На экране слова из дневников переживших тот день. "Волга горела. Грохот, шум, стоны. Мама в этот день поседела, а сестра Тая сошла с ума..." Здания горят десятками факелов, а город окружает, сжимая кольцо, чернота. На ее фоне появляются зеленые "каракатицы", которые с железным лязгом крушат всё вокруг. На экране сзади сменяются даты, и границы фронта меняют свои очертания...

Весь ролик длится 10 минут, воссоздавая ключевые моменты битвы, а на экране мелькают кадры кинохроники, строчки из писем бойцов... Но словами это описать очень сложно, еще раз - это нужно видеть!
Еще пара фотографий, которые хотелось бы вам показать. Это рукописная листовка и бутылка с зажигательной смесью.

Оказывается, эту бутылку не просто взял и бросил, а вот еще и открой, осторожно сунь ампулу, закрой снова, а вот теперь можно и бросать.
Побродив по нижним залам, поднимаемся по лестнице к тематическому центру музея -  к панораме Сталинградская битва. И вот тут нам повезло! Нас вдруг обгоняет экскурсионная группа с девушкой-гидом. Конечно, мы стали слушать ее, и очень хорошо она рассказывала! Слушаешь ее, и слёзы подступают к горлу... Мы оказываемся в центре круговой диорамы и смотрим на всю картину вокруг нас сверху вниз, так как мы будто находимся на самой высокой точке 102 метра - на Мамаевом кургане. Нам рассказывают, как и кем создавалось это произведение, а затем мы узнаём, что каждый кусочек картины - это реальные эпизоды сталинградской битвы, реальные люди. Вот например, помните листовку о подвиге Матвея Путилова? А это вот он лежит по центру рядом с проводом...

Семь дней и ночей он, мёртвый, обеспечивал нашим бойцам связь! Или вот еще одна страшная картина - матрос-доброволец Михаил Паникаха живым факелом бежит на врага. Он полз из окопа с бутылками с зажигательной смесью, и в одну из бутылок попала пуля. Смесь вспыхнула, охватив и матроса, но Паникаха не лег умирать и не повернул обратно! Он бросился на вражеский танк и добавил еще огня, разбив о броню вторую бутылку! Ему было 28 лет...

А вот подвиг лётчика Владимира Землянского - его подбили; свой пылающий самолёт он направил на колонну немецких танков и машин. "Прощайте! Умираю за Родину!" - услышали в наушниках его слова другие лётчики.

Что ни сюжет, то подвиг. Сколько наших парней бросилось грудью на амбразуру, ценой своей жизни останавливая свинцовый поток! Сколько танкистов до последней минуты жизни не покидали свои горящие машины, давя врагов гусеницами!

Обойдя зал по кругу, видим главную часть картины - далеко, почти на горизонте, навстречу друг другу стремятся два красных пятнышка - это знамёна двух фронтов,  Юго-Западного и Сталинградского, и сейчас произошло их соединение. В результате этого армия Паулюса оказалась в окружении. Так было положено начало перелома хода войны.
Когда мы вышли из музея и прошлись по набережной, нам встретился такой вот памятник мирным жителям, погибшим от бомбардировки.

Также, @Puschtun советовал мне:  "Фонарный столб у вокзала не пропусти."
Вот он, слева, в следах от пуль и снарядов. А справа еще один свидетель тех горячих дней - старый тополь, тоже весь в ранах...

"Тополь этот пронёс жизнь свою через битву великую"...
Стоит это дерево на Аллее Героев, что отходит от Площади Павших Борцов. А на самой площади горит Вечный огонь и стоят часовые - школьники. Стоят очень серьезные, гордые и взволнованные, и мне, как человеку старшего поколения, так радостно смотреть на них, так хорошо оттого, что они, такие маленькие,  понимают всю важность произошедших событий и как-то причастны сейчас к этому.

Предположительно снаряд попал в этот каток и пробив борт вызвав детонацию боекомплекта.

Дом полностью отреставрирован, в нем живут люди, а о страшных днях напоминают слова на стене: "Отстоим тебя, родной Сталинград!",  "Этот дом отстоял гв. сержант Яков Федотович Павлов!" Этот дом - символ стойкости и мужества, а также сплоченности советских бойцов всех национальностей.
Возвращаемся опять на набережную. Здесь, на площадках вокруг здания Музея Сталинградской битвы, расположена выставка боевых машин. Эти два фото взяты из интернета, потому что, честно говоря, просто иногда забываешь фотографировать и ходишь с открытым ртом.

В комментариях к моему предыдущему посту @Satanist2666 давал ссылку на своё видео, там у него эта часть выставки очень хорошо показана. А вот с другой стороны снимки уже мои.

Один из относительно недавних экспонатов - этот танк, вернее, его останки.

Рядом с ним на каменной плите - строки из стихотворения  Константина Симонова "Танк":
...Я выкопал его бы, как он есть,
В пробоинах, в листах железа рваных,
Невянущая воинская честь
Есть в этих шрамах, в обгорелых ранах.

На постамент взобравшись высоко,
Пусть как свидетель подтвердит по праву:
Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава.

Вот вроде бы и стараюсь очень коротко обо всём, но всё равно выходит много. Поэтому, думаю, что сам музей-панорама заслуживает отдельного поста.

@umishko2, @Puschtun, @dapofigvobche, и остальные - на ваш суд.

На фото- немецкие солдаты рядом с погибшим расчётом станкового пулемёта "Максим".Рядом с пулемётом куча настрелянных гильз и пустая лента.Мужики стояли до последнего.
Окрестности Сталинграда,август 1942 года.

2.

3.

4.

Спасибо за внимание.

Не прощаюсь. До встречи!

Когда увидел первую, казалось, бесконечную колонну пленных, долго не мог понять, вернее уловить, того, что больше всего поразило меня.

Может, женские головные платки, которыми они обвязывались поверх пилоток и касок? Может, ноги в соломенных эрзац-валенках?

Нет, все это я уже видел в прошлом году, под Москвой.

Тогда что же?

И лишь позднее, когда глаза мои стали уже равнодушно скользить по серым, будто донельзя грязным колоннам-толпам пленных, я вдруг понял главное: в глазах у них не было ничего, кроме безмерной усталости; они, эти пленные, даже радовались, что — наконец-то — попали в плен, где им гарантирована жизнь.

Эти колонны, в каждой из которых была не одна тысяча человек, конвоировало всего несколько усачей довольно-таки преклонного возраста.

Не о побеге и не о продолжении войны тогда мечтали эти пленные. Их тогдашнее общее настроение, как мне кажется, наиболее точно передает вот это письмо одного из них, адресованное домой:

«…Отец, ты полковник, генштабист. Ты знаешь, как обстоят дела, и я не нуждаюсь в сентиментальных объяснениях. Пришел конец. Мы продержимся еще дней восемь. Затем — крышка. Отец, эта преисподняя должна быть предупреждением для всех вас. Я прошу тебя, не забывай о ней…

А теперь о делах. Во всей дивизии боеспособны лишь шестьдесят девять человек… Все идет к концу…»

О том, что так называемый «средний немец» к этому моменту уже стал о многом задумываться, говорит и такой случай.

В конце февраля 1943 года для работы с трофейной техникой мне было разрешено взять из лагеря двух пленных. Выбирал я их сам, предварительно просмотрев множество солдатских книжек. Причем тогда на мне был белый маскировочный халат с капюшоном, прятавший мою форму военного моряка.

Кроме того, к тому времени война уже научила меня многому, и я даже виду не подавал, что понимаю, о чем между собой говорят вражеские солдаты (прикидываясь незнайкой, иной раз доводилось услышать много любопытного, что они вряд ли высказали бы на допросе). В этот раз, например, я узнал, что вездеход, на ремонт которого пленные запросили почти двое суток, может быть готов уже завтра к утру, что один из выбранных мной пленных немцев еще недавно был шофером облюбованного нами вездехода и сам спрятал те части, без которых машина мертва.

Молча выслушав все это, я увез того шофера в Сталинград, где он и извлек из развалин спрятанное.

Доставив шофера обратно в лагерь к вездеходу, я сказал, что буду здесь снова завтра утром и чтобы машина к этому времени была полностью готова. Немцы всем этим были настолько ошарашены, что какое-то время только глазами хлопали, но зато как забегали потом, когда оцепенение прошло!

На следующий день утром (теперь уже в сопровождении матросов своего отряда) я вновь появился в лагере. И что меня сразу и больше всего поразило — оба немца, которым предстояло отправиться со мной, стояли по стойке «смирно» и… беззвучно плакали.

Тогда я очень торопился, мне была дорога каждая минута, поэтому и не поинтересовался, почему они плачут. Просто жестом приказал им садиться в машину, а еще через несколько минут вездеход, вздыбливая снег, унесся в бескрайнюю степь.

Несколько часов мы летели по заснеженной степи. Было так холодно, что замерз даже я, хотя сидел в кабине вездехода и был одет тепло. Невольно подумалось: каково же моим матросам, сидевшим в открытом кузове?

Остановились в первой деревне, замаячившей на горизонте. Всем отрядом ввалились в хату, где через несколько минут пошла по кругу вместительная кружка с водкой. Не миновала она и немцев, которые робко жались к порогу. Вот тогда я и услышал обрывок разговора.

— «Черная смерть», а шнапса и хлеба дали, — прошептал один.

— Значит, сегодня убивать не будут, — тоже шепотом ответил второй.

Так вот почему они беззвучно плакали, когда увидели меня и моих матросов!

Почти месяц я имел возможность наблюдать за этими немцами, разговаривать с ними о самом разном. И я узнал, что оба они по своим убеждениям были самые обыкновенные, так называемые «средние немцы», над мозгами которых длительное время и основательно потрудилась фашистская пропаганда.

Не буду описывать всех изменений в психологии этих немцев, которые произошли за время нашего знакомства, расскажу лишь один эпизод.

Случилось так, что на этом же вездеходе возвращались мы трое: два немца и я — капитан-лейтенант, за предшествующие дни измотавшийся — дальше некуда.

Осколок ударил в мотор вездехода в тот момент, когда мы были на «ничьей» земле метрах в пятистах от вражеских окопов. На наше счастье, уже основательно стемнело, и фашисты не заметили, что наша машина остановилась. Мы мигом выбросились из нее и откатились в сторону, чтобы быть подальше от вездехода-мишени.

Прошло еще несколько минут — мне стало страшно: до вражеских окопов рукой подать, а со мной два немца. Правда, без оружия, но все же двое…

И все равно я был настолько обессилен, что, случайно натолкнувшись на развалины какого-то блиндажа, сразу же нырнул туда, где сон сравнительно легко и поборол меня.

Побороть-то поборол, но я все время просыпался от холода и мысли о том, что рядом со мной два немца, которые в любую минуту могут броситься на меня.

Кому-то может показаться невероятным, что, понимая всю опасность своего положения, я все же спал. Что ж, на войне бывало и такое. Например, в 1942 году однажды я уснул в кабинете адмирала Рогачева, куда был вызван для доклада. Вошел в кабинет бодро, отрапортовал как положено, а стоило адмиралу разрешить мне сесть — я немедленно уснул, да так крепко, что проснулся от собственного храпа.

Нечто подобное произошло со мной и тогда, в степи, когда рядом и вокруг были только, как мне казалось, одни враги.

Проснулся я внезапно и от ощущения тепла. Первым делом схватился за оружие. Оно оказалось при мне. Потом обшарил весь блиндаж, но немцев тут не оказалось. Сбежали? Тогда почему же своими шинелями они укрыли меня? Чтобы крепче спал?

Нет, они не сбежали. Они всю ночь ремонтировали мотор вездехода. И ведь отремонтировали!

Мне кажется, этот случай — свидетельство того, что в сознании немецких солдат за время Сталинградской битвы произошел значительный перелом.

ссылка на полный текст книги

Из воспоминаний ветерана. Александр Федорович Фень родился 1 декабря 1923 года. В Сталинград попал в 19 лет. За годы войны уничтожил 12 немецких танков, получил 4 ранения. Награжден орденом Александра Невского, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степени, тремя орденами Красной Звезды, орденом «За службу Родине в Вооруженных силах СССР» 3-й степени, медалью «За отвагу», медалью «За боевые заслуги», медалью «За оборону Сталинграда», медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

- "Если честно, то самая дорогая для меня медаль — "За оборону Сталинграда". Потому что выжить там — это было большое напряжение и большое чудо. Там бывало так, что человек туда попал, а на второй день уже и погиб. Но мы выстояли! Весь трудовой народ всех наших бывших советских республик. Конечно же — под мудрым руководством Иосифа Виссарионовича Сталина! Который сумел объединить власть военную, исполнительную и государственную под своим началом, который сумел на борьбу с фашизмом направить не только наш советский народ, но и народы капиталистических государств". (с) Александр Фень

Воспоминание детей, переживших Сталинградскую битву:

- Мы жили на поселке Второй километр, рядом с Мамаевым курганом. Когда стало чуть потише, мы вышли наружу и увидели что наших соседей Устиновых, у которых было пять детей, завалило в окопе землей, и только длинные волосы одной из девочек торчали наружу.

- Нервы у мамы начали сдавать. Во время очередной страшной бомбежки, она повела нас к железнодорожному вокзалу, прикрепив нам на груди бумажные таблички с нашими именами. Она бежала впереди так быстро, что мы едва за ней поспевали. Недалеко от вокзала увидели, что на нас с неба падает бомба. И время замедлилось, будто для того, чтобы дать нам возможность рассмотреть её смертоносный полет. Она была черная, «пузатая», с оперением. Мама подняла руки к верху и стала кричать: «Деточки! Вот она, наша бомба! Наконец-то, это наша бомба!».

- Голодная зима заставила всех нас искать все, что с грехом пополам годилось в пищу. Чтобы избежать смерти ели патоку и клей-декстрин. За ними мы ходили, а вернее, ползали на животе под пулями на тракторный завод. Там, в чугунолитейных цехах, в колодцах мы набирали патоку с керосиновой добавкой. Клей находили там же. Принесенную патоку долго вываривали. Из клея же пекли лепешки. Ходили на развалины бывшего кожзавода и выдирали, вернее, вырубали топором из ям просоленные и мороженные шкуры. Разрубив такую шкуру на куски и опалив в печке, варили , а затем пропускали через мясорубку. Полученную таким образом студенистую массу ели. Именно благодаря этой пищи, нам четверым детям удалось остаться живыми. Но наша одиннадцатимесячная сестрёнка , не воспринимавшая эту пищу, умерла от истощения.

- Опухший от голода, полураздетый (всю одежду поменяли на продукты, под артиллерийским огнем каждый день ходил я на Волгу за водой. Нужно было раздвинуть трупы, которыми была покрыта поверхность воды у берега. Немцы обстреливали из минометов даже одиночные цели и днем не давали подойти к воде. Берег Волги там обрывистый, высотой метров 12, и наши бойцы сделали лестницу шириной 5 метров из трупов. Засыпали её снегом. Зимой было очень удобно подниматься, но когда снег стаял, трупы разлагались, и стало скользко. После тех дней я перестал бояться мертвых.

Письма немецких солдат - В Сталинграде Бога нет:

- Не знаю, смогу ли я когда-нибудь еще говорить с тобой, поэтому даже хорошо, что это письмо попадет в твои руки, и если я все-таки вернусь, ты уже будешь знать правду. Мои руки изувечены, и это произошло еще в начале декабря. На левой нет мизинца, но — что гораздо хуже — на правой обморожены три средних пальца. Кружку я могу теперь держать только большим пальцем и мизинцем. Я довольно беспомощен, ведь только когда у тебя нет пальцев, понимаешь, как они необходимы для самых простейших дел. Проще всего мне стрелять — при помощи мизинца. Руки пропали. Не могу же я всю жизнь стрелять, а ведь ни для чего другого я не гожусь. Может быть, смогу стать лесничим? Но это юмор висельника, и я пишу это, чтобы успокоить самого себя.

- Говорить в Сталинграде о Боге — значит отрицать его существование. Я должен сказать тебе об этом, дорогой отец, и поэтому мне вдвойне тяжело. Ты меня воспитал, отец, потому что матери не было, и всегда заставлял обращать мои глаза и душу к Богу. И я вдвойне сожалею о своих словах, отец, потому что они будут последними, после них я уже больше ничего не смогу сказать утешительного и примиряющего. Ты, отец, духовный мой пастырь, и в последнем письме я могу сказать только правду или то, что мне кажется правдой. Я искал Бога в каждой воронке, в каждом разрушенном доме, в каждом углу, у каждого товарища, когда я лежал в своем окопе, искал и на небе. Но Бог не показывался, хотя сердце мое взывало к нему. Дома были разрушены, товарищи храбры или трусливы, как я, на земле голод и смерть, а с неба бомбы и огонь, только Бога не было нигде. Нет, отец, Бога не существует, или он есть лишь у вас, в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет.

- Здесь вместе со мной в палатке больше восьмидесяти человек, а снаружи еще бессчетное количество раненых. До нас доносятся их крики и стоны, но никто не может им помочь. Рядом со мной лежит унтер-офицер из Бромберга, он ранен тяжело — в живот. Старший врач сказал ему, что он скоро поедет домой, но я слышал, как говорил санитару: «Он дотянет только до вечера, пусть пока здесь остается». Наш старший врач — добрый человек. А с другой стороны у стены лежит один земляк из Бреслау, у которого нет руки и носа, он сказал мне, что ему теперь носовой платок больше не понадобится. «Ну а если заплачешь?» — спросил я, но он мне ответил, что нам тут всем, и мне, и ему, больше плакать не придется, о нас скоро другие заплачут.

Данию Гитлер захватил за 6 часов, Нидерланды 6 дней, Бельгию 8 дней, Польшу 36 дней, Францию 43 дня. Защитники Дома Павлова в Сталинграде бились 58 дней.

Мир не видал таких осад,

Какой был осаждён могучий Сталинград,

Уж полчищ вражеских несчётные бойницы

Приблизились почти до волжских берегов,

Но город-богатырь, разгладив рукавицы,

Обрушил свой кулак на головы врагов,

И вот у вражьих тел, застывших среди снегов.

Замёрзшие глаза расклевывают птицы!

Победу, равную какой не видел свет,

Встречает наш народ восторженным приветом:

Среди блистательных побед

Она отмечена своим, особым, светом.

(с) Демьян Бедный.

Взято отсюда ( https://vk.com/goblin_oper_ru?w=wall-3156562_76768 )

(31 января 1943 г. в штабе 64-й армии. Пленные Ф. Паулюс и А. Шмидт)

Судя по всему, на Шмидта не произвело никакого впечатления рыцарское поведение советского командующего армией, одержавшего победу.

Он тихо шепнул мне:

— Ничего не принимать, если они предложат нам выпить: нас могут отравить.

Эта опека была отвратительна и возмутительна. Я дал это понять Шмидту гневными взглядами. Если бы его слова понял и генерал Шумилов!

Он как раз в это время заметил:

— Мне было бы намного приятнее, если бы мы познакомились при других обстоятельствах, если бы я мог приветствовать вас здесь как гостей, а не как военнопленных.

Налили водку, всем из одной бутылки. Генерал попросил нас выпить с ним за победоносную Красную Армию.

В ответ на это мы продолжали сидеть неподвижно. После того как переводчик тихо сказал ему несколько слов, Шумилов улыбнулся:

— Я не хотел вас обидеть. Выпьем за обоих отважных противников, которые боролись в Сталинграде!"

Так же побывал в музее "Сталинградская битва"

так же истоптал много километров просто гуляя по городу)

Город очень понравился, обязательно собираюсь его посетить еще раз!