А я вот чего-то не понимаю. Мне 31. Квартира хорошая в хорошем доме, с красивым видом, как я мечтал когда-то. умница . Трое детей. Машина есть. Люди ценят мою работу. А я ничего не хочу. Принимаю антидепрессанты. Ходил к психотерапевту. А все равно не вижу ничего впереди. Как будто ничего хорошего впереди не ждет. И удовольствия от жизни никакого.
Чувствую себя каким-то дефектным.
Живу жизнью, о которой многие мечтают. А внутри очень тяжело и бессмысленно.
Во-первых, таких больниц в Питере две. Марии Магдалины и Святой Ольги. Очередь есть. Не на год вперед, но и не месяц. Мы сперва стояли на очереди в Святой Ольги месяца два-три. Потом еще раз туда же, через месяц. А потом в Марии Магдалины на Ваське два месяца. То есть три раза мы попадали в больницу именно на лечение зубов под наркозом. Три раза, потому что первые два раза не прошли по анализам.
При этом если у ребенка что-то срочное с зубами, воспаление, требуется удаление итд, то ребенка в срочном порядке госпитализируют в Раухфуса.
Так что автор навел паники.
У сына (6 лет) и дочки (4 года) проблема с аденоидами. Но в гос поликлинике и в частной врачи не предлагают никакого лечения кроме гомеопатии. Ну либо ждать показаний для удаления.
Может кто-то сталкивался? Есть рекомендации по лечению?
Вроде все просто. Здесь вопрос не в равноправии, а в том, что сильный уступает слабому. И тогда ноль вопросов. Я взрослый сильный мужик уступаю место, не по правилам, а потому что могу. Мне не трудно постоять.
Депрессия — одно из самых загадочных явлений психики. В современной культуре она воспринимается как болезнь, которую нужно как можно быстрее «вылечить». Но исследования показывают: это не просто дефект, а сложное, многопричинное состояние, глубоко укоренённое в нашей эволюционной истории.
Учёные ещё в 60‑х заметили: у побеждённых животных появляются признаки подавленности — апатия, отказ от борьбы, снижение активности. Джон Прайс назвал это «стратегией уступки» — способ избежать новых атак и сохранить место в группе. Позже Джон Боулби увидел в депрессивной реакции на утрату матери механизм выживания: детёныш затихает, экономит силы и не привлекает хищников. Хаген описал депрессию как «честный сигнал бедствия», вынуждающий близких помочь. Эндрюс и Томсон добавили: в депрессии мозг может уходить в режим аналитической руминации — болезненно прокручивая сложную задачу, но в итоге находя решение.
Все эти гипотезы объединяет идея: в древнем мире депрессия могла быть адаптивной. Она останавливает человека, когда продолжать бессмысленно или опасно; снижает риск конфликтов; сигнализирует о необходимости поддержки; даёт паузу для переосмысления. Поддерживают это и данные о том, что депрессия запускает воспаление (защищая от инфекций), а умеренная печаль часто связана с лучшей оценкой рисков — «депрессивный реализм».
Но критики справедливо замечают: клиническая депрессия разрушает жизнь, снижает рождаемость и может приводить к смерти. Это трудно назвать «выгодой». Кроме того, в современном мире многие древние сигналы (изоляция, стресс, поражение) стали хроническими, а отклик — чрезмерным. Депрессия, которая в доисторическом племени длилась бы недели, в мегаполисе может тянуться годами, потому что среда «заедает» механизм. Сегодня часто нет ритуалов, нет общины, нет «выхода», на который эта реакция рассчитана.
Ещё один фактор — сама природа депрессии многослойна: эндогенная (биологическая), реактивная (на события), воспалительная, митохондриальная. Это не одно явление, а целый спектр. В этом и сила, и слабость эволюционных гипотез: они объясняют функции грусти и подавленности, но не всю клиническую картину. Как температура защищает, но может убить при 42°, так и депрессия в малых дозах — сигнал, а в больших — катастрофа.
Современные авторы — от Ниссе и Иларди до Хари — сходятся в одном: помимо медикаментов, депрессия требует «терапии образа жизни». Тело и психика всё ещё ждут того, что было нормой в палеолите: движения, сна, солнечного света, ритуалов, смысла, общины. Там, где это возвращают — снижается и частота, и тяжесть эпизодов. Да, иногда нужна и фармакология, особенно при тяжёлых формах. Но видеть в депрессии только врага — ошибка. И романтизировать её тоже опасно.
Моё понимание
Депрессия — это не монолит и не абстрактный враг. Это много разных состояний под одним названием, и в каждом своя причина и свой смысл. В ней есть биологический, эволюционный, социальный, экзистенциальный уровни.
Мне близко видеть её как механизм остановки и переосмысления, который ломается в современной среде. Поэтому я не борюсь с ней тотально и не обожествляю её. Я отношусь к ней как к телесному и психическому процессу, который можно прожить, если есть опора и пространство, и который иногда требует вмешательства.
Для меня важен баланс: дать себе прожить депрессию как природный процесс, но не позволять ей уничтожать мою жизнь. Использовать её как сигнал: что в моей жизни не так? Где я зашёл в тупик? Как вернуть себе ритм, который поддерживает жизнь? И если нужна помощь — принимать её, как ещё один ресурс.
Я не верю, что депрессия делает человека «лучше» или «глубже». Но я верю, что её можно прожить так, чтобы не стать слабее и не потеряться в ней. Это и есть для меня ключ: понимать, что она и часть меня, и сигнал от жизни. И уметь слышать её — но не растворяться в ней.
Собственно, это и есть вопрос.
Кто в современном медиапространстве подходит для того, чтобы подростки (но и не только они) брали с него пример, ориентир?
Заметил такую хуйню.
Мужикам хочется, чтобы нами восхищались.
И в начале отношений, как правило девушки проявляют много интереса к тебе, реально восхищаются.
Как ты круто работаешь
Как ты круто шутишь
Как ты круто чинишь
Как ты круто ухаживаешь и заботишься
Какой ты сильный итд.
А потом со временем они к этому привыкают, и восхищения это все уже не так много вызывает.
НО. Это не значит, что я стал делать меньше. Я делаю все то же самое, а чаще, даже больше:
Вырос на работе
Стал больше приносить в семью
Еще больше забочусь
Купил/поменял машину
Купил квартиру/один плачу ипотеку итд.
И в моменте это тоже вызывает восхищение.
Но в какой-то момент ресурс заканчивается. И я понимаю, что вот дальше, мне уже крайне трудно что-то делать, чтобы получать восхищение и отклик от женщины.
А ведь я не стал делать меньше, я стал делать только больше.
Это не к тому, что женщины плохие и меркантильные.
Это просто как напоминание.
Кто-то знает как с этим в отношениях справляться?
Кто такой мужчина, если он не нужен?
Это не риторика. Это не нытьё. Это вопрос, который гложет меня изнутри.
Если я не приношу пользы — я пустой.
Если я не нужен — меня нет.
Если я не выдерживаю, не тащу, не решаю, не обеспечиваю — я теряю право на уважение.
На любовь.
На присутствие.
Это не то, что мне кто-то прямо говорит.
Это как всё устроено.
Так смотрит жена. Так смотрит общество. Так смотрю на себя я сам.
Мужчина — это не человек.
Это функция.
Она работает — значит, молодец.
Не работает — пошёл нахуй.
А когда ты выгорел — тебя не жалеют. Тебя презирают.
У женщины есть право быть просто женщиной.
Сломаться, устать, плакать, не справляться — и это видят, слышат, прощают.
Женщина может быть просто живой — и быть ценной.
Мужчине, чтобы быть услышанным, нужно умереть.
Чтобы признали — нужно исчезнуть.
И вот я думаю — а если я больше не тяну?
Если я не полезен — кто я тогда?
Ответа нет.
Только пустота.
И злость.
И тоска.
И голос внутри: «заткнись, соберись, стань снова удобным».
Но вот что я понял.
Если я не нужен — это ещё не значит, что меня нет.
Может, в этом и есть точка разлома.
Может, настоящая ценность — это когда ты не нужен, но остаёшься собой.
Не потому что тебе что-то за это будет.
А потому что иначе ты исчезаешь для самого себя.
Может, быть мужчиной — это не про пользу.
А про то, чтобы не предавать себя, даже если ты никому не пригодился.
Хочу поговорить об этом.
Без позы, без морали, без фемо-маскулинных боёв.
Просто по-человечески.
Кто-нибудь ещё так чувствует?
