Страх депортации, преследовавший меня с самого начала поездки, сыграл со мной злую шутку: в состоянии волнения я положил важный документ не в ручную кладь, а в багаж. Эта, казалось бы, мелочь обернулась настоящей ловушкой.
Стоя перед проверкой, я растерянно демонстрировал все свои бумаги, но пограничник спросил:
— Where do you want to live in Finland? I need a document.
— In a hostel. I am going to visit my friends, — зачем-то солгал я. — I don’t know where the paper is. Maybe it’s in my baggage.
Я оказался в плену собственной тревоги: не в силах чётко выразить мысли на английском, я лишь усилил подозрения пограничников. Меня отвели в небольшую комнату, больше похожую на камеру. Там не было мебели — лишь узкое сиденье вдоль стены; не было окон, и только решётка от пола до потолка отделяла меня от свободы. Это было место временного содержания, не предназначенное для долгого пребывания.
Внутри сидело несколько мужчин и женщин, похожих на выходцев с Ближнего Востока. Возможно, они уже запросили убежище прямо в аэропорту. Но я — нет. Я ждал.
Ожидание было мучительным. Я уже морально готовился к худшему — вплоть до того, чтобы попросить защиты прямо здесь, в аэропорту. Но я не знал, как это работает: а вдруг не примут? А вдруг просто посадят на ближайший рейс обратно в Москву? От одной мысли об этом становилось дурно.
Ко мне снова подошёл пограничник. Оказалось, он всё понял — мы просто ждали, пока прибудет мой багаж. К тому моменту зал был уже пуст: все пассажиры давно разошлись. На ленте, под слабый гул механизмов, одиноко катался лишь мой тёмный чемодан — последний. Когда я наконец забрал его, тут же вытащил нужную бумажку.
Он бегло осмотрел документ и с лёгкой улыбкой сказал:
— Everything is fine. You may go on your way.
Я выдохнул и радостно заспешил прочь. Меня официально пропустили. В то время как в России против меня было возбуждено уголовное дело по экстремизму, я, обхитрив всех, ускользнул. Не верилось, как ловко мне это удалось. Я чувствовал себя невероятным счастливчиком и гордился собой.
Это была моя уникальная, единственная победа: забрать российский паспорт у следователя и долететь до Краснодара. А затем — получить загранпаспорт и, пролетев семь тысяч километров, оказаться в Финляндии. Как же всё удачно сошлось! Это ощущение спасённого и редкого успеха не приносило эйфории — лишь спокойную собранность. Паники больше не было. Всё самое сложное, казалось, позади.
Я купил билет на автобус. В дороге жадно смотрел в окно, пытаясь впитать пейзажи новой страны. Хотел уловить запахи, но кроме морозной прохлады — ничего. Я ехал навстречу новому этапу — в Хельсинки.
Однако, оказавшись на центральной площади, я вдруг перестал замечать детали. Ожидание шумного европейского города сменилось странной, почти безлюдной тишиной. Я не обращал внимания ни на цвет зданий, ни на ветер, ни на отсутствие гудков машин. Вокруг больше ничего не существовало, кроме одной цели — найти полицию и запросить убежище.
Я лихорадочно искал взгляды людей в форме. В голове стучало: «Где полиция? Я же в центре города! Это столичная станция. Здесь должно быть много полицейских. Но я не вижу никого. Что за чёрт?»
Обойдя всю станцию вдоль и поперёк, а также её окрестности и площадь, я решился обратиться к таксисту. Заглянув в окно припаркованного автомобиля, сказал:
— I need to go to the police station.
— «15 euro», — хладнокровно ответил он. Без лишних слов, чистый расчёт.
— Ok, — сказал я.
Эти пятнадцать евро, отданные за короткую поездку, стали неожиданной, но необходимой тратой — пожалуй, одной из самых логичных в тот день. Буквально через пять минут мы уже были у полицейского участка.
Взяв номерок в очереди, я погрузился в сосредоточенное ожидание. Внутри было тихо. Ни запахов, ни звуков — всё чисто и нейтрально. Я сидел молча, уставившись на табло, мысленно прогоняя английские фразы. Впервые за долгое время действовал не в панике, а в ясности.
Зал ожидания был пуст. Кого или чего я ждал — не понимал. Когда загорелся мой номер, я подошёл к появившемуся офицеру. Он жестом указал мне на дверь и пригласил пройти в кабинет.
— A criminal case was opened against me, and that's why I fled Russia. I want to seek political asylum here, — произнёс я, стараясь говорить чётко, помогая себе телефоном и переводчиком. Такой уровень английского мне был знаком. Я понимал, что говорил, но всё равно слегка волновался — не был уверен, что меня поймут. На английском я не общался давно.
Офицер выслушал меня, задал пару уточняющих вопросов — без эмоций. Он действовал машинально, следуя инструкции, как продавец на кассе. В его взгляде не было ни недоверия, ни сочувствия — лишь безразличная рутина. Очередной проситель.
Но я чувствовал себя не очередным. Перед ним сидел человек, против которого в России возбуждено уголовное дело. Буквально преступник. Экстремист. И всё же — вместо того чтобы арестовать, он, по инструкции, пытался мне помочь.
Через пару минут офицер протянул мне карту и бумажку с адресом: центр для беженцев.
— You go here, — сказал он коротко.
Для него — пять минут работы. Для меня — новая жизнь.
Теперь у меня был адрес, где меня ждали. И, пусть хрупкая, но надежда.
