Proigrivatel

— Стёпа, ну обрати меня, а! Ну чё тебе сложна-а-а! — я размазывала по щекам слёзы, повиснув на Стёпе, и громко шмыгала носом. Наш клыкастый сосед-вампир прижимался к стене, стараясь отползти к выходу из кухни. Я впилась ногтями ему в ладонь.
— Лёля, ты чё, совсем с ума сошла? Да мне потом твоя сестрица все клыки повыдёргивает, если я тебя трону! Да и вампиризм, он, знаешь, несёт некоторые сложности… Ой, отпусти! Пожалуйста, Лёля…
— О, ничё тут, всемирный потоп! Пора искать себе пару, чтобы оказаться в числе выживших тварей? — я почувствовала тёплую руку на макушке, дёрнулась и выпустила Стёпу. — Ты чё ревёшь-то, Лёлька? Имя, адрес, номер телефона, щас наколдуем твоей причине прыщи на причинном месте!
— Да ну тебя, Лита! — я скинула с головы сестрину руку. — От вас обоих вообще никакой помощи! И поддержки! Понятно?! — я вскинула заплаканное лицо и уставилась на Литу. Сестра сощурила лукаво глаза, скрестила на груди увешанные браслетами руки и посмотрела на меня. Точнее, не так. Она прямо ПОСМОТРЕЛА. Этим взглядом сестра всегда читала, что у меня на душе, а потом кто-нибудь непременно оказывался пострадавшим.
— Показывай.

Я прерывисто вздохнула и снова шмыгнула носом. Показывать — не хотелось. Я, конечно, ведьмой не была, но тоже могла предсказать, что за этим последует. Я молча протянула сестре телефон.

— И кто это?
— Филипп…
— Только не говори, что ты опять нашла его на том сайте!
— Ну да, нашла, и что? Что в этом такого?! С обычными скучно!
— Я дико извиняюсь, девочки, чё за Филипп, чё за сайт, и как это связано с вампирами? — вконец растерянный Стёпа вытянул шею, чтобы тоже заглянуть в экран. Я всхлипнула.
— Это сайт знакомств…
— Нет, ты договаривай! Это сайт знакомств для магов, нечисти и прочих личностей, у которых бегущей строкой на лбу «не стоит строить отношения»! — Лита всплеснула руками и сунула мне телефон обратно.
— А что? О чём с парнями-то говорить, если моя сестра — ведьма, а сосед — вампир! Да у нас даже кот — вампир! Я не хочу скрывать от своего партнёра большую часть своей жизни!
— Филипп как Филипп… и ничё в нём такого, знаешь ли… — пробурчал Стёпа. Лита хмыкнула.
— Ну и чё ревёшь тогда опять? У него магические способности оказались сильнее общечеловеческих? Могу помочь, — сестра шумно пододвинула к себе табуретку. — Предыдущий оказался полудухом-полудурком и пытался подсадить в тебя тёмную сущность. Ещё один был инкубом. Ну, тут было хоть с одной стороны неплохо… а этот что? Зовёт на свидания в склеп, а цветы дарит искусственные? Дак это у него денег просто нет, дело не в сущностях.
— Что… Фу, Лита! Нет! Просто… просто он не хочет… не хочет быть с человеком! Ему нужна… ну… особенная! Такая же как он! А он — сильный практик! А я бы стала вампиршей! Круто же, ну? И… и я… ещё он не знает, что на самом деле я — обычная. Человек! Я не смогла признаться…
— Ты и так особенная! — возмутился Стёпа и тут же как-то стушевался. — Ну. Это я тебе как друг говорю, в общем-то… ну и как вампир.
— Особенно глупая. Если этому Филиппу так нужна самая что ни есть уникальная, пусть откопает её на кладбище и соберёт из разных частей — будет самая необыкновенная, послушная, молчаливая. А ты завязывай реветь из-за какого-то придурка! Ишь, сильный практик тут нашёлся… Мы его с девчонками пробьём, палец даю на отсечение, «Битва экстрасенсов. Зажопинск» — его потолок!
— Он мне нравится, Лита! — я плюхнулась на табуретку и уткнулась в колени. В глазах защипало. — А я… а он меня теперь бросит, когда узнает, что в нашей семье на самом деле ведьма ты, а не я!
— Действуй на опережение. Брось его первой, — заметил Стёпа и пожал плечами.
— Стёпа!
— Что?
— Короче, всё! Хорош тут сырость разводить, только плесень вывели! Стёпа — приготовить ей горячий чай, Лёля — его выпить. Ясно? А я пошла. Мне заказали два флакона зелья от выпадения волос, — Лита щёлкнула меня по носу и как бы невзначай бросила на стол один из своих браслетов.

Браслет был из бирюзовых, как морская вода, камушков, тёплых и гладких. Я аккуратно поддела его пальцем. Камушки мелодично звякнули. Я знала, что каждый браслет жил на сестрином запястье неспроста. Этот скользил в пальцах, как струящаяся ткань, как отполированные до блеска чётки. Успокаивало.

Наверное, сестра была права. Так часто права, что это утомляло. Она умела читать людей, умела путать чужие мысли, общаться с духами… да много чего она умела. Я оттирала с пола присохший свечной воск, находила разбросанные по комнате птичьи черепки, вела соцсети нашего магического салона, помогала сестре плести амулеты. Я всегда находилась рядом с этой магией, в эпицентре, за сестриным плечом. Но никогда не внутри.

Я притянула к себе кружку с чаем, добавила в неё щедрую ложку яблочного джема и шмыгнула носом.

— А между прочим, у меня тоже был шанс стать ведьмой. Если бы нашей прабабушке не приспичило меня тогда спасти.

***

Мне тогда было лет девять, Лите — десять. Это лето, как и прочие, мы проводили у прабабушки в деревне. И я уже тогда знала, что она, как и Лита, — ведьма.

— Баба, а почему ты учишь колдовству только Литу? Почему не нас обеих? — я водила пальцем по разноцветному покрывалу из лоскутков и старалась спросить так, словно меня это не очень-то и волновало. Я не понимала тогда, что быть ведьмой — это такая же врождённая особенность, как мои веснушки, рассыпанные по щекам и коленкам.
— Лита ведает, одуванчик мой. Она наполнена ведовством, как кувшин — молоком. А ты чистая и лёгкая, как пушинка. Ты другая.
— А если и я хочу… ведать? Это как-то… можно научиться? Как петь?
— Очень многое в нашем мире возможно, одуванчик, да не всё есть благо. Иди вон лучше завари-ка чаю с мятой.

Прабабушка рано ложилась и рано вставала, а мы с Литой, спрятавшись под одеялом на печке, как две мыши, могли полночи шептаться обо всём на свете. Я прижималась боком к костлявому сестриному плечу и слушала, как тикают большие деревянные часы с маятником в виде еловых шишек.

Тик-так. Тик-так.

— Лютик, слушай… А ты, ну… ты не знаешь, можно ли кого-то тоже сделать колдуньей?
— Баба говорит, что нельзя. Что так можно только плохое сделать.

Я замерла. Тик-так. Тик-так. Часы и дыхание сестры рядом.

Лита вздохнула.

— В одной из бабушкиных книг мы такое видели. Но баба сказала, что нельзя и всё. Что это грех. И что-то про душу. А тебе зачем?
— Просто так, — я шумно выдохнула.
— А знаешь, мы с бабой нашли в лесу такую поляну с земляникой, пойдем завтра собирать…

На следующий же день, когда прабабушка с Литой ушли за травами в лес, я тихонько отворила тяжёлую дверь в бабушкину кладовую. Там пахло сушёной полынью, книжной пылью и моим стыдливым страхом. Я точно знала, что поступаю неправильно. Но я, та маленькая девятилетняя девочка, слишком мечтала о волшебстве, о том, чтобы быть похожей на старшую сестру. О том, чтобы тоже стать особенной.

Всегда казалось, что меня, младшенькую, родители балуют чуть больше. Сестра обижалась, когда меня не ругали за украденную из вазочки конфету или двойку в школе. А я думала всегда только о том, что отдала бы все сладости в мире ради того, чтобы стать волшебницей, как Лита и феи из мультфильмов.

Книги были тяжёлые и ветхие, а буквы на жёлтых от времени страницах совсем не похожи на те, что я привыкла видеть. Я хватала книги без разбора, слыша в ушах бешеный стук своего сердца и ожидая, что прабабушка с Литой вот-вот вернутся.

«Ритуал по обращению души человеческой в душу ведомую и ведущую».

Зелёная книга. Бархатная обложка. Мягкая.

Мне казалось, что витиеватые буковки смотрят на меня, смотрят так хитро, как лисички в сказках, и улыбаются. В горле жутко пересохло, я захлопнула книгу, выскочила из кладовой и плотно заперла за собой дверь.

Книгу я спрятала за поленницу в сарае, но весь день ощущала на пальцах шершавый бархат её обложки.

***

— Лита, пообещай, что не скажешь бабе. Пообещай! — я протянула сестре мизинчик и облизнула пересохшие губы. На стене снова мерно тикали часы. Тик-так. Тик-так. Я почти слышала, как скачут мысли в голове у сестры. Быстро-быстро, как маленькие птички на ветках.
— Обещаю.
Я молча вынула из-под подушки книжку и маленький налобный фонарик, который прабабушка использовала вечерами, чтобы читать или вязать. Мы с Литой всегда посмеивались, что, когда прабабушка надевала его на лоб, она становилась похожа на сантехника дядю Гену.
— Что это? Лёлька… ты что, у бабы книжку из кладовки своровала? — Лита оттолкнула от себя книгу и округлила глаза. — Лёлька! Ты что, нельзя же так!
— Я не своровала, я одолжила! Вот проведём быстро один ритуал, и всё! Вот, смотри!
— Ритуал по обращению души человеческой… Лёлька, ты что! Я же говорила! Баба такое запретила! — Лита перешла на возбуждённый громкий шёпот. В холодном электрическом свете фонарика её перепуганные глаза казались блестящими и серебристыми.

Я упрямо надула губы.

— Почему, Лита? Я тоже хочу быть колдуньей, как ты! Может, ты вообще обманываешь, Лютик! Не хочешь, чтобы я тоже была особенной, как ты! Да? Да? — я выхватила у сестры из рук книгу.
— Ты и так особенная! — Лита дёрнулась, чтобы меня обнять, но я отшатнулась. Мне казалось тогда, что прямо сейчас случается самое настоящее, взрослое предательство. Слёзы брызнули из глаз.
— Ты врёшь! Ты врёшь всё!
— Лёлик, Лёлик, не плачь! Ну ты что!
— Ты обещала, что будешь мне всегда помогать! И делиться всем! Ты обещала!
— Тшшш, баба проснётся! Лёлька, Лёлька! — Лита вытирала мне слёзы ладошками, и я видела, как у неё самой начинает подрагивать нижняя губа. — Обещала! Я обещала! Хорошо… хорошо, давай! Я сделаю… сделаю, только если что-то не так будет, мы прекратим, обещаешь? Обещаешь?

Ритуал мы решили провести на земляничной поляне в лесу. Прабабушке сказали, что идём, мол, за ягодами, вернёмся не поздно, будем потом помогать ей земляничное варенье делать.

Я помню, на поляне светло было, солнечно. В воздухе стоял густой запах земляники. Мы спрятались под молодым дубом, который рос аккурат на краю полянки, и Лита открыла книгу.

А вот что было потом, я почему-то запомнила плохо.

Запомнила детали, слишком много деталей, неважных деталей. Острых, колючих, они засели в моём мозгу. Лита взяла меня за руку и принялась читать. Руки у неё были холодные, сухие, а глаза тёмные-тёмные, как грифель карандаша. Она шептала слова заговора, и ветер шумел в листве так громко, что я не могла разобрать слова. В груди, в районе солнечного сплетения, ныло и тянуло.

Поляна. Земляника. И Лита. Дрожит. Мне больно. Больно-больно-больно. Терплю. Цепляюсь за сестру, она цепляется за меня, и, кажется, тогда мне вдруг становится жутко…

А потом всё прекратилось. Появилась прабабушка, растрёпанная, простоволосая, и я в первый раз увидела на её лице страх. Она вырвала из рук Литы книгу, схватила меня за плечо, больно царапнув ногтями, оттолкнула. Я пискнула и упала на земляничный кустик. В нос ударил сочный, дразнящий запах спелой земляники. Я смотрела на Литу, на то, как текли по её щекам слёзы, как вымывали они из сестриных глаз тёмный, влажный, колдовской цвет. Как светлело её лицо. Прабабушка обнимала её за плечи, шептала что-то на ухо, и я видела, как обе они дрожат.

Мне ничего не объясняли. Не ругали. Мы все просто ушли с той поляны, и я как-то сразу поняла, что не должна об этом говорить и спрашивать. А ещё — оборачиваться.

***

— …вот так-то. Если бы прабабка тогда не испугалась непонятно чего, может быть, и я была бы сейчас ведьмой, — я вздохнула и подпёрла голову рукой. Стёпа сидел напротив и молчал.
— Дура ты, Лёлька, — Лита появилась в дверях неслышно, как кошка. Я обернулась на сестру. Та стояла, скрестив на груди руки, и хмурилась. — Если бы не она, я не знаю, где б мы сейчас были. Прабабушка спасла. Причем нас обеих, глупых желторотых «магичек».
— Ой, и что бы там такое было? Ты сказала, что если бы что-то шло не по плану, то всё остановила бы сразу!
— Да не могла я! — Лита сильнее сжала руки, словно пытаясь крепче себя обхватить. — Я как начала тот ритуал читать, так всё… он же не по возрасту мне был тогда, не по способностям. Силы у меня было много, а управлять ей я умела только на самых базовых заговорах, и то иногда случалось, что не удерживала, и миски била, и чуть ту кладовую не спалила. А тут… Сила выплеснулась из меня, как будто кран снесло. Я почти ощущала, как она льётся из пальцев, вязкая, тягучая, и из тебя тянет душу, высасывает. Я же видела, как ты чернеешь. На глазах моих прямо. Как ты словно иссыхаешь, что ли… Я пыталась остановиться, замолчать, но не могла уже. Баба почувствовала тогда выплеск моей энергии аж из своего дома, так меня прошибло. Принеслась, вовремя ритуал оборвала, мою Силу усмирила, своей немало истратила. Я точно знала, ещё бы чуть-чуть, и всё, мы бы тебя потеряли. Получилась бы не Лёля, а кукла пустотелая. Мне баба сказала потом, что ты бы себя потеряла. Стала бы следовать только моей указке, Силу мою черпать, да всякие гадости как бы моими руками творить. Короче, нехорошо бы вышло. Не ты была бы уже. А если бы я постаралась нашу связь оборвать, то кто-нибудь другой бы пустой сосуд, так сказать, заполнил.

Я вздрогнула. Вспомнила тот холод, ту тянущую боль, и дрожь пробежала по рукам и ногам.

— А почему вы обе мне ничего тогда не сказали? Ни слова?
— Баба испугалась. Я её испуганной до этого никогда не видела. Потом взяла с меня наказ с тобой больше эту тему не поднимать. Что, типа, ты и так поняла уже всё, лезть не будешь, и оно со временем забудется, пройдёт, а чтобы прошло — надо молчать. Ну, я и молчала. А я до сих пор всё помню. Слово в слово. И глаза твои чёрные… — Лита опустила голову. Мне вдруг ужасно захотелось её обнять.
— Знаете, я чувствую себя несколько неловко, будучи свидетелем этой семейной сцены… — вдруг подал голос Стёпа. Я уже и забыть успела, что он всё ещё тут, сидит на табуретке, сжался весь, не знает, куда себя деть. — Одно хочу сказать. Ладно, два. Первое: ты, Лёля, особенная такая, какая есть. Второе: спасибо вашей прабабуле, что метать заклятья на понос в вашей семье способна только одна особа! А то, знаете ли, даже у меня подозрительно часто случается несварение…

Лита прыснула первой. Я посмотрела на Стёпу, смущённого и бледного куда больше обычного, и рассмеялась. Он потрепал себя по макушке, старательно не глядя мне в глаза и пряча улыбку.

— А чё, чайник-то остыл уже? Надо залить эти вывалившиеся из шкафа скелеты кружкой горячего чая, вот что я думаю! — я вскочила на ноги и щёлкнула тумблер на чайнике. Посмотрела на сестру. Лита по-прежнему стояла, опустив голову, и молчала. На моём запястье позвякивали камушки сестриного браслета. Я улыбнулась, в один прыжок оказалась рядом с Литой и сжала её в объятиях.
— Эй, ну! Раздавишь же! — запротестовала сестра и попыталась вывернуться. — Хорошо, что тогда не получилось. На кой чёрт мне такая балбеска в подчинении? Ой, не щекотись! Ай! Ну всё! Отстань! Лёля! Заколду-ю-ю-ю!

Я рассмеялась.

Хорошо, что тогда не получилось.

Автор: Полина Крутикова
Оригинальная публикация ВК

— Доктор, ну что со мной? Не томите. Буду ли жить я? Во сколько встанет лечение?
— Вы, дорогой, сейчас глубоко вдохните. Готовы? У вас медиахлориан в крови запредельно много.
— Великая Сила! И чем мне грозит таких обстоятельств стечение?
— Боюсь, у вас впереди теперь только две дороги. Если запрёте душу в клетке из света и правил, станете биться со злом и жестокостью в этом мире.
— Биться? Но как?
— Интригами, ложью, предательством, лазерной саблей. Неважно как, главное, чтоб эффективно.
— Ужас какой. А что за вторая дорога?
— Она вам доступна, если страстям своим отдадитесь. Тогда вы не сможете больше довольствоваться немногим. И тому, чтобы править всем миром, жизнь посвятите.
— Но за что же меня так судьба чудовищно наказала? Я ведь всегда мыл руки, с идейными пообщавшись.
— Увы, мой друг, это врождённое состояние. Может быть, дата рождения виновата, а может, случайность.

После встречи с врачом я брёл сам не свой от печали. Неужто так рано закончилась жизнь моя молодая? А я ведь хотел посмотреть все далёкой галактики дали. Понять я хотел и старинные, и новые знания. Но вот оказалось: населили мои сосуды полчища силу магнитящих паразитов. И сами к ней не чувствительны, так как глупы. А мне теперь в монохромные лезть конфликты.

И возопил я тогда, в выси направив голос:
— Ответь, за что ты со мною так поступила?

И вдруг как антенна стал каждый мой волос. И неожиданно не бедой — собеседником стала Сила.
— Ну наконец-то, хоть кто-то ко мне додумался обратиться. Не инструментом считать, а тем, у кого стоит спросить совета. Это ж подумать только. Столько среди вас провидцев. А ответы вечно не там вы ищете где-то.
— Так ты говорить умеешь?
— А то! Я ж связую сознания. Но вместо того, чтоб стать частью всего, все гордятся собою. Одним важна их мораль, другим — коварные планы.
— А на самом деле что важно?
— Быть в мире со всем, что живое. Сила, я то есть, видишь ли, делает всю жизнь единой. Но в жизни главное — то, что вы все уникальны. Как полюса батарейки, создают различия силу тем, что меж ними всегда градиент возникает.
— Это всё хорошо, ну а мне-то что делать?
— А чего ты хотел?
— Путешествовать, смотреть, что есть в мире.
— Ну вот, отличная вроде затея. Тем, что хотел, и займись.
***
— Здравствуй, форсюзер, в эфире программа «В мире джедаев». Давай-ка мы взглянем, как этот самец смешно серьёзную корчит мину. Как выдвигает сердито свой бирюзовый лайтсабер. Ладно, не будем ему мешать, переходим к ситху.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

Она встала из-за стола посреди разговора. Ушла в спальню и не вернулась. Из-за стены вскоре донесся звук телевизора. Ни первое, ни второе, ни третье на мать похоже не было.
Мы с Шарлем переглянулись.
– Ты понял что-нибудь? – спросил я.
Шарль отвернулся.
– Ты что ли провинился?

Я потянулся к нему, мягонькому и теплому: уж больно на душе было паршиво. А он прыг с табуретки и пошел рыжей буханочкой из кухни, махнул хвостом, мол, сам дурак. И коготки по ламинату цок-цок.

Ясно. Кому, как не мне, быть виноватым. Шарлик-то молчал, урчал только под маминой ладонью, а говорил я. Да, уезжаю, да, в Питер. Исход неизбежный в нашем городке, как в старых сказках счастье Ваньки-дурака и Елены Прекрасной. Казалось, мама тоже это понимает. Месяц я подсыпал намеки, мол, друзья живут, приглашают, издательства ближе, мастер-классы, форумы фейс-ту-фейс. А вышло, что не вышло подготовить.

Я вымыл посуду, вытер стол, убрал в холодильник творожные колечки, мамины любимые. Успел купить последнюю упаковку в “Тридевятом царстве”, кондитерской, отмеченной мамой пятью звездами на Яндекс.Отзывах. Выманил Шарля из его сапожьей берлоги тонким ароматом корма. Наглая морда, потискать себя не дал, но от кролика в соусе не отказался.

Я осторожно заглянул в спальню.
Мама сидела в кресле и вязала. В большом, троноподобном – неожиданно маленькая мама. И тапочки слабо покачивались на ногах. Забавно, по отдельности и кресло, и мама были вполне себе нормальных размеров. Это неизменно меня поражало. В цветастом, а-ля павлиний хвост, халате мама тянула пряжу, и пара клубочков подпрыгивали, вращаясь, в коробке. Громко работал телевизор: рисованный король говорил глупости, а придворные смеялись.

– Я все убрал, мам, посуду помыл, Шарлюшу покормил, – с надеждой доложил я.
Она закивала. Телевизору, не мне.
– Ну, мам, ты расстроилась?
Усмехнулась, но не взглянула. Это тоже королю. Пальцы ее ловко работали со спицами. Цык-цык, цык-цык – и новый ряд.
– Все будет хорошо, мам.
Войти я не решился и прикрыл дверь.

Я был впечатлительным ребенком. Маме, папе с этим и повезло, и нет. Стоило сунуть мне в руки чудесную книжечку “Мир сказок”, как развлекать меня им уже не приходилось, могли спокойно собачиться за стенкой, а потом мириться, не разговаривать друг с другом и снова мириться. Жить с огоньком они умели. Но и я чтением не ограничивался.

Выкрадывал у мамы те самые клубки пряжи и запускал их по квартире и двору. Таскал с собой бутылочки из-под “Растишки”: в одной – мертвая вода (в которую я соль насыпал), в другой – живая (которая сладкая и вкусная). Таскал и предлагал мертвую тем, кто жаловался на болячки да ранки. И сладенькой поливал всяких умерших мух, порезанных червей, жуков колорадских и однажды даже дохлого голубя. А как радовался, когда все они оживали! Кроме голубя, разумеется.

Были у меня и кроссовки-скороходы, синие с белыми полосками, и велосипед “Сивка-бурка”, серо-буро-малиновый от того, что у отца никогда не хватало одной краски на весь велосипед. Была и коллекция перышек Жар-птицы, которых я понавыдергивал из курочек в деревне, за что получил справедливый тюк от петуха и нагоняй от бабушки.
И только скатерти-самобранки не было, ею командовала мама. Пробовала это скрывать, но стоило нам выбраться на пикник или пляж, как я наблюдал магию. А папа… Папа жил с уверенностью, что однажды на крючок его спиннинга попадется не щука, так золотая рыбка.

Я позвонил на следующий день, мама не ответила. Набрал вечером – просто молчала в трубку. Я начал понимать отца: ага, этап немых упреков. Не оставалось ничего, кроме как оправдываться:
– Мам, ну, не переживай, все будет хорошо, мы всегда будем на связи… Зачем ты обижаешься? Я ведь уже взрослый человек… Ну, не могу же я до старости работать в нашей местной газетенке? Неужели ты мне этого желаешь?.. Я хочу, чтобы ты меня поняла.

На второй день я заехал к ней. Она подогрела жареной картошки с горбушей, накрошила свежий салат, сварила кофе – и все молча. Первое время за нас двоих отдувался Шарль: тут помурчал, там подмякнул, здесь поорал. Меня вновь не замечал, петлял лишь у маминых ног, следил за дверкой холодильника.

Затем слово взял я. Рассказал об очередной подлости Мышильды, своей крысоватой коллеги, как она за моей спиной обработала клиента из моей базы и заняла под него рекламных модулей на пол второй полосы. Выдумал, по правде сказать (как назло Мышь в последние дни не пакостила), но очень уж мама любила поворчать по ее душу, когда я бывал в гостях. Но не в этот раз. А дальше повторилось все, как встарь: мама в спальню, я за мойку, Шарль – жевать.

Мама вязала носки, утопая в кресле. На экране распевали дифирамбы за очередным безумным чаепитием.
– Помнишь, как я разматывал твои клубочки, думал, что приведут ко входу в Тридевятое царство?
Мама не ответила, считала петли. Не улыбнулась даже.
– Тоже мне царевна Несмеяна! – сорвалось с губ, тут же кольнула совесть. Мозг, судорожно соображая, подкинул идею: – Ну, поручи тогда задание, раз так! Сложное, невозможное – плевать. Выполню – заговоришь со мною.
Мать покачала головой, вздохнула.
– Ваше Высочество, чего изволите?
Многолетняя история наказаний и искупления вины, отпечатанная с детства на подкорке, подсказала очевидное:
– Чу, слышу думы Ваши грозные: ага, ежели до захода солнца отмою покои Ваши так, что можно будет в половицы, как в зеркало, глядеть, подáрите мне радость внимать голосу Вашему? Так знайте же – берусь, царевна, сдюжу!

Я вооружился парой ведер, пипидастром и шваброй, пшикалкой для зеркал и салфетками из микрофибры. Мать не сдалась, и я принялся за дело. Прошелся по всем поверхностям и углам, поднялся и к гардинам с антресолями. Натер до блеска зеркала и стеклянные дверцы шкафов. До белизны вычистил газовую плиту и раковины. Отдраил пол до чистой воды. Да погонял Шарлика из комнаты в комнату.

Думал, психану, брошу, и мы рассоримся в пух и прах. Но я ж впечатлительный ребенок, и забавная мысль, что я тот самый Иванушка, у которого чудесным образом все получается, придавала сил. Это не мука, это игра! Напряги мышцу воображения – и вот у тебя уже пипидастр, который сам подлетает к гардинам, салфетка, которая слизывает разводы и пятна, и швабра, которая сама вытягивается и даже загибается.

Закончил с последним лучом.
– Ну, что, царевна, работа сделана, могу услышать Ваш голос?
Мама, разливая чай, качнула головой. Я скрипнул зубами.
– Али не кажут начищенные половицы всей красы Вашей аки зерцала? – не сдержался, съерничал.
Она снова качнула головой, но улыбка мелькнула в уголках губ.
– Ну, будет еще день, Ваше Высочество.
Чай пили молча.

На следующий день явился с рассветом. Ладно, почти. Правильнее сказать – к завтраку. Была суббота, солнечный выходной. Мама молчала, Шарль в такую рань не показывался – дрых на поваленных сапогах. Эта замшевая пара – единственная отцовская вещь, что мать оставила в квартире.

– Готово ли новое задание, Ваше Высочество? – грянул я в тишину, решил не отступать. – Коли выполню – заговоришь со мной. Теперь уж точно.
Мама жевала омлет вприкуску с сырным бутербродом. Глянула в окно.
– Слышу думы твои хлопотные. Ага, шестой день седмицы, ясно, чего желать изволишь: земля помощи дожидается. Ну, ежели спасу угодья твои от трав сорных, ежели напою водою да избавлю от тяжести плодов, соком налитых, даруешь мне радость беседы с тобою – по душам да с пониманьем.
Мама скрестила руки на груди, постучала пальчиком по подбородку, пожала губами. Вошел Шарлик и все испортил своим несносным французским акцентом.

Ехали втроем. Дача встретила разноцветьем и полифонией. А еще густыми ароматами, от которых не привыкшие носы (мой и Шарля) тут же запчихали. Несмеяна устроилась на лавочке со все теми же клубочками на поводках. Шарлюнчик после завтрака из телятины с овощами улегся на крылечке, подставив пузо солнечному теплу. А я вооружился тяпкой, лопаткой, ведром, перчатками и старой отцовской соломенной шляпкой и бросился в бой.

Сражение оказалось куда тяжелее и потопролитнее первого. Долго ли, коротко ли, но очистил грядки от полчища сорняков. И снова не без помощи того впечатлительного дружочка: перчатки-самохватки не выпускали колючих трав, а тяпка-порубайка и лопатка-откопайка выковыривали их с корнями.

Перекусив и напившись вдоволь морса, поспешил напоить и пересохшие земли. С лейкой-полейкой, вода в которой никогда не иссякает, работа спорилась. Шустрыми струйками из дырявого носика вода (живая-не-живая, но живительная) нежно била по грядкам, по листочкам-лепесточкам, шипела, жужжала и пугала Шарля, который сбегал прочь, припадая к земле. Воздух напитался влагой, и заскучавшее солнце даже поиграло радугой.

Но царевна все равно обхитрила, за моей спиной увела мою работу: глянул – уже корзины спелыми плодами наполняет.
– Нечестно играете, Ваше Высочество, – заметил я. – Али и в этот раз не зачтете подвиг?
Мама лишь усмехнулась. Но яблоньку выручил все-таки сам. И в благодарность она приютила нас в своей прохладной тени на послеобеденный отдых.

Когда стали собираться, обнаружилось, что Шарль, рыжий негодяй, пропал. Переглянулись с мамой. На пару секунд в ее глазах застыло замешательство, а затем она заголосила:
– Шарль! Шарлюша! Ко мне, мальчик! Шарлик, ты где? Кис-кис.
Я обрадовался, победно выдохнул. Вроде я дите, а как ребенок, ведет себя она. Ей-богу!
– В сарае не смотрела? – спросил тут же.
Она не ответила! Молча пошла туда. И снова донеслось ее “кис-кис”.

Ясно: расколдовалась, да не для меня, упертая! Ну, ничего, самолет мой не завтра и даже не через неделю.
Искали от силы минут пять, пока в наступившей тишине не послышалось недовольное “Мэо!” Потом снова. И снова. Звук привел нас в дом.
Говорила шляпа. Та самая папина соломенная шляпа, которую я после работы бросил на тахту. С очередным требовательным “Мау!” из-под шляпы выглянул Шарль.
В город ехали молча.

На третий день пришел с дарами. Чтобы наверняка.
– Принимай гостинцы, Ваше Высочество! – стал выкладывать на стол из пакетов, приговаривая: – Вот изловил для тебя Жар-птицу, правда, выщипал уже. Заглянул к Рябе и разжился десятком яиц, да не простых, а золотых. Набрал тебе в заморский тетрапак молочка из молочной реки. Ну и добыл волшебных колец в “Тридевятом царстве”.
Звучал с издевкой, так она разве не издевается? Разложила все по полкам холодильника и снова в спальню. В покои на трон.

Собираясь с утра, я ломал голову, придумывая подвиг. Приготовить пир? Выстирать и выгладить? Забить, закрутить, переставить? Подбирал вроде с энтузиазмом, но теперь вдруг вся решимость испарилась. Осталась лишь усталость от игры и раздражение. Терпение кончилось.

– Мам, я все равно перееду, – выдохнул я. Она остановилась в дверях. – Ну не может быть по-другому. Даже в сказках сын всегда уходит, так повелось, наверно, потому что это жизнь.
Мама вздохнула.
– Он должен, ну… пройти через трудности. Огонь, воду и пятое-десятое... – Я шагнул к ней, она обернулась. – Чтобы стать мужем и… найти себя. Да-да, мам, вот такие мы теперь – все поголовно ищем себя, – я усмехнулся. – Ты же тоже читала все эти истории. Помню, читала мне. Дорога, мам... Разве хоть одна история обходится без нее? И вспомни: сын всегда возвращается, только уже с богатством и невестой, а?
Я улыбнулся. Она раскрыла было рот, но слово так и застряло. Тогда она закивала и юркнула в спальню. Я простонал и бросился следом.

– Ладушки, Ваше Высочество, знаю я третье задание! Перенести Вас с собою за тридевять земель в большой-богатый Питерград. Да проще репки, царевна! И поможет мне в этом чудо-чудное. – Я достал телефон, залез в сеть. – Так, билет. Один, взрослый. Летим мы в Питер, дата – двадцать третье. Мудрина Алёна Владимировна. Так, паспорт.
Кинулся к комоду:
– Паспорт, паспорт. Видел ведь, был здесь. Ага!
– Хватит, Ваня! Не сходи с ума.
Нет, это не Шарль заговорил. Мама.
– Наконец-то! – вырвалось у меня.
– Вот! – вскрикнула она. – Вот! – Ткнула в меня пальцем.
– Что “вот”?
– Да знала я, что ты уедешь! Давно знала, хоть ты и говорил, что не планируешь…
– Ну, я не был до конца уверен, – стал оправдываться.
Но мы говорили! Наконец-то говорили!
– Серьезно, мам. Просто недавно прошел собеседование в интернет-издании в Питере, и…
– И я рада за тебя, действительно рада. Знала, что так будет, материнское сердце не обманешь.
Она опустилась в кресло. Такая маленькая.

– Но почему тогда не разговаривала? Зачем этот дурацкий бойкот?
– Из-за “наконец-то”!
– Что? Не понял.
Я спрятал телефон, шагнул ближе.
– Что ты мне сказал, помнишь?
Мама подняла голову, посмотрела с огорчением. Ох, этот взгляд. Знакомый до боли. Когда-то я был впечатлительным ребенком, прошло несколько лет – и я стал не впечатляющим подростком: не отличник, не спортсмен, не помощник по дому. Одно огорчение.

– Что в конце месяца переезжаю в Питер, – буркнул я, совсем как тот самый подросток.
– Нет, как ты это сказал?
– Да я ж тебе намекал, готовил как бы. Сказал, чтоб не переживала, что друзья есть.
Она устало улыбнулась.
– Нет, Вань, я про другое. Ты прости, я, наверно, действительно перегнула, просто… Наконец-то… Вань, ты сказал еще: “Уеду отсюда наконец-то”, понимаешь?
Я хотел было мотнуть головой, но до меня дошло. Я вмиг покрылся потом и наверняка покраснел, живот скрутило.

– Неужели тебе здесь было так плохо? – выдавила мама. – Что, надоела я тебе, поскорей бы бросить?
– Конечно, нет, мам! – Шагнул к ней, опустился на пол. – Я… я не имел это в виду, я… Я вообще так не думаю, просто… Не знаю, это слово, оно само вылетело.
Мама кивнула. Протянула руку и смахнула прядку, съехавшую мне на лоб.
– Да, бывает, – сжала она губы. – Понимаю.
– Нет, правда. “Наконец-то” это… это, наверно, потому что давно об этом думал. И всё. Нет, совсем не потому, что мне здесь плохо или прям всю жизнь было ужасно, совсем нет.
Она снова пригладила мне волосы.
– На самом деле, мам, было классно. Хоть я и бесил тебя часто, но мне с тобой точно повезло, спасибо, что терпела.
– Да, я знала, ты не со зла, я тебя так не воспитывала, – погрозила она пальцем. – Хотела сдаться сразу же после первого… подвига, но, признаюсь… игра меня увлекла.
Мы усмехнулись.
– Понимала, ты не виноват, но это по-прежнему больно для меня, “наконец-то” то есть. Твой отец, когда мы развелись, он ведь тоже сказал: “Наконец-то”.

В ее глазах сверкнули слезы. Я поднялся и обнял ее. Крепко-крепко. Такую маленькую, но такую сильную.
Не знаю, сколько мы так просидели – в обнимку, она в кресле, я на подлокотнике, но в какой-то момент между нами протиснулась мохнатая морда и резонно спросила:
– Обедать будем?
Несмеяна хохотнула.

Пировали богато и громко. Вспоминали подвиги последних дней и проказы дней минувших. Помянули и Мышильду.
Мама встала из-за стола и посреди разговора отлучилась в спальню. Возвратилась с гостинцами:
– Я зачем тогда в спальню-то хотела? Я ведь закончила как раз, хотела тебе отдать и покончить с обидой. – Она вручила мне шерстяные носки да варежки. – В Питерграде зимы-то холодные.

Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК

Заряд плазмы ударил в стену окопа. Органика тут же испарилась из почвы, а сплавившиеся в стекло минералы ощетинились острыми, мгновенно застывшими брызгами. Солдат выругался и сбил остывающие иглы прикладом.
‒ Твари. Они так часто делают. Сначала натыкают нам в траншее таких ежей, а потом забрасывают гранатами так, что кого-нибудь точно на эти шипы кинет. Скафандр порвёшь ‒ пиши пропало.


Его собеседник не ответил. На нём, в отличие от солдата, скафандра не было. Только дыхательная маска, шланг от которой уходил куда-то под керамический плащ. Солдат снова сел на ящик с батареями.
‒ Курить хочется. Забавное дело: эта штука, ‒ он постучал по забралу шлема, ‒ защищает лёгкие. И именно из-за неё я не могу им повредить по своей воле.

Солдат хохотнул. Собеседник всё так же лежал на дне окопа в расслабленной позе, прикрыв глаза.
‒ Слушай, ну скажи ты хоть что-нибудь, ‒ не унимался солдат. ‒ С таким, как ты, повстречаться ‒ это ж что в лотерею выиграть. Вас, цензоров, сколько на всю галактику? Пара дюжин? Я ж про тебя внукам буду рассказывать. А что рассказывать-то? Запрыгнул ко мне во время боя и полежал молча?

Собеседника наконец открыл глаза и посмотрел на солдата.
‒ Надеюсь, ты не станешь обо мне рассказывать ничего и никому. Даже внукам. Но ладно. Что ты хочешь знать?

Голос цензора настроенный так, чтобы вызывать доверие, звучал тихо, но солдат слышал каждое слово.
‒ Да что угодно! ‒ он подвинул ящик ближе к цензору. ‒ Это правда, что вы можете в одиночку целые военные операции выигрывать? А то, что вы будущее видите, и потому от выстрелов уворачиваетесь? Или вот ещё: правда, что это ваш корпус на самом деле правит империей, а император ‒ просто марионетка?
‒ Нет. Ничего из этого не правда, ‒ цензор приподнялся, и сел, оперевшись о стену окопа. ‒ Будущее видеть невозможно. Потому что его ещё не существует. Так что от выстрелов мы уворачиваемся совсем иначе. А за такие слова об императоре тебе полагается расстрел.

Солдат сел прямее, на его лице за стеклом шлема отразилась сложная гамма эмоций ‒ сдерживаемый страх, недоверие, надежда. Но вдруг он ухмыльнулся и наклонился к цензору, уперев локти в колени.
‒ Да брось. На фронте эти законы не работают. Мы и так вечно под смертью ходим, что мне тот расстрел?

Цензор пожал плечами.
‒ Так чего тогда вы такие крутые? ‒ продолжал наседать солдат.
‒ Из-за сопроцессора. Видишь ли, друг, люди привыкли воспринимать мир через модели. Вы не видите реального мира. Только упрощённые картинки. И это было бы ничего. Но вы неверно оцениваете почти все численные величины. Каждое ваше действие строится на ошибке. В нас этот недочёт исправили. Цензорам имплантируют сопроцессор, помогающий верно оценивать окружающий мир.

Солдат хмыкнул, хлопнув себя по коленям.
‒ Скажешь тоже. Каждое действие – ошибка. Я вот про себя что знаю, так это то, что ошибаюсь я редко. Потому и угодил в снайперы и сижу тут на передовой.
‒ Хочешь пример? Я задам тебе простую задачку на оценку величин, а ты постарайся на неё ответить.
‒ Давай! ‒ на лице солдата отразился азарт.
‒ Слушай. Мы сейчас на луне… Как эта планета называется? ‒ цензор кивнул на лиловый полукруг, медленно поднимающийся из-за горизонта.

Солдат пожал плечами.
‒ Не знаю. Нам на такую информацию мемоблок ставят. Я даже подумать на эту тему толком не могу.

Цензор удовлетворённо кивнул.
‒ Хорошо. Так вот, мы на луне газового гиганта. Представь, что ты в мире математических моделей, и у этого газового гиганта есть чёткая граница.

Солдат кивнул, сосредоточенно слушая. Цензор продолжил излагать условие задачи:
‒ Диаметр планеты больше диаметра луны в десять тысяч раз. Теперь представь, что по экватору луны протянули нитку, так что она охватила её полностью. А потом и по поверхности планеты тоже протянули нитку. Очевидно, что длина нитки на луне значительно меньше, чем на планете.


Солдат снова кивнул. Цензор кивнул тоже, так что вышло очень похоже на жест солдата.
‒ Теперь представь, что ты берёшь эту нитку, и поднимаешь на уровень своей головы. Причём, она при этом сохраняет форму окружности. То есть поднимается по всей луне, касаясь поверхности только с противоположной от тебя стороны.
‒ Какая-то странная у тебя нитка.
‒ Не страннее газового гиганта, у которого есть поверхность. Представил?
‒ Ну да.
‒ Отлично. А потом другой ты ровно то же самое проделывает с ниткой на планете.
‒ Другой я? ‒ хмыкнул солдат. ‒ Хотел бы я уметь так вот оказываться в разных местах одновременно.
‒ Ты и умеешь. Просто вы не делитесь памятью, потому ты не знаешь. Не отвлекайся. Сейчас будет вопрос. Готов?

Солдат кивнул.
‒ Напоминаю, диаметр планеты в десять тысяч раз больше, чем диаметр луны. А насколько длиннее станет нитка на планете, чем на луне?

Брови солдата сошлись от напряжённого размышления. Но в этот миг стоящий в углу маячок разведывательного зонда начал мерцать оранжевым. Солдат подскочил, взводя винтовку в боевой режим.
‒ Опять полезли черти. Третья атака за утро.

Включив лазер, он направил ствол винтовки в сторону врага. На видоискателе засветилась картинка. Сначала казалось, что на ней только комья земли. Но вот один ком пошевелился, и из него медленно пророс глаз на стебельке. Солдат навёл невидимое пятно лазерного целеуказателя точно в основание стебелька, и нажал спуск.

Маленький стальной шарик, разгоняемый магнитным полем, понёсся по стволу. Когда заряд покинул ствол, он был уже разогрет настолько, что металл превратился в плазму. И теперь он летел по лазерному лучу, создавшему канал ионизированного воздуха. Невидимый луч словно превратил в ствол всё пространство до самой цели. И потому промахнуться было невозможно.
‒ Есть! ‒ довольно оскалился солдат, глядя в видоискатель. ‒ Видал, мы и без тебя неплохо справляемся. Хотя я рассчитывал на что-то более зрелищное с твоей стороны. Про вас же, знаешь, тоже загадка есть. Знаешь, как называется, когда цензор падает на вражескую планету?
‒ Удиви меня.
‒ Победоносное наступление, ‒ солдат обернулся, чтобы оценить реакцию собеседника на лестную шутку. И взгляд его упёрся в направленное на него жерло ствола. Он промямлил:
‒ Эй, ты чего?..
‒ Видишь ли, друг, вот эта байка ‒ как раз правда. Но чтобы один человек мог победоносно наступать на целую планету, воевать надо не оружием. Сейчас мне нужно попасть в плен. Чтобы поговорить с командиром повстанцев.

Солдат собирался что-то сказать. Но пистолет цензора чуть опустился и выплюнул заряд тяжёлого пластика. Выстрел прошил гортань и позвоночник солдата, его отшвырнуло назад, и он медленно осел. Цензор присел и включил силовой щит.

С тихим свистом на дно окопа упали гранаты. Взорвались они одновременно. Силовой щит оказался плохой защитой от ударной волны, и цензора отбросило назад. Он ударился затылком об оплавленную землю, с которой всего несколько минут назад солдат сбил острые кристаллы. Сознание цензора отключилось.

Он пришёл в себя, словно включился. Выпрямился на стуле. Руки были скованы за спиной и крепились к спинке стула. Маски не было, но воздух оказался пригодным для дыхания. Утоптанный земляной пол, стены из стволов местных растений вперемешку со щебнем. Свет шёл от яркого фонаря. Сейчас он светил прямо в лицо цензора. Светофильтры в глазах делали эту проблему несущественной, но всё же цензор сощурился и отвернулся. Стоило показать повстанцам, что они хозяева положения.
‒ А, очнулся? ‒ голос звучал глухо.

В единственный проём вошёл человек. Хотя назвать его так можно было только с натяжкой: лицо его представляло собой монолитный плотный панцирь ‒ без глаз, рта и носа. Он напоминал манекен, на который повесили военную форму. В руке манекен нёс прозрачный бак. Когда он поставил его перед цензором, стало видно, что внутри ‒ голова солдата. Обритый налысо, со множеством электродов, воткнутых в череп, солдат напоминал ежа.
‒ У нас тут хранитель мира и порядка, один из всемогущих решал империи. И вы подумайте, связанный и беззащитный. Как же так получилось, а, гончий пёс? ‒ когда безликий говорил, его лицевой панцирь едва заметно шевелился.
‒ Пожалуйста, отведите лампу. Я рассчитываю на разговор, а она изрядно отвлекает.
‒ На разговор? А почему бы нам тебя просто не пристрелить?
‒ Давайте пропустим эту часть с угрозами. Вы уже оставили меня в живых. И, как я вижу, прочитали мысли этого юноши. Значит, знаете, что я собирался попасть к вам в плен. И хотите узнать, зачем.
‒ Да, ты очень любезно поступил, когда пристрелил его, не задев мозг. И с твоим мозгом тоже порядок. Так что мы и твою память можем так же считать.
‒ Память ‒ да. Но диалога тогда не получится. А я принёс вам предложение от империи. И сделать это было непросто. Вы же, приближённые адепты Сорок второй, избегаете переговоров. И всегда на передовой во всех сражениях вашего маленького бунта. С вами очень тяжело устроить встречу. Но всё же я здесь. Чтобы поговорить.

Безликий повстанец немного помолчал. Но всё же кивнул и опустил фонарь. А после, когда вновь повернулся к цензору, плотный покров на голове зашевелился и растёкся в стороны, открывая немного необычное, с излишне острыми чертами, но всё же почти человеческое лицо.
‒ Ого! ‒ цензор заинтересованно склонил голову. ‒ Что это за технология?
‒ Не технология. Просто мутабельная соединительная ткань. Она есть у всех иглокожих, но прочие существа утратили эту особенность. А мы возродили. Теперь мы можем сами решать, будет ли наш покров бронёй или кожей.
‒ Довольно необычно. Но это порождает этический вопрос. Настолько изменившись, вы всё ещё считаете себя людьми?

Повстанец со скрипом пододвинул стул, поставил его перед цензором спинкой вперёд и сел верхом, сложив руки на спинку.
‒ А я вот считаю, гончий пёс, что это ты перестал быть человеком. Ты судишь по внешности. Но главное в людях ‒ коллектив. А ты пошёл против своего вида. Служишь загнивающей империи.

Цензор медленно кивнул.
‒ Так, я вижу, разговор пошёл не в лучшем направлении. Как насчёт того, чтобы попробовать ещё раз? Вы привлекли внимание империи. Они готовы с вами договариваться.
‒ Да ну? ‒ ухмыльнулся повстанец. ‒ И с чего же такая честь? До этого мы видели только волны ваших клогионеров.
‒ Если вы прочитали память этого юноши, должно быть, ты знаешь, какую я загадку ему задал? Сможешь решить?
‒ Про нитку на планетах?Зачем мне что-то там высчитывать?
‒ А высчитывать ничего и не надо. Разница радиусов не важна. В обоих случаях нитка увеличится одинаково. Что на огромной планете, что на крохотной луне.
‒ И что? А, погоди: думаю, я понимаю. Ты хочешь сказать, что если человек важен, то он важен везде? И твои хозяева осознали величие пророчицы Сорок Второй?
‒ Не совсем. Даже, скорее, наоборот. Видишь ли, на этот вопрос почти никто не даёт верного ответа. И на подобных ошибках строится картина мира всех людей. И колонистов, вроде вас, и аристократов, интересы которых я здесь представляю. Человечество ‒ это цивилизация, построенная на ошибках. Здание, построенное на фундаменте из иллюзий. И если в него попытаться внести геометрически верные элементы, это только разрушит систему.

Пока цензор говорил, повстанец всё больше хмурился.
‒ Что-то я вообще не понимаю, что ты хочешь сказать.
‒ Всё просто. Пока вы боролись, сражались, вербовали сторонников и распространяли свою псевдорелигию на другие колонии ‒ вы были просто очередным мятежом…
‒ Э нет, гончий пёс. Мы били вас по всем фронтам. Признай, нелегко бороться с теми, кого поддерживает сама планета. Вам нечего противопоставить терраформерам.
‒ Извини, я не тактик. Так что оценить ваши успехи я не могу, ‒ в голосе звучали насмешливые нотки.

Повстанец недовольно нахмурился
‒ Не знаю, в какую ты играешь игру, но если ты хотел о чём-то договориться ‒ пока ты и на йоту не приблизился к своей цели.
‒ Император заинтересовался вами после того, как вы затянули в свои сети наследника одной из старых колоний.
‒ А, так это всё из-за того мажора, сбежавшего от папаши? ‒ криво усмехнулся повстанец.
‒ Да. Император предлагает вам привилегию. Он готов собирать с вас налоги. Губернатором будет назначен этот, как ты выразился, мажор.

Несколько секунд повстанец смотрел на цензора. Вдруг он возмущённо вскинул руки.
‒ Что, прости?! Ты предлагаешь нам возможность самим надеть на себя ошейник и обложить себя данью?
‒ Ты смотришь на это не с той стороны. Налоги, может, и ошейник. Но поводок связывает собаку с хозяином. И собака может тянуть человека не меньше, чем он её. Налоги ‒ это способ управлять экономикой. В прочих колониях империя просто берёт то, что ей нужно. Вас же готова вписать в свою систему. Это такая же разница, как между лесом, куда человек ходит охотиться, и фермой, где он заботится о зверях.
‒ Ты нас сейчас скотами назвал?
‒ Ну вы же сами себя подвергаете искусственному отбору. Ваши агрономы прививают вам нужные качества. Вы ‒ буквально продукт селекции.
‒ Ты что-то для дипломата слишком борзеешь.

Цензор вздохнул.
‒ Не кипятись, адепт. Я просто задаю контекст. Никому не нужны завышенные ожидания от партнёра по переговорам.
‒ Ну тогда вот тебе контекст. ‒ Повстанец резко, без размаха ударил цензора кулаком в нос. На тёмный плащ брызнула красная кровь. ‒ Запомни сам и передай хозяевам: с нами надо говорить уважительно. Так что давай попробуй ещё раз. Свою подачку ты озвучил. Чего вы хотите, помимо налогов? Чтобы мы присягнули?

Цензор вытер лицо о плечо. Кровь продолжала капать из носа, но он не обращал на это внимания.
‒ Просто верните мажора. Он станет собирать налоги от имени империи, но не будет жить среди вас.
‒ Ох ты. И что это он вам так понадобился? Неужто папочка забеспокоился?
‒ Почти. Там более сложные родственные отношения.
‒ Уж извини, гончий пёс, но это никак невозможно. ‒ Повстанец развёл руками в шутовском жесте. ‒ У пророчицы с этим вашим пареньком случилась любовь. Сердцу, видишь ли, не прикажешь. Мы ведь, знаешь ли, религия любви.

Цензор уставился в глаза повстанцу. Медленно слизнул кровь с верхней губы.
‒ Ладно, считай, я посмеялся шутке. Зачем он вам понадобился?
‒ Не веришь? Ну и чёрт с тобой. Тогда слушай наше предложение империи. Мы оставляем в покое вас, а вы ‒ нас.
‒ Не уловил.
‒ Ну, вас же бесит, что мы другие колонии баламутим. Так мы перестанем. Агрономы не просто так делают нас следующей ступенью эволюции. Вы боитесь изменить свои тела. Мы ‒ нет. Мы займём те планеты, которые непригодны для людей. Просто поделим космос.

Цензор удивлённо уставился на повстанца.
‒ Признаюсь, такого поворота я не ожидал. Это официальное предложение церкви Сорок Второй?
‒ Да. Дайте нам спокойно жить, и можете продолжать играть в свой космический феодализм.
‒ Что ж… ‒ Цензор задумчиво потёр подбородок. Второй рукой он бросил на землю перед собой расстёгнутые наручники. ‒ Боюсь, ты сумел превысить мою сферу ответственности. Мне придётся донести вашу позицию до остального корпуса цензората. Дайте мне корабль. Мой вы сбили, когда я садился.
‒ Чего? Не наглей, гончий пёс, ты всё ещё у нас в плену.
‒ Да брось. В плену от меня никакого толка. Сейчас я вам ценен только как посланник. Ты сам знаешь, что вы отпустите меня. Так давай пропустим ваши военные ритуалы.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК