Однажды Георгий читал на сайте некоего британского СМИ статью про Эль-Аламейн - там описывалась "битва в Африке, изменившая ход Второй мировой войны". Автор ставил это завершившееся 5 ноября 1942 года великое сражение вровень со Сталинградом и Курской дугой. Всего через 3 месяца после Эль-Аламейна говорилось в статье, в Сталинграде капитулировала 6-я немецкая армия. Георгий представил себе фельдмаршала Паулюса и сотни тысяч его солдат, каковые, узнав при поражении Роммеля под Эль-Аламейном, немедленно задрожали, дали русским заключить себя в "котёл", обморозились, обосрались и сдались. "Пиздец нам" - по слухам, сказал тогда Паулюс. - Моральный дух наш упал ввиду того, что крутые англичане и американцы в Египте вынесли Гитлеру хуй на блюде".
В статье нет ни слова о том, что Эрвин Роммель криком кричал в Берлин - "Бляди, дайте мне танков, дайте мне бензин, мне не с чем наступать!!!" - пока британская армия бежала, а вермахт находился в 100 километрах от Александрии. Как он умолял о переброске в Африку войск с Восточного фронта, обещая полностью захватить весь Египет за неделю, и как в ставке Гитлера послали его нахуй, сказав - лапулечка наша нацистская, нам армия в Сталинграде нужна русских давить, а ты уж как-нибудь сам там мочи англичан с чахлыми итальянцами и без бензина. В результате, не получив никаких подкреплений, Роммель и потерпел поражение - все силы Германии были направлены в Сталинград. Но не, говорить об этом щас вредно.
Приводятся данные немецких потерь в битве под Эль-Аламейном, сломавшей хребет нацистской Германии: 30 тысяч убитых немцев и 50 000 пленных. Да, ну прям действительно, почти Сталинград - где Германия (вместе с Италией, Венгрией и Румынией) потеряла убитыми, ранеными и пленными 1 миллион 200 тысяч человек. Или Курская дуга, где немцы даже по своим данным потеряли 260 000 человек. Не-не-не, что вы. Вот кто справился с нацистами! Вот кто победил-то на самом деле. Великие союзники в Африке, уничтожившие Роммеля, рвавшегося отдохнуть на курорты Хургады и Шарм-эш-Шейха.
"По сути два сражения при Эль-Аламейне были одной большой битвой, похожей на Курскую дугу" - гордо сообщает сайт "Би-би-си". По сути, по мнению Георгия, вся эта мощная статья напоминает один анекдот: "Правда ли, что дворник Хабибулин выиграл в лотерею миллион долларов?". "Правда, только не дворник Хабибулин, а пенсионер Рабинович, и не в лотерею, а в карты, и не миллион долларов, а три рубля, и не выиграл, а проиграл". Далёкая битва в Африке, не "отсосавшая" ни одного солдата с Восточного фронта, становится в понимании Великобритании и США великим сражением, заставившим Германию трусливо капитулировать в Сталинграде.
Это новая реальность, где великие союзники путём немалых жертв победили Гитлера, а Советский Союз, положив в холодильник Сталинграда филе парочки немецких солдат, трусливо потреблял дарованную в рамках ленд-лиза вкусную тушёнку. Как прекрасен дивный новый мир.
* На фото - пленные немцы в Сталинграде. Пленные итальянцы под Эль-Аламейном.
Горы не прощали ошибок. Совет Франца держаться «Steinweg links» – каменной тропы слева – казался простым, пока они не уперлись в скальную стену. Тропа, петлявшая по дну мрачного ущелья, вдруг оборвалась перед отвесной плитой, обледеневшей и мокрой от стекающих сверху потоков талой воды и дождя. Слева – гладкая, почти вертикальная стена. Справа – глубокий, ревущий в тумане распадок. Впереди – тупик.
Павел скинул мешок, подошел к стене. Пальцы скользили по ледяной пленке. Они потратили драгоценные светлые часы, пытаясь найти обход, неся Риккардо на носилках: спустились в распадок, продираясь через заросли криволесья и осыпи, промокли до нитки, поцарапались, едва не сорвался Карло. Поднялись выше – лишь еще более крутые откосы и снежные карнизы. К ночи, выбившись из сил, вернулись к злополучной плите. Риккардо стонал на носилках, его дыхание стало хриплым и прерывистым. Травяная мазь Франца не справлялась. Запах гнили вернулся, едкий и густой. Они развели небольшой костер под скальным навесом. Пламя едва отгоняло леденящий холод, идущий от камней. На утро пошли обратно, искать другой путь. Бесценные сутки ушли в никуда.
Беглецы нашли обход лишь на следующий день – узкий, неприметный кулуар выше по ущелью, заваленный камнями и покрытый слоем мокрого, скользкого снега. Шли, цепляясь руками за выступы, срываясь, карабкаясь вновь. Носилки с Риккардо превратились в неподъемную ношу. Карло и Энрико, сменяемые Павлом и Луиджи, тащили их, продираясь сквозь снежную крупу, секущую лицо как песок. Тропа Франца осталась внизу. Теперь они шли по едва заметным звериным тропам или вовсе без пути, ориентируясь только на мрачную теснину перевала, маячившую где-то вверху в разрывах туч.
А потом пришла метель. Не дождь, не снег – белая ярость. Она обрушилась внезапно, как удар: ветер, вывший в ущелье с силой паровозного гудка, поднял в воздух всю снежную пыль и ледяную крупу, смешал их в сплошную, слепящую, удушливую пелену. Видимость упала до нуля. Холод проникал сквозь шерстяные носки Франца, свитера, плащи, пробирал до самых костей.
Дальше – смерть! Они едва успели отползти под нависающую скалу, похожую на гигантский козырек. Разбить лагерь было невозможно. Снег забивался за воротники, в рукава, слепил глаза. Риккардо, укутанный в два пледа, дрожал мелкой, неконтролируемой дрожью. Его лицо в просветах метели казалось восковым, глаза были закрыты, губы шевелились беззвучно. Он уже не стонал – не было сил.
— Non possiamo... lui... muore... qui... – срывающимся от холода голосом проговорил Луиджи, прижимаясь спиной к мокрому камню. — Не можем... он... умрет... здесь...
Они ждали сутки, забившись в нишу под скалой, прижавшись друг к другу спинами, накрывшись плащ-палаткой и пледами поверх голов. Ели мерзлый хлеб и сало, откалывая куски ножом. Топили снег во фляге за пазухой, по капле давая воду Риккардо. Он почти не приходил в сознание, лишь иногда бормотал что-то о Неаполе, о солнце, о матери. Его дыхание было поверхностным и частым. Мороз замедлял гниение, но ускорял конец. Павел проверил его руки и здоровую ногу – они были ледяными, неживыми. Лишь грудь и лоб пылали жаром.
Метель бушевала с неукротимой силой, накрывая их убежище снежной завесой. Временами казалось, что скала рухнет под напором ветра. Они молчали, экономя силы, слушая вой стихии и хриплое дыхание Риккардо. Сандро молился. Карло безучастно смотрел в белую мглу. Энрико пытался уснуть. Луиджи плакал молча, слезы замерзали на щеках. Павел думал о матери. О теплой печке в смоленской деревне. О том, что свобода может быть хуже лагеря.
На второе утро ветер стих так же внезапно, как начался. Установилась мертвая, звенящая тишина. Они выползли из-под снежного кокона, ослепленные непривычным светом. Мир преобразился: все было завалено свежим, глубоким снегом, искрящимся под редкими лучами солнца, пробивавшего рваные облака. Воздух был чистым и колючим. Красота – ледяная и бездушная.
Риккардо был еще жив. Но это было уже не жизнь, а агония. Он открыл глаза, но взгляд был мутным, невидящим. Усилиями всех его водрузили на носилки, которые теперь приходилось нести по колено в снегу. Шли медленно, проваливаясь, задыхаясь на высоте. Альпийские гиганты, припорошенные свежим снегом, стояли вокруг, безмолвные и равнодушные.
И вот, к вечеру третьего дня после метели, они вышли к гребню хребта — каменистой седловине между двумя пиками. Снег здесь был плотным, утрамбованным ветром. Седловина была пуста: ни постов, ни камней с орлами, ни флагов. Только ветер, свистевший в ушах, да невероятная панорама, открывавшаяся на юг: бесконечные волны горных хребтов, утопавших в сиреневой дымке. Это была Италия.
— Riccardo! Guarda! Italia! – закричал Луиджи, падая на колени у носилок и тряся товарища за плечо. — Риккардо! Смотри! Италия!
Риккардо медленно повернул голову. Его мутные глаза скользнули по белоснежным пикам, по далекой лазури неба на юге. В них мелькнуло что-то. Узнавание? Облегчение? Слабая, едва заметная улыбка тронула его пересохшие, потрескавшиеся губы. Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хрип.
— Sì, fratello, Italia... – шепнул Луиджи, сжимая его ледяную руку. — Да, брат, Италия...
Риккардо закрыл глаза. Его дыхание, уже едва заметное, стало еще реже. Грудь едва поднималась. Павел приложил руку к его шее – пульс был нитевидным, едва уловимым. Он был уже на родной земле .
— Scendiamo adesso – тихо сказал Сандро, глядя на спуск, который казался бесконечным. — Спускаемся сейчас.
Они подняли носилки в последний раз. Риккардо не издал ни звука. Он уже не чувствовал боли. Павел и товарищи пустились на сотню метров – до первого относительно ровного уступа, скрытого от ветра скальным выступом. Здесь снег был чуть глубже, а склон – чуть ровнее. И здесь дыхание Риккардо окончательно прервалось. Тихо, без судорог, просто остановилось.
— Fratello... – выдохнул Луиджи, все еще неся носилки, почувствовав, как последнее напряжение покинуло тело в его руках. — Брат...
Они опустили носилки на снег. Павел приложил ухо к груди Риккардо, потом к губам: ни звука, ни дыхания. Глаза были закрыты, лицо застыло в странном выражении – не боли, а усталого удивления. Луиджи закрыл ему глаза ладонью, дрожащей от холода и горя. Сандро перекрестился. Карло отвернулся, смахивая снег с лица – или слезу.
Хоронить в камне и льду было кощунством, но иного выхода не было. Выкопать могилу в мерзлой земле – немыслимо.
— Lì, – Павел указал на узкую расселину между двумя огромными валунами, частично укрытую скальным козырьком. – Там.
Они перенесли тело Риккардо к расселине. Сняли с него теплый плед Франца – он был нужен живым. Оставили только грубую куртку организации Тодта и штаны. Луиджи снял с его шеи тонкий шнурок с маленьким, потемневшим от времени медным медальоном Девы Марии – единственное, что Риккардо пронес через лагерь, спрятав в подошве.
— Per sua madre... – прошептал Луиджи, сжимая медальон в кулаке. — Для его матери...
Затем начали работу. Все вместе они с великим трудом, руками и ногами, топориком Франца, сдвигали и катили камни – от мелких булыжников до тяжелых плит. Заваливали расселину, укрывая тело от ветра, стервятников и случайного взгляда. Это не была могила. Это был каменный саркофаг, склеп в недрах горы. Последний большой камень, плоский и тяжелый, Павел и Карло водрузили сверху. Он лег, как крышка гроба.
Луиджи нашел небольшую, относительно ровную каменную плиту. Ножом он выцарапал на ней, с трудом пробивая мерзлый камень:
RICCARDO
N. 1924
M. 1943
ITALIA
Он положил плиту у подножия каменного кургана. Они постояли минуту в гнетущем молчании. Ветер выл над перевалом, срывая снежную пыль с вершин и засыпая свежий следы у камней. Ни молитв, ни слов. Только бессильное горе, ледяной ветер и понимание: они оставили часть себя здесь, на высоте, под камнями.
— Andiamo, – сказал Павел, его голос был хриплым от холода и непролитых слез. — Пойдем.
Они повернулись спиной к каменной могиле и начали спуск в сгущающиеся синие сумерки. Внизу, в долине, уже зажигались редкие огоньки – жизнь, война, неведомое будущее. Они теперь шли налегке, но тяжесть утраты тяготила из намного сильнее. За спиной, на перевале, в царстве камня, льда и вечного ветра, остался Риккардо, которому не хватило тех двух потерянных дней, укравших последние силы. Достигший Италии, чтобы обрести в ней только вечный покой под камнями. Его свобода была так близко и так поздно — только в виде вечного холода и ветра перевала.
Холодный, пронизывающий ветер гнал по долине Иннталь рваные клочья тумана и косой, ледяной дождь, переходящий в мокрый снег. Они шли вдоль опушки леса, высоко над дорогой и железнодорожной веткой – путями жизни и смерти, где каждые полчаса грохотал состав или проносился серо-зеленый грузовик с солдатами. Риккардо было очень тяжело идти. Его почти несли Луиджи и Сандро, взяв под руки. Его тело то пылало жаром, то сотрясалось ледяным ознобом. Рана под грязной повязкой источала зловоние, которое даже ветер не мог полностью унести. Павел шел сзади и ощущал, как они медленно умирали на пути к спасению.
Обход Инсбрука занял два мучительных дня. Город лежал внизу и был опасен, как гнездо ос: дым заводов, гудки, лай собак, патрули на мостах. Они пробирались по северным склонам, через промерзшие буковые рощи и каменистые осыпи, где мокрый снег превращал тропы в тяжкие препятствия. Карло и Энрико, самые крепкие, тащили Риккардо на плащ-палатке, превращенной в волокуши. Прогресс измерялся метрами в час. Еды почти не было – доели последние орешки, глодали кору бука. Отчаяние висело в воздухе гуще тумана.
На третий день в Тироле, когда силы были на исходе, а Риккардо впал в полузабытье, Энрико, шедший на разведку, вернулся крайне взволнованным:
– Una capanna! Fumo! – Хижина! Дым!
Хижина стояла на высоком альпийском лугу, у самого края леса, перед крутым подъемом в настоящие горы. Низкая, почерневшая от времени, сложенная из бревен и камня. Из трубы валил густой, жирный дым – запах древесины и жареного сала. Соблазн был смертельным. Голод и холод заглушили осторожность. Павел, понимая, что без помощи они не пройдут и километра вверх, принял решение.
Подошли открыто, но на всякий случай Павел держал крюк, а Энрико – нож наготове. Постучали. Дверь приоткрылась, и за щелью блеснул настороженный глаз под густыми седыми бровями. Хозяин – коренастый тиролец в кожаных штанах, грубом свитере и войлочной шляпе – окинул их одним взглядом: мокрые, грязные, в поношенной одежде Организации Тодта с темными пятнами, с полумертвым парнем на самодельных носилках. В его глазах мелькнуло понимание – не рабочие, не солдаты. Беглецы.
– Raus... oder ich ruf die Gendarmerie, – хриплопрорычал он. – Вон... или позову жандармов.
Луиджи шагнул вперед, подняв пустые руки:
– Per favore, Herr... Un po' d'acqua... caldo... per lui... – Пожалуйста, господин... Немного воды... горячей... ему... –он указал на Риккардо. – Ferito... krank... – Ранен... болен...
Пауза длилась вечность. Старик смотрел на бледное, покрытое испариной лицо Риккардо, на его перемотанную ногу. Потом закряхтел и отодвинулся:
– Schnell! Rein! Und leise! – Быстро! Внутрь! И тихо!
Тепло хижины обожгло их, как огонь. Пахло дымом, сыром, вареной картошкой и овчиной. В углу тлел камин. Старик – представился коротко: Франц – молча указал на деревянную лавку. Они уложили Риккардо. Только теперь, в свете огня, стало видно все ужасное состояние раны: голень была багрово-синей и распухшей, из-под грязной тряпки сочился густой, зеленовато-коричневый гной. Запах гнили заполнил хижину. Франц сморщился, но не отпрянул. Он принес миску с теплой водой, кусок грубого мыла и чистую, хоть и застиранную до серости, тряпку.
– Zeig her, – коротко бросил он Луиджи. – Показывай.
Он сам взялся за дело, с удивительной для его грубых рук осторожностью сняв старую повязку. Луиджипереводил его тихие указания:
– Wasser... warm... sauber waschen... – Вода... теплая... чисто вымыть...
Он тщательно промыл рану теплой водой с мылом, смывая гной и грязь. Риккардо стонал, но был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Потом Франц достал из сундука глиняную банку с густой, темной мазью, пахнущей дымом и травами.
– Gut gegen Fäulnis... – Хорошо против гнили... – пробурчал он, густо намазывая воспаленную ткань вокруг раны. Он не касался почерневшего участка – его было уже не спасти. Сверху он наложил чистую ткань и закрепил ее полоской чистой мешковины. Это не было спасением, но хотя бы отсрочкой.
Пока Франц возился с раной, его жена, молчаливая, испуганная женщина с лицом, как печеное яблоко, поставила на стол миску с дымящейся вареной картошкой, кусок черного хлеба, несколько толстых ломтей копченого сала и огромный кувшин теплого молока. Они ели с жадностью, не стесняясь, сдерживая стоны от боли в голодных желудках. Теплая еда, первая за много дней, растекалась по телу живительным теплом. Франц молча наблюдал, куря трубку у камина.
Перед сном он вынес из чулана охапку грубой, но сухой одежды: шерстяные носки – по паре каждому, старые, заплатанные свитера, два пледа из овечьей шерсти, пару кожаных рукавиц.
– Für oben, kalt, sehr kalt. – Для верха, холодно, очень холодно.
И мешок: внутри – кусок сыра, еще несколько ломтей сала, горсть сушеных груш, большой ржаной хлеб и маленький топорик.
– Holz hacken... – Дрова рубить...
Ночь в хижине была тревожной. Они спали урывками, по очереди, прислушиваясь к каждому звуку снаружи – не идут ли жандармы? Риккардо спал тяжело, его стоны заглушали только шум ветра и потрескивание огня. Франц и его жена молились в углу перед деревянным распятием. Помощь была, но страх был сильнее. Они не могли остаться.
На рассвете, сером и ветреном, они собрались. Риккардо, после теплой ночи и еды, выглядел чуть лучше, сознание прояснилось, но рана была по-прежнему ужасна, а путь в горы – немыслим без носилок. Франц помог Карло и Энрико сделать новые, крепче: две длинные жерди, переплетенные веревкой и плащ-палаткой. Помог уложить Риккардо.
Куда? – коротко спросил Павел, указывая на горы.
Франц вышел с ними, указал на мрачную теснину между двумя скальными исполинами, уже припорошенными снегом.
– Timmelsjoch. Steinweg links halten. Keine Posten... nurStein und Eis. –Тиммельсйох. Каменную тропу держать слева. Постов нет... только камни и лед. – Он помолчал, глядя на Риккардо. – Gott mit Euch... und ihm. Бог с вами... и с ним.
Они уходили вверх, в нависающую серую мглу, унося подарок тирольца: тепло шерсти на теле, хлеб и сало в мешке, чистую повязку на ране и крохотную искру человечности в этом бесчеловечном мире. Альпы, ледяныеи безжалостные, ждали их и готовили смертельные испытания. Фигура Франца долго стояла у хижины, пока шестеро не растворились в дожде и скалах. Потом он перекрестился и быстро зашел внутрь, закрывая дверь от мира и войны.
19 января 1943 г. при наступлении частей Юго-Западного Фронта Красной Армии в ходе Острогожско-Россошанской операции в бою у села Трембичево (Луганская обл.) погиб командир минометного взвода младший лейтенант Михаил Валентинович Кульчицкий, 1919 года рождения.
Уйдя в вечность вместе с миллионами своих сверстников, Михаил Кульчицкий оставил о себе память как о блестящем молодом поэте комсомольского и фронтового поколения поздних 1930-х - начала 1940-х годов, след которого в русской литературе можно сравнить с медленно затягивающимся шрамом. "Может быть, был потенциально самым талантливым из всех молодых поэтов, которых у русской поэзии безвременно отняла война, - писал о нем мастер цеха советской поэзии Евгений Евтушенко. - У Кульчицкого был на редкость широкий замах, своя раскованная мощная интонация..." Видный литературный критик Лев Аннинский так описал творческое будущее, которое ждало бы молодого поэта: "Вообще Кульчицкий сделал бы, наверное, всё то, чем впоследствии прославились и Вознесенский, и его антиподы из лагеря деревенских «формотворцев», у него всё можно найти: и фантастическую ассоциативность, и глубокую звукопись, строчка «скользит по пахоте пехота» до сих пор вызывает зависть нынешних музыкантов языка…". К стихотворному наследию Михаила Кульчицкого не раз обращались литературоведы и коллеги-стихотворы. Посмертная судьба стихов молодого лейтенанта складывались не всегда просто. Приведу ниже ссылки на ряд ресурсов и статей, которые помогут заинтересованному читателю познакомиться с творчеством этого замечательного поэта. Подборки стихов: https://rupoem.ru/kulchickij/all.aspx; http://az.lib.ru/k/kulxchickij_m_w/text_1942_poe.shtml О посмертных судьбах его поэзии (автор Михаил Красиков): http://kharkovhumanit.narod.ru/Esse2.html Военная биография Михаила Кульчицкого остается наименее изученным периодом его жизни. Данных о ней сохранилось сравнительно немного. Но на основании информации о подразделениях и частях, где он служил, о боевых действиях, в которых принимал участие, и, конечно же, на основании его военных стихов можно попытаться дополнить историю Михаила Кульчицкого - поэта историей младшего лейтенанта Михаила Кульчицкого.
Для понимания характера нашего героя и его боевого пути нужно начать с рождения. "Родился в Харькове в 1919 году в семье адвоката", - гласит строка биографии.
Михаил Кульчицкий в детстве в кругу семьи.
Его отец, практикующий юрист Валентин Михайлович Кульчицкий, в недавнем прошлом был боевым офицером Российской императорской армии, прослужившим под знаменами 17 лет и прошедшим путь от вольноопределяющегося до ротмистра 12-го Стародубовского драгунского полка, участником Русско-японской и Первой мировой войн, кавалером солдатского "Георгия" (1905) и Св. Станислава II и III ст. (1914, 1916). Что немаловажно, ротмистр Кульчицкий заслуженно считался одним из самых интересных русских военных писателей и поэтов своего времени, автором "Советов молодому офицеру" (1915), которые современники называли кодексом чести русского офицерства, или, по настроению, "офицерским Домостроем".
Ротмистр В.М.Кульчицкий (в "той жизни") и его главное произведение.
Из воспоминаний сестры нашего героя Олеси Валентиновны известно, что отношения Михаила со "строгим родителем" складывались тяжело, две сильные личности не могли ужиться вместе. И, тем не менее, Михаил Кульчицкий был истинным сыном своего отца; он доказал это своим творчеством, свой армейской службой и смертью в бою. А вот воплотить детскую мечту стать профессиональным командиром Красной армии Михаилу Кульчицкому не позволило именно дворянское происхождение отца. Сына "бывшего" в военное училище не приняли.
Михаил Кульчицкий в юности. Харьковский период.
"Первое стихотворение было опубликовано в 1935 году в журнале «Пионер», - описывает отрочество и юность нашего героя писатель Павел Лосев. - Поступив в Харьковский университет, Михаил через год перевёлся на второй курс Литературного института им. Горького (семинар Ильи Сельвинского). Учась, он преподавал в одной из подмосковных школ (на станции Перловская - М.К.), которую пришлось оставить из-за дальности и довольствоваться случайными заработками. В то время он жил на Арбате, снимая угол в подвале, где, по его выражению, была «витрина движущейся обуви». Литинститут был еще вечерним и общежития не имел. Стипендии также не было". Однако была юность, полная надежд и творческих планов, веселые талантливые друзья (среди которых - Борис Слуцкий, впоследствии известный поэт-фронтовик, хранитель воспоминаний о нашем герое и его стихов), увлечения девушками, у которых статный и красноречивый Михаил пользовался успехом.
Михаил Кульчицкий в юности. Московский период, явное подражание В.В. Маяковскому.
"В его ранних стихах отразился комсомольский восторг перед событиями революции, которая воплотилась для него в образе Щорса, поскольку тот погиб в день рождения Кульчицкого (на самом деле даты не совпадали - М.К.). Поэт настаивал на продолжении революционных волнений. (...) Юношеская жертвенность сочетается у него с верой в собственное поэтическое слово". (Казак В., Лексикон русской литературы XX века) Увлечение поэзией сочеталось с наследственным увлечением военным делом. Известно, что наш герой был активистом "Осоавиахима", а также с искренним участием следил за событиями борьбы республиканской Испании в 1936-39 гг. (в то время он даже подписывал письма на испанский манер - "Мигуэль") - в общем-то это типично для советской молодежи того времени. Менее типичен его интерес к войне в Европе, развязанной в 1939 г. гитлеровской Германией. Известно, например, что Михаил Кульчицкий глубоко сочувствовал оккупированной Франции: И за то, чтоб, как в русские, в небеса французская девушка смотрела б спокойно - согласился б ни строчки в жисть не писать... (1940)
Война началась для студента Литинститута Михаила Кульчицкого, как и для всей Москвы, выступлением "наркоминдела" В.М.Молотова около полудня 22 июня 1941 г.
Москвичи слушают выступление Молотова 22 июня 1941 г.
В тот же день наш герой явился в военкомат, чтобы добровольцем вступить в ряды Красной Армии. Его друзья вспоминали: Михаил, спортивный молодой человек, отлично умевший стрелять и овладевший начальной военной подготовкой, был настолько уверен, что его отправят на фронт, что заранее по-солдатски обрил голову и обзавелся красноармейской пилоткой. Подвело отсутствие приписки к московскому РВК. "Вы прописаны в Харькове, а значит езжайте домой и призывайтесь там", - огорчил нашего героя усталый военком. Однако впервые в ряды советских бойцов Михаил Кульчицкий встал именно в Москве. В Литинституте был создан истребительный батальон, в который он записался одним из первых. Вот как описывает эти события однокашник нашего героя Александр Яшин: "2 июля в институте прошло собрание, на котором обсуждалось создание народного ополчения из людей, не годных для фронта, и формирование истребительных батальонов по уничтожению диверсантов. Моя дневниковая запись от 12 июля фиксирует: В институте размещён истребительный батальон. Много наших ребят… Всюду полосатые мешочки с песком". Истребительные батальоны - самая первая форма народного ополчения в годы великой Отечественной войны. Они были созданы постановлением Совета народных комиссаров СССР от 24 июня 1941 г. «О мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе». Кадрами для их формирования обычно становились "совпартактив" и "трудящиеся, не подлежащие первоочередному призыву в Красную Армию," под руководством местных управлений НКВД СССР. Задачи этих подразделений можно описать как противодиверсионные и охранные мероприятия в тылу; большая часть из них (1350 из 1755) впоследствии влилась в состав РККА или партизанских отрядов. Боевым снаряжением и вооружением подобные формирования обеспечивались в военное время по остаточному принципу: на батальон полагалось по 2 "легких пулемета" (встречались арсенальные раритеты типа британских "льюисов"), некоторое количество винтовок и револьверов (в основном устаревших и/или иностранных моделей), а также бутылки с зажигательной смесью ("по возможности - гранаты"). Форма одежды - гражданская, плюс противогазная сумка и, если повезет, ремень с подсумками да каска (нередко пожарная).
Бойцы Мончегорского истребительного батальона.
Ногинский совпартактив в истребительном батальоне.
Истребительные батальоны УНКВД Московской области выделялись форменным красноармейским обмундированием, однако батальон на территории Литинститута его не получил. В свой "ополченческий период" службы Михаил Кульчицкий гордо носил все ту же красноармейскую пилотку с гражданским костюмом, что и запечатлено на сохранившейся фотографии:
Лишь тот солдат, кто как солдат Обожествляет командира, Хоть смерть солдатская стократ Дороже войн, дешевле мира. (22 июля 1941 г.)
Просуществовав около 4 месяцев, в октябре 1941 г. истребительный батальон на территории Литинститута был расформирован. Участие его бойцов в оборонительных работах и помощь Филатовскому госпиталю не оправдывали существования подразделения, которому в силу территориального расположения и организационной структуры не нашлось боевых задач. Наверное, поэтому Михаил Кульчицкий в письме родным в Харьков сообщил о завершении своей службы в ополчении очень спокойно: "Здравствуйте, милые! Сейчас студентов отозвали обратно в институт с тем, чтобы досрочно его закончить. Итак, я опять студент и сегодня уже был на лекциях вместе с товарищами". Наш герой "перерос" ополчение. Он уже видел для себя путь командира Красной Армии. Летом 1942 г. Михаил Кульчицкий поступает в Московское пулеметно-минометное училище (в документах с 1943 г. - Московское стрелково-минометное). В нем готовили командиров пулеметных и минометных взводов, ускоренный срок обучения составлял, в зависимости от обстановки на фронте, от 3 до 6 месяцев. Точную дату поступления Михаила Кульчицкого в училище установить пока не удалось, однако, учитывая время выпуска (середина декабря 1942 г.), можно утверждать, что он прошел более солидный 6-месячный курс подготовки. Этого достаточно, чтобы научить человека быть и солдатом, и командиром.
Курсанты Московского пулеметно-минометного училища, фотография сделана 25 окт. 1942 г.
О боевой учебе и курсантском житье-бытье в Московском пулеметно-минометном училище оставил очень колоритные воспоминания фронтовой офицер Н.А.Чистяков, закончивший его незадолго до Михаила Кульчицкого. Они вполне могли быть приятелями, и выживший рассказывает то, о чем не смог поведать погибший: "Я был направлен в Московское пулеметно-минометное военное училище. Но в связи с тем, что немцы ещё были недалеко от Москвы, наше училище было передислоцировано временно в Казань. (...) Где-то в марте или даже в апреле (1942 - М.К.), когда немцев от Москвы подальше оттеснили, училище перевели в Хлебниково (ныне на территории городского округа Долгопрудный - М.К.)... Наше училище занимало два корпуса. Корпус минометчиков был ближе к станции, а корпус пулеметчиков располагался прямо у канала им. Москвы. (...) Казарма для нас минометчиков - окна, стены, двери и больше ничего нет. Мы с канала вытаскивали сплав, бревна; таскали их на пилораму, там распиливали и оборудовали себе нары и помещение, где мы должны были учиться. Работы много было. Кормили в училище плохо: утром - баланда из гороха, в обед - гороховый суп и ложка гороха на второе. Ужин - опять горох. (...) Одели нас в училище примитивно, телогрейки, штаны, даже рукавиц не было. (...) Минометчиков 6 месяцев учили, ускоренными темпами. (...) Минометчики изучали 50-миллиметровый ротный миномет. Были ещё, конечно, и батальонные 82-миллиметровые, но я учился на ротном миномете. В ноябре закончил лейтенантом. И сразу на фронт". (Источник: https://iremember.ru/memoirs/pekhotintsi/chistyakov-nikolay-aleksandrovich/)
Михаил Кульчицкий в период обучения в Московском пулеметно-минометном училище, вместе с неизвестной подругой.
Очевидно, нелегкая курсантская школа очень способствовала тому, чтобы молодой поэт Михаил Кульчицкий понял суровую диалектику армейской службы, избавился от романтических иллюзий и по-настоящему почувствовал себя солдатом своей Родины, каким был на прошлой войне его отец. В самом известном из своих военных стихотворений, написанном в день отправки на фронт, младший лейтенант Кульчицкий предстает зрелым человеком и воином, проникающим поэтическим взглядом в безжалостную сущность войны:
Мечтатель, фантазёр, лентяй-завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом вертящихся пропеллерами сабель?
Я раньше думал: "лейтенант" звучит вот так: "Налейте нам!" И, зная топографию, он топает по гравию.
Война - совсем не фейерверк, а просто - трудная работа, когда, черна от пота, вверх скользит по пахоте пехота.
Марш! И глина в чавкающем топоте до мозга костей промерзших ног наворачивается на чeботы весом хлеба в месячный паек.
На бойцах и пуговицы вроде чешуи тяжелых орденов. Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино. (26 декабря 1942, Хлебниково).
29 декабря 1942 года младший лейтенант Михаил Кульчицкий получил назначение в 1178-й стрелковый полк 350-й стрелковой дивизии 6-й армии и убыл на Юго-Западный фронт. Наступление нового 1943-го года, которое он, наверное, встретил в дороге с такими же, как он, военнослужащими, следующими в действующую Красную Армию, стало последним праздником в его короткой жизни. Учитывая темпы движения воинских эшелонов, время на прибытие в часть и вступление в должность, можно предположить, что наш герой оказался на передовой где-то в первой декаде января 1943 г. Точных данных, каким именно минометным взводом командовал Михаил Кульчицкий, нет: его биографов традиционно больше интересовали стихи. Однако, на основании профиля Московского пулеметно-минометного училища и штатов стрелкового полка РККА, это можно "вычислить" с точностью до двух вариантов. Если его специальностью были 50-мм ротные минометы обр. 1938 или 1940 г., то место службы - стрелковая рота. Согласно штатам Красной Армии 04/400 от 05.4.1941 г., в состав каждого стрелкового взвода входило минометное отделение из четырех человек с тем самым 50-мм минометом. Для эффективности действий в ротах их часто сводили в усиленный взвод из трех "стволов", вот тут-то и мог оказаться комвзводом младший лейтенант Михаил Кульчицкий.
Боевая работа 50-мм минометчиков Сталинградского фронта, 1942.
В случае с 82-мм батальонным минометом семейства БМ (ряд моделей 1933-43 гг.), местом службы нашего героя становится минометная рота, по штатам состоявшая из трех взводов (в каждом - 2 миномета, 15 чел. личного состава, а еще 2 повозки-двуколки и 2 лошади) во главе с лейтенантами/младшими лейтенантами.
Расчет 82-мм миномета Юго-Западного фронта, зима 1942-43 гг. Не наш ли герой с биноклем?
Впрочем, надо отметить, что на фронте штаты подразделений и частей часто бывали "плавающими", в зависимости от наличия людей и вооружения. В единственном доступном официальном документе о гибели младшего лейтенанта Кульчицкого, приказе об исключении из списков части, армейские кадровики вообще не стали утруждать себя указанием полка-дивизии-армии, а посмертно направили командира минометного взвода в "распоряжение Военного совета Юго-Западного фронта". Представить себе отдельный взвод мелкокалиберных 50- или 82-мм минометов столь солидного подчинения проблематично.
Провоевать нашему герою довелось немногим больше недели. Много это, или мало? Наверное, немало в условиях интенсивного наступления, которое вели в январе 1943 г. части 6-й армии Юго-Западного фронта (второго формирования). Острогожско-Россошанская операция, левый фланг которого обеспечивала советская 6-я армия, была важной частью стратегического наступления Красной армии, начатого под Сталинградом, ставившего задачей нанесение поражения южному флангу противника на советско-германском фронте. Стратегической целью наступления был Харьков, родной город нашего героя, где в оккупации остались его родные. Противниками советской 6-й армии по фронту были II итальянский армейский корпус и правофланговые части 24-го танкового корпуса вермахта. Сейчас можно (и модно) сколько угодно иронизировать над боевыми качествами итальянских войск во Второй мировой войне. Однако в январе 1943 г. сопротивление, оказанное неприятелем на участке наступления, где выпало драться младшему лейтенанту Михаилу Кульчицкому, было ожесточенным. Увязая в снегу, советские дивизии 13-15 января прогрызали оборону врага, и потом еще в течение нескольких дней осуществляли преследование и разгром упорно цеплявшихся за запасные оборонительные позиции итальянцев и гитлеровцев.
Итальянские солдаты, взятые в плен на верхнем Дону.
Вот хроника боевых действий дивизии, в которой служил младший лейтенант Кульчицкий, только за один день, 14 января; упомянут и его 1178-й стрелковый полк, столкнувшийся с контратакой итальянских войск: "Части 350-й сд, наносившие главный удар, прорвав передний край обороны противника, отражая его контратаки, силами 1180-го сп к 13.00 овладели Высочановкой, и к 17.00 полк вел бой на западных скатах высоты 204.6. 1176-й сп, встретив сильное огневое сопротивление противника на подступах к Волхову, обходом последнего с севера овладел совхозом Ай-дар. К исходу дня полк продолжал вести бой на рубеже ОТФ, юго-западные скаты высоты 183.1. 1178-й сп, не встречая особого сопротивления противника, вышел к восточной окраине Терновки, где был контратакован противником силою до батальона с 15 танками и 5 бронемашинами, в результате чего был потеснен на западные скаты высоты 201.0 и северную окраину Гераськовки". (С. И. Филоненко, А. С. Филоненко. Острогожско-Россошанская операция — «Сталинград на верхнем Дону»). Наш герой погиб в разгар второго этапа советского наступления. В день его гибели, 19 января 1943 г., описание боевых действий 350-й стрелковой дивизии гласит: "350-я сд вела упорные бои с противником, удерживающим центральную часть Белолуцка, отражала неоднократные атаки силою от батальона до полка. 1176-й сп, прикрывая правый фланг дивизии с направления Николаевка, после непродолжительного боя овладел Константиновкой. 1178-й сп в районе северной окраины Белолуцка был контратакован противником силою до полка пехоты, в результате чего был отброшен в Трембачево и в течение дня вел тяжелые бои с противником, очищая Трембачево и Павловку (...)" (С. И. Филоненко, А. С. Филоненко. Острогожско-Россошанская операция — «Сталинград на верхнем Дону»). Учитывая место смерти Михаила Кульчицкого, село Трембачево, с большой вероятностью можно сказать, что отражение очередной итальянской контратаки и последовавшая борьба за населенный пункт стали его последним боем. Единственное свидетельство об обстоятельствах гибели нашего героя оставил его личный друг и хранитель литературного наследия Борис Слуцкий, которому, по его словам, удалось разыскать сослуживца Михаила Кульчицкого. Младший лейтенант был убит разрывом неприятельского снаряда, когда командовал развертыванием своих минометов на огневой позиции. Михаил Кульчицкий был похоронен вместе со своими бойцами во временной могиле на поле боя. Позднее его прах был перенесен в братскую могилу в селе Павленково Новопсковского района Луганской области.
Похороны погибших военнослужащих Красной Армии, Сталинградский фронт, зима 1942-43 гг.
Имя и воинское звание нашего героя увековечены на 10-м знамени в Пантеоне Славы Волгограда. Младший лейтенант Красной Армии Михаил Кульчицкий, воин и поэт. Сын ротмистра Российской императорской армии, воина и поэта. ______________________________________________________Михаил Кожемякин.
Б.А Слуцкий - М. Кульчицкому Одни верны России потому-то, Другие же верны ей оттого-то, А он - не думал, как и почему. Она - его поденная работа. Она - его хорошая минута. Она была Отечеством ему.
Его кормили. Но кормили - плохо. Его хвалили. Но хвалили - тихо. Ему давали славу. Но - едва. Но с первого мальчишеского вздоха До смертного обдуманного крика Поэт искал не славу, а слова.
Слова, слова. Он знал одну награду: В том, чтоб словами своего народа Великое и новое назвать. Есть кони для войны и для парада. В литературе тоже есть породы. Поэтому я думаю: не надо Об этой смерти слишком горевать.
Я не жалею, что его убили. Жалею, что его убили рано. Не в третьей мировой, а во второй. Рожденный пасть на скалы океана, Он занесен континентальной пылью И хмуро спит в своей глуши степной.
Macchi C.202 Folgore - итальянский истребитель Второй мировой войны. Истребитель C.202 является глубокой переработкой конструкции Macchi C.200 под немецкий двигатель Daimler-Benz DB 601
Хлорметан - это такой вредный газ, вдыхание которого приводит ко всяким последствиям, от сонливости и головокружения до рвоты, галлюцинаций и преждевременной смерти.
Хлорметан выделяется на подводных лодках, вентиляция его должна удалять. На некоторых итальянских подлодках Второй мировой вентиляция глючила и хлорметан не удаляла.
Обычно экипаж начинал глючить вслед за вентиляцией, частично травился и частично помирал. На войне как на войне.
Вот один такой случай.
***
Лодка Макалле вышла в боевой поход в Красном море. Проблемы с вентиляцией, хлорметан, всё включено.
Экипаж решает, что отравился несвежими макаронами, какой еще хлорметан? Кого-то тошнит, кто-то ловит глюки, лодка плывет по воле волн.
На палубу вышел, а палубы нет (c). Находясь под веществами, экипаж машины боевой путает свое местоположение, находит какой-то маяк, долго вычисляет, каким маяком он является, ошибается и всей лодкой выскакивает на необитаемый остров.
Обдолбанные итальянские моряки принимаются таскать на берег из лодки воду, хавчик, пироги, утюги и сушеные грибы.
В ответ лодка сползает с острова и тонет. Постепенно приходя в создание, офицеры выясняют, что никто не догадался позвонить маме домой, пока еще было можно.
Собирают троих самых умных, дают им лодку и отправляют в Эфиопию. Через пять дней смельчаки достигают своих и рассказывают, что всё хорошо, прекрасная маркиза, экипаж жив, просто все отравились макаронами, а еще лодка утонула, а еще все сидят на необитаемом острове, а остров тот возле вражеского берега.
Командование догадывается, что выполнение боевой задачи пошло не так и посылает самолет посмотреть на этих робинзонов и скинуть им воды, еды и сигарет.
Получив подтверждение, посылает еще одну подлодку спасать экипаж предыдущей. Смеха ради экипаж второй подлодки тоже мог бы обдолбаться хлорметаном, но этого не случилось, а мой рассказ является абсолютно правдивым, хоть фильм снимай.
Всех спасли, ну почти - один неудачливый итальянец таки помер на острове, где и был похоронен. В 2017 его нашли и перевезли на родину, а в прошлом году еще и документалочку сняли "Coming Home", хотя я бы его назвал "Submarinespotting".
Берегите себя, не дышите хлорметаном, а если уж надышались - не управляйте транспортными средствами
"... У нас было 2 танковые дивизии, 75 артиллерийских полков, 5 истребительных эскадрилий, полбатальона хиви и целое множество трофейной техники всех сортов и расцветок, пехотура, а также мотоциклисты, транспортные планеры, куча «полугусей» и 2 дюжины боеспособных чешских танков. Не то чтобы это был необходимый запас для операции, но если начал собирать войска, становится трудно остановиться.
Единственное, что вызывало у меня опасение — это итальянцы. Ничто в мире не бывает более беспомощным, безответственным и порочным, чем итальянские подразделения. Я знал, что рано или поздно мы введём в бой и эту дрянь."
