Сергей повернул голову, глянул искоса снизу вверх.
— Что вы, всё в порядке, обычная причёска, мне всегда такие нравились, делайте! Странно, что вы... — он вдруг замолчал, опустил голову и задумчиво уставился в зеркало.
Парикмахер отложил инструменты и тактично отступил на шаг.
"Стоп, стоп, он же прав! Какой ещё лысый висок, причём, один?! Какой ещё выбритый “шрам” на брови?! А уж без усов я себя могу представить разве что в страшном сне! Что на меня нашло?" — с удивлением Сергей понимал, что совсем не хочет новую причёску, которую уверенно заказывал мастеру только что.
— Вы... извините меня, Николай Никитич, — неловко продолжил он прерванную фразу. — Я, видите ли, только что вернулся в город, на похороны ездил… Однокурсник мой умер, так внезапно… Сердце… Я вылетел сразу, как узнал, что он в больнице, но… и вот только вернулся утренним рейсом. Столько суеты с похоронами… Выспаться бы, а мне на работу надо. А вот эти все кандибоберы на голове не надо. Психанул, не сердитесь уж... Стригите, как обычно, и побрейте, пожалуйста, чтоб я на человека немножко стал похож… Только усы оставьте!
Пожилой парикмахер вздохнул и покачал головой с сочувствием и долей осуждения:
— Какая уж вам работа, отпросились бы, неужто начальство не войдёт в положение? Берегите себя, а то сердце ведь и у вас не казённое. Садитесь поудобнее, можете подремать пока.
Длинный полутёмный коридор с вереницей дверей по обе стороны. Некоторые открыты или приоткрыты, но нет, нужна лишь одна — на самом верху этого высокого здания. Не самого высокого, конечно, но ничего, это тоже подойдёт. Он знал, что есть способ подняться на крышу быстрее, но сейчас выбрал лестницу, это было более разумно.
Скользя и перетекая из одной тени в другую, он добрался до угла, оглянулся, прищурившись с лёгкой усмешкой, но никто из этих болванов, конечно же, не заметил. Он ступил на лестницу и прислушался. Кажется, внизу кто-то есть... Не опасен, какая-то мелкая сошка, но лишние свидетели ни к чему. "Впрочем, не убивать же его, в самом деле? — подумал он и снова усмехнулся с превосходством профессионала. — Отвлечь на пару секунд будет достаточно." В кармане, разумеется, нашлась подходящая мелкая монетка, которая тут же полетела сквозь пролёты, пущенная ловким движением. А он устремился вверх и нырнул в незапертую со всей обывательской беспечностью чердачную дверцу раньше, чем человек парой этажей ниже подобрал металлический кругляш и в недоумении уставился на пустые ступени над собой. Затем очень осторожно, чтобы не скрипнула, притворил дверцу, повернулся навстречу проглядывающему сквозь облака уже почти летнему солнышку и уверенно прошагал к самому краю крыши, стремительным и лёгким прыжком перемахнул через парапет.
Он стоял, взирая на город свысока, с мрачной усмешкой, уверенный в своём плане, рассматривал асфальт далеко внизу и размышлял: “Тени можно найти даже в полдень, если знать, где искать. Я сам стану тенью, никому не угнаться за мной и не найти меня. Это самый быстрый путь. Да, для простого человека падение с такой высоты будет означать неминуемую смерть. Но я-то знаю, что делаю!"
Сергей занёс ногу над пустотой, но внезапно очнулся: "Стоп!!! А ЧТО я знаю?!" Он в ужасе отшатнулся, врезался в низкий парапет, потерял равновесие, с размаху перелетел через него, шлёпнулся на влажный после недавних дождей рубероид и остался сидеть, прислонившись к трубе вентиляции и пытаясь отдышаться. “Откуда вообще все эти мысли? Я свихнулся с горя? Опасно, если крыша едет, когда ты на ней стоишь… Пора вызывать себе психушку или пока ограничиться тем, что есть? — Сергей со вздохом вытащил из кармана брюк баночку успокоительного, повертел в пальцах. — Хотя вроде уже отпустило… Кто знает, как таблетки подействуют, я на работе всё-таки… Уж до вечера продержусь — а там высплюсь, и мозги встанут на место.”
Дверца скрипнула, на крышу, потягиваясь, вышел коллега-редактор — Сергей понял, что забыл, как его зовут, — чиркнул зажигалкой. Сергей хотел подняться ему навстречу, но при одной мысли о пустоте за краем в глазах потемнело, лицо сослуживца расплылось, остался лишь огонёк сигареты. Сергей протянул руку в просящем жесте. Рука неудержимо дрожала.
— Не вовремя ты решил бросить, да? — сочувственно отозвался коллега, протягивая в ответ сигарету. — Ещё и конференция эта на носу, хочешь не хочешь, а надо работать, такая уж доля газетчиков, кто первый успел, тот и поел. Интервью сами себя не напишут… Я тебе правда очень сочувствую, видок у тебя — краше в гроб кл… в общем, ты давай там, выспись сегодня, соберись.
Смущённый неудачной фразой, он докурил явно быстрее, чем планировал, щелчком выкинул с крыши непотушенный бычок и ушёл. Сергей с замирающим сердцем проследил полёт оранжевого огонька, докурил сам и медленно, не вставая во весь рост, добрался до дверцы.
Стеллажи большого универмага уходили вверх и в стороны ровными линиями, теряющимися в собственных пересечениях. Бесчисленные товары от хлеба до лопат громоздились на них и между ними — рядами, стопками, грудами. "В этом бесконечном лабиринте потребительства легко потеряться, — думал Сергей, машинально катя тележку по проходам. — Да, пожалуй, если бы я хотел, чтоб меня никогда не нашли, это место неплохо подошло бы. Вот только здесь можно так затеряться, что потерять и себя, стать частью бесконечного цикла покупок и продаж, раствориться в тенях под полками… И, кажется, со мной это уже происходит: что это за странные мысли, вот и сейчас? Зачем мне, чтоб меня никто никогда не нашёл, как мне вообще это в голову пришло, когда я просто заехал в магазин за продуктами?”
Товары он складывал походя. Неважно, сегодня сойдёт что угодно. Он приостановился, огляделся, пытаясь понять, куда ему свернуть дальше. Тут же нарисовался консультант, пробился в сознание назойливым голосом. Сергей поморщился: парень уже вовсю расхваливал какую-то туристическую штуковину: то ли тент, то ли гамак.
— Зачем мне это? — с трудом сдерживая раздражение, поинтересовался Сергей. — Я хочу просто тихо отдохнуть в одиночестве.
— Вот именно! — с энтузиазмом поддакнул продавец. — Я увидел ваши покупки и понял, что наш универсальный тент будет отличным дополнением для вашего отдыха! Журналист бросил усталый взгляд туда, куда бодро указывал консультант — и на мгновение обомлел: в тележке вместо пельменей, колбасы да кофе лежали палатка, спальник, топорик, какие-то верёвки, крючья, ножи, котелок...
— Простите, — пробормотал Сергей. — Я не отдыхать… то есть, отдыхать, но не на отдых… то есть… в общем, это точно не моё! Я совсем не собираюсь в поход, я дома отдохнуть имел в виду... Я... наверное, задумался и взял чужую тележку. Пойду поищу свою. Извините.
Он развернулся и широким шагом бросился прочь вдоль этих чудовищных стеллажей, не глядя ни по сторонам, ни на оставшегося позади консультанта.
В комнате стоял густой полумрак — густой от дыма, заполнившего её. На заваленном бумагами столе прямо среди них торчали разнокалиберные свечи в блюдцах и других подсвечниках из подручных средств. Ароматические палочки были воткнуты в горшки с кактусами. Во главе стола — портрет с траурным уголком из бумаги, рядом — бутылка водки, открытая, но полная.
Журналист сидел, хмуро перебирая распечатки: пентаграммы разных фантазийных форм, сакральные тексты, набранные вычурными шрифтами, и даже спиритическая доска, на которой вместо монеты или специального жетона стояла баночка с успокоительным. Совмещал их, сопоставлял, группировал и перегруппировывал, читая себе под нос и поглядывая на фотографию, пока на глаза ему не попалась очередная пентаграмма. В центре её, в отличие от других, был не каббалистический знак и даже не рогатая козлиная голова, а рисованное изображение какого-то персонажа не то из игры, не то из мультфильма. Видимо, она была распечатана случайно скопом с остальными материалами.
Улыбающееся личико и цветистый наряд были так нелепы в мрачной обстановке, что Сергей нервно засмеялся. Поднял листок на вытянутой руке, чтобы он оказался рядом с фотографией, пару секунд смотрел на них по очереди, а потом расхохотался, смял дурацкую пентаграмму, отшвырнул в сторону стопки остальных, вскочил, резкими движениями загасил свечи.
— Чем я занимаюсь?! Бред, бред и мракобесие! Во всех них не больше смысла, чем в этой детской поделке! Ни Илья в эту чушь никогда не верил, ни я! Одержимость, связь с мёртвыми... Не с кем там связываться, никого нет, он умер!
Сергей включил свет, скинул в мусорный пакет все колдовские атрибуты, сел обратно, взял в руки портрет и долго смотрел ему в глаза. Потом бережно положил фотографией вниз.
— Нет, нет, нечего приплетать мёртвых. Всё, что мы совершаем и создаём, делается при жизни. Осталось понять, кто делает это со мной… Кто лезет в мою голову и зачем?
Он достал из ящика блокнот и принялся записывать и систематизировать преследующие его мысли: раз эти мысли чужие, значит, нужно понять, чьи.
Охота за обрывками тайны на мрачных тропах между явью и бредом привела его сюда. Ночь осталась позади, но тьма по-прежнему окутывала его лицо, а яркий свет лишь подчёркивал глубину теней. Разгадка близилась, приметы были уже проверены, оставалось лишь совсем немного потерпеть… Он сдерживал биение сердца, скрашивал ожидание наблюдением за обывателями, а они сновали мимо, ограниченные своими суждениями, не в силах увидеть то, что видел он, не в силах понять его целей. Тот, кого он ждал, уже приближался, вот-вот тайна должна была раскрыться…
Блик от слишком широко распахнутой двери ударил прямо в лицо, он прикрыл глаза… и обнаружил себя сидящим в углу редакционной приёмной с явно уже не первой по счёту кружкой ещё тёплого кофе. Очевидно, именно она помогла измученному недосыпом, чужими и своими мыслями и тревогой мозгу не отключиться, но мысли ворочались тяжело, с почти физически слышным хрустом, как переключается старая коробка передач. Хорошо, что кофемашина стояла прямо здесь, никуда не нужно было ходить, и многие сотрудники тоже задерживались около неё, чтобы получить заряд энергии для работы. В редакции газеты, конечно, жизнь кипит круглые сутки, но всё-таки утро в офисе — невесёлая картина. А после бессонной ночи — и вовсе безрадостная.
Сергей провожал глазами каждого, сосредоточенно сверяясь с блокнотом. Вот в дверь вошла высокая худощавая фигура — Кирилл-компьютерщик. Он сонно скользил по остальным сотрудникам безразличным и слегка презрительным взглядом, не знающее загара лицо казалось ещё бледнее в обрамлении тёмных волос. “Хм, кажется, у него была другая причёска?” Сергей быстро пролистал блокнот, поднялся и вразвалку подошёл к Кириллу.
Айтишник прикорнул стоя возле кофемашины, пока она заваривала ему большую кружку, но встрепенулся, услышав шаги. Журналист встал почти вплотную, беззастенчиво рассматривая сослуживца и не скрывая ехидной усмешки профессионала, который раскусил подозреваемого.
— Здравствуй. Смотрю, ты постригся.
Кирилл вяло кивнул и уставился на струйку кофе.
— Иногда устаёшь от всего этого, и хочется просто убежать, да?
Кирилл молчал. Сергей прищурился и наклонил голову, силясь заглянуть в его глаза, но они оказались закрыты.
Машина закончила программу и затихла. Айтишник взял огромную кружку одной рукой, вторую сунул в карман. Сергей внутренне напрягся, хотя остаток разума говорил, что опасаться здесь, на работе, своего коллегу — безумие.
Кирилл поднял голову, посмотрел в упор, и Сергей вдруг понял, какие тёмные и печальные у него глаза.
Кирилл невесело усмехнулся и вытащил из кармана баночку, Сергей намётанным взглядом успел увидеть часть названия, узнал известный антидепрессант и машинально тронул карман, где лежала его собственная упаковка, — но коллега качнул головой:
— Не, это пока рано… — убрал таблетки обратно, пошарил ещё и вытащил мятую визитку. — Вот. Если совсем край — поможет.
Он сунул карточку Сергею, и пока тот осознавал, что на ней написано лаконично “др. Кац, психотерапевт”, отхлебнул кофе и побрёл к себе. Журналист смотрел ему вслед со смешанным чувством вины и сопереживания, но вдруг шестерёнки в голове словно сошлись, встали в нужную позицию, передача наконец включилась, механизм заработал. Из глубин сознания и памяти всплыл образ — пока ещё смутный, но именно тот самый, без сомнения!
— Если просто набросок без деталей, то можем прямо сейчас, это недолго. Кого рисуем?
— Эээ… Я не совсем чётко представляю… Видишь ли, я в последние дни не в лучшей форме… Да чего уж там, сам не свой я в последние дни!
— Вижу, Серёг, — сочувственно протянул редакционный художник Саша, многозначительно кивнув на визитку, которую журналист так и держал в руке. — Я не думал, что вы были так близки.
Сергей спрятал визитку в карман, а вместо неё машинально достал баночку с таблетками и принялся нервно вертеть её в пальцах.
— Да мы, собственно, наверное, и не были… То есть, в институте — да, дружили, а потом — сам знаешь, как это бывает: переезды, работа… Но я — Саш, это глупо, наверное, но — я в Илье отчасти видел того, кем не стал сам. Как за себя тревожился и радовался, когда выходила каждая его новая книга! Нет, я люблю свою работу, но юношеская мечта есть юношеская мечта… Так здорово было, что хоть кто-то из нас её достиг, а теперь его нет — и мечта тоже умерла, получается?
— Да кто ж знает, как с ними, с мечтами? Я бы хотел тебе сказать, что нет, конечно, что мечта бесплотна и бессмертна, как и искусство, и что раз он уже её осуществил, то теперь она навсегда с ним и с тобой… Но на самом деле я не знаю, это ведь твоя мечта. Знаю только, что, пока ты жив, мечтать никогда не поздно — сечёшь, к чему я это?
Он толкнул стоящего сбоку Сергея локтем и заговорщицки глянул снизу вверх, но во взгляде читалась тревога.
— Ну, давай рисовать! Работы ещё завались, а мне-то скидку никто не сделает!
— Да, да, конечно, Саш! Смотри: это молодой человек, стройный такой, но не тощий, одет в чёрное, тёмные глаза и волосы, бритый висок и шрам поперёк брови, — несколько минут Сергей сбивчиво объяснял, как, по его мнению, должна выглядеть та или иная черта портрета, сам не до конца понимая, откуда он это знает, и стараясь не выдать случайного сходства с айтишником. — И на лице ухмылка такая, знаешь, мрачная…
— Ага, знаю, прям как у тебя щас, — фыркнул художник, бросив ещё один быстрый взгляд вверх. Он явно старался пошутить, чтоб подбодрить приятеля, но Сергей почему-то помрачнел совсем и посмотрел так странно, что Саша смолк.
Когда рисунок был закончен, сомнений не осталось: изображён он сам, и это означает только одно: его раскрыли, его ищут, уже готовят листовки! Ну уж нет, так просто им его не взять! Он наклонился, пригвоздил художника к месту леденящим взглядом, ловко выхватил листок и кинулся прочь, рассчитанным движением оттолкнув с пути какого-то болвана с кипой бумаг, которые взметнулись стаей перепуганных птиц — это затрудняло погоню, так что донёсшиеся вслед проклятья лишь заставили его усмехнуться с мрачным превосходством: слишком слабы, чтобы навредить…
Сергей обнаружил себя с дотлевающей сигаретой в зубах, за рулём, бешено давящим газ — и уже в паре километров от редакции. Он осторожно сбросил скорость, свернул в первый попавшийся двор и осмотрелся. Бардачок был открыт, на сиденье валялся весь мелкий бумажный хлам оттуда: заметки, карточки, фотографии, распечатки, вырезки из газет… “По крайней мере, понятно, откуда я взял сигарету. Хорошо, хоть не ограбил кого-нибудь, а то разыскные листовки уже…”, — журналист попытался отнестись к происходящему с профессиональной иронией, но вышло не очень.
“Разыскная листовка” была в кармане - мятая, но целая. Журналист расправил рисунок и рассмотрел ещё раз. Память прояснилась, и источник странных мыслей был теперь очевиден до ужаса. С портрета, воссозданный его смутными объяснениями и профессионализмом художника, смотрел не живой человек, а персонаж полного шаблонов и юношеского максимализма романа о мрачном, таинственном герое, в котором автор, конечно же, самым романтическим образом изобразил себя.
Сергей написал его, будучи студентом старшего курса, показал преподавателю, который заведовал литературным клубом, получил заслуженную критику — и всё с тем же максимализмом бросил и сам роман, и мечту стать писателем. Пошёл тогда и устроился со злости в свою первую газету, и оказалось, что к публицистике у неудавшегося романиста гораздо больше способностей. После выпуска он с энтузиазмом поехал покорять крупные издания, а мечту оставил в прошлом, вспоминая о ней, только когда общался с бывшим сокурсником. Илья рассказывал о своих успехах и неудачах на литературном поприще, Сергей сопереживал ему искренне и без зависти, а о рукописи забыл совершенно и вспоминать не желал. А вот теперь пришлось, и с каждой минутой всплывали в голове обрывки той истории — и уж явно не случайно они походили на приступы последних дней, вроде отражения в кривом зеркале.
Сигарета кончилась, как ни растягивай, а руки всё подрагивали. Сергей уже привычно полез в карман за баночкой — и, похолодев, понял, что её нет. Он ещё хлопал себя машинально по всем карманам, шарил в ворохе бумаг и бумажек на сиденье, шуровал в опустошённом бардачке, но уже вспомнил с убийственной ясностью, как бросил её на Сашин стол, когда во время приступа схватил портрет. Итак, он потерял таблетки, которые, казалось, успокаивали уже самой возможностью в любой момент использовать их, как некий оберег от психушки. Последний зыбкий барьер между реальностью и безумием исчез, оставалась только сила воли, которой после бессонных ночей Сергей и не ощущал.
Дрожащими пальцами он повернул ключ, бросил быстрый взгляд на часы: “После обеда буду на месте, лишь бы успеть…” — он предпочёл не заканчивать мысль и вырулил на дорогу.
Над трассой в сторону университета клубились тучи, скоро полил дождь, пришлось включить дворники. Дорога была свободна, но в расплывчатых бликах дорожных огней возникали всё новые и новые образы, порождённые когда-то юношеской фантазией. Сначала он понимал, что светящиеся глаза зверей по обочинам и сверкающие блики клинков перед лобовым стеклом — лишь плоды воспалённого воображения, но чем дальше ехал, тем реальнее становились враги. Это были уже не блики и глаза, а целая банда головорезов, выскакивающая под колёса — приходилось маневрировать, чтобы они не запрыгнули на капот, — и огромные тени за деревьями, которые ему совсем не хотелось рассматривать, но сами они очень внимательно следили за машиной. Сергей украдкой смотрел по зеркалам, не догоняют ли, вздрагивал от каждого движения вокруг и давил на газ до судорог в ноге, — и сначала верная рабочая лошадка послушно уносила его от оживших кошмаров по блестящей, мокрой асфальтовой ленте, но потом стала недовольно фыркать, чихать и подёргиваться. Сергей яростно забил ногой по педали, но остатки сознания подсказали: “Заправляться надо было вовремя!” Мотор чихнул ещё несколько раз, всё сбавляя обороты, и совсем заглох.
Журналист в панике заметался, не нашёл под рукой ничего нужного, кроме разыскной листовки, которая не должна была попасть в руки врагам, выскочил из машины и рванул по обочине дальше, взметая тучи сверкающих под фонарями брызг.
Спустя пару нескончаемо долгих часов, наполненных погонями и затаиванием от подбирающихся всё ближе образов, промокший до нитки, дико озирающийся, он ввалился в двери альма матер. Во дворе в такую погоду не было, конечно, ни единого человека, и в холле тоже никого не оказалось, даже охранника, но Сергей этого и не заметил — пробежал, разбрызгивая воду, мимо будки в гулкий университетский коридор.
Длинный полутёмный коридор с вереницей дверей по обе стороны. Некоторые были открыты или приоткрыты, но нет, нужна лишь одна…
Библиотека встретила его всё той же пустотой. Он пробежал, задыхаясь, насквозь мимо рабочих столов, под которыми кто-то копошился, между старых стеллажей, из-за которых тянулись слишком плотные и материальные тени, рванул на себя ту самую дверь — и замер в проходе, не зная, чего ожидать.
Он увидел её сразу: она была освещена единственной работающей настольной лампой. Рядом на краю стола лежали стопки книг, но она была точно в пятне света. Его рукопись. Конечно, с такого расстояния не прочитать, но это не могло быть ничто другое. И больше никого и ничего во всей комнате. Никаких ужасов, никаких оживших фантазий. Тишина, нарушаемая лишь потрескиванием старых ламп на потолке, и жёлтый круг света на страницах.
Журналист закрыл дверь и приблизился, пошатываясь. Конечно, это была она. Старая папка со старыми печатными листами, но на них появились свежие пометки, подчёркивания, надписи на полях. Сергей не решился взять обветшавшую от времени бумагу мокрыми руками, но того, что он увидел, было достаточно: подчёркивания и заметки соответствовали его странным мыслям, его поступкам во время приступов.
Он стоял у стола и перечитывал раз за разом те же строки, пока не услышал скрип двери. Он вздрогнул и развернулся одним движением — неуклюжим от усталости, но быстрым. В первый момент ему показалось, что одно из чудовищ пробралось и сюда, но через секунду он сообразил, что видит огромную стопку книг в руках невысокого человека.
Человек подошёл и выглянул из-за своей ноши. Это оказалась совсем юная девушка, не старше второго курса. Она аккуратно поставила книги на соседний стол и с удивлением рассматривала мокрого незнакомца.
— Здравствуйте, Вы к кому? — вежливо спросила она.
Не зная, что ответить, Сергей покосился на рукопись, и девушка тоже посмотрела на стол, потом снова на него. Очевидно, его воспалённый взгляд и измученное лицо невозможно было не заметить, и студентка нахмурилась.
— Я… — снова начал Сергей и снова не нашёл слов, чтобы объяснить совершенно постороннему человеку, что происходит.
— Вы — что? Вы заблудились? Вам нужна помощь?
— Я учился здесь раньше, — наконец нашёлся журналист. — И в этом клубе состоял… И это…
Оба снова одновременно посмотрели на папку. Вдруг Сергею пришло в голову, что она не захочет отдать рукопись, с которой работает, судя по кипам книг, вполне серьёзно, и он, больше не заботясь о том, что намочит бумагу, нервно схватил своё детище и прижал к груди.
Девушка мгновение была в замешательстве, но тут же глаза её расширились, она уставилась на Сергея как на привидение.
Они смотрели друг на друга, и каждый видел перед собой своего автора.
“Что ж, это потребовало времени, но, похоже, я разобрался, как оно работает. Конечно, пока лишь в общих чертах: возможности невероятны, практически безграничны!
Я отредактировал всё так, чтобы исправить те приступы безумия и раздвоения личности, я даже смог продолжить повествование, и со своим сегодняшним опытом могу влиять на свою судьбу очень осторожно! Больше того, я попробовал коснуться не только своего внутреннего мира, но и окружающей реальности — разумеется, совсем немного, никто ничего не заметил! — и я не я, если это не сработало!
Друзья беспокоятся, что я стал слишком мрачным и замкнутым, но таков уж стиль этого романа, а хороший автор не станет портить произведение себе в угоду…”
