Proigrivatel

Proigrivatel

Большой Проигрыватель на Пикабу — это команда авторов короткой (и не только) прозы. Мы пишем рассказы, озвучиваем их и переводим комиксы для тебя каждый день. Больше текстов здесь: https://vk.com/proigrivatel
На Пикабу
Alexandrov89 user9406685
user9406685 и еще 1 донатер
57К рейтинг 1222 подписчика 9 подписок 627 постов 276 в горячем
Награды:
более 1000 подписчиков За участие в конкурсе День космонавтики на Пикабу
12

При чем тут Леша?

– Раз… два… четыре… и один поцелуй! – Маша считала улыбки.

Она переминалась с ноги на ногу слева от лестницы, ведущей через пешеходный переходной мост к вокзалу. Глазела на незнакомцев, прибывших в Большой Город. Люди толкались и плечами, и сумками, и словами. Ритм мегаполиса захватывал их с первого вдоха городского воздуха, сразу настраивал на толчеи и пробки.

Поздний вечер декабря, но не холодно. Крупный снег медленно скатывался с неба и больше походил на киношную бутафорию. Там, куда Маша в скором времени отправится, намного холоднее. Вместо перчаток – варежки; носки на носки. И снег другой. Настоящий. Оно и понятно: высоток нет и ничего не закрывает от ветров, а городок-то в низине – рядом с лесом. Рысь даже встретить можно. Грех ветру там не царствовать.

На правую руку Маши был натянут рукав худи, в ладони – одноразка-парилка. Сладкий арбузный дым совершенно не сочетался с вокзальными ароматами беляшей, креозотной пропиткой шпал и запахом табака.

Все ждали посадки на поезд «Большой Город – Городок». Огромным стальным удавом железнодорожный состав растянулся по рельсам и раз в пять минут фыркал, испускал пар, ворчал. Сотрудники в оранжевых куртках со светоотражателями заглядывали под поезд, стучали палками по каткам. Медосмотр железа.

– Интересно, разговаривают ли между собой поезда? – спросила Маша, окинув взглядом сразу несколько путей. – Знакомы ли они между собой? Что один говорит другому? Смотри, я прибыл в город возможностей, а ты едешь обратно… Неудачник! Будь осторожен, не потеряйся в снегах!

Если не шевелиться, то кажется, что мост завис между неостывшим прошлым и несформированным будущим – в неуловимом настоящем.

– Для одних этот мост – эпилог, для других – начало, – закончила мысль она и сделала глубокую затяжку. Одноразка подмигнула красным огоньком и выключилась.

Не снимая, Маша подтянула лямки маленького кожаного рюкзака с брелоком-игрушкой белкой и значком «Все получится!». Чтобы не болтался. Обхватила покрепче ручку потрепанного трехколесного чемодана.

Год назад она и представить не могла, что внутрь такого скромного багажа можно уместить целых семь лет жизни. Если не брать с собой лишнее и прошлое, норовящие запрыгнуть в боковой карман.

«А вот перчатки, забытые в такси, жаль. Они бы сейчас пригодились!»

Толпа прошла, забрав с собой многоголосье и суету.

Маша повернулась к вокзалу. В районе солнечного сплетения воспоминания распускали спокойствие, как свитер, сматывая нить в нервный клубок. Часы четырьмя цифрами говорили ей, что еще можно успеть вернуться, мол, не собранный багаж или купленный билет определяют точку невозврата – она сама.

– Миша, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты был аккуратнее с игрушками! – отчитывала мама сына. Она так быстро и широко шагала, что мальчику приходилось делать три шага на один ее.

– Я нечаянно сломал.

– Ну-ну! Меняй отношение к подаренным вещам. Изменишься сам – и игрушки перестанут ломаться! И вообще, дедушка же тебе рассказывал про свое детство. У него игрушек вообще не было. Картофелина, луковица и деревяшка – вот и все роботы, а у тебя…

Маша проводила их взглядом, повторив вслух: «Изменишься сам – и игрушки перестанут ломаться». Тяжело вздохнула. Сколько лет она пыталась изменить всего одного человека, вернуть его и себя из одной бесконечной ночи в светлый мир. Каждый новый собранный карточный домик рушился, и она начинала заново, надеясь, что теперь любовь победит. Грезы.

Все заработанные ею деньги уходили в черный мешок чужих грехов. Слепая вера, что завтра жизнь раскрасится в диснеевские цвета, просила больше… еще больше… слишком много.

– Сколько ты сто́ишь? – смотря снизу вверх, спрашивали ее дяди в массажном салоне. Их руки пахли садизмом и банкнотами. Расширенные зрачки. Даже одетой в черное кружевное белье и портупею Маша чувствовала себя полностью обнаженной. – Сколько ты стоишь вся? Чего молчишь? У всего есть цена, шкура?

Но денег все равно не хватало. Аппетит приходит во время еды. И у демонов тоже, рисующих черту, переступив за которую можно сойти с ума.

– И что ты будешь делать в своем городке? В магазин пойдешь работать? – смывая с тела масло, спросила вторая массажистка.

– А здесь мы чем занимаемся? Я ненавижу это место! Это кокосовое масло на коже, запах кальяна, это белье, эти простыни…

– И деньги? Как ты еще рассчитаешься с микрозаймами? Сколько он проиграл последний раз? Дура ты, что платишь. Я вот на первоначалку ипотеки коплю!

Маша открыла глаза. Тошнило. Словно едкий запах краски, в носу снова появилась смесь сладких ароматов массажного салона. Ей вновь захотелось позвонить маме и папе, в этот раз перестать врать и рассказать всё, что с ней произошло за это время. Без суда присяжных. Просто быть услышанной, обнятой, согретой.

«Нельзя. Нет, нельзя. Я приеду домой и все забуду!»

Громкоговоритель объявил посадку на поезд. Ожидающие пассажиры ожили, стряхнули снег с плеч и шапок. Багаж запрыгнул им в руки и скомандовал: «Вперед!»

– Прощай, Большой Город. Прощай! – сказала Маша и сняла с безымянного пальца обручальное кольцо. Пять секунд тишины. Хотела бросить его с моста, как три месяца назад саму себя в холодную воду реки, но, разомкнув пальцы, уронила под ноги.

Состав отправился по расписанию. Кольцо, перемешавшись с измятым сапогами прохожих снегом, утонуло в снегу.

Вместе с окурками и фантиками утром его сметет сотрудник вокзала и больше никто и никогда не найдет. Они – выброшенные кольца – умеют прятаться, переплавляться в катки, рельсы и костыли. Но зачем? Ведь до жизни без разрушенных надежд по-прежнему не ходят поезда.

Автор: Вадим Сатурин
Оригинальная публикация ВК

При чем тут Леша? Авторский рассказ, Реализм, Вокзал, Свобода, Массаж, Длиннопост
Показать полностью 1
22

Девять укусов

Валерий был женат три раза. Первая жена изменила ему со своим начальником, второй жене Валерий изменил со своей первой женой, а третья супруга бросила его через полгода после свадьбы, признавшись, что вышла за него ради московской прописки.

Валерий понимал, что сам во всем виноват. Он быстро влюблялся и слишком быстро делал предложение. Его коллега — кандидат исторических наук, читавшая в их вузе курс по истории XIX века — однажды пошутила, что Валерий привык жениться на каждой барышне, которая по глупости ложится с ним в постель. Тем самым коллега намекала на неразборчивость Валерия и его неискушенность в любовным делах. И действительно, за всю жизнь у него было всего три партнерши, и все три на недолгое время становились его женами.

Валерий был женат трижды и повторять этот опыт в четвертый раз не собирался. Он хотел посвятить себя преподаванию и научной деятельности. Однако поездка во Владивосток все изменила. Его пригласили выступить на пленарной сессии в Дальневосточном федеральном университете, посвященной наполеоновским войнам. Организатор конференции поселил его в одном отеле с представителями питерского вуза, которые прилетели во Владивосток в большом составе: ректор, проректор, два профессора, пресс-секретарь и очаровательная девушка-фотограф. Ее звали так же, как и Валерия, то есть Валерия, и он увидел в этом знак судьбы.

К месту проведения конференции их повезли на микроавтобусе. В салоне было душно. Валерия не смогла открыть бутылку с водой и попросила пресс-секретаря о помощи. Крышка бутылки не поддавалась. Валерия передала бутылку проректору, но тот, как ни тужился, тоже не смог отвинтить крышку. Потом настал черед одного профессора, а следом и второго. Не полагаясь на грубую силу, они попытались открыть бутылку с помощью ключей, зажигалки и браслета от часов, но все без толку. Мужчины пыжились, пыжились, а Валерия посмеивалась, но не очень громко, чтобы не обидеть никого из участников делегации.

И тут настал звездный час Валерия, который молча сидел в конце салона. Он смотрел то на бутылку, которую передавали из одних рук в другие, то на штырь, торчавший из спинки сиденья напротив. Раньше к сиденью крепился раскладной столик, но столик сломали и выбросили, а штырь, острый на вид и на ощупь, остался торчать. Валерий попросил у фотографини бутылку и, используя штырь в качестве ножа и открывалки одновременно, с торжествующим возгласом открыл ее, правда, расплескав половину воды. Один из профессоров вяло заопладировал.

— Вы мой герой, — сказала Валерия.

— Всегда к вашим услугам, — не растерялся Валерий.

На конференции он все время искал ее взглядом — и когда выступал на сцене, и когда слушал доклады коллег. Валерий любовался ее фигуркой и примечал милые жесты: вот она поправляет очки, вскидывая брови, вот грызет заусенец на мизинце, вот скрещивает ноги, замерев у стенки и глядя в фокусировочный экран фотоаппарата.

Фотографиня крутилась по конференц-залу, с разных ракурсов фотографируя ректора, проректора и профессоров. Иногда она сгибалась в три погибели, или садилась на корточки, или забиралась на стул, чтобы сделать удачный кадр. "Щелк! Щелк!" — раздавалось в зале, и это щелканье было усладой для ушей Валерия.

Щелк, щелк, щелк.

Щелк, щелк.

Это было стихотворение о любви, звучавшее на незнакомом языке.

Фотографиня снимала не только членов своей делегации, но и других участников конференции. Несколько раз она направляла объектив и на Валерия. В эти моменты он замирал и пытался проделать немыслимый и, наверное, бессмысленный трюк — нырнуть в ее камеру, посредством которой она сообщалась с миром, попасть в сознание фотографини, запечатлеться там и полюбиться. Пару раз она ему улыбнулась, то ли кокетничая, то ли в благодарность за старательное позирование.

В отель они возвращались не в полном составе. Ректор и проректор остались на деловой ужин для випов, один из профессоров познакомился на конференции с хорошенькой аспиранткой и повез ее на мыс Тобизина. Валерий подсел к Валерии и попросил, если той не сложно, прислать ему фотографии с пленарной сессии. Он пообещал заплатить за снимки, но фотографиня ожидаемо отказалась, и тогда он предложил, если она не очень устала, сходить в японский ресторан — как бы в качестве признательности за подаренные кадры. Валерий ожидал, что Валерия откажется, сославшись на усталость, но она согласилась. Еще большей неожиданностью для него стало, что после ресторана фотографиня пригласила его к себе в номер. У Валерия давно не было девушки, к тому же они перебрали виски, поэтому в начале ночи он немного оконфузился и заснул с чувством невыполненного долга, но посреди ночи проснулся, разбудил фотографиню и полностью перед ней реабилитировался.

Утром она села на кровати, голая и прекрасная, и принялась высчитывать красные пятнышки на своем теле. Два, три... Она сказала, что это укусы клопов, видимо, матрас давно не меняли. Пять, шесть... Валерий был уверен, что это не клопы, а прыщики или, может, аллергия, но благоразумно промолчал. Восемь, девять... Он стал целовать её — и туда, где были пятнышки, и туда, где их не было.

— Девять укусов. Девятка оказывает положительное влияние на личную жизнь, — сказала Валерия.

— Ты интересуешься нумерологией, или как это там называется?

— Конечно, Стрельцы ведь считаются самыми любопытными среди знаков зодиака.

— Самыми-самыми, — соглашался Валерий, покрывая ее тело поцелуями.

Следующие вечера и ночи Валерий и фотографиня провели вместе. Они часами гуляли по городу, и Валерия фотографировала здания, корабли, рельсы, кошек, стаканчики из-под кофе, скейтбордистов в лучах заходящего солнца — все-все, что казалось ей хоть сколько-то красивым.

У маяка Токаревского они провели четыре часа, пока небо не очистилось от туч и луна не осветила маяк именно так, как хотелось фотографине. Четыре часа она не выпускала из рук фотоаппарат, выбирала лучшее место для снимка и лучший ракурс, что-то бормотала себе под нос, общаясь то ли с фотоаппаратом, то ли с тучами. Чтобы ей было удобно сидеть на корточках, Валерий постелил на землю свитер. Чтобы она не замерзла, несколько раз бегал за кофе. Чтобы не забывала о нем, целовал ее в шейку.

За работой фотографиня почти не обращала на него внимания. Валерий спокойно переносил ожидание и не ревновал к камере. Пока фотографиня, как охотник, пыталась поймать в свои сети лунный свет, он предавался мечтам об их совместном будущем. Ему придется переехать в Петербург, найти новую работу, прервать работу над докторской. Это все пустяки. Главное, что они будут вместе. Главное, что звезды и цифры, если верить фотографине, им благоволят. Если потребуется, он готов всю свою жизнь провести, таская за ней штатив и дожидаясь, пока она сделает свой идеальный снимок.

— Ты, наверное, считаешь, что я слишком старый, — говорил Валерий, надеясь услышать, что ее не смущает десятилетняя разница в возрасте.

— 45 — неплохое число, — отвечала она. — Пятерка любит все необычное.

— Я люблю необычную тебя, — говорил Валерий. — Наверное, дома тебя ждет молодой любовник.

— Или не ждет, — отвечала фотографиня.

— Наверное, для тебя это просто интрижка. Вернешься к себе в Питер и забудешь меня, — говорил Валерий, который уже начал изучать карту Петербурга и присматривать там себе квартирку.

— Или не забуду.

Они улетали из Владивостока в один день, но с разницей в несколько часов. Сначала Валерия, потом Валерий. Они сидели в кафе, где их не могли видеть ректор, проректор, пресс-секретарь и двое профессоров, пили кофе и целовались. Фотографиня игриво потрогала его под столом, отчего его член, казалось, стал больше маяка Токаревского. Это был, пожалуй, самый эротичный момент не только за всю поездку, но и вообще за всю жизнь Валерия. Он был женат три раза, но такого возбуждения, как тогда в аэропорту, никогда не испытывал.

На следующий день после возвращения домой Валерий получил от Валерии сообщение. "Прости, но Стрельцы и Козероги несовместимы. Спасибо за пять незабываемых дней", — написала фотографиня и приложила снимок, за которым четыре часа охотилась у маяка Токаревского. После этого Валерия заблокировала Валерия, и он не мог ни написать ей, ни позвонить.

Пять незабываемых дней, девять клопиных укусов, один снимок маяка, и он, Валерий, снова один. В его душе, как и после предыдущих расставаний, остались следы от укусов, но с возрастом они быстрее затягиваются. Не укусы, а укусики. Валерий немного потосковал. В один вечер он напился и начал названивать в пресс-службу вуза, где работала Валерия, но пресс-секретарь сказал, что не знает никакой Валерии и никакого Валерия. Может, оно и к лучшему, подумал Валерий. Может, хорошо, что его не угораздило жениться в четвертый раз, ведь четверка — это вроде не хорошее число. Или хорошее… Он разглядывал свои фотографии с конференции, но видел на снимках не себя, а ее. В ушах пьяного Валерия звучало мелодичное щелканье затвора.

Щелк, щелк, щелк.

Щелк, щелк.

Щелк.

— Юль, а кто ты по знаку зодиака? — спросил Валерий в университетской столовой.

Это была та самая кандидат исторических наук, которая шутила, что, мол, Валерий предлагает руку и сердце каждой, кто ложится с ним в постель. Они сидели за грязным столиком в окружении галдящих студентов, и Валерию вдруг показалось, что новая стрижка очень идет Юле.

— Телец, а что?

— Давай как-нибудь пообедаем с тобой... — Валерий обвел взглядом столовку. — В хорошем месте, а?

— Что это ты вдруг?

Валерий пожал плечами. То ли дело было в ее новой прическе, то ли в его неутоленной жажде любви, но Валерий как будто прозрел. Увидел на горизонте свет маяка.

Следующим вечером они пошли в японский ресторан. Юля принарядилась. Ярче обычного накрасила губы. И в тот самый момент, когда она подносила ко рту кусочек копченого угря, у Валерия завибрировал телефон. Пришло сообщение от Валерии, далекой и почти уже забытой. “Давай поговорим”, — прочитал Валерий, и в его голове пронеслась вереница мыслей. Она поняла, что не может без него? Или ее бросил парень, и она решила поплакаться Валерию в жилетку? А может, муж удерживал фотографиню в плену и от ее имени отправил последнее сообщение, а потом заблокировал? Или она просто хочет попросить у него в долг, зная, что он не откажет…

— Что-то случилось? — спросила Юля.

— Или не случилось, — ответил Валерий, отложив телефон в сторону. — Вкусно? Дай укусить.

Автор: Олег Ушаков
Оригинальная публикация ВК

Девять укусов Авторский рассказ, Реализм, Фотограф, Любовь, Знаки зодиака, Длиннопост
Показать полностью 1
13

Назови меня Черным Лебедем (часть 2)

На рассвете колдовской двор разгромили.

Солдаты в красных мундирах уничтожали всё вокруг. Фрид был прав, говоря про ружья. Выстрелы мгновенно убивали всех, кто сопротивлялся. Некоторые даже не успевали произнести заклинания, прежде чем огненный залп попадал им в грудь. Лию саму подстрелили в живот, но добивать не стали. Вместо этого её заковали и заперли в сарае, где в детстве она пряталась от всех проблем.

Лия искренне не понимала, почему всё ещё жива. Снаружи долгие часы раздавались стоны и крики. Колдуны взывали к Лесному Царю, но тот не слышал мольбы неверных подданных. В попытках расплавить кандалы Лия кричала от боли, но металл только раскалялся докрасна. Сплав будто всасывал в себя всю магическую энергию.

Вскоре ответы пришли к Лии сами: король вместе со свитой решили убедиться в плодах устроенной ими резни. Тучный мужчина в дорогих одеждах, тяжело дыша, склонился над пленницей.

– Так это и правда дочь того колдуна? Такая соплячка, – сказал монарх, увидев её изувеченные руки в оковах. – Не думал, что эти обломки окажутся полезными. Надо отдать должное предкам, что сохранили остатки от пут Лесного Царя.

Он рассматривал Лию как диковинную зверушку. Как существо без права на какое-то достоинство. Лия подняла голову и сжала дрожащее запястье. Сейчас она не могла проявить хоть каплю слабости. От напряжения рана в правом боку закровоточила. Недовольно король цокнул языком.

– Тебе надо было её выманить! Выманить, как я тебе сказал! – обратился правитель к сыну, человеку, которого Лия так давно знала. – Теперь же она ранена... А что, если она сдохнет? И заберёт на тот свет все силы Лесного Царя?!

– Колдуны крепче, чем могут казаться, – пробормотал Принц Зигфрид, упорно отводя взгляд от закованной в цепи колдуньи. Всё его внимание занимала белокурая девица, прильнувшая к нему хрупким телом. Та, что ещё недавно была птицей. – До новолуния она протянет.

– Молись, чтобы так и случилось, наследный принц. Когда я обрету власть Бога, ты сможешь стать моим наместником среди смертных.

Такое заявление вызвало у Лии приступ хохота. Рана тут же отдала острой болью в животе, и звук смеха прервался кашлем. Сквозь слёзы Лия произнесла:

– Бог? Наместник? Если вы не убьёте это милое и нежное существо, – Лия посмотрела на Лебедя, которая по-коровьи хлопала глазами, смотря в пустоту, – Лесной Царь из такого куска свинины, как вы, скорее сделает ужин, чем собственное воплощение.

– Дрянь… – отрезал король, хмыкнул и махнул рукой, заявив о намерении выйти. Вскоре орава из стражи и прислуги покинула тесное помещение, и только Фрид задержался. Он смерил Лию пустым взглядом, так, будто бы перед ним в крови и грязи не та, которую он обещал спасти. Не выдержав отвращения в глазах Лии, похожих на две бездны, он отвернулся.

– И давно ты это придумал? – спросила Лия прежде чем дверь «тюрьмы» закрылась. В одиночестве она могла полностью упиваться бушующим внутри гневом. Лия слышала, о чём переговаривались её надзиратели: принц с первого взгляда пал жертвой её красоты. «Одетта» и стала одной из наград за крах Колдовского Двора. Одетта. Смешно. Лебедя назвали человеческим именем. Оказывается, Фриду хорошо давались выдумки.

В нескончаемых кошмарах горячки Лия видела лебедей, что становились людьми и испарялись, возносясь чёрными перьями к луне. Она смотрела на Одетту в подвенечном платье. А затем на её месте себя, счастливую и улыбающуюся Фриду.

Проснувшись, Лия в беспамятстве сидела, облокотившись о заплесневелую стену сарая. Слои краски осыпались на пол, стоило ей едва шелохнуться. Воняло тухлятиной. Полы, потолки, дряблые доски: всё гнило в сырости озера. Сама Лия загнивала: рана от выстрела медленно съедала её.

День и ночь сменялись калейдоскопом, в котором было невозможно понять, сколько времени утекло с разгрома двора. Лия видела лишь свет луны, который всё меньше пробивался через щели сарая. Однажды он истлел совсем, оставив Лию наедине с тьмой.

Новолуние купалось во мраке короткой майской ночи. До Лии доносились мелодия вальса, отдалённый звон смеха и взрывы фейерверков. Дворяне пили за триумф на развалинах замка, пока её братья и сёстры лежали непогребёнными.

Лесной Царь до сих пор голоден. Вскоре к себе на стол он заберёт последнюю выжившую. Возможно, это к лучшему. Лия не увидит мир, в который вернулся разгневанный Бог.

– Что сутулишься, словно собака?

Лия подняла глаза. Чёрные перья заполонили маленькое помещение. Их вместе с запахом свежей крови принёс ветерок, ворвавшийся в распахнутую дверь.

– Моя дочь должна держать спину гордо. Ведь с ней никто не сравнится.

Барон Ротбарт сел перед Лией на колени. Всхлипнув, она подползла к отцу и уткнулась в его рубашку. Ткань была мокрой. Ощупав его спину она почувствовала десяток отверстий, из которых сочилась влага. В нос ударил запах гари.

– Отец… Ты выжил... Но зачем ты пришёл? – сказала Лия и не узнала в хрипе, вырвавшемся из груди, собственный голос. Ротбарт стёр с её щёк слёзы и обнял. От неожиданного прилива тепла тело Лии дёрнулось. Никогда прежде Ротбарт не проявлял к ней столько любви.

– Как я мог оставить тебя? – сказал он, смотря на раненый живот Лии. Указательным пальцем он рассёк воздух перед собой. Зачарованные цепи не поддались. Выругавшись, Ротбарт уже не ограничился одной руной: металл начал таять, как если бы стал льдом.

– Что с остальными?

По одним плотно сжатым губам всё стало ясно.

– Люди короля сошли с ума... Они вырезали всех лебедей…

– …чтобы мы не воссоздали жертвенного агнца. – продолжила за отца Лия. – Но сейчас у нас есть та, «Одетта». Поэтому ты сказал провести обряд раньше… Папа…

– Это я виноват, Лия. Знал же, что короне нельзя доверять, а сам попал под град пуль из зачарованного металла. Но мы всё ещё можем их переиграть. И ты должна мне помочь.

Одиллия покачала головой. Слёзы текли по щекам, смешиваясь с кровью. Ротбарт продолжал пристально смотреть на неё. Как в детстве. Не отводя взгляд, темнее ночной глади. И Лия сдалась.

– Что мне сделать?

– Выиграй мне немного времени. Наведи на пирующих морок, а я выкраду Лебедя прямо у них из-под носа. И проведу обряд, – голос отца был непривычно хриплым. – Даже если меня поймают, у тебя будет ещё один цикл Луны. Ты сможешь найти подходящую красавицу. Пускай даже это будет человеческая дочь.

– Папа, – щёки Лии обожги дорожки слёз. – Но я умираю… У меня нет времени…

Не раздумывая, Ротбарт достал из сапога лезвие и провёл им по своему чёрному запястью.

– Я передам тебе верховенство над двором. Ты получишь Дар Лесного Царя. Будет больно, Одиллия. Но твою рану иначе не исцелить. Пей! – Ротбарт попытался приложить кровоточащую рану к губам дочери. Лия слабо мотнула головой. Если отец передаст все свои силы, он станет немощным стариком ещё до зари.

– Но тогда, что будет с тобой!?

– Это не должно тебя заботить. Ты должна меня слушать.

Лия, слабо кивнула и подчинилась воле отца, коснувшись губами раны, сочащейся кровью. От одного глотка внутри Лии всё запылало. Она закричала и попыталась вырваться из плавильной печи собственного тела. Ротбарт держал Лию настолько крепко, насколько мог, помогая капля за каплей пить кровь.

– Ты должна выпить как можно больше.

Казалось, ещё немного, и Лия умрёт, сгорев изнутри. Но с последней каплей треск скорлупы пронзил Лию до самых костей. Семя, рождённое вместе с ней, оказалось яйцом. Из трещин в адамантовой скорлупе родились скользкие крылья. Чёрные. Без единого пятнышка света.

Порочные желания Лии обрели форму Чёрного лебедя.

– Прошу, Одиллия, хотя бы ты должна выжить… – где-то далеко донёсся до неё голос отца, постаревшего вмиг на десяток лет.

Боль от воспаления отступила, как и от непрекращающихся чёрных шрамов. Лию переполняли силы Лесного Царя. Вокруг всё плыло. Она была одновременно везде. Шла и стояла. Летела и бежала семимильными шагами. Она была – Одеттой, Лебедем, Монстром. Кем угодно, но не той девочкой, что мечтала о вечной любви.

Став облаком перьев, Лия просочилась сквозь деревянные стены, и, покачиваясь на порывах ветра, зависла над руинами замка Лесного Царя. Прежде голые стены были закрыты шёлком, а между монолитными колоннами тянулись нити жемчуга. Воздух теперь наполнял не аромат сорных трав, а пьянящий дух крепкого вина. Но Лия чувствовала сладко-солоноватый запах разложения, исходивший от озера. Ни пряности, ни розовая вода не могли скрыть сотни трупов, лежавших в тени факелов.

Лия смутно помнила, как опустилась среди наряженной толпы и приняла форму человека. Все расступились перед ней. Тысячи паутинок заклинаний опутывали и слуг в блёклых ливреях, и почётных гостей, на чьих шеях сияли рубины и изумруды. Даже Фрид, облачённый в белые одежды, замер под действием древних чар. Каждый видел в ней Одетту, в то время как под покровом ночи старик-Ротбарт уводил белого лебедя прочь.

– Можно пригласить тебя на танец? – спросил принц, протягивая руку. Казалось, от его прикосновения Лия разобьётся хрустальным бокалом. Обернётся осколками. Пылью. Но от тепла знакомых рук сердце радостно забилось под ритм вальса. Эхо от их каблуков разносилось вверх по витым колоннам, пока песня капризной скрипки не съедала его.

Сладкая мелодия гобоя резала уши. От визга виолончели кровоточили перепонки. Как же была прекрасна мелодия в саду, и как отвратительны звуки настоящего оркестра. Громче была только кровь, пульсирующая в висках. Лия хотела, чтобы эта мелодия сменилась на крики мольбы и хруст позвоночников. Но Лия не могла разрушить этот сладкий сон, где она была чиста в глазах других. Даже если в этом сне глупый Фрид влюбился в другую.

– Я не хотел, чтобы ты это видела.… Лия… Моя Лия… – казалось, Фрид шептал её имя. Но это было лишь имя «Одетта», извращённое затуманенным разумом. Агония нарастала.

Он наклонился и поцеловал иллюзию так, как никогда не целовал Лию. Глупец не мог отличить фальшивку от той, чьей красотой был заворожён. Затем Лия почувствовала на губах привкус соли. Из уголков губ и носа Лии потекли чёрные густые струйки. Кровь, наполнявшая её желудок, рвалась наружу. Нити заклинаний превратились в ничто.

– Морок же изгоняют солью? Ты меня этому научила, – шепнул Фрид на ухо Лии.

– Как ты узнал меня? – спросила она, растирая по лицу кровь.

– Я узнаю тебя из тысячи, Лия. Ты устала. Тебе нужно отдохнуть…

Рука со звериными когтями сжалась на голом плече, и мир потух, как когда Лия бросилась за матерью в бездну.

***

Лия очнулась под ивами у озера. Ужасно хотелось пить. Инстинктивно она зачерпнула воду прямо из озера, но привкус железа заставил её поперхнуться. Впервые руки Лии были не чёрными. А кроваво-красными.

Над её головой простирались не деревья. На ветках, на перекладинах: везде висели колдуны. А под ними в воде валялось ещё больше аристократов, искалеченных и выпотрошенных. На импровизированном троне из тел теснились обезображенные трупы короля и его младших сыновей. Как чучела, их набили гнутыми ружьями. Дыхание сбилось. Ногтями Лия раздирала запястья, покрытые грязными перьями.

«Я их убила?» – пронеслось в истерзанном магией разуме. – «Нет.»

Это было нечто другое. Злое, отрывающее зубами куски мяса. Само воплощение голода. Виолончель всё ещё звучала в голове. Смутно Лия помнила чей-то хохот, что разносился среди древних стен. В танце когти монстра кромсали и рвали людские тела. Крики убиенных резонировали. Сливались в голове Лии в одно чудовище. Никому не удалось выбраться с того пира живым. Кроме неё. И Фрида.

Принц шёл в сторону Лии. Его изысканный белый камзол пропитался кровь настолько, что он стал коричневым. Несмотря на это, Фрид был невредим. Ротбарт преградил ему путь, встав перед Одиллией. Из последних сил старик удерживал почти что кукольную Одетту.

– Барон, прекратите! Настало время закончить всё!

– Пока моё сердце бьётся, клянусь, ты не коснёшься моей дочери! – взревел Ротбарт и прижал кинжал к шее Одетты.

Фрид вытянул руку.

Гладкая сталь выскользнула из ослабевшей хватки колдуна и упала рукоятью вниз. Зелёный всполох. За клинком пал и Ротбарт. Магия вывернула его ноги наружу, как тряпку. Глухой звук. Острие запросто проткнуло бледное горло. Ротбарт захрипел. Сквозь силу Лия подползла отцу. Она безрезультатно пыталась закрыть рану на шее. За хрипами она могла разобрать короткое:

– Он зло…

Со злым гением было покончено. Лия рассмеялась. Хотя смех и походил больше на хрип, в душе он отзывался облегчением. Лия опустила руки. У отца они были такими же. Цвета неискуплённых грехов. Семена тьмы дали всходы, и кровь бессмысленных жертв заполнила колодец до краёв. Лии не переписать конец его пьесы, но кульминацию испортить сумеет. Больше не будет Колдовского двора. Больше она не будет жить с грузом вины за тысячи отнятых жизней. Она станет последним Чёрным лебедем под властью дьявола и заберёт в Ад силы, что могли бы пробудить чудовище.

– Подавись моим тленом, – рявкнула Лия в сторону бездны и засунула в рот два пальца. Желудок сжался, освобождая себя от крови отца. На место искушающей силы пришло умиротворение. Мир в глазах Лии пошатнулся. Отвергнутый дар Лесного Царя больше не исцелял зияющую в её животе рану.

Хрупкая Одетта сидела между двух тел. Подол её платья окрасился красным. Непонимающе Лебедь хлопала глазами. Глупое существо ничего не понимало. Фрид оттолкнул её, чтобы подойти к умирающей Лии и склониться над ней. Вытащив из горла Ротбарта нож, он крепко схватился за стальную рукоять.

Глазами Лия молила его: «Если между нами было что-то искреннее, просто добей меня.» Ей показалось, что он её услышал.

– Пожалуйста, закрой глаза, – прошептал Фрид, и Лия приготовилась почувствовать сталь в сердце.

Но смертельного удара не последовало, а Лия не закрыла глаза. Прежде чем её сознание растворилось в пустоте, она наблюдала, как Фрид с кинжалом в руках подошёл к Одетте.

– Любимый? – раздался звон её высокого голоса.

Отдалённый вопль объявил об убийстве. Всплеск рассказал о глубинах озера, проглотивших разбитое сердце. Хохот Лесного Царя поведал о колдовстве, за которое нет прощения.

В озере теперь не было воды. Только бездна, из которой тянуло холодом.

Шаг за шагом, Фрид шёл по винтовой лестнице вниз, к усыпальнице Лесного Царя.

***

В окружении зелёных огней Фрид наблюдал за обрядом по ту сторону озера. Хотя лицо Лии было скрыто маской, он всё равно мог узнать её по малейшему движению чёрных длинных рук, напоминавшим крылья птицы.

– Я хочу подарить ей лучшую жизнь. Такую, чтобы она навечно была со мной. Если я помогу утолить твой голод… Если убью их всех… Ты сделаешь это?

Хриплый голос из водных глубин ответил:

– Клянусь всеми моими сердцами – твоя любимая выживет и больше не будет страдать от того глупого соглашения. Лишь выбери подходящий сосуд, и вы будете, как в сказке, «жить долго и счастливо».

Фрид вновь бросил взгляд на противоположный берег. Лия подняла руки над окровавленным существом. С каждым новым заклинанием чернь поднималась всё выше по хрупким плечам.

«Сколько раз она уже повторяла этот обряд?» – подумал Фрид, когда комок из мышц превратился в человека.

Бледные губы задрожали.

– Впустишь меня в душу? Тогда об остальном позабочусь я сам.

Лесной Царь уже знал, какой ответ даст влюблённый мальчишка.

***

– Госпожа, давайте я помогу! – голос пажа дрожал перед видом невесты короля.

Принцесса опустила глаза и притворилась, что так и должно быть. Услужливость слуг была ей в новинку. Зайдя к жениху в карету, она стянула с головы плащ. Руки, не затронутые шрамами, казались невесомыми. Светлые локоны рассыпались по покатым плечам, подчёркивая красоту жемчужной кожи.

– Прости меня, – вновь и вновь принц Зигфрид повторял избраннице. Его глаза были всё такими же, цвета идеальной грусти. Но в них девушка видела тьму с зеленоватым пламенем.

– Что ты наделал, Фрид? – сказала она чужим для себя голосом и взяла жениха за руки. До самой спины их покрывала чернеющая паутина шрамов.

– Я не мог не стать злом ради тебя.

Лия не знала, сможет ли простить Фрида. Или хотя бы выжить во власти монстра, которого взрастил для себя чернобог. Но она любила Фрида, и ради него была готова пасть вновь. Стать вновь Чёрным Лебедем.

«Нет».

Белоснежные пальцы сжались в кулак на чёрных ладонях. Одиллия расправила плечи. Она дочь страшного колдуна. Её с самого детства учили держаться гордо. Даже перед новым воплощением Лесного Царя.

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

Назови меня Черным Лебедем (часть 2) Авторский рассказ, Фэнтези, Ведьмы, Волшебство, Война, Длиннопост
Показать полностью 1
9

Назови меня Чёрным Лебедем (часть 1)

С приходом человека мрак лесного царства сменился ясностью хлебных полей. Закончились дни колдовства. В новом мире стали править люди…

Но прежде чем Лесной» Царь был низвергнут, он посадил в каждой душе семя тьмы, чтобы его лес никогда не исчез. Чтобы он мог однажды восстать.

– …Если я помогу утолить твой голод… если убью их всех… ты сделаешь это? – прокричал юноша в бездну озера.

– Клянусь всеми моими сердцами, – ответил хриплый голос из водных глубин.

***

Когда Лия родилась, горбатая ведьма рассыпала над ней соль. «Она приглянулась Лесному Царю. Не жить ей в покое». Будь Лия красавицей, древний демон возжелал бы лишь её тела. Для невинных душой была другая участь. Девочке предрекли стать участницей непростительного колдовства. Впасть в искушение на потеху Лесному Царю.

«Доченька, никогда не поддавайся нечистой силе, – последнее, что сказала маленькой Лии мама. – Даже если твой отец говорит иначе».

Но как спрятаться от зла в стенах Колдовского двора? Как не быть злом, если за каждое заклятье приходится платить собственной плотью?

В самой Лии зрело семя тьмы. Оно укоренялось, когда летом Лия пряталась среди душистой лаванды и дёрна или замерзала в сарае, лишь бы не обжигать чарами ладони. Но куда бы Лия ни убегала, отец всегда волоком притаскивал её к озеру. Там, по колено в иле, он учил её тёмным искусствам.

Отец Лии был слишком жесток в воспитании. Быть может, из-за того, что она слишком на него походила: от носа с горбинкой до кривых, больше напоминавших ветки ивы пальцев. Последние всё время предательски дрожали.

Когда Лия рисовала на водной глади руны, древняя магия зверем вгрызалась в детскую плоть. Пристальный взгляд отца делал боль невыносимой. Дрожь. За ней ошибка. Вскрикнув, Лия тут же опускала глаза. Лучше было видеть на кистях кровоточащие раны, чем тень презрения на лице родного отца. Увидев слёзы Лии, колдун наклонялся и шептал: «Что сутулишься? Ты кто? Псина горбатая?» В ответ Лия только сильнее сжималась. Лишь бы стать меньше. Стать пылинкой. Чтобы отец больше её не видел. Чтобы руки больше не горели в пламени чар.

«Заново».

Тогда Лия не видела выражение его лица. Лишь только собственное отражение, искажённое мутными водами. Лия-из-озера будто бы нашёптывала: «Ты стоишь пред Лесным Царём. Наследница Колдовского двора. Ты не должна позорить своих людей». Невидимая струна в сгорбившейся спине натягивалась. Лия вновь поднимала чёрные ладони над озером. Пахло солью и жжёной кожей.

С годами нити заклятий стали более послушными. Руки Лии были в язвах, но зато на окровавленных кончиках пальцев играла магия. Подданные Колдовского двора, простые чародеи, чувствовали растущее могущество дочери их хозяина. Молодая госпожа – новая надежда, что их заточение подойдёт к концу, и больше не будет кровавых обрядов в свете луны. Её уважали. И боялись. Рано или поздно она прогневает их жестокого бога и, если мятежница проиграет, не сносить головы тем, кто близок ей.

Часами Лия бродила одна среди поросших мхом развалин замка Лесного Царя. Обрушенные стены почти вплотную примыкали к убогим хибаркам колдунов. Отец Лии когда-то хотел разбить гранитные блоки, но сад, прежде зажатый меж живых изгородей, заявил о правах на эту землю. Стебли шиповника ползли вверх по булыжникам, превращая руины в цветущую крепость. Среди диких роз Лия чувствовала себя своей.

Иногда Лия боялась, что забудет, как говорить. Поэтому она напевала песни рогозу. Вслух читала лебедям баллады о рыцарстве и благородстве. Если конец их был печальным, Лия, не стесняясь, вырывала последние страницы из кожаного переплёта, и дописывала историю сама. Её мир был слишком тесен для трагедий. Да и Лия мечтала о любви. Хотя бы о самой маленькой.

Тогда она не знала: сущность на дне озера слышит все её желания.

Лия встретила Фрида в пятнадцать. Чумазым лицом и разорванным в клочья камзолом он походил скорее на бродягу, чем на заплутавшего в лесу охотника.

Его лошадь подвернула ногу, и он несколько дней бродил по лесным дебрям. После компании диких зверей и роя кровососущих тварей даже нищая деревня, расположившаяся на берегу идеально круглого озера, казалась благословением. Во тьме Фрид забрался в чей-то сарай и упал без сил в солому, в надежде выбраться с проклятой земли утром. Проснулся он лишь на закате, когда чародейка в птичьей маске рассыпала над ним соль.

– А я уже думала, морок, – усмехнулась Лия, разглядывая незваного гостя. – Что такой красивый человек забыл в моём укрытии?

Был бы Фрид мороком, на его светлой коже появились бы пустоты. Но кристаллы соли скользили по светлым волосам, сыпались на плечи, пока не оказывались на земляном полу. Безмолвно Фрид таращился на незнакомку и стальной клюв маски в её руке. Разум, ещё не проснувшийся от крепкого сна, мог выдать только глупые, но искренние слова. От них лицо Лии приобрело пунцово-красный оттенок:

– Это ты больше похожа на прекрасный призрак.

Фрид отличался от других смертных. Его не отвратили руки Лии, чёрные и испещрённые шрамами. Не интересовали обряды, что Двор колдовства проводит по ночам. Вместо этого он в сумерках учил Лию вальсу, отдаваясь звукам воображаемой мелодии. В их головах скрипки, гобои и виолончели играли не для сотен дворян в расшитой жемчугом парче, а только для них.

Как бы Фрид ни хотел, ему нельзя было оставаться с Лией надолго. За пять лет его не раз прогоняли из прибежища колдунов. Но Фрид всегда возвращался – мысли о девушке, благородной, как чёрный лебедь, тянули его обратно, на Колдовской двор. И Лия каждый раз его принимала. Она верила, что его душа была чиста, как и серо-голубые радужки глаз.

Однако глаза Фрида утаили, что в первый раз на Колдовской двор его привёл свет. Не тёплый, как пламя в камине или огонёк внутри масляного фонаря, а холодный, цвета горящего фосфора. Или глаз Лесного Царя.

В очередной раз, спустя долгую зиму, Фрид вновь вернулся к возлюбленной.

В реках давно тронулся лёд, но первые грозы ещё не загремели в небесах. Вдвоём Лия и Фрид сидели посреди сада руин. С небольшого холмика виднелся Колдовской двор, раскинувшийся вокруг идеально круглого озера. Под апрельским небом всё казалось немного другим: и изрисованные рунами дома, и косые заборы, и лебеди, что гнездились в тени плакучих ив. Солнце заливало всё светом, ярко подчёркивая каждую тень, черту, трещину, наделяя окружение собственным сиянием.

Лии было уже двадцать, но душой она оставалась ребёнком. Неловкость её движений и не сходящий с щёк румянец забавляли Фрида. Стоило ему хоть слегка улыбнуться, Лия робела. Её взгляд сначала нервно бегал по стеблям рогоза, по едва колышущейся водной глади. Когда Лия наконец-то поворачивалась к Фриду, она вздрагивала, как от удара молнии, и только тогда улыбалась в ответ, пряча смущение за локонами каштановых волос.

– А давай я тебя украду, – прошептал Фрид, наклонившись к Лии, и мурашки лавиной прокатились по её спине. С тяжёлым вздохом Лия стала расчёсывать запястья. Стоило ей чуть перенервничать, шрамы на бугристой коже начинали чесаться.

– Не боишься сотворить подобное с дочкой колдуна? Барон Ротбарт страшен в гневе.

Горячая ладонь Фрида легла на кровоточащие дорожки на чёрной коже Лии. Зуд прекратился. Неловко Лия прижала запястья к груди.

– И что он мне сделает? Неужели съест? – он усмехнулся и повалил Лию на траву. Её волосы, заплетённые в множество косичек, раскинулись по земле корнями дерева. – Тогда я съем тебя раньше.

Лия залилась пунцовым румянцем. Она захотела коснуться щеки Фрида, но смущение взяло над ней верх. Руки так и остались прижатыми к телу. Как Лия могла касаться его этим уродством, похожим на два обгорелых полена? Может быть, только в день их знакомства. Тогда Лия не знала значение эполетов на плечах Фрида. Не знала цену одной пуговицы его пурпурного мундира. А той было достаточно, чтобы сполна кормить крестьянскую семью целый год. Теперь же каждый раз, когда Лия видела королевские вензеля на рукавах Фрида, правда не давала ей покоя.

– Опять ты говоришь глупости. Нам, колдунам, запрещено покидать Двор без дозволения короля. А уж водиться с членами его семьи и подавно…

– А ты когда-нибудь заботилась о правилах? – Фрид продолжал прижимать Лию к земле. Девушка была не против. Ей нравилось чувствовать, как быстро бьётся сердце любимого. Не касаясь кожи Фрида, Лия положила руки на бархатистую ткань мундира.

– Почему ты об этом заговорил снова? Мне казалось, мы уже договорились…

…что наши чувства не выйдут за стены двора… – хотела продолжить Лия, но в горле образовался ком.

– Даже если мы сбежим, Фрид. Я даже не крестьянка. Язычница. Кем я для тебя буду? Твоей наложницей? Рабыней? – Лия протянула ему запястье, изуродованное магией. – Или, может быть, трупом? Твой отец не примет колдунью! А когда меня сожгут костре, он отправит и тебя следом! Может, вот тогда, в следующей жизни, мы будем вместе?!

Лия постыдилась своих слов, увидев, как скривилось лицо Фрида. Оно наполнилось отвращением. Не к Лии, а к самому себе. Во дворе положение у Фрида было шатким и без тайного романа. Король боялся переворота и видел угрозу даже в собственном сыне. Годами он отстранял его от государственных дел под предлогом «душевного неравновесия». Когда Фриду наконец-то удалось пробиться в Совет, почти половина министров уже выступала против наследного принца, а оставшиеся сохраняли нейтралитет. Один неверный шаг – и один из младших братьев переступит труп Фрида на пути к трону.

– Прости меня, Фрид. Я не хоте…

– Это ты прости меня. Я что-нибудь придумаю… – речь Фрида стала сбивчивой. – Но у меня нет власти. Лия… Мне так страшно за тебя. Знати не нравится, что только вы владеете...

– Колдуны не владеют Лесным Царём! – перебила Лия Фрида. От досады она оттолкнула Фрида и села в стороне от него. – Мы лишь сторожим его сон. И делаем всё, чтобы так было вечно.

Смертные боялись возвращения Лесного Царя, что не мешало им пользоваться услугами его приспешников. Кто не жаждал его чудовищной силы? Двор колдовства был костью в горле королевской семьи. Ненужным посредником в общении с первородным богом. Вот только во дворце даже не подозревали, на что приходилось идти колдунам, чтобы сдерживать тварь на дне проклятого озера.

– Они не первые, кто жаждал божественной власти. Но никто ещё не преуспевал. Род Ротбарт им был не по зубам. Мой отец им не по зубам, – Лия не врала. Её отец как никто был близок к могуществу Лесного Царя. У него был дар, особые силы, что давали ему право быть правителем колдунов. Когда-нибудь и Лия унаследует эту ношу через линию крови.

– Сейчас всё намного сложнее. Вас, колдунов, уже сотни лет держат у этого чёртового озера. Мир за это время изменился… Месяц назад торговцы привезли для армии почти сотню ящиков с огнестрельным оружием. Мне кажется, отец что-то замышляет.

Ружья… мушкеты… или как их там – Лия читала про эти стреляющие огнём механизмы. Однако даже не представляла, каким образом эти палящие раз в пять минут палки могут быть быстрее заклинаний.

– Фрид, всё будет хорошо!

– Нет, уже всё очень плохо. Лия…

Не успел Фрид договорить, как Лия его остановила. Она услышала знакомые нотки. Ветер принёс запах жжёной плоти. Мужчина в плаще багряного цвета поднимался на холм.

– Тебе нужно уходить.

– Я не договорил…

– Мой отец! – этих двух слов хватило, чтобы с лица Фрида пропал весь цвет. Без промедления он встал и скрылся в зарослях шиповника. Лия второпях попыталась стряхнуть траву, но холодный взгляд отца заставил её замереть. Верховный колдун равнодушно проводил взглядом исчезающего вдали Фрида. Барон больше походил на вытянутую тень, чем на человека. Синяки на неестественно молодом лице казались только чернее из-за радужек цвета засохшей крови: результат десятилетий колдовства. Пахло от него соответствующе: сырой землёй и палёным мясом.

– Одиллия, – полным именем её называл только отец. Лия уже приготовилась к упрёкам. «Я же говорил, он не должен тут появляться». «Ты хочешь, чтобы я его убил? Хочешь?». Но отец лишь бросил:

– Мне нужно в столицу. Если не вернусь к полуночи, проведи обряд сегодня.

– Да, отец.

«На три дня раньше», – про себя удивилась Лия. Она подняла глаза на отца. Ротбарт был слишком спокоен, и это пугало Лию.

– Этот слабак и правда тебя любит? – вдруг спросил он.

– Что? Да… Мне кажется, да, – промямлила Лия. Затем, секунду погодя, уверенно сказала – Точно любит!

– Ясно.

Отец растворился в облаке перьев, не попрощавшись. Сердце Лии тревожно застучало.

***

Стоило луне взойти, Двор колдовства ожил. Из распахнутых настежь окон слышался скрежет механизмов, сопровождаемый звоном колб. Воздух наполнился тяжёлой вонью горелой смолы и серы. Сотня колдунов в масках птиц столпились на берегу и наблюдали за Лией, стоявшей по колено в озере. Половину её лица скрывал стальной клюв. На некогда отполированной поверхности играли рыжие блики огней, но сейчас серебро почернело. Так маска даже лучше вписывалась в леденящую атмосферу обряда.

Сколько бы факелов ни зажигали слуги, даже под сиянием звёзд и луны, роща у водоёма всё равно утопала во мраке. Озеро будто бы пожирало весь свет, и только белое пятно лунного диска беспечно колыхалось на адамантовой глади. В центре озера дно обрывалось воронкой, напоминавшей наполненный до краёв колодец. Витая лестница вдоль стенок впадины с каждой ступенькой всё глубже уходила под воду, пока не растворялась в бездне.

Полушёпотом Лия зачитывала молитвы:

«О, Лесной Боже, спящий во мраке,

Слышу я зов твой из глубин саркофага.

Кровь на воде – обещание верности нашей.

Пусть чёрные лебеди в небе кружат,

Пусть лес слышит их тихий стон»

Люди на берегу повторяли за ней, и сотня голосов наполнили ночной воздух. Когда слова закончились, слабым кивком Лия начала ритуал.

Двое крепких парней поднесли к Лии белоснежного лебедя. Птица пыталась вырваться, но колдуны только сильнее сжимали хватку на длинной шее. Вопреки себе, Лия держалась уверенно. Даже крик птицы, протяжный и испуганный, не мог заставить дрогнуть хрупкие руки, которые будто бы окунули по плечи в дёготь. Каждое движение Лии было намертво вбито в её разум отцом.

Кончиками пальцев Лия ощутила, как со дна озера к ней потянулись ниточки могущества Лесного Царя. Она ухватилась за них, и привычное жжение коснулось кожи. Лия стиснула зубы и отточенным движением рассекла воздух. Подобно бутону, грудная клетка птицы раскрылась. Магия буквально разрывала существо на части. Лебедь закричал вначале по-звериному, но потом его голос сменился на женский. Из крови и плоти, что струями выливались на лунное отражение, рождалась девушка с белыми, как оперение лебедя, волосами. Нагая, она осела на мель недалеко от «колодца».

– Отмойте её и подготовьте всё для следующих ритуалов.

Когда колдуны уволокли девушку-лебедя, Лия опустила руки в воду. Солоноватая вода обожгла свежие раны. Тихо она захныкала, надеясь, что новые раны скоро перестанут гореть. В детстве страдали лишь запястья, теперь чернота доходила до самых плеч. Лия подняла глаза. Тусклый огонёк болотного цвета появился по ту сторону берега. В последний раз она видела такой в глубоком детстве.

– Только не это…

Лия понеслась к всполоху. Юбка липла к ногам. Босые ступни утопали в иле. «Нет! Нет! Обряд же прошёл правильно! Оно не могло проснуться!» – про себя повторяла Лия. Давние воспоминания искрами вспыхивали перед глазами. В них её мать заходила в озеро в окружении зелёных огней. Не слыша криков дочери, с каждой секундой она шла по ступеням всё ниже и ниже. Лия помнила, как нырнула за ней, и мир вокруг почернел. Затем жилистая рука Ротбарта вытянула её из вод, что в темноте казались смолой.

Потом отец сам прыгнул в озеро, но вскоре вылез. Задыхаясь, он катался по траве и выл диким зверем.

«Прости! Мои руки не должны были дрогнуть!» – кричал Ротбарт, пока маленькая Лия могла лишь неподвижно стоять на ледяной земле. За маленькую ошибку отца её мать заплатила сполна.

Из воспоминаний её вырвал испуганный возглас: «Осторожно!» Что-то потянуло её за рукав. Фрид стиснул Лию в объятьях и не дал сойти с мелководья в бездну «колодца».

– Фрид… Он звал тебя!? Ты слышал его голос!? – задавая вопросы, Лия едва не переходила на крик.

– Ты о чём, Лия? Тут ничего нет…

Лия бросила взгляд на их отражение в озере и вздрогнула от собственного обезумевшего взгляда. Фрид осторожно опустил её в воду. От озёрной прохлады в разуме прояснилось. Лия вспомнила, что всё ещё была в маске.

– Как ты меня узнал?

– Я узнаю тебя из тысячи, – ответил Фрид и со всплеском рухнул на колени перед Лией. Едва касаясь её кожи, он убрал с её лица спутавшиеся локоны волос.

– Лия… – он колебался, пытаясь подобрать слова. – Я всё видел. Вы правда убиваете людей ради…

– Нет, мы не скармливаем Лесному Царю людей. Как минимум, настоящих.

Пошатнувшись, Лия встала. Струями вода стекала по шерстяной накидке. В воздухе Лия нарисовала руну солнца, и от одежды пошёл пар. Стоило Фриду подняться за ней, Лия выпалила:

– Очень давно колдуны тоже были лебедями. Поэтому наши маски похожи на клювы.

– Разве это не просто старые сказки?

На лице Лии появилась нервная улыбка.

– Когда Лесной Царь правил миром, он заигрался и пожелал создать Двор. Как у людских правителей. Но для этого ему нужны были приспешники. Чёрные лебеди, гордые и самобытные, понравились ему больше всего. Он заключил с ними договор, обязав приносить ему людские жертвы. В обмен мои предки обрели человеческий облик и часть его сил. Однако Лесной Царь обманул нас. Древняя магия слишком сильна для простой плоти и даёт больше боли, чем могущества. Веками он держал нас за рабов, пожирал и изводил, пока в отместку предки не помогли смертным создать путы, чтобы заточить его на дне озера. Вот только договор, как и дань плотью, никуда не исчез. С тех пор мы разводим белых лебедей, чтобы превращать в жертвенных красавиц: людская плоть, но звериная душа. Так Лесной Царь продолжает спать сытым сном.

Затаив дыхание, Лия ждала ответа от Фрида. Но между ними повисла тишина.

– Ты не веришь мне?

– Лия! Мне всё равно! Я тут не чтобы тебя допрашивать! – Фрид уставился на неё безумными глазами. – Король отдал приказ – утром солдаты прибудут сюда, чтобы вырезать здесь всех!

– Что? – слова Фрида обрушили на Лию всю тяжесть вод озера. – Пусть Его Величество посыпет голову солью! – тут же прорычала она – И солдат своих тоже! Может, дьявольский морок сойдёт!

– Лия! Чёрт тебя подери! Выслушай! – ладонь Фрида до боли сжала её плечо. – Я серьёзен!

– А я, что ли, нет?! Когда отец вернётся, он смирит его пыл. Не будет нас, никто не совладает с голодом демона, – слова быстро слетали с губ Лии.

– Барон Ротбарт уже не придёт! Лия! Его расстреляли во дворце. Я сам видел…

– Ты что вообще говоришь?

– Он… – голос Фрида дрожал. – Он направил предложение о брачном союзе. Между нами. Когда его пригласили в зал приёмов, я подумал… Король не будет столь жесток… – от этих слов Лия почувствовала, будто провалилась в другую реальность. Её холодный, вечно уставший отец не мог думать о чувствах забитой Одиллии. А уж тем более – просто так умереть.

– Ротбарт выжил, иного быть не может, – губы Лии словно окаменели. Каждое слово с трудом рождалось из её уст. – Но если он не придёт, Двор даст отпор.

От негодования лицо Фрида стало белее лунного света.

– О каком отпоре ты говоришь? Винтовые ружья рубят плоть в кашу за мгновение! Вы не продержитесь и нескольких часов, – он обвёл рукой ряды ветхих домиков из досок и глины. – Как вы будете обороняться?

Лия выпрямила спину. Каждое следующее слово ей приходилось выдавливать силой из лёгких, чтобы не сорваться на рыдания.

– Если в это новолуние Лесной Царь не получит пищу, по договору он заберёт наши тела. Тогда ему вернётся и часть силы, что он когда-то нам отдал. Он проснётся, – на последнем слове голос Лии чуть не сорвался. – Мама… – изо всех сил молодая колдунья пыталась собрать силы, чтобы продолжить говорить. – Мама добровольно стала жертвой, когда отец не смог обратить лебедя! Она отдала жизнь ради нашего двора. И ради мира людей тоже! – с каждым словом голос становился громче. – Фрид, ни Лесной Царь, ни король ни за что не пощадят меня. Мне некуда бежать.

Ошарашенно Фрид прижал Лию к себе. Его руки были тёплыми и нежными. Совершенно непохожими на её. Лия попыталась запомнить прикосновения, что, вполне возможно, были последними.

– Когда меня будут убивать, Фрид, притворись, что ты меня не знаешь. Соври ему обо всём. Обещай мне…

– Не говори глупости. У меня есть возможность всё исправить.

– Не исправишь. Он тебя убьёт, если узнает, что ты тут был, – прошептала Лия, отстраняясь. Фрид попытался схватить возлюбленную за руку, но девушка изо всех сил оттолкнула его.

– Тебе лучше уйти!

– Лия…

– Сейчас же!

Глаза Фрида, цвета утреннего неба, омрачили страх и отчаянная решимость. Он покинул Двор, а Лия впервые не поверила тому, что увидела в его глазах. Фрид ничего не сделает.

Всё-таки им не суждено быть вместе.

***

Продолжение следует...

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

Назови меня Чёрным Лебедем (часть 1) Авторский рассказ, Фэнтези, Магия, Ведьмы, Колдовство, Любовь, Война, Длиннопост
Показать полностью 1
16

Танго

Уже не помнила, почему оказалась после развода в этом городе.

Вся моя жизнь до этой весны была как в тяжелом бреду лихорадки. Я мерзла. Моими спутниками давно стали лишь туман прошлого, пульсирующая боль, разорванные нити родственных связей и совершенно пустой список контактов в новеньком смартфоне.

Так бывает или нет? Открыла паспорт и вбила в поисковую строку браузера свои данные — пус-то-та! Я человек без прошлого. Но ведь я помню, что был развод, значит, была и прошлая жизнь.

Как звали моего мужа? Я перебирала одно имя за другим, но никакое из них не кольнуло мне сердце.

Стена в моей спальне полностью стеклянная. Лежишь на кровати и смотришь на море. Ничего не мешает, кроме нескольких тонких белых рам.

Жаль, что квартира не угловая и вторая стена тоже не из стекла. Строители оставили ее возмутительно белой.

Под стеной цвета пыльной розы стоит моя большая одинокая кровать, я лежу на ней и смотрю на белый лист моей будущей жизни.

В мае здесь такая же жара, что обычно стоит в июле в забытом мною городе.

Молодые парни расписывают стену граффити: ящик с баллончиками краски, заляпанные разноцветными кляксами штаны, мокрые от пота футболки, бейсболки, очки от солнца и респираторы.

Работа почти закончена, и я любуюсь рисунком. Старая кривая улочка европейского городка, дома из красного кирпича, цветы на окнах, выглядывающие из подвесных корзин, и едва одетая девушка с сигаретой, прячущаяся на маленьком балконе за чугунной вязью ажурных перил.

Хозяин кафе, чья летняя веранда упирается в разрисованную теперь стену, матом орет на художников — по новому закону изображать курение нельзя. Один из парней, заскочив на приставную лестницу, аккуратно исправляет рисунок, сигарета исчезает, превращаясь в чашку кофе. Парень, довольный работой, спрыгивает на асфальт и сдирает с лица респиратор. Мы встречаемся с ним глазами.

Через десять минут он уже сидит за моим столиком, и я заказываю ему воду, два «Наполеона» и кофе.

— Клиенты не могут находиться в кафе без одежды, — раздраженно бросает ему официантка, приняв у меня заказ.

Девушка явно ревнует, и я ее понимаю — он моложе меня. А он устало ухмыляется и натягивает футболку на еще не высохшее тело.

— Вы знакомы? — киваю на ушедшую девушку.

Он улыбается и качает головой — нет. Снимает бейсболку и надевает ее козырьком назад. Я вижу его глаза: в них плещется серый, зеленый и коричневый, словно природа так и не смогла определиться… Откуда-то из глубины воспоминаний всплывают эти глаза.

— Этого не может быть! — Я помню эти глаза, но…

— Этого не может быть в твоей системе координат, но что ты знаешь об этом мире?

Подходит официантка, ставит перед ним бутылку воды, торт, коньяк и… Девушка, глядя на парня, берет рукой не блюдце, а ручку кофейной чашки — как так случилось, что блюдце летит с подноса и раскалывается на несколько частей, никто так и не понял. На мощеной булыжником территории кафе лежит разбитое сердце.

— Хм, вот как, — хмурится парень и смотрит на мою кофейную пару — чашки и блюдца в этом кафе имеют форму сердечек. — Ты разобьешь мне сердце, а твое останется целым?

Вытаскиваю блюдце из-под своей чашки и бросаю рядом с осколками.

— Включите в счет обе кофейные пары, — уверенно говорю я.

Мне нравилось просыпаться раньше него, смотреть на море за стеклом, теребить его черные кудрявые, как у цыгана или итальянца, волосы, скользить пальцами по золотистой коже, нежно прикусывать шею, целовать позвонки на спине…

На белом холсте стены он нарисовал осенний Булонский лес. А может, это был и не парк в Париже, а просто лес, тесно прижавшийся к старинному городу.

— Почему ты думаешь, что там, за деревьями, город? — спросил он, покрывая позолотой некоторые листья на переднем плане.

— Там, за поворотом, обязательно должен быть дом. Наш дом, в котором мы с тобой состаримся и умрем.

— Мы? — он обернулся. На его правую бровь прилипла золотая пыльца, которая, осыпавшись, позолотила ему ресницы. Я вдруг заметила, что на второй брови у него пара седых ворсинок, а на висках несколько серебряных бликов. — Мы не можем умереть, как все, — вздохнул он. — Мы бабочки, живем ярко, но коротко. Наши встречи — обязательное условие каждой нашей жизни. Наша любовь — легенда. В каком времени мы всплывем в следующий раз — загадка.

— За что с нами так?

Мне стало страшно — вдруг все, что он только что сказал, правда. Я ведь не помню свою жизнь до этой весны.

— Я был очень беден, а ты устала ждать и пошла замуж за богатого. Я убил себя до твоего венчания, а ты — перед брачной ночью с другим.

— Я виновата? — мои ноги подкосились, и я села на кровать.

— Нет. — Он положил палитру и кисточку на пол, сел у моих ног и прижался головой к моим коленям. — Я ведь понимал, что ничего не смогу тебе дать, но мое желание быть с тобой было так велико, что я признался в любви, и ты ответила мне взаимностью.

Я крутила на палец его локоны и молилась, чтобы все, что он сказал, было просто красивой сказкой, метафорой.

— Не хочу быть бабочкой.

— Поэтому ты и не помнишь…

Я подняла его голову за волосы и взглянула в его глаза. Он плакал. Из серо-зелено-карих глаз беззвучно текли слезы.

Я проснулась, едва начало сереть небо. Повернулась к нему, но его не было рядом. Сердце заболело так остро, словно его ранило осколком того самого фарфорового блюдца из летнего кафе.

Я застонала, и кто-то погладил мою ногу.

Он здесь!

Боль ушла, и я села на кровати. Он сидел спиной ко мне, одетый в пятнистую военную форму. Страх сжал меня в пружину, мне не хватило воздуха — я распрямилась, бросившись к нему, обхватила руками за плечи, уткнулась лицом в затылок.

Его волосы! Он был коротко стрижен. Ежик волос уколол мои губы.

— Что произошло?

— В этом мире ты разбила мне сердце, а твое осталось целым. Зачем убивать себя, если можно умереть на войне.

— Но сейчас нет войны!

— Где-то она всегда есть.

Он надел на голову фуражку, встал, закинул на плечо ремень автомата и вошел в свою картину. А я сидела и смотрела, как по тропинке Булонского леса от меня удаляется нарисованный солдат. Это было так странно, словно ожил мультфильм. Дорожка петляла, огибая озеро, и он становился все меньше и меньше, пока не стал всего лишь мазком, крохотным пятнышком цвета хаки. Я вглядывалась в него, старалась разглядеть детали, не отпускать его как можно дольше. Но все равно пропустила момент, когда он исчез за поворотом.

Почему я согласилась, чтобы он нарисовал лес? Он совсем не подходит по цвету к другой стене. Словно эта комната теперь соткана из двух душ — моей и его.

Я смотрела на бушующее море, на облака, набрякшие свинцом и не отличавшиеся цветом от воды. Иногда вода и небо сливались в одно целое, единую плоть, которую пронизывали молнии. Гремел гром, но мне казалось, что это грохочут пушки. Я думала о нем и видела его постаревшим, седым, уставшим, с мешками под глазами и морщинами, изрезавшими лицо. Как ни пыталась, но не могла вспомнить его тем мальчишкой в кафе, где разбились на самом деле оба наши сердца.

Мне с трудом удалось встать и добрести до ванной.

Сколько мне было в момент нашей встречи? Двадцать пять? Тридцать?

Не больше тридцати пяти.

А сейчас на меня из зеркала смотрела женщина, прожившая более полувека. Это не могу быть я. То не может быть он.

Бутылка вина, два бокала, пустынный пляж. Сезон закончился. Море ежилось мелкой рябью осенних волн. Солнце еще светило, но из-за горизонта по небу тянулись грязные тучи. Я села в пока еще теплый песок.

Волна неспешно ползла к ногам, пенилась. Мне казалось, что море ругается на меня, предсказывает беду, проклинает.

«Умреш-ш-ш-ш-шь».

Вздрогнула, когда ветер холодной тканью скользнул по шее, нахально забрался под платье. Попыталась открыть бутылку, пробку из которой выкрутила дома, а потом опять наполовину забила в узкое горлышко, но не смогла.

— Вам помочь? — скрипучий голос на время заглушил тихие проклятия волн.

Я обернулась. В паре шагов от меня стоял старик, держа в руке потертый временем чемодан странной формы.

— Будьте так добры, — я протянула ему бутылку.

Старик поставил свой чемодан, взял у меня из рук бутылку и легко открыл ее. Я протянула два бокала. Он не пришел, выпью хоть со стариком.

Красное вино — как слезы сердца.

Мы молча пили. Я — сидя на песке — и старик — на своем чемодане. Я была так ему благодарна за тишину.

С некоторыми людьми комфортно молчать. Они вовремя наливают вино, в их кармане всегда работающая зажигалка.

Так хорошо мне было только с ним. Я переставала беспокоиться, куда-то спешить. Жила как у Бога за пазухой, у мамы на руках, у отца за спиной. До определенного момента родители для нас боги. А я не помнила своих родителей. Меня изгнали из рая даже в воспоминаниях.

Я повернулась к старику и увидела, что одна из штанин его темно-серых брюк задралась, обнажая протез. Сразу стало страшно.

— Хотите, я вам сыграю? — предложил старик и вернул мне пустой бокал.

Правильно приняв мое молчание за согласие, он открыл свой странный чемодан, на самом деле оказавшийся футляром для аккордеона. Пальцы, разминаясь, пробежали по клавишам, и инструмент начал лить звуки.

Утомленное солнце

Нежно с морем прощалось.

В этот час ты призналась,

Что нет любви.

Я закрыла глаза и вспомнила, как стояла на площади среди полсотни женщин и гармонист без одной ноги в военной форме с лихо заломленной на ухо пилоткой играл это танго, а несколько женщин кружились, танцуя без мужчин.

Я гладила тяжелым железным утюгом черную косынку, а из репродуктора лилась эта песня.

Я сидела в кинотеатре, смотрела сказку, он держал меня за руку и объяснял ее страшный и совсем недетский смысл, а утомленное солнце так нежно прощалось с морем, что мое сердце разрывалось фарфоровыми осколками.

Мы проживали жизни людей, чья любовь закончилась трагедией.

— А вы знали, — вытащил меня из воспоминаний старик, — что в одном из первых вариантов эта песня звалась «Танго самоубийц»? Девушка предала возлюбленного и вышла замуж за богатого, и вот парень просит…

Я сорвалась и побежала. Тело отозвалось болью — щиколотки, колени, поясница. Закололо в боку, защемило сердце.

Сколько мне лет? Ведь еще вчера я была молода.

Я стою перед его картиной, не решаясь войти. Он ушел туда воевать. Где-то там война и убивают, а на моей стороне утомленное солнце нежно прощается с морем.

Шаг внутрь, в глубину, в игрушечный мир грубых мазков — и вот я уже нарисованный персонаж. Я могу уйти той же дорогой, по которой ушел он.

Все вокруг черное и белое, кроме позолоченных листьев, оставшихся у меня за спиной на переднем плане. В нарисованном мире ничего не болит, не шумит, не поет.

Птица беззвучно скользит меж веток, ветер бесшумно качает кусты. Хоть бы какой-нибудь звук!

В этой нереальной тишине я иду по дороге, без звука ступая босыми ногами. Огибаю озеро, углубляюсь в лес.

Я оказалась права — за лесом был город. Сразу, без перехода. Проезжает машина, и мне включают звук — резкий звук клаксона, — и я вдруг вспоминаю свист, с которым летит бомба. Она падает, и после нее опять выключают звук.

Опять клаксон. Вздрагиваю.

Перебегаю дорогу и вижу ту самую улочку, которую он нарисовал в кафе. Девушка на балконе поворачивает голову, поджигает сигарету и выпускает дым. Цвет! Я слышу не только звуки, но вижу и цвет. Все как взаправду, только мир вокруг по-прежнему нарисованный.

Неожиданно из открытого окна до меня доносятся аккорды танго. Наше танго утомленного солнца.

Дотрагиваюсь до простой деревянной двери, выкрашенной синей краской, и та тихо открывается. Без приглашения вхожу внутрь. В комнате на стуле висит китель в орденах, рядом стоят начищенные до блеска сапоги. Патефон играет танго по заезженной скрипучей пластинке, и мне кажется, что игла извлекает звуки из моего сердца.

В соседней комнате начинает литься вода. Два шага — и я вижу, как, склонившись над умывальником, мужчина смывает с лица остатки пены.

Он выпрямляется, и… в зеркале его глаза, в них причудливо перемешаны серый, зеленый и коричневый, словно Вселенная смешивала цвета на палитре, раздумывая — что же ему дать. Вокруг глаз — лучики-морщинки, которые у него были только тогда, когда он смеялся, а сейчас они навсегда. Он поворачивается и молча смотрит на меня, теперь уже без зеркала. Сколько ему? Пятьдесят? Больше?

— Где потерялись наши годы?

— Мы прожили их в чужих жизнях.

Обнаженный по пояс, с полотенцем через плечо, он подходит ко мне так близко, что я слышу запах свежего мыла и тонкий аромат табака, хоть тот парень, которого я встретила, не курил. На плече у него шрам, справа под ребрами еще один. Я трогаю шрамы пальцами, чувствую рубцеватую ткань и тепло кожи и вдруг понимаю — мы опять люди, а не нарисованные персонажи.

— Когда?

— Что когда? — удивленно переспрашивает он, взяв меня за подбородок.

— Когда была наша история?

— Перед войной.

В сороковых годах не было бедных и богатых. Что-то тут не так.

— Перед Первой мировой войной, — уточняет он и трогает пальцами мой лоб, разглаживая вертикальные морщинки серьезности и боли. Он ведет пальцы вверх, нежно гладя мою кожу, исцеляя от болезни времени. Это все те же пальцы, что еще недавно, но совсем в другой жизни были перепачканы краской. — Уже неважно когда. Главное, что мы научились верить и ждать. Верить, что вернешься, и ждать, сколько бы времени ни прошло, хоть до следующей жизни.

— Почему ты думаешь, что мы научились?

— Ты никогда раньше меня не находила. Теперь все будет иначе.

— Мы же и правда умерли?

— Да, — он кивает и прижимается ко мне губами, не целуя. — Только в этот раз ад у нас общий.

«Мне немного взгрустнулось — без тоски, без печали. В этот час прозвучали слова твои. Расстаемся, я не стану злиться, виноваты в этом ты и я. Утомленное солнце нежно с морем прощалось. В этот час ты призналась, что нет любви».

Автор: Коста Морган
Оригинальная публикация ВК

Танго Авторский рассказ, Реализм, Драма, Расставание, Воспоминания, Длиннопост
Показать полностью 1
7

Аэро Джек

Перед Джеки стояла дилемма: успеть на свой рейс или съесть аппетитную, хорошо прожаренную до хрустящей корочки соленую рыбу в тесте. Доминиканцы называли ее аккра и приправляли острыми специями с зеленью. Естественно, как всякий разумный человек, заботящийся о своем здоровье, он выбрал второе.

Джеки Майерс выглядел так, словно собрался на пляжную вечеринку: идеально выглаженные белые штаны и яркая гавайская рубашка с крупными узорами. Черные волосы средней длины, взъерошенные легким карибским ветерком, ярко-голубые глаза, подтянутая фигура. Дополняла образ практически голливудская улыбка. В целом он выглядел так, словно вышел из рекламного ролика солнцезащитных очков.

Тщательно пережевывая и смакуя каждый кусочек, Джеки переглядывался с симпатичной официанткой с темными длинными волосами. В небольшом кафе рядом с аэропортом они были единственными людьми. «А она очень даже ничего», — лениво подумал Джеки. Он подмигнул брюнетке и поднял стакан апельсинового сока, салютуя. Девушка, скромно улыбнувшись, отвернулась. Не забыв, впрочем, стрельнуть глазами в сторону незнакомца.

Джеки с удовольствием закончил обед, откинулся на спинку стула и поманил пальцем официантку. Девушка, скучающая у барной стойки, неторопливо направилась к столику, покачивая бедрами.

— Как вам аккра, мистер?

— Прекрасна. Впрочем, не так прекрасна, как ваша улыбка. Так бы и смотрел на нее вечно. К сожалению, я скоро вылетаю в Атланту. Не знаю, вернусь ли когда-нибудь в ваш милый городок. Было бы очень печально расстаться, так и не узнав друг друга получше, — Майерс пристально посмотрел на нее.

Девушка смущенно опустила глаза.

— Благодарю, мистер. Но в таком случае у нас с вами нет вечности. Но если вы готовы уделить бедной девушке десять минут своего времени, я буду ждать вас там, — девушка элегантным движением указала в сторону двери в туалет и направилась туда. Джеки смотрел на нее сзади (а посмотреть было на что), пока дверь не закрылась.

«Было бы невежливо уходить, не попрощавшись», — подумал Джеки и тоже направился в сторону туалета, бросив взгляд на часы. До рейса оставалось пятнадцать минут.

На рейс Джеки опоздал на час. Он неторопливо подошел к небольшому одноэтажному зданию с облупившейся краской, изо всех сил изображавшему из себя международный аэропорт. В аэропорту, кроме персонала, обнаружился полный джентльмен в штанах и расстегнутой до половины рубашке. Джентльмен обливался потом, поскольку кондиционера в здании не было.

Джеки подошёл к джентльмену, лучезарно улыбнулся и произнес:

— Добрый день. А вы, похоже, мистер Харингтон? Именно так вас и представлял. Я Джеки Майерс, ваш пилот.

Мистер Харингтон и так отличался достаточно буйным нравом. А лишний час ожидания в захолустном аэропорту, насквозь пропахшем манго и гниющим за забором тростником, не добавил ему оптимизма. Он яростно смотрел на стоящего перед ним Джеки, похоже, очень довольного жизнью. Ну или последним часом этой жизни, проведенным в компании очаровательной мулатки, имя которой Джеки забыл спросить.

— Какого хрена, Джеки?! Тебя рекомендовали как лучшего пилота Доминики. А ты оказался убогим слабоумным говнюком! Ты не пришел на встречу вовремя! Ты пропустил восемь! Восемь гребаных звонков! Есть что сказать, ублюдок?!

— Видите ли, мистер Харингтон, — Джеки обезоруживающе улыбнулся, — в настоящее время на острове Доминика нет других пилотов со своим самолетом. Что автоматически делает меня лучшим пилотом в этих краях. Так что, если хотите поскорее вернуться в Атланту — добро пожаловать на борт! Вам помочь с чемоданами?

Неподалеку, рядом со взлетной полосой, стояла Cessna 510 — гордость Джеки. Небольшой двухмоторный самолет на шесть пассажиров отливал на солнце идеальным белым перламутром. Он выглядел довольно новым, на хвосте красовался логотип в виде стилизованного черного кота — символ удачи для Джеки.

Внутри салона царил легкий беспорядок, а на одной из стен висели фотографии — знаменитая вечеринка с его друзьями-пилотами и потрясающий кадр розового заката, снятого с высоты четырех тысяч метров. На приборной панели сидела фигурка малыша Грута, который качал головой во время турбулентности. В тяжелые моменты Грут служил для Джеки талисманом, напоминая ему: «Все получится, если ты сделаешь это с улыбкой».

Рядом с рычагами управления болтался криво привязанный брелок в виде золотого самолета, который он выиграл в покер у приятеля на той вечеринке. На сиденье второго пилота валялся журнал с забавными историями, которые он любил рассказывать во время полета.

Джеки поднял самолет в небо, с удовольствием насвистывая мотив популярной песни. Харингтон сидел позади, молча глядя в окно. Казалось, что мужчина наконец расслабился, пока он не заговорил:

— Майерс, у нас тут… небольшая проблема. — Голос Харингтона был напряженным.

Джеки, не отрываясь от приборной панели, лениво отозвался:

— Проблемы — это ко мне. Что на этот раз? Укачивает? В кабине закончился мохито?

— Драгоценности, — выдохнул Харингтон. — Я везу с собой несколько… ну, скажем так, редких камней. Очень редких. На границе они могут вызвать вопросы. Нам нужно их как-то провезти.

Джеки мгновенно перестал улыбаться и повернул голову к пассажиру.

— Подожди-ка… Ты серьезно? Ты везешь контрабанду?

Харингтон раздраженно вздохнул.

— Это не контрабанда. Это... инвестиции! И если мы не найдем способ их спрятать, будет плохо не только мне. Ты ведь не хочешь, чтобы нас обоих арестовали, правда?

Джеки покачал головой, усмехнулся и снова повернулся к управлению.

— Знаешь, Харингтон, обычно такие вещи обсуждают до взлета. А еще лучше — сразу предлагают повышенное вознаграждение. Но тебе повезло, что обратился ко мне. Я всегда выкручиваюсь из разных ситуаций. Ладно, показывай, что там у тебя.

Харингтон потянулся к своему кейсу и достал небольшую коробочку. Когда он открыл ее, свет в кабине заполнили яркие отблески алмазов, изумрудов и рубинов. Джеки присвистнул.

— Ну, братишка, ты явно не из тех, кто любит мелочи. И что ты предлагаешь? Затолкать это в двигатель, чтобы сканеры не засекли?

— Очень смешно, — огрызнулся Харингтон. — Ты должен спрятать их. У тебя же есть опыт? Ты пилот, наверное, не впервой прятать что-то от таможни.

Джеки рассмеялся.

— Вот именно, я — пилот, а не контрабандист. Хотя… — Он на мгновение задумался. — Кажется, у меня есть идея. Но если она провалится, я сброшу тебя с парашютом, а сам улечу в закат.

Полет проходил гладко, пока на горизонте не появились первые огни американского побережья. Джеки, посмотрев на радар, услышал сообщение диспетчера:

— Cessna 510, позывной «Аэро Джек», вас приветствует аэропорт Атланты. Сообщите цель прибытия.

— Личный рейс. Туризм, — быстро отозвался Джеки, бросив косой взгляд на Харингтона.

Тот нервно подергивал ногой. На его лбу выступили капли пота.

— У тебя все под контролем? — тихо прошептал пассажир.

— Харингтон, расслабься. Если тебя раскусят, сделай вид, что это твои семейные драгоценности. Слезы и слова про бабушкино ожерелье работают на ура, — усмехнулся Джеки.

— Я серьезно! Ты же спрятал все?

— Конечно, — сказал Джеки, кивая в сторону ящика с болтами и гайками. — Это часть механики. Мало кто захочет туда лазить. А если захочет… ну, импровизируем.

Самолет плавно приземлился. Когда они подъехали к терминалу, их встретила пара таможенников — высокий мужчина с грубым выражением лица и его бойкая молодая напарница, которая выглядела куда дружелюбнее. Харингтон нервно тер ладони, стараясь не встречаться с ними взглядами.

— Добрый день, офицеры, — с широкой улыбкой начал Джеки, спускаясь по трапу. — Как вам погодка? Прямо кричит: «Добро пожаловать домой!»

Высокий таможенник остался непоколебимым.

— Покажите документы и груз, мистер… Майерс? — бросил он, внимательно разглядывая Джеки.

— Точно, Майерс. Пилот местного уровня, если можно так сказать. Документы здесь, груз минимальный. — Он указал на Харингтона. — Этот джентльмен — мой пассажир, мы к вам прямиком из Доминики. Ну, знаете, пляжи, коктейли, зажигательные танцы и горячие мулаточки.

Таможенники привычно начали осматривать самолет. Харингтон стоял рядом, пот лился с его висков ручьем. Джеки, напротив, вел себя настолько расслабленно, что это выглядело почти вызывающе.

Старший офицер заметил странное поведение Харингтона:

— Что-то вы сильно вспотели, сэр. Долгий перелет? — бросил высокий таможенник.

— Это он просто впервые оказался без интернета на несколько часов. Зависимость, знаете ли, — ухмыльнулся Джеки.

— Это что? — спросила напарница, указывая на ящик с болтами.

— О, это? — Джеки шагнул вперед. — Просто запасные детали для самолета. Знаете, не в каждой стране есть аэросервисы, всегда лучше иметь кое-что под рукой. Хотите взглянуть?

Майерс протянул руку, чтобы открыть ящик, но высокий мужчина жестом остановил его.

— Лучше проверь сама, — коротко бросил он напарнице.

Она наклонилась к ящику и, внимательно разглядывая содержимое, неожиданно замерла. Джеки, заметив это, склонился рядом.

— Оу, подождите. Мне кажется, там... паук. Да, точно паук! Мы же прилетели из тропиков. Вы можете?..

Девушка дернулась назад, словно обжегшись.

— Паук? Господи, ненавижу этих тварей. — Она нервно взглянула на высокого напарника. — Ты проверишь?

Мужчина скептически хмыкнул, но все же потянулся к ящику. Харингтон чуть не вскрикнул от напряжения, но Джеки шагнул ближе.

— Позвольте, — улыбнулся он и резко наклонился к ящику, как бы случайно толкнув его. Крышка со скрежетом сдвинулась, и металлические запчасти рассыпались по полу, смешавшись с драгоценностями. Камни блеснули в тусклом свете ангара.

— Черт! — Джеки начал лихорадочно собирать железяки. — Какой я неловкий, извините. Просто думал, что паук может выпрыгнуть.

Он мельком прикрыл драгоценности ладонью, двигаясь так быстро, что это выглядело как хаотичное рассеивание предметов.

— Что там? — спросил высокий таможенник, прищурившись.

— Болты и гайки, — бросил Джеки, вытянув из кучи ржавый болт. — Видите? Хотите взять на память?

Таможенник нахмурился, а напарница помотала головой.

— Оставь. Там же грязь и эта… тварь.

Мужчина недовольно отошел, бросив напоследок:

— Майерс, в следующий раз убедитесь, что все в порядке. И уберите это старье, чтобы никто не споткнулся.

Когда таможенники ушли, Харингтон громко выдохнул.

— Я чуть не умер! Они почти нашли их!

— Ты слишком много потеешь для контрабандиста, Харингтон, — отозвался Джеки, собирая остатки «запчастей». — Удача любит смелых.

— Ты… ты просто ненормальный!

— Возможно, — ответил Джеки, подкидывая в воздух последнюю гайку. — Но я ведь предупреждал: я всегда выкручиваюсь.

Автор: Никита Хитяев
Оригинальная публикация ВК

Аэро Джек Авторский рассказ, Реализм, Контрабанда, Пилот, Таможня, Длиннопост
Показать полностью 1
9

Хроники Дартвуда: Табак

Кажется, я уже рассказывал вам о приятеле, которого завел в Дартвуде. Сознательно не пишу его имя. Мы часто ужинали вместе или совершали небольшие прогулки по улицам города. Однако ничего не знали о прошлом друг друга — ни я, ни мой приятель не желали касаться этой темы. Его яркие зеленые глаза на тонком лице хранили некую тайну. Я чувствовал это. Ощущал, как его что-то тяготит, но не собирался толкать на откровения. Я знал, что этот человек с мягкими манерами и россыпью седых волос поведает свою тайну, когда придет время. Не раз его лицо приобретало серьезное выражение, а из глаз пропадал блеск, и тогда я готовился выслушать нечто печальное. Отчего-то я думал, что рассказ будет о несчастной любви, которая непременно закончилась преступлением. Возможно, мой приятель мог стать причиной самоубийства девушки или же убить соперника на дуэли. Но то, что он рассказал мне, оказалось полной неожиданностью. И поскольку с меня не взяли обещания хранить чужую тайну, я наконец-то нашел время поделиться ею. Надеюсь, она увлечет читателя так же, как увлекла меня.

Тот вечер был особенно дождливым. Туман густо окутывал улицы Дартвуда, скрывая редких прохожих. А мы пытались спастись от него в любимом ресторане, потягивая недорогое красное вино и проводя время в неспешной беседе о последних политических событиях. Как вдруг лицо приятеля приняло серьезное выражение, а глаза будто стали матовыми. Сделав глоток вина, он спросил:

— Сэмуэль, ты знаешь, кем я служил прежде?

— Нет, — промокнул я губы салфеткой, — кем же?

— Я был моряком.

— Ты? Моряком? Не может быть! — сказал я громче, чем следовало, отчего привлек внимание других посетителей.

Дело в том, что мой приятель выглядел настоящим интеллигентом. Одевался он неброско, но с большим вкусом. А речь у него была правильной и выдавала скорее хорошо образованного человека, но никак не моряка. Хотя последних я ни разу не встречал и представления мои о них складывались из книг. Единственное, что всегда вызывало у меня интерес, это чрезмерно широкие плечи приятеля и мускулы рук, которые выделялись в любой одежде. Но я не задавал вопросов, думая, что приятель любит спорт и тягает на досуге гири. В редакции «Хроник Дартвуда» было несколько репортеров, которые увлекались поднятием тяжестей и выглядели соответственно. Однако у них не было такой задубевшей кожи на кистях рук, как у моего приятеля. Но об этом я тоже не задавал ему вопросов.

— Да, моряком, — подтвердил приятель, закуривая, — и я всегда был страшным охотником до табака.

— Это-то я сразу заметил!

Мой приятель действительно много курил, чем вызывал у меня неудовольствие. Эти дурно пахнущие плотные пары заставляли меня кашлять всякий раз, как попадали в нос.

— Знаешь, в чем главная прелесть Дартвуда? — спросил приятель, выдохнув дым и щурясь, как довольный кот на солнце. Он всегда так делал, когда табак оказывался особенно хорош.

— Нет, — пожал я плечами, вспоминая, как далеко от города ближайшая река или озеро, не говоря уж о море.

— Он черт-те где от воды, — выражаясь, как бродяга, ответил приятель.

Я ничего не сказал, но по моему лицу стало понятно, насколько удивительным прозвучало объяснение бывшего моряка.

— Эх, Сэмуэль, я хочу рассказать тебе историю, после которой ты можешь посчитать меня сумасшедшим, — ровным тоном сказал приятель.

— Вряд ли меня чем-то можно шокировать. Я столько видел в роли фотографа, — отозвался я и сделал большой глоток вина.

— Да, ваши статьи и эти фотографии… Жуткие фотографии, Сэмуэль! Зачем только ты их делаешь?

— Это моя работа, — пожал я плечами.

— Неужели ты не можешь найти что-то другое? И фотографировать красивое?

— Нет, — ответил я, хотя мы оба понимали, что это неправда, — так ты расскажешь о том, как был моряком?

Приятель тяжело вздохнул и задумался. Зеленые глаза приобрели оттенок бутылочного стекла, а губы сжались в тонкую линию.

— Мы бросили якорь возле небольшой деревеньки, расположившейся на острове, — начал он свой долгий рассказ, который я попробую передать как можно живописнее, — море билось о берег и раскачивало корабль, предвещая неспокойную ночь. Темнота наступала со всех сторон, и никому не хотелось покидать привычное тепло кают ради табака. Но и существовать дальше без него было решительно невозможно. Мы кинули жребий, и мне выпало отправиться в путешествие, надеясь, что у местных найдется самосад, который они согласятся продать.

Я сел в лодку и добрался до берега, несмотря на неспокойные волны. Сойдя, я оказался в лабиринте узких улиц с домиками, из прикрытых занавесями окон которых уютно струился свет. Сама улица озарялась редкими фонарями, а впереди на холме величественно выделялась церковь, вокруг которой столпились едва различимые надгробия и кресты.

Я выбрал направление и зашагал, напрягая слух, чтобы услышать хоть какие-то звуки, сопровождавшие деревенскую жизнь: лай собак, разговоры людей. Но только тишина ложилась мне на плечи, да давили тесно прижавшиеся друг к другу домики. Ледяной порыв ветра напомнил мне о близости моря и о корабле, с которого я сошел. Стало так зябко, что я глубже спрятал руки в карманы и перестал прислушиваться. Должно быть, непогода загнала всех по домам и сейчас они греются у жаркого очага, ведя тихие беседы.

Поскольку все дома были для меня одинаково незнакомы, я наконец определился, в котором попрошу табак. Бьющий из его окон свет показался мне наиболее приятным. Низкое крыльцо имело два столбика, изрезанных узорами наподобие листьев винограда. На столбиках держалась покатая крыша, ступив под которую, я сразу почувствовал тепло чужого дома.

На стук дверь открыл старик с добродушным лицом и в изношенной одежде. Он уставился на меня влажными глазами и ничего не ответил на вопрос про наличие у него табака на продажу. А потом начал размахивать руками и выдавать мычание, подсказавшее мне, что старик нем. Но табак у него все-таки имеется, понял я, когда он поманил меня войти.

Я оказался в освещенной множеством свечей скудно обставленной комнате. В ней царила атмосфера старины, будто долгие годы здесь ничего не менялось. В камине почти погас огонь. Старые часы над ним лениво тикали, отмеряя время и вызывая тоску. Еще был низкий столик и несколько старых кресел, продавленных от многих лет использования. Ткань на них давно потеряла цвет и выглядела изрядно вытертой. Именно в одно из них старик предложил мне сесть и вышел из комнаты.

Я остался один, продолжая рассматривать примитивную обстановку, и обратил внимание на книгу, все это время лежавшую на низком столике. Она представляла из себя старое издание с пожелтевшими страницами, которые грозились рассыпаться от прикосновения. Обложка была выполнена из кожи и сильно засалена от частых касаний. Трогать ее отчего-то было неприятно. Она заставляла гадать, из кожи какого животного изготовлена. И почему-то в голову лезла навязчивая мысль, что из человеческой. Тонкие страницы были исписаны непонятными мне символами или покрыты странными рисунками, на которых изображались крылатые существа с рогами.

Я с осторожностью листал книгу, чувствуя разрастающийся внутри трепет, и не заметил, как появился старик с маленьким колокольчиком в руке. Он направился к двери, приглашая меня следовать за ним. Я остановил его и еще раз объяснил, что явился за табаком. Он внимательно меня выслушал и жестами показал, что мне нужно идти за ним. Я решил, что у самого него нет табака, но он отведет меня в место, где я смогу его купить.

Отложив книгу, я вышел из дома за стариком, который начал звонить в колокольчик. Мы следовали по пустынным улицам, мимо однотипных домиков, прошли несколько вывесок, и только после этого я заволновался. Потому что за нами теперь шли люди. Безмолвная толпа в накидках с капюшонами, за которыми скрывались лица, преследовала нас вереницей. Люди шли так тихо, будто их ноги не касались земли. Я тронул старика за плечо и попытался выяснить, что происходит, но он лишь поманил за собой, не собираясь останавливаться и продолжая звонить в колокольчик. Я хотел отступить и вернуться на корабль, но толпа давила со всех сторон. С узких улочек она стекалась в одну массу, следовавшую к церкви на холме.

Я не видел их лиц, не слышал голосов. Шел, понукаемый толчками со всех сторон и стараясь не отставать от старика. Ведущая к церкви дорога уходила на холм и тонула в ярком свете луны, которая наконец освободилась от тяжелых туч, до того скрывавших ее. Холодный морской ветер трепал капюшоны, грозясь их сорвать и открыть лица участников необыкновенного действа.

Мы дошли до рядов надгробий, окруживших нас с двух сторон. Черные, они торчали из земли, как редкие зубы огромного животного. Многочисленные кресты возвышались над ними, будто утверждая свое величие. И на все это бросала тень белая церковь, устремленная единственным шпилем вверх. Даже сквозь ночную мглу был виден ее силуэт, падающий на кладбищенскую землю.

Поднявшись по каменным ступеням вслед за стариком, я переступил порог и удивился царившему в церкви полумраку. Лишь редкие свечи горели здесь, освещая лики святых зловещим светом. Хорошо осмотреться не получилось, потому что старик спустился в люк перед алтарем, а я послушно последовал за ним по винтовой лестнице, ведущей в подземелье. Чем глубже мы спускались, тем отчетливее я чувствовал сырость этого места. Она пробирала до костей и утяжеляла одежду.

Мы дошли до каменного пола и пошли по узкому коридору, стены которого скудно освещали висящие на большом расстоянии друг от друга масляные лампы. В воздухе появился гнилостный запах, который шел от бело-зеленой грибковой поросли на стенах. Она напоминала куполы одуванчиков, зазеленевших на концах. И рисовала причудливые узоры, иногда похожие на животных или человека. Местами плесень разрослась настолько, что казалась большими ежами, бог знает как державшимися за стены в вертикальном положении. Их расположение тем более впечатляло, когда в редких проплешинах захватившего стены грибка проглядывала сочащаяся сквозь штукатурку влага, сбегающая вниз тонкими струйками.

Чем дальше мы шли, тем сильнее становилась вонь. Я вдыхал этот гнилостный запах, чувствуя, как начинает кружиться голова. От большого количества идущих по этому узкому коридору людей воздух стал совсем спертым и тяжелым от влаги, сочащейся сквозь стены. Я все больше ругал себя, что не предпринял попытки протиснуться сквозь толпу еще на улице.

Впереди замерцал свет, и мы вышли в большую пещеру, купол которой терялся высоко в темноте. Воздух стал свежее, но зловонный запах не исчез. Он рассеялся, продолжая клубиться, исторгаемый плесневыми наростами на стенах. Здесь они были еще объемнее и гуще. Настоящий лес бело-зеленого цвета, росший на стенах непонятного для меня помещения. Я уже сомневался, что это было чем-то природным. Больше походило на рукотворное творение, созданное для неведомых пока мне целей.

Каменный пол превратился в ровную площадку, центр которой представлял из себя огромный крест, вписанный в круг. Ведущая к центру креста дорожка была настолько узкой, что идти по ней мог только один человек. А каждая доля круга содержала жидкость странного зеленоватого цвета и непонятной консистенции. Она напоминала желе, на поверхности которого с периодичностью возникали пузыри, лопающиеся по мере своего увеличения. От этой жидкости вверх поднимались столбы мерцающего света и терялись где-то в темноте, не достигая потолка пещеры.

Старик первым двинулся по узкой дорожке креста, а я последовал за ним, не сразу заметив, что остальные люди заполняли пространство по кругу. Перейдя пересечение, старик развернулся ко мне и указал остановиться. Я встал ровно по центру этой геометрической фигуры, а под ногами моими было изображение похожего на козлиный черепа с огромными глазницами и длинными рогами. От мерцающего из ниш света я чувствовал нарастающую вибрацию, разливающуюся по телу и мешающую здраво мыслить. Полубессознательное оцепенение сковало тело, перед глазами вспыхнули и смешались краски синего, желтого и красного цвета. Повинуясь странным толчкам, происходящим из самых недр земли, я задергался в их ритме, слыша, как окружавшая меня толпа слилась в заунывных молитвах.

Из зеленоватого цвета жидкости показались рога. Заостренные на концах, они были настолько длинными, что появления их обладателя пришлось ждать долгое время. Наконец показалась голова, похожая одновременно на голову и козла, и человека. Вытянутый череп заканчивался человеческим подбородком, а глаза были большими и имели такое же расположение, как у животного. При этом нос казался маленьким и чужеродным на этой страшной роже. Рта же я и вовсе не разглядел, потому что взгляд мой приковало тело, появившееся из жидкости вслед за головой.

Стройное обнаженное тело молодой девушки лоснилось влагой и возбуждало желание. Неслышно она ступила на узкую дорожку и направилась ко мне. Упругие груди подпрыгивали в такт ее шагам, бедра призывно раскачивались, не давая оторвать от них взгляд. Девушка обняла меня за плечи, прижалась горячим телом и увлекла на пол. Желание настолько овладело мной, что я не слышал молитв людей в накидках, забыл о немом старике и странном месте, в котором находился. Даже козлиная голова девушки не смутила меня. Я взял ее, двигаясь в ритме вибрации, которая все еще разливалась по телу, наполняя его энергией и не давая здраво мыслить.

Когда я закончил, девушка сбросила меня с неожиданной силой. Я угодил в жидкость странной консистенции и не мог оттуда выбраться. А люди в накидках запели молитвы громче. «Дагдэр! Дагдэр!» — призывали они, набирая темп.

Я кричал, чувствуя, как тону в густой и вязкой жидкости. Она все больше затягивала меня на дно, не давая схватиться руками за края узких дорожек. Девушка с козлиной головой стояла теперь в их центре, раскинув руки и устремив взор в потолок, под которым продолжал мерцать свет. Тело ее вибрировало в такт песнопениям, от которых я все больше погружался в желе. С каждым звуком меня затягивало глубже. Казалось, что ноги опутали невидимые щупальца и тянули вниз, а руки сковали путами, не давая их вытащить.

Ноги девушки оторвались от земли, спина изогнулась, подставляя свету округлившийся живот. Он рос на моих глазах, и я понял, что этому странному сообществу нужно было мое семя и, когда они заполучили его, я стал бесполезен.

Свет поднимал девушку с козлиной головой все выше. При этом ее живот продолжал расти. Он достиг угрожающе гигантских размеров, когда она скрылась под темными сводами пещеры.

Мой рот уже утонул в зеленоватой жидкости. Теперь она поднялась до ноздрей, и я понимал, что жить мне осталось недолго, когда кто-то с силой надавил на голову, заставив ее полностью погрузиться в плотную жижу. От отчаяния я закричал и нахлебался противной жидкости, которую уже не смог выплюнуть, поскольку она была повсюду. Я задыхался, чувствуя, как легкие обжигает болью. Попробовал открыть глаза, но ресницы слиплись и не дали этого сделать. Пошевелить окутанными этой плотной неизвестной мне жидкостью руками и ногами я тоже не мог, как ни старался. Наконец, последний воздух в моих легких кончился, и я погрузился в темноту.

Очнулся я в своей каюте. Команда рассказала, что услышала громкий всплеск, а потом звук удара о борт корабля. Оказалось, что это была лодка, в которой я отправился на берег и в которой лежал без чувств в окружении мешков. Меня втащили на корабль и уложили в каюту, где несколько суток отпаивали питательным бульоном. В мешках же оказался табак. Значит, немой старик все-таки понял, чего я от него хотел, и в качестве платы взял не деньги, а мое семя. Страшно было подумать, что оно стало источником новой жизни для людей странного культа. Но я уже никак не мог изменить ситуацию и радовался, что остался в живых.

Приятель надолго замолчал, выпуская табачный дым и смотря невидящими глазами. Я понимал, что он находился не здесь, а на корабле или в пещере, окруженный необычными людьми. А потом в голове у меня щелкнуло, будто сработала магниевая вспышка.

— Дагдэр, — сказал я, но приятель меня не услышал.

— Я предпочел бы и вовсе забыть о произошедшем, — продолжил он, — но память играет со мной злые шутки. По ночам я слышу мотивы заунывной молитвы, которую тянули тогда люди в пещере, а до ноздрей доносится гнилостный запах плесени. Проснувшись сегодня, я увидел ее причудливые узоры на стенах комнаты. Я крепко закрыл глаза, а когда открыл их, плесени уже не было. И все же ощущение присутствия странных людей из деревеньки не покидает меня с тех самых пор, как я очнулся. Я и сейчас чувствую сырость подземелья, по которому следовал в ту ночь за стариком, и знакомую вибрацию, разливающуюся по телу. Потому и держусь как можно дальше от моря. Я боюсь, что немой явится за мной со своим колокольчиком, и мне кажется, что сделать это он может только по воде.

— Дагдэр, — вновь сказал я.

— Что? — очнулся приятель, будто ото сна.

— Дагдэр! Я уже слышал это имя.

— Где?

— В особняке Даллесов.

— Том, в котором пропали и погибли люди?

— Да. Я делал там фотографии для статьи.

— Знаю. Я читал. Но как это связано с моей историей?

— Дагдэр — некий бог, которому приносил жертвы один из постояльцев особняка.

— В статье об этом не было ни слова, — побледнел приятель.

— Видимо, репортер не посчитал нужным упоминать его имя. Видишь ли, произошедшее в особняке Даллесов до сих пор под большим вопросом. Но в Дартвуде точно есть или были люди, которые поклоняются Дагдэру и приносят жертвы. Так что я охотно верю во все, что с тобой случилось в ту ночь.

Из бледного лицо приятеля превратилось в нездорово серое. Я увидел, как задрожали его руки. Он больше не сказал ни слова о своем странном приключении. Только быстро засобирался домой, сославшись на то, что вдруг почувствовал недомогание. Я не стал его удерживать, а он попросил меня не провожать. Оставшись в одиночестве, я закончил ужин и отправился домой.

Надо ли говорить, что утром приятеля уже не было в Дартвуде. Я навел справки и узнал, что он покинул город вечером, едва явившись домой после встречи со мной. Спешка его мне понятна — видимо, он так боялся встретиться с последователями этого странного Дагдэра.

Я же еще больше заинтересовался божеством и, может быть, найду время поделиться своими изысканиями в дальнейшем.

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК

Хроники Дартвуда: Табак Авторский рассказ, Мистика, Божество, Расследование, Репортер, Длиннопост
Показать полностью 1
12

Саша, нитки и тишина

Нитку — в иголку, чистый холст лоскута — на колени. Саша развернула первую записку.

«Любовь — это ветер, который может стать попутным, а может сорвать крышу твоего дома. Он надувает паруса и ломает деревья, он вращает колёса ветряных мельниц и смерчем проносится над землёй.»

Тишина гулко отражалась от стен музея современного искусства. Днём здесь проходили выставки, а по вечерам открывалось второе помещение с барной стойкой и холодильником, полным пива. Саша работала в музее уже второй год. Ей нравилось. Она считала, что нашла своё место — до этого лета.

***

Солнце медленно утонуло в море, и небо над горизонтом стало цвета чая с молоком. Пахло йодом и сосновыми иголками, мелкая галька под ногами хрустела и то впечатывалась в пологую тропу, то катилась дальше. Ветер принёс звуки гитары, обрывок песни и мужской смех — тёплый, мягкий. Саша поёжилась и плотнее запахнулась в вязаную шаль.

На берегу, под шершавым боком утёса, догорал костёр. Вокруг сидели туристы из палаточного лагеря, который находился неподалёку — на той же стороне залива, что и домик, в котором Саша снимала комнату. Пляж уже опустел — ненадолго, пока небо совсем не почернеет и не уставится на море множеством звёздных глаз. Тогда парни и девушки из палаточного лагеря разожгут новые костры — отражения звёзд, принесут ещё гитар и вина, будут до глубокой ночи купаться, громко петь и разговаривать. Ну а пока они не пришли, узкая полоса гальки между морем и утёсами принадлежала Саше.

Она прошла мимо, не глядя в сторону туристов. Ей нравилось притворяться местной. Саша и впрямь считала, что вся Земля — её дом, а значит, она всюду хозяйка, а не гостья. А дома нужно поддерживать чистоту и порядок. Саша надела перчатки, достала мусорный мешок и быстро прошла вдоль берега, собирая печальные сувениры дневных посетителей: окурки, фантики, пустые бутылки. Ночные гости ничего не оставляли, кроме пепла, и уже только за это Саша была им благодарна — но не более того.

— Привет, — прозвучало из-за спины.

Саша оглянулась и молча помахала рукой. В пяти шагах от неё стоял парень из той компании, что сидела в тени утёса — высокий, с убранными в хвост длинными волосами.

— Я заметил, что ты каждый вечер приходишь, — сказал он.

Ну и что? Саша пожала плечами и вернулась к своему занятию. Позади что-то зашуршало. Она украдкой обернулась и увидела, как незнакомец, следуя её примеру, наполняет дневным мусором второй мешок.

Вдвоём они управились до того, как кобальтовые сумерки сгустились над морем.

— Спасибо, — сказала Саша.

— Меня, кстати, Андрей зовут.

— Александра, — сухо ответила она, избегая прямого взгляда.

Саша давно уже решила, что никаких имён знать не хочет. Незачем привязываться к случайным знакомым. Но все упрямо продолжали предъявлять ей свои ярлыки, указатели и аннотации.

Андрей вдруг негромко рассмеялся.

— Что? — спросила Саша.

— Я так и думал, что это твоё имя, — сказал он.

Его смех был мягким и тёплым.

***

Каждый день две недели подряд, с часу и до семи часов вечера, Саша приходила в музей и вышивала слова любви, которые ей принесли или прислали. Она садилась на стул в углу, заправляла кудрявую чёлку под красный берет и молчала, молчала, молчала. Пальцы взлетали и опускались над вышивкой, то встречая собственную тень, то расставаясь с ней. Саша думала о том, что произошло этим летом.

«Любовь — главная движущая сила Вселенной. Без любви даже хлеб не поднимется. Всё, что ты делаешь, нужно делать с любовью.»

На последнем слове зелёная нитка закончилась, и Саша сменила её на красную. Владимирский шов шёл этой фразе — или она ему? Саша повертела лоскут в руках и отложила готовую работу в сторону. Встала, потянулась, наклонилась влево и вправо, разминая онемевшую спину. Лиза, улыбаясь, поставила перед Сашей чашку чая.

— Облепиховый, — сказала она.

Саша улыбнулась в ответ. Во дворе дома, где она остановилась во время путешествия по Крыму, росла облепиха. Наверное, ягоды на колючих ветках уже налились соком и сладостью. Саша достала моток жёлто-оранжевых ниток, новый лоскут, записку и карандаш. Перед тем, как вышивать послания, она выписывала их на ткани аккуратным, немного квадратным почерком.

«Любви не нужны слова.»

Саша кивнула. Любовь — не в речах, а в поступках. Потому-то она и затеяла этот перформанс: чтобы убедиться, что слова ничего не стоят. Эти записки — полная ерунда! Неужели кто-то поделился своими настоящими мыслями? То, что сделает их настоящими — Саша. Её время, её руки, её молчание. Овеществлённые, слова утратят эфемерность. К ним можно будет прикоснуться, их можно будет повесить на стену. Им можно будет поверить. Или не поверить, ведь, в конце концов, это просто нитки и ткань.

***

Из-за гор брызнули первые капли солнечных лучей. Саша перевернулась на другой бок, обняла Андрея, вплетая пальцы в длинные волосы. Лето заканчивалось, заканчивался Сашин отпуск. Настала пора возвращаться в её сумрачный, пряничный, игрушечный город в сердце России. Слишком тесный и слишком пустой — ведь в нём не будет Андрея.

— Саш, — позвал он.

— Тш-ш, — прошептала она, — молчи.

Они лежали на остывшей за ночь, но нагретой их теплом гальке и слушали речитатив прибоя, крики чаек, шум просыпающегося лагеря. Андрей прижался носом к Сашиной щеке, губы скользнули к подбородку и ниже, накрывая пушистый завиток волос на шее. Саша обняла его ещё крепче, спрятала лицо на груди, возле тонкого шрама, вдохнула глубоко-глубоко запах йода, можжевельника и тёплой кожи, а потом задрала подбородок и вдруг поймала его губы своими.

Они никогда не говорили о том, что будет дальше.

***

Приходили разные люди, знакомые и незнакомые, смотрели на Сашу. Приносили новые записки. Для каждой вышивки Саша брала другую нитку. Чёрный, красный, синий, зелёный. Оранжевый, как симферопольское солнце.

«Когда я смотрю вокруг, то вижу, что всё пронизано любовью. А потом протираю глаза и понимаю, что любовь была только в моём взгляде.»

Это послание оставил Артём, тоже художник и коллега по бару. Саша улыбалась, вышивая его слова — в них был он весь, от растрёпанного кончика бороды до неизменного томика Марка Аврелия в рюкзаке.

Лиза написала всего четыре слова:

«Дело не во мне.»

Летом она рассталась с парнем. Закончив вышивку, Саша скользнула за стойку и обняла Лизу.

— Цыплёнок, — пробормотала та, целуя Сашу в лоб. — Уже почти не болит, но спасибо.

На улице стемнело, и в баре зажгли свет.

«Ты — мой маяк в бурном море, я чувствую твой свет через километры. Ты — тепло костра, согревшее мою душу. Но всякий костёр рано или поздно гаснет. Наше пламя обернулось золой, и мы не будем вместе ни-ког-да.»

Ни-ког-да. Саша вытерла подступившие слёзы. Руки задрожали, капля крови окрасила полотно. Саша убрала лоскут и смазала палец йодом. Две недели перформанса подходили к концу.

— Саш, — позвал её Артём. — К тебе пришли.

Саша подняла голову и чуть не закричала, забыв про обет молчания. Андрей стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Саша закрыла глаза. Открыла. Андрей всё ещё был здесь. Она глубоко вдохнула, выдохнула, разбежалась и прыгнула в его объятия, как в высокие волны залива. Последняя записка упала на щербатую плитку пола.

«Когда дышишь сердцем, происходят чудеса. Свет притягивает свет. Верю в любовь.»

Автор: Екатерина Иващенко
Оригинальная публикация ВК

Саша, нитки и тишина Авторский рассказ, Реализм, Вышивка, Любовь, Отпуск, Длиннопост
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!