Станимир очнулся в теле, которое уже однажды похоронили. Все болело, пахло тленом и ладаном, и где-то рядом плакали женщины. Кто-то шептал молитву — за упокой. Его.
Село встретило его не радостью, а тишиной. Не верили. Кто-то руны в воздухе рисовал защитные, кто-то отплевывался. Слухи ходили, что из-под холма вернулась какая-то нелюдь. Подменыш. Порченный. Даже собаки выли, когда он проходил мимо.
Имение, если так можно было назвать покосившиеся избы и заросший боярский двор, больше походило на забытое кладбище. Старые стены, почерневшие балки, сорная трава в колодце. Дружинники, пятеро стариков и два безруких, пили, глядели в пол. Ни воли, ни веры.
Из живых лишь жрица Велена подошла близко. Босиком, в сером, с повязкой на глазах. «Ты не тот, кем был. Но ты пришел вовремя», — сказала, и ушла в рощу.
Родан, советник отца, держался уверенно. Он привык, что ему верят на слово, а потому говорил устало и ласково. Но Станимир сомневался, и не торопился. Слишком гладко выходило у него на словах. А взгляд, как вода в колодце, в которой утонул кто-то. И еще Веда была. Рабыня. С тихим лицом и руками, пахнущими полынью. Не боялась — смотрела прямо. Словно знала.
Станимир не побежал и не дрогнул, когда к нему потянулись руки мертвецов, которые вышли из леса, и завыл взметнувшийся черный вихрь. Он стоял на сырой земле босиком, без оружия. Что-то внутри щелкнуло. Как дверь. Он сказал одно слово, и земля под ним поднялась. Вздыбилась. Поглотила мертвых. Затрещали корни. Роща узнала его.
А может, просто не возражала.
Ветер с леса менялся за час трижды. Сначала теплый, как перед дождем. Потом тяжелый, будто из могилы. А под вечер потянуло гарью. Люди затаились в избах. Верующие молились. Те, которые поклоны не били, точили нож.
Станимир стоял у края рощи. Под ногами вздыхала земля, как будто шевелилась. Он чувствовал корни, стремившиеся прорасти в сапоги сквозь подошвы. Они будто ждали команды. Он ничего не приказывал. Ему и самому было страшно.
Рядом, опираясь на суковатую палку, стояла Велена. Слепая, но видящая больше, чем любой из оставшихся в селе. Она только кивнула и сказала, тихо, будто себе:
— Не открывай дверь. Открой себя.
Небо почернело не от облаков — от мертвых. Вихрь несся с Чернолесья, клубясь костями, голосами, останками тех, кто когда-то жил.
С ним только Веда осталась, единственная. Под порывами ветра деревья гнулись, стоны воздуха до костей пробирали тело и тревожили души. Нашептывала тихонечко что-то колдунья. Кругом себя обжигающую пыль бросала. Но таяли ее силы, не справлялась она. К воротам приближалась волна дохлого ветра.
Станимир встал босиком в грязь. Протянул руки. И земля вздрогнула. В ней проснулось что-то как будто. Корни навстречу рвались, и роща очнулась. Мертвые стенали и снова замертво падали.
Работа рано пришла на Гнилой земле с оттепелью заодно. И Станимир собрал оставшихся в деревне, поднял забытые списки дружинников, вытянул из хлама старые кольчуги и щиты. Каждый вечер боярин устраивал строевые, бил по чурбану, отправлял в ночные дозоры.
Тех, кто не мог держать меч, учил ставить капища, плести защитные чары под надзором Велены и Веды. Он колдовства боялся. Больше верил в точный расчет, чем в магию. На страх надеялся и на порядок.
Когда снег в оврагах еще не растаял, появилась Дарина. Она вела себя резко, вызывающе. Со смуглого лица смотрела глазами хищника. С ее слов, на продажу искала соль. Но слишком хорошо разбиралась в тактике и чертежах. Он догадался, что не купчиха. Она не отрицала. Но осталась. И начала учить крестьян строить сигнальные башни и волчьи ямы. Была шпионкой, стала стратегом.
Слухи о тварях нельзя было пропустить мимо ушей. Отряд из самых отважных, чтобы удостовериться, повел боярин в урочище за лесом. Корни душили дружинников. Неприветливые лесные духи прятались за каждым кустом, незваных гостей сбивали с толку. И там, среди криков и огня, взяла его Сила — это земля заговорила на языке крови.
Когда вернулись с урочища с потерями, но с победой, в селе было уже не то. Ветер пах дымом и жиром. Люди боялись смотреть в глаза. У ворот стояли чужаки в черных одеждах — волхвы, носившие змеиные знаки. Родан объяснил: мол, помощь, новые союзники. Станимир не поверил, но не успел.
Ночью вспыхнули избы. Тех, кто присягнул ему, порубили жестоко. Не пожалели даже детей. Ивашку малого, которого он копье держать учил, тоже сгубили. Голосили птицы истошно в роще, мертвых оплакивали.
Он прибежал слишком поздно. Велена стояла у священного древа, окровавленная, но живая. И все равно улыбалась. «Ты из рода Зоричей. Ты печать. Ты еще не знаешь, кем станешь». Последние слова, и ее не стало. Земля поглотила ее тело.
А потом Родан раскрыл правду: все это подготовка. Кровь Зоричей — ключ к Хорсу-Темному. Этого бога заперли и держали веками под капищем. В мечтах Родана владыкой всего Севера стать, отомкнуть замок, сдерживающий тьму. Поэтому он жаждет дать ему волю. И только Станимир может лишить надежды.
В ржавых старых доспехах, которые треснули, с мечом в руке, по колено в грязи, он шел первым. С планом на каждый шаг и с луком, с зельями в мешочке шла Веда, а за ней мужики, пропахнувшие кровью и дымом, безмолвные. Над капищем клубился черный дым, и небо гудело, как котел перед бурей.
Внутри крепости все смешалось: копья, крики, живые и мертвые. Но настоящий бой был внизу, в подземелье под капищем. Там Родан стоял над алтарем, с лицом, выжженным светом. Голос Темного звал Станимира обещал силу, вечность, порядок. Просто открой себя. Просто стань сосудом.
Станимир сделал шаг и встал. «Нет», — сказал он. «Я не замок и не ключ. Я — воля».
И тогда земля снова откликнулась. Корни сдвинулись. Камень треснул. Сила рода не подчинилась богу. Она подчинилась ему. Только ему. И Родан пал не от клинка, а от отказа.
Капище молчало. Все было кончено. Камни под ногами дымились, кровь стекала в трещины, как в жертвенник. Родан лежал, иссушенный, будто изнутри выжженный. Ни крика, ни проклятия, только тишина, как после грозы.
Станимир стоял над ним, тяжело дыша. Его пальцы дрожали, не от страха, а от того, что часть его осталась там, в гулкой тьме под корнями. Он чувствовал: стал чем-то другим. Уже не человек. Но и не тварь.
Он знал, что может все. Ему об этом шептала тьма. Повелевать. Уничтожать. Но он выбрал другое. Боярин встал на колени, коснулся земли ладонью и поднял к небу глаза и поклялся: «Пока есть мы, Тьма не выйдет. Мы не правим, мы держим».
С тех пор он больше не уходил из Забелия. В столицу не ездил, на пирах мед, пиво не пил. Посмотреть на него приходили люди. Многие искали защиты, советовались. Говорил он не часто, больше молчал. Но цвела под его властью земля.
