Proigrivatel

Proigrivatel

Большой Проигрыватель на Пикабу — это команда авторов короткой (и не только) прозы. Мы пишем рассказы, озвучиваем их и переводим комиксы для тебя каждый день. Больше текстов здесь: https://vk.com/proigrivatel
На Пикабу
Alexandrov89 user9406685
user9406685 и еще 1 донатер
57К рейтинг 1222 подписчика 9 подписок 627 постов 276 в горячем
Награды:
более 1000 подписчиков За участие в конкурсе День космонавтики на Пикабу
81

Бабушка №50

Володя стоял перед дверью, покусывая обветренные губы. Давняя привычка, за которую бабуля била по лицу – когда ладонью, а когда и чем потяжелее.

На губе выступила кровь, и Володя нажал на кнопку звонка. Забарабанил в дверь. Подумал, что если хозяйка сейчас не откроет, он может струсить. Убежит и больше никогда сюда не вернётся.

Из-за двери послышалось шарканье тапок.

– Кто?
– Сантехник! Вы соседей заливаете!
– Не вызывала я никого!
– Открывайте! А то полицию позову!

Дверь открыла миниатюрная бабушка с длинными седыми волосами. Она походила на куличик, покрытый глазурью. Бабушка поспешила запахнуть халат, но Володя успел заметить бледно-розовую сорочку.

Володя показал бабушке разводной ключ, будто удостоверение. Прошёл в ванную, где на ржавой батарее висело бабушкино бельё, с озабоченном видом постучал по трубам и велел нести полотенца.

Когда бабушка вернулась с тряпками в руках, Володя вцепился ей в шею и начал душить. Шея у неё была тонкой, как у курёнка. Володя сделал всё так быстро, что бабушка даже испугаться не успела. Сухими своими ручками она легонько похлопала его по плечу, словно хотела не ударить, а подбодрить.

Володя старался не гримасничать, не скалиться и не раздувать яростно ноздри, чтобы бабушка не приняла его за злобного человека. Он улыбался самой кроткой своей улыбкой. Володе хотелось, чтобы перед смертью она увидела не зверя, а милого внука, пусть чужого и незнакомого, но всё равно почти родного. Ведь перед лицом смерти все мы родня.

– Всё хорошо, бабуль, – ласково шептал Володя, – тише, тшш!

Бабушка весила как корзина с теннисными мячиками. Может, как две корзины. Володя носил такие на работе. Он положил бабушку на кровать, причесал, раздел, протёр влажным полотенцем и надел на неё юбку, которую принёс с собой в ящике для инструментов.

Эту чёрную бархатную юбку при жизни носила его родная – кровь от крови своя – бабуля. Иногда Володя сам надевал юбку, ложился в кровать и представлял себя покойной бабулей, но гораздо приятнее было надеть юбку на какую-нибудь одинокую пенсионерку. Не только приятнее, но и полезнее, ведь, помогая бабушкам уходить на тот свет, он избавлял их от унизительных мук старости. Старость, говорила бабуля, это кара божья.

Володя спрятался за креслом, чтобы мёртвая бабушка его не заметила, и стал разглядывать юбку. Такая чёрная, какой, наверное, была самая чёрная дыра во вселенной. Под юбкой угадывались бедра, колени, щиколотки. Володя снял штаны и сделал то, за что бабуля лупила его сильнее, чем за привычку кусать губы. За рукоблудие горят в аду, говорила бабуля.

Володя испачкал кресло, и вслед за облегчением ощутил стыд. Обжигающий стыд, словно кипяток из прорванной трубы. В такие минуты он действительно чувствовал себя плохим человеком. Ему казалось, будто его душа становилась чернее бабулиной юбки.
Володя набрал в таз воды и вымыл полы в квартире. Избавился от следов своего позора на кресле. Вытер пыль с мебели. Перемыл тарелки и вилки, между зубьями которых скопились остатки еды.

Перед уходом Володя стянул с хозяйки бабулину юбку. Тело на кровати теперь не вызывало у него ни возбуждения, ни умиления. Из уважения к покойнице он накрыл её халатом. Будь хозяйка жива, она бы поблагодарила его за помощь с уборкой, подумал Володя.

Перед церковными воротами лежал лохматый пёс. При виде Володи он вскочил, завилял хвостом, подставил голову для поглаживания. Володя любил собак, а они любили его. Собаки чуют хороших людей.

Ещё не стемнело, когда он вошёл в церковь. От знакомых запахов и красок душа возликовала. Володя поставил свечку за упокой души усопшей бабушки из шестьдесят шестой квартиры. У него ещё не было бабушек с двойными цифрами. Была бабушка из семьдесят восьмой, бабушка из тридцать пятой, бабушка из восемнадцатой…

Володя шёпотом перечислял своих бабушек, и со стороны могло показаться, будто он молится. Все они сейчас на небесах. Чистенькие и радостные. Он верил, что они наблюдают за ним с симпатией, а его родная бабуля сидит, стоит или парит рядом с ними и вся лучится гордостью за внука.

***
Вечером Мария Сергеевна отправилась за продуктами. Она надела капюшон и медицинскую маску, но покупатели в магазине всё равно бросали на Марию Сергеевну любопытные взгляды. Ей пришлось снять солнцезащитные очки и надеть очки с диоптриями, чтобы разглядеть ценники. Из-за жёлтых белков глаз, думала Мария Сергеевна, люди принимают её за больную, от которой можно подцепить какую-нибудь заразу.

Домой она возвращалась медленно. После шестидесяти у Марии Сергеевны стремительно развился сколиоз, и её так перекособочило, что левая рука почти доставала до колена. Чтобы пакет не волочился по земле, Марии Сергеевне приходилось держать руку согнутой.

Когда она проходила мимо церкви, из-за ворот выскочил пёс. Зарычал, залаял, но приблизиться не решился. Мария Сергеевна рыкнула на пса, и тот, поджав хвост, скрылся за оградой. Она поставила пакеты на асфальт и с чувством перекрестилась. Она много лет не заходила в церковь. Стыдилась. Таким, как она, не место в божьем доме.

Перед сном Мария Сергеевна смотрела музыкальное шоу. Соседи сверху – муж с женой, прожившие вместе полжизни – ругались. Мария Сергеевна с завистью слушала, как они матерят друг друга. Так ненавидеть могут только самые близкие люди.

Мария Сергеевна с тоской думала о предстоящей ночи. Кости уже ныли. Она могла свыкнуться с одиночеством, искривлённым позвоночником и нищенской пенсией, но до сих пор не понимала, за что судьба ниспослала ей такое наказание. Каждая ночь для неё была мукой. Соседи сверху сейчас поорут, может, подерутся, а потом лягут в кровать и заснут мирным сном, а она всю ночь проведёт в болезненном бреду.

Когда начался сериал про серийного маньяка, она пошла в спальню. Стены и потолок покрывали звукоизоляционные маты. Клетка стояла у противоположной от окна стены. Мария Сергеевна вошла в клетку и защёлкнула замок. Она никогда не оставляла ключ в замочной скважине, хранила его в потайном кармашке на изнаночной стороне матраса. Ночная тварь плохо соображала и отыскать ключ не могла, а вот провернуть его в замке – на это у неё мозгов хватило бы.

Тварь уже на подходе, чувствовала Мария Сергеевна. Она разделась, легла на матрас, брошенный на пол, и поцеловала иконку. Мария Сергеевна закрыла глаза, надеясь поспать хотя бы немного.

***
Больше всего Володя любил понедельники и пятницы. В эти дни в теннисном клубе работала тренерша пенсионного возраста. После визита к бабушке из шестьдесят шестой квартиры Володя был относительно спокоен. Но сегодня тренерша издавала такие приятные звуки, когда перебрасывалась мячом со своим клиентом, что Володю потряхивало. Хотелось обнять её и задушить прямо на корте.

После тренировки, когда тренерша помылась и переоделась, он вызвался донести её корзинку с мячами до машины. На улице лил дождь, и тренерша раскрыла над ними зонт. Володе стало приятно, что такая очаровательная женщина заботится о нём, ничтожном охраннике, и о его лысой голове.

– Спасибо, Владимир, вы очень добры, – сказала тренерша, закрывая зонт и садясь в машину. – До пятницы!

«Очень добры». Пожилые женщины, как и собаки, разбираются в людях. Видят их насквозь, подумал Володя. Он стоял, держась за дверь машины и пытаясь придумать предлог напроситься к тренерше в гости. В принципе, они могли бы разложить заднее сиденье внедорожника и устроиться там. Он мог бы надеть на неё бабулину юбку…

Тренерша помахала рукой какому-то знакомому. Это сбило Володю с толку. Он отошёл от машины, и тренерша захлопнула дверь. Дождь усилился. Когда машина тренерши скрылась за поворотом, Володя почувствовал, как сильно промок.

Последние клиенты ушли через пару часов. Володя закрыл клуб, вымыл пол на кортах, выключил везде свет и устроился в своей каморке, где он второй день подряд собирал из «Лего» Великую Китайскую стену. Тренерша не выходила из головы. Конструирование не приносило ему обычного удовлетворения, того чувства, будто он, словно господь, создаёт нечто новое. Володя посмотрел на часы. Ещё не очень поздно. Был шанс, что он найдёт какую-нибудь бабушку, гулявшую в парке с палками для скандинавской ходьбы. Володя отложил строительство Китайской стены на следующий день. Богу требовалась передышка.

***
Мария Сергеевна кормили голубей. Это было одно из немногих развлечений, которые она себе позволяла. В отличие от собак, птицы её не боялись. В отличие от людей, они не смотрели на неё с отвращением. Больная. Уродина. Птицы не знали таких слов.

Мальчик лет пяти подбежал и стал размахивать палкой, целясь в голубей.

– Умрите, умрите! – кричал он.

Марии Сергеевне захотелось схватить крикливого мальчика и бросить в озеро. Те времена, когда она страстно желала ребёнка, давно прошли. Такие, как она, не созданы для материнства.

Мария Сергеевна вышла из парка и направилась в сторону дома. Кости уже начали ныть. Проклятые кости. Иногда она думала, что так настрадалась в этой жизни, что после смерти господь пустит её за свой стол и всем присутствующим скажет, что эта искалеченная душа мучилась на земле не меньше его.

В подъезд она вошла вместе с мужчиной, которого раньше не видела. Лысый, с длинными, как у обезьяны, руками. От него пахло потом и мокрой одеждой.

Открывая дверь своей квартиры, она думала не о незнакомом мужчине, а о мальчике, который гонялся за голубями с палкой. Кем он вырастет? Не будет ли так же кричать «Умрите, умрите», но только не с палкой в руках, а с ножом или пистолетом?..

Она вошла в прихожую, но закрыть дверь не смогла. В дверной проём просунулся лысый незнакомец. Он ввалился в квартиру, бормоча что-то бессвязное про потоп и полицию. Постоял растерянно секунду-другую, а потом стал её душить и повалил на пол.

Когда Мария Сергеевна обхватила его руки своими, лицо мужчины вытянулось от удивления. Он вскрикнул от боли. Она отпихнула его от себя, но встать не успела. Незнакомец ударил её в висок ящиком для инструментов, и в глазах у Марии Сергеевны потемнело. Её последняя мысль была о скором наступлении ночи.

***
Всё пошло не по плану. Обычно Володя действовал аккуратнее. Несколько дней следил за очередной бабушкой. Не врывался в квартиру, как сумасшедший, а приходил под видом сантехника. Но из-за тренерши, которая бросила его под проливным дождём, Володе не терпелось примерить чёрную юбку хоть на ком-то.

Он не ожидал, что бабушка из квартиры № 50 окажется такой сильной. Это тоже было не по плану. Маленькая, худенькая, она выглядела как рахитичный ребёнок.

Володя не был уверен, что бабушка мертва, поэтому ударил её разводным ключом по темени. По лицу он бить не хотел, потому что знал: женщины даже в преклонном возрасте и даже после смерти хотят выглядеть привлекательно.

Володя пару раз видел эту странную бабушку в парке. Она всегда ходила в медицинской маске, очках, с низко опущенным капюшоном. И сейчас, когда Володя перенес её на кровать, чтобы помыть и переодеть, он понял, почему она скрывала свою внешность. Всё её тело покрывали короткие жёсткие волосы. Володя видел по телевизору бородатых женщин, которые выступали в цирках, и подумал, что его новая бабушка страдала тем же недугом, что и те циркачки.

Возбуждение было таким сильным, что у него болела нижняя часть живота. Он спрятался за занавеской и сощурился, чтобы образ лежавшей в чёрной юбке бабушки стал размытым и нечётким. Её ступни не были покрыты волосами. Володя представил, что это ступни чернокожей женщины из какой-нибудь африканской страны.

Володя согрешил. Его вновь накрыло волнами облегчения и стыда. Он вспомнил свою бабулю, которая перед смертью долго страдала и жаловалась на нестерпимую боль. Поскорей бы бог прибрал меня, говорила она. Её стоны по ночам мешали спать, и однажды Володя задушил бабулю подушкой. Она умерла с благодарной улыбкой на губах.

Володя помыл полы и вытер пыль в квартире. При виде клетки в спальне он замер с мокрой тряпкой в руке. Задумчиво наклонил голову набок. Возможно, его бабушка № 50 и вправду была циркачкой, а клетка – частью её реквизита.

Володя хотел протереть прутья тряпкой, как вдруг в гостиной, где он оставил мёртвую бабушку, послышался жалобный стон, который затем перешёл в рычание.

Володя выходил из комнаты, когда его сбила с ног бабушка в чёрной юбке. Только это была не совсем бабушка. Её лицо, руки и ноги вытянулись, на спине вырос горб, на котором топорщилась шерсть. Бабушка передвигалась на четвереньках и напоминала гиену. Бабушка вгрызлась ему в живот, расцарапала ляжки. Володя несколько раз ударил бабушку, попытался выдавить ей глаза, но она не разжимала челюстей, рыча и надсадно дыша. Внизу живота стало горячо, как будто в бабушкиной пасти горел костёр.

Володя пополз к клетке, таща бабушку за собой. Одной рукой он схватил бабушку за вытянувшееся ухо, а другой – за дверцу клетки. Размахнулся дверцей и с размаху саданул бабушке по морде, потом еще раз. Бабушка ослабила хватку. После очередного удара бабушка заскулила и, оглушённая, отпрянула от Володи. Он забрался в клетку, закрыл дверь на замок. Бабушка пришла в себя и набросилась на прутья, пытаясь достать Володю когтистой лапой. Морда и клыки бабушки были в крови.

Володя задрал толстовку, чтобы посмотреть на рану внизу живота. «Боже мой», – прошептал Володя. Он стянул простынь с матраса и обвязал ею живот, чтобы остановить кровь. Здесь, в клетке, он был в относительной безопасности. Володя свернулся на матрасе калачиком, прижав руки к ране. Надо позвать на помощь, подумал Володя перед тем, как потерял сознание.

***
Голова болела сильнее обычного. Мария Сергеевна проснулась раньше своего гостя. Обычно по утрам она ложилась поспать на пару часов, поскольку ночью не смыкала глаз в облике твари, но сегодня всё пошло не по заведённому порядку.

Иногда Мария Сергеевна думала, будто своими страданиями она искупает грехи прошлой жизни. В какой-то момент, надеялась она, господь смилостивится над ней и дарует хоть какую-то радость. Глупый человек, который лежал без сознания в клетке, мог стать для неё тем подарком, о котором она мечтала. Он мог бы скрасить её одиночество. Во всяком случае, это лучше, чем ничего.

Мария Сергеевна обернула цепь вокруг шеи гостя и приковала его к клетке. Когда он, очнувшись, начал кричать и звать на помощь, Мария Сергеевна пригрозила, что отгрызёт ему щёку. Глупыш испугался. Она обработала и зашила рану на его животе. Дала лекарств. Погладила по лысой голове.

– Вы меня съедите? – спросил гость.
– Нет, глупенький.
– Вы меня отпустите?
– Нет, никогда.

Глупыш нервно покусывал нижнюю губу. Он с унылым видом опустил голову, и Марии Сергеевне стало его жалко. Она принесла из гостиной чёрную юбку, в которой проснулась утром. Лицо гостя просветлело.

– Бабуль, а могли бы вы?..
– Конечно, мой миленький, – сказала Мария Сергеевна, надевая юбку.

Бабушка №50 Авторский рассказ, Ужасы, Реализм, Длиннопост
Показать полностью 1
16

Дежурного Адама звали Стас

Дежурного Адама звали Стас. Он встал в четыре. Без пяти четыре. В промозглом доме ветер дебоширил, и с вызовом глядел иконостас из пыльных фото и седых наград. И капал кран в сырой холодной ванной…

Он был, вообще-то, Станислав Иваныч ещё какой-то год тому назад. Тогда он пил с утра зелёный чай и уходил: крахмален, отутюжен – по снегу ли, асфальту или лужам, но этих мелочей не замечал. Насвистывал прилипчивый куплет и возвращался вечером с припевом, и в их саду его встречала Ева. Лишь год назад. А кажется, сто лет.

Итак, в четыре он открыл глаза. Ворочался в кровати, жалко-хлипкой. И встал, и заварил ромашку с липой, поморщился, вздохнул. Потом сказал, не глядя на сияющий портрет, где вся семья сидела за обедом, и Ева – под любимым тёплым пледом: «Что дуешься? Тебя здесь больше нет. А без тебя всё стало невпопад: и мёд горчит, и хлеб в засохшем виде. И хорошо, что ты ещё не видишь, во что переродились двор и сад! Они теперь похожи… Как сказать? Как описать? Не выносить же фото! Представь себе немыслимое что-то: дралась однажды с лебедой лоза – и побеждала… Нет. Пусть будет так: наш виноград мутировал в кого-то… Опять не то. Здесь сложно без блокнота, а то я вслух не шибко-то мастак...»

Адам и сам не понял, почему провал его задел с такою силой. Но мысль была совсем невыносима про что-то, неподвластное уму! Адам скрипел мозгами и пером, и неизвестно, что старалось пуще, но оживали в этих строчках кущи, и яблоня, и деревенский дом. Адам ещё не знал, что он – Адам, но на бумаге появлялось нечто, что было сразу ново и извечно, как то и подобает чудесам. Как собственный библейский прототип (Адам был с ним лишь шапочно знакомым), он имена давал всему земному, природу жизни словом укротив.

«Сегодня было солнце, как пирог, который ты пекла в субботу к чаю. А я ведь по нему теперь скучаю сильнее, чем по дереву – листок…»

«Я наблюдал кузнечика в траве – такая мелочь, а тепло на сердце… Как будто кто случайно сыпнул перца: всё стало сразу ярче и живей».

«Я всё-таки сорвал ту алычу. Зря ждал – кислее нет на целом свете! Я, знаешь, как помру – оставлю детям всё, что писал. А там – к тебе примчу...»

И вечер был, и затевалась ночь, луна катилась тлеющим окурком и отступала заново. А утром всё повторялось как вчера, точь-в-точь. Адам писал. Адам глядел на свет. Он видел то, что скрытым было раньше. Мир открывался заново, без фальши, в забытом первородном естестве, и пел художник, некогда немой, о том, что понял и чего не понял.

И вот однажды на его ладони затеплилось последнее письмо.

«Я не писал. Прости. Дрожит рука. Но дети не являлись месяцами. Мол, город и работа, сами, сами… Я думал: всё, забыли старика.

А тут сейчас Серёжка заезжал. Звал в гости. И ещё сказал, что к маю ты станешь бабой Евой… Знаю-знаю. К тому же, он нам внучку обещал!

Спросил, не дать ли имя ей твоё. Я вдруг подумал – это было б знаком. Быть может, я вот это всё калякал не столько для тебя, а для неё…

Хотя о чём я? Разве это – дар? Слова, слова да жёлтая бумага! Когда цветёт ромашка над оврагом, а в тёмной речке – звёздная руда, когда глаза не могут всё впитать и красота из них течёт слезами… Ведь мы с тобой когда-то знали сами. Я это знал, и вот – открыл опять!

Я расскажу ей, как поёт щегол, парного молока налью до края. Мы будем слушать, как дожди играют, и превратим в палатку старый стол, мы встретим за поклёвками рассвет, узнаем первый тёплый бриз в апреле… И вот ещё: как думаешь, качели повесить лучше сразу или нет? А где-то там лежат на чердаке Серёжкина кроватка, Танин велик: их нужно красить – что-то поседели. Взять лодку, чтобы плавать по реке…

Короче, я подумал: не серчай, но я, пожалуй, задержусь немножко. Присяду ненадолго на дорожку: так, лет на десять… Ну, на двадцать – край!»

Дежурного Адама звали Стас. Он встал в четыре. Без пяти четыре. И всё, что знал о старом-добром мире, он начал снова. С чистого листа.

Дежурного Адама звали Стас Авторский рассказ, Проза, Городское фэнтези
Показать полностью 1
57

Усыпленные пеплом

Я сошла с ума!

Верю. В это верю.

Убеждаю себя, что я не отдаю отчет совершаемым действиям.

По лицу бежит пот, капает на пол… на давно не крашенный, потрескавшийся, впитавший в себя двадцать лет жизни пол. Если бы у слова «жизнь» имелся вкус, он бы напоминал смесь мазута, йода и крови. «Жизнь» бы пахла испарениями спирта, ароматами давно не стиранных штанов и помойного ведра.

Я сошла с ума!

Я хочу сжечь дом!

Я хочу сжечь свой дом вместе со всеми вещами. И людьми!

Тяжелая канистра с бензином. В ней плещутся мое прошлое, настоящее и будущее. Выливаются маслянистой пахучей жидкостью на мебель, стены и половицы.

Откуда во мне столько сил? Я не обращаю внимания на боль в ребрах. Кто знает, как они срослись: ровно или нет? Трещина к трещине. Резь к рези.

Предплечья горят. Они ноют от напряжения. Но я не сдамся. Теперь не сдамся.

Продавленное кресло, на котором три года назад сидела свекровь, пялясь в телевизор, словно губка впитывает бензин. Теперь свекровь похожа на мебель больше, чем кусок облезлой грязной ткани передо мной. Зеленовато-желтое горючее к лицу полумертвой старухе.

«Он пить-то стал из-за того, что с тобой связался. Уродина. Дрянь. Шалава. Женского внимания не хватает. Я его любила, поэтому он и был хороший! А ты? Стерва!»

А потом ее парализовало. Вот она – лежит и не может повернуть голову в мою сторону. Сука!

Она только мычит. «М-м-м… а-а-а!» Сегодня я не буду менять тебе подгузники. Сегодня не будет никаких санитарных процедур. Нас всех умоет и усыпит огонь.

Чувствует ли она дыхание бензина? Или все перебивает ее собственная вонь? Знает ли она, что я сошла с ума?

«А-а-а! У-у-у! М-м-м»!

Я точно сошла с ума!

«Но это не так! Ты все делаешь правильно!» – шепчут мне шрамы от порезов на руках. Он умел причинять боль, смешивая ее с унижениями . Прямо на советском столе, на клеенке, которая приклеивалась к телу, словно скотч. Забить меня в угол, вывернуть руки, взять за кожу и провернуть ее до кровавых подтеков.

– Ты… ты чего? – вываливается небритое опухшее тело из комнаты. Сутулый. Черные круги под глазами. Я отпускаю канистру. Она с гулом заваливается набок, сплевывая содержимое. Игристое не вино.

Что есть сил толкаю орущее на меня животное. Со всей ненавистью, со всеми воспоминаниями! Муж валится навзничь, ударяясь головой о боковину дивана. Она твердая, как край стола. Ткань давно порвалась, мягкая мебель стала металлом, сбросила кожу, сорвала маску.

– Я прирежу! Я зарежу тебя! Как свинью! Собака!

– Сдохни! Заткнись! Сдохни! – Он не может встать, может только повернуться на бок. Его рвет алкогольными массами. Печень сильнее его алкоголизма.

«Тебе нужно было рожать! Он бы не пил. Владик – хороший мальчик. А кто сейчас не пьет? В школе вон однокласснице портфель носил, в училище спортом занимался. С тобой связался – и понеслось. Что смотришь на меня?»

Я сижу на уродливой старухе сверху, трясу ее за плечи. Пытаюсь добиться от нее хоть что-то, кроме «у-а-у». Ее перекошенный после инсульта рот – застывшая ухмылка. Она даже сейчас издевается надо мной, смотрит и без слов говорит: «Тряси, тряси сильнее. Я не скажу тебе ничего доброго!» Заткнись! Бью ее по щекам. Сильно, еще сильнее. Главное – не очнуться от этого кошмара. Прийти в себя значит смириться вновь, стать мхом одного из домов поселка. «Мухосранск», «Гребаноград», «Дерьможизнесинск».

– Все валят, все уезжают. Слышишь, старая рухлядь? Все ищут лучшую жизнь! К морю, горам, закатам и рассветам! – я приподнимаю ее так, что голова бабки бьется о подушку с пожелтевшей наволочкой. – Что видела ты? Сарай с дровами? Магазин с водкой и консервами? – От нее пахнет старостью, смертью и мазью от пролежней.

Мои ладони помнят это тело: в бородавках и папилломах. Я смотрю на руки. Каждая пора забита «Дермазином», линии на ладони – «Левомеколем». Не смыть. Не стереть пемзой.

Иду за канистрой. Я запрещаю себе думать и бояться. Жить в чистилище страшнее, чем умирать в нем.

Я поливаю бензином кожаный мешок с костями и протухающим мясом – от съеденных грибком ногтей на ногах до жидких волос на голове.

– Вот тебе твоя химка и хна! Свинья! – кричу я ей в лицо. Она дышит. Каким-то чудом выплевывает жидкость. Цепляется за жизнь. – Вставай и иди! Ну же! Ну!

АИ-92. Пятьдесят два рубля и восемьдесят копеек за литр. АЗС. Тонны я продала чужим людям и лишь канистру набрала для «родных», «любимых» и «близких».

Из комнаты снова вываливается муж. На руках высохшая кровь от разбитой головы, в правой – столовый нож. Я знаю, как режет это оружие, я научилась терпеть боль.

– Сюда! Ко мне подошла! Ты чего тут творишь? – говорит он. Штаны спущены так, что видно резинку старых дырявых семейных трусов. Запах мочи. Футболка перепачкана рвотой, пивом, всеми его жидкостями.

– Иду! – говорю я. В моих руках полупустая канистра. В полуметре от меня – прислоненная к печи кочерга.

– Напугала, сука, ну-ну! Иди сюда! Че за цирк устроила, дура? Бензин разлила? – он ничего не понимает, просто перекидывает нож из руки в руку. – Тебе мало на прошлой неделе было?

Я без слов хватаю закопченную огнем букву «Г» и наотмашь бью по лицу этого Гандона. Второй удар. Гад. Третий. Говно. Мы муж и жена. Он мой суженый, я его принцесса. На двадцатипятилетие нашего брака он подарил мне вывих руки и разбитый нос. А дарят серебро. Я же не ошибаюсь? Люди еще не разучились делать подарки? В другом мире – мире счастливых, часов не наблюдающих.

Но время 00:45. «Прости меня, кусок металла. Прости, что я прикасаюсь тобой к нему».

Я набрасываю на плечи пуховик, натягиваю на голову шапку. Ноги в валенки. Нахожу в карманах пачку сигарет и коробок спичек.

Я не сошла с ума!

Я отдаю отчет всему, что совершаю!

Я не могла уйти от них раньше, а теперь слишком поздно.

Врут, что спичка горит сорок секунд. Неизвестно, сколько нужно бензина, чтобы сжечь прошлое, настоящее и будущее. Непонятно, как быстро сгорит все и как далеко ветер унесет пепел.

Только от дома такой жар, что, стоя через дорогу, я закрываю глаза и падаю в сугроб.

Руки в стороны. Снежный Ангел.

Усыпленные пеплом Ужасы, Авторский рассказ, Проза, Длиннопост
Показать полностью 1
21

Таня хочет спать

Два сигаретных огонька горели рядом, на одном уровне, и Тане показалось, что на неё из темноты подъезда смотрит голодный зверь.

— Здоров, Танёк! Откуда такая нарядная? — заговорил зверь голосом соседа Серёги.

— Здоровей видали. Днюха у меня. В Гагике справляла.

— Что-то рано ты из Гагика идёшь, ещё часа нет.

— Да там бардак начался, какие-то придурки стол из окна выбросили.

— Бывает. Сколько стукнуло тебе, красна девица?

— Восемнадцать, добрый молодец. Можно водку покупать.

— А зачем её покупать? Мы такой красавице бесплатно нальём, да, Артюха?

Витька Артюхов буркнул “Угу”, посторонился, и Таня процокала каблучками по лестнице. Перегнулась через перила и подмигнула Серёге:

— А жена не заругает?

— Не, Ленка до утра на смене. Мелких к тёще на лето сбагрили. Ну так что, в гости зайдёшь?

— Подумать надо…

— Маман твою вчера видел. Суровая. Не поздоровалась даже. Сейчас поди у глазка дежурит, тебя ждёт…

— Наверное. Слушай, и правда, чего б Танечке не зайти в гости к хорошему человеку?

Закуска у соседей была совсем уж нехитрая. К подсохшим макаронам Таня не прикоснулась, зато с удовольствием грызла кисло-сладкие зеленые яблоки. Она быстро хмелела и, выходя в туалет, всё чаще опиралась на крепкое Серёгино плечо. Артюху свалило раньше всех: он упал на расстеленное кресло-кровать и захрапел.

— Оо, потеряли бойца, — протянул Серёга.

— Ну и ладно, вдвоем справимся, да, Танюш? Позвольте пригласить даму на танец.

Таня поднялась и едва не упала. Пьяные ноги не слушались, и она повисла на Серёгиной шее.

— Да ты, малая, совсем расклеилась.

Он подхватил Таню, крепко прижал к себе, облапил, прилип губами к её рту. Оттащил на диван. Долго возился с мудрёной потайной пуговицей на её джинсах. Наконец, стянул их вместе с трусами и навалился сверху.

— Отстань, — промычала Таня. — Я ни с кем не была ещё.

— Да ладно, не была она.

Пьяное тело не слушалось Таню: пьяные руки вяло отмахивались, пьяные глаза выхватывали из сумрака Серёгин глаз, круглый и мутный, щетину на подбородке, приоткрытый рот. Пьяный диван противно поскрипывал, пьяная люстра качалась вверх-вниз. Наконец, в ухо горячо дохнуло:

— Таня, Танечка, люблю тебя.

Диван умолк, люстра перестала качаться. Серёга ещё раз прилип к Таниному рту мокрыми губами и отвалился, как довольная пиявка.

— Ты смотри, не соврала. Пойду полотенце принесу.

Он натянул на Таню трусы и джинсы. Матерясь вполголоса, застегнул пуговицу и лёг рядом.

— До семи дрыхни спокойно, Ленка только в восемь придёт.

Таня повернулась на бок и провалилась в тяжёлую похмельную дрёму.

— Танёк… А красивая ты. Давай с тобой гулять будем?

Разбудили её крики и шум.

— Ах ты, скотина! Думаешь, у нас соседи глухие, не услышат, что ты тут шалман устроил?! Мне уж позвонили с утра!

Лена, Серёгина жена влетела в комнату.

— Да это ж Танька! Она ребёнок совсем! Тебе дадут больше, чем она весит! Ты о детях подумал?! На них же будут пальцем показывать! Урод!

Таня зажмурилась, прогоняя кошмар, но тот не хотел заканчиваться. Лена лупила мужа своей сумкой. Сумка раскрылась, на пол посыпались женские мелочи. Серёга сграбастал жену, не давая вывернуться. Она глухо зарыдала в его плечо.

— Ничего не было, Ленусь. Девчонка по пьяни этажом ошиблась. Ну, думаю, пусть поспит пару часов, а то мать орать начнёт, из дома выгонит. Ты ж Надежду Семёновну знаешь… Лен, не было ни-че-го.

Таня бочком выскользнула из комнаты, схватила сумочку и туфли, босиком выскочила на лестницу и понеслась домой. Дома она закинула вещи в стиралку и долго, тщательно мылась, твердя про себя “не было ни-че-го”, как будто заучивала скучные стихи. Скрутив гулькой мокрые волосы, она забралась под одеяло. Панцирная кровать угодливо прогнулась под ней, и почти сразу Таня заснула.

Сон отпустил её, когда электронные часы на столе показывали десять вечера. Она проспала почти пятнадцать часов. В голове шумело. Пошатываясь, Таня побрела в ванную. Глянула на торчащий из стиралки рукав блузки. Перед глазами закружилась карусель воспоминаний: белая мякоть обкусанного яблока, мутный Серёгин глаз, люстра, разбитая Ленкина пудреница, снова яблоко… Таня медленно, с опаской опустила взгляд на свои бёдра. Там, где она ожидала ощутить жуткую боль, лишь саднило. Она прерывисто выдохнула, а на вдохе едва не подавилась воздухом: дверь в ванную резко распахнулась.

— Мам, ты б хоть постучалась!

— Ещё я в своей квартире стучаться буду! На щеколду закрывайся! Да и что я там у тебя не видела. Крем сверху подай.

Таня защёлкнула за матерью дверь. Съехала по холодной стене на пол. Что если она всё узнает?! Что, если я… Перед Таниными глазами снова заплясали картинки. Одноклассница Айнура стоит у доски — глаза в пол, бледная и застывшая, как статуя, только подрагивают сложенные на большом выступающем животе пальцы. Весь восьмой “А” вперился в неё жадным, голодным до чужой беды взглядом. Географичка, сухая и тонкая — увеличенная копия указки — нависает над Айнурой, почти касаясь губами скрученной на макушке косы.

— Ну что, деточка, доигралась? Теперь знаешь, что учиться легче, чем ребёнка носить!

Кровь больно ударила в виски. Таня сжала их ладонями и крепко зажмурилась. Если залетела — домой хода нет. Мать позора не простит. На учёбе можно крест ставить. Помогать мне некому. А этот… Даже если разведётся, что же, полжизни потом его перегар нюхать?! Тупик… А если он мне заразу занёс?! К какому врачу сначала идти? И спросить не у кого… Погоди-ка, Таня… Как это не у кого? Женька! Самая старшая из магазинских девчонок. Даже замужем побывала. С ней все малолетки советуются…

Таня вскочила, хлебнула из-под крана холодной воды, собрала волосы в высокий хвост. Отыскала в шкафу белую футболку с носорогом. Носорог улыбался, держа над головой огромную штангу и попирая ногой надпись “Пауэрлифтинг-2000”. Таня втиснулась в джинсы, повязала на талию олимпийку. Мать оторвалась от телевизора и заворчала:

— Весь день дрыхла, что ночью будешь делать? С мужиками шляться?

Таня напялила кроссовки и выскочила в подъезд. В дверях она услышала брошенное вдогонку:

— Не вздумай в подоле принести! Нянчить сама будешь!

На пятачке у продуктового магазина кипела жизнь. Пацаны пили пиво. Анька делилась оставшимися от торговли семечками. Магнитофон громко жаловался, что не видит чьих-то рук. Сквозь музыку пробивалось басовитое Женькино ржание. Таня увидела её рыжую макушку над головами столпившихся девчонок. Женька рассказывала что-то забавное, размахивая руками и гогоча. Таня ждала, нервно стуча носком кроссовка по ступени крыльца. Наконец Женька отсмеялась и отошла от толпы. Таня кивнула ей, отзывая за угол.

— Пару дней жди, потом иди в поликлинику. К Сагитову. Он нормальный мужик. Анализы сдай. Если что-то подцепила, до результатов поймёшь. Потом красные дни жди. Не пойдут вовремя — делай тест. И дуй к гинекологу. Кто там у нас, Потапова? В поликлинике спросишь.

Потапова… Со школьного медосмотра Таня помнила грубые холодные руки в перчатках, запах табака и клубничной жвачки. Вспомнила громкие, слышные всем в коридоре вопросы:

— Половой жизнью живёшь? Даже одного раза не было?

Вспомнила, как горело лицо, когда она выходила из кабинета. Будто от пощёчин…

Женька, не спрашивая, прикурила для Тани сигарету. Таня вдохнула горький обжигающий дым и закашлялась.

— А дальше, детка, я тебе не советчица. Тебе решать, оставлять или…

— Спасибо, Жень…

— Не за что пока. И с врачами не тяни.

Тане не хотелось курить, но и выбросить предложенное из добрых побуждений было неловко, поэтому сигарету докуривал ветер. Таня сосредоточилась на растущем столбике пепла и едва не подпрыгнула от неожиданного вопроса:

— А кто это у нас тут лифчики не носит?

Незнакомый парень открыто разглядывал её грудь.

— Таня не носит. Таня упряжки не любит. А кто спрашивает?

— Макс. Согласен насчёт упряжек. Только расстегнёшь — уже и скакать расхочется.

Улыбался Макс своеобразно, будто раздумывая, достоин ли визави этой улыбки. Сначала ползли вверх уголки губ, а потом показывались крепкие ровные зубы. Таня жадно всматривалась в них, и не могла отвести взгляд. Она почти каждый вечер приходила к универмагу, чтобы поймать эту улыбку и ответить на неё своей. Только здесь она забывалась, становилась прежней Таней-до-дня-рождения — смешливой и беззаботной. В остальном она будто села на карантин и постоянно одёргивала себя. Потому что как можно радоваться, когда жизнь может вот-вот измениться навсегда.

Результаты анализов Таня ждала как на иголках. Она кралась по коридорам поликлиники, чувствуя, как скатываются по позвоночнику капли пота. Только бы не встретить знакомых! Доктор Сагитов оказался весёлым балагуристым мужиком. Для Тани у него были хорошие новости. Она едва не расцеловала его в толстые, поросшие седой щетиной щёки. К Потаповой идти не пришлось: “красные” дни начались вовремя. Таня смеялась и плакала от облегчения, застирывая холодной водой пятна на белье. Карантин был снят. Снова можно было хохотать, запрокидывая голову, не осекаться посреди разговора, не замирать вдруг с пустым остановившимся взглядом.

Через неделю Макс позвал Таню в гости. Целуясь, они громко и неуклюже ввалились в тёмную прихожую. Неожиданно зажёгся свет. Молодая женщина в махровом халате неодобрительно смотрела на них, скрестив на груди руки.

— Тань, это сестра моя, Наташа.

— Очень приятно.

— Взаимно. Берите матрас и валите на кухню. И потише там, мелкий спит.

Макс расправил на полу тонкий полосатый матрац, принёс свежее бельё. Шепнул на ухо:

— Ты не боись, СПИДа у меня нет.

Он погасил свет и подошёл к Тане близко-близко. Она знала, что сейчас он улыбается.

— Если не хочешь — не будем.

— Хочу.

Наутро Таня заскочила домой, покидала в спортивную сумку всё, что показалось нужным. На бегу бросила матери:

— Я к своему парню.

— Без свадьбы жить собрались? Нагуляешь — мне не приноси!

Дослушивать Таня не стала. Улыбаясь, она выбежала из влажной духоты подъезда в тёплый июльский день.

Таня не прятала любовь. Ни от дрожащих на бархатном небе звёзд, ни от подгулявших прохожих. О том, что они с Максом вместе, знала вся округа. Таня не замечала, какими холодными стали взгляды магазинских подружек. Как часто недовольная Наталья заглядывала к ним на кухню, ворча: “Не надоело пол шлифовать? Два часа ночи, можно потише?” Был позабыт и спортзал, куда до того самого Дня рождения она ходила каждый день. Любовь будто окружила её радужным мыльным пузырём, в котором существовали только она и Макс.

Через месяц этот пузырь лопнул. Лопнул от двух сигаретных огоньков, встретивших Таню в подъезде Макса. На неё снова глядел голодный зверь. Только теперь он говорил голосом незнакомки.

— Ты же Таня? А меня Света зовут. Я Максима жена.

— Свет, она малолетка совсем. — Выплыл из темноты второй женский голос. — Давай я с ней поболтаю, а то ты наворотишь дел.

На крыльцо вышла крупная блондинка в спортивном костюме.

— Ну чего ты стоишь столбом? Обманул тебя этот козёл. Не видела разве, как на него магазинские шмары вешаются? Он тебя выбрал, потому что не потасканная. Поздно до Светки новость дошла, что он освободился.

— Освободился? Откуда?

— Господи, да ты совсем ребёнок! Сидел он. А тебе наплёл, что на вахту ездил? Светка с ним до тюрьмы пять лет жила. Спали вместе, ели вместе, в туалет — и то вместе ходили. Потом все три года ждала его. А вчера из деревни приехала — и на тебе, новости. В общем, козёл он. Но козёл Светкин, поняла?

— Пусть мне сам скажет, что Светкин.

— Чёрт с тобой. Идём, дома он. Даже выйти к тебе не захотел.

Таня поднялась, тяжело ступая по лестнице. В обуви прошла на кухню. Макс сидел за столом, пьяно уставившись в стену. Света обняла его за шею, разворошила волосы. А он не убрал её руки.

— Макс, скажи им… Ну что ты молчишь?!

Спустя минуту невыносимой тишины Таня сорвала с вешалки сумку, комком, не разделяя грязное и чистое, скинула в неё вещи. Слёзы мешались с тушью, пачкали лицо и белую футболку. Чувство невозвратной потери давило на плечи, как штанга, на которую с каждым шагом навешивают блины. Таня еле дотащилась до дома. Под осуждающим взглядом матери затолкала сумку в шкаф и, не раздевшись, забралась под одеяло. Она проспала почти сутки.

Следующую неделю она поднималась только чтобы глотнуть холодной воды или прихватить со стола солёный крекер. Она часами глядела в потолок, ругая себя. Вот залетела бы от него, тогда б он точно никуда не делся. И Светке хрен бы что обломилось! А сейчас его как вернуть?! Приворотным зельем?! А что… Говорили же девчонки, что в дачном посёлке настоящая ведьма живёт… Таня сунула руку под матрас и достала скрученную в трубочку заначку. Остатки стипендии. Должно хватить.

— У тебя лоб не болит? — с ходу спросила Женька.

Таня осторожно пощупала лоб.

— Нет, с чего бы?

— С того, что ты по нему второй раз теми же граблями получаешь. Не представляю, детка, чем я могу тут помочь.

— Жень, сведи меня с ведьмой. Ну, с Берестой. Девчонки говорят, ты её знаешь. Приворот хочу сделать. У меня деньги есть. Вот.

— Это тётя Тамара, что ли, ведьма? Берестова? — хохотнула Женька.

— Больше слушай этих дурочек. Терапевт она. На пенсии. Людям по доброте душевной помогает. Приворотами не занимается. И деньгами не берёт. Так что спрячь свой кулёк. Завтра после работы к ней заскочу. Скажу про тебя. К четырём сюда подходи.

К универмагу Таня явилась в полчетвёртого. Она издалека заметила огненную Женькину шевелюру и побежала навстречу.

— Держи, детка. Это тебе от Бересты. Дома прочитаешь. — Женька сунула Тане в руку мятую записку.

— Спасибо, Жень.

— Если будет за что, сигарет мне купишь. А ей пачку пастилы.

— Хорошо! — на бегу крикнула Таня.

“Где тебе тяжело, там легче станет”.

Корявые синие буквы жались к верхнему краю записки. И что это может значить? Где тяжело… Под его окнами. У магазина. Дома — вот уж тяжелее не придумаешь. Где тебе тяжело…

Тыльной стороной кисти Таня коснулась железной спинки кровати. Металл приятно холодил кожу.

…там легче станет. Где тебе тяжело…

С плаката на стене улыбался позирующий Шварценеггер.

…там легче станет.

Солнечный луч забрался под стол и подсветил пыль на забытых гантелях.

Тренажёрный зал встретил Таню привычно гремящими колонками, запахом железа, пота и разогревающей мази, дурацкими шуточками вроде “вентиляция для слабаков”. Таня занималась остервенело, не жалея себя, зная, что завтра будет болеть каждая клетка её тела, но не могла остановиться. Несмотря на гудящие ноги, домой она почти долетела. Улыбка покинула её у дома Макса, но вернулась, стоило Тане взглянуть на свои мозолистые ладони.

У её подъезда курил Серёга.

— Здорово, соседка. Куда пропала?

Таня поднялась по ступеням и посмотрела ему в глаза. Он отвёл взгляд.

— Тань, ты это… Извини меня…

Таня кивнула и двинулась к дверям.

— А мы с Леной разводимся.

— Соболезную.

— Нас с тобой Артюха слышал. Ирке своей сболтнул. А Ирка у моей лучшая подружка.

Таня обернулась.

— Молодец.

— В смысле? Ты чего, Тань?

— Молодец твоя Ленка, что ушла. Бывай, Серёжа.

Таня хлопнула его по плечу и скрылась в подъездном сумраке. Она поднялась домой, бережно поставила сумку на кресло, легла на кровать и уставилась в потолок. Спать не хотелось.

Показать полностью
32

Её зовут Жулдыз

Сауле лежит на спине. Земля тёплая, влажная после дождя. Пахнет мокрой травой, навозом и тюльпанами. Кони пасутся рядом, слышится их нервное, шумное дыхание. Худенькие руки Сауле сжимают липкую деревянную рукоятку ножа, что торчит из её живота.

Жарко.

Песчинка попала в глаз. Хочется почесать, но двигаться нельзя – больно. Крупные слёзы катятся по щекам Сауле. Мысли в голове пролетают пёстрыми сапсанами.

Никто.

Никто не найдёт её в густых зарослях цветущего тамариска.

Странно, но Сауле совсем не страшно. Её беспокоит другое. Что теперь будет с малышкой Жулдыз? Нельзя оставлять девочку сейчас. Рано. Всего восьмой год пошёл. Отец Сауле – хромоногий, угрюмый Айдар – уже стар и не сможет вырастить девчушку. Хоть бы он не забыл сегодня забрать Жулдыз из школы, переживает Сауле.

Она опять трогает живот дрожащими пальцами. Пятно на платье мокрое, ткань тяжёлая, давит, словно камень.

Глазки Жулдыз озорными искорками возникают перед лицом Сауле. Голос звонкий, словно весенний ручеёк.

“Мама, а эта ящерка из сказки?”, – маленький пальчик указывает на пепельного геккона, пока тот неподвижно замер на камне, греется под палящим солнцем.

“Да, Жулдыз, она самая. Всемогущая царица Тынышкуль. Ветренная, но добрая и справедливая. Загадывай скорее желание!”

И девочка зажмуривает глазки.

“Мама, мама, а эти яблоки волшебные?”

“Да, моя хорошая. Их вырастила щедрая Умай. Ешь скорее и угости подружек!”

Жулдыз смеётся, прыгает на тоненьких ножках в белоснежных сандаликах, а медовые косички парят вместе с ней в знойном воздухе. Сауле берёт свою зелёноглазую малышку на руки, обнимает и целует в щёчки и нос, поправляет брошку с перламутровой стрекозой на груди. Улыбается. Но внутри у Сауле горит страх. Она боится, что может лишиться своей дочки.

***

Сауле шестнадцать. Больничные стены давят и кружится голова. Пахнет спиртом. Фельдшер Жания Радиковна осторожно кладёт ладонь на худенькое плечо.

– Никогда тебе не родить, девочка, – старая врачиха обнимает её. Плачет.

Сауле закрывает лицо ладонями. Дрожит. Как всё забыть? И звериные глаза его. И пальцы, что лезли, куда нельзя незамужним. И рваный жёлтый сарафан в белый цветочек, который сжёг потом отец.

Любимый сарафан Сауле.

Из дома долго не выходила. Стыдно. Все в селе знали уже. Отец гонял мальчишек, что мелкие камни в окно кидали. А кто-то самый наглый написал на заборе белилами: “Порченая”.

Отец забор покрасил.

Жизнь дальше продолжилась.

Старый Айдар принёс младенца в дом через год после той беды.

Девочке и месяца не было отроду. Завёрнутая в белую пелёнку, она не кричала, а просто открывала маленький рот.

Сауле встревоженно поглядела на отца, тот нахмурился:

– В трактор мне подкинула. Ну, эта… Райка. Я её искать, а она… – махнул рукой. – Нет нигде. Кукушка!

О Рае в Карагаше нехорошо отзывались. Она не жила в селе, только изредка приезжала. Крутила то с одним, то с другим. Сауле даже видела её несколько раз и слышала, как соседки говорили, что Шайтан давно забрал Райкину распутную душу.

Ребёнок закричал.

Боль заметалась в животе Сауле. Тонкими иголочками побежала прямо к горлу, улеглась горечью на языке. И она молча взяла девочку на руки.

Прижала. Ничего в тот момент не произошло. Ни тепла не почувствовала, ни холода. Совсем ничего.

Молока нашли у соседки, накормили. Сауле в чистое запеленала малютку и качала, качала всю ночь. Мычала под нос мелодию, которую сама сочинила. Спать совсем не хотелось. Отец тоже не спал, ворочался, а как только солнце в окно заглянуло, вскочил. Поехал опять Райку искать. Но та уже упорхнула за лучшей жизнью.

– Давай оставим? – Сауле посмотрела на отца тоскливо, думала, закричит, рассердится.

Старый Айдар промолчал. Закурил, во двор вышел. А когда вернулся, пьяными глазами на Сауле уставился и сказал:

– Её будуть звать Жулдыз.

***

Он притормаживает машину рядом с Сауле. Смотрит с ухмылкой:

– Помнишь меня?

Она молчит.

– А я тебя запомнил, красивая, – глаза хищные щурит, губы треснутые облизывает, – Вот опять к вам приехал. Повторим?

Восемь лет прошло. Сауле сразу его узнала, только виду не подала.

Просто подбородок к груди опустила, задрожала, шаг прибавила. Букет пудровых тюльпанов в руках крепче сжала, сок потёк сквозь пальцы.

– Давай подвезу, слышишь? Садись.

Сауле молчит.

– Кому сказал, садись! – он цедит уже сквозь зубы.

И Сауле рванула вправо с дороги. Побежала по теплой земле после дождя, по хрустящей траве к черепаховым пескам. Он резко остановил машину, выскочил за ней. Зарычал. За несколько размашистых шагов настиг. Толкнул огромной ладонью за кусты. Навалился сверху, вдавил лицо во влажную землю.

“Только пикни!”

Огляделся. Нет никого. Развернул её с силой, нож к животу приставил, заулыбался. Она резко дёрнулась вперёд. Вскрикнула. Испуг увидела в его глазах. Когда лезвие в живот вошло, всё внутри полыхнуло болью.

Но тогда Сауле понимала, что второй раз его мерзкие руки она не переживёт.

– Ты чего натворила, дура?! – он вскочил, руками замахал растерянно. – Я ж не хотел. Ты зачем сама? Дура узкоглазая!

Попятился, спотыкаясь о земляные кочки.

Сауле слышала, как взревел мотор. Как взвизгнули колёса, затрещали мелкие камни по бамперу. Как наступила тишина, изредка прерываемая ржанием лошадей.

***

Сауле лежит на спине. Земля тёплая, влажная после дождя. Пахнет мокрой травой, навозом и тюльпанами. Кони пасутся рядом, слышится их нервное, шумное дыхание. Худенькие руки Сауле сжимают липкую деревянную рукоятку ножа, что торчит из её живота.

Жарко.

Стрекозы разрезают влажный воздух. Огромные. Блестящие. Иногда они зависают над лицом Сауле, дребезжа прозрачными крылышками, и тут же исчезают. Сауле медленно поворачивает голову за одной из них и видит: на обочине машина останавливается. Сжимается всё внутри.

Неужели вернулся? Нож забрать? Проверить, жива ли?

Нет, другая машина.

– Да я быстро, Ренатик. Только пописать сбегаю, – голос женский. Пьяный. Весело хохочет. – А уж потом мы с тобой зажжём!

Короткая джинсовая юбка. Топ чёрный ажурный, грудь большая колыхается, того и гляди выскочит. Рыжие кудри в хвосте на самой макушке.

“Я здесь. Посмотри на меня, – умоляет Сауле про себя. Голоса нет, да и сил крикнуть, – Посмотри…”

Рыжая сидит на корточках, песню про бухгалтера голосит. Потом встаёт, трусы натягивает, колготки в сетку. Сигарету закуривает, двигается обратно к машине, но резко оборачивается. Застывает.

– Слышь, Ренатик, там, похоже, лежит кто-то.

– Рая, поехали… – мужской голос недовольный, усталый, – Нажрался кто-то, всех подбирать будем?

– Да погоди ты!

Трава хрустит под лакированными лодочками Раи, высокие шпильки утопают в земле. Она подходит к кусту, заглядывает осторожно.

Испуганно смотрит на Сауле. Садится рядом, сигарету о землю тушит.

Ох ты ж! Милая. Как тебя угораздило? – разворачивается, кричит: – Рена-а-ат! Гони в Карагаш за врачами. Тут девочку порезали. Сильно.

Рая наклоняется ближе. Проводит пальцами по лбу Сауле, откидывает спутанные влажные волосы с лица.

– Держись, милая, держись, – шепчет Рая, – Ренатик мигом – туда и обратно. Держись только.

Сауле молчит. Рассматривает смуглое, изрезанное тонкими морщинами лицо. Помада размазана. Блестящие клипсы в ушах.

Зелёные глаза с ровными синими стрелками. Взгляд хмельной, весёлый. Неровная татуировка ящерицы на груди.

– Это Тынышкуль, – улыбается Рая, поймав взгляд Сауле, – Мой оберег. И тебе поможет. Не засыпай только. Ладно? Тих-тих. Молчи. Не разговаривай.

Рая вытирает рукой мокрый лоб.

– Я же здесь семь лет не была, представляешь? Завтра опять уеду, – шепчет она, глаза отводит в сторону и губу закусывает. – Дочка у меня в Карагаше живёт. С отцом… С ним лучше, сама понимаешь.

Замолкает. Тихонько гладит Сауле по голове.

– Мать бы из меня всё равно хреновая вышла. Только этим себя и успокаиваю, – пожимает плечами и нервно улыбается, – Даже не знаю, как её зовут…

Сауле закрывает глаза. Глотать больно, горло сжимается. Делает вдох носом. Короткий. Ещё два прерывистых вдоха.

– Тих-тих, милая. Вон уже и Ренатик. И скорая. Всё хорошо с тобой будет, слышишь? Хорошо…

Рая вытягивает шею, выглядывает из-за куста тамариска, машет в сторону, и двое мужчин в белых халатах подбегают к Сауле. Один из них раскрывает чемоданчик, ругается, достаёт шприц и ампулы. Кричит второму, чтоб бежал за носилками.

– Жул-дыз, – выдыхает Сауле, не отрывая от Раи заплаканных глаз.

Та хмурит загорелый лоб. Наклоняется ближе.

– Чего? Не поняла я.

Сауле опускает ладони на землю и сжимает пальцами траву.

– Её. Зовут. Жулдыз.

Её зовут Жулдыз Авторский рассказ, Рассказ, Текст, Длиннопост, Повтор
Показать полностью 1
79

Зайчики

Мишка лежал на печке с закрытыми глазами, прислушивался к треску дров; кошка терлась о шерстяной носок, который замялся на правой пятке. Мама жарила блины, а сковородка пшикала от новой порции теста. Солнечный зимний день только набирал свою силу, подсвечивая узоры на деревянном окне. Тишину ароматного утра разрушил быстрый стук.

— Тётя Нюра, открывайте!

Мама с усилием потянула тяжелую дверь, на порог неловко ступил заснеженный курносый Славка.

— Утро доброе! Как ваши дела?

Мишка ловко спрыгнул с печки и подошел поздороваться с другом.

— Потихоньку, а ты чего к нам в такую рань?

Мама поправила фартук, вспомнила про блины и вернулась к плите.

— Да я к бабушке хочу скататься, продукты кое-какие отвезти. Одному скучно, можно я Мишку с собой возьму? Мне папка денег на поезд дал, вы ж знаете, тут пару станций всего.

Мама нахмурила брови:

— А сам отец чего не поедет?

— Сказал, на рыбалку хочет, погода — сказка! Ваши-то, наверное, с ночи на реке сидят?

— Да, Володя с мальчиками часа в четыре уехали.

Мишка закатил глаза:

— И сдалось им всем попы морозить.

Славка снял шапку, скомкал в руке:

— Ничего ты не понимаешь! С отцом лунку сделать, ждать поклевку пока светает, — мальчик прикрыл глаза, представляя, как вытаскивает удочку с большой рыбёхой.

Мама вилкой размазала кубик масла по блину:

— Бог с вами, только туда и обратно, сейчас чай попьете и вперёд. Я бабушке тоже соберу гостинцев, передашь, — мама посмотрела на часы. — Славка, поезд в 11:30 вроде?

— Да, по расписанию.

— Ну, значит, успеваете.

Мама собрала гостинцы для бабушки в пакет. Мальчишки наспех смели несколько блинов с чаем, оделись, Мишка поцеловал маму в щёку и сказал, что вернётся к заходу солнца.

Через дорогу между домов посёлка до станции можно было добраться минут за десять. Ребята по пути перекидывались снежками и дурачились. Славка толкнул друга в огромный сугроб.

— Вот дурак! — Мишка провалился глубоко, зачерпнув рукавом снег. — Не успеем же! Нам еще билеты купить надо.

Славка остановился:

— Я тут подумал, Миш, а что, если мы билеты покупать не будем и зайцами проедем? А на деньги с билетов, как вернемся, выкупим у Митьки тетрис! Если будешь молчать, то играть будем через день. — Глаза у Славика заблестели, он был неимоверно горд своей идеей.

— А если нас поймают?

— Да кто поймает? Нам ехать-то пятнадцать минут, прыгнем в крайний вагон. Пока контролер до нашего вагона доковыляет, мы уж сойдём.

Мишка тетрис очень хотел: видел, как городской Митька днями напролет в него играет. Да и зимой развлечений в поселке не было от слова совсем. Ненавистная рыбалка, горка и коньки. Коньки, правда, были только у Филатовых в конце поселка, и то сорок третьего размера. Сердце требовало адреналина, а попа, видимо, отцовского ремня.

— Ладно, Славка, уговорил.

Мальчишки ускорили шаг, до отправления было пять минут.

На перроне мерзко и зловеще скрипела полуразвалившаяся доска объявлений, которую раскачивал ветер. Кроме неё и ребят, на станции никого не было.

Мальчишки вглядывались в горизонт в ожидании гудка состава.

— Странно, — никогда ещё поезд не задерживался.

— Может, замело где? Мало ли, — Мишка ногой сгреб снег в маленькую кучку, а потом наступил сверху.

— Давай так, полчаса ждём, если не приедет — вернёмся домой, поеду завтра с отцом.

Мишка кивнул. Чтобы скоротать время, ребята налепили армию маленьких снеговиков.

Наконец, вдалеке раздался долгожданный гудок. Состав не спеша подъехал к перрону. Мальчишки подошли поближе, дождались, когда двери вагона откроются, и нырнули внутрь.

В вагоне было холодно — так, что мурашки забрались под воротник. Несколько старушек нахохлившись сидели на лавках.

Славик дернул Мишу за рукав:

— Пойдём до восьмого, там притаимся.

Мишка перехватил пакет с гостинцами и пошёл за Славиком. Мальчишки добрались до пустого вагона и сели друг напротив друга. Вслед за ними зашёл мужчина в потертой кепке с редкими черными усами.

Мужчина остановился около ребят:

— Молодые люди, билетики предъявите.

Мишка от неожиданности схватил воздуха с излишком и запёрхал, Славка актёрски начал искать по карманам несуществующие билеты.

— Щас, дядь, щас, тут же были.

Вывернул сумку, потряс шапку, сделал испуганное лицо.

— Кажись, потерял. Дядь, что делать-то? Нам ехать пару станций всего.

Мишка затаил дыхание и наблюдал за происходящим.

— Зайчики, значит, у нас завелись. А зайчики шустрые, они и сами добегут куда им надо.

Мишка шикнул, шепнул:

— Предложи денег.

Славка покачал головой.

— Мы к бабушке едем, наверное, в спешке билеты выронили, простите!

Мужчина неприятно улыбнулся.

— Не люблю зайчиков, — контролер щелкнул пальцами — и Славка завалился на бок с закрытыми глазами. Мишка оцепенел от ужаса, посмотрел на мужчину, хотел броситься на помощь другу, но в глазах потемнело и он рухнул на холодный пол между сидений.

На следующей станции контролер ловким движением выкинул в поле двух белых зайцев. Двери вагона громко захлопнулись, и поезд продолжил свой путь.

***

Мишка очнулся первым, глаза ослепили уставшие лучи заходящего солнца; он по привычке хотел прикрыть лицо рукой, да только вместо руки увидел пушистую лапу, завизжал.

Славка среагировал на шум, открыл чёрные глаза. Хотел что-то сказать, но вместо слов изнутри вырвался тихий писк. Славка поднялся, осмотрелся и попробовал попрыгать. Кивнул Мише. Решил, что нужно бежать обратно вдоль железной дороги до дома. Как там мужик сказал — зайчики добегут куда им надо. Дома взрослые их узнают и что-нибудь придумают. Славка донести мысль до Мишки не мог, поэтому активнее начал кивать головой в сторону железной дороги.

У Мишки тряслись лапы, бешено стучало маленькое сердце, он не мог понять, почему его друг такой спокойный, как-будто по пять раз на дню его в зайца превращают. Держаться нужно было вместе, поэтому Мишка побежал следом.

Бежали зайцы слаженно, быстро, легко преодолевали сугробы и мелкий щебень, разбросанный вдоль рельс. Славка всё искал знакомые вывески с названием деревень: он так часто катался к бабушке, что выучил их все наизусть и быстро бы смог определить, сколько километров до дома. Бабушкина деревня Коряево, потом Столпцы, потом Ижевское. Если мужик их выкинул на середине пути, скоро должна быть вывеска Коленцево, а там пару деревень — и дома. Судя по положению солнца, провалялись они в отключке пару часов, хорошо, что в заячьих шубах, а то замерзли бы насмерть.

Пока Славка искал глазами столбы с обозначениями, Мишка обречённо смотрел на задние лапы друга и прислушивался к дороге. В голове был только один вопрос — как такое вообще могло произойти? Они бежали долго, солнце угасало и медленно пряталось за горизонт, а знакомых вывесок всё не было. Славка не падал духом: сейчас, ещё чуть-чуть — и он точно увидит. Стемнело.

Ребята почувствовали ужасную усталость. Славка остановился, прикинул, где можно найти место для отдыха. Около дороги не вариант, в лесу тоже. Хоть папа и говорил, что волки и лисы давно в их области носы не показывали, всё равно было страшно. Славка присмотрел небольшую посадку около деревни, ребята спрятались за поваленной берёзой, прижались пушистыми боками друг к другу и провалилась в сон.

Славка проснулся первым, до рассвета, толкнул друга, чтобы продолжить путь. Ребята снова побежали. Солнце прикасалось первыми лучами к белым спинкам, мимо проехал очередной поезд. Славка смекнул, что, скорее всего, это первый, утренний, и значит он неправильно рассчитал время в отключке. Вдалеке показалась вывеска.

Славка прищурился, белые буквы соединились в название «Власово». Славка запрыгал от радости, от Власово до бабушки две деревни, а там уж и до дома рукой подать, сегодня точно вернутся. Он побежал ещё быстрее к вывеске, чтобы Мишка обратил на него внимание. Мишка сначала не понял, к чему такая спешка, а затем тоже увидел табличку. Он хотел догнать друга, как вдруг его опередила огромная тень.

Миша посмотрел наверх и застыл в ужасе. Могучие крылья разрезали небо, стремились вперед. Он хотел крикнуть Славке об опасности, но не мог. Друг увлеченно продолжал бежать. Огромные лапы схватили маленькую белую тушку и пронзили её когтями, ястреб взмыл в небо, оставив на снегу красные следы. Славка обмяк в лапах хищника и не шевелился.

Мишу схватил ужас. Он замер, слезы стекали по мохнатым щекам. Мишка даже понадеялся, что сейчас его тоже утащит ястреб, а потом он проснется на печке, потный от кошмарного сна, мама нальет молока и всё снова станет хорошо. Миша зажмурился, открыл глаза, но никакой ястреб не прилетел, вывеска всё так же маячила впереди.

Мишка побежал изо всех сил, мокрые глаза обжигало ветром. Несколько раз он запинался и падал, царапая лапы о камни на дороге. Наконец, через пару часов он увидел родной поселок. Испуганный заяц прижал уши и старался обходить дома с уличными сторожевыми псами. Он боялся поднять шум, да и вообще попасться кому-нибудь на глаза.

Калитка у дома, как всегда, была открыта, Мишка услышал голоса старших братьев во дворе и обрадовался. Казалось, этот кошмар скоро закончится. Теперь он дома и всё станет хорошо. Братья рубили дрова для бани. Заяц вышел к ним навстречу.

Вася заприметил беляка первым, толкнул Колю в плечо.

— Ты погляди! Видел когда-нибудь таких в поселке?

— Ты чё, они ж дикие! Я и в полях-то таких не видел.

Заяц подошел поближе. Старшие переглянулись.

— И не боится ведь, может, он чумной?

— Да ну, выглядит здоровым. Может, отца позовем?

— У меня идея получше появилась.

Мишка встал на задние лапы и вглядывался в окна, пытаясь увидеть родителей.

Коля в этот момент резким движением схватил зайца за уши.

Вася засуетился:

— Ты что придумал? Заяц странный.

— Папке скажем, что поймали сами, сюприз, мамка рагу наготовит, а то рыба эта поперек горла уже стоит.

Вася неуверенно пожал плечами. Коля оттащил беляка в пристройку, взял топор, замахнулся, но струсил.

— Твоя взяла, пойдем отцу отнесем. Покажет, как разделывать правильно, а то не хочется пачкаться.

***

Братья зашли в дом, шмыгая красными носами.

Коля гордо выставил руку с беляком перед собой:

— Гляньте, какая добыча!

Отец удивился:

— И что, сами поймали? Молодцы! Мать, пируем, значит? Рагу своё фирменное сделаешь?

Мама хлопотала, разбирала посуду в шкафах:

— Сделаю, ты мне тушку только подготовь.

Отец взял точильный камень и несколько разделочных ножей.

— Мишка-то где?

— Да, наверное, бабке Славкиной остались по хозяйству помочь, к ужину должен вернуться.

***

Новый контролер ходил по вагонам и напевал:

— Зайчики, зайчики, покажите пальчики. Спрятались под лавку девочки и мальчики.

Показать полностью
79

Срывающий русскую речь японский ветер

Ире предложили снять крестик перед тем, как взбираться на гору самоубийц, чтобы не подстрекать злых духов, но она настояла на своём. Правда, нетвёрдо и переминаясь с ноги на ногу, но-таки ответила своё “нет”.

— Ну нет так нет, — с удивлением услышала Ира. В глубине души она надеялась, что ей запретят идти дальше, и она со спокойной душой подождёт группу у подножья, но, увы, всё равно пришлось идти со всеми.

Сестра, учившаяся по обмену в Японии, кроме того, что вела блог в телеграме, успела заделаться неофициальным экскурсоводом по знаковым местам. Она была красивая, смелая, и бойко балаболила на нескольких языках одновременно, то и дело перепрыгивая с русского на английский, от чего у Иры иногда кружилась голова. Ей казалось, что Таня делает это специально, чтобы лишний раз показать, как она хороша во всём, в чём не хороша Ира. Ей-то языки совсем не давались, даже на своём родном она частенько запиналась, от чего в ней росла колючая зависть вперемешку с немым восхищением.

— Какая ты всё-таки упрямая, — причитала Таня с лёгкой одышкой, — всё тебе вечно не так и не эдак. Я до сих пор в шоке, что ты решилась сюда прилететь, ты же так всего боялась всегда.

Она перешла на японский и запричитала уже с другим акцентом, будто в неё и правда вселился злой дух.

— А тебе было вовсе не обязательно пугать меня всякими привидениями, — возразила Ира.

Таня в ответ цокнула языком, как цокала всегда, когда ей что-то не нравилось. И цокала она всегда по-разному, смотря на каком языке говорила за секунду до этого. Сейчас она цокнула по-японски, и Ира представила этот звук в виде причудливого иероглифа из манги.

— Вы с мамой похожи всегда были, — продолжала Таня, не обращая внимания на плетущихся за ними людей. — Что она крестик носила и в суеверия верила, что ты. А ведь это взаимоисключающие вещи, понимаешь?

Таня иногда так быстро говорила, что вся её речь превращалась в кашу. А, может, это было просто из-за сестринской надоедливости, проявляющейся всегда, когда она рядом. Несмотря на разные полюса, Ира и Таня никогда не имели между собой хоть каплю притяжения. И тем не менее, они обе в Японии, на горе самоубийц. В именитом фольклорном месте и, по совместительству, в главном источнике ужасающих местных кайданов.

Таня остановилась у небольшого алтаря, вокруг которого были расставлены фарфоровые и тряпичные куклы, и начала увлечённо о них рассказывать.

На английском.

Наверняка история была невероятно интересная, ведь никто из присутствующих даже на миг не мог оторвать взгляд, и наверняка в ней было много пугающего. Всего того, что Иру не очень привлекало, ведь, в отличие от Тани, она прилетела в Японию не за мифами и легендами, а за…

Покемонами.

Звучало странно. Возможно, стыдно. Зато честно и от всего сердца. Она давно мечтала прогуляться по большому городу, по какому-нибудь району вроде Акихабары, где продаётся куча техники, приставок, и игр. Пройтись по магазину манги, аниме, и всякого прикольного мерча, чтобы затарить им полную сумку, обнять и никому никогда не показывать.

Это был приемлемый план. В отличие от экскурсии, в которой ни слова не понятно.

Ира громко вздохнула и отошла от группы. С горы открывался приличный вид на город, а в воздухе замаячила влажная едва заметная нотка дождя. На небе собирались тучи. На смену летнему зною должен был вот-вот прийти ливень, и Ире показалось это неплохой отговоркой, чтобы скорее спуститься с горы, и переждать непогоду под крышей.

Она подумала, что это странно, отпрашиваться у старшей сестры, словно у мамы, но ей были ни к чему лишние дрязги и недопонимания. Ей просто хотелось отдохнуть. И, желательно так, как хочется ей, несмотря на обязательную сестринскую программу, без которой в городе можно совсем заплутать среди иероглифов, незнакомых улиц и потока одинаковых лиц.

С обрыва была хорошо видна серпантиновая тропинка, по ней они шли около часа, и где-то там, среди зелёных кустов выглянуло нечто красное. Ира пригляделась и обомлела: среди листьев отчётливо виднелось красное лицо с неестественно длинным носом.

И неестественно длинной улыбкой.

Резко закружилась голова: из затылка ко лбу словно перекатился металлический шарик. Земля ушла из под ног, Ира подалась вперёд, и ей хватило бы пол шага, чтобы сойти в пропасть, но из оцепенения вывела капля дождя, упавшая ровно на кончик носа.

Ира набрала в грудь побольше воздуха и схватилась за крестик на шее. Обернулась к сестре: та продолжала рассказывать о горе самоубийц, несмотря на лёгкий дождь, а слушатели продолжали внимательно слушать.

Но прочувствовать удалось только Ире.

*

— Ты чего такая бледная? — весело спросила Таня, когда они зашли домой. — Снова испугалась моей комнаты?

Говорила она не о беспорядке, а о предельной нехватке места: тяжело было ужиться не только вдвоём, даже одной. Комнатка объединяла в себе и кухню и спальню, и гардероб — всё сразу, как в общежитии, только квартира. Слева, как заходишь, был холодильник, подвесные шкафчики и раковина. Сразу после — мини-столик (есть за ним можно только на полу), а потом кровать, застеленная розовым бельём. Справа небольшой телевизор и шкаф для одежды.

Стены голые. Ира обязательно подумала бы о том, как завесить всё постерами с Сэйлор Мун, но не могла прогнать из головы мысль о злом духе и о крестике, который так и не сняла. И о глупых суевериях.

— Ты не видела ничего странного, пока мы шли домой? — напрямую спросила Ира, бегая глазами по стенам. Постеры бы действительно не помешали.

— А что? Поклонника себе уже завела?

— Нет, я… Поклонника?

— На тебя там заглядывались местные. Но ты не волнуйся так, это же не преступление.

— Я не об этом. Понимаешь, я кажется видела…

— Так, стоп.

Таня развела руками и посмотрела в потолок. Она делала так всегда, когда пыталась что-то вспомнить. Обычно вспоминала. И обычно это “что-то” оказывалось чем-то важным.

— Блин, я забыла, что у меня ещё несколько экскурсий.

— Куда ещё-то? — вздохнула Ира. У неё ужасно болели ноги.

— Да я обещала кое-кого подменить на вечерней по городу. Но ты не переживай, я тебя могу с собой не таскать. Вот, — она протянула ключ от квартиры, — дом, дверь, этаж запомнила?

— Ага-а, — Ира неуверенно взяла ключи и уставилась на брелок с котиком.

— Вот, карточку ещё возьми. Если захочешь прогуляться, купить себе что-нибудь.

С этими словами она сделала шаг к выходу:

— Еды в холодильнике нет, но через дорогу есть неплохая лапшичная. Ни в чём себе не отказывай. Гудба-ай!

С этими словами она скрылась за дверью.

Всё произошло слишком быстро, и ладно.

Ира присела на кровать. Ноги дрожали то ли от страха, то ли от напряжения. Хотелось улечься прямо в одежде и забыться во сне.

Вдруг скрипнула дверца шкафа. Открылась ровно на ширину ладони. А в приоткрытой щели, во мраке, проявилось оно. Стоило лишь приглядеться. Встать и подойти ближе. Схватиться за ручку, и открыть шкаф, чтобы увидеть.

Но Ира и так видела. И ей не показалось. Маска или лицо. Красное. С улыбкой или без. С чёрным густыми бровями и длинным носом. Оно застыло в моменте. Выглядело жутко и неправильно.

Оно выглянуло из шкафа.

А потом Ира закричала.

*

Вместо лапшичной через дорогу Ира забрела в парк, где можно было подышать и посмотреть на цветущую сакуру.

Злой дух в шкафу… Всё оказалось не мифами и не россказнями. Только кто теперь поверит. Кто вообще хотя бы поймёт. Тут и с родной сестрой-то общего языка не найти, а уж с японцами и подавно.

В тысячный раз за день она тяжело вздохнула. Села на скамейку и заплакала. Хорошо поплакать никогда не бывало лишним и надёжно работало как бесплатный антидепрессант.

— Ладно, Ира, ты справишься. Как мама говорила? Нет ничего невозможного, пока сердце бьётся, ага?

Мимо неё прошли несколько местных и посмотрели словно на дурочку. Зашептались. Хотя, откуда им вообще было знать, о чём она сейчас говорила.

— Ир, ты чего тут? — прозвучал знакомый голос из-за плеча.

Таня стояла над ней, словно мама, готовая отчитать нашкодившего ребёнка.

— Откуда ты так быстро? — испугалась Ира.

— Быстро? Меня вообще-то три часа не было. А ты так и сидишь здесь всё время? Надулась на меня что-ли?

— Нет, я…

— Да пойдём мы твоих покемонов смотреть, не переживай. Просто у меня работа, ты же сама должна понимать.

— Я не об этом, — Ира моментально прикинула в голове, насколько бредово это может звучать, и тут же выпалила: — я видела привидение!

— Да? — Таня ни капли не удивилась. — И как оно выглядело?

— Красное и с длинным носом. Сначала на горе, потом в шкафу.

Таня приложила палец к подбородку и задумалась:

— Ёкай…

— Ё… Кто?

— Я же рассказывала на экскурсии, ты не слушала что-ли?

Ира с нескрываемым раздражением фыркнула. Таня засмеялась:

— Да ладно тебе, — похлопала её по плечу, — я же шучу. Ёкай это существо такое мифическое. Понравилась ты ему, наверное.

— И что нужно сделать, чтобы он отстал?

— Ну, есть одна идея.

*

Таня объяснила, что ёкая нужно попросту обмануть. Чтобы знал, с кем связался, и больше не приходил. Но для этого следовало выдумать хитрость.

— Тэнгу, зараза, так просто не обдурить. Здесь нужен кто-то более опытный.

Ира не думала, что они пойдут так далеко на окраину города. Ноги ужасно болели, но она старалась не жаловаться, ведь не часто выпадало какое-никакое приключение с сестрой, где они будут только вдвоём. Она представила как запечатывает своё нытьё в огромный сундук и закапывает его в глубинах сознания.

— Так, мы на месте, — указала Таня, на небольшой домик возле ручья. — Здесь святой источник, и дедушка-медиум, который всё знает.

Она постучала в дверь, а Ира прислушалась к журчанию у дома. Потрогала прохладную воду, вдохнула полной грудью. Природа рядом с городом была совсем не тронута, будто границы обложены длиннющим заповедником.

Дверь приоткрылась. Ира подошла к Тане:

— И где?

Дома никого не было. Только большой рыжий кот, свернувшийся возле свитка на стене, на котором был нарисован такой же рыжий кот. Возможно, это он и был.

— Ушёл в магазин, — сказал кот.

— А когда вернётся, не сказал? — спросила Таня.

Ира громко вздохнула. Это был вздох человека, уставшего удивляться:

— Теперь ты ещё и на кошачьем разговариваешь?

— Этот Нэкомата знает все языки.

— Это правда, — подтвердил Нэкомата, и потёрся об Ирину ногу. Она не удержалась и погладила его за ушком. — А зачем вы пришли? — муркал он. — Кто-то задирает?

— Да прицепился тут один. С горы самоубийц.

— О-о-о.

Ира не могла понять почему кот вдруг “заокал”. Потому что призраки на горе самоубийц такие опасные, или потому что она так приятно гладила ему шею?

— Таких можно святой водой изгнать. Вам повезло, что мы у ручья живём.

Кот зашагал к низкому деревянному столику, на котором лежала белая керамическая бутылка, расписанная синими узорами, похожими на гжель.

— Так и быть, разрешу вам набрать.

После этих слов он прикрыл глаза и громко засопел.

Таня взяла бутылку, сходила за водой, вернулась.

— И что теперь? — спросила Ира.

— Не знаю, может, пойдём?

— Постойте, — вдруг проснулся кот. — Положите на стол.

Таня послушно опустила бутылку, а кот вытащил бокалы.

— Хорошо, очень хорошо. А теперь налейте мне.

— Что происходит? — спросила она, но послушно выполнила указания. — Хотя, дай угадаю, ты превращаешь воду в вино?

— В сакэ, — уточнил кот, и вода под его лапами приобрела зеленоватый оттенок.

— А можно нам тоже? — спросила Таня, у которой, видимо, созрел первый росток плана против тэнгу.

— Только если твоя подружка сможет меня перепить.

Таня тут же посмотрела на Иру.

— Нет, — коротко отрезала она, — даже не проси.

— Да расслабься ты. Это всего лишь сакэ.

— Как мне расслабиться? Ты предлагаешь мне забухать с призрачным говорящим котом!

— Ну откуда в тебе столько неприятных слов? Разве мы тебя с мамой этому учили?

— Мне пофиг. Я не буду пить!

— Надо, Ира, надо.

Сестра лишь мотала головой.

— Давай, — смеялась Таня, — через не хочу.

Ира никогда не пробовала алкоголь, поэтому первый глоток сакэ показался ей очень горьким и лишь слегка виноградным. Это было не так плохо, как она ожидала, поэтому, когда кот уснул буквально после половины бокала, она даже разочаровалась. А потом резко вздрогнула.

Ведь кот превратился в подсвечник.

*

Фарфорового котика в целости донесли до дома. Ира воображала себя пьяной, поэтому подсвечник и воду несла Таня, приговаривая про себя, что ей снова нужно делать всё самой.

— Вообще-то это я всё сделала! — кричала вслед сестра.

— О, гляди-ка, даже язык не заплетается.

По дороге домой было прохладно и хорошо, если не считать пары моментов, когда Ире захотелось начать пить хоть из лужи — настолько горело горло.

Зашли в комнату, включили свет. Ира откопала из подсознания свой сундук с нытьём, и наконец-то вылила его наружу:

— Я устала, у меня болят ноги, я хочу есть, хочу пить, хочу спать и не хочу больше никаких привидений, ёкаев, или как их там.

Скрипнула дверь. Ира обернулась и наконец замолчала.

Красное лицо, длинный нос, густые брови. Она ещё ни разу не видела его так близко.

“Вот оно.”

Она схватилась за крестик и прошептала, что не хочет умирать. Не здесь. Иначе будет вечно прозябать в чужой стране среди чужих лиц.

— Не надо бояться, — заговорила Таня, наливая в бокал воду, и чиркая спичкой. — Просто вспомни, что ты не одна, — зажгла подсвечник в форме котика. — А остальное решится само собой.

Вода приобрела зеленоватый оттенок. Таня обернулась вслед за Ирой и увидела ёкая. Тот тяжёлым шагом ступил ближе к ним, подобравшись почти вплотную.

— Ты откуда здесь, дружище? — не теряя оптимизма спросила Таня. — Почему без стука?

Ёкай что-то прохрипел в ответ и свирепо посмотрел на Иру. Она испуганно прижалась плотнее к сестре.

— Ты не стесняйся, выпей с нами.

Таня сунула ему в руку бокал, и тут же чокнулась.

— Ну, на здоровье! — весело объявила она.

Красное лицо сделало пару глотков. Громко хлюпало и, кажется, восторженно цокало языком. Ира представила, как он так же будет хлюпать её кровью. Ладони вспотели, дрожь в ногах было не унять. Дождавшись, когда ёкай полностью выпьет сакэ, она задула свечу на подсвечнике.

Сакэ обратилось в святую воду.

Красное лицо треснуло и рассыпалось в пыль.

*

— Ну как тебе первый день в Японии? — спросила Таня, подметая останки призрака.

— Даже не знаю, — Ира поглаживала ожившего рыжего кота. — Очень на любителя.

— Завтра будет интереснее.

— Не хочу интереснее, — устало произнесла Ира. — Хочу обычный день.

Обычный скучный день.

Срывающий русскую речь японский ветер Авторский рассказ, Городское фэнтези, CreepyStory, Длиннопост
Показать полностью 1
19

Аривидерчи, ковбой

– Девятнадцать-часов-двадцать-девять-минут. Напоминаю: пора встретить Нору, – возвестила система, и Карл, который с самого утра сидел за кухонным столом, пил кофе чашку за чашкой и не сводил глаз с часов, метнулся на веранду, оттуда – на крыльцо.

Лиловая пустошь сливалась с лиловым небом, делая мир безграничным и напряженным, шуршали в танце местные «перекати-поле». Он принялся считать. На сорока девяти воздух зарябил, по небу прокатилась волна, и межпланетный портал выплюнул гладкую золотую капсулу, что застыла на миг и начала плавно снижаться. Дренго, хоть и был отменным мерзавцем, поражал своей почти параноидальной дотошностью во всем, что касалось дел. Договорились на 19:30 – и вот, с точностью до секунды. Карл не сомневался, что и заказ будет выполнен в лучшем виде. А оттого там, где когда-то было сердце, легонько защипало. То ли что-то с проводкой, то ли фантомное волнение.

Вблизи стало видно, что бока капсулы раскрашены алыми сердечками и поцелуйчиками. Карл поморщился. Хорошо, что в этой части астероида он жил один. Наконец вихри серебристой пыли улеглись, люк открылся, и Нора в голубом платье с крупными розовыми цветами выпорхнула наружу. Черные волосы были убраны в высокий хвост, который раскачивался в такт ее плавным шагам. Все, как он любил.

Около крыльца она остановилась и кокетливо улыбнулась, глядя ему прямо в глаза:

– Вы Карл Шефер? – Карл нахмурился, и она тут же звонко рассмеялась: – Шутка, шутка! Карл, привет, дорогой!

И с разбегу нырнула в его объятия, поджав ноги. Он неловко закружил ее, такую невесомую, хрупкую, свежую. Не переставая смеяться, она потянулась к его губам, и он отпрянул. Осторожно, на вытянутых руках, поставил на землю и прокашлялся:

– Пойдем в дом. Я ужин приготовил.

Она будто и не заметила неловкости, схватила его под руку, прижалась, и они еле протиснулись вместе в дверной проем.

Он замешивал овощной салат из живых, не синтезированных овощей с Земли и смотрел на Нору, которая уткнулась носом в духовку, втягивая сочный аромат жареной курицы, и не переставала охать: «Неужели настоящая, вот это да…». Звенькнула печка, Карл на автомате дотянулся до дверцы стальным щупальцем, встроенным в левый ручной протез, и поставил на стол пышный хрустящий хлеб из пшеничной муки. И тут же тихо выругался под Нориным быстрым взглядом – сам же и нарушает свои правила! – но та уже вовсю плясала вокруг каравая и шумно дышала солодовым ароматом. Отключил на всякий случай часть систем, чтобы больше не было проколов. Сегодня он обычный человек. Насколько это возможно.

Потом они ели. Нора – хрустко, жадно, жмурясь и облизывая кончики пальцев. Карл – сдержанно и старательно. Искусственные вкусовые рецепторы имели свои ограничения, и такие деликатесы, как пища с Земли, не были предусмотрены для них. И все же огурцы хрустели и холодили, мякоть помидоров растекалась по языку, курица была упругой и сочной, а хлеб крошился и чуть царапал небо. И это были приятные ощущения. А еще была память о том, как много лет назад, еще до переезда на Ганимед, на старушке Земле они так же сидели с Норой в кухне своей фермы и ужинали. Эти вечера сливались песчинками в одну картину: вот они едят и разговаривают под тихую музыку. Потом танцуют, потом занимаются любовью на цветастой тахте. Он склонил взгляд на низкий пестрый диванчик в гостиной – кажется, вполне похожий. Понял, что совсем забыл про музыку, и поспешил включить джаз.

Нора с набитым ртом восторженно замычала и закачалась в такт. Вытерла салфеткой блестящие от жира губы и пальцы и вскочила:

– Ну что, потанцуем?

Карл не шелохнулся, а лишь спросил:

– Как там твоя новая картина? Закончила?

Нора, чуть покраснев, плюхнулась обратно и улыбнулась:

– Почти… Осталось чуть-чуть. Но давай лучше поговорим о тебе. Много сегодня преступников поймал?

– Не люблю о работе.

– Ну конечно, я знаю. М-м-м… А что вообще нового?

Карл смотрел тяжело и молчал. Нора заерзала.

– Я опять что-то не то спросила? Ну ладно… А вина у тебя случайно нет?

Он мотнул головой. На миг ее брови недовольно дернулись. Но голос, когда заговорила, был вкрадчивым и нежным:

– Как рано нынче темнеет, да? Уже сумерки, а ведь нет и девяти. Но хорошо, что на улице тепло и не дует этот проклятый ветер. У кого ты купил курицу? Весьма недурна. Я бы добавила чуть больше перца, но очень вкусно, ты божественно готовишь…

Она все ворковала, а Карл чувствовал, как мышцы левой стороны лица, его последние живые мышцы на теле, расслабляются. На миг он даже прикрыл глаза и позволил запахам и звукам унести себя. Ведь все ради этого и затевалось, да?

Заиграла Fly me to the Moon, и он поднялся. Нора не закончила фразу – так и сидела с чуть приоткрытым ртом. Он протянул ей руку, и она влетела в его объятия.

Карл глубоко вдохнул, сосредоточился и погрузился в последовательность четко отработанных движений. Было непросто обучить механическое тело танцевать босанову, но у него получилось. А вот Нора запиналась, сбивалась и все время норовила танцевать что-то свое. В конце концов она неловко засмеялась, отстранилась, коснулась кончиками пальцев его живота и легкими царапающими движениями заскользила ниже. Импульсы были слабыми, но память помогала, а потому ощущения в кибертеле оказались яркими. Нора небрежно запустила пальцы ему за ремень и нарочито лениво повела из стороны в сторону.

Карл вздохнул. Бережно вытянул ее руки, которые приближались к ширинке, взял ее за бедра, там, где был подол, потянул платье вверх – Нора прикрыла глаза и чуть разомкнула губы – и медленно стянул его. Белья под платьем не было. Карл посмотрел на маленькую грудь с бледными сосками, чистый белый живот и гладкую персиковую плоть, что терялась между бедрами. Коснулся рукой ее шеи и спросил:

– Кто ты?

И сжал пальцы. Нора хрипела, лицо ее покраснело, глаза стали огромными.

– Отп-пуст-ти... П-псих!

Он чуть ослабил хватку и повторил:

– Кто. Ты. Такая.

– Я Нора! Нора!

– Нет.

– Конечно, нет! Я проститутка, кретин! Черт, отпусти, придурок! Дренго это так не оставит!

– Тебя отправил не Дренго.

– Ну да, я случайно прилетела на этот забытый богом астероид!

– У Дренго были четкие инструкции и два месяца на подготовку.

Она перестала брыкаться и посмотрела ему в глаза:

– И я подготовилась.

– Нет. Двигаешься слишком резко, говоришь слишком громко, забыла про беседу, не знала, что Нора не пьет и под какую песню мы танцуем, ты не умеешь танцевать босанову. И главное – у Норы другие соски, родинка слева от пупка и волосы… там.

Карл выдохся. Ослабло только что-то внутри. Напряжение последних недель, решимость, ожидание – все перегорело и взметнулось пеплом.

А девушка улыбнулась:

– Если ты хотел, чтоб все было идеально, то почему не заказал андроида? Или еще проще – подключил бы нужный интерфейс к мозгу.

Неожиданно для себя он ответил честно:

– Мне хотелось чувствовать живого человека.

– Ковбой, а ты вообще помнишь, что такое человек? Это спонтанность, страсть, переменчивость, настроение. Я та Нора, что соскучилась, радуется и хочет тебя сразу без этих разговоров! Соски, родинка – черт, да это все легко меняется, убирается и переделывается. Это было твое требование, прости, но я та Нора, что чисто по-женски решила удивить и тебя, и себя. Можешь потом стрясти за это у Дренго скидку, но, если что, он и правда не в курсе. Видишь ли, я люблю удивлять. Ты хотел женщину. А женщины полны сюрпризов.

Не отрывая взгляда, она заскользила по его плечам. И Карл словно очнулся. Да, получился не идеальный вечер, но зато похожий на настоящую встречу, непредсказуемую и живую. И внутри, прямо в глубине механизмов, забилось что-то живое.

Он улыбнулся и поддался этой волне и ее уверенным жарким движениям. В какой-то миг дернулся, но она произнесла с хриплым смешком:

– Эй, ковбой, один из моих клиентов – ихтинг. Меня железками не испугаешь.

– Нора бы так не сказала…

– Считай это ремаркой.

И она припала губами к его левому уху, к его живому уху, и зашептала горячо, влажно, чуть постанывая, и вскоре все растворилось в страстном дыхании джаза и танце теней по стене.

***

– Тс-с... Тихо, тихо, мужик, не дергайся.

Дергаться Карл не собирался, чтобы не сбивать восстановление системы, и лишь фиксировал киберглазом происходящее. Четверо. Пятый снаружи около космолета. Видимо, пилот. Вооружены. Надо же, впервые в жизни скрутил настройки – и сразу попался.

– Мля, да тут целый Железный дровосек! – присвистнул одноглазый. – Это ж на сколько протезов можно разобрать!

Возобновление работы всех функций проходило медленно. Еще и чертов парализатор, хоть и был слабоват для механического тела, но тормозил процессы и реакции. Карл прикинул, что потребуется еще минут пятнадцать. Убить за это время его явно не убьют, раз не сделали этого до сих пор. Тем хуже для них.

– Где баба? – спросил одноглазый.

А вот это было даже внезапнее, чем вторжение. Зачем им шлюха?

– Не скажешь, отпилим руку. Шутка. Все равно отпилим. И не только руку. А девку и без тебя найдем.

Карл точно знал, что она еще в доме: запах тела был совсем свежим. Но датчики молчали, хотя бандиты обошли дом дважды. Они тихо переругивались, а Карл наблюдал с любопытством.

Одноглазый склонился к нему.

– Где она?

В живой глаз Карла уперлось острие ножа. Он вздохнул. Зачем ему глаз? Низачем. Но сдохнуть просто потому, что кто-то искал в его доме проститутку, не хотелось. Слишком глупо.

Карл усмехнулся:

– Подумай мозгами, кретин, где тут теплоизоляция?

– Я те щас…

– Хэй! – воскликнул азиат. – Я понял! Печь!

Одноглазый, не отводя взгляда от Карла, произнес:

– Эббот, проверь.

Печи в Солнечной системе можно было встретить разве что у высокопоставленных шишек на Марсе, так что не удивительно, что эти идиоты не додумались сразу. Но это единственное место в доме, которое не смог бы считать тепловизор. Жарочная камера узковата, но гибкость у девчонки, как Карл успел убедиться, была впечатляющая.

Длинный бандит в дурацкой ковбойской шляпе подошел к печи и достал бластер.

– Не промажь, идиот, – глухо сказал одноглазый.

А потом все смазалось.

Длинный дернул дверцу, вскрикнул и отлетел в сторону. Бахнуло сразу с нескольких сторон, но тонкое тело уже скользнуло под стол. Крик. Выстрелы. Треск мебели. Ее стремительные движения.

«Нора» по-прежнему была голой и безоружной. И недосягаемой для пуль.

Азиат резким движением спрятал пушку и, не отталкиваясь, прыгнул вперед. Через всю комнату.

Модифицированный боец, понял Карл.

Она пыталась сопротивляться, но он выкрутил ей руки и дважды с силой ударил в живот. Бой закончился.

– С-с-сука. Эббот, ты как?

Хрип. Тишина.

– Эб? Вот черт! Ах ты дрянь!

Девчонка болталась в руках азиата с неестественно вывернутыми руками. Спутанные черные волосы налипли на потное тело. Изо рта на грудь текла кровь.

Карл крикнул:

– Эй, ребята, а как же я?

Тело все еще реагировало плохо, но тем громче получился грохот от его попытки подняться.

Выстрелы.

Он упал на бок и попытался откатиться, но несколько пуль все равно догнало.

Через тридцать секунд он узнает, насколько это критично для системы. Если не сдохнет. Всего один выстрел в упор – и конец.

И тут завизжал азиат. С той стороны слышались удары, но Карл не мог ничего увидеть.

Двадцать.

Грохот, выстрел, крик.

Пятнадцать.

Бах-бах-бах!

Десять.

Девять.

Ее визг.

Семь.

Шесть.

Пять.

Нож вонзился в пол прямо перед его лицом.

Три.

Два.

Один.

Все системы восстановлены, повреждения двадцать процентов, рекомендации по восстановлению…

Все это пронеслось в голове за доли секунды. Тело работало стремительно и слаженно. Короткий импульс – не убивать. Три удара, две подсечки – и три тела лежат рядом с трупом Эббота. Дыхание у всех троих, хоть и слабое, но присутствует.

Девчонка скривилась на полу и смотрела большими глазами.

– Цела?

Она попыталась встать и выматерилась смачно и гнусно.

– Погоди, не шевелись.

Он аккуратно перевернул ее на спину. Почти все тело – сплошной кровоподтек. Вывихнуты оба запястья. Сломано ребро, растяжение на правой лодыжке. И все. Судя по беглому осмотру, бандитам досталось крепче.

Карл нахмурился.

– Так кто же ты?

Около головы щелкнуло, он дернулся, и тут же получил парализующий заряд в спину.

Только не снова, подумал Карл, рухнув лицом вниз. И еще: вот идиот – как он мог забыть про пилота.

А сзади присвистнули:

– Ого, кто это у нас вздумал на старости лет защищать самую опасную преступницу в Солнечной системе. Ну здравствуй, Шериф, давно не виделись. Неужто чертова баба смогла достучаться и до твоих ржавых шестеренок?

Карл застонал бы, если бы мог. Он сразу узнал этот мерзкий гнусавый голосок. Йохан Берге. Главарь синдиката «Смертельный дракон» собственной персоной. Карл не обновлял базу с тех пор, как завязал с охотой за головами, но и по устаревшим данным за Берге давали восемь миллионов. А ведь когда-то он его уже ловил…

Кто эта клятая девка, раз Берге явился за ней лично?

– Что ж, мадам Блуберри, вы, как всегда, превзошли мои ожидания.

Глухой стук, шипение, слабая возня – Карл улавливал это как фон, а в голове билась дикая и нелепая мысль: сегодня ночью он занимался сексом с Эвелиной Блуберри, которая притворялась его Норой. Страшно хотелось смеяться и курить.

Эвелины Блуберри в базе обычных охотников за головами не было – за ней охотились правительственные организации. Но истории о ней он слышал даже в трущобах Каллисто. И плох был тот охотник, что не стремился ее когда-нибудь поймать.

Карл вспомнил ее прыгающие груди перед своим лицом и хмыкнул. Повернул голову на бок и увидел, что она опутана лазерной сетью. Берге подпнул одного из подельников и удовлетворенно кивнул:

– Хорошая привычка сохранять жизни, да, Шериф?

– Издержки профессии. Мертвые вы ничего не стоите, – прохрипел Карл.

– Жаль не смогу отплатить тем же. Зато смогу отплатить за многое другое, раз уж так повезло нам встретиться. Надеюсь, дама не против немного подождать? До вас очередь обязательно дойдет. Впрочем, могу пока развлечь вас картинками.

И он вывел голограмму прямо над ними. Карл уже видел жертв Берге и знал, чего ждать. Он поднял взгляд и

ухнул сквозь толщу земли в пустой космос без звуков и воздуха.

Там, на белом полу, распласталась его Нора – такая, какой он ее помнил: темноволосая, тонкая, с круглой темной родинкой слева от пупка, с темными, четко очерченными сосками, темными волосками на лобке, темными, почти черными глазами, распахнутыми в никуда. Ее голова аккуратно лежала на расстоянии ровно десяти сантиметров от тела – скрупулезность Берге вошла в легенды. На том же расстоянии от тела лежали руки и ноги. И отдельно от них – пальцы.

Эвелина Блуберри шумно втянула воздух.

– Лея…

И Карла вбило обратно в тело – это не Нора.

– Красивая женщина, – вздохнул Берге. – И сразу ответила на все мои вопросы. Приятно иметь дело с такими. Надеюсь, мадам Блуберри, однажды и вы пополните мою коллекцию. Впрочем, думаю, никто не будет против, если я сдам вас без одного пальца. Или без двух. Да и соски моим нанимателям явно ни к чему.

Она не отвечала и не двигалась. Берге достал черный чехол и вытянул тонкое складное лезвие. Пила из ксантия, который добывали в колониях Плутона. Самый прочный и острый материал.

Улыбнулся почти нежно:

– Моя красотка. И с кого же мы начнем?

Карл отмечал все это краем сознания. Он смотрел и смотрел на молодую женщину с голограммы. Это не его Нора. И одновременно его. Не с этим образом перед глазами хотел он уйти из жизни…

Железка, которая столько лет была его телом, которую он неустанно улучшал и совершенствовал, валялась бесполезной грудой металла и тратила последние ресурсы на восстановление. Этих ресурсов не хватило бы на смертельный удар. А вот на то, чтобы достать хлеб из печи – вполне.

– Нора, – сказал он.

Она скосила взгляд. Берге нахмурился. Карл выпустил из левого протеза щупальце, и оно, дергаясь и почти падая, зацепило лазерную сеть.

В следующий миг Карла вырубило сильным разрядом, и он успел подумать: обидно будет не узнать, получилось ли.

***

Женский голос напевал Fly me to the Moon, не попадая в ноты и отчаянно фальшивя. Карл скривился. И в следующий миг понял, что все не так. Он не слышал и не чувствовал системы, не ощущал тела. Зато левый глаз зудел и чесался, как будто весь Карл и был этим крохотным надоедливым глазом.

Карл сжал веки, а потом резко распахнул.

Эвелина в серебристом костюме пилота сидела на полу около журнального столика и делала пометки в планшете. Проводки от планшета шли к его телу.

– Доброе утро, ковбой! Ой, Шериф, я хотела сказать.

Он хотел ответить, но рта не было. И все же откуда-то изнутри донесся его голос:

– Что со мной?

От неожиданности Карл ругнулся – и вновь слова прозвучали словно из воздуха.

– Не бойся, ковбой, я решила не отключать тебя полностью, так что слышать и говорить ты можешь. Просто ты со своим чересчур умным кибертелом слишком опасный котичек. А я пока не в форме и не хочу снова драк, суеты, крови.

Карл хмыкнул. Внешнее вмешательство в системы считалось невозможным. Но он помнил, что перед ним не хрупкая девушка, а один из самых опасных хакеров Солнечной системы. И весьма модифицированный хакер, судя по тому, что двигалась она уже уверенно, а на лице не было и следа синяков.

– Где Берге? – Слышать свой голос из пустоты было странно.

Эвелина перестала жеманничать. Лицо ее стало жестким.

– Там, где ему и место. Пришлось запачкать твой милый домик кровью, но извиняться не буду.

Карл подумал, что это хорошо. И что, хотя все пошло наперекосяк, он все равно доволен этой вечеринкой.

– Так почему я до сих пор жив?

– Вообще, убивать – не в моих правилах. Но мне кое-что надо от тебя. – Она улыбнулась той самой вчерашней улыбкой. – Хочу, чтобы ты купил меня у Дренго.

Карл вытаращил глаз.

– Так ты на самом деле шлюха?

– Во-первых, куртизанка. Во-вторых, тебя это не касается. Просто набери этого жадного козла и предложи ему сумму, от которой он не сможет отказаться. На твоем счете как раз достаточно, и даже останется.

– Так ты меня взломала? – Карл был впечатлен.

– Мне не нужны твои деньги. Просто раз случайно попались, почему бы не забрать. Впервые вижу идиота, который хранит все базы и счета в одном месте.

Карл засмеялся – этот смех, зависший в пустоте, прозвучал жутко.

– Я уже два года не охочусь, мои базы устарели.

– Не прибедняйся, котичек, там хватает полезного.

– То есть ты забрала мои базы, деньги и теперь хочешь, чтобы я помог тебе освободиться от Дренго?

– Именно. В обмен на жизнь. Все честно.

– Ты не просто дорогая, ты самая дорогая шлюха в моей жизни. Что ж, я согласен, но только если ответишь на один вопрос.

Она нахмурилась, и Карл проговорил почти нежно:

– Ты могла сразу отключить меня и заставить сделать все, что нужно, и забрать базы и деньги, но ты решила сначала со мной потрахаться. Зачем?

– Эй! – Она хлопнула по столу. – Если бы не Лея, хрен бы тебе что перепало!

Образ девушки с голограммы кольнул изнутри. Карл вздохнул:

– Она и правда была очень похожа на Нору.

Эвелина посмотрела зло.

– Потому что два месяца готовилась к этому заказу. А я успела прочитать только одну десятую твоего долбанутого ТЗ, пока летела сюда. Еще повезло, что у меня свои волосы темные и длинные.

– Повезло…

– Слушай, – она подошла к нему и села рядом, – чтобы ты не придумывал себе… Короче, я сильно встряла на Ио. Меня зажали. На всех выходах в порталы были досмотры… А с Леей мы дружили давно, я помогла ей когда-то стать элитной куртизанкой. Вот она и дала мне свой пропуск и официальный заказ.

– Ты могла просто улететь.

– Чтобы ты потом разнес контору этого козла Дренго? А он ее уволил или того хуже?

Карл мысленно кивнул. Что ж, свою часть сделки Эвелина Блуберри выполнила на отлично. Если бы Лея была жива, про подлог никто бы не узнал. Впрочем, о нем могут не узнать и теперь.

– А если ее тело найдут?

– Берге его уничтожил, чтобы конкуренты не догадались, где меня искать.

Карл равнодушно подумал, что все к лучшему, и сказал:

– Хорошо, набери Дренго по моему личному каналу, он встроен в правую руку. Сможешь подключить?

Дренго матерился и безбожно торговался, но Карл очень убедительно говорил о поздней любви. В итоге Эвелина перевела сутенеру почти все, что было на карте. Минуту позлилась по этому поводу, а потом расцеловала Карла:

– Спасибо, ковбой!

– Что ж, а теперь делай, что должна. Я слишком много знаю и должен умереть.

Хлопнул холодильник, зашуршало, запахло колбасой. Она ответила с набитым ртом:

– Мог бы и промолчать, вот без этого пафоса.

– Чтобы облегчить твою совесть, уточню, – сказал Карл с тихим достоинством, – я и сам планировал сдохнуть. После того, как Нора, то есть ты улетела бы сегодня. Так что даже лучше, если это сделаешь ты.

Какое-то время было слышно только, как Эвелина жует бутерброд. Наконец она промурлыкала почти в ухо:

– Ну вот, а я зачем-то пыталась сохранить тебе жизнь. Даже Нору эту твою нашла, чтобы купить твое молчание… Кто ж знал, что вы двадцать лет не виделись.

Карл дернулся – во всяком случае, ему показалось, что дернулся.

– Откуда… Что ты знаешь про Нору?

– Все! – Она бухнулась рядом и закинула на него ноги. – Кстати, три года назад она зачем-то вернула твою фамилию. Нора Шеферович, ужас… Зачем ей это, как думаешь?

– Ты знаешь, где она?

– Ну разумеется. Не такая уж Солнечная система и большая, как многие привыкли думать.

Карл почувствовал, что задыхается. Он попытался поймать ее взгляд.

– Где она? Что с ней? Какого хрена! Как ты ее нашла?!

Эвелина перевернулась на живот, и ее палец мухой пробежался по щеке Карла.

– Котик, ты сам составил подробнейшее досье почти на двадцать страниц. Да, я про ТЗ для куртизанки. Где родилась, что любит, какие импланты стоят, где жила… Конечно, пришлось попотеть. Впрочем, за это время наш друг Берге как раз успел истечь кровью, так что я совместила приятное с полезным.

– Значит, она выжила тогда.

К его удивлению, по щеке поползла глупая, неуместная слеза. Эвелина поймала ее пальцем и слизнула.

– Мне правда жаль, ковбой. Ты спас мне жизнь, я это помню. Потому напоследок знай, что они не добрались до нее. На те деньги, что ты успел переслать, она купила новую ферму там же на Ганимеде. И стала довольно успешной заводчицей юготок.

– А картины? – прошептал Карл.

– Продолжает писать, и они прекрасны. Я даже отвлеклась на время – засмотрелась. Эх, Шериф-Шериф. Такую женщину упустил. Что ж, мне пора убираться подальше. – Она легко вскочила и сделала колесо. – Как раз и тело восстановилось.

Сквозь стук в голове Карл слышал, как Эвелина чем-то звенькнула, что-то уронила, перетащила что-то тяжелое по полу – остро пахнуло кровью, – пошуршала бумагами, присвистнула. А потом с грохотом поставила на журнальный столик кружку, а к ней прислонила цветное фото.

– Это чтобы ты не уходил один. Еще раз прости и… Аривидерчи, ковбой!

Она чмокнула его и протопала прочь.

***

Глаза стали светлее, а кожа смуглее. Морщины тонкие и веселые. В черных волосах белые пряди. Спина ровная, подбородок высокий, взгляд ясный. Улыбка открытая и счастливая.

Вот такая ты стала – Нора.

Карл не знал, сколько ему осталось, потому что системы угасали молча. Он боялся, что ему не хватит времени насмотреться на свою смеющуюся жену на фотографии.

Много ли мужчин было у нее? Есть ли дети? Как звучит ее голос? Пьет ли она теперь вино?

Он и она – чужие и далекие люди, которые прожили разные долгие жизни. Он стал железкой, а она – сильной и взрослой женщиной. И все же перед смертью ему было важно только одно: побыть с ней еще раз. И вчера, и сейчас. А она – почему осталась на Ганимеде, хотя знала, насколько это опасно? Почему вернула свое имя и его фамилию?

Их не связывает ничего, кроме общих воспоминаний, но так ли этого мало, чтобы уйти, не повидавшись напоследок? Карл понимал – не мало. Настолько не мало, что ему впервые за долгое время захотелось жить.

А значит, он должен постараться увидеть ее еще раз.

Все это огромная ошибка, но даже если и так, он имеет на нее право. Все ошибаются. Даже великолепная Эвелина Блуберри, которая забыла отключить канал связи на его правом протезе.

Он набрал скаутов. И тут же дал сигнал отбоя. Гильдия – снова нет. Черт, эта баба бросила его умирать, но разве он на ее месте поступил бы иначе? К тому же Карл помнил, как она самозабвенно отдавалась ему этой ночью, и был искренне благодарен за это воспоминание.

Нет, он не хотел подставлять эту дурочку.

Но он хотел жить. И во внезапном озарении вызвал Джейкоба Смитсона.

– Какого черта, Шериф…

– У меня мало времени. Помнишь, что ты говорил насчет Берге?

– Конечно. Плачу двойную плату за голову этого ублюдка.

– Его голова у меня. Но у меня проблемы. Я сейчас перекину координаты, прилетай срочно.

– Что? Как?..

– Джейкоб, голова Берге в любом случае здесь. И если ты прилетишь поздно, тебе не придется за нее платить, потому что я сдохну. Но мне не нужны твои деньги, а вот остаться в живых очень надо. Потому ради памяти Сэма… Прихвати с собой надежного техника.

Какое-то время доносился лишь треск, и Карл подумал: как это глупо – позвонить человеку спустя семь лет и просить его о помощи. Так же глупо, как лететь к давно оставленной жене. Но из передатчика донеслось твердое:

– Я отплачу тому, кто помог отомстить за сына. Жди. Скоро буду.

Карл прикрыл глаза и выдохнул. Из-за двух разрядов парализатора системы работают плохо, потому и самоуничтожение должно затянуться. Смитсону хватит денег, чтобы оплатить самый скоростной портал, и совести, чтобы сдержать обещание. А значит, шанс есть. Как всегда.

(Хоть бы он был)

Домашний таймер оповестил:

– Девятнадцать-часов-двадцать-девять-минут. Напоминаю: вам пора умирать.

И Карл ответил:

– Нет, пожалуйста, не пора.

Аривидерчи, ковбой Фантастика, Авторский рассказ, Вестерн, Длиннопост
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!