Поэт и время
Средь колоний муравейников советских
спорит с временем, мучимый им, смутьян,
мол, останется он в вихрях круговерти
большим, чем пацан, что молодостью пьян.
А в адище городском, в ходячем склепе,
шёпот сладостно на спор тот отвечал –
это смерть была, житий людей нелепей.
Лампа. Муть. Бубнеж архангела-врача
Вдруг раздался... И вонзился острогою
мне в сознание на паперти больницы,
в тот момент я всё возился над строкою,
не заметил, как на спетой колеснице
Ускакали все слова – я пуст – не взмыла
Их крылатость, что подрезана часами.
Растворяюсь, призываю Гавриила,
он в халате, а я слёзными глазами
Наблюдаю – время – даль – его победа,
пораженье – жалкой шавкой на листе
им расплющен. В утешенье те мне беды,
а хотелось улететь туда, к звезде,
Но, увы, я – тот же мыган, и стихи мне,
пепел их, он пахнет чем-то убиенным,
сокрушают мне нутро мощней, стихийней,
чем цунами городки. И в липкой пене
Приползу к врачу с пучины прежней жизни,
время штиль посеет в море, а пока
восхожу в безверьи клириком на клирос,
чтоб пропеть хотя бы век, а не века.