HektorSchulz

© Гектор Шульц

Глава первая.
Глава вторая.
Глава третья.
Глава четвертая.
Глава пятая.
Глава шестая.
Глава седьмая.

Глава восьмая. Взросление.

Лето 2007 выдалось жарким. Еще в июне палящее солнце выжгло к чертям собачьим всю зелень, растопило асфальт и выгнало народ на речку и за город. Но у некоторых из нас была своя жара: универ и экзамены. И если Кир спокойно мог свалить со знакомыми купаться и пить пиво, то остальные с головой погрузились в учебу. Лаки погрязла в философах и религиозных учениях, Жаба в архитектуре, я до утра сидел над конспектами по органической химии, Лялька учила физику, а Ирка ломала голову над высшей математикой.

Мы выдохнули только в конце июля, когда собрались на хате у Дим Димыча и ярко отпраздновали еще один переход во взрослую жизнь. Да так, что Димыч чуть свой диплом в сортире не утопил на радостях. Лишь я нет-нет да и косил взгляд на запертую спальню родителей Димки, ожидая, что дверь откроется и к нам выйдет Леська.

— Нет, брат, — улыбнулся Дим Димыч, перехватив мой взгляд. — Не приедет она.

— Так заметно? — криво улыбнулся я, доливая в стакан коньяк.

— Ага, — кивнул он и, вздохнув, добавил: — Леська ща в разъездах по Европам. Работы, говорит, жопой жуй. Некогда. Но на новогодние праздники обещала приехать.

— Понятно, — ответил я и, закурив сигарету, откинулся в кресле. Дим Димыч чуть подумал, а потом просиял, словно вспомнив, что-то важное.

— Слушай, Мих, а ты что делаешь на этих выходных?

— Да ничего вроде. Отдыхать буду, — пожал я плечами. — Может, на речку сгоняем компашкой. Солёный вон шоколадный, блядь, как Пьер Нарцисс. А мы как вши бледные. А что ты хотел?

— Да мы тут с Катькой хотим к Лешему на выходных сгонять. В лесок. Он избу себе построил на берегу озера. Дикий край, Миха, прикинь? Природа, шашлычки, водочка, гитарка. Красота же. Я о чем. Может, вы с Лялькой впишетесь? Катьке скучно не будет, да и мы сможем спокойно погудеть. Обмоем дипломы, так сказать.

— Искуситель, блядь, — проворчал я и, повернувшись, нашел Наташку, после чего крикнул. — Ляль! Пойди сюда, пожалуйста.

— Ась? — спросила она, подсев к нам. Я вкратце рассказал о предложении Димки, и Лялька широко улыбнулась. — Конечно, поехали. Я от духоты этой с ума сойду скоро.

— Ну и славно, — ответил Дим Димыч, шлепнув себя по коленке ладонью. — За это надо выпить!

Субботним утром мы погрузились с Лялькой в машину Дим Димыча и под орущего из динамиков Кипелыча свалили из расплавленного города. Два часа нормальной дороги, еще час раздолбанной, и мы подъехали к озеру, где стояла избушка Лешего, хотя избушкой этот домик мог назвать только сам Леший.

Двухэтажный домик, зеленый двор, несколько хозпостроек у ближнего края леса, старенькая «Нива» зеленого цвета, доставшаяся Лешему от отца, и серебрящаяся водная гладь совсем рядом. Сам хозяин уже спешил к нам, веселя девчонок внешним видом. Леший, судя по всему, дрова рубил, потому что насквозь мокрая футболка, вся в стружке, небрежно висела на левом плече, а торс блестел от пота.

— Запахнись, Лёня, — широко улыбнулся Димыч, выходя из машины.

— Нехай глядят на нормального мужика, — пророкотал Леший и обнял нас с Димкой по очереди. — Как добрались?

— Спеклись, блядь, в машине, — пожаловался я. Леший улыбнулся и махнул рукой на озеро.

— Так пойдите освежитесь. А я пока с дровами закончу, — он повернулся к Катьке и Ляльке и указал рукой на дом. — А вы, бабоньки, дуйте в дом и переодевайтесь. Комнат свободных много, берите любые. Вер!

— А? — откликнулась из дома жена Лешего. Она вышла на крыльцо, и я невольно улыбнулся. Вера была под стать мужу. Крепкой и высокой деревенской бабой. Такой, что коня на скаку поленом убьет.

— Покажи девчатам, куда вещи кинуть…

— Ну, что, погнали, Дьяк? Кто последний, то лох! — усмехнулся Дим Димыч и резко сорвался с места, на ходу сбрасывая с себя одежду. Я покачал головой, улыбнулся и бросился за ним.

Прохладная вода сразу освежила тело и голову. Рядом плескался Димыч, похожий на большого волосатого тюленя, а потом в озеро влетели и наши девчата. Как и полагается, с визгом и криками. Лялька сразу повисла на мне, причем на её лице горела такая искренняя и радостная улыбка, что я невольно залюбовался. Димыч развлекался тем, что пугал Катьку. Он нырял и хватал её под водой за ноги, а потом, утащив вниз, выныривал и заходился диким ржачем.

Накупавшись, мы выбрались на берег и развалились на зеленой травке прямо на берегу. Солнце, сияющее в небе, сильно припекало, поэтому меня ожидаемо разморило. Очнулся я лишь в тот момент, когда Димыч, заручившись поддержкой девчонок, набрал на дне жидкой грязи и вывалил все на меня. Последовал второй заход в озеро, а потом на берег вышел Леший и сказал, что пора обедать. На миг я вспомнил детство и деревню. Бабушку, которая звала нас с папкой кушать. Горячий борщ, в котором ложка стояла, настолько густым он был. Холодная самогонка, которую бабушка наливала отцу. Широкий ломоть хлеба, натертый солью и чесноком. И мелкий я, дрыгающий ногами в нетерпении, когда мне разрешат выйти из-за стола.

— Ну, будем, — коротко сказал Леший, поднимая стопку водки. Мы подняли свои и, чокнувшись, выпили. — А теперь налетай, пока горячее.

— Блин, Вер, какой суп-то шикарный, — изумился я, когда проглотил первую ложку. Вера тихонько засмеялась и кивнула, благодаря за похвалу. Леший тоже расплылся в улыбке.

— Свое все. Картоха, лучок, грибочки, мясо, — сказал он, шумно орудуя ложкой. — Потому и вкусно.

— Лёнь, ты как такое место умудрился-то найти — спросил я, когда мы снова выпили и перешли к жареной картошке с грибами. — Ладно, ебеня, но красиво как. Лес, озеро.

— Бандюк тут местный землю выкупил, — улыбнулся Леший. После обеда его лицо раскраснелось, а водка добавила словоохотливости. — Дачи строить хочет на другом берегу. Для друзей своих. Меня ему товарищ посоветовал. Встретились, поговорили, выпили. Он и предложил свой дом тут построить, помочь обещал.

— Не бесплатно же? — тихо спросила Лялька, чуть напрягшись.

— Нет, конечно. За порядком присматривать надобно, друзей его в лес водить на охоту, да по грибы. Мол, зажрались они там в городе, а так — новое что-то, отдых на природе и все дела.

— Неплохо, — кивнул я. Лялька тоже расслабилась, заставив меня улыбнуться. — Наташка поди решила, что ты тут неугодных топить будешь.

— Враки! — возмутилась она и хихикнула, когда мы с Лешим рассмеялись. — Ну тебя.

— Так что мы тут домик построили, до города недалеко, если что. Места тихие. С осени тут стройка начнется, а там уже я работать начну, — закончил Леший. Он давно поел и сейчас просто сидел на стуле, огромный, как медведь, сплетя на груди могучие руки. — Так, вы доедайте, и пойдем баньку готовить. А девчата пока отдохнут.

— У тебя и банька есть? — удивился Дим Димыч.

— Все как людей, — усмехнулся Леший. — Но такой баньки ни у кого нету. Сами увидите.

Леший не соврал. Я выскочил из бани спустя десять минут и скачками понесся к озеру вместе с Наташкой. Дим Димыч и Леший, сидящие возле небольшого костерка, огласили ночную тишину своим хохотом, а когда мы вылезли и присоединились к ним, еще долго усмехались.

— На, кроха, выпей, — пробасил Леший, протягивая Наташке металлическую кружку, над которой поднимался пар. — Спать будешь, как младенчик.

— Спасибо, — кивнула Лялька и сделала осторожный глоток, после чего изумленно посмотрела на улыбающегося Лешего. — Вкусно как!

— Чаёк мой, — гордо пояснил он. — Сам завариваю. Травы там всякие нужные, все своё, из леса. Давай, Миха, тоже пригуби.

— Ох, крепкий, — поморщился я, сделав внушительный глоток. Но несмотря на крепость, я почувствовал те самые «травы», о которых говорил Леший.

— В городе такого не попьете, — улыбнулся Дим Димыч, обнимая Катьку. — Лёнька на попойках всегда его заваривал. Утром встанешь, башка трещит и на части разваливается, а чай его выпьешь и через десять минут огурцом. А если перепить, то обосрешься. Лобок как-то переборщил…

— Ну шо ты пиздишь, — добродушно хмыкнул Леший. — Лобок обосрался потому, что огурцы соленые молоком запил. А потом чаем сверху шлифанул. И не моим, а твоим. Пьете дрянь всякую.

— Димыча память уже подводит, — кивнул я. — Скоро ослепнет и тоже будет под себя сраться.

— Иди ты в жопу, — рассмеялся Димка и, вздохнув, посмотрел на звездное небо. — Красиво у тебя тут, Леший.

— Красиво, — согласился тот. — Иногда о времени вообще не думаешь. Сидишь, на небо смотришь, и хорошо.

— Хорошо, — протянула Лялька, прижавшись ко мне. Она зевнула и рассмеялась, увидев мою улыбку. — Пойду я спать, наверное.

— Да мы все пойдем, — Димыч тоже зевнул, запуская цепную реакцию.

— Жопа ты, — зевнул и я, после чего поднялся с бревна и с хрустом потянулся. — Доброй ночи, народ.

— Доброй, — нестройно протянули все.

Но стоило лечь в кровать, как сон моментально убежал. Из окна тянуло ночной прохладой и пахло лесом и землей. Перевернувшись на бок в пятый раз, я в итоге вздохнул и вылез из-под одеяла. Затем, взяв сигареты, на цыпочках вышел из комнаты и, спустившись по лестнице, отправился на свежий воздух.

Костер уже догорел, но угли еще светились красным. Поэтому я уселся рядом и протянул к жару ладони. Затем вытащил из куртки фляжку с коньяком, которую мне подарила Лялька, и сделал глоток. Сигарета же и вовсе настроила на философский лад. Не хотелось ничего делать. Хотелось просто сидеть и смотреть на звезды. Думать о чем-нибудь прекрасном. Хмыкнув, я достал телефон и включил аську. Пролистал по привычке контакты и замер, увидев Леськин ник. Он по-прежнему горел красным, как и все дни до этого.

— Миш, ты чего не спишь? — я вздрогнул, услышав Лялькин голос. — Прости, не хотела пугать.

— Все нормально. Задумался просто, — улыбнулся я и подвинулся, чтобы она села. — Ты чего тут бродишь?

— Тоже не спится. Вроде иззевалась вся, а как в кровать легла, так все, — Лялька поежилась и благодарно улыбнулась, когда я снял куртку и накинул ей на плечи.

— Леший предупреждал, что с непривычки бодряк можно словить, — зевнул я и, притянув Наташку к себе, чмокнул в щеку. — Не холодно?

— Не. Хорошо наоборот, — промурлыкала она, обхватывая мою руку. Я заглянул в её глаза и увидел в них привычную грусть.

— Ты чего? — тихо спросил я. Она пожала плечами и вздохнула.

— Да так. Мысли всякие. Что теперь делать, куда идти. Столько предложений, ужас. В интернет залезла, аж удивилась.

— Махонькие физики всем нужны, — рассмеялся я, заставив и её улыбнуться.

— Наверное, — хмыкнула она и снова загрустила.

— Наташ, в чем дело? — вздохнув, спросил я.

— Да дома проблемы, — ответила она неопределенно и махнула рукой. — Забей.

— Не могу, — упрямо мотнул я головой. — Ты вообще ничего не рассказываешь. Но я-то вижу.

— Что видишь? — испуганно спросила Лялька, изменившись в лице. Я обнял её и улыбнулся.

— Много чего. Но жду, когда ты сама расскажешь.

Лялька отстранилась и, вытащив из кармана куртки пачку сигарет, закурила.

— Я тебе, помню, сказку обещала, — тихо сказала она, выпуская колечко в звездное небо. — Сейчас расскажу.

— Давай, — улыбнулся я, но Наташка на улыбку не ответила. Она словно боролась сама с собой, а потом, уставившись на тлеющий костер, заговорила.

— Папка умер, когда мне семь было, — начала она, покусывая губы. Я попытался обнять её, но Лялька покачала головой. — Мамка недолго горевала. Через год, как положено, она домой нового мужика привела. Петра Александровича. Да, он так представился, а потом оказалось, что его только так и надо называть. Сначала все нормально было. Петр Александрович заходил к нам в гости, не слишком часто, ссылаясь на работу. А работал он бухгалтером в нефтяной конторе на севере, только удаленно. Иногда срывался, конечно, и уезжал на две недели, а иногда и на месяц-два. Всегда с подарками возвращался, — отстраненно улыбнулась Лялька. — То книжек привезет, то сладостей, то варенья из шишек, то маме серьги золотые. Года три он так наскоками появлялся, со мной всегда милым и добрым был. А потом они с мамой расписались. Я тогда так радовалась, Мишка. Мама все сомневалась, боялась, перепроверяла чувства. А как она улыбалась, когда мы застолье наконец-то устроили. Я давно её такой не видела. Меня, понятно, на ночь соседям сбагрили, а утром, когда я домой вернулась, увидела, как Петр Александрович на кухне чай пьет. В трусах.

— Бывает, — улыбнулся я, но Лялька осталась серьезной. Она продолжала изучать взглядом и говорила монотонно и быстро, словно пыталась побыстрее закончить.

— Я удивилась, конечно, — продолжила Лялька. — А он широко улыбнулся, подозвал к себе и конфету из ящика достал. Потом на колени себе посадил и сказал, что отвезет нас с мамой на море. Представляешь? Я море тогда только по телевизору видела. Наша речка так, мелочь. А тут море… И мы поехали через три дня. На целую неделю, представляешь?

— Ага, — кивнул я, внимательно наблюдая за Лялькой. В ее глазах набухли слезы, но голос пока оставался таким же ровным.

— Эта поездка — единственное счастливое воспоминание. На миг мы были настоящей семьей. Петр Александрович покупал мне кукурузу на пляже, когда гуляли по городу — сладкую вату. Фрукты, какие хочешь и в любых количествах. Шоколадки… — Лялька кашлянула и искоса посмотрела на меня. — А однажды я поранилась на пляже. На стекло наступила. Он меня в номер на руках отнес, ранку промыл, обработал там все и бинтом замотал. И еще два дня потом на спине своей катал, когда мы гулять ходили и у меня нога болела. Я так не хотела возвращаться, но пришлось. Петр Александрович тогда сказал, что мы на следующее лето еще раз поедем. Только за границу. Много ли ребенку надо, в самом деле. А через год он меняться начал. Мне тогда двенадцать было.

— Все нормально? — спросил я, когда Лялька вдруг замолчала. Она, закусив губу, кивнула и взяла у меня из рук фляжку с коньяком. — Если…

— Нет, я расскажу, Миш. Только не перебивай, хорошо? — попросила Лялька и я, кивнув, тоже сделал глоток коньяка. Почему-то внутри зрела уверенность в грядущем пиздеце. — Я как-то после школы домой пришла. Мама на работе была, а Петр Александрович дома. Сидел в трусах на кухне и читал книжку. Он еще сигареты такие странные тогда курил. Со сладким дымом. Когда я пришла, он что-то засуетился резко. Спросил, не голодна ли я, даже чай сделал. А потом… — Лялька сбилась на секунду, прочистила горло и опустила голову. — А потом затащил меня в комнату и начал трогать.

Я промолчал, хотя от гнева моментально закипела кровь. Пришлось стиснуть зубы и побороть желание обнять Наташку. Ей сейчас не объятия были нужны, а тот, кто выслушает. И я слушал, несмотря на тот пиздец, что творился у меня в душе. Каждое её слово вбивалось в сердце, словно ржавый гвоздь. Но я слушал, как и обещал.

— Он начал меня трогать, а потом вдруг убежал из комнаты, когда я заплакала. Позже я нашла его в туалете, где он дрочил. Я тогда не понимала, что он делает. Хули требовать от двенадцатилетней девчонки, у которой еще игры и подруги в голове, — грустно улыбнулась Наташка, истерично колупая ногтем бревно, на котором сидела. — Потом он подошел ко мне и даже извинился. Сказал, что случайно все получилось, и попросил маме не говорить. И я промолчала. А через неделю он пришел ко мне в комнату, когда я спала, и снова начал трогать. Я снова промолчала. Испугалась до ужаса и несколько дней потом рыдала в подушку, боясь, что он снова придет. Мама и не догадывалась, что он делает. А я боялась. Просто боялась сказать ей. Но это еще не конец, Мишка. Через два года его намеки стали очевиднее. Он мог шлепнуть меня по заднице, когда я заходила на кухню, чтобы сделать себе чаю перед школой. Мог зайти в ванную, когда я купалась. Еще и орал, если я запиралась на щеколду. Но хуже всего были его глаза, — Наташку передернуло, и она, подавшись вперед, плюнула в тлеющий костер. — Жадные, блядь, глаза. Он смотрел на меня с такой жадностью, что страшно становилось. Когда они с мамой устраивали посиделки с гостями, я всегда сваливала к подругам. Знала, что он придет ночью. И простым «трогать» точно не ограничится. Конечно, он пытался запретить мне ночевать у подруг, но хуй там плавал. Чем старше я становилось, тем сильнее становилось желание сбежать из дома. Жалко было только маму. А после выпускного она меня тоже разочаровала. Я тогда перебрала неслабо и домой пьяная заявилась. Заблевала коридор и послала нахуй Петра Александровича. Этот гондон ко мне ночью пришел. Думал, что я в отключке. А я так заорала, что, наверное, весь дом перебудила. Когда мамка в комнату влетела, он в уголке стоял и боялся. Первый раз я увидела страх в этих жадных глазах. Естественно, я рассказала маме, как он меня трогал, как потом дрочил в туалете, как ходил в мою спальню по ночам, — Лялька скривилась и заплакала. — А она не поверила. Сказала, что я просто пьяная пиздаболка. Что ревную её к нему, вот и выдумываю всякое. И ушла. Просто, блядь, ушла спать дальше. Хорошо, что ему хватило ума тоже уйти. А я только убедилась в том, что нахуй никому не нужна. Ты не представляешь, как я хотела получить комнату в общаге, когда поступила в универ. Но не повезло. Свободных не было. Их отдали льготникам и деревенским. Я хотела снять квартиру, да где денег найти. Тут или учись, или пиздуй полноценно работать. И я решила дотерпеть. Не знала только, что у Петра Александровича совсем крышу сорвет нахуй. Помнишь тот концерт «Каннибалов», когда ты вытащил меня из толпы? Я тогда из дома съебалась, когда он меня чуть не выебал. Когда у него не получилось, он меня просто избил. Но бил избирательно. Так, чтобы синяков не было. В итоге я у мамки деньги спиздила, к тетке пришла и попросила место в поезде, чтобы на концерт сгонять. Ну а вернувшись, я мамке прямо сказала, что пока этот уебок дома, я ночую у друзей. Хвала богам, что он уезжал часто в командировки. Тогда я возвращалась и могла спокойно спать в своей комнате, зная, что этот извращенец меня не выебет. Пару раз мы пересекались, он извинялся, но хуй там плавал, Мишка. Однажды он меня в подъезде зажал и палец в пизду засунул. Я тогда даже заорать не смогла, парализовало от страха, — скрипнула зубами Наташка. — После того случая я из дома ушла. С концами. Кантовалась то у тебя, то у Кира, то у своих друзей. Таскала с собой сумку с вещами и молчала. Изредка только в гости заходила, чтобы маму проведать. И то уточняла, дома ли Петр Александрович. Такая вот сказка, Миш. Ты первый, кому я её рассказываю.

— Больше он тебя не тронет, — через пару минут тишины ответил я. Закурив сигарету, я глубоко затянулся и посмотрел на небо. Интересно, на этих далеких звездах такая хуйня тоже случается? Или лишь человек настолько ебанутый? — Обещаю, Наташ. Можешь у меня пока жить. Мамка, думаю, не против будет.

— Спасибо, — вымученно улыбнулась она, и я заметил, что лоб Ляльки блестит от пота, настолько тяжело дался ей рассказ. — Я хотя бы выговорилась. Не представляешь, как тяжело это в себе держать.

— Не представляю, — согласился я и, обняв её, отхлебнул коньяка из фляги. — Пойдем спать?

— Не. Я сейчас не усну.

— Значит, посидим вдвоем. Столько, сколько нужно, — вздохнул я, обнимая Наташку за плечи.

Когда мы вернулись и Наташка поехала к Вике и Колумбу, у которых сейчас жила, за вещами, я, пользуясь моментом, набрал Киру. Тот ответил не сразу, и судя по голосу, не только мы хорошо отдохнули на природе.

— Бля, Дьяк, — простонал он. — Девять утра. Ты охуел вообще?

— Помощь твоя нужна, — буркнул я, стоя на балконе и выкуривая третью сигарету подряд.

— Чо случилось? — без шуточек спросил Кир и выругался, видимо, врезавшись ногой в стол. — Блядь! Больно-то как, сука…

— Типа одного надо отпиздить. Один не справлюсь, бздливый он и съебаться может, да и я берега попутать могу, — ответил я.

— Чо за тип? — чуть подумав, ответил Кир. Его голос звучал приглушенно. Не иначе поставил телефон на громкую связь и спешно одевался.

— Лялькин отчим.

— Нихуя себе струя, — присвистнул Кир и голос стал громче. — Чо случилось, брат? Говори.

— Не могу, — вздохнул я. — Наташке обещал.

— Похуй. По хуйне ты меня бы беспокоить не стал, — хмыкнул он. — Где встречаемся?

— Давай вечером у её дома. Часов в девять. Адрес запомнишь?

— Блядь. А хули я тогда одевался, — ругнулся Кир и, выслушав адрес, буркнул: — Ладно. Подвалю. Увидимся.

— Увидимся, — ответил я и убрал мобильник в карман. Затем, докурив, я заглянул в кладовку, вытащил из нычки свой кастет и, одевшись, вышел из дома. Я знал, где живет Лялька, а вот как выглядит Петр Александрович, нет. Надо было исправить этот недостаток.

В шесть вечера я был у Лялькиного дома. Перед этим я отдал ей ключи от своей квартиры, чмокнул в щеку и, позвонив, предупредил мамку, сказав, что Наташка немного поживет с нами. Мама без проблем согласилась, а я знал, что с Наташкой они сразу найдут общий язык. Но сейчас меня волновало другое.

Лялька жила в Грязи, таком же отбитом районе, как и наш. Но днем туда худо-бедно можно было соваться. Естественно я видел, какими заинтересованными взглядами меня провожает местная гопота, но то ли рожа у меня была сильно злая, то ли им было лень, но до меня так никто и не доебался. Даже несмотря на то, что я шел в косухе с торбой за спиной и с привычной цепью на бедре.

Мне отчасти повезло, потому что квартира, где жила мать и отчим Наташки, находилась на первом этаже, поэтому я занял место на лавочке напротив и стал ждать. Однако ждать пришлось час, прежде чем дверь в подъезд открылась и на улицу вышла мать Наташки с высоким черноволосым мужиком. Я сразу понял, что это и есть Петр Александрович собственной персоной. А еще я понял, почему Наташкиной матери похуй на дочь. Она была в дичайшее говно и, если бы ее не поддерживали под руку, точно бы ебнулась.

Парочка, не обращая на меня внимания, весело ворковала у подъезда, пока возле них не остановилось такси, в которое они, собственно, и загрузились. Тут я чертыхнулся. Хуй знает, во сколько они вернутся и насколько пьяными. А мне хотелось поговорить с этим уродом по трезвяку.

Через два часа к подъезду подвалил и Кир, которого я сначала не узнал. Он надел черный балахон и накинул капюшон на голову так, что лица было почти не видать в сумерках. А когда он подошел ближе, я в который раз удивился. Кир был трезв, как стекло.

— Как оно, братка? — спросил он, пожимая руку.

— Ждем, — коротко ответил я. — Свалили они на такси куда-то часа два назад.

— Блядь, — ругнулся Кир, доставая сигареты. — В порожняк скатались получается?

— Подождем, — мотнул я головой. — Торопишься?

— Не, ты чо. Вечер свободен, особенно для такого, — колко усмехнулся он и наклонился ко мне. — Чо там за мутная тема с отчимом Лялькиным, Мих?

— Ты мне веришь? — вопросом на вопрос ответил я. Кир, почти не задумываясь, кивнул. — За дело его отпиздить надо.

— Сильно?

— Очень сильно.

— Ладно. Своих в обиду не даем, — вздохнул он и присел рядом на лавку. Мы посидели в тишине еще два часа, пока к нам не подвалило пьяное тело и не попыталось стрельнуть сигаретку. Телу не повезло. Мы с Киром были не в настроении.

— Здорово, пацаны! — промычал жирный, неопрятного вида мужик. Мы промолчали и проигнорировали протянутую руку, заставив жирного напрячься. — Не местные, что ли? Не признали?

— Ты, блядь, чо, Кустурица? — зло бросил я, — чтобы тебя узнавать? Пиздуй дальше, а.

— Слышь! — возмутился жирный. Он еле стоял на ногах, и от него за километр разило перегаром. — Ты тут у любого за Кота спроси. Подтвердят, что я ровный…

— Ну так и пиздуй, пока кривым не стал, — буркнул Кир, закуривая сигарету. Пламя зажигалки ненадолго осветило его лицо, и жирный попятился.

— Иди, иди, — поторопил я жирного, увидев, как во двор заезжает машина.

— Не, ну рубасов писят хоть… — жирный не договорил, потому что Кир коротко врезал ему по печени, заставив мужика осесть.

— Заебал, — пояснил он и кивнул в сторону подъехавшей машины. — Наш?

— Наш, — кивнул я, смотря, как Лялькина мать пытается выбраться из такси. Отчим же был куда трезвее, чему я мысленно порадовался. Он прищурился и посмотрел в темноту, правда, тут же расслабился, когда до него донесся пьяный стон Кота. Судя по запаху ровный пацан обосрался.

— На первом этаже света нет, — шепнул мне Кир, когда парочка с трудом открыла дверь в подъезд. — Баба на мне, мужик твой.

— Пихни её просто в квартиру и все, — буркнул я, поднимаясь с лавочки. — Потом им займемся. Погнали!

Мы следом за парочкой влетели в подъезд. И вовремя, потому что отчим Наташки уже открывал дверь. Дальше сработали чисто. Кир, отпихнув мужика, толкнул мать Ляльки в коридор и захлопнул дверь, а я, заломав мужику руку, заставил того нагнуться и врезал коленом по подбородку.

— Кхы… — выплюнул он что-то белое на пол, а мы уже тащили его наверх, к техническому этажу, пока он не оклемался. Тут нам снова повезло, потому что дверь на чердак была открыта, и мы без проблем затащили туда мужика.

— Заткнись, пидор, — рыкнул я, когда мужик попытался вырваться и вяло взбрыкнул ногой.

— Вы офиблись! — прошипел он. Лунный свет, падавший на его лицо, делал мужика похожим на мертвеца.

— Петр Александрович? — уточнил Кир и, хрустнув шеей, улыбнулся, когда мужик кивнул. — Значит, не ошиблись.

— Молоденьких любишь, пидорас? — скрежетнул я зубами. Мужик побледнел еще сильнее, а в глазах загорелся животный ужас. И тут же погас на мгновение, когда кулак впечатался в скулу. — Она же ребенком, блядь, была!

— Не ори, — предупредил Кир. Он чуть пошатнулся, когда до него дошел смысл сказанного, а потом, размахнувшись, врезал мужику ногой по яйцам. — Гондон, блядь!

Петр Александрович упал, а мы, не сговариваясь, обрушили на него всю свою ненависть. Я от того, что мне рассказала Лялька, а Кир от того, что услышал сейчас. Мои удары были короткими и злыми. Кир бил с оттяжкой, широко замахиваясь. Били мы его долго и остановились, как только выдохлись. Но Киру этого было мало. Он вытащил из кармана свою серебристую «бабочку», стянул с Лялькиного отчима штаны и приставил лезвие к хую. Петр Александрович противно затрясся и даже напустил лужу, однако Кир руки так и не убрал.

— Еще раз тронешь Наташку, я тебе отрежу хуй и заставлю сожрать его, — зло прошипел Кир. — Понял, блядина?

— Кивни, сука, — я снова врезал по ненавистной роже, заставив мужика кивнуть. — Вякнешь кому, полезешь в залупу, попытаешься у Наташки что-то выяснить, я тебя найду и порежу. Усёк?

— Да, — прохрипел мужик.

— Погнали, — кивнул я Киру. Тот брезгливо посмотрел на Лялькиного отчима и, вздохнув, поплелся за мной.

На Окурок мы возвращались в полном молчании и окольными тропами, чтобы не столкнуться с ментами. Я себе сбил костяшки на правой руке, а у Кира просто была страшная рожа, из-за чего его постоянно тормозили патрули. Лишь в гараже, где кроме нас никого не было, Кир спросил:

— Это правда?

— Что именно? — уточнил я, заваливаясь на диван и протягивая Киру бутылку пива. Тот сделал глоток и поморщился.

— То, что ты этому хую говорил.

— Правда, — кивнул я, закуривая сигарету. Кир тоже закурил.

— Пиздец.

— Ага, — я повернулся к нему и добавил: — Не проболтайся, что знаешь. Наташке и так тяжело.

— Само собой, братка, — вздохнул он. — Только она не глупая. Сама поймет.

— Все равно молчи. Так лучше будет, — я запустил пятерню в волосы и задумчиво посмотрел на тлеющую сигарету. — Знаешь, зачем я тебя позвал?

— Знаю — криво улыбнулся Кир. — Ты б его ебнул. Наглухо.

— Ага, — хмыкнул я и добавил: — Но сдержался. Взрослею, видать.

Естественно Наташка сразу догадалась, кто отпиздил её отчима. Она тихо зашла на кухню с телефоном в руке и молча на меня посмотрела. Перевела взгляд на мою перевязанную руку и поджала губы. Потом кивнула и, присев на табуретку, прижалась к моему плечу.

— Все нормально? — спросил я, прихлебывая горячий чай из своей кружки с логотипом «Gorgoroth». Кружку мне когда-то подарила Леська, приехав из Питера.

— Больно? — спросила она, кивнув на руку.

— Нет, — покачал я головой. Она снова кивнула и как-то грустно вздохнула.

— А ему?

— Ему больно, — снова кивок и еле заметный румянец на щеках.

© Гектор Шульц

Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая

Глава седьмая. Перемены.

Новый 2007 год мы встречали на хате у Дим Димыча полным составом. В трехкомнатную квартиру набилось столько народа, что я поначалу растерялся. Димыч всегда ясно говорил, что не потерпит беспредела и разгрома, а тут пьяная толпа. И лишь ближе к полуночи я понял, что эта толпа не имеет ничего общего с другими, которые встречались нам на вписках. Это действительно была вписка только для своих: нормальных, адекватных и близких.

Димыч пригласил Колумба, который сразу же засел в уголке с гитарой Димкиного бати и принялся услаждать вкус публики разнообразной музыкой: от красивых ирландских баллад, до классических сказок «Короля и Шута». Вика, уже жена Колумба, сидела рядом и вырезала с Димкиной девушкой Катей снежинки. К ним подсела и Лялька, из-за чего процесс вырезания снежинок иногда прерывался громким и звонким хохотом девчонок. В другой комнате пацаны резались в карты под шелестящую из колонок музыку. У отца Димыча была солидная винилотека с редкими изданиями классических рок-групп. Но все проходило чинно, мирно и без заебов, которые обычно сопровождают вписки. На кухне священнодействовал сам Дим Димыч, Кир, я и Леська, приехавшая на праздники домой. Лялька поначалу быканула, узнав, что Леська тоже будет на тусе, но в итоге смирилась, когда её уболтали Лаки с Иркой. Лишь изредка косила глазами, но увидев, что мы с Леськой просто болтаем, быстро успокоилась и даже смогла расслабиться.

Мы с Леськой готовили салаты, а Кир с Димкой, переругиваясь, колдовали над мясом, заставляя нас иногда покатываться со смеху. Честно говоря, я тоже побаивался, что Леська снова начнет заигрывать, но кроме дружеских шуток и подколов ничего не было. Лишь в её карих глазах нет-нет да проскакивало что-то непонятное мне.

— Бля, Димыч, ты чо ебланишь? — взорвался в очередной раз Кир. — Если мясо так готовить, оно станет на ощупь как бомжихина пизда. Сухая и резиновая.

— Макаревич ебаный, — ворчливо буркнул Дим Димыч, уменьшая огонь в духовке. — А твое мясо, блядь, сырым получится. Как же корочка и все такое?

— Ща все будет, брат. Тащи вино! — воскликнул Кир, и Димыч нехотя поплелся в родительскую комнату, закрытую на ключ. Там находилась не только кровать родителей, но и запас хорошего алкоголя, который все успели оценить. — Красное! Димыч! Краааасное!

— Повара хуевы, — усмехнулся я, наблюдая за Киром, который с головой ушел в готовку. Я же, закончив резать картошку, подтянул к себе тарелку с вареными яйцами и принялся их чистить. Леська, улыбаясь, стояла рядом и мелко шинковала маринованные грибы для другого салата.

— То ли дело мы, — съязвила она, заставив и меня улыбнуться. — Так в чем секрет твоего оливье?

— О, все просто, Лесь. Надо всего лишь добавить две ложки сметаны…

С Леськой мы не теряли связь с того самого звонка в кафешке возле универа. Я установил себе аську, зарегался у Ирки на компе и худо-бедно научился пользоваться программой, а скоро туда перебрались и все остальные из нашей компашки.

Мы списывались с Леськой на парах в универе, в кафешке во время обеда, а порой и ночью, обсуждая то фильмы, то музыку, то книги. Во время одной переписки Леська сказала мне, что наше общение помогает ей хоть как-то оставаться на плаву. А потом поделилась личной историей про еблана, который съебал из Питера, узнав о беременности своей девушки. Леська, конечно, сделала аборт, но потом долго приходила в себя, а я, как мог, пытался её поддержать. Мы до утра болтали в аське на разные темы, а потом, приехав в универы, возобновляли переписку. Со временем это переросло в крепкую дружбу.

В этот канун Нового года я, увидев Леську, поначалу нехило удивился. Мне показалось, что она повзрослела, но очень скоро я убедился в обратном. Это была все та же Леська: отчаянная, веселая и живая, вот только она моментально менялась в лице, как только к ней кто-то подкатывал. Она нервно мотала головой и расслаблялась только после того, как этот кто-то уходил.

— Леся…

Когда очередной подвыпивший гость заходил на кухню, я перехватывал его и, ласково похлопывая по спине, выпроваживал прочь.

— Давай, давай. На кухню вход только хоббитам, — перебивал я, беря гостя под руку. — Ноги у тебя не шибко волосатые, поэтому чеши и не мешай готовить. А то тебя сожрут нахуй вместо салатов.

— Спасибо, — еле слышно шепнула мне Леська, коснувшись на миг руки, когда я вернулся к столу. И быстро её отдернула. — Прости.

— Все нормально. Подай, пожалуйста, колбасу из холодоса, — улыбался я, но на душе все равно скребли кошки. Леська точно стала какой-то другой.

— Дьяк, а дай колбаски, а? — елейно спросил Кир, оторвавшись от готовки. Но увидев кулак, тут же сник. — Злой ты, блядь. Прям, как Эл Гомосек.

Кир, оставив мясо томиться в духовке, поплелся к гостям в гостиную, где Колумб лихо выводил на гитаре «Ели мясо мужики», а остальные ему подпевали. Мы же с Леськой, оставшись наедине, неловко замолчали, пока я не спросил:

— Как там в Питере? Как учеба?

— Ничего не поменялось с последнего чата, — рассмеялась Леська, а потом пожала плечами. — Сейчас полгода быстро пролетят, потом защита и свободная жизнь. Папа сказал, что к знакомой устроит. Как раз на международку. А ты как?

— Да у меня так же, — хмыкнул я. — В последнее время на тусы времени нет. Мамка что-то сдавать начала, пришлось подработку искать. А так… тоже закончу, и работу искать.

— Будешь летом в Питере — звони, — усмехнулась Леська. — Хоть город тебе покажу.

— Договорились, — кивнул я. — Дай мазик, пожалуйста. Не. Оливковый лучше. Вон, на нижней полке.

— Хороший ты, Мишка, — улыбнулась она, на пару мгновений прижавшись ко мне. — Спасибо.

— Не за что, — улыбнулся я в ответ и, чмокнув её в макушку, вздохнул. — Пойдем к остальным?

— Ага. Не будем слухи плодить, — загадочно блеснула глазами Леська и первой ушла в гостиную.

А потом было традиционное поздравление президента, наши радостные крики, объятия, поцелуи и орущий из колонок папа Хэт, которого вместо гимна врубил Дим Димыч. Не знакомые друг с другом люди обнимались, хлопали друг друга по спинам и поздравляли с новым годом, с каждым добрым словом становясь ближе. Лишь Леська стояла в сторонке с братом и смотрела на меня и Ляльку. Лялька улыбалась, и её глаза горели таким радостным огнем, что эта радость невольно передалась и мне. Но внутри почему-то клубилась уверенность, что грядут перемены. Мир менялся так стремительно, что мы сами не понимали, как так получается. Технический прогресс, изобилие субкультур, новые идолы и новые лидеры. И где-то позади оставалось прошлое: еле видное, затянутое туманной дымкой.

После курантов и «Ride the lightning» вместо гимна мы вывалились на улицу пестрой орущей толпой. Пили шампанское с горла, поздравляли друг друга и взрывали китайские петарды, которые, громко хлопая, заставляли сходить с ума всех дворовых собак. Кир обнимался с Лаки, а я, подхватив Ляльку, кружился с ней на скрипучем снегу. Балалай с Колумбом исполнили на бис «Звенит январская вьюга», притащив из квартиры гитары, а Лобок уткнулся башкой в сугроб и так в нем и заснул, пока Дим Димыч его не вытащил.

Не было только Леськи. Я посмотрел наверх и увидел её силуэт в окне. Поднял руку, помахал и улыбнулся. Как когда-то давно…

В четыре утра все довольные и пьяные расползлись по комнатам. Дим Димыч впустил меня, Ляльку, Кира, Лаки и Леську в родительскую спальню, а остальные заняли места в гостиной и в другой комнате. Кто-то отправился праздновать на улицу, а кто-то в другие компании. 2007 наступил, и жизнь по-прежнему била ключом.

Лялька, свернувшись клубочком, уткнулась Леське в спину и сразу уснула. Дим Димыч занял кресло, а Кир растянулся на полу с Лаки, где лежала еще одна подушка и для меня. Но сон не шел ко мне. Совсем. В итоге, провалявшись час, я неслышно поднялся и скользнул ужом на кухню, чтобы покурить. На кухне я достал из холодильника запотевшую бутылку коньяка, плеснул в чистый стакан на три пальца и забрался на широкий подоконник с ногами. А потом, задумавшись, тихо прыснул со смеху и проворчал себе под нос:

— Бля, хорошо Кир не видит. Точно бы с эмо сравнил.

Я просидел на подоконнике пятнадцать минут, смотря на снежную улицу и падающий с неба редкий снежок. Взрывы петард еще были слышны, но я думал о своем и их почти не замечал. Лишь вздрогнул, когда ко мне кто-то прижался. Повернувшись, я увидел Леську. Она стояла босая, в одной Димкиной майке с принтом «Metallica», и улыбалась.

— Прости, не хотела напугать, — шепнула она и тихо добавила: — Солёный пропердел всю комнату. Там спать невозможно.

— Это он может, — тихо рассмеялся я и подтянул ноги к себе. — Залезай, если хочешь.

— Можно?

— Это твоя квартира, — усмехнулся я. — Коньяк будешь?

— Буду, — кивнула Леська и, налив порцию себе, тоже забралась на подоконник.

— Знаешь, Миш, а я ведь тебе наврала, — спустя пару минут молчания сказала Леська. Я внимательно посмотрел на неё, ожидая продолжения, но она пригубила коньяк и снова замолчала.

— О чем наврала?

— Ну, что меня парень бросил беременную, — криво улыбнулась она и, почесав лоб, хмыкнула. Я видел, как тяжело ей это дается, поэтому поднял руку.

— Лесь. Если не хочешь, то не говори. Чего ты?

— Хочу. Устала, — отрывисто ответила она и залпом выпила остатки коньяка даже не поморщившись. — Это не мой парень был. А друг отца, у которого я работала.

— Чего, блядь? — нахмурился я. Леська, сглотнув слезы, кивнула.

— Помнишь я говорила, что на лето он меня к нему пристроит. Он пристроил. Я работала с бумажками, иногда в переговорах участвовала с его партнерами. То китайцы, то индусы, то еще хуй знает кто, — вздохнула она. Я закурил две сигареты и одну протянул ей. — Спасибо. Так вот друг этот ко мне клеиться начал. У него две дочери, блядь, моего возраста, прикинь! Я его отшивала, с насмешками еще, мол батя узнает, пизды тебе даст. Он сначала терпел, а после одной встречи как с цепи сорвался, Миш.

— Изнасиловал? — хрипло бросил я и сжал кулаки, когда Леська кивнула.

— Да. Напился, избил меня и… ну, это самое, — снова растерянно улыбнулась она. — А потом сказал, что если я отцу пожалуюсь, он ему все каналы перекроет и по миру пустит.

— Может?

— Может. Папа с ним давно работает, на нем контакты с зарубежными поставщиками завязаны, — кивнула Леська.

— Диман знает?

— Никто не знает. И не должен знать, — прикусив губу, ответила она. — Ты не просто… То есть, ты мой друг. А я устала держать это в себе.

— Про беременность правда? — спросил я, когда Леська замолчала. Она снова кивнула, но смотрела не на меня, а в окно.

— Да. Я сделала аборт. Кирилл… ну, друг папы… Он сказал, что это мои проблемы. Хоть денег дал и клинику хорошую выбрал.

— Уебок! — я спрыгнул с подоконника и, открыв холодильник, снова достал коньяк. Долил себе и Леське, после чего, выпив, обнял её за плечи. Леська тут же расплакалась и положила голову мне на плечо, на миг лишившись всех своих масок. Всего на миг, но мне этого хватило, чтобы увидеть её настоящую.

— Хочу уехать, как универ закончу, — Леська отстранилась на миг и взяла пачку сигарет. Правда руку мою так и не отпустила.

— И правильно, — буркнул я. — Нехуй в этом Питере делать.

— Нет, Миш. Совсем уехать. Куда-нибудь далеко, пока не забуду все это говно, — скривилась она. Чуть подумав, я снова кивнул.

— И это правильно. Наверное.

— Ты только…

— Никому я не скажу, — фыркнул я, перехватывая у нее сигарету. — Что я, трепло что ли?

— Спасибо. Они же жизнь себе поломают, — вздохнула Леська, имея ввиду отца и брата. — Не стерпят и поломают. Я так не хочу…

— От они, — зевнув, на кухню вплыл Дим Димыч и колко усмехнулся. — Лясы точите?

— На снежок любуемся и коньяк твой хлещем, — съязвила Леська.

— И правильно. Хлещите, — снова зевнул Димыч, накладывая себе оливье. — А то Жаба на него глаз положил. Зачетный салатик, братка. В чем секрет?

— В любви, — ехидно ответил я, заставив Димыча рассмеяться. Но когда он ушел в комнату, я снова вздохнул и провел ладонью по спине Леськи. — Все будет хорошо, Лесь. Не сомневайся.

— Я не сомневаюсь, — кивнула она и, прижавшись, поцеловала меня в губы. Затем отстранилась, когда я не ответил на поцелуй. — Прости.

— Тебе не это сейчас нужно, — выдавив улыбку, ответил я. — Пойдем баиньки.

— Пойдем, — вздохнула она и, грустно улыбнувшись, провела рукой по моей щеке. — Хороший ты, Мишка.

«Нет. Я дурак», — мысленно проворчал я.

Перемены затронули и братство Окурка, пусть я их сначала и не замечал. То ли дело было в том, что мы взрослели, то ли виной всему меняющийся мир, но перемены ворвались в жизнь слишком резко.

В феврале, через месяц после празднования Нового года, Леська пропала из аськи. Нет, её ник так и висел в списке друзей, только он перестал светиться зеленым. Перед этим мы целую ночь проболтали в сети, а потом она позвонила. Под утро, когда над парком начало всходить солнце.

— Я уезжаю, — тихо сказала она в трубку, и я услышал, что Леська улыбается. — Хотела лично сказать.

— Куда? — спросил я, стоя на балконе в отцовском старом тулупе. Морозный воздух бодрил и прогонял сон, который настойчиво пытался меня свалить.

— Как и хотела, — снова улыбка. — Далеко. Решила попрощаться, так сказать.

— Там телефоны не ловят и аська не работает? — рассмеялся я, затягиваясь сигаретой. — Ты что-то пугаешь, Лесь. Все нормально?

— Все нормально. Папка договорился, и я поеду на практику к его знакомой в Европу. Нормальной знакомой, — она сделала акцент на последнем слове и вздохнула. — Аналитика, как раз мой профиль. Просто я хочу… не знаю, как сказать… хочу отвлечься от всего.

— Понимаю, — кивнул я по привычке. — Нахуй друзей, здравствуйте новые люди.

— Нет, Миш. Все куда сложнее, — ответила Леська. — Просто я не могу объяснить.

— Так скажи прямо, — взорвался я. — Хули женщины постоянно юлят и несут хуйню, а? Не маленький, справлюсь.

— Ладно, — снова вздохнула она. — Я что-то чувствую к тебе. Меня тянет к тебе, но я боюсь.

— Чего боишься?

— Не знаю. Боюсь навредить тебе, твоим чувствам. Я вижу, что тебе тоже нелегко.

— Бывает, — насупившись, ответил я. — Возможно, ты права, и так будет лучше.

— Да. Ты не такой, как Кир или Олег. Для них чувства — это мелочь, на которую можно наступить и раздавить. Для тебя — это куда большее. И это мне нравится в тебе, Мишка. Редкость, знаешь ли, в нашей жизни.

— Мне везет на ебанутых девушек, — криво улыбнувшись, рассмеялся я. — У Наташки тоже ворох тараканов в голове, а я хочу помочь ей с ними справиться. Если понимаешь, о чем я.

— Я заметила, — сухо ответила Леська. — У каждого они есть. Большие и маленькие. Отравляющие жизнь.

— Именно, — подтвердил я и достал из пачки еще одну сигарету. — Не обязательно исчезать, Лесь.

— Мне это нужно, — вздохнула она, и я услышал, как Леська тоже чиркает зажигалкой. — У меня только одна просьба к тебе будет.

— Какая?

— Не удаляй меня из аськи. Кто знает, как жизнь повернется.

— Будет нужна помощь, пиши. Любая. Абсолютно, — ответил я.

— Спасибо, хм… Мишка, — Леська рассмеялась, заставив улыбнуться и меня.

— Береги себя. Увидимся.

— Увидимся, — ответила она и исчезла из моей жизни.

Иногда, когда не мог уснуть, я включал телефон и листал список друзей в аське. Леськин ник всегда горел красным, а спустя время начал краснеть и весь список. Мир менялся, и мы менялись вместе с ним. Кир, Олег, Лаки, Ирка, Лялька, Дим Димыч, Макс, Черепаха, Колумб… Никто не остался прежним.

В марте пропал Балалай. Не так, как Леська. Он был на связи, когда мы ему звонили, но часто отнекивался от встреч, забил на репетиции и гараж и очень редко вылезал в аську. На все вопросы отвечал односложно, а то и вовсе игнорировал.

— Скурвился, сука. На братанов болт положил, — вздохнул Кир, когда Балалай в очередной раз не взял трубку. Мы сидели в гараже, потягивали пиво и слушали подборку новья на бумбоксе Жабы.

— Хуй его знает, — пожал я плечами. — Может, проблемы, а может, и депрессия.

— Угу. Или вмазался опять. Да так, что отойти не может, — хмыкнула Лаки, красноречиво посмотрев на Кира. Тот залился румянцем и глупо хихикнул.

— Да ладно вам, — вступился за Олега Жаба. — Он же творческий весь. От мозга до говна в жопе. Прилетело вдохновение, вот и сидит строчит очередные песни.

— Или с бомжихой в обнимку лежит где-нибудь на промке, — вставила Ирка. — Ладно, хуй на него. Не первый раз пропадает.

— Колумб его видел на днях, — сказала Лялька. Она сидела со мной на диване и, пользуясь моментом, закинула ноги мне на колени. — В «Черном солнце» пересеклись, говорит.

— И чо? Странный был? — спросил Кир. Лялька кивнула.

— Ну да. Колумб сказал, что Олег сначала мимо прошел, а когда его окликнули, морду скривил. Но вроде поздоровался подошел.

— Ну точно вмазанный. Вот и ныкается. Знает, что мы отпиздим, — фыркнул Кир. — Ну и хуй с ним, правда. Появится, вот и предъявим. Чо, будем играть? А то девчата наши заскучали.

— О, избавь нахуй от своих пиздостраданий на гитаре, — взмолилась Ирка, и мы хором заржали.

Олег объявился в конце марта, когда мы сидели в гараже и резались в настолку. Он ввалился внутрь мокрый, как дворовый кот, и заляпал грязью пол. Но на это никто не обратил внимания, потому что Балалай сбрил под ноль свои длинные волосы и полностью поменял стиль одежды.

— Глянь, кого нахуй принесло, — присвистнул Кир, бросая карты на стол и вставая с дивана. — Ну здравствуй, братка.

— Здорово, — широко улыбнулся Олег, после чего подошел к холодильнику и, открыв его, вытащил бутылку пива. Опустошив её за несколько глотков, он смачно рыгнул и плюхнулся на свободный табурет. И все это в звенящей тишине, наполненной лишь нашим охуевшим дыханием. — Чо, как жизнь?

— Это ты нам, блядь, скажи, — нахмурился я. — Пропал с концами, а теперь заявляется сюда, как ни в чем ни бывало, одетый, как скин.

— Ты чо, реально к фашикам переметнулся? — спросил Кир, разглядывая прикид Олега. Тот юлить не стал и коротко кивнул. — Очередные заебы, брат? Быстро переобулся, чо сказать.

— Не, ты чо буровишь, — рассмеялся Олег. Он был одет как Макс, Шаман и любой из их шайки. Светлые джинсы, берцы, бомбер «Lonsdale» и нашивка шамановой бригады на правом плече. — Все по серьезке. Я в лагере их был. Пацаны там так все четко заделали.

— Погодь, не трои, — перебила его Ирка. — Ты со скинами теперь? И нахуя?

— Ну, мне Михины слова в голову запали, — честно признался Олег, заставив меня смутиться, потому что все разом посмотрели в мою сторону. — Мы тогда потрещали после махача с Чингизом, и он сказал, что если я еще раз вмажусь, то все. Я после вписки у Димыча на Новый год в центре с Шаманом пересекся. Он мне листовку их дал и на пиво пригласил. Ну а я чо? Мне философия всякая интересна, вот и пошел. Пацаны там меня выслушали, попиздели конечно, когда узнали, что я торчал, а потом ничо, расслабились. У меня тогда ломка была, вообще пиздец. Крышу рвало. Макс, ну Дьяков кент, рассказал, что у них лагерь свой спортивный есть. В области, значит. Пригласили к себе на месяц. Мол, спортом займешься, от дряни своей очистишься.

— И ты согласился, — хмыкнул я. Олег кивнул.

— Ага. А хули я терял? Тут соблазны повсюду. То Черепаху встречу, и он к себе зазывает, то в подъезде на шприц нарвусь. А там лес, свежий воздух и ебаная муштра с утра до вечера. Не до хмурого, знаешь ли.

— Ну и? Дальше чо? — спросил Кир, не сводя с Олега внимательного взгляда. — Проникся, смотрю?

— Ага. Пацаны, оказывается, правильно думают, — жарко воскликнул Олег, напомнив мне Макса. — Это не речные скины, которые беспределят и всех пиздят. Шаман, наоборот, за здоровый образ жизни. Нарков хуярят, притоны их, спортом занимаются, корни свои уважают, за белого человека вступаются...

— Да тебе, блядь, мозги промыли, — возмутился я. — Ты ж сам орал, что всю эту пиздобратию в рот ебал, нонконоформист хуев.

— Глупый был, — улыбнулся Олег. — А они спасли меня, считай. Я чист, и меня совсем не тянет. Даже от травы воротит. Нормальные там пацаны, короче. Зря о них плохо думаете.

— Ну хуй знает, Олеж, — ответил Кир, почесывая нос. — Резко ты как-то свалил. Хоть бы предупредил что ли.

— Вы бы отговаривать начали, — вздохнул он. — А так, сам решил, сам сделал. Вы мои принципы знаете. Как знаете и то, что мне остопиздели эти охуевшие чурки на улицах. Вроде Чингиза и ему подобных. Ладно арбузы свои продают, но когда гашик или хмурого толкают, это уже край. Шаман меня поддержал, и за это я им благодарен. Взрослеть пора, пацаны. Не все ж в гараже жопой диван протирать. Надо мир менять.

— Опять двадцать пять, — буркнул я. — Мне Макс то же самое говорил, Олеж. Вас, блядь, одинаково промывают. Что тебя, что его. А вы и рады. Мир менять? Мир меняется не вами, а теми, кто стоит за Шаманом и ему подобными.

— Да иди ты нахуй! — вызверился Олег, вскочив со стула. — Хули ты понимаешь?

— Ты, блядь, дохуя понимаешь, — зло бросил я, тоже вставая с дивана. Кир хмыкнул и встал между нами.

— Закончили, — коротко сказал он. — Подеритесь, блядь, еще.

— Уебан, — сплюнул я на пол и вернулся к Ляльке, которая настороженно наблюдала за перепалкой. — Ты о свободе все мозги проебал и мне, и Киру, и любому в нашей компашке. А теперь променял свою свободу на чужое мировоззрение. Тебе Шаман скажет, мол иди и отпизди чурку на рынке, и ты пойдешь. Арийское братство… Хуйня все это на постном масле. Для таких наивных долбоебов, как ты, и годится. Тут ты был сам по себе, а теперь на поводке у Шамана бегать…

Я не договорил, потому что Балалай, подскочив, врезал мне кулаком по скуле, заставив Ляльку взвизгнуть от страха. Кир, не успевший ему помешать, лишь воздух задел пальцами, когда попытался перехватить Олега.

Я напряг ноги и отпихнул Балалая от себя, после чего вскочил с дивана и, схватив табуретку, уебал Олега по спине. Тот лишь крякнул и, вывернувшись, засадил мне кулаком под дых, выбивая воздух из легких.

— Хорош! — рявкнул Кир, отпихивая Олега. Тот было быканул, но Кир помахал перед его носом монтировкой и процедил: — Успокойся, блядь!

— Совсем ебанулся? — нахмурилась Ирка, подходя к нему. — Хуль ты на своих кидаешься?

— Нехуй пиздеть, — ответил ей Олег, смотря на меня ненавидящим взглядом. — За языком следи.

— Съебись уже, — отмахнулся я, вытирая рукавом косухи кровь на губе. — Или пошли раз на раз, коли такой идейный.

— Думал, поймете, — с горечью произнес Балалай, отряхивая бомбер. — Я ж ради вас…

— Ради нас что? — меланхолично спросила Лаки. — С хмурым завязал? Ты это должен был ради себя сделать, Олег. И не лысые за тебя впряглись тогда перед Чингизом. А тот, кому ты по лицу съездил. Вспомнил? Им похуй на тебя было, а нам нет.

— Да ну нахуй, — зло бросил Олег, враз переменившись в лице. Лаки покачала головой и отвернулась. — Такие все пиздатые сидите. Кир тоже вмазывался, и чо?

— Кир слез и остался все тем же Киром. Ебанутым, конечно, — ответил я, — но своим. Говоришь, тебя Шаман спас? Ну так иди к спасителю. Хули ты к нам-то пришел? Мозги нам промывать не надо. Не маленькие, понимаем, что к чему и нахуя ты тут нарисовался после своего лагеря. Шамановы вон пацаны по всему району шестерят, если ты не в курсе. К себе зазывают.

— Ну и идите нахуй тогда, — выругался Балалай и, пнув табуретку, швырнул на пол ключи от гаража.

— Пиздец, — вздохнула Ирка, когда Олег ушел. Она наклонилась и подняла ключи с пола. — Мих, ну мог бы поделикатнее…

— Не мог, — отрезал я. — Сразу было понятно, нахуя он сюда приперся. Я все это от Макса каждый день слышу, как пересекаемся. Про мир меняющийся, про белых людей, про оборзевших чурок. Наш с Киром учитель, Хачатур Арменович, тоже чурка. Так этот чурка в меня знания вбил, благодаря которым я в универ поступил. А лысые всех под одну гребенку равняют, им похуй, кто или что. Чурка, значит получишь пизды. Нет, Ир. Не мог я поделикатнее. Заебала меня эта тема уже. Одумается — вернется. Олег — пацан умный. Если выкусит всю эту фишку, то забьет хуй и на Шамана, и на лысых. А если нет… Ну, сам выбор сделал, за яйца его никто не тянул. Да и я к лысым только ради Олега и обратился. Теперь вот думаю, нахуя.

— Все ты правильно сделал, братка, — кивнул Кир. — Забей. Перебесится Балалай и вернется. Куда он денется, балбес хуев. Ладно. Играем? Чей там ход?

— Мой, — подняла руку Лаки и взяла в руку зеленый кубик.

После того разговора мы иногда встречали Балалая в центре. С новыми друзьями. Он демонстративно отворачивал лицо, когда мы проходили мимо, или переходил на другую сторону дороги. Единственное, что в нем изменилось, так это одежда. Светлые джинсы он сменил на черные, словно в память старых деньков, да и бомбер заменил на обычную ветровку черного цвета. Бритую голову закрывала черная кепка, с продетым в козырек колечком.

— Ну надо ж, блядь, — фыркнул Кир, когда впервые увидел Олега в новом прикиде. — Нефор-нацист. Где такое увидишь. Цирк уехал, клоуны остались.

— Что с ним случилось? — спросил Кира Колумб. Мы вышли покурить после концерта и увидели неподалеку Олега, который о чем-то болтал с группкой скинов, по виду, не местных. — Нормальный ж был пацан.

— Забей, — махнул я рукой. — Башку ему промыли, как и остальным. Теперь вон лапу не подает, а вскидывает.

— С вами не тусует больше? — еще сильнее удивился Колумб. — Ну, дела.

— Не, — помотал головой Кир, а потом прищурился. — Толян, а ты этих не знаешь?

— Не-а, — ответил Колумб, мельком посмотрев на лысых, болтавших с Олегом. — Может, новенькие?

— Да они как грибы после дождя вылезают в последнее время, — буркнул я. — И хули трутся тут? На Абрека залупнуться решили?

— Вряд ли, — мягкий и неконфликтный Колумб даже вздрогнул, когда до него дошел смысл сказанного. — На этот клуб даже братки не залупаются.

— Хуй их знает, — Кир сплюнул на асфальт и протянул руку. — Мих, дай сигу.

— На, — я протянул ему пачку и кивнул Олегу, когда наши взгляды пересеклись. Тот на миг стушевался, а потом, как обычно, отвернулся. — Хе, снова выебывается.

— Забей уже, блядь, — ругнулся Кир. — Самому тошно. Братан же был, пока не заговнился. Ладно, чо играете сегодня, Толь?

— Каверы, само собой, — хмыкнул Колумб. — Эх, Леськи нет. Она любит «Рамонов».

— А куда Леська пропала? — поинтересовался Кир. Я пожал плечами, а потом неслабо удивился, когда Колумб ответил:

— В Европе сейчас. На неделе с ней созванивались, говорит, что все пучком.

— Ясно. О, зацени. К нам идут, — ехидно улыбнулся Кир, когда стайка скинов направилась к нам. Олег незаметно испарился, а мы и не заметили, куда он ушел.

— Здорово, пацаны, — поздоровался один из них, самый высокий. Он с интересом осмотрел каждого, задержавшись только на Колумбе. Толик, обвешанный феньками и браслетами с ног до головы, заметно смутился.

— Здорово, — с вызовом ответил ему Кир.

— Есть курить?

— Есть, — кивнул я. — Одну?

— Парочку дай, — улыбнулся лысый и добавил, когда я вытащил из пачки две сигареты и протянул ему: — А вы, типа, нефоры, да?

— А ты типа доебаться решил? — грубо в лоб спросил Кир. — Типа по шмоту непонятно? Типа ты читать не умеешь? Вон на афише написано, что сегодня концерт кавер-группы.

— Чо ты дерзишь? — тут же зацепился второй скин, пониже и поплечистее. Кир засопел и сжал кулаки.

— Слышь, пацаны. Идите отсюда, а? Не мешайте культурно отдыхать. За нас у Шамана спросите, — поспешил вмешаться я, но скины рассмеялись.

— Шаман не наш старшой, — ответил высокий и без предупреждения ударил Кира в висок. Тот рухнул, как подкошенный, а лысый вытер об куртку кастет.

— Зови наших! — рявкнул я Колумбу и, пихнув его в сторону двери в клуб, с ноги зарядил высокому в живот.

И тут же упал на асфальт, когда по голове приложили чем-то тяжелым. В глазах сразу вспыхнули черные пятна, а рот наполнился железным привкусом. Кир, лежащий рядом, застонал и пошевелился. И умолк, когда ему врезали ногой по ребрам.

Я снова ударил ногой, пусть и лежа, и один из лысых, чертыхаясь, тоже упал рядом. Мне прилетело в голову берцем, а потом и в живот, однако я успел вовремя сжаться в комок.

— Сука! — прохрипел тот, кого я свалил. Он занес надо мной ногу и неожиданно улетел в кусты, когда в него врезался Шарик, басист и друг Колумба. На высокого набросился Дим Димыч, а я получил возможность подняться и осмотреться.

— Вставай, — буркнул я Киру, пытаясь поднять его. Тот застонал, и я увидел, что под ним блестит лужица крови. — Блядь!

— Нормально все, — отмахнулся Кир и, пошатываясь, все же встал на ноги. Он оскалился и, разбежавшись, помчался в месившуюся толпу. Я как-то пропустил момент, когда к лысым прибыло подкрепление, а затем охнул, получив по спине резиновой дубинкой.

— Блядь, свои же, мужики, — бросил я, повернувшись и увидев охрану клуба. Те, надо отдать им должное, сориентировались быстро.

— Чужие кто? — с акцентом спросил один из них.

— Лысые, — ответил я и заржал, неизвестно почему. Охрана кивнула и тоже ломанулась в толпу, отвешивая пиздюлины и своим, и чужим.

— Живой?

Услышав Иркин голос, я улыбнулся и повернулся к ней.

— Живой. Башку немного поцарапали, — хмыкнул я, вытирая окровавленную руку об куртку. Бледная Лялька, насупившись, вцепилась в меня и всхлипнула. — Все нормально, Ляль. Ты чего?

— А где Кир? — спросил бледный Жаба. Но несмотря на страх, он держал в руке палку и был готов пустить её в ход.

— Месится, дурной, — ответил я, махнув рукой в сторону драки. Оттуда доносились крики, ругань и редкие призывы мочить чурок, прерываемые резиновыми дубинками охраны. — По башке получил и один хуй полез.

— А то ты его не знаешь, — хмыкнула Ирка, помогая мне усесться на лавочку. Я поискал глазами Балалая и, не найдя его, вздохнул. — Все нормально?

— Ага. Это лысые. С ними Олег тут рядом терся. А сейчас съебал куда-то, — ответил я и, закурив сигарету, поморщился, когда желудок скакнул к горлу и меня затошнило. — Блядь.

— Воды лучше выпей, — Жаба протянул мне поллитровую бутылку и с тревогой посмотрел на драку. Правда, расслабился, когда в отдалении послышались звуки сирен, становящиеся все громче и громче. — Менты!

— Шухер! — заорал кто-то в толпе, и вся драка резко рассосалась. Лишь два охранника, тоже получившие пиздюлей, растерянно вертелись на месте.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая

Глава шестая. Махач, грязь и «Экзорцизм».

Весной 2006 года во время празднования моего дня рождения в летней кухоньке Кира Балалаю пришла в голову очередная гениальная идея. Олег дождался, когда все напьются, подобреют и размякнут, а потом спросил:

— Братишки и сестренки, а давайте свою банду соберем?

— Чо? — пьяно спросил Кир, тщетно пытаясь собрать хотя бы собственные глаза в кучу. — Банду? Типа пиздить лохов, отжимать мобилы и крышевать киоски? Ты совсем ебанутый, Олег? Тут же все давно уже поделено…

— Да не ту банду, дебил, — выругался Балалай. — Музыкальную. Хули мы метал котируем, а свое не играем?

— Может потому что играть не умеем? — спросил Жаба, поцеживая пиво. Рядом с ним на тарелке стоял и тортик, но Жаба так обожрался жареного мяса, что живот его вспучился, а джинсы трещали по швам, готовые разлететься на клочки. — Ты у нас один музыкант.

— Бля, ну я играл когда-то на гитарке, но сейчас хуй вспомню, — буркнул Кир.

— Хуйня, — авторитетно заявил Олег. — Многие великие банды начинали с нуля, вообще играть нихуя не умея.

— Тогда я на басу буду тренькать, — рассмеялся Кир. — «Раз-два, раз-два, раз-раз-два-два».

— Вот и заебись, — обрадовался Балалай. — Самое то для тебя. Дьяка на барабаны посадим.

— Схуяли меня? — настал мой черед возмущаться. — У меня день рождения вообще-то!

— И чо? Кто в детстве на тазу пластиковом ебашил, соседей до ебыча доводя? — не сдавался Олег. — Ты вон вечно, как напьешься, так давай вилками ритм отбивать.

— Весь стол, блядь, покоцал, падла, — ухмыльнулся Кир, заставив меня смутиться.

— Кухню найдем. Черепаха тут пизданул, что в доме культуры списывать будут инструменты, — продолжил Олег.

— Кухню? — удивилась уже Ирка. — А чем эта не подходит? Тут места дохуя, и бухать, и репетировать.

— Ударную установку, — вздохнул Балалай, поняв, что имеет дело с пьяными тупарями. — Кухня на сленге. Хорош уже тупить, а?

— А ты понятно говори, — буркнул я. — Кухня, банда…

— Баланда, — закончил за меня Жаба, заставив всех заржать. — Я тоже на гитарке немного умею. Ну и пианино мучил в детстве.

— Не, пианину Ольке отдадим, — перебил его Кир. Лаки, меланхолично сидящая на краешке дивана, сдержанно кивнула.

— Музыкалка по классу фортепиано, — пояснила она, заставив Жабу уважительно хмыкнуть. — Только не угадали, ребятки. Я теперь и на милю к клавишным не подойду. Наигралась, хватит.

— Ну и правильно. Мы ж метал рубить будем, — кивнул Кир. — Нахуй нам там клавишные? Мы, чо, «Nightwish» типа?

— Не, — поморщился я. — Надо блэкуху рубать тогда уж. Или дэт.

— Решим, чо играть, — махнул рукой Олег. — Так что? Вы в теме?

— В теме, — кивнули мы с Киром, а чуть погодя и Жаба.

— А гитару там найти можно? Ну, в клубе этом? — спросил он. Олег, чуть подумав, помотал головой.

— Вряд ли. Там если и остались гитары, то какое-нибудь говно, типа «Урала» или «Трембит». Ты при деньгах?

— Смотря сколько надо, — осторожно ответил Жаба. В вопросах денег он проявлял небывалую аккуратность и предпочитал их тратить на себя любимого.

— Братан тут с Окурка свое весло толкает, — пояснил Олег. — Нормальный «Джексон». Японец вроде, но я хуй знаю. Может, и пиздит. Звучит, правда, отменно. Они с Колумбом, когда играли, то на этой гитарке с десяток концертов оттрубили. В общем, если надумаешь, маякни, я сведу вас.

— Олеж, а остальную хуйню где брать? — улыбаясь, спросил я. Энергия Олега понемногу передавалась и всем остальным. — Ну, кабинеты там, кабели и прочее?

— Найдем, не ссы. Братанов потрясу с Речки, — отмахнулся тот.

— Ну так тряси, — буркнул Кир, наливая в стопку водки. — Будем!

— Будем! — воскликнули остальные.

И если мы после того дня обо всем забыли, то Олег наоборот взялся за дело с удвоенной энергией. Прохладной апрельской ночью он вместе с Черепахой, Аспидом и Чингизом выломал решетку на первом этаже окурковского дома культуры. Ночной сторож мирно дрых в своем кабинете, а количество пустых бутылок из-под вина и водки явно говорило о том, что проснется тот только утром, если проснется, конечно. Добычу поделили не поровну. Олег собрал из трех украденных установок одну, захватил до кучи пару акустических гитар, древний синтезатор и хуй знает каким боком затесавшийся в эту компанию хлама японский бас. Черепаха с друзьями забрали духовые, скрипки и треснувшую виолончель, тут же загнав все добро на металлолом своим знакомым.

Взломщиков не нашли. Конечно, участковый дядя Миша косился на Черепаху и его дружков, но доказательств не было. В итоге кражу списали на бомжей, а Балалай чудом отделался от срока. Правда, и на этом он не успокоился. Месяц он шароебился хуй пойми где, а потом зазвал нас в гаражи. Неподалеку от Блевотни, где жил Кир, находился старый гаражный кооператив. Наполовину заброшенный, наполовину населенный старыми дедами, которые по выходным копались в своих ржавых ведрах, наполняя тишину кооператива старой совковой попсой и звуком бьющихся рож, если деды дорывались до водки.

Наша компашка собралась у гаража номер 113 ближе к вечеру. Олег уже крутился там и сиял, как мыльный шар. И когда он открыл двери, пропуская нас внутрь, мы поняли причину этого сияния.

В углу гаража стояла ударная установка, тускло поблескивая металлическими деталями. У противоположной стены нашлась стойка с гитарами, которых было ровно три. Бас, собственный «страт» Олега и белая акустика. Напротив стоял диван, две колонки с усилком и микрофоном, и сбоку от них притулился небольшой фендеровский комбик, который я часто видел у Олега дома.

— Ну, брат, ты удивил, так удивил, — присвистнул Кир, садясь на диван. Олег, улыбаясь, кивнул и сдержанно поклонился, а потом порозовел, когда все, не сговариваясь, устроили ему овацию.

— Бля, прям точка настоящая, — кивнул я, садясь за барабаны. Взяв палочки, я неуверенно стукнул по хай-хету и рассмеялся. — Бля, звенит, пацаны!

— Еще бы, блядь, не звенело. Я из трех установок её собирал, — буркнул Олег, уваливаясь на диван и доставая из кармана знакомый нам бумажный сверток. — Ща веселое расскажу. Располагайтесь пока.

— Давай, — кивнул Кир, когда все расселись. — Чо там Черепаха отчудил?

— Откуда ты знаешь? — вздрогнул Олег, но Кир рассмеялся и махнул рукой.

— А хули тут не знать? Дядь Миша ко мне домой частенько захаживал. Все про Черепаху спрашивал, а потом сказал, что дом культуры наш обнесли, — ответил он, открывая дверцу холодильника и вытаскивая оттуда бутылку пива. — О, пивчанский! Живем!

— Ну да, — нехотя буркнул Олег. — Черепаха, пидор, подставил. Сначала пизданул, что инструменты списывать будут, а как мы на место приехали, сказал, что обломилось. Ну и хули, обратно ехать? Мы подумали, что один хуй там все ржавеет, и решили спасти…

— Чип и Дейлы, блядь, — ругнулся я. — Не примут нас за этот гараж?

— Не, братка. Все путем, — уверенно ответил Олег. — Гараж я, не поверите, у кого снял. У дядь Миши.

— У участкового нашего? — удивился Кир. — Ебать, ну и номер.

— Ага. Он же тачку свою продал, а гараж стоит. Ну я и допизделся, что мне он для репетиций нужен. Типа я на гитаре играю, а дома ругаются. Дядь Миша, добрая душа, за пол-цены отдал. Сказал только, чтобы хуйню не творили тут.

— А если он сюда завалится? А тут пизженные инструменты, — хмыкнул Жаба, поглаживая белую гитару.

— Не завалится, — загадочно сказал Олег и опустил глаза. — Можем спокойно репать, хоть весь день. Гараж никто не тронет. Дядь Миша сказал, что тогда сразу всему району пизда приснится.

— Что-то ты темнишь, Олежа… — вздохнул я, поднимаясь со стула. — Давай, не крои. Говори, как есть. Свои все.

— Короче, я Чингиза ему сдал, — буркнул Олег. — Черепахи кента. Чингиз совсем забурел на наркоте, пиздюков подсаживать начал местных. Черепаха его сам слить хотел, да бздел, пидор.

— По тонкому льду ходишь, Олег, — ответил ему Кир. — Смотри, чтобы кенты его не узнали. Хуево будет.

— Да кто узнает уже? — снова отмахнулся Балалай. — Зато цени! У нас все есть.

— Солёный прав, — кивнула Ирка. — Чингиз вообще ебнутый, и дружки у него такие же.

— Ладно, — встрял я. — Нахуй Чингиза и Черепаху. Чо вы начали? Олег за всех старался, а вы говнитесь. Короче, Олеж. Ты на будущее предупреждай, куда вмазываешься. Ну и если проблемы будут, говори. Братанов не бросаем.

— Эт да, — кивнул Кир, подходя к Олегу и хлопая его по плечу. — Ворюга, блядь. Ума хватило, а? Но ты другое скажи, братка. Как играть-то учиться? Денег на репетитора у меня нет, сам знаешь.

— Хуйня все это. Я научу, — ответил Балалай и, метнувшись в угол, притащил стопку пыльных книг. — Вот тут все есть. И барабаны, и бас. А там методом тыка разберетесь. Нихуя сложного, отвечаю.

— Посмотрим, — вздохнул я и снова стукнул палочкой по хай-хету.

На этом Олег тоже не остановился. Вместо привычных посиделок после универа или работы он начал зазывать нас в гараж на репетиции. Хотя бухло там тоже лилось рекой, но Кир по крайней мере начал выводить какие-то простенькие басовые партии, да и я начал играть худо-бедно ровно под метроном.

Наших девчат это очень веселило. Особенно в те моменты, когда музыкальный слух Олега, изнасилованный двумя долбоебами в лице меня и Кира, сдавал, как и терпение Балалая. Жаба же наоборот весьма быстро освоился в роли ритм-гитариста и практически не косячил, жужжа стареньким «Джексоном», который все-таки купил по наводке Олега. Мы с Киром — другой случай. Иногда я, забывшись, сбивался с простенького ритма, из-за чего сбивались и остальные. Иногда Кир «пердел» своей басухой невпопад, а если напивался слишком сильно, то эту какофонию никто уже не выдерживал. И тогда Балалай начинал орать.

— Блядь, Кирилл! — рявкал он, откладывая свой «страт» в сторону. — Ты чо коричневую ноту извлечь хочешь? Меня уже блевать тянет от твоего пердежа.

— Иди нахуй! — взрывался Кир. — Сам, бля, подорвал всех в этот блудняк. Дьяк вон сам ебланит сидит. А на репах одни парадидлы свои хуярит.

— Потому что это основные рудименты, Солёный, — вздыхал я. — Мы же блэк играем. Там без парадидлов никуда.

— Пошли нахуй! — снова взрывался Кир, бросая многострадальную басуху на диван. — Умники, блядь. Жаб, пошли наебенимся?

— Никто никуда не идет, — рявкал Олег, и в эти моменты с ним даже Кир не решался спорить. — Взял, блядь, басуху и начал, блядь, заново!

— Взял я твою, блядь, басуху, — зло, но все же с улыбкой, отвечал ему Кир. — Залупа твоя патлатая.

— Твоя зато лысая и глупая, — парировал Балалай, намекая на висок Кира, который тот выбрил, как у Ньюстеда. — Давай еще раз, с начала.

— Ебанашки, — смеялась Ирка, сидя на диване с Лаки и Лялькой. Мы тоже, разрядившись, начинали веселиться, и даже Балалай ничего не мог с этим поделать. Ну а в конце каждого ждала бутылочка холодного пива или водка, запас которых всегда был в холодильнике. Жаба ответственно следил, чтобы холодильник не пустел.

— Чо, как корабль назовем? — разомлев от пива и выволочек Балалая, спросил Жаба. Кир тут же нахмурился.

— Чего? Какой корабль? Ты перепил, братан, или просто ёбу дал?

— Да он о группе, блядь, — устало вздохнул я. — Кто еще ёбу дал, Кир?

— Слушай, а в натуре, — хмыкнул тот. — Названия-то у нас нет.

— И не будет с такой игрой, — сердито добавил Олег.

— Ой, отъебись, Пуччини ебаное, — отмахнулся Кир, еще не отошедший от истерики друга. — Весь мозг выебал, так дай отдохнуть пацанам, а?

— Вам не отдыхать, а пизды дать надо, — буркнул «Пуччини ебаное», обидевшись на новую обзывалку. — И хули я Пуччини-то?

— Хуй его знает, — пожал плечами Кир. — Пуччини, и все тут.

— А ты пердун тогда, — парировал Олег и, чуть подумав, добавил: — Тоже ебаный.

— Слышь, заебали оба! — рявкнули мы с Иркой. — Пиздуйте вон на улицу и там раз на раз, как все нормальные пацаны. А мы тут в тишине посидим пока.

Но «раз на раз» никто не пошел. Кир и Олег побуравили друг друга немного злыми взглядами, а потом, выпив по стопке водки и закусив сваренными Лялькой пельменями, помирились. Жаба, задумавшись, что-то черкал в блокноте, с которым не расставался, а потом предъявил на наш суд несколько вариантов логотипа.

— Белка что ли пропоносилась? — хмыкнул Кир, смотря на первый логотип. — И чо тут написано?

— «Черный замок», — ответил Жаба.

— «Dimmu Borgir» уже заняли, — встряла Лялька, тыкая пальцем в свою майку. Жаба вздохнул и покорно перевернул страницу.

— А это чо? — Кир даже шею выгнул, не понимая, в какую сторону читать. — Слышь, Пуччини, ты понимаешь?

— Не-а, — ответил Олег, пропустив мимо ушей выбесившую его обзывалку. — Жаб, не мучай, а? Чо тут написано?

— «Black Souls», — ответил тот. — Черные души, типа.

— Ну, неплохо, — похвалил Кир, углядев в каракулях название. — Ха, в натуре так и написано. Ну ты и затейник, Ромыч.

— Лучше «Exorcism», — тихо сказала Лаки, с улыбкой смотря на нас.

— Погодь, экзорцизм же — это изгнание, не?

— Все так, — кивнула Олька. — Но на древнегреческом это еще и «связывание клятвой». Символично получается.

— А мне нравится, — улыбнулся Кир, получив улыбку в ответ.

— Еще б тебе не нравилось. Откажешься, так пизду через полгода только увидишь… — буркнул Олег и свалился на пол, не договорив, потому что Кир насел на него сверху и поднял кулак. Если бы не Олька, то Балалая отскребали бы от пола.

— Хватит! — рявкнула она. — Заебали, дурогоны! Совсем с группой своей пизданулись!

— Она права, — усмехнулся я, доставая из холодильника еще одну бутылку пива. — Остопиздели уже своими терками. Помирились же вроде, хуль ты, Балалай, опять начинаешь?

— Извини, братка, — шмыгнув носом, ответил Олег, косясь на кулак, который завис в воздухе. — Был неправ и непочтителен. Можешь ударить, я не обижусь. Зря на Ольку быканул. Ты тоже извини, Оль. Ну дурак, хуль тут поделать.

— Язык бы тебе вырвать и жопу им твою вытереть, — зло бросил Кир, но с Олега все-таки слез. — Не был бы своим, убил бы нахуй.

— Повезло Олеже, — хмыкнула Лялька. Я кивнул, поддержав её.

— Ага. В Кире дури много. Въебет, и мозги в жижу превратятся.

— Закончили? — чуть остыв, спросила Лаки. Дождавшись синхронного кивка от обоих, она вздохнула. — Как дети, блядь.

— Олькино название подходит, — сказал Жаба, не обративший на перепалку никакого внимания. Он протянул нам блокнот с новым логотипом. — Ну чо?

— Огонь! — кивнул я. — А теперь давайте бухать, пока опять не передрались. Жаб, докинь пельмешей в кастрюльку, а?

Однажды Балалай опоздал на репетицию, чего сроду не случалось. Обычно мы приходили позже и неизбежно получали порцию нытья от Олега на тему опозданий. В этот раз Жаба меланхолично подергал висящий на двери замок и, вздохнув, полез в вентиляцию, где был спрятан запасной ключ.

Олег не пришел ни через час, ни через два. Мы сыграли пять песен и расселись кто где, чтобы наградить себя пивом и чипсами. А когда часы на стене показали пять вечера, железная дверь скрипнула и в гараж ввалился Балалай.

— Нихуя себе струя, — присвистнул Кир, когда Олег поднял голову и мы увидели его лицо. Правый глаз заплыл, губы были разбиты и покрылись темной коркой спекшейся крови, на щеке темнели нехилые царапины, а косуха вся была в грязи.

— Дайте пива, — раздраженно бросил Балалай и, когда Жаба протянул ему бутылку, осушил её за три глотка. — Ох, блядь…

— Чо случилось, братка? — весело подмигнув другу, спросил Кир. — Боярку у бомжей отжать решил?

— Все нормально, — ответил Олег, не поддержав шутку. Тут уже Кир напрягся и положил руку Олегу на плечо.

— Не юли, бля. Рассказывай, кто тебя так отпиздил и за что, — велел он. Олег вздохнул и, кивнув, откинулся на спинку дивана.

— Чингиз отмазался, — коротко сказал он, и каждый понял, о чем речь. — Короче, выпустили этого дурака. Видать, спина широкая была, или хуй его знает. Но это все хуйня. Ему сказали, кто слил. Я, как обычно, в магаз выбежал, думал потом в гараж пойти, а меня у пивнухи тормознули два тела, Чингизовы дружки. Я и подумал, что они ищут, чем бы вмазаться, поэтому без лишнего подошел и лапу протянул. А мне сразу в ебало прописали и в кусты затащили. Потом в тачку какую-то бросили и к Чингизу отвезли.

— Чингиз чо? — мрачно спросил я, переглядываясь с Киром.

— Чо-чо, отпиздил, — попытался улыбнуться Олег, но его губа лопнула, и он поморщился. — Отхуярили так, что я думал все, край. Боялся, что печень, нахуй, в пятки вобьют. Ну, в целом за дело пизды получил. Вы же предупреждали.

— Угу, предупреждали, — буркнула Ирка, подключаясь к разговору. — Что он выставил?

— Откуда…

— Блядь, Олег! — вздохнула она. — Мы чо, первый день знакомы или на район только переехали. Такие пидоры, как Чингиз, просто так не отстают. Что он тебе выставил?

— На счетчик поставил, — шмыгнул носом Балалай. Его глаза при этом предательски забегали, когда за дверью послышался шум проезжающей машины.

— Сколько?

— Много.

— Чо делать будешь? — спросил Кир, закуривая сигарету. Правда потом махнул рукой и повернулся ко мне. — Чингиз по беспределу поступил. Толпой отпиздил. Надо предъявить.

— Надо, — кивнул я, заставив Кира улыбнуться. — Олег, сколько у него тел в компашке?

— Хуй его знает. Пятеро, может. Хмурым барыжат, пиздюков потрошат, все по классике, — ответил Балалай и побледнел, когда в дверь гаража громко постучали. — Блядь…

— Хули ломитесь? — крикнул Кир, доставая из-под дивана монтировку. Я тоже отошел к столу с инструментами и вернулся с молотком. Девчата, переглянувшись, пересели к нам поближе. Брезент, закрывающий дверь, откинулся, и в гараж вошел Чингиз с незнакомым нам рыхлым пацаном, который преданно трусил за вожаком.

Чингиз вошел и, уперев руки в бока, встал перед диваном, на котором мы сидели. Я видел его пару раз, и с тех пор ничего не изменилось. Чингиз был татарином, высоким и некогда мускулистым, но наркотики отложили свой отпечаток. Лицо болезненно землистого цвета, усталые и потухшие глаза с желтыми белками, тонкие потрескавшиеся губы и покрытая сеточкой кожа, словно у пожухлого помидора. Он был старше нас лет на пять, но я был уверен, что мы запросто дадим ему пизды, если он начнет быковать.

— Солёный, ты меня знаешь, — без лишних слов начал Чингиз. На вжавшегося в спинку дивана Олега он даже не смотрел.

— Знаю, — набычившись, ответил Кир, поднявшись со своего места. Монтировка спокойно покачивалась и стукалась об бедро Кира, но я знал, что стоит Чингизу или его дружку дернуться, как Кир мигом выбьет уродам все зубы.

— Я никогда не беспределил и к твоим не лез. Но это животное, — Чингиз ткнул грязным пальцем в сторону Олега, — решило меня наебать и вложило мусорам.

— И? Не вы ли его наебали первыми? — спросил Кир. — Когда сказали, что с клуба инструменты будут списываться?

— Это он вам так сказал? — широко улыбнулся Чингиз, обнажая гнилые зубы и почерневшие десны. — Ну, ну.

— Хочешь что-то сказать — говори, — буркнул я. Чингиз кивнул и, достав пачку из кармана, закурил сигарету.

— Не знаю, чо он вам наплел, но вот моя предъява, — с угрозой ответил он. — Балалай торчал мне бабки за хмурого. Я поставлял исправно, входил в положение, когда его корежило, не ставил на бабки дурака. Свои же типа, окурковские. Позвал его клуб гопануть, чтобы хоть децл расплатился. Я ж не добрый дядя, сам на это живу. А эта сука меня ментам вложила и мой схрон до кучи.

— Прятать надо было лучше, — быканул Кир, наклоняя голову. — В чем предъява, Чингиз?

— Схрон не моим был, Солёный, — снова улыбнулся Чингиз. — Серьезные люди им владели. Я всего лишь продавец, а там бабки большие мутились. Короче проебался твой друг и теперь хуеву тучу денег должен. Мне и серьезным людям.

— Блядь, Олежа… — прошипела Ирка, посмотрев на бледного Балалая.

— Свой моральный вред я, так и быть, спишу, — чуть подумав, продолжил Чингиз, посмотрев на монтировку в руке Кира. — Пизды он уже получил и хмурого среди моих никогда больше не получит, хоть сдохнет пусть от ломки. А вот за схрон ответ держать придется.

— Сколько? — спросил Кир и удивленно присвистнул, когда чумазый пацан, пришедший с Чингизом, протянул ему бумажку. — Нехуево так-то…

— Знаю, — коротко бросил Чингиз. — Быковать не советую. Это не нарки, которых отпиздить можно. Это люди серьезные и на пиздюшню вроде вас внимания не обратят. Закопают и забудут нахуй, чтобы остальным неповадно было. Советую не затягивать с долгом. Они ждать не любят, а время идет.

— Ладно, деньги соберем, — нехотя буркнул Кир, засовывая бумажку в карман. Затем паскудно улыбнулся и сделал шаг к Чингису. — А вот за то, что братана нашего толпой отпиздил, ответить придется.

— Сам виноват, — равнодушно пожал плечами Чингиз. — Могли и убить, имели право.

— Имели право прийти и предъявить, — встрял я. — Кулаки чешутся? Раз на раз выйди и реши вопрос.

— Дохуя дерзкий, а? — злобно бросил чумазый пацан, но отступил, когда я крепче сжал молоток и кивнул.

— Ша! — тихо сказал Чингиз, поднимая руку. Пацан тут же замер, как собачонка, увидевшая кость в руке хозяина. — Забивай стрелу, Солёный. Ответим по чести.

— Куда ты денешься, — хмыкнул Кир и добавил: — Завтра, на речке, у старого причала. В полдень.

— Добро, — кивнул Чингиз и, скользнув равнодушным взглядом по нашим девчатам, усмехнулся. — Только народ собери. Таким составом опиздюлишься сразу.

— Давно ты на хмуром? — резко спросил Кир, повернувшись к Олегу, когда Чингиз ушел. Балалай растерянно посмотрел на нас, но не увидел сочувствия. Только брезгливость и злость.

— Бля, Кир, ты ж сам… — он не договорил, потому что Кир зарычал и резко запустил монтировкой в сторону гаражной двери. Металл жалобно лязгнул, заплясав на бетонном полу.

— Давно? — повторил вопрос Кир. Олег вздохнул и кивнул.

— С вписки.

— У Черепахи? Когда мы вдвоем вмазались?

— Ага, — потер переносицу Олег. — Тебе не понять. Это ж такое вдохновение! Такие мелодии рождались, когда я… ну, того.

— Пидорас! — злобно буркнул Кир и сел на диван. — Понимаешь, что Чингиз прав? И мы сейчас беспределим, что стрелу забили. Ты за дело получил.

— Знаю. Из-за этого слишком погано, — тихо ответил Олег. — Я не хотел врать. Само так получилось.

— Сколько он должен? — меланхолично спросила Лаки, подходя к Киру. Она отстранилась, когда он попытался обнять её, и поджала губы. — Сколько?

— Много, — вздохнул Кир, протягивая ей бумажку. Лаки чуть подумала, кивнула, но бумажку брать не стала.

— Я найду деньги, — резко сказала она. — А стрела…

— Стрела — наша проблема, Оль, — перебил я её. Лаки, перехватив мой взгляд, грустно улыбнулась и снова кивнула.

— Оль… Спасибо… — попытался было подняться с дивана Олег, но Кир дернул его обратно и так на него посмотрел, что Балалай невольно стушевался.

— Сиди, блядь! — рявкнул он. — Наделал делов уже. Девчат, вы, наверное, идите, нам тут поболтать надо.

— Угу, — буркнула Ирка и покачала головой, посмотрев на Олега. — Сильно не болтайте с ним. Получил уже своё.

— Разберемся, — махнул рукой Кир и, дождавшись, когда девчата уйдут, поднялся с дивана. — Ну, чо делать будем?

— Может, ментам позвоним? — спросил бледный Жаба. Он боялся драк, как огня, и всегда старался их избежать.

— Не вариант, — отрезал я. — Сами замажемся только. Проблема в другом. Хуй знает, кто впишется за Балалая, когда узнает, что он натворил.

— Ну, попытка не пытка, — вздохнул Кир, вытаскивая телефон. — Давай обзванивать знакомых.

Как я и предполагал, желающих было не сильно много. Большинство считало, что Балалай сам виноват и должен быть наказан за такое. Но нашлись и те, кто согласился.

— На него мне похуй, — серьезно сказал Дим Димыч, когда я объяснил ему ситуацию. — Впишусь ради тебя и Кира.

— Спасибо, Дим, — коротко поблагодарил я.

— Со мной еще парочка будет. Лобок и Леший, — Дим Димыч усмехнулся, услышав мое «а». — Не ссы, братка. Лобок в драке фору любому бойцу даст, не смотри, что хилый. Леший тоже, за него ручаюсь. Во сколько стрела?

— В двенадцать, на другом конце Блевотни. Подтягивайся к остановке к одиннадцати. Вместе пойдем, — ответил я.

— Добре, братка. До встречи.
Я нажал отбой и, чуть подумав, пролистал контакты еще раз. Потом чертыхнулся, помотал головой и нажал «вызов».

Через час я стоял у входа в гаражный кооператив и курил. Потом выбросил сигарету, когда к воротам подъехала белая «шестерка». Двери открылись, и на воздух выбрались рослые широкоплечие пацаны. Все, как один, короткостриженные, в бомберах и армейских берцах. Впереди шел мой друг детства Макс Трубин.

— Здорово, Миха, — широко улыбнулся он. Мы обнялись, и Макс повернулся к своим друзьям. — Знакомься. Шаман, Пауль, ГэМэУ.

— ГэМэУ? — переспросил я. Парни рассмеялись, и один из них, в светлом бомбере, кивнул.

— Сокращение. От Gott mit uns, — пояснил он. — Можно просто Готик. Друганы Макса — мои друзья.

— Рад знакомству, парни, — кивнул я, пожимая руки. Высокий бородатый скин, отзывавшийся на Шамана, улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Это ты правильно сделал, что Нафане набрал, — сказал он. Голос у Шамана был низкий и грубый. Такой рявкнет, и трусы даже Кир оподливит. — Давай коротко, чо не поделили с торчками?

— Друга нашего отпиздили толпой, — ответил я.

— За дело? — прищурился Шаман. Я кивнул, заставив его вздохнуть. — Похуй. Сами с ним разберетесь потом. Нам эта погань гнилая остопиздела уже. Чингиз, крыса, вечно где-то ныкается, хуй найдешь. Говоришь, он на стреле будет?

— Стрелу ему забили, так что должен, — подтвердил я.

— Сколько с его стороны будет? — спросил Пауль, чуть пониже ростом, чем остальные, но тоже внушительный. Череп Пауля весь был в шрамах, и я невольно задумался о том, в каких драках он эти шрамы получил.

— Человек пять или десять, если еще подпряжет, то больше, — пожал я плечами.

— А вас?

— Я, Кир, Балалай, Дим Димыч и два его друга, — задумался я. — Большинство отказалось вписываться за Олега.

— Ну и нас четверо, — кивнул Шаман. — Нет смысла остальных подпрягать. Нарики, что старики. Ебнешь, и кость ломается. Совет только дам. Руки замотайте. У них кровь порченная, не хватало еще потом заразу какую подцепить.

— Само собой, — я улыбнулся Максу и протянул руку. — Спасибо, друже.

— Не вопрос, Мих. Давно хотим этих уебков проредить, — блеснул глазами Макс. — А тут хороший повод нарисовался. Где и во сколько забились?

— У речки, где старый пирс. Мы в одиннадцать от остановки пойдем. В полдень, — ответил я. Скины кивнули и, пожав мне руки, уехали.

Ночевать мы решили в гараже и в кои-то веки обошлись без попойки. Выпили пива, попиздели, пожрали пельмешек, которые нам сварил Жаба, и увалились на боковую. Утром нас разбудила Ирка. Она оделась в старые джинсы и черную майку, а на все вопросы лишь беззлобно огрызалась.

— Макс сказал, что руки бы замотать, — вспомнил я, пока мы похмелялись и собирались на стрелу.

— Похуй, — коротко ответил Кир, обматывая монтировку тряпкой. — Руками я эту падаль трогать не буду.

— Убьешь ведь, — робко вставил Балалай. Весь прошлый вечер он был тихим и старался не отсвечивать.

— И заебись, — хмыкнул Кир, пробуя монтировку на своей ладони. — Ай, бля…

— Ириш, ты-то куда? — улыбнулся я, глядя, как Ирка заматывает руки эластичным бинтом.

— С вами, конечно. Куда, блядь, еще, — буркнула она, чем развеселила Кира.

— Смотри, Жаб, у бабы яйца больше, чем у тебя!

— От меня там толку нет, — скривился Жаба. — Я драться не умею.

— А там и не надо уметь. Видишь чужое ебало, пиздишь со всей дури, — ответил Кир. — Ладно, забей. В стороне постоишь.

— В стороне?

— Да, блядь, в стороне, — рявкнул Кир. — Хуль ты думаешь, мы своих бросаем? Не дерешься, так если чо поможешь по мелочи. Закончили трёп.

— Не ссы, Ром, — криво улыбнулся я. — Драка как драка. Подеремся, потом выпьем. Может, ты Кира на своем горбу из кучи вытащишь.

— Ага, мечтай, — огрызнулся Кир и посмотрел на часы. — Погнали на остановку. Димыч должен подвалить уже.

— Погнали, — кивнул я, засовывая в карман свинцовый кастет, с которым редко расставался на районе.

— Пацаны… — снова встрял Балалай, но его перебила Ирка.

— Потом спасибо скажешь. Пошли уже.

Забрав Димыча, мы углубились в Блевотню. Лобок прийти не смог, сожрал что-то невкусное и всю ночь провел на горшке, но я, увидев Лешего, не сильно-то и расстроился. Леший был под стать Дим Димычу. Такой же пузатый, высокий и с густой бородой. От него вкусно пахло дымком и лесом. И уже по пути Димыч объяснил, что Леший любит в лесах обитать, отсюда и погоняло. Он практически не разговаривал, но часто улыбался, когда Кир или Дим Димыч начинали препираться на тему любимых групп.

Придя на речку, мы увидели, что нас уже ждут. Возле старой, поебанной жизнью перевернутой лодки сидел на корточках Чингиз. Рядом с ним стояли два мужика в телогрейках, причем один держал в руке арматуру. Чуть поодаль расположились и дружки Чингиза. Я выхватил среди них шатающегося Аспида и чумазого пацана, который приходил в гараж с Чингизом.

— Пятнадцать, — шепнул мне Кир. Его глаза злобно разгорелись, и я знал, что другу не терпится влететь в толпу с разбегу, круша и ломая все на своем пути.

— Угу. А нас семеро, если Жабу за бойца считать, — угрюмо бросил я. — Что-то Макса не видно.

— Прокинул видать, бритый, — хохотнул Кир, с вызовом смотря на Чингиза. — Похуй, сами сдюжим. Сто пудово там половина вмазаных.

— Там за кустами еще сидят, — ответил побледневший до состояния вареного яйца Жаба. Посмотрев в указанную сторону, я увидел местную окурковскую гопоту.

— Гопари вроде обычные, — пожал плечами Кир. — Человек пять. Ладно, попотеем, братка.

— Хули делать, — вздохнул я, скидывая косуху. — Вырубаем тех, что в телогрейках, а быдлоту потом. О, а вот и Макс.

На возвышении остановилась знакомая мне белая «шестерка» и зеленая «Волга», а чуть погодя на берег спустился Макс с друзьями. Причем, помимо знакомых мне, скинов прибавилось. Макс, подойдя, кивнул мне и пожал руку Киру, которого тоже знал. Затем, повернувшись, злобно посмотрел на толпу. Те растерянно галдели, явно не ожидая, что у нас появится подмога.

— Э, чурка ебаная! — рявкнул Шаман, делая шаг вперед. — Ты, блядь, Чингиз, ты. Пиздуй сюда, сынок.

— Ты кого сынком назвал, пидор? — крикнул ему в ответ Чингиз. Рука татарина нырнула под куртку и вернулась с зажатым в ней ножом.

— О, смотрю, по беспределу будем, — широко улыбнулся Пауль, стоящий рядом со мной. Он отстегнул от пояса цепь и, частично намотав её на кулак, поманил ближайшего к нам гопаря рукой. — Иди сюда, петушара. Ща я те шпоры нахуй вырву.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая

Кто говорит, что у неформалов черные сердца, — безбожно пиздит. Мы — такие же люди, из плоти и крови, со своими тараканами. Мы тоже можем любить и ненавидеть.

В нашей компашке самым любвеобильным был Кир. Но оно и неудивительно, потому что бабы на него сами липли. И это несмотря на то, что Кир был страшным, что пиздец. Для него сказать «я тебя люблю» было сродни «дай сигарету». Кир часто этим пользовался, чтобы затащить в кровать тех, кто противился его чарам. А наутро, когда чары рассеивались, Кир снова превращался в мудацкую версию себя. Однако нас больше всего веселили его заигрывания с Лаки.

Странные это были попытки завязать теплые чувства. Каждому было понятно, что Кира тянет к Лаки, да и Олька не скрывала своей симпатии к нему. Они частенько обжимались на тусах, постоянно сидели рядом, держались за руку, а однажды мы спалили их целующимися. Но не больше. Лаки не позволяла Киру пересекать определенных границ, а тот порой бесился и закручивал очередной роман ей назло, на что меланхоличная Олька реагировала, как и подобает готам. Похуистично.

— Странные вы, — буркнул я как-то Ольке, когда мы сидели на крыше моего дома втроем: я, она и Лялька. Было это в середине марта 2005, когда зима резко сдала позиции, выглянуло солнышко, и на деревьях набухли жирные почки. У меня был ключ от двери на крышу, и мы частенько пользовались этим. Полтора месяца назад случилась та странная вписка у Черепахи, где Кир с Олегом вмазались, и на почве этого мы демонстративно с ними не разговаривали. Друзей корежило, но они сами понимали, что проебались и наказание заслужено. Лишь Жаба работал на два фронта, как обычно.

— Почему странные? — отстраненно улыбнулась Олька, смотря на меня и Ляльку, которая прижалась к моему плечу и изредка прикладывалась к термосу с горячим кофе и коньяком.

— Видно же, что тебя тянет к Киру, — ответил я. — Да и он тоже к тебе тянется.

— Однако ж вы один хуй порознь. Вроде вместе, но все же нет, — поддакнула Лялька. Лаки задумалась, потом достала пачку и закурила тонкую мятную сигарету.

— Я и сама не знаю. Да, тянет. Есть одно «но», правда, — чуть подумав, сказала она.

— Типа, разные слишком?

— Да, — кивнула Олька. — Для меня отношения — вещь серьезная. А для Кира — побухали, поеблись, поспали. Я однолюб, Мишка. Если с кем-то встречаюсь, то все, кроме этого человека, перестает для меня существовать.

— Ну да, — хмыкнул я, смотря, как солнце плавно садится за полуразрушенные здания промзоны. — Кир, сколько я его знаю, нихуя не такой. Больше всего он любит только свободу. Поэтому вас так контачит. Никто не хочет идти на уступки.

— И пиздострадаете дальше, — снова вставила свои пять копеек Наташка, заставив Ольку рассмеяться.

— Ну а ты чего? — вдруг спросила меня Лаки. — Думаешь, это так незаметно?

— Что именно? — удивился я, слегка покраснев.

— Ты с девушками подчеркнуто холоден. Уж я-то вижу, — улыбнулась она. — Такое ощущение…

— Будто боишься подпустить их ближе, — добавила Лялька, и девчата синхронно рассмеялись. Я тоже улыбнулся и заправил за ухо выбившуюся прядь.

— Есть децл, — кивнул я. — Это из детства, когда мы с Киром еще пиздюками были. Он купался в женском внимании, а на меня никто не смотрел. Была у нас в классе девчонка одна, нравилась мне сильно. Алиса Изотова. Красивучая…

— И? — подтолкнула меня Олька, сдерживая улыбку.

— Я ей постоянно знаки внимания оказывал. То книжку на восьмое марта подарю, то цветок украдкой на парту положу, то валентинку выстругаю с помощью мамки. Она знала, что это от меня подарки, но смотрела всегда как на говно. Потом как-то раз на физкультуре она к Киру подошла, притянула к себе и поцеловала. Смачно так, с языком. У меня на глазах. Эх, блядь, меня перемкнуло. Я чуть Кира не отпиздил прямо там, — усмехнулся я, закуривая сигаретку. — А когда она сказала, что он лапушка, то меня накрыло. Я из школы свалил, домой заперся и часа три прорыдал в подушку, гадая, хули со мной не так.

— Ты? Рыдал? — удивилась Лялька, а потом покачала головой, когда я кивнул.

— Тогда таким был. Ранимым, как мамка говорила всегда. Потом первая любовь случилась. Классе в восьмом, кажется. В доме напротив Оля Карпынцева жила. Мы с ней прям как родственные души. Одинаковые книги любили, одинаковую музыку. Я тогда по Мурату Насырову перся и Отпетым мошенникам. Да, да, — рассмеялся я, увидев удивление на лицах девчат. — Хуль вы думали? Мы с пеленок что ли металом прониклись? С Олей тогда первый поцелуй случился, потом отношения, любовь. А через год поймал её в подъезде, где она ебалась с Хреном. Уебаном нашим местным, он боксером был. Захожу в подъезд с цветочками, думал, порадую. А тут на тебе: бабу мою на подоконнике гопарь ебет. Я тогда пизды получил, с кулаками на него полез, а он «кээмэс» по боксу же. Въебал мне так, что чуть башка в трусы не провалилась. Я с лестницы слетел и ребро сломал до кучи. Потом через пару дней Ольку выцепил и спросил за случившееся. Она отпираться не стала и сказала мне, блядь, то, от чего я в осадок выпал. «Ты», говорит, «слишком нормальный. Чистый такой, добрый». А ей, оказывается, ебанца была нужна. Экстрим и всякая такая хуйня.

— Да ну, бред, — мотнула головой Лялька, странно покраснев. — Не бывает так.

— Бывает, — поддержала меня Лаки. — Ты не представляешь, сестренка, сколько говна у баб в головах. Ну, и что дальше?

— А хули дальше? После школы я в универ поступил, редко пересекались. Потом от Рыка, старшого нашего, узнал, что Хрена посадили. Он Ольку по синей волне отпиздил, а та умерла от побоев. В нем дури дохуя было, а синька вообще грани стерла. Наши старшие потом сходняк собрали и постановили Хрена ебнуть, когда он откинется. Олькиного папку уважали, хоть он и ментом был. Никогда не беспределил и к нам, пацанам, хорошо относился. Да и её многие знали с детства. Да вот хуй что получилось в итоге. Хрен вроде как на зоне вены себе вскрыл, а Рык особо не распространялся, что, как и почему. Но мне похуй было. Сдох, и правильно. А бабы? Ну, были еще отношения, но до любви дело не доходило. Я всегда стопорил, а когда девок клинить начинало, расставался.

— Многое объясняет, — хмыкнула Лялька, снова прижимаясь к моему плечу.

— Не бери в голову, малая, — усмехнулся я. — То старье старое и мхом уже поросло. Надо с Жабы пример брать.

— А что Жаба? — спросила Лаки.

Жаба, будучи страшным, отношения искал по-другому. Не обладая харизмой Кира, он брал подвешенным языком и врожденной грамотностью. Когда в «Черное солнце» стали постоянно завозить свежие выпуски «Dark City», Жаба первым бежал за новинкой, а потом, вооружившись фломастером, изучал почту.

Слишком красивых девчонок он игнорировал, понимая, что писем у тех будет жопой жуй и его письмо просто затеряется среди остальных. А вот серых мышек и пиздострадальных готесс Жаба сразу брал в оборот: обводил адрес фломастером, а потом приступал к написанию «наживки», как он называл первое послание.

Его письмо, высокопарное, наполненное пространными философскими мыслями, находило отклик у «не таких, как все». Серые мышки, готессы и неуверенные в себе девушки заваливали почтовый ящик Жабы ответными письмами на десяти листах. Кто-то присылал фото, и тут уже Жаба отсеивал тех, кто, по его мнению, был недостаточно хорош. Отдельно Жаба складывал письма девушек из нашего города. Им он сочинял более яркие и сочные поэмы, а в конце всегда вкладывал свою фотографию. Единственную приличную, которую ему сделала Ирка, и на которой Жаба выглядел вполне неплохо и по-неформальному загадочно.

Если кто-то соглашался на свидание, то Жаба напяливал лучшие шмотки, брился, мылся и скоблил сальную башку несколько раз перед выходом, а как только встречал объект своего интереса, то в дело вступал подвешенный язык. Жаба забалтывал и гипнотизировал девиц так, что те напрочь забывали о его отталкивающей внешности, о небольшом росте и вылупленных лягушачьих глазах. Но я, наверное, слукавлю, если скажу, что Жаба был отстойным. Нет, конечно. Он действительно прекрасно разбирался в музыке, причем не только тяжелой. Был начитан и мог по памяти ебануть какое-то древнее стихотворение на французском почти без акцента. Да и с девушками он тоже преображался. Исчезала его придурошная манера лебезить перед кем-то, исчезала злоба и напускная суровость. Однажды мы с Киром встретили Жабу в центре с очередной пассией. Они сидели на лавочке в обнимку, причем Жаба что-то без умолку шептал девушке на ушко, а та, разомлев, лениво покачивала ножкой.

— Давай подъебем? — глаза Кира загорелись, а в голосе прорезались визгливые нотки. Я посмотрел на него, как на дебила, и покачал головой.

— Совсем ебу дал? Это ж наш братан. Зашквар его перед телкой позорить, Кир.

— Да ладно! Новую найдет, — не унимался Солёный. В итоге я треснул его кулаком в плечо и снова покачал головой.

— Хорош, а? Доебаться хочешь? Погнали вон к маяку, там гопоты до жопы. Отведешь душу без проблем.

— Скучный ты, Дьяк, — вздохнул Кир, тоскливо смотря на Жабу. — Поздороваемся хоть пойдем.

— Без выебонов только. Увижу, что лишка двигаешь, я тебе пизды дам, — усмехнулся я. Кир тоже улыбнулся, понимая, что пизды я могу ему дать только во сне. И то не факт.

— Ладно. Чо я, совсем двинутый что ли? — нехотя согласился он, и мы вышли на дорожку парка.

Проходя мимо Жабы, я увидел, что тот напрягся, а в глазах появилась растерянность и тревога. Но мы с Киром, широко улыбнувшись, подошли, протянули руки и, получив рукопожатие опешившего Жабы, пошли дальше.

— Видел, как его глаза загорелись? — усмехнулся я. Кир скривился и кивнул. — А ты его чморить собрался. Блядь, вот не знал бы я тебя, дурака, точно бы нахуй послал давно.

— Братанов нахуй не посылают, Миха, — буркнул он и толкнул меня в бок. — Где ты говоришь гопота кучкуется?

— Спасибо, что не чудили, — тихо сказал мне Жаба вечером, когда мы сидели в промке, пили пиво и слушали «Catharsis» на Иркином бумбоксе. Он вздохнул и пояснил на мой вопросительный взгляд: — Я видел, что Киру неймется. Наверняка ты ему мозги вправил.

— Не за что, братка, — улыбнулся я, похлопав Жабу по плечу. — Как догадался-то?

— Я Кира как облупленного знаю, — буркнул тот. — Его водкой не пои, дай доебаться до кого-нибудь.

— Хорошая девушка, — сказал я, смотря на то, как Кир лихо отплясывает под «Симфонию Огня». — У вас серьезно все?

— Не смейся, но да. Мы давно уже знакомы. Сначала списывались почти год, теперь вот встречаться начали. Ты ж понимаешь, Мих, почему я не привожу её? — с надеждой спросил Жаба. Чуть подумав, я кивнул.

— Все нормально. Если девчонка хорошая, то пока незачем её сюда тащить. Кир, он порой ебнутым бывает. Ладно Лялька, она с ним на концерте познакомилась и сразу приняла. А твоя девчонка может не понять. Поэтому забей и просто наслаждайся, Ром. Может, и сведем как-нибудь. Когда по цивилке соберемся.

— Спасибо, — тихо и как-то по-доброму сказал он. Улыбнувшись, я посмотрел на него и впервые увидел другого Жабу. Тот озлобленный и вечно недовольный коротышка куда-то исчез. Вместо него рядом со мной сидел друг.

Ирке было сложнее найти любовь, но и она худо-бедно справлялась. После вписки у Черепахи она полгода встречалась с Эльзой, той тощей девчонкой, которую Ирка затащила в комнату после нас с Леськой.

Эльза — любительница Бодлера, красного вина и свечей. Когда Ирка заявилась с ней к Киру в гости, то мы поначалу напряглись. Но стоило девушке выдуть бутылку красного, как из неё полезли демоны, нехило нас удивившие. Сначала она залезла на стол, потом выдала что-то из малоизвестного Бодлера и раннего Рембо, после чего подошла к Ирке и призналась ей в любви. Я впервые видел Ирку такой растерянной. Подруга детства глупо улыбалась, вертя в руках эмалированную кружку с самогоном, и переводила удивленный взгляд с Эльзы то на меня, то на Кира, который тихо уссывался в уголке.

— Ну, заебись, — довольно сказал Кир, хлопнув себя ладонью по колену. — Пополнение в семействе. Осталось, чтобы Жаба притащил свою бабу и познакомил её с нами.

— Погодь, а остальные? — нахмурился я, подразумевая Лаки, Балалая и Ляльку. — Типа, у них кто-то есть?

— Бля, не будь такой пиздой, Дьяк, — фыркнул Кир. — Тут у каждого уже половинка образовалась, хоть эти половинки еще нихуя не догоняют, что случилось.

— Ну-ка поясни, — потребовала Лаки, уперев руки в боки. — Это у кого тут половинки появились?

— Олег вон со своей пассией на диване валяется, — Кир кивнул в сторону Балалая. Тот блаженно улыбнулся и, зажав между пальцами косяк, поднял вверх большой палец. — Покурил, подрочил и счастлив. Лялька с Дьяка глаз не сводит, слепой он хуй.

— В смысле? — вспыхнула Наташка, подскочив с табурета. Кир рассмеялся и пожал плечами, как бы говоря: «Есть еще сомнения»?

— Лаки по мне сохнет, тут и к гадалке не ходи. Кривляется только, да счастье свое принять не желает, — усмехнулся он.

— Аж высохла, блядь, вся, — фыркнула Олька, но в итоге махнула рукой и тоже рассмеялась. — Ну тебя.

— Ну а Дьяк? — ехидно спросила Лялька с вызовом смотря на меня. Кир прищурился и так же ехидно оскалился.

— А у Дьяка амуры с Леськой вроде.

Наташка снова покраснела, и я грешным делом подумал, что она сейчас Киру голову пустой бутылкой разобьет.

— Не слушай эту пьяную рожу, — ответил я. — Леську я пару раз после вписки видел, и все.

— Ну да, — усмехнулся Кир. — Я так и говорю.

Мы оба лукавили, потому что на прошлой неделе тусили дома у Дим Димыча и Леськи. Их родаки свалили в Москву за шмотками, и Дим Димыч ожидаемо устроил семейные посиделки для своих. Народу набилось не сильно много, потому что Димыч строго предупредил, чтобы все было чинно. Помимо меня, Кира и хозяев пришел Лялькин знакомый — Колумб и его девушка, Вика, которую Леська хорошо знала. Под конец вечера заявился Аспид, но Дим Димыч спустил его нахуй с лестницы, когда тот попытался ужом проскользнуть в квартиру.

— Заебал, блядь, — ругнулся он, возвращаясь в гостиную, где мы сидели полукругом и под переливы гитары Колумба потягивали хороший алкоголь, запасов которого у отца Димыча было в избытке.

— Аспид опять приперся? — спросила Леська, по привычке повиснув на мне.

— Ага. Как крыса, блядь, — ответил Дим Димыч. — Вроде не трепал никому, а эта хуйня нашла же, блядь, дорогу. Дьяк, дай коньяк, а?

— Держи, — кивнул я и, протянул ему бутылку. — Дим, а батя ваш кем работает?

— Шмот в торгушку поставляет, — ответил бородач, наливая себе полный стакан. — А чо?

— Да бухло неплохое, — хмыкнул я, рассматривая этикетку «Remy Martin».

— Пей, друже, — рассмеялся он. — Там в комнате еще есть. С водкой Черепахи не сравнится, конечно.

— С этим говном ничего не сравнится, — буркнул Кир, игриво посматривая на Леську. — Олеся Дмитриевна, не желаете ли на балкончик проветриться сходить? Выкурить сигарету, поговорить о современных бардах?

— Перебьешься, Солёный, — хохотнула Леся, заставив заржать и Дим Димыча с Колумбом. Кир в итоге тоже улыбнулся и поднял руки. — Мой кавалер сегодня Миша.

— Тогда пойдем покурим, — подмигнул я ей и, поднявшись, протянул руку. Гибкая Леська поднялась с пола с грацией дикой кошки, после чего, покачивая бедрами, пошла на кухню. Кир, завистливо посмотрел ей вслед и причмокнул губами.

— Хороша девчонка, — пихнул он в бок Дим Димыча. — Не боишься, Диман, что на сестренку кто засмотрится?

— Не-а, — даже не думая, ответил бородач, поднимая кулак. — Уебу. А если не уебу, Леська сама ебнет. Зря что ли на рукопашку ходила в детстве. А чо, проверить хочешь?

— Не, ты чо, — миролюбиво отшутился Кир, а потом поник, заставив меня заржать. — Как она, блядь, моим чарам противится? Ума не приложу.

— Все просто, Солёный, — вздохнул Дим Димыч, протягивая Киру стакан с коньяком. — Ты ж страшный, как залупа Черепахи. А Леська смазливых любит. Видал, как у Дьяка прядки свисают сексуально? Я аж сам еле сдерживаюсь. Так что не вариант тебе совсем, друже. Не вариант. Выпей лучше.

Стоя на балконе, я обнял Леську и закурил две сигареты, одну из которых протянул ей. Прохладный ветерок развевал волосы, но внутри мне было жарко. Я чувствовал тепло Леськи и от этого заводился еще сильнее. Она это чувствовала, потому что с каждым порывом ветра прижималась ко мне все сильнее, изредка тихонько посмеиваясь. Правда потом она вздохнула и, развернувшись, обняла меня за шею и посмотрела в глаза.

— Ты хороший, Мишка, но сам же понимаешь, что у нас все не по серьезке, да?

— Почему? — криво улыбнулся я.

— Было хорошо, но пора завязывать, — тихо сказала она. Я, почувствовав себя задетым, нахмурился.

— А чего так? — спросил я. Леська грустно улыбнулась и чмокнула меня в щеку.

— Не хочу привязываться. Знаю, что потом будет, вот и не хочу, — ответила она. Я на миг отстранился, но Леська прижалась ко мне и покачала головой. — Подожди. Не сегодня, глупенький. Сегодня мне нужно тепло.

Мы заняли комнату родителей Леськи и Дим Димыча. Сначала просто легли на кровать, и я обнял Леську, прижав к себе. Потом она сама потянулась ко мне губами, а я ответил на поцелуй. Робко и нежно, не так, как было на хате у Черепахи. Этот раз я и правда запомнил надолго и помню до сих пор. Помню каждое прикосновение, каждый поцелуй и каждый Леськин стон, когда мы обессиленные отрывались друг от друга, чтобы после перекура снова слиться вместе.

Под утро, когда солнце заглянуло в комнату, мы лежали на кровати, сбросив одеяло на пол. Леська, закинув ногу на меня, поигрывала свободной рукой с моим кулоном в виде Кольца Всевластья, а я легонько поглаживал её по спине и улыбался, когда мурашки бегали под пальцами. Мы молчали, просто наслаждаясь теплом друг друга, и думали о своем. Я не знал, о чем думала Леська, но сам я гонял в голове её слова о привязанности. Сейчас я осознавал, что тоже не хотел привязываться к ней, как и к остальным девчонкам в моей жизни. Просто Леська меня опередила, и из-за этого было вдвойне некомфортно.

— У меня бабушка колдуньей была, — неожиданно сказала Леська. Я стоял у окна и, курив, рассматривал её обнаженное тело.

— Хочешь сказать, что у меня хуй отвалится? — усмехнулся я, заставив её рассмеяться. Правда, Леська быстро скорчила серьезную мордашку.

— Если бы ты меня обидел, то да, отвалился бы, — ответила она. — Просто мне бабушкин дар тоже достался. Не такой сильный, но я вижу то, чего другие не видят.

— И что ты видишь? — улыбнулся я. Выбросив окурок в окно, я вернулся в кровать и притянул Леську к себе, с удовольствием ощутив, как напряглась её грудь. — Давай только что-нибудь хорошее, а? У меня говна в жизни и так хватает.

— Хорошее будет, — уклончиво ответила Леська, смотря мне в глаза. Она взяла мою руку и прижала к губам, а когда отпустила, то тихонько добавила: — Будет и плохое, Мишка.

— Куда без этого, — вздохнул я.

— Но я знаю еще кое-что.

— Что? Кир окажется пидором и трахнет Жабу?

— Нет, — рассмеялась она и снова я подивился тому, с какой скоростью Леська меняет маски. — Вижу, что мы еще встретимся.

— И что потом?

— Потом темнота, — неопределенно буркнула она и улыбнулась. — Не знаю я, что будет потом. Но мы обязательно еще встретимся. Будь уверен.

— Поверю на слово. А теперь иди сюда, колдунья моя кареглазая, — рассмеялся я и поцеловал Леську. Она охотно откликнулась на ласку, и еще через минуту мы растворились в тепле.

Я тенью скользнул на кухню утром и вздрогнул, увидев за столом улыбающегося Дим Димыча. Бородач был в любимой майке «Helloween» и с аппетитом уминал яичницу. Поежившись, я неловко кивнул ему и присел на табурет, после чего взял из пачки на столе сигаретку.

— Блядь, Миха, да расслабься ты! — вздохнул Дим Димыч. — Типа, мне чо, отпиздить тебя надо?

— Ну, я с твоей сестрой мутил вроде как, — осторожно ответил я, заставив бородача заржать.

— У нас свобода, братан. Леське самой виднее, — улыбнулся он, а потом посерьезнел. — Если узнаю, что обидел её, то да — отхуярю. Тут уж не обессудь.

— Разве её можно обидеть? — хмыкнул я и подцепил вилкой огурчик из банки, которым тут же весело захрустел.

— Ты удивишься, но можно, — серьезно ответил Димыч. — Она хорошая, просто везет ей на мудил всяких.

— А я не мудило? — спросил я. Дим Димыч усмехнулся, утер жирные губы и покачал головой.

— Мудилу батиным коньяком я бы поить не стал, — сказал он. — Кир, кстати, свалил. Три часа назад, когда вы там стены сотрясали.

— Говнюк, — буркнул я. — Обиделся что ли?

— Хуй его знает. Сказал, что с Балалаем забился куда-то сгонять. Вот и убёг.

— Точно, — вспомнил я. — А Колумб с Викой?

— Спят еще. Но зная их, спать будут до обеда точно. Ты чо как? Валишь тоже?

— Ага. В универ надо.

— Эт правильно, — жуя яичницу, ответил Дим Димыч. — Леська вон тоже завтра сваливает.

— Сваливает? — удивился я. Бородач хлопнул себя по лбу и неловко на меня посмотрел.

— Не сказала, да? Засранка, блядь. А я потом расхлебывай. Она ж в Питере учится. Вот и уезжает завтра.

— Теперь понятно, — кивнул я, вспоминая Леськины слова на балконе.

— Чо понятно?

— Забей. Наши замуты.

Димыч кивнул и тоже захрустел огурчиком.

— Батя ей выбил пару месяцев отгула, — виновато попытался объяснить он молчание сестры. — А ща — все. Учеба, работа, жизнь, хуе-мое, сам понимаешь.

— Ага. Понимаю, — кивнул я и, докурив сигарету, раскрошил окурок в пепельнице. — Ладно, Дим. Давай. Погнал я, а то автобус проебу опять.

— Не проебешь, братан. Они часто ходят. Чо, концерт в силе?

— В силе. Созвонимся, — я пожал ему руку и отправился в коридор одеваться. И лишь на улице, закурив еще одну сигарету, я оглянулся и посмотрел на окно спальни, где провел ночь. Увидев Леськин силуэт, я улыбнулся, помахал ей рукой и, развернувшись, побрел к остановке.

Наташка после вписки у Черепахи тоже вела себя странно. Она часто огрызалась, если кто-то заводил разговор про любовь, и мрачно смотрела на каждого, кто пытался меня обнять. Тем вечером на промке, когда тема снова всплыла, Лялька вспылила, услышав про Леську.

Конечно, я понимал, что у Наташки есть ко мне какие-то чувства. Но она до сих пор была для меня загадкой, которую я не мог разгадать. В какие-то дни она была весела и приветлива, да так, что порция её добра долетала даже до Жабы. В другие дни она ходила чернее грозовой тучи и могла запросто наорать даже на Кира, которого немного побаивалась. В итоге все свыклись, и её частые приступы смены настроений лишь веселили, но никак не раздражали. Вот и сейчас Кир не преминул это отметить.

— Ты какая-то агрессивная, Натах, — сказал он, протягивая подруге сиську пива. — Выпей и выдохни.

— Спасибо, — кивнула та и, сделав широкий глоток, поморщилась. — Фу, выдохлось!

— Спасибо Дьяку, который заебал пробку не до конца закручивать, — фыркнул Кир. — Чо, кто со мной за пивасом?

— Я пас, — отмазался я. — Нагулялся уже сегодня.

— Я тоже, — кивнула Лялька и добавила: — Олежа, походу, тоже мимо.

— Деда словил, — со знанием дела ответил Кир, глядя на Балалая, спящего на диване с потухшим косяком, кокетливо зажатым между пальцами. — Ладно, пусть отдыхает.

— Погнали впятером, — предложил Жаба Киру, Лаки, Ирке и Эльзе. — Сигареты как раз кончились, и захватим закуси еще.

— Эт ты правильно вспомнил, брат, — Кир обнял Жабу за плечи и с укоризной посмотрел на нас. — Не то, что лентяи всякие. Стыд вам, блядь!

— А тебе позор, — отмахнулся я. — Идите уже, заебали галдеть. Возьмите мне «Бонд» красный и чипсы луковые.

— И залупу на сметане, — передразнила меня Ирка. — Ляль, тебе чего взять?

— Пива и сигарет, Ириш, — чуть подумав, ответила Лялька.

— Вот и заебись. Пошли, пока не стемнело, — воскликнул Кир, и вся компашка вывалилась из летней кухни. Мы с Лялькой остались вдвоем, если не считать спящего на диване Олега, который видел яркие и красочные сны.

— Что с тобой? — в лоб спросил я, заставив Наташку вздрогнуть. Она сидела напротив меня на табуретке и задумчиво грызла остатки «Клинских» сухариков.

— Не знаю, — соврала она. — Сама не своя в последнее время. Дома напряги, в универе тоже. Забей, Миш. Вывезу как-нибудь.

— Ага, вывезешь, — буркнул я. — Только перед этим мозги всем сочувствующим выебешь. Мы сколько знакомы? Год? Ну да. Примерно год. И я на раз выщелкиваю, когда ты пиздишь.

— Как и ты, — кисло улыбнулась Лялька, увидев мое удивленное лицо. — Думаешь, Колумб с Викой не рассказали мне, где вы с Киром тусили на прошлой неделе?

— Рассказал, естественно, — кивнул я, закуривая сигарету. — Хотя я просил не трепаться.

— Почему?

— Я, что, не вижу, как ты себя ведешь в последнее время? — огрызнулся я. — Кир вон ради хохмы уже тебя разводит. Напиздит с три короба, что я с какой-нибудь бабой в клубе обжимался, а потом трещит, когда тебя от злобы корежит. Я не пойму, Ляль, в чем дело? Я к тебе не раз подкатывал, а ты меня отбриваешь.

— Сложно все, — коротко бросила Лялька, заставив меня вздохнуть.

— Опять двадцать пять. Вот об этом и говорю. Определись уже.

— С чем? Ты же вроде с Леськой мутить начал, — насупилась Наташка, став похожей на нахохлившегося воробья. Я улыбнулся в ответ и помотал головой.

— Не было там ничего. По пьяни на вписке у Черепахи потерлись и все. Димыч сказал, что она в Питере вообще учится и живет, а сюда так, в отпуск приезжала. Короче, Леська мимо.

— Точно? — недоверчиво спросила Лялька.

— Ну, до каникул точно, — съязвил я и рассмеялся, когда Наташка кинулась на меня и повалила на диван. — Тише, буйная. Балалая разбудишь.

— Его и голая пизда, на нем скачущая, не разбудит, — фыркнула она, двинув мне кулаком в грудь. Затем слезла с меня и уселась рядом. — А ты… Ты не против?

— Не против, что? Встречаться? — удивился я. Лялька кивнула. — Не против. Только ты все выебываешься.

— И я не против, — тихо ответила она, покраснев, как одинокий помидор, лежащий на столе.

— Только без твоих закидонов, — улыбнулся я, притягивая её к себе. Лялька на миг напряглась, но тут же обмякла и шмыгнула носом. — Если у тебя проблемы, ты их не скрываешь от меня. Добре?

— Добре, — снова кивнула она.

— Вот те нате, хрен из-под кровати, — удивился Кир, когда первым вошел в кухоньку и увидел, что Лялька сидит у меня на коленях с лицом кота, объевшегося сметаны. — Народ, глянь какое диво!

— Не ори, — рассмеялся я, когда остальные тоже зашли в комнатку и загалдели.

— Ну неужели, — синхронно вздохнули Лаки и Ирка, а потом заржали так, что разбудили Балалая. Тот обвел всех недовольным взглядом и проворчал что-то грубое. Ирка нахмурилась и подошла ближе. — Чо ты там бякнул?

— Муравей сказал, что заебись, — четко ответил Олег и снова отрубился.

— Ну раз муравей сказал, — протянул Жаба и поставил на стол пакет с пивом. — Тогда в натуре все заебись. Налетай, пока холодное.

Поначалу Наташка дергалась и постоянно нервничала. Иногда, когда мы прогуливались по набережной, она могла вырвать руку из моей ладони и начать озираться. Порой она снова впадала в грусть-тоску, и я не мог слова из неё вытянуть. Но со временем наши отношения потеплели. Лялька почти перестала скрывать свои чувства, и мы даже как-то раз спалились перед моей мамкой, когда целовались в подъезде. Мама тогда нас домой зазвала на торт, и я не переставал улыбаться, глядя на то, как Лялька прячет глаза и ежесекундно краснеет от смущения.

Братство тоже скоро привыкло к тому, что мы вместе. Кир, поначалу подъебывавший по поводу и без, скоро сдался. Ирка с Лаки внезапно воспылали к Ляльке любовью и, кажется, полноправно приняли её в свой круг. Жабе, как и Балалаю, было похуй. И если Жаба был с головой в своей любви, то Олег проспал всеобщие увлечения, потому что постоянно был под кайфом.

— Нахуй надо, — парировал он, когда Кир подъебнул его насчет онанизма. — Водить гулять, подарки покупать, верность, блядь, хранить. Не, не, нахуй. Я свою свободу так просто не отдам.

— Угу, — буркнула Лялька. — Ты её отдал наркоте.

— Это другое, — уклонился Балалай. — Не путай хуй с пальцем, Наташа.

— Забей на него, — усмехнулся я и, притянув Ляльку к себе, чмокнул в щечку.

— Я тоже, пожалуй, забью, — оживился Балалай, доставая бумажный сверток.

Правда, была у Наташки еще одна черта, которая меня немного смущала. Жуткая ревность. Она меня разве что к столбам не ревновала, да и то я сомневался насчет этого. Она могла запросто надуться на Лаки, когда та подходила ко мне слишком близко или целовала в щеку при встрече. Ревновала к знакомым девчатам, когда мы пересекались на тусовках. Даже к Киру ревновала. Поэтому я ей ничего не сказал, когда получил смс-ку от Леськи. Через день мы созвонились, когда я с Дим Димычем сидел в кафешке напротив универа и трескал пирожки с кофе. Димыч вышел покурить, и я, пользуясь моментом, набрал номер Леськи, как она и просила в смс.

— Привет! — услышав её радостный голос, я невольно улыбнулся.

— Привет, Лесь, — ответил я, стремясь побыстрее покончить с пирожком.

— Ты там ешь?

— Ага, — с трудом сглотнув, я кашлянул. — Уже поел.

— Точно?

— Точно. Как жизнь в Питере? Чего нового?

— Бьет ключом, — от Леськиного радостного голоса внутри все потеплело. Словно она звонила не из холодного Питера, а с какого-нибудь калифорнийского пляжа. — Вчера с друзьями на «HIM» ходили, прикинь? Я Вилле даже пятюню отбила.

— Круто. А к нам Кобзон приезжал, — рассмеялся я. — Балалая его охрана отпиздила, когда он пытался через черный ход на концерт попасть.

— Классика, — рассмеялась в ответ Леська, а потом её голос посерьезнел. — А я вот о тебе думала. Почему-то думала, что ты мой номер удалил. Ну, после тех посиделок у нас дома.

— Я ж не херка, блядь, — фыркнул я, снова заставив Леську рассмеяться. — Хули мне твой номер удалять? Дружить-то никто не запрещает.

— Ну, да. Дружить, — с акцентом на последнем слове ответила она. — А ты там как?

— Нормально. С Димычем зашли пирожками подкрепиться, — я посмотрел через стекло на улицу и улыбнулся. — Он вон тёлку клеит стоит.

— Тоже классика, — в голосе Леськи тоже послышалась улыбка.

— Ты когда в гости заявишься? — спросил я.

— Не знаю, пока. Может, летом, если подработку не найду. Но папка вроде обещал устроить в фирму к своему другу, — ответила она. — А что, соскучился?

— Еще как, — хмыкнул я. — Только теперь без поцелуйчиков.

— А что так? — игриво спросила Леська, причем я уловил разочарованные нотки в её вопросе.

— Мы с Наташкой встречаемся.

— С маленькой? Лялька, вроде, да?

— Ага, — кивнул я, забыв, что говорю по телефону.

— Забавная девчонка, — в голос Леськи снова вернулось веселье, солнце и тепло. — Это хорошо, что не загоняешься и живешь дальше, Миш.

Продолжение главы в комментариях.

©Гектор Шульц

Глава первая
Глава вторая
Глава третья

Глава четвертая. «Другие» вписки. «Другие» нефоры.

Чем глубже я проникался металом, тем больше его становилось в моей жизни. Старые друзья детства, вроде того же Макса Трубина, ставшего скинхедом, ушли. Зато пришли новые. И несмотря на то, что наш городок нельзя было назвать большим, других неформалов в нем было много.

С кем-то я знакомился на тусах, которые устраивал Слепой Пью. Пью дорожил своей репутацией, и чем старше становился, тем скучнее становились устраиваемые им тусовки. Нет, бухла там было в избытке. Не было свободы. Пью в какой-то момент ударился в религию и начал задвигать, что ругаться плохо, вести себя аморально плохо, поклоняться Сатане плохо… Да все плохо, что не попадало под новые убеждения Пью. В итоге на его тусовки стали собираться исключительно цивильные нефоры, пиздюшня, боявшаяся пиздюлей, и прочий духовный сброд. На одной из таких тусовок Кир дал Слепому Пью в здоровый глаз и, плюнув на старого товарища, ушел, чтобы больше не вернуться.

Остальные нефоры устраивали тусовки исключительно для своих компашек, и попасть на них можно было лишь в одном случае. Если ты знал кого-нибудь из приглашенных. Мы знали многих. С кем-то знакомились на рок-фестивалях, которые проводились летом в нашей области. Изредка такие фестивали посещали забытые миром русские рокеры, но чаще всего на сцене рубились местные метал- и панк-команды. С другими знакомились на тех же вписках и квартирниках. Порой пересекались на улице, цеплялись языками и уходили уже знакомыми. Но основная масса знакомилась в магазине «Черное солнце» — единственном месте, где можно было купить лицензионные диски и пластинки, в том числе и метал.

Хозяин магазина, Гоблинс, в миру дядя Сережа, знал почти каждого нефора нашего города. Потому что последним больше некуда было идти. Или на блошиный рынок, где продавались пиратки и mp3-сборники, или в «Черное солнце», где можно было купить лицуху, шмотки, журналы и прочий хлам по типу перстней из нержавейки, напульсников из дерматина и китайских косух, которые облазили с первым морозом.

Зато стоило спуститься по гладким ступенькам, открыть дверь с криво нарисованным черным солнцем, как ты сразу понимал — я дома. У одной стены стояли стеллажи с винилом, который покупали исключительно фанаты. Рядом с ним, почти у самой кассы, прилавок с популярными на тот момент исполнителями разных жанров — от попсы до рэпа. Над кассой висят те самые китайские косухи, шарфы и флаги. А в другой комнате, если пройти зал с винилом насквозь, царил один лишь метал. Даже у грайнда был свой отдельный стеллаж, что уж о других жанрах и поджанрах говорить. А за кассой в любое время года стоял сам хозяин — широкоплечий, хромающий на правую ногу Гоблинс. Он, казалось, знает о метале все. Помнится, как в первые разы я, робея, подходил к нему и просил дать что-нибудь вроде «Dimmu Borgir». Гоблинс сразу становился серьезным, лоб перечеркивала суровая морщина, и он на секунду задумывался.

— Какой альбом зашел? — спрашивал он.

— «Enthrone Darkness Triumphant», — отвечал я, вытаскивая из кармана листочек с записанным названием. Дядя Сережа кивал, брал меня под руку и отводил к стеллажу с блэком. Затем буднично тыкал пальцем в нужные джевелы.

— Этот, этот и… вот этот, если любишь мелодизм и клавиши в блэке.

— Спасибо, дядь Сереж, — улыбался я и, взяв рекомендованное, отправлялся в темный угол, где стоял проигрыватель с наушниками. А затем следовал мучительный выбор — найти тот самый альбом, который будешь слушать на протяжении месяца. Лицуха была дорогой, и я нечасто мог позволить себе что-то новое. Но иногда до одури хотелось именно лицуху. С буклетом, качественной полиграфией и звуком, в отличие от пиратского дерьма с блошиного рынка. Был еще один плюс. Гоблинс никогда никого не гонял, и если ты занял проигрыватель, то можешь слушать столько, сколько надо. Для этих целей в магазине стояло три проигрывателя, и еще один плеер дядя Сережа держал под прилавком. На всякий случай. В итоге я всегда уходил с одним, а иногда и с двумя дисками, если не мог определиться.

Правда, иногда мы злоупотребляли добротой Гоблинса. Жаба и Кир порой пиздили диски, но делали это по-хитрому. Накопив денег, они приходили в магазин, брали горку дисков и топали к проигрывателю в темный угол, откуда дядя Сережа не мог их увидеть. Понравившийся диск, который хотелось иметь в коллекции, забирали целиком. А остальные воровали: подкладывали под тот, который покупали, или прятали в многостраничном буклете по диску на разворот. Естественно, Гоблинса одурачить было сложно, что он однажды и подтвердил, когда Жаба, оборзев, спиздил кучу дисков, засунув их себе за пазуху и позорно спалился, рассыпав их на кассе. Кир, увидев это, побледнел и хотел было съебаться, но дядя Сережа как-то слишком грустно на него посмотрел и покачал головой. Кир не стал спорить и, понурившись, вытащил то, что украл сам: пару дисков не сильно известных групп. Я же задрал подбородок, как бы говоря, что чист, и развел руки в стороны.

— Его я могу понять, — тихо сказал Гоблинс Жабе, указывая на Кира. — У него жизнь тяжелая. У этого, — кивок в мою сторону, — тоже, но он у меня не ворует. А ты? У тебя денег нет?

— Есть, — еле слышно ответил Жаба, осторожно выкладывая украденное на прилавок.

— Ты ж каждый месяц то за шмотом приходишь, то за журналами, — продолжал дядя Сережа. — На это деньги есть, а на диски нет? Думаешь, что я с них много получаю? Да вот нихуя.

— Извините.

— Извините, — передразнил Жабу Гоблинс и кивнул в сторону двери в подсобку. — Чеши туда, бери швабру и дуй пол мыть. А вы чо скалитесь?

— Не, мы ничего, — тщетно пытаясь сдержать ухмылки, отвечали мы с Киром. Дядя Сережа тоже улыбнулся, убрал выбившуюся прядь за ухо и вздохнул.

— Дебилы малолетние… Через час машина придет. Поможете разгрузить.

Гоблинс в одной из комнат делал ремонт, и к нему часто в то время привозили стройматериалы.

— Дядь Сереж, а ментам звонить будете? — спросил Кир. Хозяин магазинчика подумал чуть и нахмурился.

— Попадетесь еще раз, сдам.

— Спасибо…

— Спасибами вашими сыт не будешь. Давай, давай, архаровец! — повысил он голос, когда Жаба застрял в подсобке. — Пол тебя ждет. А узнаю, что из подсобки что-то тиснул, пизды дам.

— Блядь, Жаба, ну ты… — вздохнул Кир, когда наш порозовевший друг выбрался из комнатушки с ведром и шваброй.

— А вы диски на место верните. Грабители хреновы, — хмыкнул Гоблинс и снова уткнулся в журнал. Он был уверен, что мы все сделаем, как надо. А мы не хотели подводить человека, который умел то, что умели немногие: прощать идиотов, вроде нас. Бескорыстно и по-настоящему.

В «Черном солнце» мы с Лялькой и Лаки познакомились со Стефаном — забавным готом-дурачком. Лаки, знавшая всех готов нашего города, тогда нахмурилась, увидев новое лицо. Лицо, кроша на пол некачественным гримом, стояло у стойки с готикой и, шмыгая носом, изучало диски. Гоблинс на наш немой вопрос лишь руками развел: как тут за всеми новенькими уследишь.

Лялька, насупившись, внимательно изучала неизвестного гота. То, что он гот, было понятно сразу. Закос под викторианскую рубашку черного цвета, черные свободные брюки, коротковатые для такого дылды, и черные китайские кеды «Пума». Лаки, увидев обувь, подняла удивленно бровь и хмыкнула.

— Здорово, — широко улыбнулся я, подходя к готу, рядом с которым находился стеллаж с думом.

— Здравствуйте, — манерно и отстраненно протянул тот, даже не взглянув на меня.

— И из какого склепа такое чудо выползло? — спросила Лялька, тоже присоединяясь к разговору. — Ты новенький?

— Да, — тряхнув челкой и обдав Ляльку пудрой, ответил он. — Я к бабушке с дедушкой приехал.

— Вон оно что, — кивнул я. — То-то я гляжу, лицо незнакомое, хотя у Гоблинса всех знаю. Звать тебя как?

— Стефан, — чопорно поклонившись, ответил гот, скосив на меня взгляд.

— Дьяк. А это Лялька, — представил я подругу. — А там, у кассы, Лаки.

— О! — Стефан так резко оживился, что я, не сдержавшись, шарахнулся в сторону. Лялька рассмеялась и схватила меня руку, чтобы я не упал. А Стефан, вылупив бесцветные глаза, пялился на меланхоличную Лаки, которая поджала губы и осуждающе посмотрела на меня. — Печальная накидка вдруг спала с глаз, когда увидел я вас.

— Что он несет? — шепотом спросила у меня Лялька.

— Стихи, наверное, читает. Запал на Лаки походу, — так же шепотом ответил я и улыбнулся, когда Олька погрозила кулаком. — Лаки! Чего не поприветствуешь собрата?

— Можешь тоже стихами, — прыснула Лялька.

— Быть может, я узнаю ваше имя? И с сердца моего спадет замок, — пропел Стефан, делая шаг к Лаки. Олька поморщилась и отступила.

— Э, нет. Без шансов, юноша, — вздохнула она, подняв руку. Стефан послушно остановился. — Давно ты в темном мире?

— Семь лет уже живу, но какой же в этом прок, — ответил гот, послушно остановившись. Он принялся пританцовывать, чем неслабо удивил Ольку, а мы с Наташкой, не стесняясь, рассмеялись. — Если душу мою объял черный порок.

— Порок? — шепнула Лялька, повернувшись ко мне.

— Ага. Дрочит, наверное. Ты ж знаешь, готы всегда так витиевато выражаются, — пожал я плечами, заставив Наташку улыбнуться. — А этот еще и на голову походу пришибленный.

— Я буду рад, если вы меня познакомите с собратьями ночными, — жутковато улыбнулся Стефан, и прыщи набухли и проступили даже через штукатурку, которой он плотно намазал свое лицо. — Ведь нет мне счастья меж обычных.

— Ох, блядь, — мотнула головой Лаки. Она очень редко ругалась, но тут и её видимо поразили в самое сердце рифмы Стефана. Впрочем, Олька неожиданно вздохнула и кивнула. — Ладно. У нас есть своя тусовка готов. Я напишу адрес. Скажешь, что от Лаки.

— Благодарю вас премного, — поклонился Стефан, прижав бледную руку к груди. Лаки кивнула и, быстро начеркав адрес своих друзей, протянула бумажку готу. Тот бережно взял адрес и спрятал его в нагрудном кармане. — Не смею боле вас задерживать, друзья. Устал и споро отбыть должен я.

— Всех благ, Стефан, — улыбнулась Лялька и, наморщив лоб, попыталась добавить в рифму, но ничего не получилось. — Короче, удачи тебе.

— Ебанько какой-то, — пожал я плечами, когда Стефан удалился из магазина, оставив в воздухе сладковатый запах пудры и пота.

— Снаружи, да, — кивнула Лаки и задумчиво закусила губу. — Но никто не знает, каков он внутри. Мы часто судим о человеке по обложке.

— Ольга права, — поддержал Лаки дядя Сережа, который слышал весь разговор. Усмехнувшись, он вернулся к чтению журнала, а мы пошли слоняться по магазину в поисках новых дисков.

Через неделю мы неслабо удивились, когда встретили Стефана в центре, причем Олька даже с ним расцеловалась и погладила по сальной голове ладошкой. Кир, приоткрыв рот, рассматривал странного гота, который в дикую жару был одет в плотную черную рубашку, черные брюки и китайские черные кеды.

— Это чо, блядь, за глист из жопы Вилле Вало? — спросил наконец-то Кир.

— Пополнение в стане упырей, не иначе, — буркнул Жаба. — Если вы его в компашку возьмете, я уйду нахуй.

— Харэ! — рявкнул Кир, продолжая изучать Стефана. — Жабу мы на готов не меняем. Да, Дьяк?

— Ага. Но на пару сисястых телок махнем не глядя, — подтвердил я, заставив Жабу покраснеть. — Да расслабься, Ром. Это Лакин знакомый.

— Вот тянет же её ко всяким недоумкам, — покачал головой Балалай.

— Ага, — снова хмыкнул я. — К нам, например.

Тем вечером Лаки рассказала нам историю Стефана. По крайней мере, мне многое стало понятно. Особенно странное поведение и внешний вид.

— У него родители семь лет назад в аварии погибли, — грустно улыбнулась Лаки, потягивая вино из высокого бокала.

— Ну, это не показатель, — качнул головой Кир. — У многих на районе предки в мир иной отправились, и что?

— Он с ними тогда был, — ответила Олька. — Ехали в машине на дачу. Их подрезал грузовик. Отец Стефана с управлением не справился, и машина улетела с дороги, а потом загорелась.

— Блядь, — выругался Кир, покраснев от неловкости.

— Именно, — снова улыбнулась Лаки одним ей понятным мыслям. — Вы не обратили внимания, но у него руки обгорели сильно. Все в шрамах. Он их тоналкой замазывает, чтобы люди не шарахались. Пытался вытащить родителей из машины и не смог. Его дальнобой нашел, когда машина почти сгорела. Он сидел рядом на траве и слушал, как кричат его родители, горя заживо.

— Пиздец какой, — поежился я, закуривая сигарету. — Теперь понятно, чего он такой странный. В рифму говорит и одевается в дебильные шмотки.

— Он долгое время лечился. Его только недавно отдали на руки деду и бабке, — пояснила Лаки. — Стефан рассказал, что один из молоденьких санитаров иногда оставлял ему свой плеер, чтобы скучно не было. Так он с готикой познакомился. Сначала «Lacrimosa» и «My Dying Bride», а потом более серьезные. Музыка и романтика смерти позволили ему хоть как-то смириться с произошедшим. Но он всегда был один, поэтому так удивился тогда в магазине, увидев меня.

— Вот так упырь, — фыркнул Кир, но стушевался, когда Лаки метнула в его сторону недовольный взгляд.

— Ребята его хорошо приняли. Он даже расцвел, когда с другими познакомился, — улыбнулась Олька, доливая вина в бокал. — А то, что в рифму говорит… Пусть. Многих это забавляет. А так он очень вежливый, начитанный и добрый юноша.

— И сколько таких еще в мире. Потерянных и непонятных, — буркнул я, закуривая сигарету. Лялька, сегодня особо молчаливая, лишь поддакнула и прижалась к моему плечу. Затем, перехватив сигарету, вздохнула.

— Хорошо, что мы его тогда встретили, — тихо ответила она. Так, чтобы услышали только мы с Олькой. — И хорошо, что я встретила вас.

— Выше нос, — улыбнулся я, ущипнув Ляльку за бок. Та тихонько рассмеялась, вот только грусть из взгляда так никуда и не делась.

— Эт да. Заебали грустить. Слушайте анекдот, — перебил всех Кир. — Приходит к священнику-металисту сатанист с козлом и говорит…

Нефоры нашего городка приходили и уходили. Были и нормальные, а были те еще ебанаты, от которых передергивало даже Кира, уж насколько он похуистичным всегда был. Со временем я понял, что и в нефоры забредает всякий сброд, которому место в спецдомах, а то и на зоне. Как например сладкой парочке Люку и Маргоше.

Я впервые познакомился с ними на концерте местной блэк-метал банды «Gorlum». Они подошли к нашей компашке, когда мы, устав прыгать и трясти головами, уселись на пол недалеко от выхода и потягивали пиво, изредка смотря на сцену.

— Здорово, пацаны, — поприветствовал нас высокий, тощий, как спичка, длинноволосый парень в круглых солнцезащитных очках. На нем, как на вешалке, повисла отвратительная рыхлая бабища, чьи сальные рыжие волосы свисали на плечо нефора.

— Здорово, здорово, — лениво ответил Кир, поднимая руку. — А ты чо в очках? Солнце слепит?

— Не, свои причины, — улыбнулся странный нефор и представился: — Меня Люк зовут. А это Маргоша.

— Х-хнахуйблядь… — просипело что-то непонятное и ругательное тело на плече Люка.

— Ох, блядь, — дернулся я. — Оно живое.

— Угу, — мрачно добавила Ирка, рассматривая парочку. — Не украшение к прикиду, как я думала.

— Я тут чо, пацаны, — улыбнулся Люк, раскачиваясь на месте, — ебаться хотите?

— С тобой, что ли, блядь? — нахмурился Кир, но с пола вставать не стал. Набегался на танцполе, как и остальные.

— Не, — тряхнул грязной башкой Люк. — С Маргошей. Поебаться полтос, минет за двадцатку. Еще пять рублей, чтобы проглотила.

— Ты совсем ебанутый? — буркнул Балалай. Но смотрел он на Маргошу, которая стала подавать признаки жизни и даже вывалила рыжую сиську. — Ты дойки-то свои спрячь, солнце. Мы тут избирательные, знаешь ли…

— Пшелнахуй, — снова просипела Маргоша, заставив Кира рассмеяться. Он поднялся с пола, обошел парочку по кругу и кивнул.

— Ладно, — хмыкнул он и повернулся к Жабе. — Жаб, ебаться хочешь?

— Нет, — соврал тот. Меня передернуло, когда я увидел его глазки, загоревшиеся жадным блеском.

— Бля, Жаб, если ты ща согласишься, я тя отхуярю, а потом забуду, — пьяно протянула Ирка и рассмеялась, когда Жаба скривился.

— Короче, Люк. Иди нахуй отсюда, — поморщился я, однако тощий не собирался уходить. Он потоптался, а потом вздрогнул, когда его в спину пихнул могучий пацан с толстой цепью на боку.

— Заебал ты приставать ко всем! — рявкнул он. — Или сам съебись, или я тебя из клуба выкину, нахуй!

— Не шуми, Стасон. Чо ты начинаешь… — Люк не договорил, потому что незнакомый нам Стасон вдруг рассвирепел и влепил парню поджопник, из-за которого Люк улетел в угол вместе с полуживой Маргошей.

— Держитесь от них подальше, — предупредил здоровяк, закуривая сигарету. — Эта дрянь обдолбанная чем только не болеет.

— Мы ж не совсем ебнутые, братка, — благодушно улыбнулся Олег.

— Хуй знает, — ответил здоровяк и представился: — Стас. А то хули я такой невежливый.

— Очень приятно, — хмыкнула Ирка и кивнула в сторону Люка и Маргоши, которые с трудом поднимались с пола. — Местные?

— Ага. Торчки, — Стас сплюнул в урну и затянулся сигаретой. — Все мозги просадили, ходят теперь и побираются. Как тараканы, блядь, через охрану пролезут и давай доебываться до каждого. Они брательника моего пьяного на еблю развели, так тот теперь в больничке разлагается. Дурь у них, кстати, тоже не советую брать, если балуетесь. Хуй знает, из какого говна они ее готовят.

— За науку спасибо, — снова улыбнулся Олег, задумчиво смотря вслед уходящим Люку и Маргоше. — И много тут таких?

— Торчков? Да жопой жуй, — ответил Стас. — Только те мирные, а эти, блядь, занозы хуевы. Их и пиздили, и вышвыривали, а они один хуй как-то пролезают. Говорю ж, тараканы.

С Люком и Маргошей я встретился еще раз, в не самый радостный момент жизни. А сейчас просто проводил их взглядом, искренне недоумевая, как можно так опуститься. Я всегда считал, что выход есть из любой сложной ситуации, но эти долбоебы, видимо, решили, что нехуй его искать, и просто смирились.

Потом выяснилось, что парочка широко известна и на Окурке, и за его пределами. Они жили в заброшенном доме на самой окраине Блевотни, и мы с Киром неслабо удивились, что до сих пор их не встречали. Тот дом иначе как гадюшником и не назовешь. Земля вокруг покосившейся хибарки хрустела от битых ампул, использованных шприцов и разного говна, а калитка была открыта и днем, и ночью. Даже наш участковый, дядя Миша, давно положил хуй на Люка и Маргошу, изредка принимая парочку их постояльцев, чтобы выбить себе премию. И зря. Надо было давно этих ублюдков запереть куда подальше.

Люк барыжил наркотой, попутно продавая за дозу всем желающим свою подругу Маргошу или её умственно отсталую сестру Галю. Поговаривали, что в местном детдоме уже места нет, потому что всё заполонили Галины ублюдки. Мы с Киром как-то проходили мимо их дома, направляясь на речку, чтобы порыбачить и попиздеть за жизнь.

— Пиздец, братан. Эт разве жизнь? — зло бросил Кир, увидев, как голый Люк стоит во дворе, где ему отсасывает какая-то грязная баба. — Я думал, что Сет Путнам дегроид редкостный, а у нас оказывается местный такой же живет.

— Они сами её выбрали, — буркнул я в ответ, — жизнь эту. Или выбраться из неё не сумели.

— Все равно пиздец, — вздохнул Кир. — Если я когда-нибудь так опущусь, дай слово, что найдешь меня и пристрелишь.

— Если сам не сдохнешь раньше времени, — рассмеялся я, хлопнув Кира по плечу. — Погнали. Тут воняет пиздец как адово.

Иркины знакомые как-то сказали, что Люк и Маргоша устраивают вписки, вот только нормальных нефоров там очень сложно встретить. Мы, конечно, тоже не ангелы, но на тех вписках, которые посещали, было куда цивильнее, чем в притоне Люка и его страшной бабы.

Вписки — это странная вещь. Вроде кодляк, где ты тусуешься с единомышленниками и запросто можешь склеить бабу на вечер, а с другой стороны тот еще, блядь, свинарник, в котором приличным людям точно не место. Виной всему, как ни странно, сами люди. Потому что никогда не знаешь, кого ты встретишь на той или иной вписке.

В нашей компашке «вписочным связным» был Балалай. Он всегда был в курсе того, когда и где намечается тусовка или квартирник. С учетом того, что Балалая знал весь город и даже в области его имя слышали, мы спокойно могли примкнуть к любому кодляку и культурно там отдохнуть. Достаточно было сослаться на нашего друга.

Других связных тоже хватало. Кто-то, как например, Черепаха, устраивали свои вписки. И черепашьи тусовки снискали себе темную славу. Первую из них я посетил в 2005 году, сразу после новогодних праздников. Лялька, на тот момент тусившая с нами, как-то обмолвилась, что пара её знакомых собралась на вписку к Черепахе. Мы с Киром, знавшие почти всех нефоров города, удивленно переглянулись.

— Черепаха? — переспросил я.

— Ага. Панк местный. На Речке живет, — кивнула Лялька, пока мы шли от музыкального магазина до остановки автобусов.

— Не слыхал про такого, — нахмурился Кир. — Чо, знаковая фигура, Ляль?

— Как сказать, — пожала плечами Наташка. — Черепаха раньше квартирники клевые устраивал. Борис Мятежник там играл даже. Потом он свою квартиру вроде как просрал. Говорили, что проигрался и её за долги забрали. Теперь кантуется по друзьям-знакомым, устраивает вписки, так и живет.

— А где туса намечается? — спросил я, перешагивая лужу. Январь выдался теплым, и весь снег, что выпадал ночью, днем превращался в грязно-коричневую кашицу и лужи. Лялька задумалась на секунду.

— В центре вроде. Если надо, я узнаю адрес. Можем сгонять.

— Давай, — кивнул Кир. — Давно не собирались вместе. Наши, может, тоже ворвутся.

Вечером 28 января мы выдвинулись в центр. Поехали я, Кир, Лялька, Ирка и Балалай. Жаба подхватил грипп и валялся дома, пожирая литры варенья вместо бухла. А Лаки вписки не жаловала и брезгливо морщилась, когда Кир, шутки ради, зазывал её на очередную тусу. Конечно, она лукавила. Пару раз мы вписывались в её кодляк, но вписки готов были куда цивильнее тех, в которых мы обычно принимали участие.

Хата, в которой предстояло гулять, находилась на окраине центрального района, в не самом чистом дворе. Мы прошли мимо трех гоповатых пацанов, которые пили с горла водку на лавочке, и вошли в подъезд. Под ногами хрустели осколки разбитых лампочек, воняло подвалом, сыростью и мочой. Но наше желание погулять отбить этим было сложно. Кир, остановившись на секунду, достал из кармана черный маркер и, глумливо улыбаясь, написал на стене «Рэп — это кал», после чего пририсовал рядом крошечный хуй.

— Блядь, Солёный, — поморщился я. — Двадцать два года, а ума, как кот насрал.

— Отъебись, — беззлобно бросил Кир и, высунув от усердия кончик языка, дописал «Черепаха сосёт хуй».

— Погнали уже, — поторопил всех Балалай, кутаясь в косуху. — Куда нам, Ляль?

— Третий этаж, вроде, — ответила Наташка, проверив смс-ку. — Ну да. Третий. Одиннадцатая квартира.

Одиннадцатая квартира могла похвастаться ржавой металлической дверью, из-за которой доносилась приглушенная музыка. Нам пришлось постоять еще минут десять, пока Олег, заебавшийся ждать, не начал дубасить в дверь ногами.

— Хули ломитесь?! — заорал кто-то по ту сторону двери, лязгая ключами и засовами.

— Бухать хотим! — рявкнул в ответ Балалай. — Открывай, залупа ебаная.

— О, Олежа! — голос моментально изменился, а Балалай расплылся в улыбке, увидев старого знакомого.

— Аспид? Ты, бля?

— Ага, — широко улыбнулся пьяный панк с заваливающимся на бок ирокезом. Он посторонился, пропуская нас внутрь. — Залетай, пацаны. Бухич на кухне, бабы… пардон, мадемуазели, — поправился он, увидев Ляльку и Ирку. — В гостиной. Ща я вас с Черепахой познакомлю. А то он опять обидится, что гостей ему не представили.

Черепахой оказался грустный согнутый почти пополам панк. Сразу стало понятно происхождение его погоняла. У Черепахи был горб, такой большой, что напоминал панцирь. Он сунул нам с Киром свою мокренькую ладошку и бесцветным голосом пробормотал:

— Черепаха.

— Солёный.

— Дьяк, — кивнул я и, пользуясь моментом, вытер свою ладонь об джинсы. Лялька, увидев это, еле заметно улыбнулась.

— Чо, откуда вы, пацаны? — спросил Черепаха. Его глаза на миг оживились, когда он увидел Ляльку, и потухли, когда взглядами он пересекся с Иркой.

— С Окурка.

— А пригласил кто? У нас тут приличный кодляк, борзоту не терпим…

— Слышь, отъебись нахуй, а? — перебил Черепаху Олег, выходя вперед. — Чо за ублюдочная манера с гостями разговаривать? Раз впустил, то подай сначала водочки, а потом еби мозги.

— В натуре, Черепах, расслабься, — улыбнулся панк, открывший нам дверь. — Эт ж Балалай. Его каждая сопля знает.

— Я не знаю, — насупился хозяин, но в итоге сдался под давлением общественности. — Ладно, заходите. Бухич на кухне, развлечения там…

На кухне мы достали из холодильника бутылку водки, разлили по пластиковым стаканчикам и, чокнувшись, выпили. Олег тут же поморщился и злобно посмотрел в коридор.

— Падла гнутая, блядь, паленкой поит. Давай пороемся, наверняка у него тут заначка с нормальной есть.

— Да похуй, — махнул рукой Кир, выходя в коридор. — Погнали с гостями познакомимся, а там видно будет.

— Ох, блядь, — пробормотал я, когда очутился в гостиной. — Содом ебаный и Гоморра.

В ближайшем ко мне кресле еблась парочка. Черноволосая девчонка с приятной фигуркой скакала на уродливом, похожем на обезьяну, волосатом пацане. Тот рычал и впивался в ягодицы наездницы толстыми пальцами. Чуть поодаль от них, прямо на полу, вмазывались Черепаха и Аспид, а пухлая баба в майке «Коррозия металла» распечатывала одноразовый шприц. Из темной комнаты доносились звуки животной ебли и гремел из старых колонок «Пурген».

— Пиздец, — сплюнул я и, развернувшись, отправился в туалет, чтобы вымыть руки. Лялька пошла за мной, а Кир, Ирка и Балалай подсели к компашке нефоров, резавшихся в карты и пьющих водку.

— Моих что-то не видно, — буркнула Лялька, пока я намыливал руки с остервенением разозленного хирурга.

— Может, в комнате отжигают, — криво улыбнулся я. Наташка тоже улыбнулась, но как-то робко. — Расслабься, Ляль. Вписка как вписка.

— Хуй знает. Вроде как я вас привела. А тут такой пиздец.

— Похуй. Потусим, а там как пойдет, — хмыкнул я, вытирая руки туалетной бумагой. Заблеванное полотенце валялось в ванне. Его подложила под голову бледная девка, которая отрывисто храпела и порой яростно чесалась во сне.

— Дьяк! Лялька! Чешите сюда! — заорал нам Кир, когда мы вернулись в гостиную. В его глазах уже плескался алкоголь, а речь стала чуть сбивчивой и пьяной. Когда мы подсели к компашке, Балалай нас представил играющим.

— Это Леся, — кивнул он в сторону короткостриженой симпатичной девушки. — Мы в музыкалке на Речке вместе учились. А это её брат, Дим Димыч, и Лобок.

— Здорово, — последовали рукопожатия, причем Леся заинтересованно скользнула по мне черными глазами и слабо улыбнулась.

— Рад знакомству. Чо играете? — спросил я, садясь на пол по-турецки возле Леси. Лялька села на единственный свободный стул рядом с Киром и, воинственно нахмурив брови, изучала друзей Черепахи.

— В переводного. На желания, — ответил Дим Димыч — рослый, с коровьими глазами парень. Он погладил густую бороду и влепил второму — тощему лысому пацану, отзывающемуся на погоняло Лобок — затрещину. — Хуль ты кроишь, гнида? Думаешь, я окосел? Не бьешь, так бери. Вот падла, а?

— Не прокатило, — рассмеялся Лобок, а следом и Дим Димыч. Еще через пару раскладов бородатый вышел из игры и, удовлетворенно вздохнув, опрокинул в себя стакан водки. Он заметил мой заинтересованный взгляд и улыбнулся.

— Пей, дружище. Это не черепаховское говно. Мы свою принесли, — буркнул он, наливая мне порцию. Я выпил и кивнул в ответ. Водка обожгла горло, а потом наполнила тело теплом и легкостью. Еще через пару раскладов отстрелялся и Лобок, а Леся, ругнувшись, бросила веер карт на столик.

— Расчет, Олеська, — усмехнулся Лобок и повернулся к другу. — Ну, чо? Какое желание?

— А, лень думать, — отмахнулся Дим Димыч. — Сиськи кажи, и в расчете.

— И это мой братик, — криво улыбнулась Леся и, задрав майку, показала всем грудь. Крепкую и красивую, с торчащими сосками. Она снова посмотрела на меня и прищурилась. — Все, хватит. А то обдрочитесь на радостях.

— Чо, братья, играете? — спросил Дим Димыч, тасуя сальную колоду. — Если не ссыте, конечно.

— Конечно играем. Мечи карты, — кивнул Кир и, поплевав на руки, хлопнул ладонью по столу.

Мы сыграли три игры, и в дураках остались Кир и Балалай. Причем Кир дважды и, чертыхаясь, тоже бросил свой веер на стол.

— Не фартит, но долг отдам, — сказал он, неприятно улыбнувшись. — Давай желание.

— Желание? Ладно, — прищурился Дим Димыч, наливая в свой стакан водки до краев. — Давай-ка ты, брат, Ленку поцелуешь?

— Ленка — эт кто? — уточнил Кир, а потом поперхнулся, когда Дим Димыч указал на бабу в майке «Коррозии», которая прислуживала Черепахе и Аспиду. Те без стеснения валялись на грязном ковре, уставившись мутными глазами в потолок. — Ох, ебать. Я тебе что недоброе сделал, друже? Ну, долг платежом красен. Ладно.

— Выпей, на. Чо мы, звери что ли? — усмехнулся Дим Димыч, протягивая стакан Киру. Кир посмотрел на бородатого с признательностью и, выдохнув, залил водку в себя. — Эт по-нашему. Молодец. А теперь иди. Целуй Ленку.

Шатаясь, Кир подошел к пухлой бабе и, скривившись, притянул её к себе, свободной рукой сжал сиську и смачно впился в губы. Ирка, заржав, вдруг дернулась от отвращения, а Лобок, не удержав равновесия, шлепнулся на пол, после чего тоже зашелся в припадке смеха. Мы с Лесей тоже рассмеялись, причем девушка слишком откровенно прижалась ко мне ко мне грудью.

— Уплочено, — важно сказал Дим Димыч, когда Кир вернулся, вытирая губы и плюясь, как извозчик. Он подвинул моему другу карты и добавил: — Тасуй, братан. Вдруг еще раз повезет…

— Погоди-ка, а Балалай хули слился? — возмутилась Ирка, показывая пальцем на притихшего Олега. — Он тоже проиграл.

— Спасибо, Ириша, — хмыкнул Олег, но улыбка выдала его. — Ладно. Давай желание, бородатый!

— А хуль я? Пусть Лобок, — отмахнулся Дим Димыч. Лобок задумался и пожамкал губами.

— Там в спальне Рыбак и Мэри кажись ебутся, — проворчал он. — Зайди, вруби свет и скажи мол: тут парни интересуются, в какой дыре вы свой хуй потеряли, уважаемый Рыбак? А потом по жопе его шлепни!

— Подстава, — улыбнулся Олег, но с места поднялся. — Лады, ща сделаю.

Продолжение главы в комментариях

© Гектор Шульц

Глава первая.
Глава вторая.

Глава третья. Лялька и «Каннибалы».

В августе 2004 мы с компашкой сидели в тихом уголке промки, о котором никто не знал, пили пиво, обсуждали свежие релизы метал-сцены и просто болтали обо всем на свете. Размеренность и уют разрушил Балалай, ворвавшийся в струящуюся спокойной водой беседу ебучим ураганом и напугавший до одури разомлевшего от выпитого Жабу.

— Олег, тебя когда-нибудь кондрат ёбнет, — буркнул он, поднимаясь с земли и вновь усаживаясь на кривое бревно.

— Тогда я его сам ёбну, — отмахнулся Балалай и, припав к сиське пива, выдул почти половину. Когда он отдышался, то, загадочно улыбнувшись, добавил: — Короче. Вы не поверите, кто в Москву приезжает.

— Кобзон, — тут же ответил я. — Лучшее из семидесяти пяти нечетных альбомов. Мировое турне.

— Еблан ты, Миша, — рассмеялся Олег и тихо добавил: — «Каннибалы» в сентябре, прикинь?

— Да ладно?! — охнул я, проливая пиво и роняя на траву пачку сухариков. На ворчание Жабы, которому тоже досталось, я не обратил внимания. Ирка с Олькой, переглянувшись, лукаво вздохнули. Да, о моей любви к «Каннибалам» им было известно все.

Вместо ответа Олег вытащил свежий номер «Dark City» и, развернув его, сунул мне в руки. Глаза сразу же углядели любимцев, и я расплылся в улыбке, увидев афишу предстоящего концерта. От глянцевого журнала пахло сладкой типографской краской, Жаба, алчно облизывая губы и склоняя голову, пытался разглядеть обложку, а я пялился на мрачных брутальных мужиков и глупо улыбался.

— Ну, чо? Едем? — буднично спросил Кир, закуривая сигарету. — По любому мясо будет.

— Не сомневайся, — кивнул Олег, снова прикладываясь к пиву. — Так и знал, что Дьяк обоссытся от радости.

— Угу. Сам бы обоссался, приедь твои In Flames хоть куда-нибудь, — парировал я, продолжая любоваться афишей. — Сука! Надо деньги искать. И билеты как-то купить заранее. Наверняка разберут сейчас. Блядь, знал бы, не тратился в начале месяца на шмот.

— Знал бы, кого выебать, гондон бы напялил, — изрек Балалай и недовольно крякнул, когда Кир вырвал у него из рук почти пустую сиську пива. — Э?

— Не борзей, демон, — бросил Кир. — Тут еще дамы не пригубили, а ты уже высадил все. За это попиздуешь за добавкой… Нет, не обсуждается. Чеши давай, баклан! Как бухать, так он первый, а как сходить в киоск, сливается. И нечего на Жабу смотреть. Он отходил свое.

— Дуй давай, — поддакнула Ирка, и Олег, тяжко вздохнув, взял деньги и направился к забору.

— Журнал не обслюнявьте. Я не читал еще, — сказал он, прежде чем проскользнуть в щель, еле заметную в густых сорняках по пояс. Вслед ему тут же полетела пустая бутылка из-под пива и, вяло прошуршав, застряла в траве.

— Поездка дорогой выйдет, — вздохнул я, отдавая журнал Жабе. Тот сразу раскрыл раздел писем и принялся разглядывать полуголых баб в рубрике «Мисс Dark City». Ирка с Лаки подсели ближе и включились в разговор.

— Ну, хуй знает, братан, — ответил Кир. — А вдруг Фишер сдохнет через месяц после концерта или Уэбстер от алкашки кони протянет? Есть возможность, надо ехать.

— Я не смогу, — поджала губки Лаки и, виновато улыбнувшись, добавила: — Учеба. Плюс папе обещала с ремонтом помочь.

— С ремонтом? — нахмурился Кир. — Типа, обои клеить и плитку ложить?

— Класть, — поправила его Олька и рассмеялась. — Не. За рабочими приглядывать. У него весь сентябрь встречи, а мама в санаторий едет.

— Я папку потрясу. Или мама из заначки даст, — хмыкнула Ирка, беря у Кира пачку и вытаскивая сигарету. — На билет наскребу, а вот на поезд… Хуй его знает.

— А сколько ехать? — отвлекся от чтения журнала Жаба.

— Часов шестнадцать-семнадцать.

— Да хуй с ним, — ругнулся Кир. — Разберемся с поездом. Надо билеты купить сначала на концерт. Кстати, Жаб. Ты платишь.

— Схуяли? — поперхнулся тот, но когда Кир недобро улыбнулся, поник.

— Ты мне косарь торчишь. Забыл? — вопросом на вопрос ответил Кир. — Пришла пора отдавать должок. Купишь мне билет, и в расчете. Я ща на мели, как и Дьяк.

— Угу. Только я тоже походу в пролете, — буркнул я, закуривая сигарету. — К мамке не пойду, ей и так тяжело. Аванс мне не дадут больше.

— Я одолжу, — сказала Лаки. — Вернешь, как сможешь.

— Спасибо, Олька! — радостно крикнул я и, притянув её к себе, смачно чмокнул в щеку. Глаза Кира снова недобро блеснули, но он расслабился, когда я отпустил Лаки. Та утерла щеку и рассмеялась.

— Не за что. Вы лучше подумайте, как до Москвы доберетесь, — ответила она. Мы знали, что Олька была при деньгах, но у нее никто никогда не просил. Она сама решала, стоит ли дать или лучше промолчать. Сегодня мне определенно повезло. Щедрой Лаки была крайне редко.

— Хуль тут думать, — подключился подошедший с пивом Олег. Он уселся на бревно, толкнув боком Ирку, и тут же получил в ответ затрещину. Отодвинувшись, он косо посмотрел на подругу, но в итоге улыбнулся и сложил ладошки вместе, прося прощения. — Надо два места купить, а остальные зайцами. Сто раз так с пацанами гоняли. В плацкарте вообще всем похуй, билеты и не смотрят.

— А на входе? — ехидно поинтересовался Кир. — Ща пускают только по билетам, а провожающих секут.

— Говно все это, я тебе говорю, — отмахнулся Олег. — Покупаем две верхних у толчка…

— Фу, блядь. Там же противно.

— Ничего, потерпишь, — перебил Балалай Жабу. — Либо плати сам за всех. Не? Вот и не пизди почем зря. Короче. Покупаем два верхних у толчка. Туда даже контролеры редко суются. Билеты покупаем, к примеру, Ирке и Киру…

— А остальные? — улыбнулся я. Олег часто давал ебанутые идеи, но эта вроде бы должна сработать.

— Все будет, братка. Потерпи. Ирка и Кир самые крупные… Ай, блядь!

— Крупные? — рыкнула Ирка, двинув Балалая в плечо. Тот переполз ближе к ржущему Киру и надул губы.

— Я тут, бля, план придумываю, а меня лупят. В пизду. Сами решайте, как вам ехать.

— Харош! — рявкнул Кир. — Выкладывай.

— Ирка и Кир с билетами. Жаба заходит их проводить и остается в поезде, — продолжая дуть губы, ответил Олег. — Засунете его на багажную полку, или где матрасы лежат. Закроете, и все. Хуй его там кто увидит. Он же мелкий. Дрищ почти.

— А мы? — спросил я.

— А мы на Авдеевке подсядем. Московский поезд как раз там тормозит на пятнадцать минут. Солёный проводницу тормознет, а мы войдем. Типа, пассажиры. Залезем на багажную полку, если Жаба в матрасах ныкаться будет, а Ирка нас сумками прикроет. Свезет, и мы в Москве. Обратно уже поменяемся. Или не поменяемся, — поправился Олег, увидев под носом кулак Кира. — На крайняк можно по вагону рассосаться и подсесть к другим. Типа мы с ними едем. Вряд ли сонная проводница билеты трясти будет.

— А если не свезет? Если выгонят вас нахуй? — ехидно спросил Кир.

— Билеты на концерт вам отдадим. У клуба загоните опоздавшим, — быстро ответил Олег, будто сто раз делал.

— Ну, доля истины есть в его словах, — сказала молчавшая до сих пор Лаки. — Если другого варианта нет, то можете попробовать.

— Хуй с ним, — решился я. — Была не была.

— Ну и заебись. Давайте выпьем, — радостно оскалился Олег, поднимая над головой сиську с пивом. В этот раз ее отбирать не стали. Кир решил, что Балалай точно заработал себе на выпивку.

На удивление план Балалая худо-бедно работал. Кир с Иркой сели в поезд семнадцатого сентября вечером. Жаба, одетый максимально просто, был «провожатым», как и мы. Мы с Киром, дойдя до конца вагона, удивленно переглянулись. Места под матрасы не было. Они лежали свернутыми на багажных полках у потолка.

— Блядь. Я забыл, что выемка-то в купейном вагоне, — поморщился Олег. — Ладно, похуй. Пробуем. Скидывайте матрасы и прячем Жабу, пока народ не подтянулся.

Подтянувшийся народ в лице усатого усталого мужичка удивленно наблюдал за тем, как мы старательно прячем Жабу на багажной полке. Он хотел было задать вопрос, но Кир, метнувший в его сторону недовольный взгляд, заставил мужичка выдохнуть и усесться на свое место.

— Готово, — пыхтя, сказал он, оглядывая полку. — Мих, глянь из коридора, не сильно палится?

— Не, все нормально, — ответил я, с нескольких ракурсов пытаясь разглядеть Жабу. Естественно, я его видел, но старался смотреть, как проводник. — Ногу подтяни, братан.

— Норм? — глухо ответил Жаба и затаился, когда я кивнул.

— Провожающие, выходим, — замученная жизнью проводница с отвисшей до пупка грудью лениво проверила билеты Кира и Ирки и мотнула головой в сторону выхода. Мы с Олегом подмигнули друзьям и покинули вагон. И спустя минуту неслись на всех парах к соседнему перрону, откуда отходила собака (электричка) в Авдеевку. Поезд Кира и Ирки (и спрятавшегося Жабы) отходил только через пятнадцать минут, поэтому времени у нас было с запасом. Главное не опоздать на собаку.

Мы влетели в собаку как раз вовремя. Двери с бешеным стуком закрылись, чуть не отхватив Балалаю ногу. Он повалился на меня и заржал. Я тоже не сдержал смех. Но веселье прекратила тетка в оранжевой жилетке, вошедшая в тамбур.

— Билеты, молодые люди, — проскрипела она, обдав нас с Олегом вонью нечищеных зубов и чеснока.

— Забыли, тётенька, — честно сказал Балалай, придавая своему голосу знаменитую хрипотцу, от которой текли дамы всех возрастов. — Едем к маме домой. В Авдеевку. Боялись опоздать и бежали со всех ног. Лекарства вот везем…

— Ага, — поддакнул я, когда Олег вытащил из кармана упаковку димедрола. Но тетка лишь скучающе скользнула по ней взглядом.

— Ладно, — нехотя бросила она. — Лень вами заниматься. Увижу, что едете дальше Авдеевки, пизды дам.

— Не, тётенька. Мы выйдем. А пока тут постоим, — елейно улыбнулся Олег. Я тихо рассмеялся, когда тетка ушла. Пока все шло, как по плану.

В Авдеевке мы простояли десять минут на перроне, пока не пришел московский поезд. К тому моменту мы с Олегом переоделись в привычные нефорские шмотки и ждали, когда Кир отвлечет проводницу. Солёный не подкачал и, закурив, принялся втирать полусонной бабе что-то умное, проникновенно заглядывая в глаза и закрывая спиной нас, осторожно пробиравшихся внутрь. Кир дождался, когда мы войдем в вагон, и наконец-то отлип от проводницы, которая, кажется, только рада была, потому что счастливый вздох, наверное, услышал весь состав.

— Лезь наверх! — прошипела Ирка Олегу, стоя на стреме в проходе. Спящие люди на нас никак не реагировали. Только усатый мужичок-сосед гневно шевелил усами и поблескивал глазками со своей полки. Олег только успел спрятаться и закрыться сумкой, как в секцию влетел встревоженный Кир.

— Шухер, баба сюда идет.

— Блядь, — выдохнул я, морально готовый сдаться. Но мои друзья решили по-другому. Кир быстро размотал матрас на свободной полке, а Ирка пихнула меня на место и накрыла сверху одеялом.

— Молчи! — снова прошипела она, и я затаился. Чуть позже послышался шорох и знакомый голос проводницы, звучащий глухо.

— Поезд отправляется, — скучающе произнесла тётка. — Все на месте?

— Ага, — ответил ей Кир. — Покурили у поезда, и все. Куда тут ходить? Глушь же.

— Глушь не глушь, а зайцы бывают, — туманно сострила проводница и спросила: — А это кто лежит?

— Так вы в Москве еще билеты проверили. Дембель вроде, — нагло соврала Ирка. Я почувствовал её бедро. Не иначе подруга закрывала меня, как и Кир. — Он уснул сразу. Сказал не будить до Москвы.

— Так это… — раздался незнакомый голос, и я услышал, как Кир проворчал что-то ругательное. — А хотя не… показалось.

— Показалось, — буркнула проводница и громко повторила: — Поезд отправляется, кто отстал, домой пешком идет!

— Показалось тебе, пидор? — зло бросил Кир, когда тётка ушла. Я понял, что он обращался к усатому мужичку. Тот, видать, захотел быкануть, но увидев рожу Солёного, передумал. — Сиди, нахуй, тихо, а то я тебя ебну и в сортире на рельсы спущу. Гондон, блядь. Тебя колышет, кто там и что? Нет? Вот и съебись!

— Совсем молодежь распоясалась, — проворчал мужик и заткнулся. Я пролежал еще полчаса под одеялом, прежде чем мне разрешили вылезти.

— Ну все, — усмехнулась Ирка, доставая из сумки бутылку водки. — Едем.

— А верхней полке? — оживился Балалай, услышав бульканье.

— А верхняя полка хуй сосет, родной, — пропел Кир. — Лежите там. Вдруг тётка опять решит пройтись.

— Ну стакан хоть! — возмутился Олег, и его поддержал Жаба, который наверняка весь затек и сейчас безумно хотел размяться.

— Ладно. Дай им малость, — разрешил Кир и хлопнул меня по плечу. — Ну, вроде все получилось.

— Угу. Теперь бы не спалиться, — я кивнул в сторону нахохлившегося мужичка, но Кир махнул рукой.

— Забей, братан. Он вякнуть не успеет, как я его вырублю, — и показал мужичку кулак. Тот шмыгнул носом, проворчал что-то под нос и, отвернувшись, сделал вид, что уснул.

Ночью мы еще несколько раз прятались от проводницы, когда поезд делал остановки. Пожалев Олега и Жабу, я занял их место на багажной полке, а они перебрались к друзьям вниз. Хозяин нижней полки так и не появился, но оно и понятно. У толчка ехали только те, кому кровь из носу надо было попасть в пункт назначения и других мест не было.

В итоге, выпив свою порцию водки, я блаженно уснул наверху, укутавшись в сумки и косухи друзей. А когда проснулся, скрюченный, с затекшими конечностями, то увидел широкую улыбку Кира, чье уродливое лицо светилось радостью.

— Москва, братка. Доехали, — хмыкнул он, помогая мне спуститься.

Теперь мы не прятались от проводницы. Незачем было. Остановок до Киевского вокзала не предвиделось, останавливать ради нас поезд никто не собирался, да и сама проводница наверняка давила ухо в своей каморке, забив хуй на пассажиров, которые потихоньку начали собираться.

Ирка с Жабой устроили рейд по вагону, собирая остатки еды, и скоро мы спешно завтракали половиной вареной курицы, растекшейся жирной колбасой и холодными вареными яйцами, которые Кир спиздил у нашего усатого соседа, пока тот спал. От выпитого немного шумела голова, но я был рад. Мы в Москве, вечером концерт, а впереди целый день, который можно провести с друзьями.

— Чо, куда пойдем? — спросил Олег, когда мы доели курицу и лениво прихлебывали горячий чай из пузатых стаканов. — Концерт по идее в семь вечера.

— А где? — спросил я, покраснев.

— Ну даешь, — хмыкнул Балалай. — На Горбушке, конечно. Где ж еще?

— А, ну заебись, — кивнул Кир. — Погуляем, а часам к шести должны уже там быть. Ебал я в рот эти очереди, хоть и свои все, считай.

— Тогда на Арбат погнали, — предложил Жаба. — Только бы пожрать где-нибудь перед этим…

— Ты, бля, курицу ужертвовал почти единолично, — возмутилась Ирка, но потом рассмеялась, увидев, что Жаба напрягся. — Забей. Шучу я.

— Мамка говорила, что в Москве есть пельменная охуенная, — подал я голос. — Совковая еще. Со столиками, за которыми стоять надо. Не думаю, что там сильно дорого по деньгам.

— Адрес есть? — спросил Кир. Я кивнул. — Тогда сначала туда, а потом на Арбат. А то Жаба с голоду помрет. Как мы без него угорать-то будем?

Москва встретила нас гулом, бегущими прохожими и холодной погодой. Но мы, разгоряченные бухлом, сильнее закутались в косухи и почти бегом помчались к метро, чтобы с Киевского вокзала доехать до Маяковки, где находилась та самая пельменная. Правда, на месте нам пришлось немного постоять в очереди, выслушивая до кучи развонявшегося Кира, но когда мы наконец-то заняли один из столиков и нам принесли пельмени с водкой в запотевших стаканах, Солёный неожиданно смилостивился.

— Вот это заебись, — отдуваясь, буркнул он, засовывая последний пельмень в рот и активно работая челюстями. — Как в детстве, а, Дьяк?

— Ага, — улыбнулся я. — Помнишь, еще в пачке такой белой продавались? Домой придешь с магаза, кастрюлю вскипятишь, потом пачку эту откроешь и в кипяток. Лаврушку с солью добавил, и все.

— У меня мамка только самолепные жалует, — сказал Жаба.

— Кудряво живешь, — хмыкнула Ирка, но Жаба махнул рукой.

— Не. Не в этом дело. Она вбила себе в голову, что самолепные полезнее. И мы на их готовку два дня всегда тратили. Лепишь их, сука, лепишь, а они не кончаются. Пальцы уже скрючились, а мамка новую кастрюлю с фаршем на стол ставит. Хорошо хоть сейчас меньше стали готовить. А в детстве так заебывало, ужас просто.

— Бедняга, — рассмеялся я. — Уж лучше пельмени самолепные жрать, чем макароны слипшиеся без нихуя, потому что даже масла сраного нет.

— Это да, — кивнул Жаба и поднял стакан. — За поездку?

— За поездку! — хором сказали мы, а я добавил: — Погнали уже, а? А то весь день тут проторчим. Вон уже ханыги косятся, словно их печени лишили.

— Да и похуй, — покачал головой Кир. — Но ты прав. Пройтись надо. А то я прям тут ща лягу и усну. И нахуй Каннибалов с их концертом…

Мы прошлись от Маяковской до Арбата. По пути вертели головой, рассматривая большой город и спешащих людей. Даже с гопниками московскими столкнулись, которые попытались доебаться до нас, но самый дерзкий тут же осел на грязный асфальт, когда я врезал ему под дых, а Кир добавил ногой, вышибая не только дух из наглого тела, но и, кажется, клык из рта долбоеба.

Остальные два гопаря, переглянувшись, сорвались с места и скрылись в ближайшем переулке. Я рассмеялся и, застегнув косуху, повернулся к Киру. Тот уже обшмонал гопника и вытащил у него из карманов не только всю наличность, но и дешевую мобилу, которую сунул себе в карман.

— Ссыкуны какие-то, — сказал он, когда мы пошли дальше. — Нашим такая пиздюлина все равно что пощечина.

— Угу, — кивнула Ирка. — А эти странные. Хуль они своего бросили?

— Хуй знает, — пожал я плечами. — Поняли, что не вывезут, и съебались. Гопарь везде гопарь, Ириш.

— Погнали, пока цивилы ментов не вызвали, — поторопил Олег. Кир чуть подумал, вытащил из кармана отжатую мобилу и бросил её рядом с гопником.

— Нахуй. Еще отвечать за этого долбоеба, — сплюнул он и, засунув руки в карманы, поплелся за нами.

На Арбате мы некоторое время постояли у стены Цоя. Жаба, питавший страсть к его творчеству, даже прослезился. Мне было похуй. Я «Кино» не котировал. Ирка тоже. А Кир в последнее время ударился в блэк-метал самой разной направленности. Только Балалай худо-бедно поддержал Жабу. Сказалась музыкалка по классу гитары и сотни вечеров, когда Олег исполнял роль барда, наяривая на гитаре бессмертные хиты Цоя для своих дворовых пацанов.

Рядом толкались грязные киноманы, и я невольно морщился, когда кто-то из них задевал меня рукой, проходя мимо. Пара девчушек помладше рыдала навзрыд, поглаживая нарисованный на потрескавшейся штукатурке портрет Цоя, над которым кто-то криво вывел: «Витя не умер. Он просто вышел покурить». Потом они сделали пару фоток на дешевый «Кодак» и, моментально прекратив рыдать, убрались восвояси.

— Актрисы, блядь, — фыркнул Кир, закуривая сигарету. — Ставлю зуб, что в следующем «Dark City» будет фотка этих пёзд и слюнявая подпись: «Ебать, как мы скорбим по Вите».

— Да ладно. Позеры были, есть и будут, — ответил я, провожая взглядом двух ментов, проявивших к нам ленивый интерес. — Погнали уже. Вон уже сопровождающие нарисовались.

— Пошли, — поддакнула Ирка и, взяв Жабу за руку, силком оттащила от стены. Жаба чуть подумал и повернулся к Киру.

— Может, пожрем пойдем? — спросил он, заставив нас рассмеяться.

— Нездоровая хуйня какая-то, Жаб. У тебя или глисты, или внутри Куато сидит, у которого ты еду пиздишь, — ответил ему я. Жаба надулся, но тут же улыбнулся, когда его желудок выдал переливчатое ворчание. — Ладно. Я не против поесть. Что-то пельмени быстро выветрились…

— Погнали в МакДак, — предложил Олег. — А потом уже к Горбушке выдвинемся.

— А чо так рано? — недовольно спросил Кир и понимающе кивнул, увидев тяжелый взгляд Балалая. — А… Телок склеить хочешь. Лады, братан. Это святое.

В начале шестого мы вышли со станции «Багратионовская» и направились к клубу, продолжая вертеть головами, потому что от скопления волосатых всех сортов и размеров натурально рябило в глазах. Мимо нас протиснулся здоровенный детина в балахоне «Nile». Он вел за руку пацаненка лет десяти, тоже одетого в черный балахон.

Чуть поодаль группка панков с кривыми ирокезами распивали без палева водку. Стоящие в двух шагах от них менты лениво курили и не обращали на панков никакого внимания.

— Блядь, — восхитился Кир. — У нас бы уже приняли.

— Столица, хули там, — отмахнулся Олег. — Тут всем поебать. Будут пеленать, когда в откровенную неадекватовку скатываться начнут.

— Каннибалы! — заорал какой-то пьяный пацан, тормозя рядом с нами.

— Кипелыч! — заорала в ответ Ирка и пихнула пацана в грудь. Тот шлепнулся на жопу и рассмеялся. — Дебил, блядь.

— Чо ты ругаешься? — улыбнулся Кир. — Рад человек.

— И обоссался до кучи, — хмыкнул я. Светлые джинсы пацана потемнели, и к нам потекла тонкая струйка.

— Так от радости и обоссался, — не сдавался Кир. — Мы ща тоже обоссымся. Надо только пиваса купить.

— Вон точка, — махнул рукой в сторону Жаба.

— Вот и заебись. Ща затаримся.

Купив пива, мы пошли дальше, обсуждая предстоящий концерт. От радостных лиц, витавшего в холодном воздухе перегара и дыма становилось приятно на душе. Мы даже попрыгали с какой-то компашкой под хрипящую из потертого бумбокса «I cum blood», а Балалай подстрелил косячок, обняв за талию пьяную девчонку в дырявой косухе. Редкие цивилы шарахались от волосатых так, словно на улицы хлынули зомби и миру настал пиздец. А может, так оно и было. Но я все равно радовался, как ребенок, понимая, что очень скоро увижу своих любимцев вживую.

Отстояв очередь, мы наконец-то попали в зал и чуть не одурели от духоты. Народ весело галдел и толкался. Пол был липким и мокрым, а под ногами хрустели пластиковые стаканы. Но кого это волновало? Олег, метнувшись к точке с мерчем, вернулся с резиновым браслетиком и надутым рябым пузом, из которого скоро вытащил спизженную майку «Каннибалов».

— Ворюга, блядь, первостатейный, — сказал Кир, разглядывая принт. — Но майка зачетная, братан.

— А то, — оскалился Балалай. — Чо, где встанем?

— Давай у стены. Вон, у правой вроде место есть рядом со сценой, — ответил я, протянув руку. — Там куртки скинем и, если что, в слэм влетим.

— Я покараулю, — тут же сказал Жаба. Он дико боялся драк, а слэм — это та же самая драка, в которой может прилететь отовсюду. — Ир, паспорта у тебя?

— Естественно, — фыркнула Ирка. — Вы ж, долбоебы, точно проебете где-нибудь.

— А ты чо, не пойдешь в слэм? — удивился Олег. Ирка покачала головой и ткнула себя пальцем в живот.

— Месяки пошли. Боюсь, что уебу кого-нибудь.

— Фу, — рожу Балалай скривил отменную, за что тут же получил подзатыльник. — Ладно, хуй с вами. Караульте шмот тогда. Не верю я здешним волосатым. Мутные какие-то. Такие и у собрата куртяк спиздят, отвечаю.

— Заебали вы пиздеть. Пошли уже к сцене, — вздохнул я и, скинув куртку, остался в одной майке. Кир с Олегом поступили точно так же, и, орудуя локтями, мы начали пробиваться к сцене.

Концерт был должен начаться в семь, но мы еще час стояли в потной толпе, которая радостно взрывалась криками, когда на сцену выходил кто-нибудь из обслуживающего персонала. Стоящий рядом со мной горбатый металюга постоянно отрыгивал выпитое за день пиво, а когда перданул, я всерьез задумался о том, чтобы отпиздить его прямо в толпе. Останавливало только то, что могли вышвырнуть с концерта за хулиганство. А я не зря проделал такой путь, чтобы посмотреть на «Каннибалов».

А «Каннибалы» вышли в восемь по Москве и без лишних прелюдий дали Горбушке пизды. Тягучая толпа заволновалась, когда Мазуркевич коснулся палочками барабанов, и сердца нефоров пробила пулеметная очередь бластбита. Алекс и Пэт ударили по струнам, и меня оглушило такой мощью, что я еле устоял на ногах. Фишер, как огромный мясистый вентилятор промышленных масштабов, затряс башкой и своим ревом дал начало концерту.

Центр зала превратился в сердце. Большое, живое и постоянно пульсирующее сердце, а все неформалы — большие и маленькие — были кровью, что наполняет его жизнью. С первых риффов меня зажало в тиски, ребра заломило, а воздух вылетел не только из груди, но и из жопы. Только я один хуй был счастлив. Обнимал Кира и Олега, скакал как ненормальный и подпевал орущему со сцены Фишеру.

Мы начали с джампов, обнявшись с теми, кто был рядом. Отпихнув в сторону пердящего уебка, я обнял за плечи какую-то девчонку, которая свою руку положила мне на талию и лукаво улыбнулась. Фишер снова заревел, и мы начали прыгать. С каждым прыжком спертый воздух, наполненный алкоголем, потом и солью, вырывался из наших глоток и втягивался при приземлении. Моя рука соскользнула с плеч девчонки, и я уже без стеснения обнимал её за пояс, чувствуя, как об руку ударяется её грудь.

Потом два рослых пацана, пользуясь паузой, взмахами рук расчистили пространство в центре, и со следующей песней мы закружились в хороводе. В центре остались лишь три человека, и я знал почему. Когда «Каннибалы» без предупреждения начали рубить «Hammer smashed face», весь хоровод ринулся в центр, сминая и ломая все на своем пути. Слэм был настолько мощным, что через пару мгновений я получил локтем в живот, и когда согнулся, мне врезали по скуле коленом. Но упасть мне не дали. Только я начал оседать на пол, как меня подхватили чужие руки, кто-то своим телом закрыл от остальных толкающихся, и когда дыхание восстановилось, я уже сам влетел в толпу, орудуя локтями. Негласное правило слэма: поднимать упавших, чтобы не затоптали. Конечно, бывают долбоебы, которые плюют на это, но чаще всего упавших поднимают, огораживают, пока не придут в себя, а потом пихают в спину, и следует новый раунд.

Краем глаза я увидел Балалая, который отскакивал от других, словно ебанутый мячик. Кир, тряся головой, разбегался и влетал в толпу спиной, а потом кто-то влетал в него. В носу свербило от пыли, в горле было сухо, как в адском пекле, но я продолжал меситься, как и другие нефоры, на один вечер ставшие друг для друга братьями и сестрами.

— Живой? — улыбнулась Ирка, когда я вывалился из толпы и подошел к ней на негнущихся ногах. Жаба, не обращая ни на кого внимания, яростно и монотонно тряс головой рядом с ней.

— Пыли нажрался, пердежом надышался, — улыбкой на улыбку ответил я и, взяв из рук Ирки кегу с пивом, жадно опустошил её. — Наши не вылезали еще?

— Балалай только. Пива выпил и снова улетел, — ответила она, пытаясь переорать музыку. — Кир у сцены скачет. Еще пойдешь?

— Конечно, — кивнул я и, подмигнув ей, влился в пульсирующую толпу, которая и не думала останавливаться.

Подобравшись к Киру, я стал прыгать вместе с ним у сцены, ловя кожей капли пота музыкантов, которые выкладывались на сто процентов. Охуевшая охрана смотрела на нас, как на идиотов, с трудом удерживая металлические решетки, ограничивающие проход к сцене. Особо ретивые получали по горбу резиновой дубинкой, но не обращали на удары должного внимания. Когда адреналин заменяет собой кровь, ты нихуя не чувствуешь. Ни боли, ни ударов. Только музыку, с ритмом которой бьется твое сердце, и энергию, переполняющую тело.

Подустав, я просто дергался у сцены, пока не заметил неподалеку чью-то голову, изредка исчезающую в разгоряченной толпе. Мелькнуло перепуганное детское лицо и снова скрылось за потной спиной очередного голого нефора.

— Блядь! — ругнулся я, стараясь снова найти взглядом ребенка. Кир, увидев, как я изменился в лице, прижался губами к уху и проорал.

— Чо такое, братан?

— Ребенок! — ответил ему я, кивнув в сторону. Маленькая головка появлялась и исчезала, как утопающий в беснующемся море. Кир понял меня сразу.

Он принялся руками и ногами оттеснять толпу, а я пер за ним, расчищая пространство с боков. Дважды мне прилетело в лицо и правый глаз начал опухать, но я продолжал идти, пока Кир не ушел в сторону, закрыв меня спиной.

Я увидел, что у решетки, скорчившись сидит девчушка. В черной майке, которые продавались в точке мерча на входе. В рваных джинсах и тяжелых ботинках, карикатурно смотрящихся на фоне тонких ног. Она вздрагивала, когда рядом с ней пролетало очередное пьяное тело, и явно не собиралась вставать с пола. Не удивительно, что её никто не замечал.

Когда я коснулся девочки рукой, она вздрогнула и посмотрела на меня. Кивнув ей, я повернулся и похлопал себя по бокам. Она поняла все правильно, и я почувствовал, как её руки обвили мою талию и крепко сцепились замком на животе. Затем мы тем же путем двинулись обратно. Кир впереди расчищал путь, а я отбивался с боков, стараясь, чтобы девочка всегда оставалась позади.

Мои ноги гудели, но я упрямо шел вперед. Руки, обвившие меня, иногда обнимали слишком крепко, если кто пролетал мимо или врезался в меня. Нас спасла небольшая техническая пауза, благодаря который мы вывалились прямо под ноги удивленным Ирке и Жабе. Повернувшись, я помог девочке подняться и улыбнулся, когда рассмотрел её лучше. Она не была ребенком. Обычная девушка, только маленького роста и худенькая, как подросток.

— Куда ж тебя, малая, понесло? — отдуваясь, прокричал Кир, потому что группа возобновила выступление.

— Отъебись от нее, Кир, — махнул я рукой и отвел девчушку в сторону, после чего вытащил из своей торбы бутылку воды и протянул ей. — Пей.

— Спасибо, — прочитал я по губам и улыбнулся. Затем, кивнув, повернулся к Ирке.

— Присмотришь за малой?

— Я те мамка, блядь, что ли? — возмутилась та, но в итоге сдалась и нехотя кивнула. А мы с Киром, покурив в уголке, снова нырнули в толпу. Где-то там веселился Балалай, которого тоже надо было найти.

Концерт закончился через два часа. Когда на часах уже было десять. Наш поезд домой отходил в полночь, поэтому мы спокойно поблагодарили музыкантов, которые с добрыми улыбками вышли на сцену после двойного «бис». Балалай, умудрившийся поймать палку Мазуркевича, теперь тщательно прятал её в свой рюкзак и постоянно шикал на Жабу, смотревшего на трофей слишком уж жадными глазами.

В фойе Горбушки мы, усталые, но довольные, направились к точке с пивом и купили за копейки остатки. Оглянувшись, я увидел, что спасенная девчушка по-прежнему следует за мной. Улыбнувшись, я наклонился к ней и спросил:

— Пиво будешь?

— Ага, — кивнула она. — Надо в себя прийти. Башка сейчас треснет.

— Может водки, подруга? — улыбаясь, спросила Ирка, возвышаясь над девчушкой, как великан. Початая бутылка лежала у неё в торбе, как «н/з» на случай форс-мажора или адского бодуна в поезде.

— Не. Пива выпью. На воздух надо.

— Погнали, в натуре. У меня уже кислородная недостаточность, а в легких пыль и пердеж, — кивнул я. — Хоть покурим там спокойно.

Продолжение главы в комментариях.

©Гектор Шульц

Глава первая

Глава вторая. Не такие, как все.

Модно быть не таким, как все. Ходить с пафосным ебалом, кривиться при звуках попсы или шансона из раздолбанной колымаги, пролетающей с визгом и вонью по проспекту. Смотреть, как на говно на всех, чьи взгляды и мировоззрение отличаются от твоего. Да, сначала мы были такими.

Протест всему, что не по-твоему. Протест родным, протест бывшим друзьям, протест системе, протест ради протеста. Потому что круто быть не таким, как все. Но изначально мы были обычными неформалами и лишь после знакомства с Балалаем заразились от него вирусом «протеста».

— Нефор лучше цивила. И это, блядь, факт! — горячо сказал он, когда мы собрались у Ирки дома и под негромкий шелест «Арии» гоняли чаи, не зная, чем заняться. — Вы зацените то, что слушают цивилы. Это же хуйня на постном масле. Тексты говно, музыка убогая. Ни смысла, ни энергии.

— О, да. То ли дело метал, — фыркнула Ирка, переключая на начало в двадцатый раз «Беспечного ангела».

— Ага. У «Каннибалов» тексты вообще пиздец, — поддакнул я, но Балалай зашипел и замотал башкой.

— Да у «Каннибалов», блядь, душа есть. Они нарезают то, что им самим нравится. А эти, блядь… «ути-пути-хуй-поймути» или очередная рвущая глотку поебень про зону. Весь смысл попсы в том, чтобы срубить бабла. А метал изначально был наполнен протестом. Чуваки писали то, что хотели, и играли то, что хотелось играть. И похуй на лейблы, похуй на мнение каких-то припизднутых говнарей. На все похуй, кроме своих убеждений.

— Чот ты опять в свой нацизм сваливаться начал, кажись, — бросил Жаба, и мы его поддержали. — Разве не похуй, кто там и что слушает. Если тебе по кайфу, то на остальных насрать. Не?

— Не, — передразнил его Олег. — Ту залупу, что из ящика и радио орет, любой дегрод за пять минут сочинить сможет. А вот попробуй сочинить что-нибудь по типу «Necrophagist». Да у тебя мозги в узел свернутся и слюна из ушей потечет. Потому что в музыкальном плане «Necrophagist» сложнее хуйни из ящика и созданы не для зарабатывания бабла, а для души. Я чо, зря в музыкалку что ли ходил? Не нравится вам сравнение метала с попсой, так сравните с классической музыкой. Да, там тоже хватало продажного блядства, когда пьесы писались исключительно за деньги, но композиторы и сами творили. И сочиняли такое, что до сих пор котируется миллионами.

— Короче, Балалай хочет сказать, что метал — он искренний, а попса и прочая хуйня — продажное говно, — хохотнул Кир.

— Везде можно найти продажное, как ты выразился, говно, — скривила личико Лаки. Кир улыбнулся в ответ и кивнул.

— Ну да. Не отрицаю. Но в метале этого все ж поменьше. Олеж, ты давай к сути, пока мы не отупели, — сказал он.

— К сути? — усмехнулся Балалай, обводя нас веселым взглядом. — Лады. Суть такова: целью жизни должен быть протест. Об этом говорит метал.

— А «Каннибалы» говорят, что надо кончать кровью и жрать кишки ангелов, — отмахнулся я. — Олег, ну серьезно, заваливай уже со своим протестом. Битый час одну пластинку долбишь.

— Не скажи, — сверкнул глазами Балалай. — Вот сам подумай, Мих. В чем души больше? В Круге или в «Darkthrone»?

— Сравнил хуй и палец, — рассмеялся я. Остальные тоже весело загалдели, но Балалай шикнул, и они угомонились. — Понятно, что в «Darkthrone». Они сами об этом говорят во всех интервью. Только первый из каждого утюга звучит, а вторые известны кучке волосатых нефоров и только.

— А еще первый вынужден петь, а вторые с радостью это делают, — внезапно поддержала Олега Лаки. Тот хлопнул в ладоши и просиял.

— Ну хоть кто-то понимает, — улыбнулся Олег. — Ладно. Кто пойдет за бухлом?

— Жаба, конечно, — буркнула Ирка, возясь с плеером на компе. Жаба злобно на нее посмотрел, но перечить не стал и, поднявшись с дивана, сгреб в охапку кучку налика.

— Вот когда-нибудь прозреете и скажете: «Да, Балалай. Ты был неебаца прав», — сказал Олег, когда мы, разомлев от съеденного и выпитого, развалились кто где по Иркиной квартире. — Увидите. Каждый волосатый приходит к этому осознанию.

И мы прозрели. Вернее, сделали вид, что прозрели. За всем этим пафосом и нетаковостью скрывались все те же обычные пацаны и девчонки с Окурка. Поначалу единственное, чем мы отличались от сидящих на кортках у подъезда ровесников, так это внешним видом. А внутри были все теми же.

Могли обматерить прохожего, доебаться до забредшего не в свой район, дать пизды соседу или нагрубить родителям. Но в чем-то Балалай все же оказался прав: отличия, хоть и порой незначительные, были. Из нашей компашки четверо после школы отправились учиться, а у Балалая за спиной была музыкальная школа, да и в музыке он шарил получше, чем Жаба. Соседские пацаны, в отличие от нас, ничем таким похвастаться не могли.

Живший на втором этаже Рак, впервые увидев меня в неформальском прикиде, выпал в осадок и замер на площадке, открыв рот. Его вечно мутные глаза совсем погасли, словно увиденное нанесло ему непоправимую травму. Я же настороженно стоял напротив него, гадая, что произойдет. То ли Рак доебется, то ли отодвинется в сторону и даст мне пройти. Второго варианта не случилось.

— Дьяк, а ты чо эт? — настороженно спросил Рак, когда к нему вернулся дар речи.

— Чо? — набычившись, спросил я, опуская глаза и осматривая свою майку с принтом «Каннибалов», черные джинсы и батины черные берцы. На боку поблескивала тяжелая цепь, которую я отрыл в кладовке. Осталась от бабкиной собаки, а папка так и не успел найти цепи применение. Зато я нашел.

— Нифер, типа? — с угрозой бросил он. — Хуль у тебя черти на груди какие-то?

— Тебе не похуй? — вопросом на вопрос ответил я. Рака я знал давно, и несмотря на грозный вид, он был внутри тем еще ссыкуном. Правда, последний раз мы дрались лет семь назад, но я почему-то был уверен, что Рак остался все тем же Раком.

— Ты чо такой дерзкий, а? — Рак сжал кулаки, но в драку кидаться не спешил. — Пизды давно не получал?

— Отъебись, — я легонько пихнул его в сторону, и Рак неожиданно легко отступил, словно толчок был куда сильнее. Его сплюснутая рожа перекосилась от ярости, а вытаращенные глаза вылезли еще сильнее из орбит.

— Попутал, нахуй?! — задохнулся он и, подскочив, замахнулся на меня. Но я легко ушел от его вялого удара и двинул в ответку ему в бок. Видимо, попал куда надо, потому что Рак скривился и, шумно выдохнув, осел на пол. Всего на пару мгновений, но мне хватило их, чтобы отстегнуть от пояса цепь. Рак, не замечая цепи, кинулся на меня и заревел. — Чмо, блядь! Ща я те…

Он не договорил, потому что я резко перекрестил его цепью по ебалу. Бледная кожа сразу пошла пятнами, и на ней выступили жуткие гематомы, а сам Рак рухнул на пол, заливая его кровью из разбитого носа и разбитой губы.

— Попутал, нахуй? — рявкнул я, передразнивая и снова замахиваясь на него цепью. Цепь, лязгая, дважды хлестнула Рака по спине, заставив того взвыть и закрыть руками голову. — До лохов на улице доебывайся, гнида, блядь. Черт ебаный!

— Хорош, слышь. Ёбу дал? — просипел он, но я уже и сам остыл. Пнув Рака в живот, я вернул цепь на место и, перешагнув соседа, поплелся на свой этаж. В висках шумело, сердце скакало, как безумное, но на бледных губах витала довольная улыбка.

Вечером ко мне пришли. Открыв дверь, я увидел на площадке наших старшаков. Рыка, Буру, Синего и Залупу, из-за спины которого выглядывал Рак. Я слабо улыбнулся, увидев, что его рожа опухла, один глаз заплыл, а нос неестественно свернут в сторону.

— Пойдем потрещим, — коротко велел Рык вместо приветствия. Хмыкнув, я пожал плечами, сунул ноги в шлепки и вышел на площадку, прикрыв за собой дверь. Но пацаны не стали вести разговор на виду у соседских дверей, и Рык мотнул головой, как бы приглашая, после чего пошел по лестнице наверх. Я знал, куда меня ведут. На технический этаж, где была лишь одна дверь, на крышу. Там пацаны курили, ебали баб, бухали и нюхали клей. Я покорно пошел за ним, а остальные потянулись следом. Только мне вот ни капли не было страшно. Я чувствовал себя правым, а еще знал, что Рык куда адекватнее своих дружков и пизды дает только тогда, как во всем разберется.

Рык здоровый, руки бугрятся мышцами, хотя он ни разу в жизни не работал и тяжелее хуя ничего не поднимал. Даже слово «качалка» было ему незнакомо. Жаба как-то сбрехнул, что дело в генетике, мол есть такие люди с развитой мускулатурой от природы. Рожа злая, набыченная. Глаза тупые и холодные.

Рык давно был старшим нашего двора, и его разве что только залетные не знали. Днем он отсыпался со своими друзьями у кого-нибудь на хате, а вечером выходил на промысел: гоповал в парке через дорогу, потрошил прохожих, доебывался до баб или, заняв технический этаж, ебал какую-нибудь счастливицу во тьме подъезда.

Среди его дружков выделялся только Залупа, который пристал к Рыку как банный лист и чем-то напоминал нашего Жабу. Вечно тявкал из-за спины, а когда дело доходило до разборок — сливался. Остальные были копией Рыка вплоть до прически — короткой стрижки под машинку с дебильной челкой, закрывающей лоб.

— Хуль ты Рака цепью осушил? — без лишних слов начал Рык, опершись об изрисованную хуями стену. Я снова пожал плечами.

— Он до шмота моего доебался, я пояснил, — коротко ответил я.

— Своих зашквар пиздить, Дьяк, — вздохнул Рык. Было видно, как ему похуй, но вожак должен решать такие вопросы. Все это понимали. — Чо словами не решили?

— Хуй знает, — буркнул я, исподлобья смотря на Рака. Он молчал в сторонке и голоса не подавал, как остальные. — Они кинулся, я ответил. А чо цепью? Так чтоб наверняка.

— Ну это правильно, — нехотя кивнул Рык. — Если глушить, то по серьезке. Рак сказал, ты типа в нефоры записался?

— Типа да, — нагло ответил я, понимая, что если сейчас не отстою свое мнение, то буду и дальше выхватывать. В том числе и от Залупы.

— Один? Или с кем-то? — пытливо спросил Рык, закуривая сигарету.

— Братаны есть, — кивнул я. — Солёного ты знаешь.

— Ага, знаю, — ответил Рык, паскудно улыбаясь. Он повернулся к молчащему Раку и добавил: — Повезло, что на Дьяка залупился, а не на Солёного. Тот бы тебя, дурака, вообще убил. Короче. У Рака к тебе предъява. Ответить придется. Как решать будем?

— Раз на раз давай, — бросил я, смотря на плоскую рожу Рака. Тот чуть подумал и кивнул.

— Раз на раз, — подтвердил он. Рык чуть подумал и сплюнул на пол.

— Вписываться будет кто за тебя?

— Не, я сам. Дворовые же. Тебе верю.

Рык улыбнулся в ответ и даже похлопал меня по плечу.

— Это правильно. По пацански. Чо, когда забиваетесь?

— Да хоть сейчас, — махнул я рукой. Но Рак протестующе замычал, заставив своих друзей заржать по-шакальи.

— Ему, блядь, месяц теперь в себя приходить, — отсмеявшись, ответил Рык. — Короче, забьемся через месяц. Если Рак сочтет нужным, то предъяву отзовет. Добро?

— Добро, — кивнул я и, пожав протянутую руку старшака, спустился по лестнице к себе на площадку. До меня еще доносилось слабое мычание Рака, но его в какой-то момент перебил недовольный голос Рыка и звук пиздюлины. Все, как и всегда.

Но Рак предъяву не отозвал. Однако и раз на раз мы с ним так и не сошлись. Через две недели после этого разговора Рак получил пизды в драке с гопарями Речки. Получил сильно: ему пробили арматуриной голову, и остаток своей жизни Рак провел дома, пуская слюни и обоссывая инвалидное кресло, выданное ему местной поликлиникой. Когда умерли его родители, Рака увезли в какое-то спецучреждение для инвалидов, а квартирку быстро прибрали к рукам мутные люди. Проходя мимо мусорных баков, я еще долго натыкался на большую фотографию сидящего в инвалидном кресле Рака с дебильным выражением лица и распотрошенную сумку с его обоссаными вещами, которыми побрезговали даже бомжи.

Нулевые начались сказочно. Количество «не таких, как все» росло в геометрической прогрессии. Мы, сидя на лавочках в парке, то и дело видели пестрых сверстников: рэперов, в мешковатых штанах и балахонах с Тупаком и Ониксом. Алисоманов и киноманов, выползших из прокуренных квартир и набравшихся смелости. Пиздюшню в черных балахонах «Scooter» и «Prodigy». Обвешанных значками и нашивками девчат. Вылезли на улицы скины и первые хулсы. Гораздо позже на улицах появились и другие: любители альтернативы, эмо и прочие однодневные хуеплеты.

Быть не таким, как все, стало модным. За свои увлечения полагалось пиздиться со всеми несогласными и презирать их так сильно, насколько позволяла собственная ненависть. Забавно, но на Окурке даже рэперы и пиздюшня в балахонах «Scooter» могли за себя постоять. Если ты в чем-то выебывался, то был обязан пояснить за свои увлечения. А если не мог этого сделать, то становился цивилом, который украдкой слушает любимую музыку дома и одевается исключительно в то, во что и подавляющая часть обитателей нашего города.

— Им надо как-то выделяться, — бросил как-то Балалай, когда мы сидели в парке на лавке втроем: я, он и Лаки, и пили холодненькое разливное.

— Угу, — поддакнула Лаки. — Когда в жизни серость, хочется её разбавить чем-то ярким.

— Черным викторианским платьем и белой пудрой? — съязвил Олег и, получив кулаком в плечо от Ольки, рассмеялся. — Да я стебусь, забей. Но ты права. Ты погляди, где мы живем. Идешь по улице, а вокруг пиздец. Серые коробки с пустыми окнами. Ебущиеся в кустах бомжи и ширяющиеся дурью нарки в подъездах. Гопота и лужи из слюней. Дрянь и грязь ебаная. Вот и ищешь чего-то другого, отличающегося от привычного. Наша компашка на Речке пока собралась, года два прошло, кажется. Хули вылупился, обезьяна?!

Последнее относилось к смуглому пацану в широких «трубах» и в балахоне с логотипом «Onyx». Пацан было остановился и сунул руку в карман, но увидев, как мы с Олегом поднялись с лавочки, передумал и, ругнувшись сквозь зубы, быстро потопал дальше.

— Пиздуй, пиздуй… Заебали, — выругался Балалай и закурил сигарету. — Напялят свои негритянские штаны и ходят, словно обосрались.

— Напялят свои черные шмотки и ходят, словно мизантропы, — передразнила его Лаки. Олег улыбнулся и кивнул.

— Не без этого, сестренка. Но я по крайней мере могу пояснить за шмот, а зверек этот скорее всего окромя «Оникса» своего нихуя и не слушал, если и его слушал хотя бы. Позеры ебаные.

В моем дворе тоже было полно пёстрых «не таких». Большинство я знал еще с детства, поэтому спокойно относился и к штанам-трубам, и к бомберам, и к фирменной чёлке, закрывающей лоб. С кем-то я просто здоровался, а с кем-то даже дружил, несмотря на явное различие. С Нафаней, например.

Макс Трубин. Некогда типичный гопарь, который, как и все его собратья, тусил во дворе или парке, доебывался до прохожих и залетных, бухал и не работал. Все поменялось в один момент. Когда Макс добрался до качалки, которая находилась в подвале через два дома от моего. Рыхлый Макс, еле выползший из дома на следующий день, однако снова поплелся в качалку. А потом поймал кайф и стал наведываться туда постоянно, пока не оброс мышцами и новыми убеждениями.

Так получилось, что в качалке тусовалось много разного народу. Мужики на массе, которые тягали ебунячие веса, пердели и крыли хуями политиков. Гопари с худо-бедно работавшим мозгом, которые набирали массу, чтобы влиться в чью-нибудь бригаду и зарабатывать хорошие деньги. Подснежники, приходившие на месяц и исчезавшие с концами. Скины и нефоры. И такие, как Макс, которым просто нравилось тягать железо.

Со временем Макс втянулся и лучше познакомился с обитателями качалки. Но особенно сдружился лишь с одним. С Казаком, которого иногда называли Косой Казак, потому что его левый глаз постоянно норовил закатиться за переносицу.

В перерывах между подходами и во время страховки Казак медленно, но верно захламлял голову Макса националистическими идеями. Говорил об оборзевших чурках, которые лапают наших баб. О спившемся поколении молодых, которые не могут защитить свою родину и с радостью хавают то, что выдают негры. Макс поддакивал и постепенно привыкал к тому, что ему говорят, сам не понимая, что промывка мозгов идет бешенными темпами. А потом он просто пропал.

Я встретил его через полгода, когда возвращался домой из универа и качал головой в такт музыке, орущей в наушниках. Макс сидел на лавочке у подъезда, и поначалу я его не узнал: пропал его привычный спортивный костюм темно-синего цвета и белые кеды-манежки, Макс вытянулся и заматерел, а глаза, раньше просто злые, сейчас смотрели на мир осмысленно злобно. Тем не менее, меня он поприветствовал тепло. Я же, улыбаясь, без стеснения рассматривал Макса. Одет он был в узкие серые джинсы, надраенные кремом берцы и черный бомбер с головой питбуля на груди.

— Здорово, Миха, — улыбнулся Макс, и я улыбнулся в ответ. В детстве мы часто гоняли вместе. То в догонялки, то в футбол или прятки. Даже будучи гопарем, Макс никогда до меня не доебывался, в отличие от Рака и остальных.

— О, привет. Куда пропал? — с места спросил я, присаживаясь рядом и доставая сигареты из кармана. Макс взял одну сигаретку и, закурив её, задумчиво прищурился.

— В лагере был, — коротко ответил он. Я нахмурился.

— В смысле? Сидел что ли?

— Не, — рассмеялся он. — В спортивном лагере. «Русь Святая» называется. Пацаны из качалки создали, мы туда на полгода поехали, чтобы на природе заниматься и просвещаться. Слыхал о таком?

— Не-а, — мотнул я головой. — О других слыхал. Бритых сейчас на районе много стало.

— Да то ебланы, — ругнулся Макс. — Нормальных бригад раз-два и обчелся. Остальные по беспределу живут, как звери.

— А вы? — усмехнулся я. Макс было напрягся, но потом выдохнул и даже сподобился на улыбку.

— Пиздец ты дерзкий, Дьяк, — покачал он головой, но тон был веселым. — Мы не беспределим. Проводим работу со школьниками, об истории рассказываем, на слеты гоняем. Лагерь вот свой в области открыли. Если надумаешь, залетай…

— Не, не. Я в национализм не лезу, друже, — ответил я. Макс чуть подумал и кивнул.

— Но приглашение в силе. У нас серьезная бригада, смотри. Слыхал, на той неделе замес был с чурками в центре?

— Вроде да, — кивнул я. — Типа ресторан там чей-то спалили.

— Угу. Оборзели вконец. У Шустрого… пацан наш, там бабу обидели. Чурки доебались и чуть в подсобку её с подругой не затащили. Совсем охуели, прикинь. Ну мы с братьями и ответили, — ответил он. Я промолчал, припоминая подробности. Пятерых увезли в реанимацию, и еще десяток гостей пострадали от огня. — Сейчас вот Шаман, старшак наш, думает в политику идти. Говорит, что харэ детской хуйней заниматься. Надо на верхах вопросы решать.

Макс говорил с жаром человека, которому мозги промыли не один раз. И с каждым словом улыбка на моем лице становилась все более растерянной. Это уже не подростковая банда получается, а серьезная организация, как Макс и говорил. Балалай тоже баловался национализмом, но он, по крайней мере, просто пиздел. А Макс в эту тему вписался конкретно.

— Ты не ссы, — улыбнулся Макс, заметив на моем лице испуг. — Мы волосатых не трогаем. Наоборот, Шаман говорит, что вы нам братья тоже. Рэперов да, пиздим, бывает. Потому что негров любят. Панки тоже свои пацаны. Ну и гопоту оборзевшую порой приструниваем. Ты залетай, не стесняйся. У Шамана дома собрания проводятся. Обсуждаем там всякое интересное. Друзей приводи.

— Я подумаю, Макс, — тихо сказал я, смотря на него.

— Заебись, — снова улыбнулся он. — Синий дом. На соседней от Солёного улице. Скажешь, что от Нафани пришел. Пустят.

— Нафани?

— Ага. Пыга моя. Ты пацан свой, правильный. Поэтому и зову.

— Я подумаю, — вздохнул я и, поднявшись, пожал Максу руку. — Бывай, друже.

— И ты не теряйся, — усмехнулся он, провожая меня взглядом.

— Ебанина какая-то с людьми творится, — буркнул Балалай, когда мы вечером сидели на промке втроем. На камне стояли две сиськи холодного пива, лежала общая пачка сигарет и две раскрытые пачки сухариков со вкусом сыра, вонявшие прокисшими носками.

— Не вижу ничего ебанутого, — ответил я, делая глоток пива. — Человеку надо к кому-нибудь прикантоваться. Вот и ищут группки по своим увлечениям. Ты вот к нам пристал, а Макс к скинам.

— К вам я пристал потому, что у вас мозги нормальные. А ему промыли, — не сдавался Балалай.

— Блядь, Олежа, — вздохнул Кир, массируя виски. — Иногда мне кажется, ты спецом нам мозги ебешь. То, блядь, хорошо, что все разные, то плохо. Определись уже. А то такое ощущение, будто тебе похуй против чего протестовать. Как панк с Речки, в натуре.

— Не без этого, — улыбнулся Олег. — Я к тому веду, что хорошо, когда ты сам до выбора дошел, а не тебя заставили его сделать. Вот Нафаня эта, Дьяков кент, не сам попал. Его туда как телка потащили, а он и рад. Я, блядь, этих сектантов на раз чую. Можно, конечно, ради фана туда запереться, но все слишком предсказуемо. Будет пиздеж про чистоту расы, поорут маленько, за усатого выпьют и разойдутся. Дадут чуркам пизды на выходных и довольны. Промытые, блядь. Душой в это верить надо, тогда и толк будет. Вон Дьяк чо, послушался его? Хуй там плавал. Дьяк послушал и забил болт, потому как Дьяку на это похуй. Он металом живет и его принципами.

— Не, Макс пацан нормальный. Просто не очень умный, — хмыкнул я. — Он и к гопарям почему притусовался? Проели ему плешь пацанской романтикой своей, он и повелся. Сейчас то же самое происходит. Но это его выбор, не наш. Так что нечего на пацана пиздеть. Пейте пиво уже, пока холодное.

Но сделанный выбор всегда предстояло отстаивать. В универе на меня мало обращали внимания, потому что волосатых там было много и преподы привыкли. А вот на Окурке частенько критиковали. Гопота, не понимавшая, зачем носить длинные волосы, пробивать уши и одеваться во все черное. Цивилы, косо смотрящие вслед, когда ты проходишь мимо. Они, в майках-алкашках, с огромным пивным пузом, неодобрительно ворчали вслед, а потом тащили своих личинок дальше — к киоску с холодным разливным. Себе пиво, пиздюку мороженое или сушеную рыбу, чтобы не заебывал по пути домой и не спалил перед мамкой.

— Здрасьте, — улыбался я бабушкам-соседкам, которые, казалось, всю свою жизнь провели на лавочке у подъезда.

— Здравствуй, Миша, — елейно улыбались они, и одна обязательно спрашивала: — Как там мама? А ты как? Учишься? Ну, молодец, молодец…

— Совсем дурной стал, — шептала она, стоило мне только войти в подъезд. Я, ради веселья, всегда выкуривал еще одну сигарету на площадке между вторым и третьим этажами, где находились почтовые ящики и можно было без риска запалиться подслушать, о чем пиздят бабки. А они, не ведая, что их слышат, перемывали мне кости. Кир, который иногда захаживал ко мне, тоже порой любил остановиться между этажами и послушать о себе свежие сплетни.

— Нехристь! — сплевывает на асфальт баба Рая из соседней с моей квартиры. — Отец остыть не успел, так он пить начал. Машка бедная на себе лодыря тянет, а он учится. Ха. Учится, как же. Видела его с дружками. Шляется весь день по двору, ищет, где бы выпить взять.

— Рожа еще чернющая, глаза злыя, — шамкает третья старуха, баба Алла. Зубы ей выбил родной внук, но она один хуй в нем души не чает. — Женечка вон говорит, что он с дружками провода воруют с заводу. На то и кормятся, значит.

— Ой, Женя — хороший мальчик. Всегда здоровкается, — кивает баба Катя, самая говорливая и авторитетная из бабок. Остальные сразу затыкаются, как она рот открывает.

— И друзья его уважают, — гордо говорит баба Алла. Она не знает, что Рык, её внук, трясет школьников на деньги и несколько раз ебал бомжиху в подъезде, будучи в говно. — В рот ему смотрят.

— А энтот, — продолжает баба Катя, — порченный. С детства еще злодеем был. То лампочки в подъезде побьет, то в двери звонит бегает. А сейчас вон ходит, глазюками стреляет. «Здрасьте», говорит, а у самого рожа ублюдская-то…

— Лицемерки ебаные, — улыбаюсь я и, затушив сигарету в банке, наполненной слюнями и раскисшими бычками, поднимаюсь на свой этаж.

Понятно, что тема снова всплыла тем же вечером в нашей компашке. Кир проставлялся за днюху, и мы сидели у него дома, объевшиеся и слегка пьяные. Я пересказывал разговор бабок, а Лаки с Иркой смеялись так, что Кирова бабка пугалась и громко пердела в своей спальне.

— Да ладно, открыл Америку, — вытерев глаза, ответила Ирка. — Тут в кого ни ткни, обязательно такую же историю расскажет.

— Факт, — вальяжно протянул Олег, развалившийся на диване. — Ща уссытесь. Наши бабки в Круглом и Длинном души не чают, а я вот еблан по их мнению.

— Факт, — передразнил его Кир, за что чуть не удостоился дружеского подзатыльника. — Те ж Богом тронутые, а ты ебанько намеренный.

— Угу, — кивнул Балалай. — И это неслабо удивляет, братка. Иду я тут, значит, домой. Тащу родакам и этим двум дегродам жратвы в пакете, а бабки у подъезда обсуждают, как застукали Длинного дрочащим на входную дверь Аньки. Ну, шалава наша местная. Типа только с денежными мужиками ебется. Длинный себе в башку вбил, что она его любит без памяти. Оборвал кусты у второго подъезда, цветочков набрал, значит, и к ней в гости. А там Анькин ебарь, злой, как черт.

— И? — выдавил из себя пунцовый Кир, готовый заржать.

— Хули «и»? — пожал плечами Олег. — Выскочил он на площадку, вырвал цветы у Длинного и отпиздил его ими же. Ладно б дегрод нормальные сорвал, так нет. Розы притащил. В итоге бабка, что его спалила, рассказывает. Идет, мол, по лестнице и слышит, как наверху плачет кто-то, жалостно так. Поднимается, а там Колян с ебалом расцарапанным и площадка вся в розах. Стоит, блядь, плачет и дрочит на дверь…

Мы перебили Олега громовым хохотом, да он и сам не удержался. Заржал во всю мощь легких и только хорошенько отсмеявшись, продолжил:

— Короче, увела бабка Коляна к себе домой, пока мамка где-то шлялась. Так дегрод не придумал ничего умнее, как продолжить дрочить. А кончину бабкиным Федором вытер. Котом ее старым. И чо? Лапушка и зайка по мнению бабок, как и старший. Зато я, блядь, злодей, хотя крысам этим старым ничего плохого не сделал. Ладно, наблевал пару раз в подъезде по пьяни, но убрал же все за собой. Хуй их логику кто поймет.

— Классика, хули там, — кивнула Ирка. — Дьяка свои бабки песочат, меня свои. Только всегда за глаза. Мол, мы с мамкой отца до ручки довели. Отощал, бедный, лупим его до одури и деньги отнимаем. Сами в глаза долбились, когда мамка его по двору гоняла за то, что зарплату пропил. Гопоту, кстати, редко трогают.

— Потому что им плевать, кому пиздюлину отвешивать. Бабке или очередному волосатому, — буркнул Жаба. Ирка поджала губы и кивнула, соглашаясь с ним.

— Ну да. Я в последнее время молча прохожу и ни с кем не здороваюсь, — продолжила она. — Один хуй, как обсирали, так и будут обсирать. Порой кажется, что делают это из-за того, что я с волосатыми трусь.

— Брось, — поморщилась Лаки. — Бабки у подъезда такие существа, что кости мусолить будут всем. И ботанику, который со скрипкой из музыкалки идет, и хулигану с разбитой рожей и опухшими кулаками. Им надо хоть о ком-то сплетничать, иначе смысл жизни теряется.

— Тебя тоже обсуждают? — ехидно спросил Жаба. Олькин взгляд похолодел, но голос остался таким же отстраненным.

— Нет. Папу боятся, — улыбнулась она и поправила челку, закрывшую правый глаз. — Просто смиритесь. Нас всегда будут обсуждать, но будут и те, кому плевать. Вот это факт. Чем ты сильнее выделяешься, тем больше внимания привлекаешь.

— Лаки права, — вздохнул я, с громким «чпок» открывая очередную бутылку пива. — Похуистичнее надо быть, и все. Доебался кто — ответь. Брешут как собаки — пройди мимо. С другой стороны, сами знали, на что шли, когда меняли стиль. Не такой, как все? Отвечай, раз не такой.

Но тогда я лукавил. Меня все же задевали чужие слова, будь то доебы гопарей или собачья брехня бабок. Похуизм пришел спустя время. К каждому. Тогда-то и стало плевать, кто там и что думает о тебе. Важнее то, кто ты сам.