Proigrivatel

Враньё.

— Давай троакар.

Напарник притянул мне полую трубку с посеребрённым стилетом внутри. Отёчный и пунцово красный мужичок, лежащий передо мной на земле, испуганно дёрнулся и выставил перед собой раздутые, как воздушные шарики, руки.

— Не надо! — с трудом раздалось из отёкшего горла.

— Это жрать столько не надо! Лёва, держи его!

Напарник кивнул и придавил к земле руки взывшего мужичонки.

Вообще, будь тот здоров, он бы с лёгкостью отшвырнул Лёву, а мой инструмент засунул бы мне в зад. Вампир же. Вон, клычочки торчат, и воет ещё так, по-могильному.

А ещё только у них случается кровяной передоз. Это что-то среднее между перееданием и... передозом? Если пострадавший нажрется (именно нажрется) крови разных групп, которая имеет неприятное свойство агглютинировать. По-простому — склеиваться. Беднягу начинает пучить, огромные сгустки создают неприятную тяжесть в желудке, не дают нормально усваиваться тому, что ещё жидкое, и всё это уходит в тело. Вампир сначала приятно розовеет и становится похожим на человека, потом всё больше крови выходит наружу и начинает раздувать бедолагу как воздушный шарик. Разумеется, ни о какой вампирской силе речи более не идёт.

Зато лечится это более чем просто.

— Вхожу!

Покрытое серебром острие стилета протыкает вампирскую кожу в девятом подреберье слева. Вампир вскрикивает, начинает что-то орать не то на латыни, не то на румынском. Возможно, матерится. Серебро всё же. Я надавливаю на него, погружая как можно глубже. Раз провал, два провал... Вот будет неловко, если у этого пациента желудок будет как у прошлого — на месте сердца.

— Выхожу!

Услышав команду, Лёва отпустил руки вампира, а я быстрым движением вытащил стилет из трубки.

Фонтан тёмно-вишнёвой крови брызнул из троакара, заливая асфальтовую дорожку и ближайшие кусты. Лёва за секунду до этого предусмотрительно спрятался за служебной машиной, а я только и успел накрыться своей курткой.

Вампир худел на глазах, вся лишняя кровь покидала тело обжоры. Я вытащил трубку обратно, когда вытекло где-то три четверти крови. Достаточно, чтобы вампиру полегчало, но недостаточно, чтобы он снова бросился на охоту и переел. Мы, конечно, всё равно поможем, да вот только "обед" жалко. Живые люди всё ж.

— Полегчало? — Я навис над вампиром, на всякий случай не убирая окровавленный троакар вместе со стилетом. Так спокойнее.

— Угу, — выдавил из себя он и попытался приподняться, но затем ойкнул и снова разлёгся на асфальте.

— Лежи, пусть всё переварится нормально.

— Так дырка же...

— Затянулось у тебя там всё. Трубка стальная.

Вампир недоверчиво посмотрел на стилет в моих руках, серебряный наконечник которого поблёскивал даже сквозь засыхающую кровь.

Я перехватил его взгляд.

— Ты уж извиняй, сталью вас не взять. Приходится изворачиваться.

— Угу.

Больше оставаться здесь не было смысла. Пациент спасён от переедания, мы измазаны в очередном дерьме, благодарность не обязательна.

— Поехали, Лёв.

Дверь "Газели" захлопнулась с грохотом. С тех пор как я начал работать на этой скорой, мне стали легче даваться дежурства. И дело не в том, что снизилась нагрузка — наоборот, мало кто хотел впахивать ради здоровья нечисти. Просто здесь всё было… настоящим.

— Вызов на Ленина, семнадцать, — сообщил Стас. Ему как водителю в нашей работе доставалось меньше всего. Мне иногда казалось, что он сдерживается изо всех сил, чтобы не заржать, когда мы выманиваем очередного испуганного сфинкса с дерева или выводим из алкогольного трипа голубей-оборотней, что объелись забродившей рябины. Ему-то этим можно не заниматься, его обязанность только одна — баранку крутить да за машиной следить.

— Может, просто туда банку со святой водой закинем? — заманчиво предложил Лёва. Он вообще был не особо трудолюбив, но пять крупных кредитов не оставляли ему выбора. — Мол, приехали, а там никто не открыл, ну мы и уехали.

— Ага, а через пять минут нас вызовут на констатацию на этот же адрес. Не, надо нормально отработать. Осталось-то пара часов. Сейчас растянем этот вызов и всё.

Лёва согласно кивнул, Стас завёл машину, и наша скорая вырулила из дворов. До проспекта Ленина, дом семнадцать, раньше ходил восьмой трамвай раз в сорок пять минут. Непопулярный маршрут был, зато охватывал почти всю южную окраину города. И сейчас, чтобы не попасть в вечерние пробки, Стас вёл машину ровно по этому же самому маршруту.

В кабине скорой я ездил по этому маршруту уже не одну сотню раз. Сначала стажёром на обычной, человечьей, потом на ней же врачом. А потом — на этой, клятвенной. Её так называют из-за клятвы Гиппократа — обычной формальности для медицинских работников, но мощнейшего контракта для всякой нечисти. Давая клятву, ты автоматически заключаешь договор с иными силами, благодаря которому можешь видеть и касаться всех братьев наших потусторонних. Тебе сразу открывается дивный мир сказочных существ, удивительных соседств и альтернативной медицины.

На Ленина, семнадцать, нас ждал оборотень. Грязная, блохастая, со свалявшимися волосами девушка, сидящая в наморднике в углу прихожей, на обоссанной пелёнке, рядом две металлические миски.

Владелец — человек.

Удивить таким было трудно, хотя и встречалось подобное достаточно редко. Не столько из-за того, что нечисть не любила людей и вообще ими питалась, а сколько из-за банальной неспособности большинства людей эту самую нечисть видеть. Медиков со всякой дрянью связывали клятвой Гиппократа, ведьм и ведьмаков — контрактами, а обычного, ничем не примечательного человека — практически ничего. Могли корни родословной оказаться из могущественных родственников, или просто бабка в наследство гримуар оставила с каким-нибудь Абдурахман-Ибн-Хаттабом в придачу. Московские ребята рассказывали, что однажды реанимировали виверну, которую четырнадцать поколений друг другу передавали. Москву самому Кутузову сжигать помогала!

Пушистые уши на макушке, хвост, чуть вытянутое лицо — это был самый обыкновенный вид, таких полно по всему городу. Плоды весеннего обострения и беспорядочной любви животного естества — оборотень бродячий. Такие рождаются щенками у бродячих собак и редко когда обретают человеческую форму. А если и обретают — то оказываются не приспособлены к человеческому миру. Ни имени, ни документов, ни будущего.

— Она этого... Не ест. — Мужик, встретивший нас в прихожей, не выглядел как чародей. Обычный работяга в рубашке и брюках, раздражённый тем, что ему приходится возиться с этим досадным недоразумением.

"Ну ещё б она ела — миски-то пустые", — подумал я, а вслух спросил:

— Где нашли?

— С друзьями щенка на улице подобрали, на проспекте, прям на дороге сидел. Подобрали, я его к себе забрал. А пару дней назад просыпаюсь — а тут не щенок, а вот это...

Пока я опрашивал мужика, Лёва осматривал оборотня. Та недоверчиво принюхивалась и морщила нос, но в руки давалась. Не считая проблем с гигиеной, выглядела она вполне здоровой.

— Когда-нибудь раньше видели такое?

— Я? — мужик усмехнулся. — Ни разу. Да и не расскажешь никому — за психа примут.

— В последнее время ничего нового в доме не появлялось? Старые книги, браслеты, подвески, кольца?

— Думаете, проклятие какое, да? — заговорщически подмигнул мужик. — Пару месяцев назад бабкину шкатулку с украшениями домой принёс. Упокоилась старушка и мне завещала.

Причина была в шкатулке, я даже не сомневался. Если бывшим владельцем была могущественная ведьма, то там точно могли быть оборотные кольца или ожерелья. И как только оборотень оказался рядом, его зацепило колдовством. Оборотни вообще чувствительные к нему.

— Так чего мне делать с ней-то? — задал вопрос мужик, пока я ненадолго погрузился в свои мысли.

Я посмотрел на Лёву. Он кивнул. Противопоказаний нет. Я кивнул в ответ.

— Мы сейчас сделаем ей укол, чтобы обратить обратно в собаку, — Лёва звенел ампулами, сопровождая мой ответ наглядными действиями, — после этого оборотень будет неспособен обращаться в человека примерно месяц. Через месяц придёте вот по этому адресу, и ей сделают повторный укол, который будет действителен лет десять. Всё это время можете ухаживать за ней, как за обычной собакой. Психологически она примерно ей и является.

Я протянул мужику листочек с адресом, а Лёва ловким движением вогнал шприц в бедро оборотня. Та было заскулила, но практически сразу смолкла, проваливаясь в сон.

Уже на улице я обернулся и посмотрел на подъезд, из которого мы только что вышли. Дурное у меня было предчувствие. Но всё это очень быстро забылось, и я вспомнил о нём только через год.

В тот самый год, когда я сделал выбор.

***

Стас ударил по тормозам, но "Газель" всё равно проехала ещё несколько метров вперёд. Глухой удар — попадание.

Я выпрыгнул из машины и подошёл к телу. Мужик всё ещё был живой. Если правильно оказать помощь и вовремя госпитализировать, то он вполне сможет встать на ноги через месяц. Если.

Грязно-серая собака яростно гавкала с обочины, периодически мотая головой в попытке сбросить с шеи верёвочную петлю. Лёва, вышедший следом за мной, нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Может, поможем?

— Может, поможем.

Чуть в стороне лежал потрёпанный блокнот и телефон, который мужик выронил во время аварии. Я поднял блокнот и пролистал страницы. Номера, имена, заметки… Всё ясно. Спрятав блокнот в карман, я подошёл к телефону. Экран разбит, от корпуса отколот кусок пластика. Через потрескивающий динамик пробивается какой-то звук. Я сел рядом с ним на корточки, прислушиваясь. Женский голос, из-за помех напоминавший механический, что-то рассказывал собеседнику, который в этот момент лежал перед нашей скорой. Я поднялся и с силой наступил на телефон. Раздался хруст, и голос смолк.

— Здесь.

Мы остановились у старого трамвайного депо. Всё, что можно было растащить на металл — уже растащили. За воротами виднелись только замшелые прямоугольники трамвайных ангаров да несколько обугленных вагонов. Сюда нас никто не вызывал, а значит, и встречать не выйдут.

— Может, всё-таки позовём полицию? — без особой надежды спросил Лёва, и я помотал в ответ головой.

У нас не было с собой никакого оружия. Даже палку с земли не подняли. Не нужно было нервировать здешних обитателей лишний раз…

…То, что оборотень не явился на прививку, я узнал случайно. Однокурсник, работающий в прививочном кабинете, обмолвился, что “мой” оборотень не пришёл. Но тогда я не придал этому значения. Мало ли, что случилось за прошедший месяц. Может, того оборотня снова выкинули на улицу, или прибили, или соседи отравили. Ну или тот мужик оказался по… зоофилом, короче.

Вариантов была масса, а следить за каждым найденным щенком в наши обязанности не входило.

А спустя полгода началось что-то необъяснимое: одновременно поступило три вызова, все — в разные приюты для животных, и на всех адресах от трёх до пяти оборотней. Спустя месяц — вызов на квартиру к волонтёрам. Семь щенков. Ещё две недели спустя — снова приюты, суммарно двенадцать щенков. И ни одной магической зацепки.

Всё походило на то, что кто-то удумал если не размножать оборотней, то как минимум обращать их в людей. Вот только ни сами оборотни, ни люди к такому готовы не были. Нам же оставалось лишь разводить руками и бесконечно оборачивать всех обратно.

А потом на одном вызове мы увидели его. Того, первого мужика. Он держал на поводках штук пять явно обращённых псов, и с энтузиазмом хорошего менеджера предлагал двум парням в костюмах… купить их?

— Он их разводит, специально. Ждёт обращения, а затем самых физически крепких продаёт, — вскрыл нехитрую схему Стас, позависав на сайте объявлений.

— А нафига обращать приютских?

— Показать товар лицом, а не мордой, так сказать. Физическое развитие, зубы, всё такое. У него договорённость с сотрудниками. Не может же он один кормить столько ртов. Вот и распределяет “товар” по городу, и им процент за содержание отстёгивает.

— Работорговец, получается?

— Получается так. Почему бы и нет. Никто же не будет искать людей, которые и людьми-то не были…

В этот день мы не устанавливали слежку. Не разрабатывали никаких планов. Мы просто ехали с вызова по маршруту восьмого трамвая. Оказались в нужном месте в нужное время. И снова увидели его.

— Жми, — тихо сказал я. Стас выжал педаль в пол, а затем ударил по тормозам.

…глухой удар…

— Мать моя, — присвистнул Лёва, когда мы зашли в один из ангаров. Обугленные остатки трамваев были превращены в загоны и клетки: забитые досками, затянутые рабицей или колючей проволокой. И оборотни. Много оборотней.

— Это ж сколько он скрещивал, колдун проклятый, — я оглядывался, пытаясь хотя бы приблизительно подсчитать количество голов. Только в этом ангаре их было не меньше сотни, и запах стоял соответствующий. — И как мы это всё будем разгребать?

Выпускать на улицу больше сотни бездомных собак? Забивать и без того забитые до отказа приюты?

Мы посмотрели друг на друга практически одновременно. Я достал из кармана куртки блокнот мужика, открыл его на странице с закладкой, и набрал телефонный номер. Приятный женский голос поприветствовал меня на том конце провода.

— И вам здравствуйте! У меня к вам есть выгодное предложение. Вы любите собак?..

Серафим Мацуно

Вечером написал Володьке: «Завтра познакомлюсь с Лилей Брик». Сообщение висело непрочитанным. «Расскажу потом. Может, я действительно неправ». Никакой реакции.

Таким уж он был, Mayakovsky, – непримиримым, бурным, прямым. Как и его прототип. Что бы ни говорила Софи, Эдик знал: у него получилось сделать нечто большее, чем очередной нейрочат с поэтом, как у остальных. Он не просто загрузил биографию, культурное наследие, воспоминания современников, фотографии, эссе – все, что было доступно в бесконечных архивах. Он долго и целенаправленно обучал Володьку быть Маяковским. А пока обучал, умудрился привязаться к нему. Они даже как будто подружились. Во всяком случае, Эдик больше переживал не из-за курсовой, которая отказывается работать почти перед самой защитой, а из-за Володькиного тяжелого молчания.

А вообще он первый начал. Эдик по пьяни загрузил ему фото Софи, чтоб похвастаться, а тот, фыркнув, назвал ее пресной и пустодонной красотой. Аж голосовое записал, чтобы фырканье было слышно. И это Маяковский, который оленил за, мягко говоря, не самой красивой женщиной в мире! Ну, Эдик и высказался.

А потом еще на свою голову рассказал о ссоре Софи, которая тут же прочитала ему пылкую феминистическую проповедь о сути женской красоты. Впрочем, когда он показал ей фотки Лили Брик, она надолго замолчала, растерянно прикусив губу.

– Ну, тогда ж не было генной косметологии, – нашлась она наконец, но прозвучало это неубедительно и окончательно ее рассердило.

Как бы то ни было, Эдик решил отправиться в точку отчета – в звонкий июльский вечер тысяча девятьсот пятнадцатого года, когда Маяковский влюбился в Лилю едва ли не с первого взгляда и прочитал Брикам «Облако в штанах». Может, там он сможет понять, почему именно эта, да простят его все боги бодипозитива и равноправия, страшная женщина стала мучением и солнцем такого мощного человека.

Ему выдали легенду – Эдуард Иль, начинающий поэт-символист, дальний родственник Сологуба. В огромном электронном каталоге он выбрал коричневый костюм-двойку. Потом посмотрел два ролика о правилах безопасности – довольно бесполезных, если учесть, что машина времени – та же нейромодель, просто на базе VR-технологий и куда более продвинутая. В общем, хоть всех бабочек передави, а на настоящее это никак не повлияет. И отправился в путешествие.

***

Шумный Невский остался за дверью, и Эдуард Иль начал тяжелое восхождение на четвертый этаж, к заветной квартире сорок два. Коричневая двойка кололась так, будто ее связали из крапивы, и совсем не подходила к июльской духоте. О чем он только думал, выбирая наряд? Грудь стискивало неведомое томление. Или даже волнение – отчего, почему. Он же не в первый раз вечеровал у Бриков и ждал этой встречи все предшествующие дни.

Знакомая дверь распахнулась почти сразу, в ноздри толкнулся плотный кофейно-табачный дух. Невысокая женщина в открытом черном платье улыбнулась: «Эдуард» – и обняла его.

От нее пахло тонко и свежо, и такой же тонкой и свежей была она сама. Жесткие темные кудри зачесаны назад. Под ладонями он ощутил прохладу шелка и жар крепкого, худощавого тела. Она отстранилась, и Эдуард разглядел, наконец, большой рот, большой подбородок, темные большие глаза.

– Что же вы так жарко оделись? Проходите же.

Только теперь он понял, кто перед ним. И тут же вспомнил, кто он сам.

***

Эдик, он же Эдуард Иль, поэт-символист, дальний родственник Сологуба, потел на неудобном стуле в углу кабинета, который столько раз видел на черно-белых фотографиях. Кабинет Осипа Брика! Огромный письменный стол был завален книгами и журналами, пахло типографской краской, сигаретами, кофе, который они цедили под неспешный разговор. И сквозь этот душный, крепкий аромат нежным дуновением пробивался Лилин парфюм.

Эдик старался не смотреть на нее, но не смотреть было невозможно. Она полулежала на кушетке и перебирала четки. Не красавица, даже наоборот. Сейчас, вживую, это было еще очевиднее. Но в ее позе, в том, как она чуть откинула голову, слушая говорившего что-то Осипа, сквозила животная уверенность. Лицо резкое, умное, с немного хищным прикусом. И взгляд… Черт, этот взгляд. Он скользил по гостям, по мужу, по Эдику, и в нем горела странная жажда, если не жадность. Он словно вбирал в себя каждую деталь, каждое слово. Эдик спотыкался об него и потел все сильнее.

Почему-то ее присутствие было тяжело выносить. Ну где же ты, Володька?

И словно в ответ на его призыв с прихожей донесся грохот. Дверь распахнулась, не выдержав напора, и появился он.

Маяковский.

Большой, неуклюжий, странно уязвимый в этой своей громкости и эпатажности. Даже его желтая кофта, казалось, кричала. У Эдика от восторга перехватило дыхание.

– Позвольте представить: Володя. Маяковский, – с обожанием проговорила хрупкая высокая Эльза, сестра Лили, которая и в жизни оказалась парадоксально красивее и одновременно невзрачнее ее.

В комнате повисла пауза. А потом беседа продолжилась, появились чашечки со свежим кофе. Маяковский рассеянно отвечал на вопросы Осипа и бросал взгляды на Лилю. А та смотрела на него с ленивым любопытством.

Эдик вдруг понял, что не хочет, чтобы Маяковский читал стих. Чтобы привлекал к себе внимание. Пусть останется медведеподобным мужланом с плохими зубами и отрывистой речью. Пусть покинет кабинет и сотрясает мир где-нибудь там, далеко. Пусть никогда не произнесет: «Лиличка», пусть никогда не напишет посвящений и стихов, пусть не коснется ее гладкого плеча.

Но историю не переписать.

Маяковский встал, уперся рукой в косяк двери и начал читать только что законченную поэму «Облако в штанах».

Лилины пальцы замерли на четках. Взгляд резко сфокусировался. Она смотрела без восторга и обожания, но метко, выхватывая каждую деталь, как лучом прожектора.

Маяковский, жестикулируя, гремел стихами – громогласный и подавляющий. Он ломал привычную атмосферу, завораживал, поглощал все внимание, и Лиле это явно нравилось.

Эдик вдруг понял Володьку, своего требовательного и ранимого цифрового призрака. Он был идеально точной копией. Таким же неудобным и гениальным. Таким же проектом, как и его оригинал. Только этому Володе еще предстояло попасть в руки к своему создателю.

Мысль оборвалась. Маяковский закончил читать и уставился на Лилю, ожидая вердикта. В комнате было тихо.

Да нет, он уже весь в этих руках, понял Эдик и медленно выдохнул.

***

В тот вечер они помирились с Софи. Эдик согласился, что она была права. Софи, довольная своей победой, мурлыкала и пританцовывала, отпивая шампанское из тонкого бокала на тонкой ножке. Идеальная женщина. Умная, успешная, с очень красивым лицом, игривой улыбкой, безупречной фигурой. Белые зубы, пухлые губы, синие глаза – все чудеса генной косметологии в одном человеке. Она сама затащила его в постель, была неистовой, жаркой и так сладко стонала и изгибалась, словно явилась из подростковой мечты.

Потом они долго лежали молча. Она глядела в потолок и, наконец, отвернулась к стенке. Эдик ее не обнял.

Ночью он маялся обрывками снов, в которых снова и снова видел Лилю Брик – ее темные глаза, дрожащий рот, широкие бедра и тонкие запястья. Где-то гремел голос Маяковского. Все это закручивалось в водоворот, швыряло его из сна в дрему, из жара в озноб, сворачивало кровь.

Он дергался и будил Софи, пока та, стукнув его, не ушла спать на диван. Утром диван был пуст. Софи дома не было.

Измученный Эдик подумал вяло, что вдруг она ушла от него? Не почувствовал ничего и только тогда, испугавшись, стал писать ей во всех мессенджерах.

Вскоре Софи перезвонила.

– Да что с тобой? У меня же клиентка на раннее утро.

– Ох, прости, я почему-то подумал, но не важно. У тебя все хорошо?

– Да.

– А у нас? Все хорошо?

Она несколько раз набирала воздух, чтобы ответить, но замолкала.

– Софи?

– Не знаю… Наверное. Но лучше дома поговорим.

И вновь пауза. Он знал, что должен сказать. Люблю тебя.

– До вечера. Приготовлю что-нибудь вкусненькое, – сказал он.

– Ага…

***

– Привет, Володь. Я познакомился с Лилей.

(Имя Mayakovsky загорелось зеленым. Прочитано)

– Она и правда, не знаю… впечатляет

(Прочитано)

– Необыкновенная какая-то

(Статус «Mayakovsky печатает…» то и дело замирает)

Mayakovsky: Говоришь «необыкновенная»… Это всё равно что назвать океан – лужицей. Но ты умнеешь понемногу.

– Я постоянно думаю о ней. Как это работает? Почему?

(Сообщение приходит не сразу)

Mayakovsky: Ты не думаешь. Ты заразился ею. Лиля – водопад, а ты стоишь под ним, задыхаясь, но не можешь уже без этой мощи и боли. Просто смирись. Ты обречён. Как и я. Как все, кто осмелился поднять на неё глаза.

– Какой ты все же пафосный.

(Статус «онлайн» злобно гаснет)

– Да постой ты, не дуйся… Лучше скажи, что мне теперь делать? Я вроде как люблю Софи.

(Статус «печатает...» дергается)

Mayakovsky: Софи! Это всё равно что после симфонии Баха слушать колокольчик! Ты не «вроде бы» любишь. Ты жалко щенишься, пытаясь заткнуть дыру в душе!

– Думаешь, страдать, как ты, лучше? Куколдить на кухне, пока она скачет с Осей? Олень ты, Володька.

(Пауза затягивается. Статус «печатает…» мигает неровно)

Mayakovsky: А ты дурак. Так и не понял. Единственное, что тебе остаётся – это гореть. Молча. На расстоянии. Это вечный пожар, привыкай.

– Я пойду к Лиле снова. Хочу еще раз на нее посмотреть вживую. Потому что на фотографиях вроде бы она, но вообще другая.

(Сообщение приходит мгновенно)

Mayakovsky: Подойдёшь к ней на пушечный выстрел – превращу в кляксу.

– )))

Mayakovsky: Слышал меня?!

– Ты всего лишь нейрочат.

(Секундная пауза, статус «печатает...» мигает)

Mayakovsky: НЕЙРОЧАТ?! Я — ГОЛОС, ВЫЖЖЕННЫЙ В ВЕЧНОСТЬ! Я — ГРОМ С ЗАЛПА «АВРОРЫ», ЗАСТЫВШИЙ В СТРОКАХ! Я — БУНТ, ОБЛЕЧЁННЫЙ В РИТМ!

– Эх, Володька…

(... «печатает»…)

– Прости.

(Имя Mayakovsky гаснет. Окончательно)

***

Эти деньги он копил на подарок Софи. На то колечко с витрины, которым она так долго любовалась. Прости, Софи, но нужно как-то избавиться от этого наваждения.

Чертова женщина! Опять из-за нее отношения и курсовая работа на грани. А может, и уже разрушились. Кажется, что Софи со дня на день не выдержит натянутых разговоров и неискренних поцелуев и уйдет в свою прекрасную успешную жизнь. А статус Володьки так и не сменится на «онлайн», и тут либо полностью менять настройки и промпты, меняя и личность, либо признавать фиаско перед комиссией. И оставаться на второй год. Плюс еще один год к пяти, чтобы стать вшивым филологом.

Он пересмотрел все фотки Лили из архивов. Все такая же непривлекательная, похожая на бабку. А потом вспоминал ту встречу и чувствовал дрожь. Наверняка в прошлый раз показалось. Это была эйфория от самого путешествия, от обстановки, от живого Володьки, наконец! А он надумал себе. Так и есть. И сейчас он отправится в прошлое, чтобы убедиться в этом.

Эдик вновь выбрал коричневый костюм-двойку, потому что сил думать не было. По этой же причине в настройках ткнул в рандомное место и время. Главное – очутиться рядом с ней. Посмотреть, убедиться, что она страшная и нелепая, и спокойно идти дальше жить свою жизнь.

В этот раз осознался сразу (кажется, осень, кажется, вечер) и почти влетел на четвертый этаж. И здесь, перед знакомой квартирой, вдруг понял, как все это глупо и по-детски. И зачем он только пришел в это ненастоящее место к ненастоящей женщине, что он ей скажет, да и что вообще тут можно сказать, проще создать чат Lili4ka, ха. Надо начать сначала, помириться с Софи, покопаться в настройках Володьки – вообще-то, на нем можно и зарабатывать, да, точно.

Он хотел было немедленно позвать оператора, чтобы вернуться обратно, но как-то нелепо было делать это около квартиры. Эдик пошел вниз, и с каждой ступенькой в груди становилось все тяжелее, и от этого тяжелели и замедлялись шаги. Он же хотел просто посмотреть, заплатил деньги, и вообще он филолог, ученый, исследователь, чтобы так вот позорно сбегать. Да и чертова дверь, оставшаяся позади, казалось, выросла в монолитную громадину, довлела и давила, тянула к себе магнитом.

Наконец он со стоном развернулся. На этот раз не думал ни мгновения. Громкий стук. Тишина. Еще стук – громче, настойчивее. И откуда только смелость взялась?

Легкие шаги там, за дверью. Стук сердца.

На ней был тонкий шелковый халат, запахнутый небрежно. Сквозь ткань просвечивала изящная грудь.

– Эдуард?

– Мне… эм… Нужно поговорить с вами.

– Сейчас?

– Да, было бы хорошо сейчас… Пожалуйста.

Она удивленно повела плечом.

– Что ж, проходите.

Халат, повинуясь ее движению, чуть распахнулся, приоткрывая угловатые ключицы.

Он шел за ней и не мог оторвать взгляда от ее тела, овеянного шелками. Струящиеся складки помечали движения острых лопаток, перекаты бедер. Горло перехватило, и он боялся, что не сможет говорить.

Лиля привела его на кухню, налила в пыльный стакан холодный чай и улыбнулась.

– Не могли бы вы подождать немного? Мне нужно переодеться.

Эдик, сглотнув, кивнул.

Она ушла. Где-то в глубине коридора раздался скрип, он услышал мужское: «Лиличка», а потом стук двери.

Эдик залпом осушил стакан.

Это цифровой мир, здесь все искусственное. Потертый сосновый стол, плита, облицованная сколотым белым кафелем, медный чайник, чугунные сковородки, полка с крупами, горшок с красным цветком на деревянном подоконнике, сумрачное низкое небо за окном.

И все же локти его упирались в твердую столешницу, горло стянуло от терпкого, вяжущего чая, нос вдыхал сладкий аромат духов.

А из глубины квартиры доносился скрип и тихие стоны, и это было совершенно, по-настоящему, вживую невыносимо.

Эдик уронил голову на руки и принялся ждать.

Александра Хоменко

— Я понял.

— И с отцом твоим, кстати, я развожусь.

— Бывает.

Вот настолько мне стало все безразлично. А ведь «Муфта, Полботинка и Моховая борода» была моей любимой книгой в детстве.

Жена сказала:

— Тебе нужно чем-то увлечься. Заведи какое-нибудь крутое хобби. Попробуй несколько вариантов, что-нибудь да откликнется.

Я штурмовал пыльные уступы на скалодроме. Учился жарить стейки. Серфил на искусственной волне. Дегустировал вина. Изучал японский язык. Играл Дездемону в любительском спектакле.

— Якунитатанакаттака, — в конце концов сказал я жене.

В переводе с японского это значит: «Не помогло».

Мой лучший друг посоветовал:

— Надо бухнуть.

Мы бухнули.

— Надо еще бухнуть, — предложил он, когда и это не помогло.

Мы еще бухнули.

— Нельзя останавливаться на полпути, — не сдавался мой друг. — Сейчас точно почувствуешь себя счастливее!

Мы бухнули еще. А потом еще. И еще. Мой друг попал к анонимным алкоголикам. А я почувствовал себя немного несчастнее. Тоже, конечно, результат. Но он меня не удовлетворил.

— Тебе пора в отпуск, — сказал мой начальник. — Съезди куда-нибудь. Смени обстановку.

Две недели я загорал под Египетским солнцем, ел манго и купался в Красном море, разглядывая разноцветных рыб. Если бы я посмотрел, как все это делает какой-нибудь блогер, то эффект был бы таким же. Только стоило бы это несколько дешевле, и я бы не поймал ротовирус.

— Все! — покачала головой жена. — Пора обращаться к психологу. Есть один проверенный. Хороший профессионал.

— Расскажите мне о вашей проблеме, — сказал психолог на первой сессии. Мы общались по видеосвязи. Он сидел на балконе египетского отеля и курил кальян, потому что у него было похмелье.

Мой рассказ занял все оплаченное время.

— Это была очень продуктивная сессия, — заверил психолог в конце, булькая кальяном.

— Постарайтесь не пить местную воду, — посоветовал я.

На второй сессии психолог порекомендовал:

— Попытайтесь принять то, что причиняет вам дискомфорт, а не избегать этого. — Он снова сидел на балконе с кальяном и боролся с похмельем.

Дискомфорт мне причиняло только мое апатичное состояние. А еще бульканье кальяна.

Но я принимал это, за неимением других вариантов.

— Пупупу… — сказал психолог.

На третью сессию он не вышел на связь. Чуть позже он написал, что поймал ротовирус, выпив «Куба Либре» со льдом из местной воды. И записался к анонимным алкоголикам.

Мой другой лучший друг сказал:

— Есть один способ. Это точно поможет. Я знаю контакты одного мага.

Этот друг был непьющий, но из тех, что лучше бы пили.

Маг первым делом посмотрел на меня через желтое стеклышко и сказал:

— Фотоновое облако.

Я спросил, что это значит, а он ответил:

— Избегайте зеленого цвета.

Потом он попросил меня отвечать на его вопросы не задумываясь. Говорить первое, что в голову придет. Следующие полчаса мы общались примерно так:

— Вам нравилось учиться в школе?

— Велосипед.

— Как зовут вашу мать?

— Евгений Цыганов.

— У вас бывают приступы паники?

— Кнут и пряник.

Мои ответы магу очень понравились. Он довольно цокал языком и чертил на бумаге волнистые линии и цифры.

В конце концов он сказал:

— Вам можно помочь. Сделайте все в точности как я скажу.

Согласно его указаниям, мне нужно было: в понедельник проглотить живую рыбку, в среду в полдень купить манто из горностая в магазине на Звенигородской улице, предварительно выпив рюмку шнапса из кофейной чашечки. И в завершение — в субботу утром спеть «It’s raining man», стоя в одном носке на коврике в ванной.

Я спросил, как мне это поможет. Маг ответил:

— Реальность как ковер, сотканный из множества нитей. Чтобы распутать узелок в одном месте, нужно потянуть нить совсем в другом.

Я сделал все, как он сказал. Мой пятилетний сын расстроился из-за пропавшей рыбки. Моя жена посмотрела на облезлое манто и внушительный чек за него и назвала меня мудаком. И только с песней не возникло сложностей.

Сразу после выполнения инструкций во мне будто повернулся какой-то переключатель. Я снова смог радоваться приятным мелочам и огорчаться из-за неудач. Кофе по утрам стал бодрить. Вино — пьянить. Коллеги — раздражать. Искусство — восхищать.

Несколько месяцев спустя я обедал в кафе и вдруг услышал неподалеку знакомый голос:

— Тридцать шесть… Желтый… Вам нужно прыгнуть в бассейн в одежде, купить манто из горностая и выпить залпом две бутылки молока.

Я обернулся и увидел знакомого мага. Когда сидевший перед ним человек ушел, я подошел к столику и занял его место. Маг узнал меня и смутился.

— У меня к вам нет претензий, — объяснил я. — Методика сработала. Но вопросы возникли.

— Присядьте, — виновато вздохнул маг и положил передо мной картонный прямоугольник. — Я определенно должен купить вам выпить.

На визитке было крупно выведено его имя. А чуть ниже, шрифтом помельче:

«Меховые изделия оптом и в розницу».

Bladerunner42

привет

чем обрадуешь?

мы вроде расстались

если ты забыл

22:26

Не буду ходить вокруг да около. Хочешь ещё раз поработать моделью?

Моделью. Ларс скривился, снова посмотрел на коробку. Вынужденная ложь, но не обсуждать же такое в переписке!

22:28

прайс тут

Она скинула линк на профиль в базе моделей. Ларс пролистал фотографии: кожа, латекс, чёрное кружево. Половина – студийные работы, половина – клубная репортажка. Дым, блики юпитеров. Вечеринка, на которую они ходили вместе.

22:34

Впечатляет. Предлагаю удвоить ставку

22:35

утроить

Ларс потёр переносицу. Окей, он не в том положении, чтобы торговаться, тем более с бывшей.

22:37

По рукам. Через час – получится?

Заскринил и отправил локацию. Лера что-то долго набирала. Ларс уже мысленно приготовился к отказу, но пока ему везло:

22:42

тогда ещё сотня сверху

за срочность

жди

благодари космос, что мне очень нужны деньги

Смешная картинка с котом. Ларс порылся в галерее. Так и не нашёл ничего подходящего для ответа, плюнул. В конце концов, это бизнес, а не флирт.

***

– То есть мне надо будет просто красиво постоять? – переспросила Лера.

Ларс откинулся в кресле, рассматривая её. Она стала ещё привлекательнее, чем он помнил: гладкий лоб, аккуратные уши, слегка покатые плечи, грудь идеального второго размера и длинные ноги с тонкими лодыжками. Только волосы придётся подстричь и покрасить, а губы – чуть подколоть.

– Не просто. И не только постоять.

Она закинула в рот квадратик жвачки. Надула пузырь, собрала лопнувшие ошмётки языком. Ларс поправил воротник поло, потёр затылок. Если их никто не раскусит – инвесторы будут в восторге.

В дверь постучали.

– Доставка!

Лера обернулась, её и без того короткое платье задралось ещё выше. Ларс с усилием отвёл взгляд. Это бизнес. Бизнес, бизнес, бизнес, чтоб его. Он поднялся с места, вышел в коридор и забрал заказ: краску, кисти, набор для бьюти-инъекций. Открыл многострадальную коробку с Ларой-2000, отсоединил голову.

– Ого! Знаешь, в этом есть что-то нездоровое – лепить внешность робота с реального человека.

– Не настолько сильно вы и похожи, – смутился Ларс.

– Да, причёска другая, – Лера усмехнулась. – Ладно, давай, так и быть, выручу тебя. За всё, что было.

***

С открытия выставки прошло три часа, приближалось время их выступления. Лера поразительно вжилась в роль – казалось, она даже не дышала. Ларс схватил стакан воды с подноса, выпил одним глотком. Посмотрел на свои руки – те ужасно дрожали. Попросить бы чего покрепче, но он давно зарёкся пить на пустой желудок.

Зато Миккель, его друг и работник технологического гиганта «Глобал индастриз», себя не сдерживал. Он навис над Ларсом, опаляя жарким алкогольным дыханием:

– Ты гений! Гений, я всегда это говорил! За одну ночь – и всё починил!

– Тише, тише, – одёрнул его Ларс. – Совсем необязательно так кричать. Тем более, что там и чинить-то было нечего.

Даже не соврал. Действительно, нечего – помогла бы только полная замена, но нужные детали и инструменты остались в мастерской.

– Зуб даю, ты возьмёшь гран-при!

Ларс неуверенно кивнул. Какие призы, тут бы избежать разоблачения!

– Для презентации модели андроида «Лара-2000» приглашается господин Ларс Соммер!

Чёрт. Он одёрнул полы рубашки, развернулся, пересёк наполненный людьми зал. Лера уже дожидалась его.

Они поднялись по ступенькам. Ларс встал к микрофону, Лера замерла позади. Инвесторы, журналисты, другие изобретатели и просто досужие зеваки стянулись к сцене светящимся приливом. Ларс видел такое однажды, ещё в детстве: море спешило к берегу, и чем ближе становилась кромка воды, тем отчётливее проступали за ней сияющие пятна – как подводные фонари, как огоньки на приборной панели, как ёлочные гирлянды. «Надо было поступать на океанолога», – некстати подумал он. Откашлялся, представился сам и представил свой стартап. Запустил голограмму презентации. Поначалу было трудно сосредоточиться, но мало-помалу Ларс успокоился. Наступила его любимая часть – вопросы и ответы.

– А можно посмотреть поближе?

Несколько представителей крупных компаний поднялись на сцену. Ларс вцепился в манжету. Во рту снова пересохло, колени стали мягкими, как макетный пластик. Хоть бы никто ничего не заметил! Хоть бы Лера выдержала и не выдала себя! Она смотрела прямо перед собой застывшим взглядом, и Ларс ничего, ничего, ничего не мог сделать.

– Присядь. Поднимайся. Покрутись.

– Поразительно, просто поразительно…

– Впервые вижу такую степень детализации!

– А что с речевым и интеллектуальным блоком?

Ларс скомандовал:

– Активировать речевой блок.

– Речевой блок активирован.

Он успел соскучиться по её голосу. Накануне, пока Ларс стриг Леру и красил её волосы в пронзительно-синий, она без умолку разговаривала. В основном – зачитывала с экрана информацию, которую, по мнению Ларса, ей следовало знать. То, что могли бы спросить на презентации, то, о чём принято было беседовать с андроидами: научные теории, последние новости, забавные факты.

– Кто ты? Как меня зовут? Где мы находимся? – спросил Ларс.

– Я Лара, робот-компаньон четвёртого поколения. Вас зовут господин Ларс Соммер. Мы находимся на Всемирной выставке научных и технических достижений в Сити.

– Ничего удивительного, – запыхтел один из инвесторов. – А вот скажи-ка…

Ларс старался не упустить ни слова, но всё сливалось в сплошной гул. Сейчас она запнётся, и все поймут, что это просто грандиозный подлог… Но время шло, а Лера продолжала уверенно отвечать на вопросы, шутить и кокетничать.

– Какую модель ИИ вы использовали? – поинтересовался другой инвестор, немолодой мужчина в клетчатом костюме.

– Это моя собственная разработка, то есть, конечно, она основана на архитектуре «Клаудии-8», но адаптирована под задачи проекта.

– Недурно, недурно. Вам действительно удалось придать образцу индивидуальность. Говорите, вы просто маленький стартап и ещё ни с кем не подписали контракт?

Ларс покачал головой.

– Позвоните мне, – мужчина протянул ему старомодную пластиковую визитку, и Ларс едва удержал её вспотевшими пальцами.

***

После презентации Миккель утянул Ларса на ланч. Лера осталась в зале, за стеклом коробки. Ларс порывался улизнуть, но Миккель крепко вцепился в него, и не только из-за того, что уже нетвёрдо стоял на ногах.

– Слушай, ну это успех! Я всегда в тебя верил! Теперь только бы не продешевить с контрактом. Сам-то что думаешь?

– Думаю, что тебе не стоило так налегать на шампанское.

После Ларс всё-таки отлучился в выставочный зал – проверить, как там она. А когда вернулся – понял, что лучше было бы не уходить.

– Ты сделал… Что?

– Договорился о продаже выставочного образца, коллеги очень интересовались. Полетишь обратно налегке и при деньгах, хе-хе!

Ларс сжал пальцами столешницу.

– Ты с ума сошёл? Ни на минуту нельзя одного оставить!

– Да расслабься! Зачем она тебе нужна? Сделаем новую на мощностях «Глобал индастриз». Хоть сотню таких же!

Но Ларс уже не слушал. Катастрофа! Он ворвался в зал, протолкался к стендам.

Коробки не было.

– Простите, а вы не видели, здесь стояла коробка с образцом?.. – Ларс обратился к охраннику у сцены.

Тот пожал плечами. Ларс бросился прочь. Лишь бы успеть, пока её никуда не увезли!

Грузовик «Глобал индастриз» возвышался над остальными машинами на парковке. Белый, как сливочное мороженое, блестящий, с огромным логотипом в виде букв G и I на стенке полуприцепа. Тарахтящий заведённым мотором. Отъезжающий к шлагбауму.

– Подождите! Стойте! – на бегу закричал Ларс.

Грузовик притормозил перед выездом. Из окошка высунулся экспедитор:

– Чего тебе?

Ларс подбежал ближе, остановился, тяжело дыша.

– У вас… Там… Мои вещи… По ошибке забрали, – наконец смог сказать он.

Экспедитор хмыкнул.

– Что в накладной указано, то и приняли. Это тебе с начальством, парень, надо разбираться.

Ларс полез в карман за коммуникатором. Что-то маленькое и твёрдое царапнуло пальцы. Визитка! «Мистер Фельк, G.I.». Едва попадая пальцами по панели, Ларс набрал номер.

– Господин Соммер? Куда же вы пропали? С минуты на минуту начнётся церемония награждения, и по секрету могу сказать – ваша разработка оценена крайне высоко.

– К чёрту награждение!

– Ну что вы, не стоит горячиться, – Ларс почувствовал сталь, скрытую за ласковым тоном. – Так ведь можно и все хорошие знакомства растерять.

– Верните мне коробку!

– Значит, вы против сделки?

Ларс втянул воздух сквозь зубы.

– Я против того, чтобы судьба моих, – он подчеркнул это слово, – разработок и проектов решалась без моего участия. И я требую, чтобы мне вернули выставочный образец!

Трубка затрещала смехом.

– Какой же вы глупый и упрямый, господин Соммер. Вот увидите – вы к нам ещё вернётесь. Но совсем, совсем на других условиях. Можете забрать ваш хлам.

Мистер Фельк завершил звонок. Ларс посмотрел на экспедитора, тот – на свой коммуникатор.

– Забирай своё добро, парень. И правда – ошибочка вышла.

***

Только в отеле Ларс решился открыть коробку. И сразу же получил пощёчину, а потом – ещё одну.

– Прости. Я мерзавец, да.

Лера фыркнула, схватила сумку с вещами и вышла из номера, хлопнув дверью.

Позже, проверив чат, Ларс обнаружил, что она его заблокировала. Перевёл деньги, накинув ещё тысячу. Открыл тот самый профиль, залип на фотки. Один снимок попал в подборку будто по ошибке – вид со спины, среди тропических растений. Кажется, это Центральная оранжерея?

***

В отделении влажных субтропиков было… Действительно влажно. Пахло чем-то земляным, тяжёлым. Ларс бродил по дорожкам больше часа. Даже спустя три недели вспоминать о Всемирной выставке было неприятно. Он так и не получил гран-при, но не жалел об этом: над прочностью Лары стоило ещё поработать. И обязательно переделать лицо, чтобы не напоминало Леру.

– Ты меня преследуешь, что ли?

Ларс повернулся. Лера стояла на развилке с лейкой в руках.

– Не подходи, а то охрану вызову!

– Не подхожу. Я извиниться хотел.

Она нахмурилась.

– Извинился? Молодец! Теперь проваливай и не смей больше сюда приходить!

Ларс опустился на бортик клумбы, сложил руки на коленях.

– Я так испугался.

– Что все узнают, какой ты обманщик? Вот и пусть бы узнали! – она крепко-крепко стиснула лейку.

– Что тебя увезут, и больше мы никогда не увидимся. И раньше… Когда тебя осматривали, как кусок мяса.

– У тебя было такое лицо, – Лера рассмеялась. – Как будто ты вот-вот с кулаками на них набросишься.

– Надо было наброситься.

Она улыбнулась.

– Вот это было бы зрелище, конечно. Тебе нужно сделать не компаньона, а робота-телохранителя.

– Хочешь ещё раз поработать моделью?

Лера расхохоталась.

– Ну уж нет, в третий раз я на такое не поведусь.

Ларс провёл рукой по волосам.

– А может, сходим куда-нибудь? – он и сам удивился собственной смелости.

– Только не на Всемирную выставку, пожалуйста!

– То есть ты не против?

Лера дотронулась до его щеки.

– Вроде умный, а иногда – такой дурак. Пойдём, угостишь меня кофе.

Они вышли из оранжереи. Закат разливался по высоткам делового квартала, шпили рвали облака в клочья. Вывеска Всемирной выставки уступила место рекламе. Ларс посмотрел на Леру и только сейчас понял, что она так и не перекрасила волосы.

Екатерина Иващенко

Хорошо было, когда Лёшка, старший товарищ брата, на тракторе по грунтовке проезжал.

«Залезай, пионер, подброшу».

Уже с утра от Лёши пахло работой и потом, но улыбался он всё равно безмятежно. Бывало завоет басом романс: «Эх, дубинушка, ухнем, эх, зелёная сама пойдет…», а я уши зажму и начну орать: «Я щас оглохну, Лёш!» А он давай громче петь, чтоб двигатель перекричать. Мы смеялись, и у глаз Лешки собирались морщинки.

Прежде чем отпустить меня, он давал мне ломоть хлеба со словами: «Чтобы учителя слышал! Живот твой громче трактора урчит!»

Тогда Лёша казался мне таким взрослым, даже чем-то похожим на отца, хотя ему было слегка за двадцать. Он сам сиротой был и знал, каково нам с братом приходилось.

В классе пахло деревом и мелом, и, наверное, это единственное, что мне там нравилось. Ученик из меня был так себе: на уроках тянуло поспать или, там, в окно поглядеть. Вот только перед глазами стояло лицо Феди: уставшее, измождённое, а в ушах звучали его слова: «Учись, чтобы лучше меня жить». Через силу я заставлял себя следить за доской. Правда, я плохо понимал, что на ней происходило. Если бы не наша учительница Агнесса Викторовна, не знаю, получил бы я аттестат…

После уроков она задерживала меня и начинала объяснять правила и формулы, да так тщательно, что они у меня до сих пор от зубов отскакивают. Мы могли просидеть так до вечера, хотя дома её ждали муж-военный и стопка непроверенных тетрадей. «За что вы меня мучаете, Агнесса Викторовна», — спрашивал её глупый я. Строго Агнесса Викторовна отвечала: «Потом мне спасибо скажешь!», а затем улыбалась по-матерински, нежно и кротко.

После занятий у меня не оставалось времени ни на «сифу», ни на «ножичек». До темноты я только успевал забежать к тёте, чтобы Маньку навестить. Сестренка, завидев меня, тут же выскакивала на крыльцо, чтобы повиснуть на мне. Как же тётка любила в шутку возмущаться: «Ох, егоза! Как поскакала! Вот бы меня хоть раз также крепко обняла! А ведь это я тебя кормлю!». Хоть она и казалась грубой бабой, для меня с братом всегда немного крупы находила. Помню она наградит меня подзатыльником: «Учись, балда!», да мешочек гречи в мой ранец запихнёт.

Я выходил из натопленного дома тётки в прохладу и шёл обратно домой. «Подожди! Можно я с тобой?!» — просилась Маня, растирая сопельки по пухлому личику, упорно продолжала топать за мной.

«Манька! Дура! У нас дома жрать нечего! А ну брысь к тёте Ане!» — ругался я, не сбавляя темп.

«Маня — не дура! Это вы, дураки, бросили бедную Маньку! Бросили! Манька же с братьями жить хочет!» — звонко кричала в ответ сестрёнка.

В сердцах я часто грубил Мане: «Вали отсюда! Не нужен нам лишний рот! Ты, глупая, только мешаться будешь!», и, не оборачиваясь, ступал дальше. Знал, что от таких слов она, захлебываясь слезами, сядет в лужу. Но лучше так. Обидится, а затем обратно пойдёт, а там тетя Аня её отмоет и по-человечески накормит.

Маня рыдала, и я переводил взгляд то на мачтовые сосны, рыжие на закате, то на заросший диким огурцом луг. Когда солнце скрывалось за горизонтом и от заболоченной земли начинало тянуть тиной и влагой, на бледно-голубом небе появлялись огоньки звёзд, и уже в них я всматривался. Знал, что если хоть разок вгляну на зарёванную сестру, расплачусь сам.

Бывало, Маня всё же проходила со мной больше половины пути. Тогда я вздыхал и брал её за маленькую ручку, и светлое чувство радости наполняло сердце. Вместе мы шли домой, а над нами мгла постепенно расступалась перед светом Млечного Пути. Нигде, клянусь, нигде больше я не видел звезды так ясно.

В этом небе я утопал, и травы шептали мне о наступлении осени, и пахло уже как в ноябре, но все ещё было не так холодно. Возможно, из-за того, что рука моя сжимала ладошку Мани, горячую и маленькую. И было мне и страшно, и голодно, но в те моменты я буквально дышал самой жизнью.

Навстречу нам с фонарём выходил Федька, вечно недовольный перед сменой, но всегда дожидающийся меня из школы:

«Чего так поздно?! Уже темно, как в бочке! И зачем ты Маню сюда притащил?!»

Тогда казалось, что эта одновременно болезненная, но душевная пора будет длится бесконечно. Но время утекало. Тракторист Лёшка следующей весной не вышел в поля, зимой его забрала простуда. Федя долго рубил для него могилу в промёрзшей земле. Агнесса Викторовна через год уехала за мужем в Черняховск. Жалею, что не взял у неё адрес, ведь спасибо я ей так и не сказал…

Да и поля, заросшего диким огурцом, тоже уже нет, ещё в восьмидесятые через него дорогу проложили. Только кусочек соснового леса остался… совсем маленький. Когда-нибудь и его не станет… как и нашей Маньки, — отец утёр слезу и встал из-за длинного стола. Вся наша семья, облаченная в траур, подняла на него глаза.

— Любимые мои, ищите человека, и любой путь станет для вас посилен. Что говорить, я одолевал дорогу в школу лишь ради людей, что встречали меня на ней. Лишь ради возможности на обратном пути подержаться за родную ладонь. Ох, Господи, упокой душу моей сестры Марии, и пусть земля ей будет пухом, — закончил историю отец.

До конца поминок тёти Мани я задерживаться не стал, утром надо было на работу. Напоследок выпив стопку и закусив блином с кутьей, я спустился в метро. Вагон трясся, пахло раскаленной пылью. Рядом со мной пацан лет четырнадцати всхлипывал, утирая белым рукавом рубашки раскрасневшийся нос. Вокруг него была сотня людей, а он всё равно оставался один.

Заговорить с ним мне так и не хватило смелости...

Зина Никитина

На коленях держал он ребёнка трёх лет и просил со щемящей тоскою:

«Ты, Рябинка, прости, снова с просьбою здесь за другого, хоть сам занедужил.

Урожай был плохим — вот и выгнали в лес, я не сразу мальца обнаружил.

Мне недолго бродить, кашель суше и злей, да мне многого, знаешь, не надо,

Но ребёнка, родимая, хоть пожалей. Как меня пожалела когда-то».

Нет ответа, лишь шелест поникшей листвы, что укрыла обоих от солнца.

Неспокойно в душе: моя мама, увы, далеко и уже не вернётся.

«Эй, Рябинка мертва и не сможет помочь». — Человеком явившись, к ним вышла.

«Кто же ты?» — «Я Дубравка, Рябинкина дочь», — назвалась я, к ребёнку склонившись.

«Сложный случай, ты прав. Я помочь бы могла, но тебе же, наверно, известно:

Если мальчик поправится, он никогда не покинет заветного леса».

«Это знаю, — старик улыбнулся чуть-чуть, показавшись гораздо моложе. —

Подрастёт и смирится, проложит свой путь, а пока... Как на мать ты похожа,

Те же волосы, губы...» — он тихо сказал и замолк, угасая навечно.

Вот же глупый, закрыл голубые глаза, что совсем как мои, человечьи.

Он ушёл светлым сном в заповедную даль, за границу седого предела.

Я ребёнка из сомкнутых рук забрала и дыханием леса согрела.

Пусть бежит в его жилах рябиновый сок пополам с человеческой кровью.

И пока будет жив, буду помнить зарок, окружу теплотой и любовью.

На холме под рябиной остался старик, подходящее место для праха,

А ребёнок невинный окреп и привык: скоро будет в лесу новый знахарь.

Сезоны янтарных дождей приходили в Куити три-четыре раза в год и стояли примерно по неделе. Предугадать их появление было невозможно. Просто однажды утром небо затягивалось необычными облаками, похожими на шарики клубничного мороженного, из которых неторопливо начинал накрапывать мелкий дождик, пахнущий полевыми цветами. Капли были тёплыми и золотистыми, каждая казалась пронизанной солнечными лучами. И вот, стоило первым дождинкам разбиться о булыжники мостовой, двери домов захлопывались, засовы замыкались и жители готовились пережидать. Прямого запрета выходить на улицы не было, да и душистый дождик давно был признан безвредным, но люди все равно боялись — так как вместе с янтарной влагой в городе появлялись лисы.

Говорят, их нельзя убить, но каленое железо может поранить их плоть. Говорят, они могут выпить душу, но заметили, что за душами тех, кого находили мертвыми на улице в сезон янтарных дождей, водилось немало грехов. Говорят, они могут забрать с собой, растворить в радостном янтаре, но так ли нужны здесь все те, кто уходит с ними? Говорят, они могут плясать, босыми пятками разбивая теплые лужи, и выглядеть совсем как люди, только с глазами, утопленными в огне, но чаще они в зверином обличие скачут по крышам, радостно потявкивают и рисуют хвостами узоры на стенах и мостовой.

Доставщик — это тот, кто не боится выходить из дома в сезон янтарных дождей. Их красные плащи мелькают под медовой капелью. Завидев их издали, им машут из окон, передают записки с заказами, ждут с нетерпением их возвращения. Доставщики не боятся лис, у каждого из них, верно, есть своя история, связанная с ними. И есть свои принципы. Так, Тэн никогда не берет денег, если нужно привезти лекарства, и ещё она всегда обезвреживает ловушки, которые ставят люди.

Если лиса поймать и оставить в городе, когда подует восточный ветер, унося с собой тучи, то в первое же солнечное утро от него останется лишь сияющая золотом шкура, пахнущая душистым горошком. Такая лёгкая и теплая, что в сшитой из нее шубе даже в самые злые морозы будет тепло и уютно, как у Бога за пазухой. Стоит такой мех целое состояние, и многие мечтают разжиться им. И все знают, как лисы любят сладкое.

***

Пять лет назад в дом Тэн пришла беда, и как назло не вовремя, хотя беды обычно и не являются, когда надо. Всего третий день шли янтарные дожди, когда заболела младшенькая. С утра она была вялой и капризной, а к вечеру провалилась в бездну горячки и судорожного хриплого кашля. И ни один красный плащ не мелькал на улице — напрасно матушка высматривала их, не отходя от окна. Добрый старичок-врач мистер Дагнус жил всего-то в паре улиц и всегда готов был прийти на помощь. Всегда, но только не в сезон дождей.

— Хоть бы микстуры какой, порошка от жара, – вздыхала матушка.

Она боялась даже глаза поднять на тринадцатилетнюю Тэн. Ведь неосторожный взгляд можно было расценить как просьбу, а разве можно подвергнуть опасности жизнь одного ребенка, ради спасения другого? Тэн приняла решение сама. Она любила маленькую сестрёнку, и ещё очень боялась, что мать не выдержит и с наступлением ночи выскочит из дома.

Лишь только стемнело, Тэн достала из заначки серебряный грошик, сняла с крючка у двери керосиновый фонарь и, ни слова не говоря, выскочила из безопасного нутра дома. Втайне она надеялась, что ее окликнут у самого порога, убедят остаться. Но только напряжённая и полная надежды тишина коснулась ее затылка.

Город утопал в мягких тенях, терпких запахах и лёгкой прохладе. Ласковые янтарные капли лёгко гладили по щекам. Было боязно, но в то же время очень волшебно. Тявканье лис раздавалось совсем близко. Пару раз она замечала на бегу пушистые рыжие всполохи. Мистер Дагнус очень обеспокоился ее визитом. Он предлагал Тэн переночевать у него, даже уговаривал. Но девочка отказалась: после оказавшейся вполне безопасной дороги ей казалось, что и обратный путь будет легким. Да и мечущаяся в жару сестрёнка не выходила из головы.

Уже совсем стемнело и ощутимо похолодало. Газовые фонари стояли только вдоль центральной улицы, а идти по ней в три раза дольше. Тэн, подумав, свернула в темный проулок. Она почти добралась до дома, когда услышала жалобный скулеж. Следовало бы не прислушиваться, а бежать со всех ног дальше. Не ее дело, да и ее так ждут! Но звуки были такими надрывными, скребущими по сердцу, что, подкрутив лампу поярче, Тэн свернула в тупик, из которого доносился звериный плач.

Если лис попадал в железный капкан лапой, он мог отгрызть ее и спастись, поэтому ставили особые силки. Их механизм набрасывал и затягивал удавку на шее, стоило пошевелить приманку — например, плошку с медом, таким сладким, таким привлекательным. Плененный зверь оказался большим и пушистым. Свезло охотникам - шуба получится дивной красоты. Шея была трижды обмотана проволокой, и шерсть под ней сожжена. Лис то сипло хрипел, то принимался жалобно скулить. По шерсти перебегали серебряные искорки — возможно, он пытался перекинуться в человека, но проклятое железо не давало. Учуяв Тэн, лис замолк, уставившись на нее огненными глазами, злыми и ненавидящими.

Что же ты делаешь, зачем, глупая девочка? Беги отсюда — за крепкие засовы, в тепло и безопасность. Зачем тянешься за ножиком, что вечно таскаешь за поясам? Всем же известно: лисы чуждые людям твари, холодные и страшные. Выпьют душу твою, и слаще меда она будет для них.

Когда Тэн дотронулась до лисьего загривка, чтобы проще было орудовать ножиком, ей показалось, что рука погрузилась в теплый упругий туман. Кожу слегка покалывало, но это было даже приятно. Стоило ей разрезать проволоку, как лис, почуяв свободу, с силой рванул в сторону, опрокидывая и спасительницу, и фонарь. Прежде чем керосинка погасла, Тэн успела увидеть уже не звериную, но человеческую фигуру. Лишь глаза остались прежними — они горели в наступившей тьме, как два солнца. "Сейчас сожрет", — подумала Тэн.

— Ты меня съешь?

— Вот ещё. Я не питаюсь детьми.

***

Проехав пару кварталов, Тэн почувствовала рядом чьё-то присутствие. Остановив велосипед, она замерла в ожидании. Он спрыгнул с ближайшей крыши, в прыжке становясь человеком. Точно такой, как и пять лет назад. Она не сомневалась, что и через двадцать лет Лис останется тем же — вихрастым огненноглазым парнем с россыпью веснушек.

— Привет, сестрёнка!

— Привет! — Тэн кивнула.

— Принесла что-нибудь для меня? — Лис облизнулся.

Тэн вывернула карманы и вывалила в протянутую ладонь горсть леденцов.

— Ты по-прежнему не хочешь уйти со мной? — привычно спросил Лис, покончив со сладостями.

Тэн так же привычно покачала головой. Он предлагал ей это при каждой встрече и даже порой показывал, рождая в ее голове картинки своего мира: янтарный океан и полное растворения в нем, покой и безмятежность, а следом — веселый бег по улицам городов, а потом — волшебную проявленность, когда океан решал становиться облаками и лисы рассыпались его живыми частичками, поцелуями этому миру.

Возможно, когда Тэн стукнет сорок или шестьдесят, она все же примет его приглашение и будет так же рисовать хвостом узоры на стенах домов, скакать по крышам или растворяться в блаженном тепле. Но сегодня и сейчас ей нравилось быть человеком, плотным и материальным, вовсе не похожим на упругий щекочущий туман. Ей нравилось пить по утрам чай с мамой, гонять на велосипеде, нравилось приносить людям нужное в сезон янтарных дождей, а ещё ей нравилось, что сосед-ровесник Томми заглядывается на неё и, может быть, скоро позовет замуж.

— Я понял, понял, — без спроса залезший в ее мысли Лис заливисто рассмеялся. — Куда же мне против Томми. Может, хоть провожу тебя?

— Проводи, — Тэн улыбнулась в ответ.

Лис тоже был важной частью ее жизни, пусть и сезонной. С ним было просто, как со старшим братом, которого у нее не было, и спокойно, как с отцом, которого она не знала. Оттого она так радовалась всегда тучам цвета клубничного мороженного и обезвреживала силки, попадающиеся ей на глаза.