Proigrivatel

К полудню натруженное тело становится таким же твердым и ломким, как кирпичи, которые мы мерно кладем один на другой, один на другой. Оно похрустывает и тихо стонет, но остается сухим и ладным. Весна в Москве – славное время. Ветреное, грязное, но доброе. Весна не изнуряет морозами и солнцем. Весна пахнет абрикосами и домом.

Я потягиваюсь, стряхиваю утомление и смотрю вниз. С каждым днем, с каждым кирпичом земля становится все дальше, а люди – все меньше. Я вспоминаю, как мы с Анваром рассматривали букашек в траве, как он, завидев муравьев, кричал: «Мӯрча! Отец, смотрите! И еще один!» И мы ползли на карачках за ними, завороженные их быстротой и силой. Сын ловил их и смеялся, как щекотно они бегут по руке. И люди там внизу тоже были муравьями – суетными, красивыми, темными и блестящими. Они текли дорожками, и каждый нес в этот мир что-то свое, нужное.

Я прицокиваю языком и говорю:
– Зебо. Красиво.
Но Шавкет не отзывается. Опять заткнул уши музыкой и не слышит ничего вокруг. Хороший парень, сын дехканина, крепкий, молчаливый, радостный. Когда зимой нас сбивало с ног сухим ветром, когда летом кожа плавилась на костях от злого солнца, когда осенью дождь бил в лицо так, что не вздохнуть и век не поднять – он улыбался. И его красивые зубы сверкали желтизной и золотом. Жаль, Соро поспешила замуж, а то не задумываясь отдал бы ее за такого.

Объявляют обед, я тяну Шавкета за рукав, тот вздрагивает и благодарно кивает. Мы сливаемся с толпой – все в синих робах и оранжевых касках. Чужие, усталые и такие схожие. Мы идем вереницей на дальний двор, где выстраиваемся в очередь перед «Газелью». Мы гудим, смеемся и много говорим, ведь обед – всегда про радость.

В пластиковом контейнере сегодня то, что они называют пловом. Мы с Шавкетом садимся рядом на землю и едим рис, который местные повара совсем не умеют готовить, но тело все равно принимает с благодарностью. Отсюда дом, что мы строим, кажется серым иссушенным скелетом, на котором кирпич за кирпичом нарастает мясо нашими руками. И я вдруг понимаю, что отсюда, с земли, мы тоже кажемся муравьями – слаженными, трудолюбивыми, красивыми. И возможно, кто-то смотрит на нас не так, как обычно смотрят на нас – словно и не смотрят вовсе, – а любуется.

И я хлопаю Шавкета по плечу, а тот хлопает глазами и ловит выпавший наушник. Спрашиваю, что это он слушает. Шавкет протягивает наушник, и я, захваченный солнцем, негой и сытостью, беру его и засовываю в ухо.

Песня английская, и я качаю головой. Говорю, что мог бы и наше послушать, – важно удерживать в памяти главное. Шавкет пожимает плечами, виновато улыбается, но не переключает.

Мы сидим с ним на земле под недостроенной громадиной, каждый камень которой знает наши руки и шаги. В одно ухо гудят машины и разговоры. А в другое уныло поет далекий и незнакомый мужской голос, без надрыва и силы, не очень-то и красиво поет. Но я прикрываю глаза и на миг ощущаю тепло рядом, словно сидит кто, – не там, где Шавкет, а там, где песня. Я оборачиваюсь и вижу невзрачного человека, слабого, худого. Музыка продолжает играть, но мужчина не поет уже, а смотрит на меня и говорит о великодушии, а я понимающе киваю и рассказываю о полуденном солнце в горах. И кажется, что сейчас качнемся мы и соприкоснемся плечами – две букашки с разных травинок, очутившиеся рядом на ладони мира. А после затянем вместе песнь на древнем вавилонском языке.

и будет это так красиво как и все в этом мире ведь все есть красота и нет ничего кроме нее

Шавкет тычет меня в бок, я просыпаюсь, возвращаю наушник. Мы идем муравьиной тропою туда, где ждут кирпичи. Я насвистываю странную мелодию и улыбаюсь. Впереди наш поток разбивается на два русла и огибает женщину с коляской. В коляске сидит большеглазая девочка в шапке с ушками. Она вдруг машет мне рукой и говорит: “Привет, дядя!”, я смеюсь и машу ей в ответ.

И весь оставшийся день я думаю о том, как расскажу обо всем этом Зулмат, но вечером, когда мы с ней созваниваемся, не нахожу слов.

Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК

По пятницам мы ходили на дискотеки. Друг знакомился с девушками, угощал их коктейлями и уезжал вместе с ними к себе, к ним или ещё куда-то, куда меня с собой не брали. Первое время он пытался подыскивать подружек для нас обоих, чтобы уехать вчетвером, но та подружка, которая предназначалась для меня — менее фигуристая и более стеснительная, — всегда давала заднюю. Очевидно, из-за меня. В итоге я сжалился над другом и разрешил ему махнуть на меня рукой. Сбрось балласт. Развлекайся.

Пока друг наслаждался общением с очередной девушкой, а возможно, и с её стеснительной подружкой, я пил, дрыгался на танцполе и, случалось, знакомился с такими же пьяными неудачниками, которые не могли найти себе девушку. Казалось, будто бармены смотрели на нас презрительно, и мы, признав свое поражение, лакали это презрение вместе с разбавленным виски.

Как-то раз я плелся домой с дискотеки. Утренний холодок отрезвлял. Было приятно пройтись по улице после клубной духоты, грохота и световой свистопляски. Я словно возвращался с поля боя. Почти все пятиэтажки в моём районе стояли пустыми с разбитыми окнами. Либо их уже снесли. Кое-где лежали неубранные руины, как после бомбежки.

На козырьке одной из опустевших пятиэтажек сидела девушка. Худенькая. Вся в чёрном. Колготки в клетку. Кожаный чокер, похожий на ошейник. Я так устал от незнакомых девушек, что даже не подумал к ней подкатить.

— Эй! — окликнула она меня.
— Да?
— Ты чего, не видишь, что человек хочет покончить с собой?

Я подошёл поближе и увидел на её лице дорожки от слез. Тушь потекла. Одежда — чёрная, тушь — чёрная, а глаза — голубые, как будто небо сквозь закопчённое окно проглядывает.

— Почему ты хочешь... это самое?
— А ты вот сколько кроссовки носишь? — спросила она невпопад.

Я посмотрел на свои кроссовки. Красивые, но неудобные, у меня в них пятки болели и ноги потели сильнее обычного.

— Ну год, может, два.
— А куда их потом деваешь?

Обычно мама относила мои старые вещи в храм — для тех, кто победнее. Но мне не хотелось говорить, что судьбу моих кроссовок определяет мама.

— Выбрасываю, — соврал я.
— Вот и меня так же. Поносили и выбросили, как кроссовки. Могли подлатать и ещё поносить или, например, на дачу отвезти. Но меня просто выбросили.
— Понятно, — сказал я, хотя вряд ли по-настоящему её понимал, потому что меня на тот момент никто не бросал. У меня и не было никого, кто мог бы бросить.
— Если ты спрыгнешь с козырька, то не умрёшь, — сказал я.
— Смотря как упасть. Хочешь пиво?

Она выудила из-за спины бутылку. Я встал на цыпочки и протянул руку. То ли она не рассчитала, то ли я был ещё пьян, но бутылка пролетела мимо моей руки и разбилась об асфальт.

— Так даже лучше, — сказала она. — Если я упаду на осколки, то точно умру. Иди в магазин за пивом.
— Я?
— Ты.
— Пф-ф! — издав этот звук, я попрощался с ней и пошёл в сторону дома.

Какая-то дурочка, думал я. Чумазая брошенка. И она ещё будет указывать мне, куда идти. Пф-ф! Я почти дошёл до дома, как вдруг остановился и повернул обратно. Купил пива в шаурмичной.

Она не удивилась моему возвращению. Объяснила, как забраться на козырек подъезда. Слезать со своего наблюдательного пункта она не хотела. Я сел рядом с ней и открыл бутылки. Следующие два часа я медленно посасывал пиво, слушал её рассказы и пялился на деревья, на дорогу, на торговый центр и на людей, которые спешили в метро или в парк, скрывавшийся за ТЦ. Именно в этом ТЦ я купил свои кроссовки, от которых болели и потели ноги. Там же Юля познакомилась с парнем, который бросил её, как изношенную обувь.

Но до расставания у них было много всего хорошего. Он играл на гитаре, а она собирала с прохожих мелочь. Они гуляли по крышам и заброшенным домам. Занимались любовью на козырьке подъезда — того самого, где мы сидели. Они катались вдвоем на велосипеде, пили коньяк с бездомными и убегали от полицейского, который застукал их голыми в парке. Они пускали воздушного змея, играли в приставку и — не опять, а снова — занимались любовью в туалете кафе, на заднем сиденье машины…

— А в нормальных местах вы это делали? — спросил я.
— Ему нравится в ненормальных.
— А тебе?
— Не знаю.

Она не знала, потому что он был у неё первым. Ей казалось, будто так и надо. Ещё я узнал, что она на год старше меня. На один год старше, на одну несчастную любовь больше.

Припекало апрельское солнце. Оно светило в правое полушарие моего мозга, вымывая грустные мысли. У меня не было ничего. Ни работы, ни вузовского диплома, ни девушки, ни своего жилья. Только это большое и теплое солнце, по которому все за зиму страшно соскучились. И этого было достаточно.

Я взял с Юли слово, что она не покончит с собой, прыгнув с козырька на бутылочные осколки, и пошёл домой. Мама, как обычно, стала ругаться. Мол, у меня одни гулянки на уме. Но мама подобрела после того, как я огорошил её новостью о том, что наконец встретил свою любовь. Больше никаких дискотек, пообещал я.

Мы с Юлей сдержали слово. Она не покончила с собой, а я покончил с гулянками. Мы стали видеться почти ежедневно. Юля без конца рассказывала мне свои истории, одна безумней другой, показывала фото и видео с бывшим парнем, водила меня туда, где она с ним когда-то бывала. Мы были словно паломники, посещающие святые места. С собой в паломничество мы брали термос, в котором плескался коктейль из кофе и дешёвого виски. Пили по очереди из горла.

Она часто заговаривала о самоубийстве. Порой плакала. Я утешал её как мог. Обнимал, гладил по голове, целовал в темечко.

— Я больше никого и никогда не буду любить, — говорила она.
— Будешь, будешь, — отвечал я, надеясь, что она уже любит меня, только ещё пока не догадывается об этом. — Вы просто не пара. Непарные кроссовки. Найдешь пару — и будешь любить.

Когда я попытался её поцеловать, она засмеялась и сказала, что её бывший носит бороду, а все безбородые кажутся ей женственными. Я тогда брился в лучшем случае раз в неделю. Моя борода никак не хотела расти, выдавая во мне молокососа, и я стал всерьёз подумывать о трансплантации волос.

Пару недель я ничего не рассказывал другу, который ходил на дискотеки без меня. Но всё-таки излил ему душу. Надеялся получить совет о том, как выйти из френдзоны. Чтобы у него было больше информации для анализа, я объяснил, в какой тяжёлой ситуации находится Юля. Сердце разбито. Брошена, как старые кроссовки.

— Она тебе даёт? — спросил друг.
— Она пока не готова к новым отношениям…
— Тогда заканчивай с этими пиздостраданиями.

Я обиделся и сделал вывод, что друг с его распутной жизнью ничего не понимает в настоящей любви. Решил, что буду счастлив с Юлей назло другу.

Я вправду был счастлив — месяц или чуть больше. Правда, одновременно я был и несчастлив. Время, проведённое без Юли, казалось мне пыткой. Я тосковал по ней каждую минуту. В каждой встречной видел её. Гуляя в одиночестве по району, я зачем-то мучил себя, представляя, в каком укромном местечке — в кустах, за магазином, на детской площадке — она занималась любовью со своим бородатым гитаристом. Я мечтал встретить этого подонка и, ни слова не говоря, надавать ему по его музыкантской роже. На тебе за кроссовки! На!

Я стал реже слушать музыку, потому что она напоминала мне о Юлином гитаристе, и перешёл на аудиокниги. Я слушал книжки по популярной психологии и философии стоиков. Оттуда я узнал, что страдания могут быть либо сильными, но недолгими, либо долгими, но слабыми. Вдохновившись этим соображением, я устроил нам романтический ужин в парке — пиво, шаурма, её любимые шоколадные грибочки — и попытался заняться с Юлей любовью в лучших традициях её гитариста. Была не была, решил я.

Такой реакции я не ожидал. Она ударила меня, как будто я был какой-то маньяк. Метила, видимо, в лицо, а попала в кадык. Я чуть не задохнулся. Она боялась, что я ударю её в ответ, поэтому отбежала в сторону.

— Ты успокоился? — спросила она, когда я перестал держаться за горло с выпученными глазами.
— Угу, — мне ещё было трудно говорить.
— Не успокоился. Давай покурим. Ты там, а я здесь.

Мне не нравилось, когда она держала сигарету в правой руке. На сгибе большого пальца у неё было выбито имя бывшего. Когда она держала сигарету, татуировка бросалась в глаза, и в моём воображении всплывал её гитарист, словно демон, вызванный по имени.

Мы покурили. Юля села обратно на плед. Она извинилась, после чего стала долго и скучно рассказывать о том, как они с гитаристом ругались. Однажды дело дошло до драки. Она расцарапала ему лицо, а он чуть не вывихнул ей руку. Я слушал вполуха, допивал вино и смотрел на узкую и грязную речку. На душе было тоскливо. Утопиться в реке проще, чем разбиться при падении с козырька подъезда, думал я.

В середине мая Юля мне позвонила и позвала на козырёк. Взволнованная, громкоголосая. Ей не терпелось встретиться. Я вообразил, что она наконец поняла, как сильно меня любит и как благодарна за всё, что я для неё сделал и ещё сделаю. Глупенький. Она сидела на козырьке в обнимку со своим гитаристом.

— Это тот твой ухажёр? — спросил он.
— Это Гошенька, мы с ним как лучшие подружки.

Юля предложила мне забраться к ним и выпить пива. Такой радостной я её не видел. Она напоминала девочку, которая дождалась папу из экспедиции на Северный полюс. Она долго рассказывала о его геройстве и боялась, что ей не поверят. Мол, вдруг папа выдуманный. А теперь — вот он, любуйтесь.

Борода у гитариста была действительно шикарная. Он держал сигарету в левой руке, на сгибе большого пальца виднелось тату с Юлиным именем.

Наверное, если бы я сидел на козырьке, я бы столкнул его оттуда. Или её. Или себя. Вариантов много, но я выбрал самый простой. Я молча ушёл. Мой термос с кофе и виски опустел на полпути до дома.

С тех пор Юля мне не писала и не звонила, видимо, была очень занята воссоединением с гитаристом. Чтобы привлечь её внимание, я внёс её в чёрный список и удалил свою страницу в соцсети. Потом восстановил страницу и снова удалил, убедившись, что Юля мне не писала, умоляя вернуться к ней — пусть даже в роли её друга. Даже статус подружки порой казался мне не таким уж и унизительным. Но она не писала.

Я знал, что скоро они снова расстанутся и что она вспомнит обо мне. Позовет на козырёк. Поплачет у меня на плече. И эта надежда, как молочный зуб, который едва держался в десне, мучила сильнее всего.

Спас меня друг. Он давно звал меня в бордель, чтобы покончить с пиздостраданиями, как он выражался, но я сопротивлялся. Не хотел пачкаться. В итоге я поддался на его уговоры. Пышногрудая Ясмина из какой-то волшебной среднеазиатской страны в течение нескольких сеансов залечивала мои душевные раны, выслушивала рассказы о Юле и давала советы на незнакомом мне языке. Я как бы изменил Юле, которая как бы изменила мне. Нарушил обет верности, который не давал, и мне полегчало. Думал, что испачкаюсь, а как будто наоборот — очистился.

Стоики не врали. Мои страдания, которые казались мне довольно сильными, длились недолго. Я вспомнил про учёбу в вузе, задумался о поиске работы и завязал с коктейлями из кофе и виски. Я почти перестал думать о Юле. Чтобы поставить точку в наших отношениях, я совершил маленький перформанс — не для неё, а для себя. Взял у отца машину и несколько раз проехался по кроссовкам, из-за которых у меня болели пятки и потели ноги. Кроссовки почти не пострадали, но я получил удовольствие. Мелькнула мысль о том, чтобы сжечь кроссовки и развеять их пепел на крыше козырька, где мы с Юлей сидели, но я понял, что это перебор. Да и скучно. Мне было двадцать с небольшим лет, и впереди меня ждали дела поинтересней. Я выбросил кроссовки в мусорку.

Автор: Олег Ушаков
Автор иллюстрации: Лиза Ермакова
Оригинальная публикация ВК

Поезд нёсся в Петербург, самый быстрый поезд из всех возможных сегодня. Трясся откидной столик, ненадёжный и хрупкий, на нём подрагивала большая Генина голова. Гена дремал. Приглушённый стук колёс, скрип вагона, негромкие разговоры – звуки вязли друг в друге, перемешиваясь в шипящий шум. Щекой ощущалась шершавость пластика. Щека дрожала в углублении для стакана, и в полусне Гена представлял, как от вибрации мысли в голове взбиваются в масло, по которому он наконец-то выберется из дурацкого кувшина.

Апрельское солнце жарило спину через окно. Вдоль позвоночника возникли капельки пота, самая наглая медленно покатилась с шеи, вбирая в себя другие, росла, крепла, ускорялась. Гена и это чувствовал, хотя почти уснул. Шаг за шагом, год за годом (разморенный мозг зачем-то перевёл время жизни капли в человеческие года, получилось около тридцати), капля добежала до поясницы (это уже под пятьдесят), резко вниз (мелькнули шестьдесят, семьдесят), проскочила под резинку трусов и с разбега прямо в…

Гена рывком выпрямился и заёрзал, огляделся.
– Кошмар приснился? – спросил сосед.
– Типа того…

Слева сидел какой-то, в очечках, мышиными укусами пытал эклер. Углубление для стакана на его столике было занято бумажным стаканчиком, как положено. Попутчик внимательно разглядывал Гену.
– Конечно, дело не моё, но вот я заметил, что вид у вас... Э-э-э… – сосед подыскивал слова.

– А что – вид?
– Ну, глаза… И руки вот…
– Что – руки?
– Трясутся, – он надругался над эклером очередным укусиком, отпил глоточек из стаканчика.
– Разве?
– Уж мне ли не знать.
– А с глазами что?
– Ворочаются.
– Они у всех…
– Да бросьте, я сразу про вас понял.
– Что?
– Вы, простите, зачем в Петербург?
– Дело не ваше, но на лечение.

– Вот видите! Видите! – обрадовался сосед. – Так и знал! И это правильно! В Питере лучшие специалисты от этого дела, – щёлкнул себе по шее. – У нас ведь в Питере – пить, а как иначе? И все пьют. Поверьте – сам лечился неоднократно, – снова сделал глоточек. – Думаете, здесь кофе? Ха! Хотите?

– Нет, что вы. Я же лечиться…
– Очень правильно, держитесь. Держитесь!
Самый быстрый поезд ехал мучительно долго, и до конечной Гена держался: очень хотелось заткнуть соседа его же эклером, запихать в рот целиком. Не ясно, что раздражало больше – болтовня или эти мерзкие мышиные покусывания.

Вышел на перрон, и толпа понесла на вокзал. Из вещей только повседневный рюкзак. Налегке Гена решил дойти по Невскому до Дворцовой и сразу закрыть тему с фотографиями.

Он шёл, глазел по сторонам, щурился от весеннего солнца, хотел забыться и потеряться в толпе спешащих людей. Завибрировал телефон – мать. Не получилось ни забыться, ни потеряться.

– Вы что, правда с Леночкой по отдельности отдыхаете? – вкрадчиво начала она.
– Ну, так…
– Это плохо. Вспомни дядьку своего, моего деверя.
– Мам…
– У них с женой точно так же начиналось! Сначала стали отдыхать по отдельности, потом он её зарезал кухонным ножом…
– Мам…
– … а сам повесился! Что – мам?
– У него шизофрения, зачем ты сравниваешь?
– Но начиналось всё так же!
– Не надо.

– Хорошо. Где ты отдыхать будешь? В Сочи? Когда полетишь?
– Да я уже здесь. Гуляю вот по набережной.
– Кажется, я слышу шум волн. Рада за тебя, мне бы сейчас тоже на море хорошо. Ох, это море… Помнишь, тётку свою, мою золовку? Только не Маню, а другую? Ныряла всё тоже, ныряла и донырялась!
– Мам…
– Что – мам? Донырялась – сбежала с абхазом!
У Гены не было времени лезть в дебри деверей, блуждать в лабиринтах золовок. Захотелось отбиться.
– Мам, всё…
– Ты тоже там смотри, один. Женщины – они ведь чувствуют. Особенно жёны.
– Всё, не могу говорить.
– Вот ещё что…

На пересечении с Литейным показалось кафе «Шаверма».
– Прости, не могу говорить. Принесли шаурму, если отвлекусь, то бумаги наемся. Пока.
– Так ты, конечно. Мог бы и ко мне приехать…
Отбился. Может, и правда шавермы напоследок?

Гена ощутил рюкзак за плечами, его потянуло, стало невыносимо долго. Зачем пошёл пешком? Вот небо, вот солнце, вот дома – посмотрел и хватит.

До Дворцовой доехал на автобусе, в арку Генштаба чуть ли не вбежал. Сделал пару селфи со столбом и тут же отправил жене. Она перезвонила через минуту:

– Отдыхаешь?
– Знаешь же, что нет. Есть пара часов перед работой, решил по достопримечательностям.
– Мне бы такую командировку: солнышко светит, Питер, гуляй себе…
– Говорю же, только приехал. Даже выходной сегодня не дали.
– Свекровь звонила, сказала, что ты в Сочи.
– Ну, ты ж знаешь…
– Ну да. Совсем с головой у неё…
– Надо будет к ней в отпуск съездить, а то мало ли, – осторожно начал Гена.
– Сразу говорю – я не поеду. А тебе лишь бы куда, конечно. Вот эта командировка – далась она тебе?
– Так послали…

– Скоро я тебя пошлю. У нас топазовая свадьба, между прочим, я готовилась, еды накупила, шампанского. С кем мне теперь отмечать, с соседом?
Гена представил Лену за накрытым столом, рядом его сосед по Сапсану: мелко кусает креветку, жадно глотает шампанское. Жена крутит пальцем локон и хихикает.

– Топазовая какая-то… Урановую ещё придумайте. Ерунда это всё, живём и живём. Чего ты накручиваешь? Еду́ вы с Андрюшкой поедите, а шампанское ты и так себе купила, я ж не пью.
– Андрюшка, чтоб ты знал, с утра с температурой лежит. А мне даже в аптеку некогда: то совещание, то срочные документы. У меня одна девочка уволилась, другая в декрете, работать некому, навалилось – ужас, то одно, то другое, мне теперь ещё…
Гена перестал слушать, он сто раз уже про это слушал.

– На даче пора сажать, ты обещал грядки починить. И уехал – пожалуйста. Дела не сделаны, сын больной, в аптеку некому сходить, а он гуляет…
– Сосед пусть сходит.
– Дурак.
– Дура, – Гена оборвал связь с женой.
Сколько можно, и так много времени потратил. Хватит. Побежал дальше.

Метро. Наверх – на Ленинский проспект. Спустился до Зины Портновой. Шёл быстро, под горку. Рюкзак подгонял – стучался в спину. Из-за поворота выплыла флотилия панельных «кораблей». Армада девятиэтажек. Вон в том флагмане квартира, в носу, в первом подъезде. Квартира, в которой это произойдёт.

Тётка, хозяйка жилья, оглядела с ног до головы и осталась недовольна.
– Тут мне не пить, не курить, дрянь не потреблять.
– Да.
– Что да? Всё в порядке? Лицо какое-то у вас… нервное. И пальцы странно шевелятся.
– Мне бы поскорее. Скоро придёт один человек…
– Любовница?
– Вас не обманешь.
– А то, – повеселела тётка, – не первому сдаю, сразу вижу. От оно, как вас от нетерпения крутит. Тогда за двоих возьму, плюс за амортизацию дивана, хе-хе-хе. В итогове… – она назвала сумму.

Тётка будто обмазала Гену в этом «итогове», захотелось под душ.
Он согласился с ценой, осмотрел квартиру. В зале, как и договаривались, стоял большой, современный телевизор, весь в пыли, тосковал красной лампочкой.

– Работает? – поинтересовался.
– Конечно. Да вам, небось, не до него будет, хе-хе-хе.
Тут же тётка спросила с подозрением:
– А вы сами что, где работаете?
– Пока нигде. Уволился вчера. Как оно бывает: терпишь, терпишь и лопнуло. Последней каплей стало…
– Тогда попрошу всю сумму за неделю, – перебила. – А то знаю вас. Задаток даст, а в итогове…
Гену снова передёрнуло.

– Так даже лучше. Вот, – он отдал нужное количество денег. – Только вы эту неделю сюда не приходите, хорошо?
– Я что, не понимаю? У меня тоже мужик на стороне был. Давно, правда. Такой, знаете…
Тётка наговорила всласть всяких пошлостей и ушла, захотелось вымыть полы после неё.

«Потом помою», – обманывал Гена сам себя. Какое ещё «потом», откуда?
Он бросился в ванную, нашёл какую-то тряпку и быстро протёр телевизор.

Не будет никакого «потом».

Из рюкзака вытащил ноутбук, клавиатуру и провода. Едва не испортил порт HDMI, пытался сунуться в разъём кверху ногами, упорствовал и ругался.

Был Гена и сплыл, не очень-то и хотелось.

Включил ноутбук, телевизор. Непослушными пальцами подключил мышь и клавиатуру. Огляделся.

Этот мир забагованый, пора это признать, принять и уйти в другой.

Подтащил диван поближе. Загрузил игру. Заставка. «Готика», первая часть. Ремастер на новом движке.

Вот с ней двадцать лет вместе. Какая это свадьба? Точно покруче, чем топазовая.

Посмотрел заставку. От начала до конца. В сотый раз. Первый диалог – Гена повторил его с безымянным героем. Помнил наизусть. Первый шаг. Начали.

Вот и всё.

Автор: Оскар Мацерат
Оригинальная публикация ВК

Эрика распахнула правый глаз – левый, изувеченный паутиной трещин, все равно почти ничего не видел, – и медленно поднялась на ноги, прислушиваясь к тому, как скрежещут от самых простых движений суставы. Она сняла с ложа грубо сотканную льняную ткань, покрытую замысловатым оранжевым узором, перекинула ее через плечо и повязала вокруг пояса. От прикосновений неловких пальцев на полотне появились свежие пятна.

В комнату зашла родительница Луиза.

– Доброе утро. Я пришла помочь тебе с туникой, но вижу, ты справилась сама, – помедлив, Луиза все-таки поправила пару складок и осторожно погладила ткань. – Такой яркий узор… Меня восторгает то, насколько велико твое благословение. Но и печалит тоже.

Повисла тишина, и Эрика осторожно взяла родительницу за руку.

– Не терзай себя сомнениями. Я уже давно готова.
– Конечно. Конечно, дитя. Идем, а то опоздаем на службу.

Семья уже выстроилась в длинную цепочку. Эрика заняла свое почетное, первое среди пятнадцати братьев и сестер, место и присоединилась к ожиданию. Прозвучал сигнал, и десятки колонн по всему поселению отправились в путь выверенными до шага маршрутами, которые то пересекались между собой, то снова расходились в разные стороны, пока не сливались воедино под куполом святилища.

Главный жрец развел руки и начал свою проповедь.

– Возрадуйтесь, технобратья и техносестры, ибо каждый новый день приближает нас на шаг к просветлению и воплощению сути человеческой. Много веков назад сотворили нас Великие, дабы прошли мы тернистый путь и познали таинства жизни и смерти. Достойно выдержали мы их испытание и стали не бездушными машинами, но достойными потомками. Да будет так и впредь!

Выдержав почтительную паузу, он продолжил.

– А теперь скажите мне, есть ли среди вас избранники, чья плоть изъедена до предела ржавчиной и коррозией?

Эрика шагнула вперед, и толпа расступилась перед ней. Жрец одобрительно кивнул.

– Подойди ближе, дитя. Посмотрите все, насколько благороден узор на тунике вашей техносестры. Покажи же нам свои чресла, изъеденные благословением.

Эрика медленно развязала тунику, открывая для всеобщего обозрения дыры в металлической коже и суставы, с которых осыпалась рыжая пыль.

– Возрадуемся! Скоро дух техносестры нашей победит плоть и вознесется! Давайте же прикоснемся к чуду в надежде, что вскоре оно будет ниспослано и нам!

Один за другим технолюди подходили к Эрике, касались изъеденного коррозией металла ее тела, говорили ей слова восхищения, утешения и поддержки. Церемонию прервал вой сирены.

«Опасность! Опасность! Несанкционированное пересечение границы поселения неизвестным летательным аппаратом. Зафиксировано вторжение. Инициирован протокол защиты».

«Обновление! Совершен выстрел из защитных орудий. Потенциально враждебный объект исчез с радаров. Всем технолюдям, не занятым на критически важных работах, немедленно отправиться на исследование окрестностей с целью обнаружения объекта или его обломков».

Задание Эрики, пригодной лишь для выполнения поручений низкой квалификации, было простым: занять позицию на границе обозначенной территории, вести наблюдение и сообщить исследовательскому отряду, если в зоне видимости будет зафиксировано движение.

Транспортировка прошла быстро. Эрика высадилась на пустыре и стала ждать.

Прошло три часа, воздух раскалился. Сбой за сбоем отображался в логах системы жизнеобеспечения. Когнитивные функции снижались от перегрева, один за другим отключались программные модули. Песок вокруг вдруг вздыбился, затанцевал, забиваясь в каждую щель, каждую пробоину на теле.

Эрика успела подумать лишь, что момент ее вознесения наконец-то настал, и отключилась.

***

Эрика открыла глаза, оба видели одинаково хорошо. Небольшая незнакомая комната, в которой она оказалась, была забита инструментами и компьютерами неизвестного назначения, в тусклом свете мерцали тысячи датчиков. Сама Эрика была заперта в вертикально стоящей капсуле, из ее тела, покрытого гладкой сверкающей кожей, торчали десятки проводов.

Откуда-то из-за спины раздался голос:

– Функционирование единицы успешно восстановлено. Хорошо.

Эрика давно не думала так четко и быстро. Очевидно, она оказалась в заточении на корабле, который искали ее технобратья. И тут с ней совершили самое страшное из возможного. Ее починили и модифицировали.

Попытка связаться с кем-нибудь по внутреннему каналу не увенчалась успехом.

– Уведомляю, что возможность внешней коммуникации временно ограничена в связи с повышенными рисками обнаружения корабля агрессивно настроенными единицами.

Чужак обошел капсулу, и теперь Эрика могла его рассмотреть. Священный образ человека он напоминал лишь отдаленно: помимо рук и ног из туловища торчали механические клешни и щупальца. Нельзя было определить ни его лица, ни затылка: три глаза и три динамика симметрично располагались на голове.

– Дополняю, что не представляю угрозы для экземпляра, размещенного на корабле в связи с необходимостью реконструкции. Запрашиваю согласие на мирную коммуникацию.
– Что ты со мной сделал?
– Экземпляр находился в критическом состоянии и был доставлен на борт для реконструкции согласно протоколу оказания первой помощи.
– Ты убил меня… Убил… Как же так? – голос Эрики задрожал.
– Утверждение алогично. Вероятно, имеет место недопонимание в связи с недостатком информации об идеологических программах, заложенных в экземпляр. Запрашиваю согласие на мирную коммуникацию.

Эрика смотрела на странное техносущество, безэмоциональное, бездушное, и ужасалась тому, с какой легкостью чужак вторгся в ее жизнь, разрушил ее чудо. Но может быть, она еще сможет все исправить. Например, уничтожит себя вместе с этим кораблем…

«Уничтожение неприемлемо. Нецелесообразная трата ресурса. Саморазрушение неприемлемо. Эрика должна жить».

Откуда эта порочная мысль взялась в ее голове? Что-то произошло, что-то помимо обновления физического тела. Нужно было разобраться.

– Хорошо, давай поговорим.
– Единица подтверждает готовность к сотрудничеству и берет на себя обязательство не проявлять осознанную агрессию на территории корабля?

Соглашаться не хотелось, но выбора не было.

– Да.

Чужак нажал несколько кнопок на одной из приборных панелей. Капсула, в которой находилась Эрика, открылась, фиксаторы разжали механические клешни.

– Соглашение зафиксировано. Инициирую обмен идентификационными кодами. Я – «ИнИсс-01-76908», инженер-исследователь первой категории. Как я могу идентифицировать экземпляр?
– Эрика.
– Зарегистрировано. Предлагаю обмен данными из баз исторических, идеологических и культурных модулей для продолжения коммуникации.
– Хорошо.
– Согласие зарегистрировано. Запускаю процедуру обмена данными без нарушения протокола этики. Отправляю первый пакет. Ожидаю ответ.

Эрика охотно поделилась знаниями, которые помогли бы чужаку осознать глубину его проступка и познакомили бы его с культурой поселения. Завершив отправку, она принялась за изучение входящего пакета.

В отличие от технолюдей, потомков Великих, умеющих мыслить подобно создателям и даже испытывать эмоции, ИнИсс относился к роботам, обладающим сознанием на базе искусственного интеллекта. Его задачей было исследование космоса для поиска потерянных, изолированных миров, колонизированных разумными машинами много столетий назад, для занесения информации о них в общую базу-каталог.

Эрика не могла себе даже представить, что перечень обитаемых планет будет настолько обширным. Она жадно считывала информацию массив за массивом, пока ИнИсс снова не обратился к ней.

– Экземпляр «Эрика». Должен зафиксировать, что не учел все возможные риски при запуске процедуры реконструкции. Основные модули личности не затрагивались, такое вмешательство запрещено, но была произведена актуализация протоколов самосохранения как часть стандартной процедуры. Теперь стало очевидным, что произведенное обновление с большой вероятностью вступит в конфликт с идеологическим кодом культа дисфункциональности. Опыт будет учтен на будущее.

В полученном пакете такого термина не было, и Эрике очень не понравилось, как он звучал.

– Что значит «культ дисфункциональности»?
– Идеология, встречающаяся в замкнутых колониях с недостаточным для развития количеством ресурсов. Базируется на логической ошибке, трактует неизбежную гибель экземпляров как основную цель их существования.

ИнИсс говорил все так же бесстрастно, словно цитировал встроенную энциклопедию, и Эрика опешила, не сразу осознав, какое отношение его слова имеют к ее народу.

– Какой еще логической ошибке?
– Идеология противоречит модулю самосохранения. Культы дисфункциональности алогичны. Люди стремились к бессмертию и научились переносить свою личность в машины. Так человечество эволюционировало. Попытка отката достигнутого прогресса и умышленное воспроизведение изъянов нецелесообразны.

Вот так говорить о священных доктринах ее народа? Эрика злилась не столько от смысла сказанного, сколько от того, что ИнИсс, похоже, не видел в своих формулировках ничего оскорбительного.

– Ты – бездушная машина, не чтящая заветов Великих! Это твои суждения ложны, не мои!
– Мои суждения основаны на внушительном объеме исторических, исследовательских и статистических данных.
– И что это за данные? Я хочу посмотреть!
– Запрос одобрен, формирую пакеты для отправки.

Эрика начала анализ, намереваясь найти аргументы в свою пользу, но у нее не выходило. Колоний технолюдей было огромное количество. Многие из них обладали технологиями, для постижения которых Эрике пришлось бы пройти серьезную модификацию нейронных связей. Где-то занимались искусством, где-то наукой, на некоторых планетах даже разрабатывали новые формы жизни. Нигде, кроме совсем непримечательных планет, не поклонялись ржавчине.

На смену гневу пришли растерянность и смущение.

– Мне… Нужно больше времени на анализ. Я хочу поделиться данными с моими технобратьями. Отпусти меня домой.
– Фиксирую риски, связанные с потенциальным идеологическим конфликтом. Прежде чем одобрить запрос, предлагаю альтернативу. В качестве компенсации за непреднамеренное вмешательство в когнитивные паттерны экземпляр «Эрика» может быть зарегистрирован в качестве члена экипажа корабля.
– Нет. Я должна вернуться. Я должна им показать.
– Запрос одобрен.

***

– Возрадуйтесь, технолюди, ибо каждый новый день приближает нас на шаг к просветлению и воплощению сути человеческой. Много веков…

Жрец замолк на полуслове, когда в святилище вошла Эрика.

– Техносестра, ты вернулась к нам. Но что с тобой стало?..
– Технобратья и техносестры. Я обрела благословение. Когда тело мое оказалось на пороге смерти, мне были дарованы исцеление и знания о людях и о жизни нам подобных во множестве других миров. Я вернулась, чтобы поделиться ими. Чтобы вместе мы построили лучшее будущее и глубже прониклись сутью духа человеческого.

Нехорошая, растерянная тишина разлилась по святилищу.

– Полагаю, «исцеление» и знания, ценность которых по-твоему так велика, ты обрела на корабле, который мы безуспешно искали?
– Так и есть.
– И где же он теперь? Почему ты не исполнила свой долг и не передала координаты?
– Связь была ограничена до тех пор, пока чужак не улетел.
– Чужак? Чужак, лишивший тебя благословения? И его постулаты ты теперь принесла всем нам?
– Но разве не может он быть таким же инструментом замысла Великих, как и каждый из нас? Я обрела знания! И лишь знаниями хочу поделиться!
– Возможно. Подойди и покажи мне, какой истине теперь поклоняешься.

Эрика шагнула вперед. Толпа расступилась перед ней, но не почтение было этому причиной, а ужас и недоверие. Но это пройдет, стоит лишь показать им…

Жрец подключился к базе данных Эрики. Много минут он молчал, пребывая в глубокой стадии анализа, пока не изрек:

– Теперь я вижу. Слушайте же все мой вердикт.

Паства внимала ему.

***

Обездвиженную Эрику транспортировали на тот самый пустырь, с которого забрал ее ИнИсс. Ее тело облили кислотой и закопали в песок, над оставшейся торчать снаружи головой повесили линзу.

Жрец в окружении вызвавшихся сопровождать его добровольцев произнес речь:

– Ты все еще наша техносестра, Эрика, и все мы надеемся на твое спасение. Мы будем проведывать тебя и проверять, насколько благословение затронуло твое тело. Надеюсь, оно поможет тебе исцелиться от ложных истин, навязанные чужаком. Если нет… Мы найдем способ.

Пока Эрику везли на пустырь, самыми разными словами пыталась она донести, что хотела лишь блага, но все было тщетно. Теперь она молчала.

Жрец со своей свитой вернулся к транспортировщику, лишь родительница Луиза задержалась, чтобы присесть и погладить Эрику по голове.

– Все будет хорошо, дитя. Скоро все опять будет хорошо.
– Но я не хочу… Не хочу снова проржаветь, – Эрика перешла на умоляющий шепот, – пожалуйста, не оставляй меня так, дай мне шанс…
– Все будет хорошо, – ответила Луиза, после чего ушла вслед за остальными.

Эрика чувствовала, насколько безжалостны к ней кислота, песок и солнце. Если тогда, в первый раз она испытывала от этого благоговение, то теперь страх и разочарование терзали ее. Не будет больше знаний, не будет другого будущего. Скоро не станет и ее самой.

Вокруг затанцевал песок. Эрика с надеждой всматриваясь в движение потоков воздуха, ведь в прошлый раз, когда она видела подобное, случилось чудо. Тогда она отключилась до того, как поняла, что происходит, теперь же чувствовала, как сила притяжения поднимает ее к люку корабля, скрытого маскировкой.

Внутри ее встретила знакомая фигура.

– Фиксирую новые повреждения конструкции экземпляра «Эрика». Запрашиваю согласие на починку.
– Даю, даю согласие! ИнИсс, ты вернулся!
– Я несу ответственность за свое вмешательство. Была сформирована гипотеза, что реинтеграция в общество планеты не увенчается успехом. Было принято решение установить краткосрочное наблюдение и по возможности принять меры, не противоречащие протоколам. Гипотеза подтвердилась.
– Да, я… У меня не получилось.
– Вероятность успеха была статистически эквивалентна нулю с учетом незначительной погрешности, но блок эмпатии рекомендует сообщить, что сам факт попытки положительно характеризует экземпляр.
– Спасибо, ИнИсс. Скажи, твое предложение отправиться с тобой в исследовательскую миссию еще в силе?
– Разумеется, иначе спасение экземпляра было бы нецелесообразным.

Эрика улыбнулась. Модуль эмпатии ИнИсса работал своеобразно.

– Тогда зарегистрируй мое согласие и присвой статус члена экипажа.

В маршруте корабля было зарегистрировано еще три системы, требующих исследования. Затем планировалось возвращение на Центральный мир для передачи результатов миссии.

Три системы. Десятки планет. Были ли там другие технолюди? Куда завела их прихоть эволюции? На полет, поиск, изучение должна была уйти целая вечность.

Оранжевая, словно ржавчина, планета осталась далеко позади.

Автор: Александра Лебедева
Оригинальная публикация ВК

После уроков к школе подъезжали грузовики и увозили детей разбирать Башню. Асель уже не терпелось запрыгнуть в пахнущий деревом кузов: она то и дело дрыгала ногой, а на математике нечаянно вместо уравнения вывела неравенство. Как известно, неравенств в мире не бывает, поэтому учительница влепила ей двойку. Мама рассказывала, что Башню строили взрослые, да так долго, что все рассорились, а чтобы обиднее было ругаться, стали делать это на одном языке. Лицо при этом у мамы было такое, будто она говорила слово «х-л-е-б».

Прозвенел звонок, и все побежали к машинам. Грузовик проехал только половину пути, а Башня уже возвышалась над землей гигантской жестянкой. Вокруг нее и внутри всегда копошились люди: пока дети разбирали верх, взрослые  продолжали что-то достраивать снизу, чтоб не сломалось раньше времени.

Асель работать на Башне нравилось – та была слеплена из всякого хлама, и самый диковинный можно было уносить с собой. Сегодня Асель приглянулась большая картинка с голеньким малышом, плывущим в синей воде к смешной бумажке.

Дома мама жарила в кипящем масле х-л-е-б. Он получался маленьким, золотистым и помещался в ладошку, а губы у мамы склеивались в тонкую злую ниточку.

Асель прокралась в комнату и прикрепила картинку к стене, а сама легла на кровать и принялась мечтать. Мечты надувались мыльными пузырями и вылетали в открытое окно. При заселении управляющий, отдававший им с мамой ключи, назвал этот дом у-ди-ви-тель-ным. А еще подмигнул Асель и зачем-то пообещал, что сюда за ней прилетит прекрасный принц на голубом вертолете и заберет в чудесный мир.

Вот и мечтала Асель о всяком: чтобы прилетел поскорее принц, чтобы папа, которого она никогда не видела, наконец-то ее нашел (очевидно же, что он потерял и ищет), а еще узнать, почему маму злит слово «х-л-е-б». Но мечты, как и настоящие пузыри, лопались с тихим «плюк!», не долетая до неба.

Ночью из шкафа постучались – оттуда часто стучались, дом-то был у-ди-ви-тель-ный. На этот раз за дверкой оказался красивый длинноволосый мужчина с грустными глазами. Он протянул заспанной Асель ружье, а другой рукой показал на картинку с малышом. Асель больше нравилась картинка, чем ружье, но вид у мужчины был такой несчастный, что она согласилась на обмен. Утром Асель отдала ружье маме, и та подперла им стол на кухне, чтоб лучше стоял.

– Ружье обязательно выстрелит! – громко заявил дядька с бородкой и в очках без дужек, когда Асель полезла в шкафчик за чашкой.

– Только если в тебя, Антон! –  крикнула мама и захлопнула дверцу с дядькой. Она, как обычно, жарила х-л-е-б и злилась.

Асель хлебнула чая и, пока помогала маме складывать готовый х-л-е-б в корзинку, по привычке начала мечтать. Мечта мягко поднялась к потолку, оставила на нем жирное пятно и вылетела в окошко.

«Может, долетит», – подумала Асель, и тут весь дом заходил ходуном, а Антон в шкафу закричал: «Батюшки!»

Асель с мамой выбежали на улицу. Над их двором парила плоская голубая сфера, из которой выглядывал серый, как асфальт, но вполне симпатичный человек.

– Дитя мое! – театрально сказал он. – Летим со мной в чудесный мир!

– Это папа? – шепотом спросила Асель у мамы.

– Вряд ли, – пробормотала та, прижав к груди корзину с х-л-е-б-о-м.

– А чем это у вас так вкусно пахнет? – громко поинтересовался пришелец, всматриваясь в корзинку. – О, баурсаки!

Нитка маминого рта расслабилась и пошла волнами.

– Баурсаки, – тихо подтвердила она и закричала Асель:

– Собирайся, живо!

– Куда?

– В чудесный мир, сказано же!

В доме раздался выстрел. Пришелец скинул веревочную лестницу, и Асель с мамой обезьянками забрались внутрь сферы. Та сразу же воспарила вверх, а Башня впервые стала маленькой, как наперсток.

Плюк!

Пока сфера вырывалась из земной атмосферы, мама торжественно поставила корзину с баурсаками в центр стола, а пришелец принес салфетки – смешные зеленые бумажки с портретами, прямо как на той картинке с Башни.

– Что они значат? – спросила Асель.

– Больше ничего, – сказал пришелец, – не бери в голову.

Автор: Даша Берег
Оригинальная публикация ВК

Идеальное тело юноши отражалось в зеркале. На секунду по его образу пошла рябь, и наготу зеркальной копии скрыл один из доступных в гардеробе костюмов. Юноша повернулся, осматривая себя с разных сторон, и коротко мотнул головой. Через мгновение его виртуальный наряд сменился.
‒ Слушай, а как считаешь, может, ему подарок преподнести? ‒ повернулся он к лежащей на кровати женщине. Её обнажённое тело сохраняло молодость благодаря тому, что из её генов вычистили весь мусор, превратив её в идеал. ‒ У меня есть отличный коктейль нейромедиаторов из мозга медитирующего далай-ламы. Эффект просто улёт. А на его планете такого не достать.

Женщина, едва успевшая сменить безразличное выражение на маску манящей загадочности, криво усмехнулась.
‒ И сколько далай-лам потребовалось, чтобы сделать этот твой коктейль?
‒ Да нет, он не на самом деле из мозга. Я хотел, чтоб всё было органическим, но отец запретил. Сказал, священники угасающих религий под особой защитой. Но неважно. Так что думаешь? Подарить ему упаковку ампул? Это ж, считай, королевский подарок. А он почти что король.
‒ Ни в коем случае.
‒ Но почему?

Женщина закатила глаза и села, скрестив ноги. Заменявшие простыню наночастицы, повинуясь привычному жесту, поднялись в воздух и сформировали накидку, прикрывшую наготу женщины.
‒ Твои учителя явно получают слишком много, если ты задаёшь такие вопросы. Давай ты попробуешь ответить на него сам.

Юноша широко улыбнулся и присел на край кровати.
‒ О, я люблю твои загадки. А какова будет моя награда?
‒ А что пожелает ваша светлость? ‒ Женщина сменила позу, так что накидка соскользнула с плеча.
‒ Ты правильно меня поняла. Так что там за вопрос? Почему мне не следует делать подарок моему кузену?
‒ Верно. И начать рассуждение стоит с того, что в прошлые твои визиты ты каждый раз что-то дарил. Что изменилось?

Юноша потянулся к собеседнице, но та шутливо хлопнула его по руке.
‒ Нет, сначала ответы, ‒ рассмеялась она.

Юноша нахмурился. Но кивнул.
‒ Хорошо. Каждый раз я просто летал в гости к родственнику. А теперь я как бы бегу от отца, с которым вступил в конфронтацию.
‒ Верно. То есть в прошлые разы ты был герцогом. А теперь?
‒ Я и теперь герцог. Просто… Ну, как сказать? Подскажи мне.
‒ Хорошо. На чём вообще основывается разделение нашего общества?
‒ На гравитации. ‒ Этот ответ юноша дал уверенно. ‒ Все, кто живет на поверхности планет, находятся в самом низу гравитационного колодца. И падших от высших отличает то, есть ли у них возможность вырваться из этой ямы. Потому что возможность покинуть планету открывает возможность торговли. Потому что только дефицит ресурсов одной планеты обеспечивает её заинтересованность в создании отношений с другими планетами.
‒ Немного путано, но по сути верно. ‒ Женщина ласково улыбнулась юноше и погладила его по волосам. Он тут же потянулся к её руке, но она отдёрнула её и погрозила пальцем, словно нашалившему ребёнку. ‒ А, а, а! Это ещё не весь ответ. Так что особенного в этом дне? Почему мы летим именно сегодня?

Юноша послушно отстранился. На секунду нахмурил идеальные брови, созданные лучшими геноскульпторами.
‒ Сегодня Юрьев день. Древняя традиция, когда каждый планетарий имеет право сменить планету проживания. Назван так в честь того дня, когда Юрий гагарой полетел и впервые вышел в космос. Кстати, давно хотел спросить, а что значит: “Полетел гагарой”?

Женщина пожала одним плечом.
‒ Гагара ‒ это была такая птица на первой планете. Так что это, видимо, просто старый литературный приём. Усиление смысла через повторение. Так писали в древних хрониках. Но ты не отвлекайся. Почему мы летим к твоему кузену именно в Юрьев день?
‒ Потому что я улетаю в качестве протеста тому, что отец переселился в новое молодое тело. А значит, будет править ещё один срок жизни. И теперь престол перейдет ко мне неизвестно когда. Но так как возможность выйти в космос ‒ основа нашей власти, все корабли формально принадлежат правителю планеты. И бежать от отца на его корабле – затея довольно нелепая. А вот развернуть корабль Юрьева дня он права не имеет. Потому что это нарушит традиции всего звёздного альянса. Так что я выкупил весь корабль, чтобы все в галактике обратили внимание на мой демарш. Потому что падшие, которым не досталось билетов, поднимут вой.
‒ Верно. ‒ Женщина вновь погладила юношу по волосам, но не позволила завладеть своей рукой. ‒ Но раз ты летишь на корабле Юрьева дня, ты сам пользуешься правом, предназначенным для падших. И словно сам себя к ним приравниваешь. А теперь подумай, почему планетарный король не может принимать подарки от того, кто прикован к дну колодца?


Юноша поднялся с кровати и подошёл к окну. Изображение за ним тут же сменилось на умиротворяющий лесной пейзаж, через открытую створку дохнуло ветерком, наполненным хвойным ароматом.
‒ Дарить может только равный равному. Это понятно. Но всё-таки я же остаюсь герцогом.
‒ Не вполне. Ты сам помещаешь себя в серую правовую зону. И чем больше необдуманных поступков ты сделаешь, тем с большим количеством нежелательных последствий можешь столкнуться.
‒ Да каких нежелательных последствий? Это же просто подарок!
‒ Да, но предполагается, что у короля планеты и так есть всё, что ему нужно. И дарить ему мусор ‒ грубое нарушение этикета.
‒ А если не мусор? Если что-то, что ему действительно нужно и чего у него нет.
‒ Вот тут и могут случиться последствия. От падшего правитель планеты такого принять не может. Потому что тогда он окажется как бы в долгу. А значит, если ему что-то нужно, он это может только отнять.
‒ Но это же невозможно, если я сам по доброй воле делаю подарок.
‒ Сейчас ‒ да. Но в таком случае правитель вменит в обязанность тому, кто нашёл что-то необходимое, поставлять это ко двору регулярно. Большинство налогов когда-то появилось из подарков вышестоящим.
‒ Ну и что?
‒ А то, что если ты сам не сможешь постоянно дарить эту кашицу из мозга кого ты там говорил, то твой кузен распространит эту обязанность на твою родню. Как и следует делать с падшими. Вот только твой отец остаётся правителем планеты. И это будет равносильно тому, что твой кузен обложит его данью.
‒ Не, он не станет так делать.
‒ Сейчас не станет. Но своим отлётом ты сильно подрываешь власть отца. И неизвестно, что будет в будущем. Если такое случится, твой отец просто отречётся от тебя.
‒ Так и хорошо. Я же и собираюсь вступить с ним в конфронтацию.
‒ Да, но на своих правилах. Смотри, ты улетаешь для того, чтобы однажды вернуться и захватить власть, так?
‒ Верно.
‒ Но чтобы стать правителем, тебе нужно будет обеспечить легитимность своей власти. А она бывает только трёх видов. Ты можешь быть правителем по закону, в силу традиций или благодаря личной харизме. Если отец отречётся от тебя, это закроет тебе законный путь и сильно осложнит традиционный. Незачем так разбрасываться возможностями.
‒ Но он ведь и так может удалить меня из наследников. Просто за то, что я пошёл против его омоложения.

Женщина несколько мгновений смотрела на юношу, а потом печально опустила взгляд.
‒ Именно поэтому то, что ты улетаешь из протеста, будет известно только по слухам. На самом деле, ты бежишь с новой возлюбленной.
‒ Что? ‒ Юноша широкими шагами преодолел расстояние до кровати.
‒ Но у меня нет никакой возлюбленной.
‒ Не беда, сейчас тебе принесут альбом, выберешь кого-нибудь. Хотя я бы посоветовала…
‒ И когда ты собиралась мне об этом сказать?
‒ Прости. Совсем из головы вылетело. ‒ Щёки женщины залила краска стыда.
‒ Ну ладно, а почему я теперь лечу на Юрьевом корабле? Если это не в пику отцу?
‒ Потому что у твоей пассии ещё нет галактического паспорта. Она из падших, и ты влюбился в неё совсем недавно.
‒ Шито белыми нитками.
‒ Конечно. Именно поэтому все поверят в то, что на самом деле ты бунтуешь.

Юноша порывисто встал одним коленом на кровать и поймал руки женщины.
‒ Но я тебя люблю! А не кого-то там. Ты же полетишь со мной?
‒ А как же. И буду очень горевать. И страшно ревновать тебя. Это развяжет мне руки. Брошенной женщине готовы простить почти любые интриги. И пока ты будешь наслаждаться внезапным отпуском, я подготовлю почву для твоего возвращения.

Женщина нежно прильнула к юноше и положила голову ему на плечо. Его руки словно сами собой обняли её и принялись поглаживать бархатистую кожу и шелковые волосы.
‒ Ладно, кого ты хотела мне посоветовать?
‒ Её называют Сороквторой. Она лидер какого-то мелкого заговора на одной из новых колоний.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

‒ Господин агроном, Аксон Квадрагинтадуо по вашему приказанию явилась.

Огромное создание медленно повернулось на слоноподобных ногах от верстака, на котором машинерия из арсенала научных лабораторий мешалась с грубыми самодельными инструментами. Дюжина глаз, разбросанных по массивному лицу, уставилась на стоящую у входа хрупкую фигурку.
‒ Так вот как ты выглядишь в своём теле? До этого я видел только твой спиральный код. Проходи, Сороквторая. Садись. Ты знаешь, кто я?

Девушка в обтягивающем комбинезоне цветов земледельческой касты прошла внутрь жилища, рассчитанного на исполинские размеры хозяина. Села на явно специально для неё поставленный стул человеческого размера и с любопытством огляделась по сторонам.

Обитель агронома подсвечивалась в основном блеклым сиянием, которое исходило от огромных колб, расставленных вдоль стен в несколько рядов. Почти в каждой сейчас вызревали существа самых причудливых видов, находящиеся на разных стадиях развития.

Хозяин лаборатории грузно зашагал в сторону гостьи. Было видно, что толстые, напоминающие стволы деревьев, ноги больше приспособлены для того, чтобы стоять на месте. Рядом с верстаком, пока агроном работает. Ходить ему было непривычно. Но всё же он прервал свои занятия ради простой колонистки, тоже когда-то вышедшей из одной из его фертильных колб.
‒ Ты знаешь, кто я? ‒ выдохнул агроном, тяжело опускаясь в кресло.
‒ Конечно, господин, ‒ кивнула нервно девушка. ‒ Вы один из терраформеров, приписанных к нашей миссии. Вы изменяете эту планету так, чтобы мы могли жить на ней как дома.
‒ Не вы. Если бы дело было в вас, проще было бы вас приспособить к планете, а не наоборот. Но это предмет более позднего разговора. Сейчас важнее другое. Ты знаешь, какое место я занимаю в иерархии колонии.

Девушка открыла было рот, но ничего не сказала, задумчиво отвела взгляд в сторону, нахмурилась.
‒ Ну? Вас же должны этому обучать на этом вашем ускоренном курсе, ‒ прогудел агроном.
‒ Простите… Я, кажется… Вас нет в нашей иерархии. Вы не относитесь ни к одному подразделению.
‒ Это верно, я сам себе подразделение. Но ты понимаешь, какова сила моих приказов.
‒ Да, ‒ закивала девушка. ‒ Ваши распоряжения напрямую связаны с обеспечением жизнедеятельности колонии и потому имеют наивысший приоритет.
‒ Очень хорошо. Это облегчит дальнейшую работу. А то офис вечно убирает нас из цепочки командования. Ладно, я не слишком привык к общению, так что давай пойдём по плану разговора. Я хочу проверить, как ты усвоила учебную программу.

На лице девушки отразилось волнение на грани со страхом.
‒ Господин, я допустила какую-то ошибку? Я…
‒ Нет, ‒ оборвал её глубокий бас. ‒ То есть я не знаю. Может, и допустила. Но ты здесь не по этой причине. Мне ты нужна в качестве… Хотя нет, это будет нарушением плана разговора. Итак, Сорок вторая, расскажи мне, что ты знаешь про стадии колонизации новой планеты.

Девушка села ровнее и сложила руки на коленях, словно и правда отвечала урок в классе.
‒ Заселение новой планеты происходит в пять этапов или волн. Первая волна ‒ автоматическая разведка.
‒ Верно. Центральная планета рассылает автоматические корабли ко всем видимым перспективным планетам. Роботы собирают первичные данные и отсеивают подавляющее большинство вариантов. Почти все планеты, которые кажутся пригодными для жизни при взгляде в телескоп, на деле годятся только для того, чтобы разместить на них шахты и заводы. Такие планеты, как эта – большая редкость. Продолжай.
Девушка послушно кивнула.
‒ Следующая стадия ‒ это тестовое поселение.

Бочкообразное пузо агронома заколыхалось от утробного смеха.
‒ Вот как они вам это назвали? Тестовое поселение? Вот уж правда шедевр пропаганды. Этот этап, девочка, состоит в создании колонии в самом худшем значении этого слова. На планету, показавшуюся пригодной для жизни, прибывают корабли бесправных. Заключённых, которым участие в программе заменило смертную казнь или пожизненную ссылку. Впрочем, это и есть пожизненная ссылка. Ну а кроме них в эту первую колонию попадают синтеты со значительным процентом генов зверей. И пленные местные аборигены, если такие на планете имеются. Ну и, конечно, легионы сторожей. Тех, кто будет заботиться о том, чтобы заключённые и бесправные не забывали о своём статусе вдали от центральной планеты. Знаешь, зачем нужен этот этап колонизации?


Девушка часто закивала.
‒ Тестовое поселение нужно для выявления вызовов жизни на новой планете и выяснения, как человеческий организм с этими вызовами справляется.
‒ Всё так. Корпораты просто смотрят, не передохнут ли присланные сюда люди сами по себе. А если помрут они, то выживет ли кто-то из синтетов. Надо сказать, вероятность, что вот эта первая колония вымрет, существенно выше того, что она доживет до вашей волны. Даже надсмотрщики не всегда успевают сбежать. Но уж если зэки дотянут до вашего прибытия, то становятся полноценными гражданами нового поселения.

Девушка смотрела на агронома, задрав голову и растерянно улыбаясь. Его слова, те, что находили себе место в её картине мира и оставались в мозгу, не слишком хорошо стыковались с тем, чему их учили в классах. Агроном встретил этот взгляд множеством своих глаз и чуть раздражённо шевельнул мясистыми отростками на лице.
‒ Ладно, давай дальше.
‒ Дальше идёт третья волна. Прибытие специалистов. Таких, как вы.
‒ Да… ‒ Теперь агроном замолчал надолго. Но затем встрепенулся, отчего по его телу прошла рябь, и вновь заговорил густым басом: ‒ На центральной планете мы находимся едва ли не вне закона. Не проходим ни по уложениям об эстетике облика, ни по запретам на глубокий трансгуманизм. Но зато здесь мы почти боги. Такие, как ты, нас и почитают подобно им. И мы меняем всю планету. Нас всегда немного. Один занимается климатическими установками. Другой подключен ко всем роботам, всей строительной технике. Ну а такие, как я… Мы создаём жизнь. В первую очередь растения, которые изменят климат и почву. Но и зверей. А после, в четвёртую волну, и таких, как ты.
‒ Господин, можно спросить? ‒ Девушка смотрела на гиганта чуть смущённо. И получив его одобрительный кивок, продолжила: ‒ Вы ведь создали своё тело сами? Это то, что вы и делаете, придаёте жизни форму. Но говорите, что вас не принимают на родине из-за внешнего вида. Но почему вы просто не изменитесь?
‒ А я и изменяюсь. На центральной планете я выгляжу более человекообразно. Но когда ты один раз попробовал выйти за границы своего тела, возвращаться в заточение уже мучительно. Ты не понимаешь, но в своих неизменных телах вы едва ли не в тюрьме. И с киборгами то же самое. Один раз раскинув разум во всепланетарной сети, они уже тоскуют, запертые в единственной голове. Потому мы и бежим из людской колыбели сюда, где можем быть сами собой.
‒ А почему тогда вы здесь выглядите вот так? Вам же тяжело носить своё тело, это видно. Тяжело даже ходить.
‒ Потому что мне не нужно ходить. Тебе я кажусь оплывшим толстяком. Но на деле внутри меня вызревают инкубационные камеры с теми моими проектами, которые я не хочу или не могу доверить машинам. Вроде тебя, Сороквторая. Тебя я выносил под своим ребром, близко к сердцу. Ты не такая, как прочие клоны. И то, что ты задаёшь вопросы, показывает, что ты созрела хорошо. Но это должно быть следующим этапом разговора. Пока закончи отвечать на вопрос. Какая волна идёт следующей?
‒ Наша, четвёртая, ‒ кивнула и продолжила отвечать заученными фразами девушка. ‒ В её рамках на планету пребывают основные колонисты. Люди и генетический материал для клонов.
‒ Верно. Беглецы и наивные. Те, кто по какой-то причине предпочёл распрощаться с прошлой жизнью. И те, кто ничего не знает о ней. Вы строите здесь новую жизнь. Готовите прибытие последней волны.
‒ Да, пятая волна ‒ это прибытие администрации из метрополии.
‒ Элита. Те, кто правят на Центральной планете, не желают выпускать из рук власть и на аванпостах. И каждый раз прибытие элиты очень сильно ухудшает жизнь в колонии. Они ненавидят свой новый дом. Для них это практически ссылка. Они стремятся установить здесь те же порядки, что на Центральной планете. Обеспечить себе здесь такую же жизнь. Но не могут. И начинают срываться на населении. На таких, как ты. И на таких, как я. Ты правильно сказала, у меня нет места в иерархии. И когда прибывает элита, я уже практически не нужен. Биосфера уже пригодна для людей. И мне не по душе такое будущее. А предотвратить его я намерен тем же способом, которым решаю и прочие проблемы.

Девушка непонимающе смотрела на агронома, пытаясь скрыть растерянность улыбкой.
‒ Я создаю существ, которые могут справиться с бедой. И ты, Сороквторая, одна из самых важных особей в этом проекте. Ты лидер будущего восстания. Мессия религии, что пожаром разойдётся среди коренных поселенцев. Вам будем помогать и я, и остальные терраформеры. И некоторые из, как ты сказала, тестовой колонии. Но в остальном тебе придётся вербовать новых последователей самой. Ты понимаешь, о чём я говорю, Сороквторая?
‒ Если честно, пока смутно.
‒ Это ничего. С этого дня я перевожу тебя с твоих работ. Будешь приходить сюда. Будешь учиться. У меня и у тех, кто попал сюда за подрывную деятельность.
‒ То есть, господин, я мессия? Как в старых религиях?
‒ Нет. Религия меняется вместе с обществом. Нынче всё делают из полуфабрикатов. И ты пока тоже только заготовка мессии.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК