бессильной ярости.

– Ну вот же! Можешь ещё что-то, не совсем овощ, да?

Медленно поворачиваясь вслед за движущимся обидчиком, он судорожно пытался сообразить, почему этот голос кажется таким знакомым и чего вообще от него хочет.

– А что, посмотреть на меня совесть не позволяет, а, Стёпка?

Стёпка! Он остановился, вспомнив всю странную хрень, которая с ним произошла. Вспомнил и стрёмный лес, и жену, которую собирался зарубить за то, что ведьма, и как тонул. Вспомнил и обладателя издевавшегося на ним голоса. Он поднял к лицу руки, осторожно ощупал, убедившись, что оно нормальное, и с силой начал разлеплять веки.

– Ну и урод же ты, Стёпка!..

Веки поддавались плохо. Сперва он подумал, что просто сейчас их разорвёт, но в какой-то миг левый глаз вдруг уловил крупицу света, пробившегося сквозь едва прорезавшуюся щель. За левым свет пришёл и в правый глаз. Нестерпимо яркий, но такой вожделенный. Медленно, очень медленно щели на глазах расползались, увеличиваясь. Веки совсем не хотели разлепляться, словно уже практически срослись и тут человек решил их вновь разъединить. Спутанные ресницы цеплялись друг за друга, отрывались и кололи едва проявившиеся глаза.

И вот когда сопротивление склеившихся век достигло какого-то критического предела, под напором пальцев они разошлись во всю ширь, в глаза жгучей кислотой хлынул свет, и Степан заорал от боли, прикрывая их ладонями, но боясь снова сомкнуть воспалённые веки. Что за чертовщина с ним творится, в конце-то концов?!

– Знал бы ты, как приятно на тебя такого смотреть, – довольным голосом пропел над ухом Дрон.

Знал бы он, как сильно сейчас Степану хотелось раскроить ему череп. Снова. Он аккуратно отодвинул ладони, понемногу привыкая к свету, оказавшемуся не таким уж и ярким. Часто поморгал и присмотрелся к довольной роже стоящего напротив человека. Да-а, рожа была, мягко говоря, не ахти. Перекошенная, переломанная, вся опухшая, но донельзя довольная и щерилась на Степана практически беззубой улыбкой.

– Это невозможно, – тихо просипел он, едва выдавив из себя хоть что-то членораздельное.

– Как видишь, невозможное возможно, – возразил Дрон, странным образом совсем не шепелявя, и медленно пошёл вокруг Степана. – Ну и как тебе живётся-то, гнида?

– Без тебя – прекрасно! – поворачиваясь следом, прошипел он в ответ, чувствуя, как внутри просыпается злость, густо замешанная на ненависти. Как этот подонок здесь очутился? Как он посмел вообще заявиться к нему, Степану, издеваться над ним и унижать?! Ему предыдущих уроков мало что ли было?!

– Д-да? Как-то непохоже… О-о-о, вижу у тебя в голове целая куча вопросов, да? Ни хрена не понимаешь, так ведь? Да вижу, вижу по глазам твоим, что в башке твоей тупой ни одной здравой мысли нету. Да ты погоди на говно-то исходить, ща я тебе всё объясню и даже покажу. Пойдём. Тут недалеко.

Недалеко?

Только сейчас Степан сообразил оглядеться и задаться вопросом, где вообще находится. Он не сразу узнал место, первым делом сильно удивившись, что в пределах видимости нет никакой воды – ни реки, ни озера, ничего такого, в чём он мог недавно тонуть. Только небольшие лужи среди гаражей. Старых металлических гаражей, в узких проездах между которыми почти не было света, только редкие фонари над отдельными воротами разбавляли зимний ночной мрак.

Степан, неожиданно ощутивший пробравший до самых костей холод, подул в сложенные ладони и побрёл за исчезающей в сумраке спиной Дрона. Конечно, он помнил эти гаражи, прекрасно помнил. Они часто бывали тут с корешами, да и у его нынешнего проводника в одном из них хранился автомобиль – новёхонькая баварская трёшка, причина лютой зависти всех парней с района.

Но этот урод всё равно сам виноват! Во всём, что случилось! Не хрен было нарываться!

– Не отставай, калеч, – донёсся спереди насмешливый голос. – А то заблудишься ещё и не заценишь, что я для тебя приготовил.

Разметая лёгкий пушистый снег, Степан тяжело переставлял мёрзнущие в летних кроссовках ноги и тихо, но яростно ненавидел маячащую впереди фигуру. Жаль, что он потерял топор, сейчас бы с таким удовольствием засадил его в затылок этого гондона! А потом ещё раз и ещё! Пока раскиданные вокруг ошмётки мозгов не убедили бы его, что Дрон точно сдох, окончательно и бесповоротно.

А вокруг стало совсем темно, последние работающие фонари остались позади, и глаза с трудом различали направление, лишь немногим более светлое, чем вставшие по сторонам гаражи, слепившиеся в чёрные длинные стены зловещего лабиринта. Степану не было страшно, его душила злоба, и он целеустремлённо плёлся сквозь мрак, раздумывая, как бы угондошить этого утырка.

В темноте он чуть не налетел на Дрона, замершего посреди проезда, но увидел его спину в последний момент и остановился. Тот не шевелился, и Степан уже отвёл руку, чтобы с силой ударить его по почкам, но тут он с явным удовольствием произнёс:

– Нравится?

– Чё? – слегка оторопел от неожиданности Степан, не понимая, что в кромешной тьме должно ему понравиться.

– Через плечо, – буркнул Дрон, отходя чуть в сторону и открывая взгляду попутчика вид на освещённый непонятно чем тупичок.

Степан замер, сквозь пелену выдыхаемого изо рта пара он смотрел на открывшуюся картину и чувствовал, что начинает замерзать ещё сильнее. Это из-за мороза, конечно, не от страха же! Чего ему бояться? Он в своей жизни чего только не видел…

– Узнаёшь? – довольно осведомился Дрон, прямо излучая какое-то изощрённое, мстительное удовлетворение.

Степан бросил на него короткий ненавидящий взгляд и пристальнее всмотрелся в четыре искорёженных тела, неестественно замерших на очищенном от снега пятачке. Падающий невесть откуда свет позволял различить коричневую, местами истлевшую и кое-где складками собравшуюся на лишённых плоти костях кожу. Пустые провалы глазниц, лишённые губ оскалы ртов с прогнившими зубами, выпирающие рёбра, прорвавшие сухую кожу, и скрюченные конечности. Их всех словно мучила, разрывала изнутри нестерпимая боль, заставляя извиваться, крючиться и пытаться разодрать себя, чтобы выпустить её, избавиться от этого ужаса. И отдельным, но не отделимым от этой жуткой симфонии аккордом ноздри разъедала жуткая вонь, в которой он отчётливо различил нотки того самого запаха смерти, который преследовал его с начала пути.

Степану стало жутко, но он не подал виду, оторвав взгляд от тел и надменно спросив, словно плюнув в собеседника:

– С хера ли я должен их узнать?

– Ну как же? – наигранно удивился Дрон, делая пару шагов к трупам. – Вот же Карим, вот Пашка, а этот, возомнивший себя совой, – Лёшка Пыж. Да ты подойди поближе, не стесняйся! Ну. Смотри.

Не веря тому, что слышит, Степан как завороженный приблизился к раскоряченным телам, вглядываясь в них широко раскрытыми глазами и с потаённым страхом ожидая узнать в изуродованных смертью лицах что-то знакомое. Ничего. Просто черепа, обтянутые кожей. Разве можно в черепах узнать своих давних дружков? Хоть вглядывайся, хоть…

В ближайшем трупе, уставившемся на Степана чёрными бездонными провалами, вдруг мелькнуло что-то будто бы знакомое. То ли густые брови, которых не было, но мозг услужливо дорисовал, то ли лохмотья модного, честно спизженного на рынке свитера, то ли едва различимый шрам на шее… Карим, мать его! Это он, точно он!

Подстёгнутый паникой, Степан порывисто шагнул к самым трупам и начал по-новому, с удвоенным вниманием разглядывать изуродованные тела.

Вот перстень на мизинце Лёхи – ни на какой другой он не налез, потому что снят был с какого-то хлюпика. Нашивка на рукаве Пашкиного бомбера, полуистлевшая, но всё ещё различимая. Сломанный в драке и неправильно, криво сросшийся палец на его же правой ладони. Лёхина зажигалка, дорогая заграничная… Что с ними стало? Почему они здесь?!

– Как, мать твою, они здесь оказались?! – не выдержав, заорал Степан, не в силах оторвать взгляд от трупов. – Что случилось?! Это ты их, гнида?

– Я? – хмыкнул Дрон, привалившийся плечом к ближайшему гаражу и беспечно смолящий сигарету своим беззубым разбитым ртом. – Не-е. Это они сами, хотя, признаюсь, мне немного жаль, что я в этом не поучаствовал. – Он получал искреннее удовольствие от происходящего, в том числе со Степаном. – А ты только из-за них так расстроился? Твой трупешник тебя совсем не волнует?

– Мой, бл…

Он осёкся, зацепившись взглядом за четвёртое, самое дальнее тело. По коже побежали мурашки, вот теперь ему стало реально страшно. Сердце колотилось в груди, в горле вмиг стало так сухо, что в нём застряли все уже готовые вырваться слова, а мозг отказывался принять такую жуткую реальность. Этого просто не может быть! Вот же он, стоит тут живёхонький и даже вполне, кажется, здоровый. Как же он может одновременно лежать напротив полуистлевшим трупом?

– Как? – выдавил он. – Это херня, да? Ты это тут специально устроил, чтобы надо мной поиздеваться! Трупаков где-то откопал, вещи пацанов скомуниздил… Мстишь, тварюга, да?!

– А ты сам-то не чувствуешь? – усмехнулся в ответ Дрон, подходя ближе и вставая рядом. – Чувствуешь же, просто признаться себе боишься.

– Нет! Нет… Не верю, ни хрена я не чувствую! Это всё твой пиздёж! Месть твоя…

– Ты же знаешь, что нет. Я не мщу, я не могу мстить, ты прекрасно это знаешь. По вашей же милости и не могу.

– Да ты сам во всём виноват! – чуть не срываясь на визг, повернулся к нему Степан. Внутри его сжирала паника, страх вихрем разрастался, стремясь перерасти в злость, чтобы защититься. Он готов был наброситься на Дрона и бить его, бить, пока тот не сдохнет, но что-то останавливало его, а потому он продолжал истерично орать. – Ты сам нарвался! На кой хрен ты решил меня подставить, а, ублюдок?! И теперь винишь меня? Мы просто тебя проучили! Просто проучили…

– Учителя хреновы. Ты гондон и дружки твои гондоны, и подставил я тебя, чтобы Ленку от тебя спасти, ты и сам это знаешь.

– Ага! На бабу мою позарился, а я виноват, значит. Да ни хрена! Я тебе раз объяснил, чтоб не лез, но тебе мало показалось, вот и получил по полной.

– Ты объяснил? Серьёзно? – хохотнул Дрон, скептически изогнув бровь. – Да если б ты не зассал мне лично что-то объяснить, я б тебя уделал и подставлять бы не пришлось. Но ты же, крысёнышь, дружков привёл…

– Да пошёл ты! Ты овощ! Сраный овощ на больничной койке!

– Да, я овощ. А ты труп, – ткнул Дрон пальцем в сторону тел.

– Нет! Это подстава! Иди ты на хер, я не ве…

Скрежет старых полурассыпавшихся суставов очередью прошил слух, заставив заткнуться и в ужасе повернуть голову.

Он двигался.

Дальний труп ломано и дёргано шевелился, медленно и неуклюже, но верно поднимаясь. Вот он сел, вот перевалился на бок и, опёршись на руки, начал вставать, зловеще щёлкая трущимися костями и похрустывая рвущейся кожей. Вот он встал и, дёрнув лысой головой, уставился прямо в глаза Степана. А тот, не в силах решить, во что ему верить, повернулся к Дрону в надежде, что он вот сейчас исчезнет и заберёт с собой весь этот бредовый морок.

– Беги, – растянул тот свои рваные полопавшиеся губы в злорадной улыбке.

И Степан побежал.

Отчаянно, из последних сил. Он мчался среди гаражей, петляя по металлическому лабиринту и не находя выхода. Казалось, эти чёртовы ворота с амбарными замками, эти редкие фонари, раздражающие своим тихим мерцанием, это сраное убогое однообразие – никогда не кончатся, не отпустят его. И каждый раз, когда он в страхе оборачивался назад, в догоняющей его темноте видел силуэт ожившего мертвеца, неотступно следующего по пятам своего живого воплощения. Словно труп хотел поменяться с ним местами.

Жгучий холод сковывал движения несмотря на бег, проникал под кожу и высасывал силу из мышц – он тоже был против Степана. Всё здесь было против Степана, всё здесь хотело его убить, поглотить, вычеркнуть из мира живых. Но он-то этого совсем не хотел. И он боролся.

Бег выматывал, душил, лёгкие горели от ледяного воздуха. Степан чувствовал, что вот-вот упадёт, сломается и сдастся, и преследующий его труп получит свою кровь. Если только что-то не изменится прямо сейчас, если он не найдёт выход из этого проклятого лабиринта, если не случится какое-то чудо…

Тусклый и какой-то странный свет, не похожий на свет фонарей на гаражах, привлёк его внимание своей чуждостью и лёгкой пульсацией. Даже не отдавая себе отчёта, не представляя, что это и зачем появилось, Степан ринулся к нему. Потому что это было то самое чудо, которого он так ждал.

Сзади раздался, буквально догнал его, окатив липким ужасом, хриплый рёв – это оживший мертвец понял, что вот-вот упустит жертву. В этом рёве Степан услышал и злость, и разочарование, и яростное отчаяние создания, страстно желающего заполучить себе его жизнь, а потому кинул на последний рывок к спасительному свету все доступные ресурсы организма, понимая, что другого шанса не будет и если свет окажется обманом, то он просто упадёт и умрёт до того, как его настигнет дохлый двойник.

Последние шаги в стремительно сгущающейся вокруг тьме, ощущение хриплого смрадного дыхания за плечом, и вот он, свет, прямо перед ним… исчезает! Степан даже не успел осознать это, просто влетев в распахнутые ворота гаража…

***

Снова мрак и снова сковывающий движения холод. Снова он задыхается в мутной воде, но на этот раз из бездны его манит яркий пульсирующий свет. В голове даже не возникло вопроса, почему нужно плыть в застывшую ночью глубь, он просто перевернулся в жидком пространстве и мощными гребками появившихся невесть откуда сил бросил своё тело к этому свету.

А свет словно и не собирался приближаться, всё также игриво подмигивая из недосягаемой глубины. Лёгкие трепыхались в груди, заставляя её конвульсивно дёргаться в попытках вынудить мозг сделать вдох. А мозг задыхался. Вот уже свет стал размываться, терять чёткость очертаний, перед взором поплыл туман, принеся с собою миражи. Степан видел прекрасные подводные пейзажи, диковинных животных и что- то вещающих ему рыб. Но продолжал упорно и монотонно проталкивать своё тело сквозь густое тело воды туда, откуда звал его спасительный свет.

Боль в груди стала практически невыносимой, сдерживать агонию задыхающегося организма стало невероятно тяжело, и вот умирающий мозг потерял контроль, лёгкие резко распрямились во всю ширь, и в них хлынула испепеляющей лавой вода. И в этот последний миг Степан увидел, как свет раздался в стороны, полыхнул и поглотил его.

Боли не было. В кои-то веки ничего у него не болело! Ему было легко и свободно, как облаку, мерно плывущему по небосводу. И не нужно было двигаться, вообще. Не нужно было никуда плыть, бежать, продираться, даже не нужно было ни на кого смотреть. Вокруг просто белый туман, а в нём ничего. Ни звука, ни образа, ни движения. И тело – оно исчезло. Он парил в блаженном небытии бесплотным сгустком свободного сознания. А может, и не сгустком вовсе, может, его сознание было частью этого тумана?

Неужели, это смерть? Тогда он даже рад ей. Теперь он может целую вечность просто познавать себя, пространство вокруг и, возможно, другие сознания, если они тоже попадают сюда. А главное, больше не будет боли и того ужаса, что преследовал его всё это время.

Он-сознание осторожно попытался двинуться вперёд и… у него получилось! Да, он может управлять собой в пространстве, а не просто висеть посреди него. А что если он научится управлять и самим пространством?.. Возможно, но не всё сразу. Пока он медленно и аккуратно полетит вперёд. Условно, конечно, ибо нет здесь направлений.

Сознание плыло, радуясь своему положению и пытаясь понять суть этого места, и чем дальше оно заплывало, тем тяжелее становилось. Сначала оно не придало этому значения, потом забеспокоилось и в конце концов заволновалось, когда тяжесть переросла в зачатки ощущений, которых не должно было оно испытывать. Сознание попыталось в панике развернуться и осознало, что не может, что не оно управляет собой, а некая чуждая сила тащит его в прежнем направлении, всё более нагружая ощущениями, всё более приземляя…

Когда слепота, вызванная яркой вспышкой, начала сходить и глаза уловили первые смутные очертания, Степан чуть не разрыдался. Его обманули! Жестоко и извращённо! Ему дали поверить, почти убедили в том, что все мучения закончились, и, когда он беззаветно отдался этой вере, вырвали из прекрасного мира, снова кинув в… да в какую-то жопу!

Всё вокруг было серое, пепельное. Целый пепельный город, постоянно облетающий под напором сухого тёплого ветра. Дышать было тяжело, в воздухе, таком же сером, как и всё здесь, летал пепел любых размеров – от микроскопической пыли до здоровых пластов, оторвавшихся от унылых высоток.

Да, здесь было ужасно уныло. Настолько, насколько вообще может быть. Даже его убогая квартира не вызывала такого сильного отчаяния. Стоя в этом пустом, мёртвом городе, хотелось только одного, но Степан не для того прошёл через все ужасы и муки, чтобы разлететься серым пеплом в этом сраном городе!

Он покрутился на месте, выискивая взглядом хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, и, ничего не обнаружив, пошёл в ту сторону, в которую смотрел изначально. Небо, если серый, давящий на нервы верх можно назвать этим красивым словом, изливало мерный однообразный свет, рисуя мир вечных сумерек. Такое понятие, как Солнце, здесь, видимо, отсутствовало как класс. Впрочем, это утверждение относилось к любому источнику света, кроме того, что исходил сверху.

Степан двигался по пустынным улицам, а из под ног его при каждом шаге разлетался лохмотьями пепел. И где, интересно, он потерял свои кроссовки? И носки?.. Да какая разница! Пепел был довольно тёплый, и идти было комфортно. В принципе, если бы не царящее вокруг шизофреническое уныние, этот город можно было бы считать не самым плохим местом. Во всяком случае, в сравнении с предыдущими, на редкость хреновыми, местами его пребывания.

Первое тело, безвольно болтающееся на верёвке под крышей невысокого дома, он увидел спустя пару сотен шагов.

– Чё за хрень? – мрачно буркнул Степан, начиная догадываться, что ничего хорошего ему здесь не светит.

Вскоре появилось второе тело, потом третье и вот уже они жуткими гирляндами украшали крыши всех домов в округе, и Степану стало казаться, что все они провожают его своими остекленевшими глазами, поворачиваясь на верёвках вслед за ним. Идти стало на редкость не уютно, он будто попал в какой-то дурацкий фильм ужасов.

Попытки изменить направление и даже пойти в обратную сторону ситуацию никак не исправили – его безмолвный конвой теперь всегда оставался рядом. В какой-то момент нервы Степана не выдержали, и он побежал – интуитивно, в надежде скорее найти выход из засасывающего его в свою отчаянную безысходность города.

Но вместо выхода бег привёл Степана в тупик. Узкая улица, увешанная серыми трупами, заканчивалась подъездом пятиэтажного дома, под крышей которого висело что-то белое. Настолько яркое в этом сером мире, что он чуть не кинулся туда со всех ног, решив, что это тот самый свет, что вывел его из предыдущего ужаса. Но только этот не пульсировал, да и светом не был. Очередной труп.

Степан понял, что нужно бежать отсюда. Как можно дальше, не оглядываясь, не вспоминая, но не мог… Какая-то сила тянула его в этот тупик, ноги против воли зашагали вперёд, медленно, неестественно. Шаги получались кривыми и ломаными, а внутри зародилось и вмиг целиком охватило его отчаяние.

– Нет, – прошептал он, – не надо. Прошу… Не хочу-у…

Но чужая воля осталась глуха к его мольбам, тело, в котором уже можно было узнать девушку с длинными волосами и в белом платье, приближалось, одновременно опускаясь на удлиняющейся верёвке.

Страх захлёстывал сознание Степана, лишал последних крупиц бесполезной сейчас воли, и когда тело его остановилось в паре шагов от опустившегося на уровень чуть выше его роста трупа, он уже молча рыдал. Он так устал! От этих ужасов, от мертвецов, от всего этого! Что с ним происходит? За что ему это?!

Девушка не спеша подняла голову, длинные волосы сами собой сползли с её лица, и Степан подавился своим плачем.

– Т-ты?.. – в ужасе выдавил он, и девушка растянула губы в жутком оскале; в глазах её плескалась ненависть.

Он помнил эту недотрогу. Хорошенькую… Они с приятелями по пьяному делу выловили её вечером и расписали на пятерых в тёмной подворотне, там же и оставив. Он знал, что она покончила с собой через пару недель, но никогда не испытывал угрызений совести по этому поводу, предпочитая думать, что виной тому проблемы в её голове.

– Ты сама виновата, – как мантру затвердил он, уставившись на девушку затравленным взглядом. – Сама… виновата… Зачем ты отказала Лёхе, зачем спровоцировала? Тебя никто не заставлял это делать, ты сама… Зачем? При чём тут я, дура?! – не выдержав, заорал он.

Этот крик мог бы помочь ему побороть страх, придать сил, снова убедить в своей невиновности, но в этот момент девушка вспыхнула белым светом, лицо её исказилось в страшной гримасе, мало напоминающей то хорошенькое личико, что он помнил, и она, широко распахнув рот в беззвучном крике, ринулась к нему. Верёвка натянулась, затрещала.

– Не-е-ет! – заорал он, и верёвка лопнула.

Горящее белым огнём тело врезалось в него, проникло внутрь, обожгло адским пламенем. Не прекращая дико орать, Степан мучительно выгнулся всем телом и вонзил скрюченные пальцы в свою грудь, пытаясь выцарапать, вырвать её из себя, завалился на колени, потом на бок и, не прекращая рвать себя, начал кататься по тёплому пеплу. Боль уже не была внутри, он сам стал болью. Он метался, бился головой о землю, но пепел был слишком мягким, чтобы освободить его, и когда он наконец разорвал мышцы на животе, то последним волевым усилием просунул в себя руку, нащупал сердце и с силой сжал.

***

– Этот не жилец, можно забирать.

Черенков понимающе глянул на поднявшегося с колен криминалиста, давно знакомого по совместной работе.

– Спасибо, Михалыч. Ты, наверное, уже заебался по таким ездить?

– Да не то слово! – криминалист состроил страдальческое выражение лица и протянул руку. – Ладно, Палыч, дальше сам, у меня ещё четыре тела сегодня. Если повезёт.

– Давай, – Черенков крепко пожал протянутую руку и повернулся к третьему за сегодня трупу. Его самого эти идиоты уже порядком достали, последние пару недель по несколько выездов за день, и почти всегда одна и та же картина. Отличаются только действующие лица. Сегодня в небо таращился широко распахнутыми глазами и пускал слюни на первый, ещё тонкий снег чернявый парень лет двадцати пяти-двадцати семи. Босой, в трениках и толстовке на голое тело. Документов, как всегда, – шиш с маслом.

– Покаяние? – с умным видом спросил подошедший лейтенант из прибывшего по вызову наряда. Молодой ещё, салага.

Черенков лишь вздохнул, не став отвечать на очевидное. Лейтенант с полминуты постоял молча, разглядывая лежащее тело, и не выдержал:

– И почему до сих пор не нашли изготовителя этого дерьма?

Ну вот, очередной риторический вопрос. Черенков недовольно скосил глаза на лейтенанта. Шёл бы он… зевак поразгонял что ли!

– Товарищ майор? – поправляя кобуру, повернулся лейтенант к следователю. – Вы не знаете? Там, – двинул он вверх бровями, – ничего не говорят.

– А почему до сих пор изготовителей кокаина не нашли? А героина? А?

– Не знаю… – растерялся лейтенант.

– Вот и я не знаю, – недовольно отбрехался Черенков, хотя и имел некоторую информацию. – Медиков зови, пусть забирают к нам.

– Так он же ещё живой! – удивился лейтенант, не торопясь уходить.

– Ненадолго…

Будто в подтверждение его слов парень на снегу вдруг захрипел, изогнулся всем телом, едва не исполнив мостик, руки его заломились назад, пальцы скрючились, а на ступнях и вовсе сжались. Широкие зрачки закатились под самые веки, из раскрытого рта вместе с хрипом вылетала скопившаяся слюна. Всё это продолжалось какую-то минуту, а потом он моментально расслабился и безвольной кучей мяса рухнул обратно на твёрдую землю. Глаза медленно погасли – жизнь ушла из них.

– Твою мать! – выдохнул салага, запустив пятерню в волосы.

– Покаяние, – тихо, будто всё объясняя этим словом, согласился следователь.

– Вот зачем они жрут эту срань? Они не могут не знать, что одна доза смертельна?!

– Мне-то почём знать, лейтенант? – не выдержал Черенков. – Суицидники, может, извращенцы, хер их знает. Иди за медиками уже, видишь, сдох он.

Лейтенант, несколько недовольно козырнув, быстро ретировался, а Максим Павлович подумал, что, конечно, они всё знают, и название у этой гадости неспроста такое. И что тот, кто этот наркотик придумал и выпустил в мир, совсем не простой человек, и не банальная жажда наживы им движет. Но какие бы цели он не преследовал, какими бы благими намерениями не руководствовался, а место ему за решёткой.

С этой мыслью он развернулся и пошёл к служебному авто – у него самого ещё как минимум один такой «не жилец» сегодня.

Коханов Дмитрий, ноябрь-декабрь 2025 г.

Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход | Серия Рассказы из фразы

Мой роман "Настоящий джентльмен"

Сквозь непонятную муть и мельтешащих перед взором сверкающих мошек проступали силуэты величественных деревьев, чьи кроны терялись в недосягаемой, уплывающей вышине; мощных, объёмных и густых, кустарников, забивших всё пространство между стволов. Всё, кроме узенькой тропки, чистой и натоптанной, но извилистой и кривой, как кора головного мозга. Мозг… В очередной раз с силой ударился изнутри в череп, пытаясь вырваться. Чтоб его!

Он взмахнул рукой в попытке разогнать мошек, снующих перед глазами, но даже не увидел руки – только смазанное пятно, промелькнувшее, но не спугнувшее ни одной сверкающей твари.

– Ы-ы-ы! – в бессильной ярости простонал-прорычал он, продолжая свой неуверенный путь чёрт знает куда.

Какая у него цель? Существует ли вообще цель, или он просто бредёт по этому лесу, по этой тропинке, надеясь, что она куда-то выведет? Ответ могла бы дать память, но у него не было памяти. Сколько ни пытался, он не смог выудить из глубин агонизирующего мозга ничего, ни одной зацепки, ни одной мысли, хоть как-то наводящей на прошлое. В его странном и, будто, бессмысленном путешествии было только настоящее, наполненное лишь болью и бешеной яростью, разъедающей изнутри и в то же время подгоняющей, заставляющей продолжать движение.

Сквозь непрерывный шум и гулкое уханье в ушах до слуха, а потом и до сознания доходили и иные звуки. Плохо различимые, они тем не менее напоминали обычные лесные звуки: шелест ветра в листве, пение птиц и крики лесного зверья. И всё же что-то в них было не так. Не так было с этим лесом в целом, но что именно, он не знал. Или не мог понять.

Запнувшись о что-то, перегородившее тропинку, он чуть не упал, неуклюже сделал несколько размашистых шагов, пытаясь удержать равновесие, и остановился, с силой сдавливая моментально взорвавшуюся фейерверком боли голову.

– А-а-а-а!!!

Хотелось выматериться, но сил на слова не было. Из глаз потекли тягучие, словно смола, слёзы, причиняя дополнительную боль. Пытаясь хоть как-то отвлечься, он сделал неуверенный шаг, потом второй, и ещё один. Шаги давались тяжело, но действительно помогали – боль чуть отступила. Спустя какое-то время, весь изодранный острыми ветками, он понял, что тропинки перед ним больше нет, что продирается сквозь кусты, словно сбрендивший вездеход. И даже сквозь застилающую сознание боль, осознал, что это плохо. Он заблудился окончательно, застрял в этом сраном непролазном лесу.

Паники не было, потому что для неё не оставалось места в измученной голове. Покрутившись, он просто шагнул в очередной куст и продолжил бесцельное движение.

Пахло лесом и… смертью. Едва уловимый запах тлена преследовал его, незаметно и настойчиво пробиваясь к затопленному болью сознанию. Только сейчас он вдруг отчётливо понял, что этот запах неотступно следовал рядом всё время. Даже то, которое он не помнит. Но как, во имя этих грёбаных шипастых кустов, он может быть уверен в том, чего не помнит?!

На очередном шаге нога вдруг провалилась во что-то мягкое, и снизу донёсся глухой чавкающий звук. Сделав по инерции ещё пару шагов, он вдруг вывалился из чащи на бескрайнее светлое пространство, лес отступил, снизу что-то блестело, а ногам стало как-то… по-другому. Как-то… мокро?

Вода? Это же вода! Точно! Наверное, озеро.

Он, не раздумывая, плюхнулся на колени, вызвав очередной сильный приступ боли, вытянул руки и почувствовал, как они погрузились во что-то прохладное и приятное, словно дарующее смутное облегчение, вытягивающее его боль, его страдания. Он зачерпнул полную горсть воды и с силой плеснул в лицо. Потом ещё и ещё. С каким-то радостным остервенением он плескал и плескал в лицо воду, растирал её по коже, чувствуя, как отступает боль, как её корни, проникшие в каждый сосуд, каждый капилляр, испуганно съёживаются и отползают куда-то в дальний, самый тёмный угол его черепа.

Последнюю пригоршню он не стал выплёскивать на лицо, а жадно прильнул к прохладной, пахнущей илом и рыбой воде губами и двумя большими глотками выпил. Влага пролилась по пищеводу, неся облегчение. Он улыбнулся и открыл глаза.

Прямо перед ним открывалась ровная зеркальная поверхность, в бесконечной глубине которой в сизой дымке едва зеленели недосягаемые кроны, а вдоль недалёкого берега яркой зелёной стеной, словно каплями крови украшенной крупными красными цветками, стоял кустарник.

Он поднял голову и всмотрелся в исполинские громадины вековых стволов, уходящих в зыбкую высь, – где-то там, очень высоко, они слегка покачивались, и иногда оттуда долетал пронизывающий скрежет, словно этим могучим великанам тоже было нестерпимо больно, как ему совсем недавно. Прямо за спиной колючей проволокой своих длинных шипов хищно топорщился кустарник, из которого он сюда вывалился; приятный, успокаивающий аромат долетал от его цветов, обманчиво маня подойти ближе.

Эта лёгкая успокаивающая благодать сильно контрастировала с тем, что он ощущал, бредя по лесу в болезненном угаре, и непонятно было, где правда, а где игра воображения. Он вновь опустил взгляд на озеро. Спокойная гладь воды манила своей безмятежностью, звала, но это могло быть ловушкой.

Он поднялся и в нерешительности топтался у самого берега по щиколотку в воде, не готовый сделать шаг вперёд, но и не желая покидать это место. И чем дольше смотрел на ровную гладкую поверхность, тем сильнее манила его неуловимая глубина. И тем сильнее отталкивала. В этой мучительной борьбе он опустил взгляд и увидел своё отражение.

Поражённый и испуганный, он попятился, и спину дробно пробила острая боль десятков заточенных лучше любой иглы шипов. «Твою ма-ать!» – заорал он, но из горла вырвался лишь нечленораздельный и хриплый рык. А шипы, словно почуяв кровь, зацепились за его плоть и начали медленно расти, впиваясь всё глубже. Они уже вцепились в его ноги, впились в шею и начали проникать в затылок. Оглушённый яростной болью, он беззвучно раскрыл рот и широко распахнул веки, глаза выпучились и уставились на лес.

А лес изменился. В нём больше не было жизни.

Серые, осыпающиеся пеплом стволы деревьев, изъеденных чёрными глянцевыми оспинами, из которых медленно текла густая, словно смоль, жижа. Кусты, голые и сухие, они будто состояли из одних шипов, хищно навострившихся в его сторону. Они чуяли его кровь, его боль и страх, они жаждали выпить его без остатка. И только зеркальная гладь озера оставалась такой же. Тихой и спокойной. И манящей.

А перед внутренним взором, как фон всему происходящему, стояло отражение его лица. Ужасное, неправдоподобное… Он поднял ещё свободные руки, чтобы схватиться за это лицо и ощупать его, – а вдруг ему показалось, вдруг это было наваждением. Но увидев иссохшие, неестественно длинные серые пальцы на костлявых, обтянутых обвисшей кожей ладонях, длинные и грязные, загнутые крюком когти, он бессильно замер. Что с ним? Что он такое?

Он не знал, не мог ответить. И от этого разум затопила такая бессильная злоба, что когда первые шипы проткнули череп и впились в мозг, принеся ужасные мучения, он заорал, надрывая глотку, и яростно дёрнулся, выдёргивая себя из этого капкана, снимая тело с алчущих его шипов, и бросился в такое доброе и тёплое озеро.

Он сделал несколько шагов, быстро погрузившись по пояс, и прыгнул вперёд, ныряя в тёмные и вдруг ставшие ледяными глубины.

***

Тусклый свет падал откуда-то сверху, скупо освещая старую обшарпанную кухоньку. Гарнитур, давно покосившийся, местами вздутый, местами с потрескавшимся и отслоившимся лаком, неприятно резал глаз своим ветхим убожеством. Дверцы по большей части висели криво, залезая одна на другую, в образовавшиеся щели проглядывал мутный металл петель. Старые, давно засохшие и затвердевшие потёки щедро украшали все вертикальные поверхности, включая доисторическую на вид газовую плиту. Сквозь стекло духовки было не разглядеть ровным счётом ничего, поскольку не было видно даже стекла, а рядом с грязными ручками не угадывалось стандартных изображений конфорок.

От давно не мытого окна вдруг раздалось и почти сразу затихло басовитое тарахтение – это отключился компрессор невысокого, давно уже не белого холодильника «Бирюса», и сразу стало как-то слишком тихо. Сквозь мутное стекло пытался пробиться на кухню свет с улицы, но даже не разобрать было, что там за ним – день или ночь, свет это от солнца или же от фонарей.

Он отвернулся от окна и уставился на грязную клеёнку, устилающую маленький стол прямо перед ним. Сквозь застарелый жир угадывался странный узор, и при одном взгляде на него сразу возникал вопрос: под чем был человек, который его нарисовал? На клеёнке, щерясь на него сколотыми краями, стояла миска с супом, рядом лежала ложка, за миской – два ломтя хлеба, наполненная стопка и початая бутылка водки. Вот и весь натюрморт.

Он вдруг что-то вспомнил, глаза его расширились, сердце заколотилось бешеной крысой в клетке. Страх и отвращение сковали мышцы, на позволяя даже шевельнуться. Превозмогая накативший паралич, он медленно поднял руки и… облегчённо выдохнул! Обычные мужские руки, широкие и заскорузлые. Аккуратно поднеся их к лицу, он начал ощупывать его, поглаживать, пытаясь выстроить в голове свой портрет. Выходило неплохо, совсем не то, что он увидел в отражении в озере. Да, неопрятное, неухоженное, но вполне… Постой-ка…

Озеро!

И лес. Он был в лесу, он нырнул в тёмную холодную воду и сразу начал тонуть… Или нет? А как он оказался здесь? Неужели, всё привиделось, приснилось? Он просто выпил и ему приснился страшный сон? Наверное, так и было.

Слегка трясущейся от переживания рукой он схватил рюмку и быстрым точным движением влил в глотку горячую жидкость, огонь промчался по пищеводу и взорвался в пустом желудке. Закашлявшись, он взял ломоть хлеба и отгрыз сразу половину, закусывая этот пожар.

Это ж ни хрена не водка, чистая спиртяга! Откуда она у него?

Когда отпустило, он зачерпнул ложку супа и сунул в рот, сморщившись, прожевал, проглотил и со звоном бросил ложку в тарелку, разбрызгав суп по клеёнке. Холодный!

– Дерьмо! – прокомментировал он и налил ещё стопку, но пить пока не стал.

Сначала надо разобраться. Он по-прежнему ни черта не помнил. Кроме своего сна… Ни кто он, ни где он, ни что это за квартира, ни-че-го! Поёрзав, он попытался отодвинуться от стола, но старый табурет только жалобно скрипнул и опасно накренился, грозя скинуть седока затылком в близкую стену, а колени ударились о неудобный стол. Внутри снова начала закипать злоба – на стол, на табурет, на холодный суп, на эту убогую кухню и всю эту сраную ушлёпскую квартирку! Надеясь успокоиться, он снова схватил рюмку и залпом выпил, занюхнув вонючим рукавом.

Какая гадость! Но вроде немного полегчало, злость слегка отступила, и чтобы закрепить успех, пришлось догнаться третьей стопкой.

Теперь совсем другое дело. Теперь в голове поселился успокаивающий, укачивающий туман, а по телу разлилась лёгкая приятная истома. И одновременно всё прояснилось. Хотя он всё также не понимал, где находится и что тут делает, стало казаться, что всё правильно, всё путём. Он там, где должен быть, и дальше волен делать всё, что ему заблагорассудится. Жизнь, нормальная и обычная, вернулась к нему после ужасающего в своей реалистичности алкогольного сновидения. И пусть эта жизнь – то ещё дерьмо, она хотя бы не так страшна. Передёрнувшись от воспоминания, он налил и уже без всякой закуски приговорил ещё одну стопку.

И тут в проёме, уходящем в коридор, появилась она.

Маленькая, серая, вся какая-то скукоженная и незаметная, в каком-то невзрачном тряпье. Кто она? Кто эта женщина и что здесь делает? Она стояла и неотрывно, со смесью страха и покорности, смотрела на него. И его это начинало бесить.

– Ты кто? – грубо, как бы намекая – проваливай, осведомился он.

– Как кто? – испугалась эта женщина. – Я же жена твоя, Стёпушка. Неужели забыл ты?

– Жена, значит…

Итак, его зовут Степан и он женат. На этой мыши... Ладно, уже кое-что. Собственно, а на что он рассчитывал, обитая в такой халупе? Что в его доме обнаружится молодая сисястая красотка? Как же, раскатал губу. Эх-х… Ну хоть не один, есть вон кому покормить.

– Ты чего мне за дрянь налила, а?

– Как дрянь? – ещё больше всполошилась его жена. – Это же борщ, твой люб…

– Он холодный как яйца мамонта! Это не борщ, это дерьмо собачье!

Маленькая женщина под его криками будто сжималась, уменьшалась ещё сильнее, губы её тряслись в беззвучном плаче, руки мяли подол халата, а он, видя это, только больше злился, распалялся, полностью отдаваясь внутреннему пламени просыпающейся ярости. Он материл её, а в голове вдруг совершенно отчётливо проявилось понимание причины его бед. Не может быть от спирта таких снов, его отравили. Она его отравила. Он резко заткнулся, всё ещё обмозговывая новую мысль и буравя её злым взглядом, а потом громко и отчётливо прошептал:

– Убью суку.

– Стёпушка… – охнула жена, не веря своим ушам, но мужчина уже начал вставать, и она, резко развернувшись, рванула прочь.

А он, приняв её побег за признание вины, взбеленился, выскочил из-за стола, доломав табурет и уронив миску с супом, и, схватив со столешницы большой нож, кинулся за ней в коридор.

– Убью-у-у!!!

Узкий проход, грязные стены с висящей хлопьями синей краской, мутный плафон на сером потолке и дверь. Куда она ведёт? В туалет или в ванну? Да какая на хрен разница, если она скрылась за ней и заперлась изнутри?! Он на бегу схватился за ручку и дёрнул что есть сил. Ручка просто отлетела, и он вместе с ней завалился на грязный пол, скрипнувший иссохшимся паркетом под его массой. Взбешённый до предела, он взревел, вскочил и начал колотить в дверь кулаками и ногами.

– Открой, стерва! Убью гадину! Тва-арь!

Дверь оказалась на удивление прочной и держалась. Тогда он стал колоть её ножом, пытаясь проткнуть, но и это не возымело успеха. Жутко воя и матерясь, но не останавливаясь, он продолжал долбиться в дверь и вскоре начал выдыхаться; ярость немного отступила, сознание чуть прояснилось. Опустив нож, немного постояв и отдышавшись, он что-то надумал, вернулся на кухню, бросил на стол бесполезный нож и взял топор, который заприметил за холодильником, когда осматривался. Вот теперь ей крышка, теперь никакая дверь не спасёт эту ведьму!

Первый удар получился каким-то смазанным – топор как будто спружинил и соскочил влево. Второй уже лучше, на третьем оружие довольно глубоко вошло в полотно двери. Он яростно выдернул его и вновь замахнулся. Его мир сузился до этой старой двери, до щели, оставленной топором, в затопленном безумием сознании не было места для чего-то другого, а в голове учащённым пульсом билось: «Убью! Убью! Убью!»

Он раз за разом заносил топор и с придыханием опускал его на дверь в том месте, где должна была быть защёлка. Из под лезвия разлетались щепки, а с той стороны доносился вой обезумевшей от страха женщины. И этот вой, словно запах жертвы для хищника, разжигал в нём азарт охоты и алчное предвкушение добычи. Её судьба была предрешена.

Очередной удар наконец выбил удерживающую дверь щеколду, с той стороны раздался крик отчаяния, и он опустил руку. Теперь некуда спешить, он спокойно зайдёт и успеет насладиться её страхом, её ужасом и отчаянием, посмотрит в её молящие глаза, выслушает просьбы о пощаде и всё равно зарубит. Потому что она пыталась его отравить!

Петли протяжно скрипнули, и он увидел забившуюся в самый угол грязно-серой с ржавыми потёками ванны женщину, трясущуюся всем телом и с ужасом глядящую на него широко раскрытыми зарёванными глазами. Она всё поняла в тот миг, когда встретилась с ним взглядами. Ну что ж, пусть так, пусть без мольбы, просто чуть быстрее. Он шагнул внутрь маленькой комнатки, занося топор, и вдруг лампочка, болтающаяся на торчащем из потолка куске кабеля, с треском моргнула и погасла.

– Твою мать! – вскрикнул он и кинулся в угол, где должна была быть его жена, с силой опуская топор.

Но тяжёлое оружие не встретило никакого препятствия, инерция потянула тело вперёд, и ему пришлось сделать несколько широких шагов, чтобы не завалиться носом в пол, а только упасть на колени, которые абсолютно неожиданно встретили мягкую поверхность вместо твёрдой выщербленной плитки.

– Чё за херня?.. – пробурчал он, осторожно опуская руку и ощупывая поверхность. Нежными шелковистыми нитями встретила его ладонь трава, и влажным упругим ковром отдалась под нею земля, дразня ноздри сладковатой сыростью только напоённой дождём почвы.

Ничего толком не соображая, со всё ещё отравленным злобой сознанием он медленно поднялся, повернулся назад и с вытянутой рукой сделал несколько шагов, но двери, которую так надеялся нащупать, не встретил. Он больше не в своей квартире. Но как, чёрт возьми, такое возможно?!

Нет, этого не может быть, это всё глюки, последствия отравления. Та тварь добилась своего, и сейчас он наверняка пускает слюни, растянувшись в ванной, а она, радостно лыбясь во всю свою ведьмовскую рожу, включает воду, чтобы смерть его выглядела случайной. Нет! Он этого не допустит!

Слепо таращась в непроглядную тьму, Степан сделал несколько осторожных шагов, понемногу набираясь уверенности. Вскоре он уже смело шагал вперёд, хотя в абсолютной темноте не было ни переда, ни зада, а ощущения упорно настаивали, что тело стоит на месте; но мужчина не сомневался и, чувствуя, что время стремительно уходит, побежал. Чтобы спустя несколько коротких мгновений с силой впечататься лбом во что-то ужасно твёрдое и, ловя напоследок яркие искристые фейерверки, провалиться в ещё более глубокую тьму.

Часть 2

Коханов Дмитрий, ноябрь-декабрь 2025 г.

Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход | Серия Рассказы из фразы

Мой роман "Настоящий джентльмен"

В недоумении я проверил получателя и увидел своё имя, свою фамилию и верный адрес квартиры, в коридоре которой замер с наполовину стянутым ботинком. Что ж, этот конверт определённо нашёл своего получателя, преодолев половину мира и очутившись на окраине не самого большого российского городка. Вот только…

А-а! Мейфилд…

В моей голове закрутились шестерёнки, разгоняя уже порядком заржавевший маховик памяти. В этом городе жила моя тётя по маминой линии, тётушка Рози. Не знаю, какое у неё было полное имя, поскольку всегда только так её и называл, но помню, как любил в бесконечно далёком детстве проводить время у неё в гостях. К огромному сожалению, не так часто мне доводилось у неё гостить, меньше десятка раз, думаю, но всколыхнувшиеся сейчас воспоминания наполнили меня приятным ностальгическим теплом, чуть не растопившим содержимое слёзных желёз.

Стряхнув один ботинок и напрочь забыв о втором, я, не отрывая взгляда от письма, прошёл на кухню и сел за стол. Сколько лет прошло с последней нашей встречи? Сколько мне тогда было? Десять? Двенадцать? Точно не больше. Ещё до института я несколько раз разговаривал с ней по телефону, а потом взрослая жизнь, гулянки, девчонки… Ну и как-то постепенно воспоминания эти поблёкли, утрамбовались на нижние слои памяти под весом новых впечатлений и событий.

А теперь вот какой-то Марк Рубинс из города моей тёти прислал мне письмо… Не к добру это. В груди предательски защемило.

Я взял нож и аккуратно разрезал кромку, достал пачку сложенных пополам листов и развернул. Первые же строчки подтвердили мои опасения, я на несколько мгновений отвлёкся от бумаг, сдерживая и переваривая эмоции, взорвавшиеся внутри и грозившие вот-вот выплеснуться наружу.

И что мне стоило хоть иногда ей звонить... Или хоть писать.

Ладно! Прошлого не вернёшь. Я встрепенулся, встряхнулся и углубился в английские слова, которые учил с детства.

В письме нотариус моей тёти Марк Рубинс уведомлял, что я упомянут в завещании покойной Розалинды Уайтфилд и мне надлежит (если, конечно, я пожелаю) прибыть на его оглашение пятнадцатого сентября, а это-о… уже через шесть дней! Ужас! Мне визу-то оформят так скоро? Так, ладно, что там ещё… Ага. Прощание состоится за день до оглашения. Если получатель сего уведомления желает лично присутствовать на этих событиях, то ему, то бишь – мне, следует незамедлительно прибыть в консульство с этими бумагами для скорейшего оформления визы и оказания содействия в доставке моей горюющей личности в пункт назначения. Далее шёл перевод всего вышепрочитанного – я его пропустил, а в конце какие-то документы и заявления, которые, видимо, и нужны были в консульстве.

Я глянул на часы. Хм, начало одиннадцатого, наверное, уже поздновато туда ехать, завтра с утра двину. Ещё бы как-то с работы отпроситься на недельку…

Да, я собрался ехать. И даже ни секунды не сомневался. Как только я понял, в чём дело, сразу решил, что должен попрощаться с тётей, отблагодарить её за все те прекрасные мгновения детства, которые она подарила. Она была хорошей. Доброй и ласковой. Любила меня, несмотря на мой задиристый характер, любила проводить со мной время, возила по разным интересным местам, а часто мы просто гуляли. Выезжали в какой-нибудь парк и гуляли там, а она рассказывала мне про цветы, которые мы встречали.

О! Она очень любила цветы! И больше всего – розы. Иногда складывалось ощущение, что она ими буквально живёт. А какой у неё был сад! Это даже не сад, а произведение искусства. Невероятная красота! Столько роз в одном месте я больше не видел нигде в мире. Наверное, там были все существующие виды роз, а может, и ещё несколько видов, выведенных лично ей. Во всяком случае, я не удивлюсь, если такие были.

Я всегда восхищался её садом, любил проводить время под сенью множества арок, оплетённых опасными шипастыми стеблями, с которых свисали нежные и прекрасные цветки. А какой там стоял аромат, м-м-м! Не сильный и приторный, а нежный и многогранный, будто слегка меняющийся в зависимости от порывов ветра. Помню, там всегда было очень много пчёл и шмелей, но я их не боялся, ведь они просто работали, собирали пыльцу и улетали. Я наблюдал за ними, но не трогал, не мешал, и они не обращали на меня внимания. И куда ни глянь – цветы. Большие, средние и маленькие. Красные, розовые, белые, жёлтые, бордовые, разноцветные. Множество оттенков и смешений, одни увядали, и им на смену приходили другие, практически никогда не прерывая этот цветочный хоровод.

Хорошо там было. Эх… Интересно, изменилось ли что-то за эти годы. Очень сомневаюсь, что тётушка Рози изменила своё отношение к цветам, но вот были ли у неё силы, чтобы ухаживать за садом и поддерживать его в подобающем виде? Помню, в детстве я всегда думал, что её имя и такая сильная любовь к розам неспроста похожи, что существует некая связь, и сейчас с теплом в душе подумалось, что свой сад она точно не бросила бы, в каком бы состоянии ни была.

И тут вдруг меня осенило! Кто же теперь присмотрит за цветами?! Что будет с её садом? У неё ведь не было своих детей, насколько я знаю. Ну, тогда не было. Может, потом появились, конечно, но она так сильно любила своего погибшего мужа, что я очень сомневаюсь, чтобы она с кем-то ещё связала свою жизнь. Ну да откуда мне знать, правда? Всё может быть в этом мире, жизнь – штука непредсказуемая. В любом случае, оставались ещё родственники по линии мужа, в том числе и племянники. Может, кто-то из них возьмёт уход за садом на себя? Очень на это надеюсь…

Снова глянув на часы, я немного ошарашенно констатировал, что проностальгировал добрых сорок минут, и теперь уже и маме звонить поздно. Ей, наверное, тоже письмо отправлено, но раз она сама не позвонила, значит, ещё не дошло. Сейчас они с папой уже наверняка спят, у них там практически полночь, позвоню завтра.

С этими мыслями я отложил бумаги, достал вчерашние макароны и пару сосисок и засунул всё это в микроволновку. Поздновато для ужина, но голодным ложиться спать ещё хуже. Нахлынувшая ностальгическая грусть заставила достать из холодильника початую бутылку дешёвого, но на удивление достойного кьянти и наполнить рубиновым цветом объёмный бокал. Получилось многовато для позднего вечера буднего дня, но где наша не пропадала, верно? Тем более, повод более чем достойный.

Насытившись и помянув добрую тётушку, я лёг в постель и практически сразу провалился в сон, такой глубокий и спокойный, какие меня давно уже не посещали.

Утро выдалось неоднозначным и принесло разные эмоции, но в основном негативные. Для начала я посрался с шефом, который наотрез отказался отпускать меня хоть на неделю, хоть на две, да хоть на день. В итоге я психанул и пригрозил ему увольнением. Своим, конечно, не его… В итоге Аркадию Сергеевичу не осталось других вариантов, кроме как скрепя сердце принять мои условия и оформить отпуск за свой счёт, так как достойных вариантов на мою вакансию за мою зарплату у него всё равно не было.

Затем я сильно расстроил маму. Не специально, конечно, просто нужно было сообщить ей эту новость и узнать, поедет ли она со мной. Если бы я ей не рассказал про тётю Рози и уехал бы на похороны, она всё узнала бы потом из письма и наверняка сильно бы на меня обиделась, а оно мне надо?.. В общем, мама попричитала, пустила скупую слезу, повспоминала немного и отказалась от поездки. Но я её понимаю и полностью поддерживаю! Ей сейчас вообще не до того, она болеет и проходит лечение – мало того, что у неё процедуры раз в несколько дней, так и все эти дороги и сопутствующие переживания ей могут только навредить. Пусть сидит дома, ни о чём плохом не думает, а я ей потом всё расскажу в самых радужных тонах.

В общем, решив насущные проблемы, я наскоро выпил две кружки кофе (ох, зря!) с шоколадкой, схватил бумаги и помчался в консульство, благо до соседнего города, в котором оно находилось, всего пара часов пути.

Спустя два дня, сидя в кресле самолёта, пролетающего над Атлантикой, я вспоминал тот сумасшедший аврал, в котором жил с того утра и до сегодняшнего вечера, когда наконец поднялся на борт. Самым первым и не требующим никаких отлагательств делом, которым я занялся по прибытии в консульство, – был срочный поиск туалета, ибо я уже практически рыдал от переполнявших меня чувств. Весьма болезненных, надо сказать.

Сам приём, к счастью, прошёл довольно быстро и без заморочек. Работник консульства посмотрел бумаги, что-то проверил, задал несколько вопросов и дал список документов, которые необходимо донести. До завтра!.. Ну, то бишь уже вчера. Ну я и поехал их собирать.

Сначала на работу за справкой и документально оформленным и заверенным отпуском. Аркадий Сергеевич был недоволен и пытался закинуть удочку на предмет ненужности для меня всего этого мероприятия, но я остался непреклонен и был послан далеко и надолго, а именно – в бухгалтерию. Пока нужные документы готовились, занялся срочной сдачей и передачей своих дел. Закончив тут, помчался сначала в банк, а потом и домой на поиски оставшегося из списка. В общем, к вечеру я был готов к повторному визиту в консульство и с утра туда и направился.

В этот раз я был умнее и кофе дома пить не стал. После приёма, затянувшегося сегодня несколько дольше, с визой и билетами на руках, я со спокойной душой, немного наконец выдохнув и расслабившись, зашёл в кофейню, где и позавтракал, и кофе выпил. До вылета было полтора дня, собраться успею, но вот вылетать предстояло из Москвы, а до туда ещё добраться надо. К счастью, нашлись свободные места за приемлемую цену на проходящий поезд, и, оформив покупку, я прикончил свой завтрак и отправился домой собирать вещи, так как уже ночью предстояло начать путь в далёкую чужую страну, где ждала меня на последнее свидание тётя.

Вот, в общем-то, и всё. Утром уже был в Москве, пошатался по городу, добрался до аэропорта, оформился на рейс одним из первых, подремал в зоне ожидания и вот он я, лечу в Америку.

Что интересно, билеты, как и виза, не стоили мне ни копейки. Видимо, за всё платила принимающая сторона. Это было приятно, хоть и непривычно. На руках был ещё один билет, пересадочный, так как напрямую из Москвы в Мейфилд самолёты не летают, а вот на обратную дорогу ничего не дали, видимо, покидать гостеприимную страну развитого капитализма предстояло за свои кровные.

Дорогу – долгую и выматывающую – описывать не буду, смысла, как и хоть чего-то интересного, в этом нету.

На месте я оказался к вечеру дня, предшествующего похоронам, и сразу же связался с Марком Рубинсом по указанному в письме номеру телефона. Мужчина на том конце приятным низким баском очень вежливо поприветствовал меня, извинился, что не может сейчас лично встретить, и дал адрес гостиницы с оплаченным номером. Что ж, снова чертовски приятно, но я уже начинаю к этому привыкать…

По указанному в завещании распоряжению прощание с тётушкой Рози проходило сразу на кладбище – никаких вам горьких слезинок над телом усопшей. А жаль, я бы взглянул на неё в последний раз, в конце концов, я так давно её видел, что лицо в памяти потускнело и потеряло чёткость. Я будто смотрел на неё сквозь неровное шероховатое стекло или без очков – щурился, но никак не мог сфокусироваться и разглядеть детали. Детали, которые давно потеряны.

Ухоженное и довольно уютное, несмотря на приличные размеры, кладбище, простой гроб, уже опущенный в яму, священник и дюжина неизвестных мне людей, с сомнением косящихся в мою сторону. Благо, Марк Рубинс, заехавший за мной с утра и успевший ввести в курс предстоящих процедур, представил мою скромную персону всем присутствующим. Впрочем, несмотря на тёплые вроде приветствия, я предпочёл встать немного в стороне от абсолютно чужих, в общем-то, мне людей, украдкой на них поглядывая.

Вон те парень с девушкой, выглядящие немногим старше меня, похоже, племянники тёти Рози по мужу. Во всяком случае, черты их лиц казались мне знакомыми по тем далёким детским воспоминаниям, когда мы встречались в её доме. Племянницу, держащую на руках щекастого карапуза в розовом комбезе, обнимал за плечо мужчина, а рядом грустили от безделья двое парней лет пятнадцати-семнадцати – муж и дети, видимо. А вот племянник… Джек! Надо же, я даже вспомнил его имя! Джек был один, но выглядел шикарно, не иначе преуспевающий бизнесмен.

И он поддерживал под руку тихонько рыдающую старушку – их мать и сестру тётиного мужа. Я помню, что они с тётей были закадычными подружками. Других гостей, в основном преклонного возраста, я не знал даже приблизительно, наверное, её друзья-соседи, пришедшие проститься с хорошим и добрым человеком, которым была тётушка Рози.

Честно, речи священника я практически не слушал. Или не слышал, поглощённый воспоминаниями. А ещё я отчётливо понимал, что из здесь присутствующих вряд ли кто-нибудь будет заниматься тётиным садом. Джеку наверняка не до того, он делает деньги и явно весьма хорошие, куда ему этот сад? В лучшем случае, наймёт фирму. Э-э-э… м-м-м… Джесси? Да, точно, Джессика! У неё большая семья и малыш, ей тоже не до тётиных цветочков. Их мама уже стара и не выглядит достаточно бодрой. В общем, я склонялся к мысли, что этому прекрасному саду осталось не так уж и долго, и от этого становилось грустно. Надеюсь, у меня хотя бы будет ещё возможность взглянуть на него напоследок.

После погребения все направились в небольшой ресторанчик недалеко от тётиного дома. Как сказал Марк, подкинувший меня до него, это тоже было её желание, а этот ресторанчик был её любимым местом для семейных и дружеских посиделок. Заведение и впрямь оказалось весьма милым и уютным. И там все, буквально – все, знали тётушку Рози лично и соболезновали нашей утрате. Кое-кто даже пустил слезу, а за стол подсел хозяин заведения и сказал первый тост, наполненный неподдельной теплотой и искренним сожалением.

В общем, посидели довольно комфортно и тепло, я даже немного сблизился и пообщался с дальними родственниками. Или не родственниками… Ну, не важно! Повспоминали детство, любимую тётушку, редкие совместные моменты, проведённые в её доме. Мне понравилось. Всё было как-то очень по-семейному и с неподдельным дружелюбием.

Посиделки закончились ранним вечером, и все ушли с них практически трезвыми, с багажом добрых воспоминаний и рассеянными полуулыбками на задумчивых лицах. Мне вызвали такси, и через десяток минут я был у себя в номере, раскинувшись на заправленной кровати и бездумно пялясь в потолок. Я мог бы прогуляться по городу, время не позднее, но решил остаться, подумав, что ещё успею до отъезда, а завтра в девять утра за мной уже заедет Марк, чтобы отвезти в тётушкин дом на оглашение её последней воли.

Мне было одновременно и боязно появляться там спустя столько лет, увидеть, как изменилось то, что врезалось в мою память одними из лучших воспоминаний детства. Или не изменилось… И в то же время я предвкушал эту встречу с прошлым, желал этого всеми фибрами своей души. Так странно...

Разбудил меня звонок подъезжающего Марка Рубинса. Сообразив, что отключился вчера как был – в одежде на заправленной кровати, я вскочил, за три минуты принял бодрящий душ и выскочил на улицу. Как раз к подъехавшему автомобилю юриста. Надеюсь, после оглашения завещания я смогу где-нибудь перекусить…

Тётушкин дом встретил меня… как старый добрый друг, с нежностью и добротой обнимающий и похлопывающий по спине. Ностальгия из вырвавшихся на волю воспоминаний захлестнула сознание, разбередила всё то, что я пытался не замечать эти последние несколько дней. Радость и тоска, сожаление и злость, печаль и множество других чувств смешались в моей душе… Душе маленького ребёнка, давно потерявшего, но вновь сейчас обрётшего своё детство. Хоть на краткий миг, но такой яркий и сильный, что затмил предшествовавшие ему многие года.

Из этого неожиданного для меня самого состояния, вылившегося в непреодолимый ступор, меня вывел Джек, положивший на плечо руку и сообщивший, что прекрасно меня понимает. Не в силах поднять на него взгляд, я быстро вытер пробежавшие по щекам и запутавшиеся где-то в усах скупые слёзы, благодарно кивнул и позволил ему увлечь себя в гостиную, где все уже расселись, готовые слушать последнюю тётушкину волю.

Надо сказать, что к моему немалому удивлению у тёти Рози оказалось довольно много имущества, как движимого, так и недвижимого. Марк читал завещание, наполненное тёплыми словами и пожеланиями, перечислял родственников и списки того, что им достанется. Там был и раритетный Плимут тётушкиного мужа, и две квартиры в других городах, и участок земли и, само собой, огромное количество вещей – ценных и не очень, – которые она считала нужным передать кому-то из родственников или друзей.

Я без особого энтузиазма ждал своей очереди, гадая, какую безделушку тётя решила оставить мне, потому что сам ничего такого, что бы могло дожидаться меня из детства, вспомнить не мог. Где-то на исходе часа Марк назвал имя моей мамы, я встрепенулся и навострил уши. Несколько фотоальбомов и шкатулку, содержимое которой не называлось. Что ж, надеюсь, там ничего запрещённого и у меня не будет проблем в аэропорту. Шучу, конечно, думаю, мама будет рада, когда я ей это передам.

– А Андрюшеньке, – услышал я своё имя из уст уже слегка осипшего Марка, – я оставляю свой дом. Ты всегда разделял мою любовь к дорогим моему сердцу розам, и я уверена, что ты, как никто другой, сможешь позаботиться о нашем саде. Береги его, пожалуйста, милый мой Андрюша, а чтобы ты не нуждался, я передаю тебе права на специальный счёт в банке, на котором всю жизнь копила средства как раз на этот случай. Надеюсь, ты будешь здесь так же счастлив, как в дни своего детства, проведённые в этом доме. Знай, я всегда помнила эти дни и скучала по ним. Скучала по тебе.

Даже спустя время я не мог точно вспомнить своё состояние в тот момент. Я просто сидел и пялился в пустоту, не понимая или не веря своим ушам. Вроде снова жгуче хотелось зарыдать, но я был настолько потрясён этим объявлением, что просто не смог. Спустя несколько мгновений… а может, несколько минут полной тишины Марк деликатно кашлянул и спросил, всё ли мне понятно. Да что б я знал…

Я поднял взгляд на присутствующих и увидел поддержку и понимание в их глазах, в их добрых улыбках, в их приободряющих кивках. Ни капли недовольства или ревности от того, что тётушка передала мне целый дом с участком и счёт в придачу. Они полностью принимали и соглашались с этим её решением. А я? Соглашался ли с ним? Мог ли я принять такой подарок и такую ответственность? Я не знал. Это слишком неожиданно и кардинально.

Марк, правильно истолковав моё замешательство, сказал, что я могу не вступать в права наследования, либо же вступить, но продать потом дом – никаких обременений тётушка не оставила. Видимо, была уверена в моём решении больше, чем я сам. В любом случае, у меня есть время подумать, а как что-то надумаю, надо связаться с ним, чтобы сообщить о своём решении. Пожалуй, это было идеальным вариантом в данный момент, потому что я был абсолютно не готов ответить сейчас хоть что-то.

На этом оглашение завещания закончилось, друзья тёти разошлись, а родственники ещё какое-то время посидели, выражая мне свою поддержку и тонко намекая, что мне стоит принять волю усопшей, и, наконец, тоже покинули дом, оставив меня наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

С час, а то и дольше, я просто ходил по дому, разглядывая, поглаживая и просто касаясь стен, перил, фотографий, шкафов, да практически всего, потому что практически всё здесь было моим прошлым. И только обойдя весь дом и успокоившись, я наконец набрался смелости и вышел на задний двор. В тётин сад.

И буквально провалился в детство! Словно сквозь временной портал прошёл. Всё те же арки, тропинки, скамейки, навесы и заборчики. И розы. Много роз. Всё те же пчёлы и шмели, всё те же восхитительные ароматы, сменяющие друг друга, смешивающиеся и разбавляющиеся налетающими порывами лёгкого ветерка.

Не знаю, сколько времени я гулял по саду, но точно не меньше двух часов, потому что выманил меня оттуда только лютый голод. На моё счастье, холодильник был полон еды, магазинной, конечно же, потому что всё приготовленное тётушкой к этому времени уже бы стухло. Наличие еды было очень кстати ещё и потому, что я абсолютно не желал сегодня хоть куда-то выходить, а потому, пообедав, остался дома до самого вечера, растопил камин и просидел перед ним с парой бокалов обнаруженного в шкафу вина до самой полуночи, после чего отправился спать в свою комнату.

Наверное, называть эту комнату своей было не очень правильно, так как фактически, если я захочу, моим станет весь дом. Но мне хотелось считать таковой эту небольшую уютную спальню на втором этаже, в которой я проводил… в основном, конечно, только спал в детстве. Днём у меня всегда находилось множество других дел вне этой комнаты, потому я всегда относился к ней легкомысленно и невнимательно, но сейчас она казалась чем-то большим, чем просто комната.

Я разделся и улёгся на узкую, но достаточно длинную, чтобы поместиться взрослому человеку, кровать, укутавшись в едва пахнущее розами одеяло. Удивительно, но даже чистое бельё у тётушки Рози всегда пахло розами, я очень отчётливо это вспомнил сейчас, вдохнув аромат чистой постели. Надо ли говорить, что уснул я практически мгновенно, с одной стороны вымотанный навалившимися событиями и переживаниями, а с другой – невероятно расслабленный и окутанный удивительным спокойствием.

Не знаю, что заставило меня проснуться посреди ночи. Распахнув глаза, я уставился в сереющий надо мной потолок. Из незашторенного окна лился тусклый свет уличных фонарей, рисуя на поверхностях зловещие узоры. Узоры эти то замирали, то начинали медленно ползать, когда просачивающийся сквозь приоткрытое окно сквозняк шевелил лёгкие, словно паутина, занавески.

Я смотрел на эту игру света с тенями и думал, что меня разбудило. Не мочевой ли пузырь? Хм, возможно, но не настолько сильно я пока хочу писать, чтобы вот так резко проснуться. За этими неспешными мыслями я не сразу заметил нечто странное, чего никак не должно было здесь быть.

Едва уловимый шорох или даже шелест я уловил краем уха, но не придал значения, решив, что он идёт от колышущихся занавесок. Я даже не сообразил, что шорох не затихает, когда занавески перестают двигаться, наверное, был слишком занят поиском причины, по которой проснулся, хотя, возможно, как раз её-то и не замечал сейчас. Странная продолговатая и узкая, словно змея, тень, появившаяся на потолке из другой, более большой, и начавшая, медленно извиваясь, удлиняться, тоже не смогла сразу привлечь моё внимание. И только когда немного в стороне от неё появилась и поползла вторая такая, я напрягся и сфокусировал на них взгляд.

Странные это были тени. На змей при более внимательном рассмотрении они уже не сильно походили, поскольку обладали какими-то отростками. Тоже удлиняющимися… Тут я уже начал напрягаться и пытаться сообразить, что вижу и не снится ли мне всё это. Тем более, что таких теней стало уже три.

И тут полную тишину вдруг разрезал пронзительный и противный, как морковная запеканка, скрежет чего-то по стеклу. Я вздрогнул и резко сел, всматриваясь распахнутыми глазами в серый провал окна и тщась разглядеть в сумеречном пространстве комнаты то, что могло этот скрежет издавать. По спине пробежал озноб, посеяв по всему телу тысячи маленьких пупырок.

Человек я, в общем-то, не робкого десятка, но сейчас было немного жутковато – чужой и старый дом, ночь и этот скрежет. Но я не верю в сверхъестественное, а потому решительно растёр никак не собирающиеся сходить с рук пупырки и встал, намереваясь пройти к окну и разобраться уже с этими звуками. И заметил краем глаза, как внизу что-то дёрнулось, уворачиваясь из-под ноги.

В этот момент мне стало по-настоящему жутко! Сердце ёкнуло и забилось бешеным колобком, от неожиданности я подпрыгнул, запнулся о край кровати и бухнулся на неё. Тут же увидел, как по потолку и стенам расползается уже добрая дюжина змеевидных теней, в панике сел, надеясь вскочить и просто вылететь из комнаты, да и из этого жуткого дома вообще, и в этот самый момент почувствовал, как что-то коснулось лодыжки…

Коснулось и начало ползти, закручиваться вокруг ноги, поднимаясь выше. Тело онемело, я просто лишился воли и всякой возможности шевелиться, такого потустороннего ужаса я не испытывал никогда в жизни. Вторая нога уже тоже оказалась в западне, и уже левой руки, которой я опирался о кровать, осторожно коснулось прохладное и слегка шершавое нечто. Мне бы рвануться, да хоть заорать на всю округу, но я не мог, я оказался заперт в своей комнате страха.

Превозмогая отвращение и панику, я скосил глаза и увидел… стебель!.. Боже… Стебель? Реально?!

Длинный, тёмно-зелёный в комнатном сумраке стебель полз по руке вверх, вытягиваясь, выпуская шипы и отростки, из которых лезли и раскрывались листики. Весь этот стебель вместе со всеми своими отростками был покрыт длинными шипами. Я с трудом оторвал зачарованный взгляд и только сейчас увидел, что вся комната была покрыта стеблями, обвивающими мебель, цепляющимися за стены и потолок, покрытыми листьями, шипами и… цветками. Прекрасными розовыми цветками.

Тётины розы…

Это были тётушкины розы, каким-то невероятным, чудесным образом выросшие за одну ночь и заполонившие мою комнату и… меня. Я вдруг осознал, что практически полностью обвит этими стеблями, как новогодняя ёлка гирляндами, и уже не сижу, а лежу, привязанный ими к кровати. Моё тело буквально зацвело – столько цветочков распустилось на мне. И хоть это было невероятно красиво и даже, наверное, мило, я понял, что это конец. Ещё немного и они закроют лицо, залезут в нос, рот и глаза, я задохнусь и умру прекрасной клумбой.

Рядом с правым глазом расцвёл очередной бутон, бордовый и большой. Он вытянулся на ножке и свесился над лицом, коснувшись кончика носа бархатным поцелуем. Таким знакомым…

Я вдруг осознал, что, несмотря на обилие здоровых шипов, ни один из них не впился в меня, не поцарапал и даже просто не уколол, а стебли хоть и обвивают тело, но не сдавливают, не пережимают. Я будто оказался в коконе, таком уютном и тёплом, таком родном. Не осознавая и просто не понимая происходящего, не веря в полной мере своим глазам и чувствам и плохо отдавая себе отчёт в том, что делаю, я сфокусировался на большом бордовом цветке и прошептал сиплым от страха и волнения голосом:

– Тётя?.. – и вокруг лица разом расцвело ещё несколько бутонов, а из глаз моих горячим потоком потекли наконец прорвавшиеся и уже ничем не сдерживаемые слёзы. – Тётушка Рози…

Коханов Дмитрий, октябрь 2025 г.

Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход | Серия Рассказы из фразы

Мой роман "Настоящий джентльмен"

Эта вечная попутчица всего живого уже собрала неплохую коллекцию из его отряда, и ей определённо было мало. За прошедшие несколько часов они потеряли снайпера, механика, двух универсалов и, что самое плохое, взрывотехника. Ну и бронетранспортёр до кучи. Операция была не то что под угрозой – на грани, на волоске прям болталась, а им ещё топать и топать. Там, где они могли проскочить большую часть дороги на скорости, теперь придётся продираться пешком, зачищая всех на своём пути. Хорошо хоть оператор Сириуса пока живой.

Дрон этот, в принципе, особого управления и не требует – ИИ в его мозгах и сам прекрасно справляется с функцией оперативного обнаружения и уничтожения противника, но без оператора эта умная железяка может увлечься и улететь в поисках «работы». А пока она будет там резвиться, от команды может уже ничего не остаться – были прецеденты. И с её-то помощью вон как всё оборачивается…

Впрочем, надежда на успешное выполнение задания у Серого ещё была. И довольно обоснованная. Самая элита его отряда была в строю и успешно пережила два последних нападения безглазых, несмотря на их настырность. Правда, и количество этих тварей было не так чтобы очень уж большим…

– Серый, – окликнул его оператор, вырывая из тяжёлых мыслей. – Справа по ходу есть какое-то движение.

– Далеко?

– Восемьсот тринадцать метров.

– Они?

– Пока не понятно.

– Как далеко от бетонки? – уточнил Серый, пытаясь понять, получится пройти или придётся вступать в бой.

– Менее двухсот.

– Плохо, – в этих развалинах, бывших некогда довольно большим посёлком, двести метров для безглазых – вообще не расстояние. Не услышат, так почуют, даже нет смысла дрон уводить подальше в другую сторону. – Бром, что там слева?

– Минуту. – Оператор снова сфокусировался на прозрачном щитке шлема, и Сириус, лихо накренившись, ушёл на разведку.

Если он там ничего не обнаружит, можно будет попробовать обойти. Не факт, что они не наткнутся там на этих тварей, но, по крайней мере, с единичными особями и маленькими группами они справятся без проблем. Чего не скажешь о большом скоплении, которое дрон смог засечь практически за километр. Для сравнения, о двух прошлых нападениях он предупреждал за пару минут до того, как безглазые выскакивали из придорожных строений и разбавляющих их зарослей кустарников. Этих гадов очень сложно обнаружить: скрытные, прекрасно мимикрирующие, с температурой тела, равной температуре окружающей среды, и чертовски хитрые.

В предыдущем населённом пункте безглазые умудрились организовать ловушку группе Серого. Два приличных скопления Сириус увидел где-то за четыреста метров по разные стороны дороги там, где возвышались хищным оскалом остовы того, что некогда было огромным заводом. Они находились на приличном расстоянии от дороги, и Серый принял решение проскочить на тогда ещё живом бронетранспортёре, справедливо полагая, что эта мерзость даже если и успеет их засечь, то слишком поздно, чтобы догнать.

Расчёт был, в принципе, верный, и отряд по команде на полном ходу двинул вперёд. Не хватало только в этом расчёте всего-то одной мелочи – оценки умственных способностей противника, которого все считали лишь тупым и кровожадным порождением хаоса.

Сириус подал сигнал тревоги за несколько мгновений до того, как перед их транспортом рухнул здоровый кусок стены. Повреждения от столкновения были не критичные и можно было бы продолжить путь, если бы на зарывшийся носом в бетон бронетранспортёр не начала падать вторая стена.

Выскочить, к счастью, успели все. Как раз на выпрыгивающих со всех сторон безглазых. Немного, особей пятнадцать-двадцать – разминка для их отряда, вот только в это время дрон уже вовсю верещал о быстром приближении целой толпы тварей сразу с двух сторон. И был послан на упреждающее сокращение их численности. И он очень помог, конечно, обрушив на одну стаю стены завода (видимо, у них же и научился) и неплохо проредив вторую, но когда вся эта гадость практически одномоментно напала на отстреливающийся отряд, стало тяжело. Очень тяжело! Ну прям писец как тяжело!

В общем, отбились они ценой нескольких жизней и вот теперь идут впятером пешочком, пробираются медленно к своей цели. И сколько ещё впереди этих кровожадных, но совсем не таких уж и тупых тварей?..

– Чисто, кэп, – вырвал Серого из воспоминаний Бром. Сириус уже вернулся и кружил слева, высматривая наиболее безопасный и удобный путь.

– Двигаем, – решился лидер отряда, первым сходя с покорёженной бетонки в кусты, закрывающие проход меж двух полуобрушившихся домов.

Передвигались максимально аккуратно и осторожно, так как видимость была сильно ограничена. По сути, их единственным органом зрения сейчас выступал дрон, круживший в нескольких метрах над их головами. И пока он обнадёживающе молчал.

Среди окружавшей отряд разрухи периодически попадались практически целые дома, чудом уцелевшие в этой войне. Местами можно было заметить неплохо сохранившиеся автомобили, а в одном дворе они наткнулись на совсем целую детскую площадку.

– Безглазые тут что ли резвятся? – хмуро бросил Жила – правая рука и старый друг командира.

– У них нет детей, – возразил Бром, умудряющийся смотреть одновременно и на свой щиток, и по сторонам.

– А кто говорил про детей?

– А, ну если так… Кто этих тварей знает! Может, и резвятся.

– Да и дети у них могут быть, – встрял здоровенный Термит. Вообще, его все называли терминатором за то, что он всегда таскал с собой по ружью в каждой руке и неизменную ракетницу за спиной, но на заданиях сокращали до Термита. – То, что мы их никогда не видели, не значит, что их нет.

– Тоже верно. Но, если честно, насрать. – Жила походя пнул сдутый мячик, вяло отлетевший в сторону песочницы. – Если они есть и попадутся нам, то с ними будет то же, что и с их предками.

Молчание было лучшим подтверждением его слов.

Серый планировал провести отряд на расстоянии хотя бы в полтора километра от обнаруженного скопления безглазых, но крупный завал вынудил их пройти немного ближе. Всего метров на сто двадцать, не критично, хотя место крайне неудобное. Не нравилось оно Серому, ох, не нравилось.

Узкая, заросшая пробившейся в трещины асфальта травой дорога, зажатая между длинных пятиэтажных домов, смотрящих на людишек чёрными провалами выбитых окон. От серых унылых стен их отделял ряд тополей и берёзок, со своей яркой зеленью казавшихся здесь чем-то потусторонним, а подступавшие к самой дороге кусты не вызывали никакого доверия. Вся эта тихая безжизненная картина давила, угнетала и вызывала лишь одно желание: скорее покинуть это место.

Сириус планомерно и неустанно облетал окрестности, заглядывая, казалось, в каждую щель, каждое окно и каждый куст. Он знал своё дело, но он не был панацеей от безглазых, потому никто из идущих по этому подиуму под взорами призраков прошлого не расслаблялся ни на секунду. И хоть летающий помощник не обнаруживал опасности, всё могло измениться в одно мгновение.

– Они будто пялятся на меня из каждого окна, – недовольно буркнул Термит, поводя своими ружьями сразу по обеим сторонам дороги.

– Страшилок на ночь насмотрелся опять, вот и мерещится, – поддел его Жила. Бес, молчаливый, но самый меткий в отряде, лишь хмыкнул.

– Иди ты, – беззлобно огрызнулся здоровяк.

Серую стремительную тень, выскочившую из окна, они увидели только тогда, когда её в воздухе расстрелял дрон, на который она и прыгнула. Тень рухнула в кусты, с шумом ломая ветки. Секунды стояла абсолютная тишина, все надеялись, что это была единичная особь.

– Пош… – не успел договорить Серый, как из нескольких окон впереди и сзади полезли стремительные силуэты, пара мгновений и отряд оказался в окружении.

Никого понукать не пришлось, бойцы молниеносно образовали круг, но никто не стрелял, потому что безглазые тоже почему-то медлили. Это было очень странно, ведь прежде они всегда сразу бросались в атаку. Сириус завис, выцеливая окна, из которых продолжали уже медленнее выползать хищные твари, очевидно, его сдерживал Бром, тоже не понимающий, что происходит, и ожидающий приказа от командира.

А Серый медлил. Стая была не слишком большой – по силам его отряду, но место… Очень плохое место. Ни укрыться, ни спину прикрыть, сосредоточив огонь на одном направлении. Хреновая ситуация!

«Кэп! – раздалось в наушниках. – Сириус засёк движение той стаи, которую мы обходим. Идут в нашу сторону и быстро!»

«Зараза!»

– Ого-онь! – гаркнул Серый, и шесть стволов одновременно выплюнули плазменные очереди, выжигающие прыгнувшие на них серые тени. Ужасный, нечеловеческий, но уже такой привычный вой заполнил округу, он гулял по этому коридору, отскакивая от стен домов, играя в пустых квартирах и путаясь в древесных кронах.

Безглазые лезли напролом, как всегда, не жалея себя, они пытались дотянуться до людей, хоть немного, но пустить кровь, а там будет легче. Сириус носился над этой выжженной плазмой полянкой, крутился волчком, отстреливая и тех, что нападали на отряд, и тех, что продолжали вылезать из пустых окон.

Как назло, эти твари не кончались. Их становилось меньше, но они продолжали прибывать. А людям нужно было успеть, жизненно важно нужно было успеть уйти с этого гиблого места.

«Бром! – крикнул Серый в микрофон. – Где они?!»

Сириус на долю секунды прекратил стрельбу, взлетев вверх и вернувшись обратно.

«Четыреста метров, кэп! У нас не больше пары минут!»

«Отходим к тому дому! Здесь нам не выстоять! Пусть Сириус зачистит подход и идёт встречать гостей!»

Дрон охотно ринулся выполнять приказ, а отряд мелкими шажками двинулся к стене дома, в которой угадывался провал входа. Из окон уже не лезли безглазые, а значит, можно попытаться организовать там оборонительную позицию. Всяко лучше, чем на открытой местности.

Практически у самой стены, когда Сириус уже улетел навстречу набегающей стае, периферическое зрение Сергея уловило какое-то движение сверху, он вскинул голову и увидел падающую на них безглазую тварь, вскинул ружье, выстрелил, но серое тело с силой приложилось о шлем и правую руку, он запнулся и упал на корточки. Сервоприводы тихонько взвыли, собираясь вернуть его в вертикальное положение, и в этот миг всё вокруг погрузилось во тьму. Мир погас.

Несколько мгновений командир отряда сидел в полной тишине и темноте, пытаясь понять, что произошло, куда всё делось и что с его командой. Потом решительно встал, сделал несколько шагов, распахнул дверь и крикнул в коридор:

– Ма-а-ам! Ну мы же играем!

– А я тебя предупреждала! – донеслось гневное со стороны кухни. – Марш спать! Ночь на дворе!

Серый со вздохом захлопнул дверь и, подхватив разрывающийся от поступающих сообщений смартфон, плюхнулся на кровать. Опять просрали!

Коханов Дмитрий, август 2025 г.

Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход | Серия Рассказы из фразы

Мой роман "Настоящий джентльмен"

Из аудитории с гордо поднятой головой вышел Лёня – ботан из параллельной группы, все сразу же бросились к нему узнавать, что да как, а Дима даже не пошевелился – какой смысл, если ему ни черта не светит? Он ведь ни на грош не готов к экзамену. Ну вот вообще ни на йоту! Вроде и ночь не спал, как обычно в последний момент пытаясь зазубрить хоть что-то, но всё в пустую. Эту муть даже зазубрить не получается, очевидно, в ней можно только разобраться, но как в ЭТОМ разобраться?!

На нервной почве захотелось в туалет, но он в другом конце коридора, а очередь в аудиторию совсем небольшая. Да и стоять и сходить с ума тут – тоже не выход. Лучше уж зайти, взять билет, посмотреть, попытаться у кого-то что-то спросить да сдаться на милость Петра Сергеевича, который, конечно, без малейших угрызений совести отправит на пересдачу. Но зато можно будет выдохнуть.

Дима решительно отлип от стенки, которую всё это время подпирал, и подошёл к двери. На него глянули с уважением и некоторой долей одобрения. Дверь резко, чуть ли не пинком, отворилась, и из аудитории вывалился Пашка – одногруппник и друг.

– О! Диман, здорова!

– Здорова! Ну как оно?

– Накакано! Не сдал, конечно, – гордо отчитался Пашка. – Я в бар! Тебя ждать?

– Жди, я быстро! – и нырнул в относительно небольшую и не слишком светлую комнату, которую все почему-то называли аудиторией, хотя обозначение «класс» ей подошло бы больше.

За партами через один и в шахматном порядке заседали по большей части встревоженные студенты с отчаянием в ищущих глазах. Дмитрий прошёл к столу Петра Сергеевича, оценивающим взглядом просканировавшего новую жертву, поздоровался и вытянул билет.

«Жопа!» – прокомментировал мозг увиденное на небольшом листке бумаги, а парень пробрался к свободной парте, уселся и порыскал глазами среди ближайших соседей, но ответом ему были такие же, полные отчаянной надежды, взгляды.

Как ни странно, тревога отступила. Сразу, как он прочёл свой билет. Просто схлынула, оставив после себя какое-то отстранённое облегчение. Стало легко и безразлично, ведь он всё равно ничего ровным счётом не знает по этому вопросу. Как и по другим, впрочем. А значит, нечего и суетиться, мысли потихоньку начали переключаться на Пашку, бар и хорошее окончание дня.

Вот только суровый пронзительный взгляд Петра Сергеевича продолжал нервировать. Он словно чувствовал, что у Димы в рукаве были припрятаны шпоры, о которых тот даже думать боялся, потому что пойманным со шпаргалкой о пересдаче можно было и не мечтать – завалит. Парень даже не знал, зачем вообще понаделал шпор, если изначально не собирался ими пользоваться. Быть может, для уверенности? Ну тогда, не сработало.

Промаявшись двадцать минут, в течение которых он усердно делал вид, что что-то пишет на своём листке, и дождавшись, когда Тайка из его группы, осчастливленная трояком, убежит из аудитории, Дмитрий встал и направился к столу преподавателя, чтобы сказать, что не готов, и в этот момент случилось страшное!

Шпоры на замахе вывалились из его рукава и снежинками закружились вокруг, оседая на грязный пол. В аудитории воцарилась гробовая тишина, Дима перестал дышать, не в силах поднять взгляд на преподавателя, со стороны которого уже надвигалась тяжёлая, давящая волна ярости. Это конец, теперь ему не сдать матанализ, сколько не ходи на пересдачи! Сердце вырывалось из груди, обида, прорывающаяся сквозь страх и отчаяние, разрывала душу.

– Так! – донеслось как гром среди ясного неба, и парень весь сжался, почувствовав себя маленьким и жалким. «Это конец, это конец…» – билось в голове. – Молодой человек! Мало того, что вы принесли на экзамен шпаргалки, так вы ещё и без штанов заявились!

«ЧТО?!»

Дима взглянул на свои ноги, и тяжёлое, удушающее отчаяние навалилось, накрыло его с головой.

– Твою!.. Какого!.. – беспомощно выкрикнул он, и в этот момент в глазах помутнело и сознание покинуло его, оставив одного в непроглядной тьме.

***

Дмитрий открыл глаза и в ужасе уставился на белый потолок, равнодушно взирающий на него с высоты пары метров. Мокрый и непонимающий он лежал и с минуту старался разобраться, в аудитории он ещё или уже в больнице. А может, в раю?.. Или он всё проспал, и идти уже никуда не надо. Но шпаргалки! И… штаны…

И вдруг он всё понял и с облегчением повернулся на бок, скидывая мокрое одеяло и ощущая, как побежали по мокрой коже мураши.

– Фух! – выдохнул он, успокаиваясь. – Мне же сегодня тридцать девять. Слава яйцам!

И спокойный уснул.

Коханов Дмитрий, 11 августа 2025 г.

Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход

Мой роман "Настоящий джентльмен"