Proigrivatel

«Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек».
Кушетка вряд ли бы выдержала растущее тело, поэтому Андрей сел прямо на пол перед объёмными ящиками трансформирующей аппаратуры. Монотонно раскачиваясь вперёд-назад, Андрей одними губами повторял свою несложную мантру. Он обязан был запомнить эти слова, свои последние слова. Наверное, со стороны это выглядело странно, а может, даже смешно, хотя кому придёт в голову смеяться над медиатором Департамента дальней космической разведки? Люди, чей геном создан пластичным для множественных трансформаций организма, в обществе вызывали разные эмоции, но точно не смех.

Слух уже обострился, поэтому появление в каюте посетителя сюрпризом не стало. С едва заметным шипением дверь за спиной открылась, впуская незваного гостя. Кто он, смельчак или дурак? Плевать. Ему же хуже — видеть себя со стороны даже Андрей сейчас не хотел. К его телу тянулись десятки шлангов, трубочек и проводов. Аппаратура шипела и пищала, отмеряя необходимые для роста тела питательные инъекции.

— Твою ж мать! — раздался испуганный голос.
Андрей, не оборачиваясь, улыбнулся. Процесс перестроения организма только начался, но метаморфозы уже стали заметны даже в тусклом свете дежурных ламп. Медиатор прибавил в весе и росте, став похожим на большую лысую гориллу. Позвоночник покрыл роговой панцирь, такие же костные пластинки клочками нарастали по всему телу, стремясь создать мощный внешний скелет. Под мышками выступили уродливые крючковатые отростки, которые в ближайшее время станут второй парой рук.

— Не думал, что вы уже приступили, — брезгливо пробормотал гость, так и не решаясь пройти в каюту. — Я руководитель станции Гордеев. Примчался сразу, как узнал о вашем прибытии. Почему без предупреждения?

— Это могло что-то изменить? — прошипел Андрей. Говорить становилось сложнее — мутирующие голосовые связки издавали хрипло-шипящий свист, лишь отдалённо напоминающий человеческую речь.

— Если честно, когда я запрашивал помощь, рассчитывал не на вас, — недовольно продолжил Гордеев.

— Вы ждали десантников и танки?

— Ну уж точно не парламентёра.

— Человечество давно перешагнуло ту фазу развития, когда конкистадоры резали головы индейцам за табак и золото. Мы здесь в гостях. Мы должны договариваться.

— И тем не менее считаю ваше вмешательство лишним. Договариваться там не с кем.

— Ваше мнение уже значения не имеет. Информация дошла до Департамента. Решение принято. Моя задача — разобраться в ситуации и принять меры.

— То есть ваш визит — официальная инспекция?

— Именно.

— Где же тогда ваша группа?

— Не волнуйтесь, будет. Насколько я понимаю, у вас возникли проблемы с местной фауной?

— Да это просто тупые и агрессивные животные! Тем более, их осталось несколько штук.

— Несколько штук, — задумчиво кивнул Андрей. — А остальные куда делись?

— Ушли, как только мы начали разработку. Отчёты ксенозоологов направлялись в Департамент. Остались только бешеные или больные. Я искренне не понимаю, чем мне может помочь специалист, — Гордеев замялся, словно подбирая слово, — по установлению контактов?

— А я прилетел не вам помогать. Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек.

— Простите что?

— Я медиатор, выстраиваю мосты между людьми и иными формами жизни.

— Да я за месяц потерял три буровые установки! — повысил голос Гордеев. — План отгрузки сорван! Рабочие отказываются спускаться в шахты! Времени нет совсем! А вы тут со своими мостами! Сколько на это уйдёт? День? Месяц? Год? Мне нужно решать проблему с этими тварями, а не подход к ним искать! У меня тоже начальство есть. И оно с меня не слезет, пока добыча не выйдет на плановый уровень!

— Вам предписано прекратить добычу до окончания моей работы.

— Да с чем вы собираетесь работать? Вы понимаете, что этих тварей не зря назвали ледяными дьяволами? Это чудовищная помесь медведя и гориллы?
— Я разберусь. Если вы правы — решу вопрос.

***
«Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек».
Теперь эти слова, словно маяк в тёмной бездне изменённого сознания, должны были сохранить человека в новом Андрее. Коридоры станции не предназначались для столь крупных существ — добираться до шлюза пришлось по-обезьяньи, согнувшись и опираясь на обе пары лап. Крупные рога норовили зацепить потолочные панели освещения. Вид у Андрея стал действительно ужасающий. Заметив его, техник дежурной смены шлюзового отсека буквально вжался в стену, стараясь не шевелиться. Скорее всего, бедолага даже перекрестился, когда тяжёлая створка закрылась за Андреем. Медиатора эти люди уже не интересовали. Андрей хотел скорее уйти, забыть запах страха и презрения, которым пропитана станция.

Мороз подарил облегчение. Андрей поёжился, вернее, поёжился человек внутри. Того, кто хотел стать частью этого ледяного мира, холод не пугал. Бескрайняя ледяная пустыня на самом горизонте упиралась в клыки заснеженных скал. Сильный ветер гнал острые крупные снежинки. Такие с лёгкостью изрезали бы человека. Но скрытая под космами серого меха костяная броня Андрея позволяла ему не обращать внимания на такие мелочи. Этот мир не для людей. Андрей с нескрываемым удовольствием издал утробный рык и помчался к горам. Когтистые лапы крепко впивались в глянцевую поверхность льда, разряженный морозный воздух дурманил разум. Андрей бежал, наслаждаясь свободой. Он был дома.

Окончательно забыть о людях мешали два назойливых дрона, следящие за Андреем от самой станции. Эти упитанные металлические птицы жужжали над головой, не выпуская медиатора из вида. Они воняли металлом и чем-то химически-едким, от них буквально разило опасностью.

«Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек».
Напасть на след дьявола оказалось несложно. Буквально в паре километров от станции на ледяной поверхности планеты стали встречаться отметины острых когтей. Судя по всему, зверь часто приходил сюда, наблюдая за людьми. У подножья гор Андрей наткнулся на брошенный людьми рудник. Присыпанные снегом, замершие исполины буровых машин и мрачные прямоугольники пустующих бытовок создавали трагичную скульптурную композицию в память о человеческой самоуверенности и наглости. На большей части техники зияли рваные раны, оставленные могучими когтями дьявола. Андрей мысленно нахмурился — видимо, зверюга и правда взбесилась. Новое естество медиатора тут же отозвалось протестом — теперь он стал ближе к зверю, нежели к людям, и мысль о необходимости умерщвления себе подобного больно резанула сознание.

«Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек».
На краю свежего карьера застыла исполинская туша роторного экскаватора. Андрей обогнул безжизненную машину, взобрался на высокий отвал выработки и, опершись всеми четырьмя верхними лапами о разбросанные булыжники, сел на корточки. Присутствие дьявола ощутилось мгновенно и так отчётливо, словно Андрей увидел его. Казалось, даже воздух задрожал от напряжения. Из полузаваленной пещеры справа раздался приглушённый рык. Медиатор инстинктивно зашипел в ответ. Шерсть на теле Андрея вздыбилась, обнажая острые костяные шипы по всему телу.

Из-за огромного валуна показалась морда противника. Андрей замер под тоскливым взглядом двух немигающих рубиновых глаз. Его будто окатило тёплой волной. В изменённой душе одновременно проснулись надежда и сомнение, интерес и страх. Но это были не его эмоции — Андрей ощущал дьявола. Не переставая рычать, зверь осторожно вышел из укрытия. Особь, оказавшаяся заметно крупнее Андрея, выглядела побитой: один рог сломан, а серая шерсть покрыта бурыми пятнами подпалин. Принюхиваясь и потряхивая лапами, противник по большой дуге осторожно обходил Андрея. Медиатор пошёл в противоположную сторону, стараясь повторять движения зверя. В какой-то момент Андрею показалось, что ему удалось настроиться и почувствовать это странное животное, по крайней мере, движения их казались синхронными, словно они много раз репетировали этот воинственный танец.

Дьявол схватился за огромный камень и взревел. Но угрозы Андрей не почувствовал, наоборот — зверь хотел предупредить его! О чём? Всё же Андрей не стал полноценной частью этого мира. Жужжащие в высоте дроны он заметил чуть позже дьявола. Наверное, он просто привык к технике и не придал парящим машинам значения. Зверь же проявил невероятную для своей комплекции ловкость, одним движением выскочив из укрытия. Андрей успел только сгруппироваться, готовясь к удару, но его не последовало. Оттолкнувшись от камней всеми шестью конечностями, дьявол бесшумно подпрыгнул на несколько метров. Зазевавшийся оператор дрона, наверное, сейчас разразился руганью на всех известных ему языках — металлическая птица оказалась слишком низко и была рассечена надвое острыми когтями.

Впервые за многие годы Андрей пожалел, что после трансформации лишился человеческого голоса. Он отчаянно закричал: «Стоять!», но из его зубастой пасти вырвался лишь яростный рёв. Андрей неистово размахивал лапами, пытаясь дать команду на отмену второму дрону. Оператор не понял его. Взметнувшись вверх, боевая машина открыла огонь. Несколько снарядов легли под ноги Андрею, отшвырнув его ударной волной на дно карьера.

«Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек».
Инстинкты нового тела побеждали в упорной борьбе с разумом, отодвигая куда-то в тень остатки человеческого сознания. Андрей выл, повторяя про себя свою мантру, а тело уже реагировало. Рывком вскочив на ноги, он бросился в укрытие. Прыгая от валуна к валуну, Андрей отметил, что оператор перепутал его с дьяволом. Теперь дрон целился именно в Андрея. А оставшийся без человеческого внимания зверь проворно взбирался по стреле экскаватора, подбираясь ближе к врагу. Разведя лапы, дьявол прыгнул к дрону. Но развязки Андрей не увидел — очередная порция снарядов вздыбила огромные осколки скалы прямо над ним. Андрей взвыл, дёрнувшись в отчаянной попытке уклониться, но острые камни завалили могучее тело.

***
«Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек».
Инстинкты проснулись раньше сознания, поэтому пришёл в себя Андрей уже на ногах. Приготовившись к рывку, он стоял у стены просторной пещеры. Уличный свет сюда не попадал, но в темноте дьяволы видели очень даже хорошо. Давешний зверь копошился на противоположной стороне пещеры, не обращая внимания на очнувшегося сородича. Человеческий разум тяжело уживался в новом теле, казалось, мысли стали вязкими и тягучими. Но всё же Андрей осознал, что зверь спас его, вытащил из-под завала и принёс в свою… А что это? Нора? Берлога? Гнездо?

Осмотревшись, Андрей понял, что пещера значительно больше, чем показалась сначала. В стенах зияли большие ниши правильной формы, из которых выступали массивные ледяные кубы. Под бирюзовой поверхностью скрывалось что-то тёмное, что-то, от чего веяло лютой тоской. Андрей сделал несколько осторожных шагов к ближайшему кубу. Сквозь ледяной глянец проступили очертания знакомого силуэта: рога и крупное четырёхрукое тело. Ноющая тоска в душе́ сменилась жгучей горечью. С небольшим запозданием среагировал и человеческий разум — кладбище.

Андрей не считал сколько их, он просто знал, чувствовал — много, очень. И в каждом погребён один из тех, кого люди называют дьяволами. Спасший медиатора зверь с тихим скрежетом водил когтем по поверхности одного из саркофагов, оставляя на ледяной поверхности замысловатый узор. Сомнений уже не оставалось: зверь совершал ритуал — погребальный или поминальный обряд.

Безумная волна жалости и сочувствия захлестнула Андрея. Поддавшись порыву, он шагнул к противнику. Не отвлекаясь от своего занятия, зверь угрожающе зарычал, как бы обозначая границы дозволенного чужаку. Андрей поднял лапы, стараясь изобразить миролюбие, и сделал ещё один короткий шаг. Перед глазами мелькали десятки статичных картинок, словно кто-то транслировал слайды прямо в его сознание. Андрей упал на пол, скребя когтями по камням, он старался обуздать поток чужих мыслей. Зверь показывал ему подземное селение, множество ледяных дьяволов, их охоту на глубокоземных насекомых, напоминающих гигантских тараканов. Сменяясь с невероятной скоростью, картинки примитивной, но вполне разумной жизни несли тепло и радость, до тех пор, пока на них не появились люди. Эти злобные и агрессивные существа бурили землю, сотрясая и разрушая дома дьяволов. Теперь Андрея охватили страх, гнев и отчаяние. Некоторые аборигены бежали, но большинство осталось, ведь в глубине, там, куда стремились люди, вызревали яйца с малышами пещерного народа. Очень по-человечески Андрей ощутил ледяную пустоту ужаса внутри, осознав, что сотворили люди на этой планете.

Коммуникация в обществе дьяволов строилась на трансляции мыслей, густо приправленных эмоциями. И непонятно, что было для них более информативно — картинки или сопровождающие их чувства. Построить полноценный диалог, общаясь мыслеобразами, оказалось непросто, а уж спорить практически невозможно. Да, собственно, и не хотелось. Зверь вернулся к своему занятию у саркофага, напоследок показав Андрею картинку желаемого будущего — пожираемую огнём станцию. Впитав ту горечь и ненависть, которые червями грызли душу аборигена, Андрей балансировал на грани полной потери человеческого. Уже не веря самому себе, он с упорством фанатика твердил мантру.

***
«Я делаю это ради людей».
Теперь это казалось ложью. Зачем помогать тем, кто уничтожил твой дом? А именно домом казалась Андрею эта холодная, но такая родная планета. Или всё-таки его дом не здесь?

Оставляя за собой снежные клубы, медиатор мчался по ледяной пустыне. Едва на горизонте возникли тёмные силуэты куполов станции, чуткий слух уловил запуск дронов. Гордеев собирался сохранить свою мерзкую тайну. И там, в карьере, Андрея атаковали вовсе не по ошибке. Смерть медиатора — хороший повод представить дьяволов дикими и опасными тварями. Это же оправдает и их уничтожение.

«Я люблю людей».
Как любить убийц? Андрей ненавидел их. Человеческие знания и навыки, кратно усиленные мощью зверя, творили чудеса. Пара боевых дронов не смогла остановить разъярённого дьявола, как не стала преградой и массивная створка ворот. Вездеход с мощным горнопроходческим резаком оказался слишком неповоротлив, чтобы тягаться с Андреем.

«Я человек».
Отождествление себя с людьми показалось отвратительным. Он не хотел иметь ничего общего с ними. Но что-то будто кольнуло взбунтовавшееся сознание, что-то неуловимое, но очень важное. Затуманенный разум назначил начальника станции квинтэссенцией зла. Кроме створок шлюза, Андрею больше никто не мешал. Круша немногочисленную мебель и сбивая рогами осветительные панели, зверь добрался до кабинета Гордеева. Жалкий, от ужаса бьющийся в истерике, начальник станции рыдал и молил, кричал и угрожал. Он больше не был высокомерным начальником, он больше не был человеком.

Вот оно! Мысли Андрея прояснились, словно с глаз сдёрнули вуаль. Гордеев — не человек! Зверь, демон, да кто угодно, но только не человек. Огромная когтистая лапа остановилась в сантиметре от лица Гордеева. «Убьёшь — станешь таким же!» — кричал человек в теле зверя. С глухим рыком Андрей придавил начальника станции к полу. Челнок со спецами Департамента уже на орбите, пусть они решают судьбу преступника, а медиатор свою работу выполнил.

«Я делаю это ради людей. Я люблю людей. Я человек».

Автор: Юрий Ляшов
Оригинальная публикация ВК

Первую половину детства я посвятил собиранию коллекционных фишек из-под чипсов. Помню, чипсы те не отличались особым вкусом и постоянно застревали в зубах, но это было неважно — нас с друзьями больше заботили пластиковые кругляши с нарисованными монстрами, динозаврами и прочей мальчишеской лабудой.

Повторные мы меняли, новые оставляли себе, и так у каждого вырастала довольно приличная стопка, которая, как это обычно бывало с детскими коллекциями, со временем куда-то бесследно растрачивалась.

Потом, когда я уже перешёл в старшие классы, моё воображение захватили простые вкладыши из-под жвачек “Ванлав”. Поначалу они считались дешёвой копией популярных тогда жвачек “Love is”, но со временем приобрели культовый статус, а потом и вовсе вытеснили импортную.

Многие косо поглядывали — коллекционирование подобных вкладышей считалось “девчачьим” увлечением, но мне так не казалось. Я продолжал собирать их, благо жвачки были дешёвые, и изредка ими менялся. Так я, к слову, познакомился со своей будущей женой.

Это случилось возле киоска по дороге в школу. Я взял жвачку “Ванлав” за два с половиной рубля, развернул и понял, что такой вкладыш у меня уже есть. Там была картинка со спящей девочкой и надпись:

“ЛЮБОВЬ ЭТО… СМОТРЕТЬ, КАК ОНА СПИТ”

— О, у меня как раз такого нет, — заговорила из-за плеча Леся. Она училась в параллельном классе и имела особый талант появляться из ниоткуда. — Обменяемся?

Я был не против. Она открыла рюкзак и достала небольшой альбом, где хранились её аккуратно разглаженные вкладыши. Мои небрежно валялись в металлической коробке из-под монпансье.

— Какого у тебя нет? — спросила она. — Выбирай.

Я осмотрел её коллекцию, а потом, бросив взгляд на часы, понял, что стоит поторопиться.

— Давай, может, в школе? — предложил я. — А то мы уже опаздываем.

Она согласилась, и мы побежали на урок, обегая огромные лужи с облетевшими листьями.

Занятия проходили мучительно медленно. Настроение, подобно осенней хмари за окном, становилось только хуже. Начинался дождь.

После звонка, мы наконец встретились с Лесей. Она ждала меня возле запасного выхода — там редко кто ходил, и можно было не стесняться лишних глаз.

— Вот, — снова показала альбом. — Выбирай.

Она так улыбалась, будто впервые встретила человека с таким же увлечением.

— Всё так аккуратно, — вежливо заметил я. — У меня никогда бы так не получилось.

Леся ничуть не смутилась. Лицо её тоже было аккуратное и чистое: кожа выглядела идеально гладкой и ровной и оставалась такой до сих пор.

— А ты красивая, — холодно произнёс я как факт, а не комплимент.

— Спасибо, я знаю.

Она чем-то была похожа на эту девочку из вкладышей. Такая же умиротворенная улыбка и золотистые волосы. Может, поэтому она и стала их собирать, а может, ей правда стало интересно, что такое любовь.

— А почему ты их собираешь? — вдруг спросил я.

— Просто нравится. Мне кажется, что в будущем полная коллекция будет стоить много денег.

Я не угадал ни в одном варианте.

— Думаешь?

— Ага. Слышал, что создатель этой жвачки куда-то исчез?

— Серьёзно?

— Ага. В интернете прочитала, когда искала, почему жвачка исчезает с прилавков.

Я листал альбом, где все вкладыши были прилежно расставлены в соответствии с их порядковым номером. Дошёл до последней страницы и обомлел:

— Что это? — спросил я. — Никогда такого не видел.

На вкладыше не было номера, а сама картинка выглядела чересчур пугающей:

Мальчик смотрел на анатомическую модель, подобную той, что показывали нам на уроках биологии. Он глядел на свою возлюбленную, которая почему-то осталась без кожи. Были видны лишь её голые мышцы и кровеносные сосуды.

“ЛЮБОВЬ ЭТО… ПРИНИМАТЬ ЕЁ ТАКОЙ, КАКАЯ ОНА ЕСТЬ”

У меня даже в горле пересохло.

— Такой странный, — заметил я. — Он настоящий?

— Ага, — закивала головой. — Нашла его в жвачке, а потом испугалась... Я потом в интернете искала — ни у кого такого вкладыша не попадалось, будто его и вовсе не существует.

Было действительно много непонятного, и с того дня мы начали собственное расследование: встречались по вечерам и шерстили сайты с информацией о вкладышах и их создателе, что исчез при загадочных обстоятельствах.

Конечно, всё было тщетно, но поиск правды сам по себе стал безумно увлекательным занятием. В какое-то время мы даже отвлеклись от вкладышей и начали запойно читать всякие истории обо всех странных случаях в нашей стране: таинственные пропажи детей, неопознанные объекты в небе, размытые фотографии чудовищ…

Расследование толком ни к чему не привело, зато тесно нас сблизило: спустя годы мы с Лесей отучились на журналистов и поженились. Я устроился в местную газету, а Леся выбралась на центральный телеканал, где работала видеоредактором на вечернем шоу.

История с вкладышами не забылась только потому, что благодаря им мы познакомились. В любом другом случае эта коллекция канула бы в Лету, как и все остальные.

Леся любила рассказывать всем нашу историю. Эта жвачка “Ванлав” стала для неё поистине священной. Примечательно, что на вкус она никому из нас никогда не нравилась, да и попробовать заново её бы уже не удалось — давно вышла из продажи.

А тот пугающий вкладыш так и лежал в конце пыльного альбома, оставляя главную тайну нашего детства нераскрытой.

Вплоть до сегодняшнего дня, пока жена внезапно не позвонила мне в офис и не прокричала в ухо:

— Ты не поверишь!

— Что такое?

— У нас сегодня вечером прямой эфир! Спецвыпуск с тем самым пропавшим создателем жвачки!

— Что? Подожди, ты о ком вообще?

— Ну вкладыши “Ванлав”. Те самые!

— А, точно. Но я… Я думал, он давно умер.

— Тут все немного в шоке, ага. Помнишь, как мы искали создателя жвачки? Весь интернет перерыли же, ей-богу. Так вот, угадай, что я сделала.

— Ну?

— Я выпросила для нас целый эфир! Мне разрешили выступить вместе с тобой и рассказать создателю о том, как его жвачка изменила нашу жизнь.

— Что? Т-ты это серьёзно?

— Да! А потом мы сможем спросить у него о чём угодно!

— Хорошо, значит, вечером…

— Ага! У меня аж мурашки по коже, жду не дождусь!

С тех пор я уже не мог думать о работе: отложил авторскую колонку до завтра и ушёл из офиса пораньше. Спустя всего несколько часов прибыл к Лесе на студию:

— Ты хоть когда-нибудь завязывал его сам? — спросила она, поправляя мне галстук в гримёрке.

— Я редко когда одеваюсь так официально. Это ты у нас привыкла к деловому стилю.

Работа на студии обязывала всех к строгому дресс-коду, и девушки, как я заметил, практически все злоупотребляли косметикой. Все, кроме Леси. Её кожа оставалась такой же нетронутой как и десять лет назад.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила она.

— Как так?

— Не знаю, — улыбнулась. — Будто впервые видишь.

Я и так будто впервые её видел. Думал, заново влюбиться уже невозможно.

В гримёрку ворвалась ассистентка и затараторила о скором выходе на сцену. Мы закончили последние приготовления, нацепили микрофоны, и…

— Ты, главное, не нервничай, — шепнула мне Леся.

…и вышли за синие шторы, отделяющие реальный мир от телеэкрана.

На сцене было непривычно: камеры, яркий свет и огромная куча народа в зрительском зале.

Играла бодрая музыкальная отбивка, Леся помахала толпе, а я просто стоял столбом. Не утащи она меня за руку, так бы и оставался растерянно смотреть по сторонам.

Мы сели на небольшой диванчик перед ведущим, и тот выдал якобы шутку:

— Понимаю, — выдавил он с едкой ухмылкой, — если бы я встретил своего кумира — создателя мороженого по пять копеек — то тоже бы затрясся от волнения.

По залу прокатился смешок.

— Итак, как мы все знаем, — ведущий повернулся к залу и грубым басом вставил ремарку, — на самом деле никто не знает…

*заливистый смех*

— ...вы давние фанаты той самой жвачки с некогда известными вкладышами “Ванлав”?

— Да, — как ни в чём ни бывало улыбалась Леся. — На самом деле, — она сжала мою руку, — мы познакомились в детстве благодаря ей, и вот: любим друг друга до сих пор.

В зале одобрительно зашумели, будто кто-то со сцены показал им плакат с надписью: “Звуки умиления”.

— Ничего себе! — ведущий с противно зализанной причёской изобразил удивление. — Думаю, нашему сегодняшнему гостю будет очень приятно послушать, как его жвачка свела столь непохожих друг на друга людей. Кхм. Встречайте, тот самый, пропавший пятнадцать лет назад, создатель жвачки “Ванлав”!

Началась музыкальная отбивка, затем послышались аплодисменты. На сцене показался немолодой мужчина одетый крайне просто: серая футболка и джинсы. И я уже пожалел, что влез в этот строгий костюм.

— Добро пожаловать, присаживайтесь.

Тот, за кем мы гонялись всё детство, сел напротив нас и недоумённо посматривал по сторонам. Потом улыбнулся и помахал публике, на что та со свистом зааплодировала.

Сначала он вкратце представился, потом представились и мы. Вернее, нас представила Леся. Я просто молчал и смотрел: мне было ужасно неуютно в этой студии, и, кроме взглядов живых людей в зале, я ощущал на себе миллионы глаз, что уставились в прямой эфир. Я весь взмок и в целом плохо себя чувствовал.

Создатель представил свою новую жвачку, назвав её “любовью в единственном смысле”, а Леся рассказала историю нашего знакомства, которую я услышал в тысячный раз.

Когда дело дошло до вопросов, я резко перебил Лесю, и перешёл к самому главному:

— А что для вас… Кхм..

Я подавился и закашлялся. Леся беспокойно взглянула на меня, а в зале послышались перешёптывания.

— А что для вас значат, — через силу продолжил, — все эти вкладыши? В них есть какой-то смысл, или это просто очередная коллекция для детей?

Создатель провёл ладонью по небритому подбородку:

— Все эти вкладыши... — задумчиво произнёс он. — Это мой личный поиск ответов на вопрос, что такое любовь.

— И как оно? Нашли?

— Да. Знаете, осмыслить этот вопрос я смог только когда ухаживал за больной женой. Сейчас к сожалению её уже нет с нами…

По залу пронёсся огорчённый гул.

Я представил, как оператор взял крупный план его печального взгляда.

— Мне было тяжело ухаживать за ней. Я видел её в самом плохом состоянии, в котором она только могла быть. И при этом продолжал любить, — он изменился в лице и отклонился от темы. — Слышали такую теорию, что на вкладышах нарисованы Адам и Ева?

— Да, кажется… Это ведь хрестоматийные образы мужчины и женщины.

— Так вот, мало кто знает, но Ева никогда не была первой женщиной Адама. Сначала была Лилит. Она не подошла Адаму, так как слишком доминировала над ним. А потом Бог создал Адаму вторую женщину, но начал создавать прямо при нём. Он увидел как вырастают её кости, как они покрываются мышцами, как создаются органы, напитываются слизью, кровью, соплями, газом и жидкостями. И после этого, после того, как он увидел всё это, Адам не захотел быть с этой женщиной. Ему стало противно.

— И что с ней стало?

— Никто не знает. Наверное, попала в какой-нибудь вселенский утилизатор. Ей ведь даже имени не дали. А потом из ребра Адама появилась Ева.

Зрители переглядывались, никто не понимал как реагировать на сказанное.

— Ваша история мне кое-что напомнила.

Я достал из нагрудного кармана тот самый вкладыш и показал создателю.

— О, значит, вы нашли его…

В зале воцарилось гробовое молчание.

— Да, это единственный такой вкладыш в мире, — с улыбкой промолвил он. — Не думал, что кто-то найдёт его и сохранит. То, что вы держите в руках — и есть ответ на вопрос, который я так долго искал.

Послышались удивлённые возгласы: хлынула короткая волна обсуждений, а кто-то даже выкрикнул, что готов купить его за любые деньги.

— Это и есть истина, — вкрадчиво продолжал он. — Каково это, ощущать, что она способна уместиться в ваших руках?

В студию внесли подносы с новой жвачкой, которой угощали всех желающих.

— Вот она, между вашим большим и указательным пальцем.

Я смотрел на пугающий вкладыш. У девочки лишь мышцы и кровеносные сосуды. Никакой кожи. Одно мясо.

— Мм, очень вкусно, — заявила Леся, успевшая попробовать жвачку. — Гораздо лучше, чем прошлая. Попробуй!

Я бросил взгляд в зрительский зал и увидел, как у жующей девушки в первом ряду с лица потекла косметика.

Пригляделся: ну точно косметика!

Или нет?

Увидел вторую, третью. У всех с лица что-то стекало…

— Дорогой, попробуй!

Я резко обернулся и сердце едва не остановилось:

На Лесе не было кожи. Она стекла с лица подобно растаявшей глазури. На меня теперь смотрели голые глаза, чёрными косточками застрявшие в красном разрезе арбуза.

— Дорогой…

Я попятился назад. Леся рванулась, ко мне, видимо, чтобы успокоить:

— Дорогой, с тобой всё в порядке?

Она прикоснулась ко мне липкой мясной рукой. Дыхание перехватило. Я судорожно оттолкнул её, и Леся с мерзким чавкающим звуком ударилась об пол. Крови было столько, будто она упала затылком в капкан.

Меня бросило в жар: студию заполонили крики уродливых, напрочь содранных лиц. Кто-то в панике бежал к выходу, кто-то падал в обморок от одного лишь взгляда на своё отражение.

Девушка из первого ряда, зачем-то натирала окровавленный рот губной помадой. Ведущий с зализанной причёской, что тоже успел попробовать жвачку, пытался теперь выцарапать себе глаза.

Я вновь посмотрел на вкладыш, что застыл в моей онемевшей руке:

“ЛЮБОВЬ ЭТО… ПРИНИМАТЬ ЕЁ ТАКОЙ, КАКАЯ ОНА ЕСТЬ”

В голове резко потяжелело, и меня скрутило пополам…

— Какие же вы все ничтожества, — создатель кричал на весь зал. — Ну посмотрите вы на себя! Оцените свои чувства!

Я упал на колени, меня вывернуло наизнанку. Он присел рядом на корточки, и я беспомощно посмотрел в его безмолвные глаза:

— Ну что ты, парень, — разочарованно промолвил он. — Ну посмотри сам…

Разве это любовь?

Автор: Александр Пудов
Оригинальная публикация ВК

I
– Шевелись, – процедил Сека.

Он с пассажирского места потянулся к рулю, надавил на клаксон: раздался громкий, как рев паровоза, сигнал и спугнул голубей на тротуаре. Пешеход повернул к джипу хмурое лицо. Но идти быстрее не стал. Даже руки из карманов не вытащил.

Секенай взбесился еще больше. Скрипнув кожанкой, он высунулся из окна.

– Шагай давай!

Мужик перевел на него бесцветные глаза, и Сека едва удержался, чтобы не выйти и воткнуть эту наглую рожу в асфальт.

– Тяжелый, бортани-ка его.

Усмехнувшись, амбал-водитель надавил на педаль. Джип, как разгоряченный бык, дернулся вперед, перекрыв половину зебры. Пешеход не испугался. Он спокойно миновал машину и пошел дальше не оборачиваясь.

– Бесят такие. Видел?

Тяжелый хмыкнул, но промолчал.

– Идет, как в штаны насрал. Типа, че ты мне сделаешь? Стой, жди, пока не перейду. А тронешь – сразу к мусорам побежит. Терпила, блядь. Надо было выйти, ебнуть разок.
– Не надо, – прогремел Тяжелый. – Лишние проблемы.
– Да какие там проблемы? Настроение мне испортил, мудила, – Сека харкнул в окно, нетерпеливо поерзал. – Далеко еще? Жрать хочу.
– Пять минут.

Через десять оба сидели в хинкальной. Тяжелый внимательно изучал меню, будто читал по слогам. Секенай осматривал зал и щелкал пальцами. Посетителей было немного. Две модные телки, хипстер с макбуком, чернявый бородач. Сека с последним взглядом пересекся, но тот долго не продержался и отвел глаза.

– Че, не отпустило еще?
– Да блядь, не знаю. Из головы не идет. Как вспомню эту козлиную морду, походочку, руки в карманах, аж трясет всего. И не в первый раз такая хуйня. Постоянно всякие суки мешаются под колесами. Ходят туда-сюда, как зомби. В мобилах своих ковыряются, пиздят между собой. Ты перейди быстро по сраной зебре и пизди себе дальше сколько влезет.

К столику неслышно подошел официант. Тяжелый сделал заказ.

– …а ты ждешь, как дятел. Знаешь, иногда хочется вжать педаль в пол и, блядь, перемолоть всю эту шушеру к хуям.

Пока Секенай говорил, принесли еду и чачу. Тяжелый довольно потирал огромные ладони над мимино и кивал, косясь на остывающее оджахури приятеля. Разлил по рюмкам. Выпили. Закусили. И вскоре Сека позабыл о пешеходе.

II
Из хинкальной вышли спустя час. Куртки нараспашку. На улице шел снег. Редкий прохожий мелькнул через дорогу и исчез за дверью продуктового магазина.

Закурили.

Не дойдя до джипа, Тяжелый охнул и остановился.

– Днище рвет, – объявил.

Сека хохотнул.

– Бля, Рома, как всегда. Вот нахер ты молочку жрешь, если потом поносишь?
– Да это никотин слабит. Я по-бырому.

Тяжелый пикнул сигнализацией и потрусил обратно к ресторану.

– Ага, по-бырому он.

Секенай оперся локтями на капот джипа, с наслаждением добил сигарету. Поднял глаза. Крупные снежинки кружили над парковкой, как пуховые перья. Красиво.

Забрался в салон, сел поудобнее. В голове от чачи стало тяжело, но приятно. Веки налились усталостью, тело обмякло. Сека сладко зевнул, поежился.

“Покемарить бы”, – мелькнула заманчивая мысль.

Впереди, за ветровым стеклом, проступал сквозь непогоду фасад хинкальной. На парковке ни души.

В дверном проеме показалась рослая фигура.

– Просрался наконец-то, – ухмыльнулся Сека.

Тяжелый вышел под снег, как козырьком закрывая лицо гигантской ладонью. От стены ресторана отделилась тень. Секенай моргнул, протер глаза. Померещилось? Нет! Кто-то нагнал приятеля со спины. Взметнулась рука с молотком и беззвучно опустилась на затылок Ромы. Тот тяжело, словно скала, рухнул лицом в снег, поднимая вихри снежинок. Последовали два резких удара. Из черепа хлынула кровь.

Скрипнув зубами, Сека выскочил из машины, на ходу нащупывая то ли ствол, то ли нож. Но был безоружен.

– Рома! – закричал.

На фоне снегопада летучей мышью в воздухе мелькнул молоток, и в следующую секунду мир вспыхнул и заискрился, точно перед лицом взорвался ослепительный фейерверк.

Переносицу и лоб пронзило жгучей болью. Череп словно треснул и провалился вовнутрь. Сека упал на задницу, прижимая ладони к физиономии. Красное, горячее хлынуло на кожанку и водолазку под ней, окропило снег.

Сквозь слезную мазню перед глазами проступила тень. “Олдбой” наклонился. Поднял с земли молоток.

Сека отполз назад, попытался встать. Но налитая болью тяжелая голова потянула за собой все тело, и он снова упал. Поодаль, припорошенный снегом, лежал Тяжелый и не шевелился.

Секенай опять попробовал подняться. Нащупал рукой колесо джипа.

– Ты кто? – зашипел.

Но вместо ответа по голове прилетел удар.

III
Сека очнулся в полумраке от собачьего холода. Он сидел на полу, упершись спиной в стену, крепко связанный по рукам и ногам.

В помещении царил букет автомобильных ароматов. Солидол, бензин, антифриз, ржавчина сплетались в едкий парфюм, и Секенай безошибочно опознал в своей темнице гараж. Напряг глаза, стараясь не обращать внимания на головную боль. Казалось, вместо черепа на плечах устроился расколотый кокос, а из трещины сочится сок, то бишь мозги вытекают. Вокруг маслянистые грязные тряпки прятали под собой какой-то хлам, точно белые покрывала мебель. На бетонном полу валялся мусор: огрызок проволоки, кусок наждачки, рваная нейлонка, пара гнутых гвоздей. По центру зияла зловещей чернотой смотровая яма, похожая на могилу. Из нее тянуло смертью. Рядом тускло горела керосиновая лампа.

Секенай сглотнул. Захрипел, прочищая горло. Стрельнул глазами в угол гаража, туда, где бесшумно выросла знакомая уже тень. Она двинулась, шаркая подошвой, и предстала перед пленником в рыжем, как ржавчина, свете: узкое лицо, мясистый нос, густые брови, щетина на щеках и подбородке. Из-под твидовой кепки на висках торчали темные с проседью кудри. Глубоко посаженные глаза прятались в тени.

– Курить хочешь?

Густой бас пешехода будто дымом наполнил пространство гаража. Секенай яростно дернулся, но веревка держала крепко. Перед взором откуда-то сбоку вылезла картинка: Тяжелый, с пробитым затылком, лежит лицом в снег, а от окровавленной головы его поднимается пар.

Сека хотел сказать что-нибудь. Засыпать похитителя угрозами, покрыть матами, харкнуть ему в рожу, оскалиться. Но он просто смотрел, до зубовного скрежета стиснув челюсти, и воображал, как вдалбливает в козлиное лицо пешехода кулак, рвет ноздри плоскогубцами, кромсает ножом губы, давит глаза, прижигает прикуривателем, прокалывает шилом, нарезает на ленты кожу, сдирает скальп. Секенай так увлекся, что позабыл о боли. Грезы о кровавой мести прочистили голову, смыли пульсирующие нарывы в мозгу, как дворники пятна с ветрового стекла.

Пешеход нахмурился, будто прочел мысли пленника, наклонился и с размаху ударил его молотком по коленке. Сека брыкнулся и упал на бок. Не успел закричать: носок ботинка выбил из легких весь воздух и задушил вопли. На левую щеку опустилась мокрая грязная подошва, придавила к полу. Еще чуть-чуть – и “кокос” лопнет. Забрызгает “соком” гараж.

– Думаешь, раз ты на колесах, то лучше других?

В ответ Секенай отхаркнул в пыль сгусток кровавой слюны. Он не мог вдохнуть. Перед глазами оранжевый полумрак расплылся в грязное месиво. В грудь изнутри остервенело колотил не иначе как маленький чужой.

Пешеход убрал ногу, опустился на корточки.

– Че молчишь? Ты же такой разговорчивый был на дороге. С хера ли ты мне сигналил?

Сека мотнул головой, покосился на тень, что нависла над ним горбатой горгульей. Свет лампы падал только на правую сторону лица пешехода, и та напоминала морду сатира.

– Отвечать будем? Сигналил зачем?
– Спешил.
– Куда? Пожрать? – мужик усмехнулся. – Я с “Грузинкой” рядом живу, в соседней пятиэтажке. Представляешь, иду домой, настроение дерьмо, и вижу в окно ресторана, как ты с приятелем бухаешь сидишь, хинкали жрешь. Думаю, вот же та сука, которая на меня бычила. Выходит, судьба. Не смог мимо пройти. Что было дальше, ты видел.

“Видел, гнида, все видел”. Парковка ресторана. Снегопад переходит в пургу. На белом полотне валяется человек, судорожно дергает ногой. Хрясь! Боек молотка с хрустом пробивает череп лежащего, с чавканьем выскальзывает из проделанной дырки и вновь опускается. Хрясь! Сека ничего такого не слышит, уши будто заложило ватой, но звук все равно раздается в голове.

Пленник откашлялся. Забегал взглядом по полу. От прикосновения холодного бетона онемела половина лица, и под глазом будто засел пучок стекловаты.

– С-сука, пусти! – взревел Секенай.

Второй удар молотка пришелся на то же колено. Чашечка превратилась в желе, как разбитое яйцо с осколками белой скорлупы. Теперь Секе не мешали кричать, и он орал во всю глотку, громко, не сдерживаясь, изрыгая боль и ярость.

– Я убью тебя, – пообещал пешеход, когда вопли стихли. – Не имеет значения, что ты скажешь. Можешь вообще молчать. Хуй с ним. Важнее другое. Ты подохнешь в этом вонючем гараже и будешь гнить тут на пару со своим дружком, – кивнул себе за спину на смотровую яму, – просто потому, что посигналил незнакомцу на зебре.

Мужик сел на пол. Закурил.

– Пиздец ты меня выбесил. Такой наглый бычара. Ты ж готов был мне прямо там голову оторвать не за хуй собачий. Будто я человек второго сорта, кто-то, кого можно бить палкой или давить под колесами. Вроде как скот. А какая между нами разница? Ну, ты при деньгах, здоровей, моложе. Выйди мы один на один, у меня бы шансов было мало. У тебя машина большая, дорогая. А я свой фольц продал давно. Вот только гараж остался. Но это все херня. И я, и ты – мы оба люди. Правильно? Изначально ж так. С хуя ли ты решил, что можешь относиться ко мне как к животному? Кто тебе право дал? Вот я к людям с уважением, а ты по-скотски. Почему так?

Пешеход выжидающе притих, сверля пленника пронзительным взглядом. Но ответа не дождался.

– Ну, молчи, молчи. Щас запоешь.

“Сатир” затушил окурок об пол и поднялся. Пошарил в железном ящике с инструментами. В руке возник длинный узкий нож. Попробовал пальцем лезвие, удовлетворенно кивнул и вновь навис над пленником. Что-то начал говорить. Но Секенай не слушал. Он таращился, чуть дыша, на черную пасть смотровой ямы. Из-за края “могилы” выглядывало лицо в лучах керосиновой лампы, бледное, как снег. Багровые разводы на нем походили на рокерский грим. Глаза тупо уставились вперед, рот был приоткрыт, между губ алел кончик толстого языка. Вылитый зомби. Зомби по имени Рома.

Пешеход опустился на колено, примеряясь острием к горлу Секеная. Но успел лишь замахнуться. Выросшая из полумрака рука – нет, настоящая лапа! – схватила его за щиколотку и потянула рывком. Мужик упал на живот. Глаза округлились и стали похожи на две блестящие монеты. Он зарычал, засучил по полу свободной ногой, и в следующую секунду его проглотила тьма смотровой ямы. Раздались хрипы, крик, шум борьбы. Над поверхностью мелькнула чья-то рука и увлекла за собой керосиновую лампу. Спустя один удар сердца вспыхнуло пламя. Крик обратился в вопль, вопль в визг. Огонь быстро вырос, разгулялся, будто нашел на дне охапку хвороста. Острые языки плевались искрами, изрыгали жар, и теперь яма действительно напоминала пасть – адский зев.

Гараж озарился оранжевым светом, и тени, точно пугливые пауки, разбежались по дальним углам.

– Рома! – позвал Секенай.

И повторял имя друга из раза в раз, пока не охрип, и слова потеряли смысл. Из ямы больше не доносилось ни звука. Только трещало пламя, заполняя пространство дымом.

Сека дергался, как червяк на крючке. Но веревки держали намертво. В огненном всполохе блеснула сталь. Пшак! Видать, пешеход обронил, пока Тяжёлый тянул его в преисподнюю.

Брыкаясь, со стонами и хрипами, Секенай подполз к ножу, перевернулся на другой бок. Шаря по полу, нащупал наконец рукоять, схватился за нее и начал кое-как резать веревку, кромсая острым лезвием запястья, пальцы, ладони.

Гараж наполнился едким изжелта-пепельным дымом и вонью горелого мяса. Сека освободился от пут. Попытался встать, но головокружение и разбитое в кашу колено не позволили этого, и он упал.

Кашляя, отхаркивая горечь, пополз к выходу, волоча за собой покалеченную ногу. Мельком заглянул в смотровую яму. На дне под защитой огня чернел силуэт: два тела, что слиплись в отвратного голема из сажи и плоти.

Секенай отвернулся. Глаза слезились, будто таяли от жара и чада, вытекая по щекам, как подтаявшее мороженое по вафельному рожку. У выхода пленник поднялся, скрипя зубами из-за пульсирующей боли в колене и голове. Толкнул дверь плечом. Та дернулась, но не открылась. Разглядел вдетый в петли навесной замок и взвыл от отчаяния. Где ключ? Он на дне смотровой ямы, в кармане мертвого козлорожего пешехода, что лежит в объятиях Ромы. И оба они горят в пламени, точно позабытые на мангале шашлыки.

“Мне пиздец!” – вспышкой мелькнула мысль. Ослепила.

Дым душил, жег гортань и легкие. Сека опустился на здоровое колено. Схватил замок и понял: тот не закрыт. Просто висит-болтается на свободной дужке.

Секунду Секенай тупо смотрел и не мог поверить глазам, своему счастью. А в следующую уже вывалился из гаража вместе с грязно-горчичными клубами прямо в свежий снег.

Жив! Жив, сука! Жив!

Он выблевал под себя оджахури вперемешку с кровью, чачей, сажей и пеплом. Вывернул наизнанку желудок. Жив. Упал на спину, подставив лицо снежинкам. Набрал в пятерню горсть снега, размазал по лбу и щекам, впихнул в рот. Жив. Небо то светлело, то темнело перед глазами: бледное, с пятном солнца, как манка с талым кусочком масла. Рядом зарылся носом в сугроб джип Ромы. Жив…

IV
Послышался шум мотора. Он приближался, но Сека все смотрел наверх, ни на что не обращая внимания. Автомобиль затормозил. Хлопнула дверь.

– Эй, ты живой? – Обзор загородило встревоженное лицо незнакомца. – Что тут случилось?
– Пожар, – просто ответил Секенай. – Мне бы в больничку.

Мужик помог встать, усадил на заднее сиденье, пристегнул ремнем. С переднего девочка лет девяти во все глаза таращилась на гараж. Из дверного проема валил густой дым и ширился над крышами кооператива, похожий на торнадо. Она быстро глянула на Секеная и спряталась за спинкой. Он подумал, что выглядит сейчас, наверное, как ходячий мертвец.

Водитель вернулся за руль, переключил передачу, надавил педаль, и “Нива” тронулась, скрипя шинами по снегу. Мужик взял мобильник с приборки, позвонил в пожарку и кинул обратно. Без конца что-то спрашивал. Сека толком не слушал. Кивал невпопад и, кажется, временами отвечал: “Не знаю”, “Не помню”, “Еще двое”, “Сгорели”.

В салоне коптила печь. За окном все валил снег. Снег падал на крыши, прятал приземистые гаражи в брюхе сугробов, как задремавший пьяница, подпирал двери снаружи так, что не открыть. Кооператив сменило белое поле. На пустыре гуляли вихри, темные кляксы – рыбаки на замерзшей реке. Машина ехала по мосту. Мимо мелькали встречные. Выплывали из снежного тумана и исчезали позади. Сека закрыл глаза, убаюканный тиканьем дворников.

Из дремы выхватил яростный звук сигнала. Пассажир взбрыкнул, будто вынырнул из проруби.

– Шевелись ты, ну, – шипел водитель, нетерпеливо сжимая баранку.

Перед “Нивой” по зебре шагал пешеход и хмуро щурился на ветровое стекло. В груди у Секеная что-то щелкнуло. Спина и плечи покрылись болезненной сыпью мурашек. Мозг обжигающей нитью пронзила мигрень.

– Не гуди, – попросил Сека. Водитель бросил взгляд в зеркало. – Не надо. Пусть себе идет.

Над дорогой красиво, как в танце, кружил снег.

Автор: Максим Ишаев
Оригинальная публикация ВК

У соседей вечеринка. Музыка, крики, визги. Кто-то очень богатый купил коттедж справа от нас для своего сына, и теперь молодежь празднует новоселье. Жаловаться бесполезно. Полицейские уже приезжали — жаловались другие соседи. Скорее всего, получили нескромную мзду за беспокойство и отчалили от орущего и светящегося пьяной радостью дома.
Нахожу беруши, надеясь на спасение от шума. Не помогает. Низкие звуки басов пробивают дом, кажется, что гигантский тролль стучит по стенам огромной лапой.

В двадцать лет я тоже так себя вела, пыталась распробовать вкус этой новой взрослой жизни. Но время пронеслось мимо стремительным локомотивом. И вот я уже по ту сторону двери, как те, кого я когда-то не понимала. Разменяв полвека, я хочу покоя и тишины.
Оставив бесполезные попытки заснуть в этом шабаше, я набрасываю на плечи палантин и иду к морю.

Шум вечеринки здесь практически не слышен, только порывы ветра доносят иногда глухое бормотание музыки. Чем дальше я отхожу, тем больше шепот волн заглушает остальные звуки.

Погуляю здесь часок: все равно дома не уснуть, а вечеринка за это время, может, угомонится.

Снимаю босоножки и иду по мокрому прохладному песку вдоль самой линии прибоя. Иногда забредаю в воду и тогда поднимаю выше длинное домашнее платье, не давая воде замочить подол. Яркая луна светит мне в спину, и иногда я замечаю собственную тень, составляющую мне компанию. Волны шипят, мерно накатывая на берег. Первозданный белый шум, который был здесь задолго до моего рождения, который будет здесь еще долго после меня.

Живя возле моря, привыкаешь к запахам, звукам, ощущениям. Это становится так привычно, что перестаешь на такие вещи обращать внимание. А ведь есть люди, для которых ощутить поцелуй моря на своей коже — это мечта, иногда несбыточная.

Растворяется в ночной прохладе головная боль, мучившая весь вечер. Перестает ныть спина, словно над ней поработал хороший массажист. Море лечит. Ластится котенком к моим ногам.

На пляже стоит забытый деревянный шезлонг. Надеюсь, его хозяева не обидятся, если я немного на нем полежу, считая звезды. Хм. Не ожидала, что захочу любоваться звездами. Я ведь из-за своих проблем их уже не вижу.
Жестко лежать на спине, поворачиваюсь на бок. И так тоже жестко. Эх, что же мне все не так! Ворчливая стала. Привыкла к комфорту. Уже не пролежу ночь в плацкартном вагоне на верхней полке без анатомической подушки и теплого пледа. Сейчас мне диван мягкий подавай. Да и старые жесткие полки в поездах — теперь большая редкость… Цивилизация бесшумно встала на рельсы и несется вперед сломя голову. Взбирается по лестнице к самому небу — быстрее, выше, сильнее. Словно на бесконечной Олимпиаде, стремясь новым рекордом поразить всех и вся. Отвлечешься на год-два от новостей и прогресса — и рискуешь уже никогда не догнать этот безумный мир…

Хочу повернуться на другой бок, но слышу, что я уже не одна. Аккуратно поворачиваю голову и вижу целующуюся пару.

— А пошли купаться голыми? — предлагает парень. Он держит за руки девушку, целует ее пальчики, слегка наклонив голову. — Пошли?
— Не-е-ет, — капризно тянет девушка. — Вдруг кто с вечеринки купаться пойдет.
— Да брось, мы далеко ушли. Даже если кто-то и пойдет, то окунутся напротив дома. Давай быстрей. Будет что подругам рассказать — купалась голой, и только луна следила за тобой.
— Подруги знают, что я воды боюсь и одна к морю ни за что не пойду. А если купалась, то обязательно с кем-то. Не дай бог муж узнает.
— Тогда давай не терять время, — парень быстро, словно фокусник, сбрасывает с себя одежду.

Красив, чертяка! Лица я не вижу, он стоит ко мне вполоборота, а фигура — засмотреться можно. Эх, где мои молодые годы, когда я вот так же сбегала купаться с парнями.

Девушка снимает платье будто в кино — медленно подняв руки, скользит пальцами вниз, скидывая с плеч лямки. Тонкий шелк, обнимая ее тело, словно жидкость, стекает на песок. Белья на ней нет. Ох, горячая штучка.
Парень шагает к девушке и… Конечно же, купаться голышом — это только предлог. Их руки начинают свой танец, исследуя тела друг друга. Парень притягивает девушку к себе и тянется за поцелуем.

Мне стыдно подсматривать, и я медленно, чтоб не спугнуть их, отворачиваюсь. Заворачиваюсь в палантин, словно я и не живой человек вовсе, а просто забытое кем-то одеяло.

Шепот страсти и шипение волн. Как же она стонет…

Я закрываю глаза и представляю, что там происходит. Немножко завидую. Хочется оказаться на ее месте. Но… В моей жизни давно уже нет такой страсти. Обидно сдавать позиции, болеть, быть не в состоянии делать то, что легко давалось лет двадцать назад. Господи, ну зачем ты придумал старость, увядание? Никогда не любила цветы в букетах. Да и цветы в горшках тоже. Мне было больно понимать, что цветение не навсегда, тяжело смотреть, как они умирают.

Внезапно странный звук нарушает песню страсти. Девушка вскрикивает, и раздается еще один такой же звук. Что это было? Я хочу повернуться, но слышу крик:
— Ее-то ты на кой убил? Хозяин сказал — только любовника шлепнуть. А ты чо?

Убил? Эти звуки были выстрелом? Я замираю, стараясь даже не дышать. Свидетелей всегда убирают, это я читала много раз. Лежать. Не двигаться. Прикинуться мертвой или вообще не человеком.

— В натуре, насмерть! — восклицает тот же голос.
— Это не я убил. Это сделал ты, наркоман долбаный. Говорил же я хозяину, что нельзя нариков брать, даже если они дети младшей сестры.
— Чо ты гонишь! Я не убивал! — истерично кричит тот, которого назвали наркоманом.

Третий хлопок кажется совсем другим. Громче, чем первые два, словно стреляют из другого оружия.

— Вы, нарики, вечно все портите, — говорит второй. — Я бы тебя и раньше пришил, но карта в нужный расклад никак не ложилась. А тут такой случай — жена-шлюшка, залетный жигало, которого вообще не жаль, и ты вовремя удолбался. Вот, возьми в руки пистолет. Это ты убил любовников. Промахнулся, и пришлось убивать обоих. Уже хрипишь? Это хорошо. Пару минут агонии, и отправишься к своим… — второй заканчивает фразу невнятным шепотом.
— Помогите! — слышу я хрип уже недалеко от себя.
— Кто тебе поможет, торчок? Там в шезлонге просто забытое одеяло, — говорит второй. — Вот, смотри.

Опять звучит выстрел. В этот раз настолько громко, что меня словно толкает кто-то в спину. Мое сердце сжимается, и боль разливается по всему телу. Хорошо, что перестает так громко стучать, а то мне кажется, что его стук услышит убийца. У меня никогда не болело сердце, а тут такая боль, словно воткнули раскаленный нож. Не могу дышать. Пытаюсь втянуть воздух, но не получается. Недавно читала, что так проходят панические атаки. Тебе дико страшно и не можешь дышать. Паникуешь. Если это паническая атака — а это она, я ведь сильно испугалась, — то она пройдет. Сейчас отлежусь, и все пройдет. Черт! Как же больно.

Стараюсь разобрать, что происходит у меня за спиной. Хрипы наркомана стихли. Наверно, он уже умер. Убийца, надеюсь, ушел — я больше не слышу его противный гундосый голос. Шум волн. Я не слышу шума волн! У меня гудит в ушах. Это пройдет. Все пройдет. Надо отлежаться. Вдруг убийца все еще стоит за моей спиной. Я дышу маленькими глоточками. Боль, разлившаяся по телу, отступает. Тело немеет, шум постепенно стихает, а вместе с шумом уходит и страдание.

Я проваливаюсь в состояние между сном и реальностью. Возможно, я просто уснула на пляже и сейчас просыпаюсь. И не было голых любовников, и убийцы не было. И у меня не болело сердце — а может, и болело, и это сон-подсказка, чтобы я проверила его. Сколько людей в мире умирают, не зная, что их мотор давно уже сломан и до катастрофы один-два стресса! Да, утром запишу к врачу себя и мужа. Надо узнать, когда он вернется из командировки.

Приоткрываю глаза — по небу размазан серый градиент, точно стальной купол: от светлого на горизонте до насыщенно-серого, цвета грозовых туч, в самом зените.

Рассвет. Когда я в последний раз встречала рассвет? Когда узнала, что беременна. Я проревела весь день и весь вечер, а потом пришел мой тогда еще парень, сказал, что ребенок — это прекрасно, что он женится на мне, и мы обязательно будем рожать. Тогда мы промечтали на берегу всю ночь. Что-то из задуманного сбылось, что-то нет.

Я тянусь на жестком деревянном шезлонге — совсем не чувствую его твердости и своих затекших ног. Странно. Тело легкое, как в молодости, ничего не болит.

Сажусь и улыбаюсь оранжевой полоске, появившейся из-за горизонта. Великое Солнце вновь являет себя всему живому. Представляю себя его жрицей. Встаю. Подхожу к воде, и волна умывает пеной мне ноги.
Скольким вещам в жизни я говорила: «Нет ничего прекрасней, чем это»? И те вещи действительно были прекрасны. Но Солнце! Солнце совершенно. Идеальный круг, огненное колесо, желто-белое окно в яркий и чудесный мир.

Солнце поднимается над горизонтом все выше, освещая свое царство, и мы миллионы лет поклоняемся ему.

Странный и страшный сон приснился мне сегодня. Я с улыбкой поворачиваюсь туда, где в моем сне были совершены убийства.
Невдалеке на песке лежат три тела: обнаженные любовники не успели расцепить свои объятья, они замерли, словно высеченные из камня, и только карамельного цвета платье девушки, зацепившись за их ноги, подрагивает на ветру; и худой мужчина, метров пять не доползший до моего шезлонга.

В этот момент порыв ветра откидывает палантин, и я вижу женщину на шезлонге. Мой цвет волос, мое темно-синее домашнее платье, но это не могу быть я. Это кто-то уже успел занять мое место.

Точно не я. У меня не было на платье черного пятна.

Это ведь не кровь. У меня просто болело сердце.

Я не верю.

Отворачиваюсь. Смотрю на Солнце.

Оно расстелило мне красную дорожку, словно я актриса, сыгравшая главную роль.

Ступаю на дорожку и иду. За спиной — погибшие люди. Мой дом. Мой мир. Муж, не вылезающий из командировок. Дочь, живущая своей уже взрослой жизнью.

Я иду. Останавливаться не хочется. Я жрица, служащая Солнцу.
Какая чушь в голове, когда идешь по воде подобно сыну Божьему. Смотрю себе под ноги и вижу дно. Обломки затонувшей лодки, проплывающих рыб, медузу. Всегда боялась медуз, а тут все равно. Что ты мне сделаешь, медуза? Ужалишь? Я смеюсь.

Ветер сбивает меня с ног, и я растворяюсь в нем. Лечу в потоке. Поток един, а я еще не с ним, не влилась, но знаю, что скоро буду с ним одним целым. Еще немного — и меня не будет как целого «я». Я буду он, она или они. Мы.
Я буду всеми нами: новорожденной душой, крыльями ангела, ромашкой в саду, инеем, запахом лаванды, утренней росой, свежестью после летней грозы, птицей под небом, вуалью тумана, сбывшейся мечтой. Тобой.

Автор: Коста Морган
Оригинальная публикация ВК

Я все еще работал в «Хрониках Дартвуда», когда мне поручили весьма необычное задание: сфотографировать оскверненные могилы. Газета и ранее освещала случаи вандализма. Черные копатели искали драгоценности или же их интересовали свежие трупы, которые они затем продавали.

Полицейским удалось поймать нескольких вандалов, и я даже фотографировал их в зале суда для большой статьи. Но те, что остались на свободе, продолжали свое черное дело. Нет-нет да в городе снова вспыхивал скандал, когда тело похороненной накануне тетушки одного из богатых и знатных семейств бесследно исчезало вместе с гробом, обитым дорогой шелковой тканью. Пропажа свежих трупов среднего класса не вызвала такой бури эмоций. Кражи же покойников среди бедняков и вовсе не замечали.

Однако трупы пропадали с заметным постоянством. Неуловимая шайка облюбовала местное кладбище и не собиралась оставлять почивших в покое. Думается мне, полиция была в сговоре с вандалами и имела неплохой доход.

Но вернемся в тот день, когда я вышел из «Хроник Дартвуда» с новым заданием и отправился на кладбище. Уже вечерело, но я захватил с собой лампу-вспышку и не сомневался, что с ее помощью сделаю удачные фотографии. К тому же мне совершенно не хотелось затягивать с этим неприятным делом до следующего дня. Я, видите ли, не отношусь к числу людей, которые находят атмосферу кладбища успокоительной и с удовольствием совершают там прогулки. У меня это место вызывает волнение, и я стараюсь обходить его стороной.

Пройдя по Таур стрит, я свернул на Карнаби, и дальше путь мой лежал по прямой. Мне встретилось несколько знакомых, спешащих по своим делам, и я перекинулся с ними парой вежливых слов. А с одним договорился встретиться позднее в заведении на Кинг стрит. Мы с ним часто проводили вечера за ужином, ведя неспешные беседы о событиях дня. Я чувствовал, что он, как и я, прибыл в Дартвуд не просто так, а в попытках убежать от прошлого. И это объединяло нас и делало общество друг друга приятным и необходимым.

Я уже представлял расслабленную атмосферу заведения, вкус темного эля и сочного ростбифа, как меня накрыла тень старых дубов, стоявших с двух сторон от ворот на кладбище. Мне сразу стало не по себе, но я преодолел беспокойство и ступил на территорию вечного покоя. Спеша поскорее разделаться с заданием, я быстрым шагом пошел среди могил, ища глазами оскверненную.

От старых каменных крестов, покрытых мхом, веяло холодом. Я поежился, вжал голову в плечи и продолжил поиски, воровато оглядываясь по сторонам. Бродить пришлось долго, пока наконец не показались холмики разрытой земли. Большими кучами они лежали с двух сторон от черного зева могилы. Я отметил аккуратность, с которой они были насыпаны. Как будто могилу только готовили к похоронам. Видимо, копатели никуда не спешили, раз могли позволить себе столь опрятную работу. Я еще раз подумал об их возможном сговоре с полицией.

На траве остался след от гроба. Вероятно, его волокли до телеги, на которой за ним приехали. Узкая полоска примяла траву, и та не успела до конца распрямиться. Кое-где валялись комья земли, упавшие со стенок гроба. Я еще раз поежился и приступил к работе.

Сделав несколько удачных, на мой взгляд, кадров я успокоился, предвкушая скорую встречу с приятелем и вкусный ужин. Еще раз окинул взглядом место преступления и пошел к воротам.

Но след от гроба не давал мне покоя. Куда его утащили? Должно быть, в задней части забора есть дыра, через которую копатели и попали на кладбище. Хорошо бы было ее посмотреть. Возможно, у меня могла получиться хорошая фотография с брешью в заборе, чтобы добавить ее в статью.

И подчиняемый любопытством я пошел по примятой полоске травы. Очень скоро я увлекся настолько, что не заметил, как небо потемнело. А полоска продолжала тянуться, пока не привела к ветхому маленькому домику, окруженному со всех сторон могилами. По их битым, накренившимся и наполовину ушедшим в землю крестам я понял, что забрел в старую часть кладбища. Позабыв о цели, которая завела меня сюда, я поднялся по скрипучим ступеням и дернул дверь, которая открылась с громким скрежетанием заржавевших петель. Я зашел внутрь, окинул скудную обстановку и прикинул, что попал в старый дом сторожа. Сейчас кладбище не охранялось. Городские власти не видели в этом необходимости, хотя прекрасно знали об охотниках за трупами. Здесь была всего одна маленькая комнатка с кроватью, на которой лежало серое скомканное тряпье, покрытым пылью столом и сломанным стулом, ножки которого валялись на полу.

Небольшое окно выходило на противоположную сторону, и вид из него открывался на все те же старые покосившиеся кресты, которые я видел снаружи. Я заглянул в него и увидел тень, промелькнувшую между могилами. Отшатнувшись, я замер на месте, а потом кинулся к двери и закрыл ее, стараясь сделать это как можно тише. Дотянулся до одной из отломанных ножек стула и просунул ее под дверную ручку, чтобы дверь невозможно было открыть с другой стороны.

Неужели черные копатели вернулись? Так быстро? Обычно между раскопками проходило по несколько месяцев.

Дыхание мое стало частым. А сердце так бешено застучало в груди, что я испугался, как бы оно не выскочило и не шлепнулось на пыльный пол.

В надежде отсидеться в доме сторожа я приблизился к окну и замер, стараясь остаться незамеченным и вглядываясь в сгущающиеся сумерки вечера. Там кто-то был. Чья-то тень скользила между старыми крестами. Я не видел самого человека – лишь его очертания. Кажется, он ходил между могилами. Может, искал родственников? Но для этого занятия уже было поздно. С другой стороны, я и сам пришел на кладбище, когда день клонился к вечеру.

Нет, это точно был один из черных копателей. Возможно среди старых могил лежал состоятельный человек и вандал явился отыскать ее и разграбить. Тогда мне оставалось только ждать, когда он закончит свое дело и надеяться, что копателю не придет в голову ломиться в ветхую сторожку.

Я опустился на пол и сел возле окна, предполагая, что копателю понадобится несколько часов, чтобы закончить свое дело. Возможно, он справится быстрее, если появятся его приятели.

Должно быть, я прикрыл глаза и задремал, когда стук костяшек по стеклу разбудил меня. Я подскочил, не сразу поняв, где нахожусь, а когда окончательно пришел в себя, чуть не закричал от ужаса.

С другой стороны окна хорошо освещаемый лунным светом стоял молодой человек. Черный кафтан, манжеты которого были изящно расшиты золотыми нитями, плотно облегал его стройную фигуру. Полы кафтана заканчивались чуть ниже колен, а под ним виднелся камзол. Черные кюлоты были заправлены в начищенные сапоги. Светлые кудрявые волосы доходили незнакомцу до плеч. А на нездоровом бледном лице было подобие улыбки. Обескровленные губы приоткрывали ряд белоснежных зубов. Цвет глаз отливал непонятным красным блеском, как будто в зрачки налили густой бурой крови.

– Доброй ночи! – сказал незнакомец.

Я попятился от окна, не чувствуя ног. Сердце ухало в груди, как сова. Кровь шумела в ушах.

– Пригласите погреться? – спросил незнакомец, продолжая пристально смотреть мне в глаза.

Ужас настолько парализовал мое тело, что я не мог отвести взгляд. Как загипнотизированный я смотрел прямо в кроваво-черные глаза незнакомца и не мог произнести ни слова.

– Ночью зябко на улице. Можно мне войти? – в его голосе показались просительные нотки.

Не в силах сказать что-то онемевшими губами, я замотал головой в разные стороны, отказываясь пускать его.

– Ну же, проявите милосердие! Можно мне войти? – протянул он руки, касаясь окна с той стороны.

На секунду мне показалось, что они пройдут сквозь стекло, удлинятся и, схватив меня за плечи, вытащат на улицу.

– Нет! – не ожидая от себя, крикнул я, и странный молодой человек исчез.

В дверь требовательно постучали. Я развернулся и поблагодарил себя за то, что додумался засунуть под ручку ножку от стула.

– Пожалуйста, позвольте мне войти! – взмолился незнакомец с той стороны, – умоляю вас!

Я решил не отвечать, усевшись на пол ровно посередине сторожки, чтобы видеть окно и дверь, между которыми незнакомец продолжал метаться. Его просьбы постепенно перешли к требованиям, а потом к угрозам. Подобие улыбки на бледном лице давно превратилось в злобный оскал, обнаживший длинные острые клыки. Я еще никогда не видел таких зубов у человека. Незнакомец все настойчивее барабанил в дверь. А в окно колотил с такой силой, что я боялся, как бы оно не разбилось и не поранило меня осколками.

Наконец, крики стихли. Робкие предрассветные лучи пробились сквозь кроны кладбищенских деревьев. Я поднялся, как мог отряхнул костюм от пыли и, приоткрыв дверь, выглянул наружу. Никого не увидев, я вышел из сторожки и быстрым шагом пошел прочь, постоянно оглядываясь по сторонам. Мысль, что незнакомец до сих пор бродит в тени могил и сейчас выпрыгнет на меня, заставила перейти на бег. Должно быть, я выглядел, как сумасшедший, когда несся по улицам Дартвуда, где за каждым углом мне мерещился бледный человек в старомодном кафтане. Дыхание сбилось, в правом боку нестерпимо кололо, но я не мог заставить себя остановиться. Страх быть настигнутым гнал меня до самой Таур стрит, где я наскочил на почтальона, едва не повалив его на брусчатку.

– Что стряслось, сэр? – спросил он меня, разглядывая круглыми от удивления глазами.

Я не мог ответить, жадно хватая воздух в попытках отдышаться.

– За вами кто-то гонится? – не унимался почтальон.

– Нет, – наконец произнес я, все еще пытаясь отдышаться.

Рубашка на спине промокла от пота, волосы растрепались, но боль в боку начала стихать. К тому же вид живого человека с румянцем на щеках и блеском в глазах заставил страх отступить. Я извинился и направился домой, пытаясь привести внешний вид в порядок. И только закрыв дверь и почувствовав себя в безопасности, я вспомнил несколько историй, в которых ночные твари пытались проникнуть в чужие дома, но не могли этого сделать без приглашения. Кажется, этих тварей называли вампирами, и по ночам они бродили в поисках жертв, чьей кровью питались, прокусывая шею острыми длинными клыками. Меня всего передернуло от мысли, что я столкнулся с чем-то подобным. Но сразу же накатила волна облегчения, что я не поддался просьбам и не пустил незнакомца в сторожку. Приняв ванну, что окончательно успокоило меня, я отправился в редакцию, желая скорее отдать вчерашние фотографии и забыть о визите на кладбище.

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК