HektorSchulz

«Приблуда».  © Гектор Шульц

Стоило Демиду Сергеевичу выйти из подъезда, как тут же разбегалось по сторонам всё живое. Вреднее и сварливее деда ещё поискать стоило.

Тонкие губы, как две серые ниточки, никогда не улыбались, а в голубых глазах плескалось не яркое летнее небо, а холодный лёд. Такой же холодный, как и сердце вредного деда.

Выйдет дед Демид на улицу и сразу давай с соседками ругаться. У Гули внуки весь вечер по квартире носились и телевизор смотреть мешали. Любкин внук газету из почтового ящика упер, в клочки порвал и на площадке разбросал. Подъехавший к подъезду на старенькой отцовской «тройке» Валера, усталый студент, обвинялся в удушливых газах, которые его машина производит. Дышать невозможно, аж цветы под окнами деда Демида скукожились и померли.

Каждому доставалось. И заслуженно, и незаслуженно. Страдала детвора, не имевшая возможности вдоволь наесться смородины, растущей под окнами сварливого деда. Страдали домашние животные, которых выводили на прогулку хозяева, возвращаясь с работы. Пристроятся только под кустом, как тут же несутся в стороны, будучи водой со второго этажа облитые. А дед Демид кулаком грозит, да поносит бедных животин почём зря. Стоило выйти деду Демиду из подъезда, как все от него бежали.

В то мокрое осеннее утро дед Демид, как обычно, отправился на рынок. За картошкой, соленой килькой и сладким луком. Вышел из подъезда, вдохнул влажный холодный воздух и лишь сильнее сжал тонкие губы, а потом попятился, когда ноги коснулось что-то мокрое, мягкое и мяукающее. Кошка.

Кошка старая, с грязной шерстью. Тощая и дрожащая, как лист на ветру. Стоит и смотрит на сварливого деда. А тот, поджав губы, смотрит на неё. Раздраженно, нахмурив густые брови.

- Чего орёшь? – буркнул он, отодвигая кошку с пути ногой. – Дай пройти, приблуда.

Кошка в ответ выгнула спину и, тихонько заурчав, вновь прижалась к ноге деда. Тот мотнул головой, обошёл кошку и, не оглянувшись, направился на рынок. Соленую кильку у Тамары разбирали моментально, стоило Сергею, её мужу, привезти два ящика на старом «Москвиче». Поэтому дед Демид опаздывать не хотел и торопился, наступая в лужи и морщась, когда грязная вода заливала начищенные кремом ботинки.

Правда в это дождливое утро дед Демид был единственным покупателем у Тамары. Виной ли всему был дождь, или соленая килька всем надоела, но возле прилавка, за которым сонно зевала продавщица, не было и намёка на очередь, чему вредный дед только порадовался.

Подойдя, он поздоровался, придирчиво посмотрел на ящик, где в рассоле плавала килька, и, достав маленький кожаный кошелек, принялся отсчитывать требуемую сумму. Меж тем Тамара, отсеивая мелочь, наполняла целлофановый пакет рыбкой, с улыбкой посматривая на старика. Тот на миг задумался, вывалил мелочь на мокрое блюдечко и, покопавшись в карманах, вытащил новенькую, хрустящую бумажку.

- И свежей сто грамм еще, - буркнул он.

- На кой тебе свежая, дед? – весело спросила Тамара.

- На кой, на кой, - проворчал он. – Надо и всё тут. Клади давай и не спрашивай.

- Ой, ворчун-то, - рассмеялась женщина, но отломила от замороженного брикета кусок и положила на весы. – Пакет нужен?

- Своё есть, - ответил дед Демид, вытаскивая из другого кармана старенькую тряпичную сумку, на которой кто-то вышил милый цветочек. Тамара посмотрела на сумку, перевела взгляд на старика и снова улыбнулась, когда тот поблагодарил её в привычной, пусть и немного ворчливой манере.

– Спасибо. Ежели невкусная будет, обратно снесу.

- Как же снесёшь, - покачала головой Тамара. – Слупишь так, что за ушами трещать будет.

- Хех, - проскрипел дед Демид, поворачиваясь к ней спиной и медленно направляясь в сторону хлебного киоска, где к этому времени должны были подвезти горячий хлеб.

Он вернулся домой через пару часов. Мокрый, дрожащий от холода и злющий, как сторожевая собака. Но увидев, что под лавочкой у подъезда сидит всё та же кошка, снова нахмурился и попятился, когда кошка, увидев его, тихо мяукнула и вылезла под дождь, чтобы потереться об ногу старика.

- Ну, чего тебе надо-то? – не сдержавшись, спросил он.

- Мяу.

- Чего, «мяв»? Думаешь, понимаю, что «мяв» твоё значит?

- Мяу.

- Глянь, сейчас еще «дурку» старику вызовут. С приблудой беседы беседует, - хмыкнул он, отодвигаясь. – А ну не трись, говорю, об меня! Штаны потом чистить. Чумазая, что Гулькины внуки. И тощая. Чего, жрать, небось, хочется? И мне хочется. Я вот пойду, а ты тут сиди. В подъезд не ходи.

- Мяу, - согласно мяукнула кошка, а потом её глаза расширились, когда в нос ударил запах свежей рыбы.

- Чего? Рыбы тебе? А жиром не заплывёте, как Тамарка? Чего? – буркнул дед Демид. Затем, обойдя кошку, медленно пошел в подъезд. Он закрыл дверь прямо перед кошачьим носом и ехидно усмехнулся, когда услышал очередное расстроенное «мяу». – А вот нечего тут орать, приблудам всяким.

Правда, войдя в квартиру, дед Демид снял обувь и, сходив на кухню, вернулся оттуда с блюдечком, на котором лежала подтаявшая килька. Он сунул ноги в калоши, которые всегда стояли в коридоре, и быстро спустился по лестнице. Затем, открыв дверь подъезда, нехотя улыбнулся, увидев, как к нему бросилась тощая и дрожащая кошка.

Дед пропустил кошку в подъезд и, с трудом присев на корточки, поставил на холодный пол блюдечко с рыбой. Кошку не пришлось упрашивать дважды. Она кинулась к рыбе и с громким урчанием принялась есть. Только изредка прерывалась, услышав кряхтение деда.

- Демид Сергеич? – удивилась Гуля, войдя в подъезд и увидев сидящего на корточках деда. – Всё хорошо?

- Хорошо, хорошо. Иди уж к себе. Расходилась она тут, - проворчал он, даже не повернувшись.

- А кто это там? – вдруг улыбнулась Гуля и, попытавшись заглянуть за плечо старика, вдруг столкнулась с его ледяными глазами, из-за чего отпрянула и подтянула пакет с продуктами к груди.

- Кто, кто… Дед Пихто и бабка любопытная, - буркнул вредный дед, заставив Гулю поджать губы, задрать подбородок и отправиться домой с гордым видом. Дождавшись, когда Гуля поднимется, старик осторожно потрогал кошку пальцем, поморщился и кивнул. – А ты ешь, давай. Приблуда. И чего по дождям гуляешь? На трубы бы забралась, да жопу грела. Ан нет. Мокнет, видишь ли.

- Мяу.

- Чего, «мяв». Не понимаю я по-твоему. Ешь, мне блюдце надо забрать, - ответил он. Затем, дождавшись, когда кошка доест, он поднял блюдце и внимательно посмотрел на неё. – Сиди, грейся. Только выгонят тебя. Вон, в подвал спустись. Там тепло, авось и не заметят. Чего, «мяв»? А! Ну тебя! Спорит ещё…

Вернувшись домой, дед Демид присел в коридоре на стульчик и снял калоши. Помолчал немного, а потом вздрогнул, когда услышал, как в дверь кто-то скребется. К нему редко кто заходил. Соседи и вовсе предпочитали записки в двери оставлять, что уж о других говорить. Но скреблись настойчиво.

Дед поднялся со стульчика, напустил на лицо суровость и резко открыл дверь, после чего охнул, когда мимо его ног в квартиру проскользнула кошка. Она все еще дрожала, но уже не так сильно, да хвост её гулял из стороны в сторону, словно она была недовольна тем, что её заставили ждать на пороге.

- И как это назвать? – спросил кошку дед Демид. – Покормил, значит, и на тебе. Пустите погреться приблуду, сами мы не местные, да?

- Мяу.

- Чего «мяв». Ты эти «мяв» другим мявкай. Давай, уходи, - он открыл дверь и кивнул головой, приглашая кошку выйти. Однако та, заурчав, подошла к старику и ласково потерлась об его ноги. – Э, нет! На жалость давишь? Да я вот жалости ни разу не поддавался! Ишь ты, приблуда какая! Покормишь и уже квартиру захватывать бегут.

- Мяу.

- Чего, «мяв»? – дед Демид приложил руку к груди и поморщился. – А, чёрт с тобой. Сиди тут. Дождь кончится и на улицу пойдешь. Точно тебе говорю. Слышишь, приблуда?

На ужин дед Демид сварил картошки, заправил её маслом и луком. Поужинал в полном молчании, хитро смотря на кошку, которая запрыгнула на кухонный табурет и уселась на нём, превратившись в подобие статуэтки.

Старик вновь помассировал левую сторону груди и колко усмехнулся, после чего, неожиданно, вытер заслезившиеся глаза. Кошка, словно почувствовал настроение деда, спрыгнула с табурета и, подойдя к его ноге, заурчала. Старик нехотя улыбнулся и свесил руку, об которую кошка моментально потерлась.

- Эх, приблуда, - пробормотал он. – На жалость давишь, да? Рыбу не проси. Утром дам, а то плохо тебе будет. Тощая, как внуки Гулькины. Что ела-то? Воздухом поди питалась и соломой, мышами пахнущей?

- Мяу.

- Чего, «мяв»? И так понятно, - ответил старик. Затем, поднявшись с табурета, поставил грязную тарелку в раковину и направился в гостиную, прихватив с кухонного стола газету.

Отходя ко сну, дед Демид долго ворочался. Сон упрямо к нему не шёл, а в голове крутились мысли. Закрыв глаза, старик поджал губы и попытался расслабиться, но вновь вздрогнул, когда ощутил на груди тяжесть.

Приоткрыв левый глаз, он не сдержал улыбки. На груди лежала тощая кошка, поджав под себя лапы. Она тихо мурлыкала, словно пела старику колыбельную и тот, против своей воли, задремал, буркнув напоследок.

- Эй, приблуда! Нагадишь, мигом на улицу вылетишь…

И снились ему странные сны. Дед Демид шел один по какой-то темной мокрой улице. Было холодно и от этого холода немели уши. Потом онемели пальцы и старику вдруг стало очень неуютно и одиноко. Он был совсем один под дождём, на незнакомой пустынной улице.

Идти становилось всё неудобнее, ноги не слушались его, и старик понял, что устал. Устал идти, устал от холода и от странного одиночества. Впереди, словно по волшебству, возникла лавочка. Под единственным фонарем, она казалась островком тепла и уюта. И дед Демид, ускорив шаг, пошел прямо к ней.

Однако, подойдя ближе, он вздрогнул, увидев, что на лавочке кто-то сидит. Старик протер глаза и улыбнулся, увидев знакомую кошку, которая словно ждала его. Присев рядом, он ласково прикоснулся к мягкой шёрстке и снова улыбнулся, услышав знакомое «мяу».

- И что ты тут мявкаешь? – спросил он и неожиданно зевнул. Хотелось спать. Под фонарем, на сухой лавочке было чуть теплее и старика сразу потянуло в сон.

- Не спи. Не нужно.

- Я только немного полежу, - дед Демид улегся на лавочку и облегченно вздохнул. – Хорошо…

- Не спи. Не надо, - он приподнял голову и увидел, что на груди лежит мурлычущая кошка и её вибрации отдаются в его груди.

- Ты… говоришь? Приблуда, ты ли это? – усмехнулся он и нехотя пожаловался. – Дай поспать, а?

- Холод гонит тебя спать, - ответила кошка и, выпустив коготки, принялась массировать грудь старика. – Не надо спать. Не здесь. Не сейчас.

- Ой, - ойкнул дед Демид, когда в груди кольнуло. Он снова приподнял голову и с укоризной посмотрел на кошку, но та продолжала свой гипнотический массаж. – Больно же? Чего царапаешься?

- Это не я царапаю. А лед на твоём сердце ломается, - пояснила кошка, заставив старика задуматься. – Толстый лёд, которым сердце скованно. Не спи. Сейчас будет тепло.

- Тепло, - буркнул дед. – Я и забыл, когда в груди тепло бывает.

- Поэтому я здесь. Чтобы лёд разбить. Чтобы напомнить о тепле, - старик улыбнулся, почувствовав, как в груди и правда появилось тепло. Сначала робкая искорка, затем настоящее пламя, согревающее кровь и дыхание.

- Тепло…

- Знаю. Теперь спи. Теперь можно.

Дед Демид проснулся под утро. Поёжился и высунул ноги из-под одеяла. Затем он сделал то, чего уже давно не делал. Улыбнулся и тихо рассмеялся.

А на его груди лежала тощая кошка. Её мягкие лапы словно массировали грудь старика, но иногда показывались и коготки. Дед Демид ласково почесал кошку за ушком, услышал сонное «мяу» и улыбнулся, когда в груди завибрировал знакомый моторчик. Кошка урчала от удовольствия, наслаждаясь лаской.

- Тепло, - тихо произнес дед Демид. – Давно так тепло не было.

«О заикании, колдунах и жизненных трудностях».  © Гектор Шульц

Был в моем далеком детстве период, когда я сильно заикался. Не помню уже, чего я испугался, но это «что-то», скорее всего, было большим и страшным. Однако сильный испуг даром не прошел, и юный Гектор принялся гудеть, шипеть, потеть и корчиться в попытках выговорить какое-нибудь трудное слово.

Понятно, что родители мигом забили тревогу и отправились со мной к логопеду. Что там происходило я не помню, но логопед очень быстро исчез из моей жизни. Зато, примерно на месяц, появилась знахарка, к которой меня водили в воскресенье. Ранним утром. Наверное, каждого заику хоть раз, но водили по знахарям, в надежде, что это поможет.

Знахарку звали баба Роза и была она наполовину цыганкой, обладала злющими черными глазами и железными зубами. Походы к ней я тоже возненавидел, ибо мало того, что приходились они на выходной день, так еще и тащиться надо было рано утром, пока к колдунье другие хворые и ущербные не явились.

До сих пор помню этот крохотный домик в частном секторе, суровую бабку, от которой воняло церковными свечами и травами, и темный угол с образами, которые пугали похлеще всего остального. От торжественности момента захватывало дух, и я каждый раз ожидал, что из клубов дыма от сжигаемого бабкой пучка травы явится какой-нибудь Сатана и утащит меня в Ад за то, что я не могу нормально выговаривать слова.

Слезились глаза, хотелось чихать, а от спертого воздуха, наполненного удушающими ароматами, кружилась голова. Но окуривание горящим веником одного перепуганного мальчика было только началом, ибо затем пришел черед жареных свечей.

- Свят, свят, свят… Пше-вже-бже курва! – шептала бабка непонятные мне слова, держа над моей головой раскаленную сковородку и кидая в неё куски свечей. Пару раз она проезжала этой сковородкой по моей голове, но я был в гипнотическом трансе и думал о том, куда сексуально-озабоченный пекинес затащит моего игрушечного кота, пока меня нет дома, поэтому боли особо-то и не почувствовал. Так, волосами палеными малость повоняло и все. Бабка продолжала жарить свечи, водить сковородкой над моей головой и бормотать что-то непонятное.

- «А по телевизору сейчас мультики. И Кузя на подушке спит, а Миля караулит его под кроватью», - думал я, гадая, сколько еще придется нюхать жареные свечи.

- Свят, свят, свят… аш назг дурбатулук, аш назг гимбатул, - бормотала бабка, ибо мыслей, как я понял, читать не умела. - ANÁL NATHRACH, ORTH’ BHÁIS’S BETHAD, DO CHÉL DÉNMHA.

Через час, после того, как все заклинания были прочитаны, она позвала родителей, ожидающих меня во дворе. Когда те вошли в хату, бабка без лишних разговоров сунула им сковородку с жареными свечами и посмотрела на меня так, словно я Антихрист. Я же болтал ногами, улыбался и радовался свежему воздуху, который хоть немного разбавил удушливые ароматы жареных свечей.

- А что это? – нахмурился отец, вертя сковородку.

- Испуг евонный, - ответила бабка. Я, пользуясь моментом, заглянул в сковородку, но вместо «евонного испуга» увидел странное пятно, больше похожее на то, что выхаркивал наш кот Кузя, когда от души налижется своих яиц. Бабка кивнула, как бы соглашаясь с моими мыслями, после чего добавила. – Камень.

- Камень? – переспросила мама.

- Камень, - кивнул папа, понимая, куда клонит бабка.

- «Кузины каки», - подумал я тогда, но вслух не сказал, ибо боялся, что колдунья меня проклянет.

- Приходите утром, каждое воскресенье. Буду лечить его. Тяжелый испуг, - сказала бабка и я снова ничего не понял, а вот когда она протянула родителям шуршащий сверток и наказала поить меня этим, я натурально взвыл. Опять горькие отвары. Бесполезные и невкусные.

Отвары и жареные свечи, конечно же, не помогли. Я с облегчением выдохнул и вернулся к любимым играм. Да, заикание порой раздражало, но я с ним смирился и частенько пытался обойти «затруднительные моменты». А их было предостаточно. К примеру, походы в булочную за хлебом, где заикание мешало сильнее всего, а моим персональным Эверестом стала безобидная на первый взгляд фраза – «Буханку белого».

Я надевал на Милю поводок, ибо сексуально-озабоченный пекинес, за неимением любимого обезьяна и моих игрушек, переключал внимание на других собак и без поводка радостно убегал вдаль, чтобы повиснуть у них между ног, болтаясь, как новогодняя игрушка. Затем я шел в магазин, где продавцы меня уже знали. Знали и то, что я всегда беру буханку белого, но порой забывали об этом.

- Здрасьте! – радостно говорил я, когда подходила моя очередь.

- Здрасьте… - протягивала в ответ продавщица, облаченная в белый халат и сверкая железным зубом. Я всегда считал, что железные зубы есть исключительно у людоедов, ибо в книгах они их всегда «точат», поэтому продавщицу немного побаивался.

- «Просто скажи: Буханку белого», - думал я, ощущая, как спазм сдавливает горло, но вместо этого говорил другое. – Как обычно!

- Что «как обычно»? – мрачно спрашивала меня тетка и железный зуб начинал угрожающе поблескивать и алкать моей напуганной плоти.

- Ну… ка-ак обычно, - я лукаво подмигивал и сально улыбался похабной улыбкой Лео ДиКаприо. Уверен, будь я чуть постарше, то получил бы батоном по роже, вместе скептичного хмыканья за свои ужимки.

- Откуда я знаю, что ты там обычно берешь! – рявкала тетка, хотя знала, что я вчера, позавчера и неделю назад брал буханку белого. Ну и батон. Иногда. Очередь позади меня начинала волноваться и ворчать, как кашалот, у которого прихватило живот. Люди торопились, а я тут кривляюсь, как бессердечная сволочь. И начиналось веселье. Нет, серьезно. То, как я пытался выговорить слово «буханка», куда круче голливудских комедий и недостатка в зрителях никогда не было.

- Бу-бу-бу-буууу, - моя красная рожа и пугающее бубуканье тетку не удивили. Наоборот, в её глазах мелькнуло понимание. Я же, стоя перед ней, спиной чувствовал осуждающие и насмешливые взгляды очереди. Сразу все забыли, что им нужно куда-то бежать. Куда интереснее, что же «как обычно» берет этот буйный, краснолицый и обильно потеющий мальчик с собакой, трахающей чужие ноги. Бублик? Конфеты «Бурундучок»? Бутылку лимонада?

- Булку? – вздохнула она, смилостивившись над моими потугами выплюнуть непроизносимое слово.

- Ага! – радостно отвечал я, тыкая пальцем на буханку белого. – Бе-белого!

- Три писят, - отвечала продавщица, кладя передо мной горячую буханку. Я быстро бросал на блюдечко деньги, забирал свою сдачу и, опустив голову, бежал из магазина, понимая, что завтра представление повторится, ибо вместо этой тетки будет другая. Но на душе было легко, ибо на сегодня я свою миссию выполнил. Иногда мне везло и спазма, приводившего к концерту, не было и я буднично говорил «буханку белого», расплачивался и уходил, из-за чего некоторые тетушки-продавцы считали меня юродивым, которому прикольно мычать и жестикулировать. Ну, правда. Кто его знает, что в голове у этой молодежи, приходящей в магазин с сексуально-озабоченными пекинесами.

Подобное случалось и тогда, когда отец посылал меня за сигаретами. Да, в те времена, ребенку купить сигареты было проще. Продавцам в ларьках, чаще всего, было глубоко фиолетово, себе ты покупаешь сигареты или родителям. Иногда, конечно, кривлялись и отказывались продавать, но киосков было много, поэтому перебежать дорогу и купить у конкурентов было не сложно. Сложность была в другом. Отец курил не какие-нибудь легкие для произношения «LM» или «Pall Mall», название которых можно выплюнуть, и продавец один фиг поймет, что ты хочешь. Он курил «Лаки Страйк», а потом перешел на другие труднопроизносимые марки. Для меня – то еще испытание, выговорить название продавцу.

С первым словом «Лаки» проблем не было. Я его говорил легко и свободно, а вот на «Страйк» начинал свистеть и шипеть, как давно практикующий змееуст. Будь рядом мракоборец, давно бы пристрелил шипящего отпрыска семи лет Авадой Кедаврой и полетел бы дальше патрулировать район маглов.

- Здрасьте! – неизменно радостно говорил я в окошко ларька, откуда на меня смотрела сияющая от пота физиономия продавщицы: чаще всего тучной тетки, с дикой «химкой» на голове и жуткими, как у вампира, красными губищами. Миля в этот момент орошал ядовитой уриной угол ларька, помечая его, как свою собственность.

- Здрасьте! Чего надо? – отвечала тетка, но я в этот момент преодолевал свой барьер и пытался мысленно заставить себя произнести название сигарет быстро и без привычных шипений.

- «Лаки С-с-ссссс…», - тетка скептично на меня смотрела, пока я не начинал синеть от недостатка воздуха, вытаскивала ловким движением фокусника откуда-то сверху пачку «Лаки Страйк» и клала её передо мной. – ссспасибо, - ловко переходил я к благодарности, - и жвачку на сдачу.

Если надо было купить больше одной пачки\буханки\килограмма, то я просто на пальцах показывал количество. Выглядело это, в моем понимании, круто, а на деле продавцы, наверняка, смеялись, когда только что бубукающий и шипящий, малость посиневший от недостатка воздуха мальчик небрежно показывает два пальца на вопрос «сколько». Но я был мал и тогда не загонялся насчет своей «особенности». Да, были моменты неловкости, но они быстро забывались. Сейчас об этом вспоминаешь с улыбкой.

В начальной школе с «особенностью» проблем не было, благо, что учительница оказалась понятливой. Зато я, внезапно, обнаружил в себе талант к чувственной декламации стихов, из-за чего меня моментально стали отправлять на всякие конкурсы и выступления перед ветеранами. О, это была моя минута славы, ибо все слова я говорил легко и свободно, хрупкой тростинкой стоя на сцене и с влажными глазами смотря в зал.

Моим хитом стало стихотворение «Чулочки». Кто-то говорит, что авторства Асадова, кто-то грешит на Мусу Джалиля, но мне было без разницы, ибо стоило мне начать со слов «Их расстреляли на рассвете…», как зрительный зал наполнялся всхлипами, кашлем и трубными сморканиями в носовые платки, а кто-то без стеснения гонял сопли в носу по пятому кругу и громко ревела школьная библиотекарша на заднем ряду.

Потом «особенность» постепенно ушла, но порой проявляется, пусть и не так сильно. У меня, на самом деле, много знакомых, кто страдал или страдает до сих пор от заикания. Многие этого стесняются, но мне помогло другое. Я просто принял это, как часть себя, и всегда относился к своей «особенности» с юмором.

«О музыкальных инструментах и не только».  © Гектор Шульц

- Мам! – громко сказал я, когда вернулся из школы и зашвырнул пакет со сменкой в угол, попутно придавив дремавшего там кота Кузю. Кузя отходил от очередного полета с балкона третьего этажа и пакету со сменкой явно не обрадовался. Я же прошел на кухню, где мама варила гороховый суп, и повторил призыв еще громче. – МАМ!

- Да? - мама повернулась и улыбнулась, гадая, что же такого интересного сообщит ей неугомонное чадо.

- Хочу скрипку! – мама рухнула на табурет и выронила половник, который держала в руке. Кот Кузя, словивший от лязга обычного советского половника вьетнамский флэшбек, ринулся на балкон, дабы десантироваться в джунгли сирени прямиком на голову ничего не подозревающему соседу-гуку, возившемуся с молодыми саженцами. Сексуально озабоченный пекинес Миля оставил в покое игрушечную обезьяну и примчался на кухню, думая, что его сейчас будут кормить. В общем, все испытали глубочайшие потрясения.

Вечером мама сообщила мое желание папе, вернувшемуся с работы. Родитель посмотрел на своего полувозбужденного сына, который вытащил из кладовки старую теннисную ракетку и ходил с ней на манер скрипки, вовсю возякая вилкой по дырявой сетке, как смычком.

- Паганини? – спросил папа. Я, подумав, что так называется модель скрипки, согласно кивнул и бросился в комнату, мучить музыкальными экспериментами игрушечного кота Леопольда и знатно потасканного сексуально озабоченным пекинесом игрушечного обезьяна с затравленным взглядом. Папа посмотрел на маму и спросил: - Выдержим?

- Выдержим, - устало кивнула мама и тихо добавила. – Главное, чтобы Леопольда больше не потрошил и спиртом не накачивал.

- Ладно, - согласился папа и погрузился в новости про всяких неинтересных политиков. Я же, притаившийся за дверью своей комнаты, все слышал и теперь принялся считать минуты, когда же мне принесут «мою прелесть». Настоящую скрипку.

Скрипку принесли через два дня. Какой-то папин друг, устав от потуг дочери стать прославленной скрипачкой, подарил скрипку ему и вдобавок нагрузил всяким барахлом, типа нотных листов, каких-то скучных брошюр по теории музыки и бидоном холодного пива.

Естественно, прославленный музыкант Гектор не стал ждать ни секунды и, вытащив потертую скрипку из футляра, выдал острейшую ноту из фильма ужасов про обожженного дядьку в уродливом свитере. Это вызвало новые потрясения.

Схватился за голову отец, испытавший ощущения человека, который мается острой зубной болью или инфекцией мочевыводящих путей. Он очень шустренько отправился на балкон, дабы в относительной тишине и вечерней прохладе выкурить сигаретку и почитать газетку.

Мама распилила пополам советскую разделочную доску, сделанную из кости мамонта, не иначе, и тоже схватилась за голову. Она с ужасом заглянула в гостиную, где юный виртуоз выводил не то каприс, не то анально-фекальный концерт для скрипки со скальпелем, и поспешила скрыться на кухне, закрыв дверь и подперев её холодильником «Орск».

Пекинес Миля, оторвавшись от соития с игрушечным обезьяном, вывалил язык набок, послушал пару минут «Симфонию разрушения» и принялся искать укромный уголок. Балкон был закрыт и там спрятался папа, не желающий покидать убежище, дверь в кухню забаррикадировала мама. Сексуально озабоченный пекинес, схватив зубами верного обезьяна ринулся в туалет, где на прохладном кафеле продолжил свои извращения.

Кот Кузя, словив очередной флэшбек, бросился по старой привычке на балкон, забыв проверить, открыта ли дверь. Девятое столкновение кошачьей головы и балконной двери привлекло внимание отца, который и спас Кузю от скрипача-виртуоза, который, злобно смеясь, наполнял квартиру скрежещущим кошмаром. Правда Кузя, по привычке, ухнул вниз с третьего этажа и лишь чудом отец успел ухватить безумного кота за хвост. Это стало последней каплей в переполненном котле ненавистников музыки. Скрипку отобрали, юного и весьма потного виртуоза отправили делать уроки, а все пострадавшие отправились наслаждаться тишиной.

Однако, после уроков, когда я возвращался домой, мама уходила на рынок за продуктами и свежим хлебом. На два часа. Эти два часа стали спасением для любителя музыки и проклятием для домашних животных, к которым чуть позже присоединились и соседи.

Стоило мне всецело отдаться музыке, как за стеной начинала голосить соседка, баба Раиса. Судя по звукам, она билась головой в стену, стремясь проникнуть в нашу квартиру и отобрать у меня чудо-инструмент. Через десять минут после начала концерта, когда юный виртуоз переходил к соло, к бластбиту бабы Раисы подключался сосед-гук снизу, ненавидящий нас не только из-за моих экспериментов и творческих исканий, но и из-за постоянно летающего с балкона кота Кузи, оставляющего на лице злого соседа злые царапины. Порой мне казалось, что Кузя специально дожидается соседа, чтобы десантироваться с балкона на что-то мягкое. Просто прыгать в кусты сирени ему было скучно, а хватавшийся за сердце напуганный дед наполнял душу ветерана кошачьих войн неподдельной радостью.

Концерт для скрипки с пораженными нервами закончился аккурат с приходом мамы и, позвонившими в дверь через десять минут, соседями. Мама удивленно смотрела на красные от натуги, заплаканные лица соседей, которые умоляли её уничтожить инструмент Диавола, вызывающий потрясения у людей со слабой психикой. Странно, но соседи настолько были увлечены разрушением карьеры скрипача-виртуоза, что совершенно проигнорировали, как в метре от них сексуально озабоченный пекинес Миля огуливает отцовский резиновый сапог для рыбалки и плотоядно скалится, кося подслеповатым глазом на ногу бабы Раисы.

Скрипку тем же вечером вернули грустному другу семьи, который кисло улыбнулся и отдал футляр с абсолютным оружием в руки смеющейся дочери. Правда немного подобрел, когда отец протянул ему бидон холодного пива. Однако ж моя карьера скрипача закончилась, толком не начавшись. Но оно и к лучшему, ибо у меня появилась новая цель. Гитара.

- Нет! – коротко и по-военному рублено ответил папа.

- Нет! – вторила ему мама, когда я, заламывая руки, ползал по квартире и изображал из себя мальчика, в которого вселился идиот.

- «Нет»! – читалось во взгляде Мили, когда он тяжко пыхтел под диваном, развлекаясь с моим пластмассовым желтым «Москвичом».

- МАААУ! – трагично взвыл кот Кузя, ринувшись на балкон. Правда кот вернулся довольно скоро, ибо соседа-гука внизу не наблюдалось, а прыгать в сирень, как вы знаете, Кузе наскучило.

- Ну, пжалстааа! – заломив тонкие пальцы, воззвал я к жалости родителей. Папа переглянулся с мамой, мама переглянулась с папой. Миля бросил «Москвич» и отправился искать своего обезьяна. Моя просьба осталась без ответа.

Ровно до дня рождения, когда папа принес мне настоящую гитару. Самарской фабрики. Которую снова взял у очередного друга, пожертвовав тому холодный бидон пенного. Гитара была мне торжественно вручена утром и тем же утром была торжественно прочитана проповедь о том, что играть следует лишь час в день, негромко. И именно играть, а не просто устраивать Ад и Израиль, молотя по струнам ни в чем неповинного инструмента. Я согласился, отмахнулся от прочих подарков и умчался в комнату. Играть тяжкий и медленный блюз, заунывный, как жизнь рабов на плантациях. Лишь громкий окрик отца-плантатора заставил отложить гитару в сторону и ждать тех редких моментов, когда никого нет дома. За исключением сексуально озабоченного пекинеса, который нашел себе новую игрушку в лице кота Кузи, вывихнувшего из-за очередного десантирования лапу и неспособного убежать или дать отпор пекинесу-извращенцу. Но речь-то о музыке, а не о битвах кота-инвалида и пекинеса-дегенерата.

Через неделю я научился играть первую в своей жизни песню. «В траве сидел кузнечик». Песня игралась исключительно на первой струне и была такой же заунывной, как мои импровизированные блюзы о тяжкой жизни рабов. Единственное, я играл её на максимальной громкости, когда родителей не было дома.

Только за мамой и папой закрывалась дверь, я хватал гитару и, усевшись на табурет, принимался бренчать, порой срываясь в шизофреничное прог-металическое соло. Иногда подключал голос, а мой голос в юности был весьма высоким, из-за чего обычная, в общем-то, песня про кузнечика выходила особо страдательной. Спустя полчаса этим проникались и соседи. Первой, по традиции, подключалась баба Раиса, не оставляя попыток пробить дыру в нашу квартиру и затолкать гитару в забавные места моего юного тела. Следом орал перепуганной косаткой сосед-гук, провоцируя у кота Кузи очередные флэшбеки из тяжкой жизни кошачьего десанта. В первый раз, когда я запел, то клянусь, что услышал страдальческий крик соседа снизу, проникшегося тяжким блюзом про кузнечика и прожорливую толстозадую лягушку. Но я пел и пел… Не обращая внимания на истерики соседей, которые долбились в дверь. Не обращая внимания на Милю, зажавшего Кузю на кухне под столом. Я пел. И пел ровно час, после чего затыкался и убирал гитару на место. К моменту прихода родителей успокаивались и соседи, и сексуально озабоченный пекинес хромал по дороге в туалет, где стояли два бидона с водой.

Гитара мне наскучила через месяц. Новые песни учить не хотелось, соседи вроде бы тоже привыкли, и овладела душой моей творческой творческая же депрессия. Пока я не увидел у друга на улице маршевый пионерский барабан, который ему достался от старшего брата. Этот восхитительный музыкальный инструмент настолько захватил мои мысли, что я ни есть не мог, ни спать нормально. Пылилась на стуле гитара, скучал по моим тяжким блюзам игрушечный кот Леопольд, а юный виртуоз грезил лишь одним. Барабаном. Громкий, красивый, с блестящими боками. Барабан.

Понятно, что родители моментально проявили удивительное единодушие и заявили, что барабана в этом доме не будет. Кажется, в этот момент снизу раздался радостный крик соседа-гука. Но он еще не знал, на что способен голодный до музыки ребенок, впавший в творческий кризис.

Стоило родителям удалиться из квартиры на рынок, сумрачный гений дяди Гектора начал работать. На предмет похожести были протестированы все предметы в доме, включая отцовский ящик с блеснами, дававший приятный, хоть и весьма глуховатый звук. Спасение нашлось в лице огромного пластмассового таза, висящего на стене в ванной. Этот таз, будучи поставленным на пол, выдавал плотный и тягучий звук. То, что надо для начинающего мульти инструменталиста-виртуоза. Сказано – сделано.

Таз был снят со стены и отбуксирован в гостиную, после чего поставлен аккурат по центру комнаты. На кухне нашлись изумительные деревянные ложки, разрисованные ягодами и умственно отсталыми медведями. Из недр кладовки выбрался на свет старенький детский стульчик с пьяным Боровичком на спинке. И барабанщик Гектор приготовился дать первый концерт в новом амплуа.

Первая же сбивка вызвала настоящий фурор во всем подъезде. По батареям откликнулись даже соседи с первого этажа, добавляя басовым ноткам пластмассового таза немного льдяной скандинавской мелодики. Баба Раиса перешла к тяжелой артиллерии и стала долбить в стену натуральным тараном, а сосед снизу заплакал.

С дивана, аккурат в пустую коробку из-под магнитофона, которую родители не успели убрать, свалился кот Кузя. В эту же коробку моментально запрыгнул сексуально озабоченный пекинес Миля и мне сдалось, что не испуг от моей ударной партии был всему виной. В дверь кто-то настойчиво звонил, буквально грудью упав на дверной звонок. Скоро к этому добавились и удары ногами, а потом пришли родители.

Пять минут спустя, пластмассовый таз был спущен в подвал. Обезумевший от похоти пекинес был выпнут на балкон, а несостоявшийся барабанщик дядя Гектор отправлен просить прощения у соседей. Но тут мне повезло, ибо баба Раиса дверь не открыла, лишь прошипела что-то не древнецыганском. Сосед снизу плакал через дверь и молил меня уйти. Оставалось только вернуться в квартиру и отправиться в заслуженный угол, ставший таким родным за годы творческих исканий.

Справедливости ради, настоящие барабаны я-таки освоил, даже умудрился постучать на них в самодельной банде, набранной из друзей. Да и после барабанов было много чего интересного: то я захотел банджо, то контрабас, то настоящий рояль. Не все требуемое я получал, но то, что получал, соседям скучать точно не давало.

ЗЫ: Предупреждая вопрос о том, почему меня не отдавали в музыкальные школы. Редко я увлекался чем-то достаточно серьезно. Поэтому родители всегда брали пару месяцев на "понаблюдать" и если желание заниматься этим сохранялось, меня ждала секция, кружок или специализированная школа. Но такое случалось редко.

«О трудностях выбора профессии».  © Гектор Шульц

- Сынок, а кем ты хочешь стать? – спросила меня как-то мама. Я, будучи довольно мелким и весьма глупым, серьезно нахмурил брови и задумался на пару минут.

- Врачом. Как ты, - чуть подумав, ответил я. Мама улыбнулась и очень скоро забыла о своем вопросе. Только я не забыл. Стоило моему детскому мозгу увлечься какой-нибудь идеей, как сон переставал для меня существовать, а отцовские коллекционные машинки в югославском серванте забывались, как и чугунный пиратский пистолет – любимая игрушка детства и предмет ненависти соседей снизу.

В моем детском понимании врачом был человек, который яростно сражался за жизни пациентов и еще яростнее орал на медсестер и пациентов, прося принести ему еще спирта и тампонов. Мне тоже хотелось на всех орать и спасать жизни, поэтому я приступил к практике на дому.

В качестве пациента был выбран плюшевый кот Леопольд, весьма потасканный, из-за разгульного образа жизни и инфекций мочевыводящих путей. Про инфекции я прочитал в мамином учебнике и словосочетание мне настолько понравилось, что признаки инфекций мочевыводящих путей стали носить все: бабушка, две соседки, сексуально озабоченный пекинес и игрушечный кот Леопольд, которому совсем скоро предстояло стать моим первым пациентом.

Далее я откопал в шифоньере мамин железный ящичек со шприцами и скальпелями. Естественно, родители об этом не знали, а если бы узнали, то перепрятали ящичек в более надежное место. Но ящичек мне безумно нравился. В нем лежали стеклянные советские шприцы, два острых скальпеля и три иголки. Достав инструменты, я озаботился одеждой. Из недр того же шифоньера был откопан мамин старый врачебный халат, на голову, на манер маски ниндзя, была повязана белая майка и кот Леопольд смирно лежал на кухонном столе, с ненавистью смотря в потолок стеклянными глазами.

Когда в ход пошли стандартные, подсмотренные в фильмах, процедуры в виде мытья рук, наливания в баночку спирта, бутылка которого удачно обнаружилась в холодильнике и раскладывании инструментов, кот Леопольд немного испугался и попытался сбежать из операционной с помощью сексуально озабоченного пекинеса Мили. В итоге пациент был водворен обратно на стол, Миля был выгнан в комнату и отвлечен игрушечной обезьяной, которую любил не меньше Леопольда.

- Спирт! – скомандовал я сам себе, после чего полил руки спиртом и поморщился, ибо спирт безумно вонял. Кот Леопольд застыл в тихом ужасе и не шевелился. Я набрал в мамин шприц спирта и решил вколоть его Леопольду в качестве наркоза. Помогло. Игрушечный пациент стал мягким и податливым, а стеклянные глаза привычно уставились в потолок.

- Скальпель! – вновь произнес я громким голосом, обращаясь к невидимой медсестре. Взяв скальпель, сделал надрез в груди кота Леопольда, где, как я полагал, хранится средоточие всех инфекций мочевыводящих путей. Показался белый наполнитель, и я понял, что зараза полезла из бедного пациента. Вколов коту еще спирта, я улыбнулся и приступил к вытаскиванию белой гадости из груди, попутно комментируя каждое свое действие.

- Сестра! Мы его теряем! – завопил я и запустил пальцы в грудь бедной игрушки. – Что приборы?!

- Четыре, пятнадцать, десять, - тонким голоском ответила мне воображаемая медсестра.

- Хорошо! Иглу и нить! Держись, мы спасем тебя! – глаза кота Леопольда молили о том, чтобы я этого не делал, а дал ему наконец-то сдохнуть. Но я списал это на нервный шок. Накачанный спиртом игрушечный кот стал мокрым и вонючим. Я же обрадовался, ибо инфекция наверняка покинула его тело. Осталось лишь зашить. В качестве донорского органа выступило отрезанное от курицы из морозилки крыло. Крыло было бережно упаковано в рану, из-за чего на лице кота Леопольда застыл сверхъестественный ужас. Он сменился блаженством после еще одной дозы спирта. Далее оставалось зашить пациента и отправить отдыхать в палату, где его не найдет сексуально озабоченный санитар Миля, открывший дверь в операционную и слишком уж похотливо смотревший на бессознательное и податливое тело игрушечного кота, пахнущего спиртом и начавшей таять курицей.

- Спирт, спирт, спирт! Огурец! – скомандовал я и захрустел маринованным огурчиком. Раз это было упомянуто в анекдоте, значит, так проходили операции во всех больницах, решил я. Кот Леопольд, одурев от влитого в него спирта, мягко чвакал, когда я нажимал ему на грудь и смотрел на меня стеклянными глазами с ненавистью. Глупец еще не знал, что юный доктор только что спас его жизнь от тяжелой инфекции мочевыводящих путей.

Операция продлилась ровно двадцать две минуты. Пациент был отправлен отдыхать в комнату доктора, а сам доктор, как и полагается в фильмах, достал из шкафа соломинку и горько «закурил ее», сидя рядом со столом, от которого разило спиртом и валялись шприцы со скальпелями.

От идеи стать врачом я отказался сразу после прихода родителей из магазина. Они, увидев операционную, пустую бутылку из-под спирта, накачанного спиртом игрушечного кота, на роже которого застыла пьяная гримаса отъявленного ублюдка, страдающего от инфекции мочевыводящих путей, и трахающего игрушечную обезьяну пекинеса-санитара, моментально пришли в ужас и наказали юного доктора, отправив его в угол темной комнаты, где ему надлежало простоять два часа, размышляя о совершенных врачебных ошибках и потирая румяную от ремня задницу.
А спустя неделю плохо обработанная рана на груди кота Леопольда загноилась и тухлым мясом провоняла вся квартира, за что юный доктор, забывший обработать рану спиртом, отправился в угол еще на пару-тройку часов, где и осознал то, что врачом быть не так уж и интересно.

Но мысли о будущей профессии меня не оставили, ибо новая идея засела в моей голове. Я захотел стать фермером, о чем и сообщил родителям после просмотра какой-то тупой американской комедии о тех самых фермерах. Мне понравилось, что фермеры ходят с ружьем, шмаляют из него по всяким мутным личностям, качаются в кресле-качалке на крыльце и пьют пиво, а вечером едят вареную кукурузу и жареную курицу. Мечта, а не жизнь, как думал я.

Однако отец был иного мнения и, согласившись, сказал, что отвезет меня в деревню к бабушке, где я на собственном примере познаю каково это – быть фермером.

Стоит ли говорить, что фермерство мне быстро надоело. Пил я только парное молоко, вместо ружья был чахлый кнут, с которым я ходил пасти коз на ближайший лужок, а жареная курица подавалась только по праздникам.

Конечно, я пытался хоть немного приблизить свою жизнь к тем идеалам, о которых мечтал, но получилось все, как обычно. Сделанный мной поджиг в бабушкином сарае убил соседскую курицу, которая повадилась в наш огород жрать наши помидоры. Поджиг отобрали, задницу мою нарумянили крапивой, зато на ужин я получил добытую мной дичь – зажаренную до красивой корочки, как я и хотел. Пришлось делать из подручных средств томагавк и уже с ним охотиться на гадких пернатых, оккупировавших наш огород. Сидеть в кресле-качалке целый день мне тоже не дали, ибо работы был непочатый край: птиц напои, покорми, поросятам корма дай, сорняки прополи, картошку от колорадского жука избавь, коз попаси… В итоге я просто тупил в книжку вечером и моментально засыпал, стоило голове коснуться подушки. Так я понял, что фильмы все врут и к дальнейшим поискам профессии всея жизни стал относиться куда серьезнее.

Следующей профессией, овладевшей моей головой, я был обязан фильму «Парк Юрского периода». Палеонтолог! Вот оно! Вот она профессия моей мечты, думал я, смотря, как загорелые ученые откапывают кисточками скелет динозавра в пустыне. Жаркий ветер дует в их суровые лица, попискивает компьютер, выводя данные на экран, а ученые пьют холодную воду и возятся в земле. Идеально же.

Сказано – сделано. Я приступил к поискам экипировки настоящего палеонтолога. Из шифоньера была вытащена мамина дачная шляпа с широкими полями и дебильным розовым цветочком. Цветочек я оторвал и выбросил в мусорку, ибо негоже суровому палеонтологу щеголять в шляпе с цветочком. Две тонких кисточки я взял у мамы в косметичке, а большую в ванной, которой оказался отцовский помазок для бритья. Новенькие джинсы были незамедлительно порваны на коленях, изуродованы «шкуркой» и протащены под всеми кроватями и диванами нашей квартиры, дабы превратиться в настоящие штаны палеонтолога. Самой собой, что все это делалось, пока родителей не было дома. Задница еще помнила благодарность за спасенного пациента. Довершил образ молоток, моток пеньковой веревки и верный игрушечный кот Леопольд, которому надлежало стать скелетом велоцираптора.

Выйдя на улицу, я направился к песочнице, вырыл большую яму, засунул в неё игрушку и шустренько закопал. Затем, подождав пока мокрый песок подсохнет, я приступил к раскопкам. Друзей, который звали меня играть в футбол, я игнорировал. Суровые палеонтологи такой фигней не занимаются. Они ищут скелеты динозавров в песочнице возле дома.

Солнце немилосердно пекло, а из-за дурацкой шляпы пот постоянно заливал глаза, но я терпел. Руки ныли от песка, который приходилось отбрасывать с помощью отцовского помазка, но сердце все же радостно скакнуло, когда на меня с ненавистью уставился стеклянный глаз велоцираптора Леопольда, забывший о том, что я спас его пушистую жопу от инфекции мочевыводящих путей. В дело вступили кисточки из маминой косметички и палочка, которой я очерчивал контур скелета. И спустя пару часов мучений превосходно сохранивший экземпляр скелета кота-велоцираптора был откопан и помещен в музей – мою комнату. Весь в мокром песке, большая часть которого разлетелась по квартире, игрушечный кот Леопольд со все той же первобытной, животной ненавистью смотрел на двух посетителей музея, одним из которых был прославленный палеонтолог Гектор и его верный ассистент – сексуально озабоченный пекинес Миля, души не чаявший в скелетах всяких котов-велоцирапторов.

Но вечером знаменитого ученого, нашедшего превосходный скелет динозавра, снова сослали в темный угол. За помазок, в котором обнаружилась примерно половина всей песочницы, и которым решил вечером воспользоваться отец. За уродливого кота Леопольда, с которого осыпался весь песок, из-за чего он походил на потасканного наркомана из трущоб Лондона, чей труп отрыли полицейские спустя пять лет после исчезновения. И за испорченные джинсы с оторванным от шляпы цветком. «Да», думал я, «тяжко быть ученым».

Если вы думаете, что я отказался от поиска профессии всей своей жизни, то глубоко ошибаетесь. Вершиной моих поисков стала профессия повара. И снова мне в этом помогал верный друг, смотревший на меня с осуждением своими стеклянными глазами-пуговками – игрушечный кот Леопольд.

А все началось с того, что я увидел передачу по телевизору, где готовили поросенка в духовке. Причем готовили и описывали приготовление так вкусно, что даже сексуально озабоченный пекинес Миля оторвался от игрушечного обезьяна и уселся смотреть, как достают из духовки румяную свинью с яблоком во рту. «Решено», - объявил я родителям, - «буду поваром».

Родители лишь переглянулись и, со скептичными улыбками, забыли о моих словах. И зря, ибо я так просто от идей никогда не отказывался.

Сначала был записан на видеокассету с «Двойным ударом» повтор кулинарной передачи. Затем из недр комнаты был извлечен протестующий кот Леопольд, который зацепился лапой за гвоздь в дверном косяке и немного порвался, но я понимал, что его присутствие мне жизненно необходимо, поэтому быстро зашил рану, предварительно вколов игрушечному коту спирта, и утащил на кухню, где принялся творить свой кулинарный шедевр. Правда, было несколько проблем. К примеру, отсутствие молочного поросенка. Но я, дабы исключить ошибки, решил порепетировать и для этого мне понадобился добрый друг Леопольд, в чьем взгляде я снова увидел ненависть. Ненависть столь чистую и незамутненную, что пришлось пригрозить свиданием Леопольда и Мили в темном туалете. Взгляд игрушки привычно стал стеклянным, и я приступил к репетиции.

Обмазывать игрушку маслом я не стал. Зато от души натер его чесноком, как советовали в передаче, из-за чего Леопольд стал вонять, как отцовские носки после работы, а из подъезда с ужасом сбежали все вампиры. Затем я приступил к сложной части рецепта – яблоко во рту. Рот Леопольд открывать категорически отказался, поэтому я, подумав, запихнул яблоко ему в спину, где виднелся кусок наполнителя и была небольшая дырка. Игрушечный кот затрещал по швам и обругал меня матом, но я не остановился, пока яблоко целиком не спряталось в спине Леопольда, сделав того похожим на увечного солдата Первой мировой, больного проказой и слабоумием. С приправами я справился быстро и очень скоро Леопольд с осуждением взирал на меня благоухая чесноком, перцем и петрушкой, которую я насовал во всякие мелкие дырочки, лежа на черном противне. Но я знал, что он мне был благодарен. Пекинес Миля, понюхавший Леопольда, моментально телепортировался в комнату под кровать, откуда отказался вылезать даже за кусок вареной колбасы, которую любил сильнее, чем распутство и многочисленные соития с моими игрушками.

Однако засунуть мне Леопольда в духовку не дали родители, которые пришли домой как раз вовремя и увидели бедного кота, с яблоком в спине и воняющего, как породистый охотник на вампиров. А дальше привычный сценарий: темный угол, два часа наказания, и чистка наслаждающегося моим фиаско Леопольда.

Много профессий я мечтал испробовать. Мечтал стать скрипачом, потом дирижером, водителем большегруза, моряком, сантехником и археологом. Во всех этих исканиях мне непременно помогал верный плюшевый Леопольд, которого я в итоге оставил в покое, собственноручно почистил от грязи, заштопал все дырки и заменил наполнитель. Тогда-то ненависть исчезла из взгляда игрушечного кота, и он вновь превратился в обдолбанного крэком и Вискасом наркомана с безумными глазами. Но его помощь в моих исканиях – неоценима.

«Мобильник».  © Гектор Шульц

Прогуливаясь по зимним улицам родного городка, взгляд сам собой зацепился за выцветшую на солнце вывеску «Скупка». Триггер сработал и в голову хлынули воспоминания, как в эту самую «Скупку» я заходил с друзьями поглазеть на телефоны, системные блоки, пневматические пистолеты и прочее, что несли в обмен на деньги жители близлежащих домов.

Войдя внутрь тесной комнатушки, чуть не прослезился. Все те же грязные автомобильные сабвуферы на полу, строительный инструмент, сваленный в кучу, и витрина с телефонами и прочими цифровыми гаджетами, вроде тех же фотоаппаратов, флэшек, полумертвых PSP и паленых копий G-Shock. Даже стертый тысячами ног линолеум на полу всё тот же. Легко идентифицируется по целому рисунку, виднеющемуся в уголке «Скупки».

Подойдя к витрине с телефонами, я разочарованно вздохнул, осматривая одинаковые «яблофоны», «сяоми» и прочий продукт из Поднебесной. Черные зеркала: какие-то больше, какие-то меньше. Одинаковые и похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы. И тут в уголке, на самой нижней полке, я вижу что-то маленькое и оранжевое. Потрепанное и до боли знакомое. Присаживаюсь на корточки и разглядываю с улыбкой Siemens M55. Словно он выскользнул из кармана моей молодой версии и очутился тут, со следами былых пороков и веселых приключений. Продавец, на мою просьбу включить и показать телефон, улыбается и качает головой, после чего говорит, что это мертвая тушка. Валяется тут уже целую кучу лет и никому теперь не нужен. Даже жаль, но воспоминания несутся дальше.

Телефоны из того давнего прошлого воспринимаются, как девушки. Каждого я помню, каждый обладал характерной внешностью и особенностями. Первым у меня был невзрачный Siemens А35, в скрипящем и резко воняющем чехле из искусственной кожи, который мне отдал отец на очередной день рождения. В нем не было игр, не было редактора мелодий, как у культового кирпичика от Nokia. Но я его все же любил.

Дважды его чуть не отжали, когда я возвращался домой поздним вечером и неосторожно согласился дать прикурить парочке помятых парней. Несколько раз он выпадал из руки и хрустел под берцем, пока я не замечал, что случайно наступил на него. Один раз плавал в луже, но все равно продолжал работать. В какой-то момент я отнес его в ту самую скупку, доплатил определенную сумму и вышел из магазинчика с новым телефоном. Модным Panasonic, с крышкой, которая закрывала клавиши и активировала начало разговора, если её откинуть при входящем звонке, и даже с игрой, которая пусть и была простеньким вариантом «Однорукого бандита», но помогла скоротать время в десятках очередей и ожиданий.

Третьим был снова Siemens, теперь C60. С цветным экраном и неплохой полифонией, но куда круче было наличие мобильного интернета, сжирающего деньги с космической скоростью. Стоило скачать одну мелодию с «Сименс клаба», как счет неприятно улетал в дикий минус. Это гораздо позже друзья поделились способом, позволяющим, покопавшись в настройках твоего оператора, пользоваться интернетом по вменяемым ценам. Потом пришел Jimm, невменяемые ники друзей, долгие ночи переписки и знакомства с новыми людьми.

Друзья щеголяли модными MC60, у кого-то был C55 и он, гордо улыбаясь, включал дико пережатый отрывок группы «Ленинград» на всю громкость, а мы, с завистью, конечно же, «пиликали» своей уходящей в прошлое полифонией. Пока, на очередной день рождения, отец не отвел меня в «Скупку» и предложил выбрать новый телефон, взамен убитого старичка C60. И мой выбор пал на Siemens M55, со стильным скорпионом в качестве обоев и мигающими красными светодиодами по бокам. Он тоже поддерживал wav-ки, gprs и кучи игрушек на все том же «Сименс Клабе». Но основной моей любовью была встроенная игра про какие-то экстремальные спортивные игры. Сколько раз я сажал батарею, пытаясь побить собственный рекорд, вертясь колесом на велосипеде, катаясь на скейте или прыгая со скалы в воду, и не перечесть.

M55 задержался у меня надолго. Я просто не хотел менять его на что-то другое. Пока мои друзья покупали себе Nokia бочонок и играли в псевдо 3D, я продолжал мучить старенький Siemens. У них появлялись «Мотороллы» с MP3, а я по-прежнему ходил с М55-ым.

С ним я умудрялся драться с гопотой после рок-концертов, зажимая в руке. Ходил в походы с друзьями, ронял в лужи и с балконов на асфальт. Но старичок продолжал жить. Да, корпус трескался неоднократно, я менял панельки и батарею, но сам телефон сдавать в «Скупку» отказывался. Пока не понадобились деньги. Только тогда я, с дикой жабой на сердце, отправился и сдал его за копейки все тому же хозяину «Скупки». Спустя пару месяцев зашел, но не увидел его на витрине. Старичок отправился к другому хозяину, который был наверняка не лучше меня.

Долго я не мог найти телефон, способный заменить M55. И нашел лишь тогда, когда камерой на телефоне удивить было невозможно. Место М55 занял Sony Ericsson K310. С ик-портом, mp3, и 3gp-видео. Память так быстро забивалась хренового качества видео, что я не успевал её чистить. Неизменным оставалось одно. Nightwish на звонке и встроенная игра «Мини Гольф», которая смогла заменить любимую игру на М55-ом.

С этим телефоном тоже связано много воспоминаний, но он все-таки не то. Он не М55, который я периодически пытался найти, но то, что находил, было в дико убитом состоянии, из-за чего я плюнул и забыл о нём.

Много потом телефонов сменилось. Были и смартфоны на «Симбиане», и 8800, с которым я проходил неделю, а потом отдал отцу. Были странные смартфоны от Nokia, с диковинными и неудобными клавиатурами. А потом их заменили привычные всем смартфоны. Сначала на «Андроиде», а потом и яблочные.

Странно, но современные смартфоны для меня не так дороги. Не в плане цены, конечно. Все они одинаковы и смена происходит безо всяких сожалений. Добавляются пиксели, становятся резвее процессоры, но дизайн остается тем же. Черное зеркало без каких-либо отличий. Гладкое, холодное и безжизненное.

Поэтому увиденный в скупке М55 согрел немного сердце, вернул воспоминания. Но скоро он вновь забудется. Только я уверен, что, вернувшись в родной город через пять или десять лет и зайдя в ту самую «Скупку», я вновь увижу этого старичка, который забылся вечным сном. Улыбнусь, достану из кармана свое черное зеркало, включу Nightwish и отправлюсь ловить новые воспоминания.

«Новогоднее настроение».  © Гектор Шульц

31 декабря. На улице слякоть, снега нет. Есть только мелкий, моросящий дождик и хмурые прохожие, которые, вжав голову в плечи, бегут домой в тепло и уют. Рядом с лавочкой у подъезда лежит одинокий, грязный мандарин, выпавший из чьего-то пакета, и меланхоличный мокрый кот вылизывает лапу, сидя у подвального окошка. Новогоднее настроение? Откуда ему тут взяться.

Так думала и маленькая я. Друзей на улице не было. Да и кто пойдет сейчас на улицу, когда с неба сыплет дождик, а холодный ветер норовит швырнуть в лицо водяную пыль. По телевизору тоже скука: старые фильмы вперемешку со старыми мультфильмами, большая часть которых есть на видеокассетах.

Но вот ворочается в замке ключ, открывается дверь, впуская в квартиру холодный сквозняк и мокрых родителей, вернувшихся из магазина. Я стою наготове и, как только родители входят, хватаю пакеты с продуктами и тащу на кухню. В пакетах стандартный набор новогодних продуктов, из которых будет сделан праздничный ужин. Синяя, видавшая лучшие дни, курица. Килограмм мандаринов, мелких, но безумно сладких. Папа умеет выбирать мандарины. Батон вареной колбасы, картошка, две банки зеленого горошка, соленые огурцы в мокром пакете – скоро из этого мама соорудит вкуснейший оливье. Хлеб, тяжелая бутылка шампанского, немного копченной колбасы.

Родители смеются, папа отряхивает от капель свою шапку, как бы случайно попадая по Кузе, нашему коту. Кузя фыркает и скрывается под диваном, вновь заставляя папу смеяться. Мама не раздевается. Еще много продуктов не докупили, а деньги отцу выдали лишь три часа назад. Надо успеть купить хотя бы что-то для новогоднего стола. Новогоднее настроение? Откуда ему взяться.

Смеется по телевизору несмешной Петросян, корча страшные рожи. По другому каналу идет «Морозко», но эту сказку я знаю наизусть. Рядом с телевизором на полу лежит книга про динозавров, которую я читала до прихода родителей, а в углу переливается огоньками елка – пышная, пахнущая лесом, красавица. Её мы украшали все вместе 30 декабря. Ради такого случая достали елочные игрушки. Они старые, но очень красивые. Еловые шишки с застывшим, словно настоящим, снегом. Нелепые зверята, гипсовый зайчик, которого раскрашивала еще моя мама, когда была маленькой, и целая куча острых, позвякивающих при столкновении сосулек: красных, синих, зеленых, и голубых. Но новогоднего настроения по-прежнему нет.

Тут папа подсаживается на пол и, хитро улыбаясь, что-то прячет за спиной. Конечно же, мне любопытно. Вдруг там пакет с конфетами или мандарин, который он тайком умыкнул от мамы. Но папа улыбается и достает из-за спины подарок – что-то, запакованное в яркую бумагу и украшенное бантиком от прошлогоднего подарка.

- Тут дед Мороз пролетал. Сказал, что ночью будет у нас, - улыбается папа, протягивая мне подарок. – А пока сказал передать тебе это. Спросил, правда, хорошо ли ты себя вела? Я сказал, что хорошо.

- А что это? – спрашиваю я, попутно раздирая пальцами обертку. Смятая и растерзанная бумажка летит в сторону, а я, расширив глаза от удивления, смотрю на огромный синий квадрат, на котором нарисован сказочный далекий город из американских фильмов и большими буквами написано «Десятое королевство». – Сказка?

- Ага, - подмигивает папа. – Долгая сказка. Как раз будет, чем заняться.

- Круто! – кричу я и бегу к телевизору. Включаю видеомагнитофон, запихиваю внутрь видеокассету, одну из четырех, что лежали в синей коробке, и пропадаю из этого мира…

На экране нашего старенького телевизора появляется сказка. Настоящая сказка, яркая и прекрасная, как песня, которая звучит в титрах. Я, открыв рот, смотрю, как меняется город по ту сторону экрана. Как огромные небоскребы превращаются в величественные замки, а вокруг них возникают могучие леса и реки. Феи, великаны… Я не слышу, как снова уходят в магазин родители, брошена на самом интересном месте книга про динозавров. Я в другом мире. В Десятом королевстве.

Затаив дыхание, я слежу за приключениями главных героев. Смеюсь над отцом Вирджинии и Волком. Вздрагиваю, когда за героями бегут туповатые тролли. И не слышу, как возвращаются родители. Лишь раз я оборачиваюсь на них, улыбаюсь, и снова возвращаюсь в сказку. Они не ругаются, уходят на кухню, разбирают пакеты, гремят кастрюлями и сковородками. Папа приносит мне мандарин, но он так и лежит почти до вечера, настолько меня захватила новая сказка. Но в десять вечера мама выключает фильм и переключает канал на новогодний концерт.

Накрыт стол и кушанья на нем кажутся мне особо сказочными. Пахнет елкой, мандаринами и жареной курицей. Живот начинает бурчать, и мы садимся ужинать.

Я быстро съедаю свою порцию и не замечаю, как хитро переглядываются родители. Затем мама берет меня за руку и ведет на кухню ловить деда Мороза. Мы смотрим на ночной двор, черный из-за отсутствия снега, а потом мама начинает кричать и куда показывать пальцем.

- Смотри! Вон летит!

- Где?! – кричу я, стараясь хоть в этот раз но увидеть деда Мороза, который летит по небу.

- Вон, над домом! – смеется мама, а потом легкий сквозняк забирается под майку, вызывая мурашки, и я слышу папин голос, который зовет нас.

- Скорее! Он только что ушел. Вон подарок положил!

Я бегу в зал, сшибаю Кузьку, которому приспичило начать умываться на моем пути, падаю, вскакиваю и подлетаю к ёлке с горящими глазами. Сердце скачет, как безумное, а потом замирает, когда я вижу что-то в красивой оберточной бумаге. И еще. Два подарка. Целых два подарка.

Родители помогают мне открыть подарки. В одном две книжки со сказками, а во втором платье. Красивое, с цветами. Дед Мороз все знает, даже мой размер и что я люблю. Я смеюсь, прижимаю к себе подарки и смотрю на родителей. Они тоже улыбаются…

А потом мы возвращаемся за стол, едим салаты и курицу. Смотрим концерт, пока не начнут бить куранты. Все загадывают желания. Папа, прикрыв глаза, что-то шепчет, потом выпивает шампанское. Кажется, я слышала что-то про «здоровье». Мама тоже что-то загадывает, смотря на меня. А я загадываю себе побольше сказок в новом году. Родители пьют шампанское, а я сок. Потом, через десять лет, я впервые попробую шампанское. Сладкое, пшикающее в нос смешными пузырьками. Но сейчас я маленькая девочка, которая всего лишь радуется сказкам, которые пришли в новогоднюю ночь.

С непривычки я ухожу спать рано. От полученных эмоций сердце все еще бьется, как сумасшедшее. Подхожу к столику и кладу на него подарки: книжки, платье и синюю коробку с прекрасной сказкой. Потом иду к окну и тихо смеюсь, смотря, как с неба сыпет крупный снег, укрывая землю белым и очень мягким одеялом. Где-то далеко бахают петарды и салюты, кричат и радуются люди, а я иду в кровать, забираюсь под одеяло и моментально засыпаю. Правда просыпаюсь каждые два часа и смотрю на подарки, будто проверяя, не привиделось ли мне это. И лишь когда за окном светлеет, я засыпаю. Засыпаю с улыбкой, потому что знаю, что продолжу смотреть сказку утром, пока спят родители. Наложу себе в тарелку оливье, возьму пару мандаринов и улечу в сказочную страну к Вирджинии, Волку, принцу Венделлу и Энтони… Новогоднее настроение? Да вот оно. И само оно не приходит. Мы сами его создаем.

«Носочек».  © Гектор Шульц

Рабочую суетливость и шепчущую рабочую тишину нарушил взволнованный мужской крик. Удивленные работники, замерев на месте и тревожно прижимая к груди стопки с листами, смотрели на смуглого, худощавого мужчину, который метался по серо-белому коридору с безумными глазами и периодически нарушал привычную тишину громкими криками.

Мужчина больше походил на обычного бродягу. Его штаны, давно уже не стиранные и засаленные, щеголяли отвисшими коленями и бережно, пусть и не совсем аккуратно, заштопанными дырками. Грязно-красная толстовка, на которой еле виднелся логотип футбольного клуба, была ему размера на три больше, а вытянутая серая шапочка больше походила на немецкий шлем времен далекой войны.

Мужчина, прижимая к себе потрепанный рюкзак, казалось, не замечал других людей. Его зеленые глаза безумно искали что-то. Или кого-то. Обитатели офиса, переглядывались, прижимались к стене и пропускали странного незнакомца вперед, пока тот не начал тыкаться в закрытые двери.

Одна из дверей, таких же одинаковых, как и остальные, поддалась и мужчина чуть ли не кубарем влетел в просторный кабинет, где за вполне обычным офисным столом белого цвета сидел удивленный человек. Белый верх, черный низ, зачесанные назад волосы и большие глаза – мужчина лишь скользнул по хозяину кабинета взглядом, а затем повторил свой крик.

- Носочек… Носочек пропал. Вы не видели? – обратился он к хозяину кабинета. Тот, к удивлению бродяги, улыбнулся и жестом пригласил его присесть на стул, стоящий рядом со столом. Мужчина, боязливо посмотрев на чистенького и улыбающегося работника, приглашение все-таки принял. Только сел на самый краешек, словно боялся испачкать и стул, и всё, к чему прикоснется его одежда.

- Успокойтесь, - тихо произнес хозяин кабинета, подняв вверх ладонь. Бродяга тут же замолчал и испуганно на него уставился. – Хотите чай?

- С молоком? – уточнил бродяга, на что хозяин покачал головой и снова улыбнулся. – Тогда да. Пожалуйста.

- Один момент. Вы пока успокойтесь и расскажите все по порядку, - ответил невзрачный человек, осторожно поправляя серый галстук и направляясь к еще одному столу, на котором стоял электрический чайник и две фарфоровые чашечки. Пока он возился, бродяга оценивающе осмотрел кабинет, но так и не понял, какую должность занимает этот странный человек. Более того, от следующих мыслей он нахмурился и даже мотнул головой. Затем, смутившись, взял в руки чашечку с чаем, сделал осторожный глоток и расплылся в блаженной улыбке. Хозяин кабинета, заметив это, снова улыбнулся и задал вопрос. – Как вас зовут?

- Э… Райли, - ответил бродяга и, сняв с головы шапочку, принялся её мять от волнения в руках. – Райли Маллоун, сэр.

- А меня – мистер Теаилли, - улыбнулся мужчина, присаживаясь на свое место. – Мистер Маллоун, расскажите, что у вас случилось и что вы потеряли?

- Э… Можно просто Райли, сэр. Я ж не какой-то там важный, - рассмеялся Райли и покраснел. – Носочек потерялся. Друг мой.

- Ваш друг? – удивился мистер Теаилли, а потом, поняв, хлопнул себя по лбу. – Питомец. Верно?

- Ну, как сказать… - замялся Райли, скрутив шапочку в небольшой неровный шарик. – Не совсем питомец. Друг. Но я, наверное, с самого начала начну. Только вы мне потом помогите его найти!

- Не сомневайтесь, - улыбнулся мистер Теаилли. – Обязательно найдем.

Бродяга вздохнул, сделал еще один глоток чая и, закрутив шапочку в обратную сторону, начал рассказ. Хозяин кабинета его не перебивал и внимательно слушал. Его чай безнадежно остывал и Райли еле сдерживал себя, чтобы напомнить о том, что тепло уходит.

- Я его увидел утром, года три назад, - задумавшись, начал Райли. Он покраснел от смущения и тихо хмыкнул, пытаясь побороть неловкость, но мистер Теаилли продолжал внимательно слушать рассказ и своим видом показывал, что стесняться ничего не надо. – Понимаете, сэр. Я – бездомный. Бродяга. Отброс. Бомж. Так меня обычно называют. Сплю я за продуктовым магазином на Грув стрит. Там мой дом, моя коробка и мои мусорные баки, в которых никому не разрешается лазить. Они мои, сэр, понимаете?

- Понимаю, Райли. Продолжайте, - подбодрил его мистер Теаилли. Райли вдруг понял, что слова сами полились из него, а смущение забилось в какую-то нору и не собирается показываться. Так свободно о себе Райли еще никому не рассказывал.

- Мои дни, обычно, проходят одинаково. Утром я встаю, беру за монету стаканчик кофе у старины Стива, когда он открывает кофейню рядом с магазином на Грув стрит. Пью кофе, выкуриваю сигарету, если она у меня есть, конечно. Потом прячу свои пожитки и иду бродить. До половины пятого я сижу у здания биржи с картонкой, на которой написано что-то жалостливое. Это Стивен придумал. Славный парень, умный. Я ж читать и писать не умею, сэр. Тем не менее, мне охотно закидывают мелочь в шапку, а кто-то даже улыбается и покупает чай или чего поесть. В пять я иду к своему дому и жду, когда начнут выбрасывать просрочку. Ребята, конечно, потешаются надо мной, но я знаю, что они это не со зла, - рассмеялся Райли и тут же посерьезнел. – Порой мне кажется, они специально что-нибудь свежее в коробки выбрасывают, зная, что я копаться буду.

- Я слышал о подобном, - подбодрил бродягу мистер Теаилли.

- Иногда удается найти хлеб, пусть и черствый. Порой ребята выбрасывают колбасу для меня или овощи. Однажды, аккурат на мой день рождения, выбросили ящичек пива. Представляете, сэр, как повезло? Хорошее пиво, настоящее. С трудом я удержался, чтобы сразу все не прикончить, но в итоге на шесть дней растянул. В привычку почти вошло, возвращаться и открывать одну бутылочку. Вот на следующее утро, после того дня рождения, я и познакомился с Носочком.

- Как это было? – тихо спросил мистер Теаилли. – Не стесняйтесь, Райли. Я вас не осуждаю и не собираюсь делать это в дальнейшем.

- Хороший вы человек, сэр. Вижу, - кивнул Райли и, утерев одинокую скупую слезу шапкой, продолжил. – Простите. Я стар уже. Мысли порой скачут. Так вот. Проснулся я утром и вижу, как рядом с моей коробкой подушка лежит.

- Подушка? – нахмурился мистер Теаилли, записывая что-то в белый блокнот.

- Подушка. А на подушке собака лежит. Старая, сэр. Морда белая, глаза пленкой затянуты и лапы странные. Задние особенно, - вздохнул Райли. – Лежит и трясется от холода. Утром всегда зябко. Это мне хорошо, я одеялом укроюсь, в коробки залезу и согреваюсь понемногу, а остальным тяжко, сэр. Я его как увидел, пса этого, так сразу аж сердце кольнуло. Понял, что выкинули бедолагу подыхать. Достал я из кармана кусочек хлеба и ему протягиваю, а он, еле поднимаясь с этой подушки, ко мне ковыляет. Чуть не разревелся тогда, сэр…

- Почему?

- У него задние ноги… сухие какие-то были. Тонкие и скрюченные. И задница такая же. Голова и перед вот нормальные, а задние – плохие. Позвоночник торчит дугой, ребра видны и носок на правой лапе надет грязный.

- Носок? – удивился мистер Теаилли.

- Да, сэр. Я тоже удивился тогда, - кивнул Райли. – Маленький такой носочек. Детский. Как у младенчиков знаете? Вот и у него такой. Только грязный уже, словно ему специально на улицу его надевали, чтобы ногу не стер. Я потом его, когда снял, понял, что прав. Лапа у него там с ранкой была. Он эту ногу волочил, сэр, когда ковылял. Она об землю и терлась. Подошел он ко мне, хлеб этот взял, проглотил мигом, а потом в лицо меня лизнул. Я тогда чуть душу не отдал Богу-то.

- От жалости? – понимающе кивнул мистер Теаилли.

- Куда там, сэр, - снова рассмеялся Райли. – Смердело у него из пасти так, что аж у меня глаза заслезились. Славный пёс, хоть и смердючий. Каждый раз, как я ему вкусное дам, он целоваться лез, а я от него убегал.

Мистер Теаилли понимающе и тактично промолчал, когда Райли снова вытер уголки усталых глаз грязной шапочкой. Бродяга долго собирался с духом, допил чай, высморкался в большой желтый платок и продолжил.

- Но стоит его ковыляния увидеть, как он ноги свои заплетает и шатается, чтобы тебя поцеловать, так сразу все отвращение пропадало, - глухо произнес Райли. Его глаза покраснели, и мутная зелень на миг блеснула молодым изумрудом, скатившимся по щеке. – Я тогда понял, что его, как и меня выкинули. Кому такой пес нужен, сэр? Смердит, еле ходит, подушку свою постоянно обмачивает, когда не может подняться, чтобы до угла добежать или до мусорного бака. Но я его полюбил, сэр. Носочек… Да, Носочком его назвал. Не знаю, может он раньше Теодором каким был, или Герцогом, но для меня он глупый Носочек, который за кусок хлеба тебя всего смердючими слюнями обмажет.

- Вы не пробовали найти его хозяев? – уточнил мистер Теаилли, на что Райли возмутился и замахал руками.

- Что вы, сэр! Они ж его мне зачем подкинули? Думали, что я настолько отощал, что сожру бедолагу? Ну, нет, сэр. Я и не собирался его хозяев искать, - проворчал бродяга. – Простите за вспышку гнева, сэр. Стар я стал уже. Не всегда собой владею, как надобно.

- Не извиняйтесь, Райли. Я понимаю, - кивнул мистер Теаилли, продолжая что-то писать в блокнотик.

- Я поплелся было к ветеринару. Думал, что помогут мне с Носочком. А меня даже на порог не пустили. Воняете, говорят. И пес ваш воняет, - усмехнулся Райли, мигом забыв о недавней вспышке гнева. – Я тогда Стива попросил. Хороший парень. Они с Носочком сходили, а когда вернулись, то Стив мрачнее тучи был. Сказал, что помочь ничем нельзя. Вроде как Носочка помирать бросили, устав за ним убираться. Нельзя ж так, сэр…

- Нельзя, - согласился мистер Теаилли.

- Вот и я говорю Стиву, что нельзя. Со мной можно, а Носочек кому так плохо сделал, что его за это таким образом наказали? - вздохнул Райли. – Стив тогда вечером мне мешок корма какого-то для Носочка принес. И носки ему новые. Коричневые с цветочками. Посидел с нами, пиво выпил и домой пошел. Хороший парень. Но у меня другой вопрос, сэр…

- Какой?

- Как я тут очутился? Что это за место такое? – спросил Райли, заставив мистера Теаилли вновь улыбнуться. – Старость как-то резко подкралась, сэр. Хоть убей не помню. Это фонд помощи бездомным какой? Не, не. Вы не подумайте, сэр. Мне ничего не надо. Все есть. Одеяло, одежда, денег хватает, что за день соберу. Только Носочка найдите.

- Только его? – уточнил мистер Теаилли, как-то хитро улыбнувшись. – Точно вам ничего не надо?

- Нет, сэр. Вчера, правда, холодно было. Очень. Сами знаете, какие морозы порой коварные бывают. Но я согрелся быстро, Носочек рядом лежал, помню. Обнимал его, хоть и смерючий, да теплом своим делился. А потом вот ничего не помню, сэр. Что за место? И где Носочек-то? Он без меня пропадет! А мне без него и жизнь не нужна!

Вдруг открылась дверь, впуская в кабинет незнакомого Райли мужчину, который был очень сильно похож на мистера Теаилли, и отличался только шикарной рыжей шевелюрой. Но незнакомец отступил на второй план, когда Райли увидел, кого он привел. Следом за мужчиной в кабинет вошел старый мопс с седой мордой. Он шатался из стороны в сторону и волочил заднюю лапу, на которую был надет коричневый с цветочками носок. Спина его так сильно изгибалась, что был виден кривой позвоночник, делая мопса похожим на древнего ящера.

- Носочек! Дружище! – Райли кинулся к мопсу, глаза которого на миг прояснились, а в движения вернулась жизнь. Всего на миг исчезла мутная пленка и глаза мопса блеснули радостью. Он, с превеликим трудом доковылял до Райли и, ткнувшись в колено мордой, принялся лизать грязные, смуглые руки. – Ох и смердишь ты сегодня! Да шучу я, шучу. Хоть всего оближи, негодяй ты эдакий!

- Это и есть Носочек? – улыбнулся мистер Теаилли, кивком головы разрешая рыжему мужчине уйти. Райли поднял на него слезящиеся глаза и кивнул. Потом нижняя губа задрожала, и он расплакался. Тихо расплакался, пряча лицо.

- Он самый, сэр. Правда, славный парень? – с гордостью спросил Райли. – Как такого-то на улицу, а? Ну, мы это… Пойдем, сэр. Там скоро будут просроченное выбрасывать. Вдруг Носочку мясо найдем, а мне бутылочку пивка.

- Вам не нужно возвращаться на улицу, Райли, - покачал головой мистер Теаилли. – Уверен, мы сможем дать приют и вам, и Носочку.

- Правда? А гулять нам разрешат? В любое время? – уточнил Райли и, просияв, повернулся к собаке. – Слышишь, дружище? Это хорошие люди… И тебе не придется мерзнуть на улице. А там глядишь и починим тебя.

- Кстати, о «починим», - спохватившись, ойкнул мистер Теаилли и, подойдя к собаке, опустился перед ней на колени. Затем он осторожно провел ладонью по спине мопса, почесал за ухом, осторожно помассировал почти высохшие задние лапы и улыбнулся. А Райли уронил челюсть до колен, когда увидел то, чего увидеть явно не ожидал.

Спина с тихим щелчком встала на место. Пропала пленка с глаз. А задние лапы налились мышцами и силой. Мопс тряхнул головой, словно не понимая, что с ним произошло, после чего лизнул удивленного Райли в щеку и резво принялся носиться по кабинету, перевернув до кучи ведро с мятой бумагой.

Мистер Теаилли, положив руку на плечо Райли, помог тому подняться с пола и протянул шапочку, которая упала на пол. Бродяга перевел взгляд на вполне живого мопса, наклонился и, сняв носочек, присвистнул. Там, где раньше была ранка, теперь виднелась шерсть, словно никакой ранки никогда и не было.

- Что это за место, сэр? – тихо спросил Райли, смотря на мистера Теаилли с благоговением. – Кто вы?

- Те, кто помогает заблудшим и потерявшимся, - улыбнулся мужчина, пригладив выбившуюся из прически прядь волос. – Вам мы тоже поможем, Райли.

- И Носочку?

- И Носочку, - кивнул мистер Теаилли. – Смотрите, он вполне бодр и весел. Думаю, ему скоро захочется кушать, как и вам.

- Да, сэр. С радостью бы чего-нибудь закинули в себя, - рассмеялся Райли. – Нам без изысков можно. Бобов каких-нибудь или супа горячего.

- В таком случае, как выйдете из моего кабинета, поверните направо и идите до лифтов. Вызовите один и, когда дождетесь, увидите там Петера, нашего лифтера. Скажите ему, что вам наверх. Он поймет и отведет вас с Носочком туда, куда нужно. А это я, пожалуй, заберу. Вам он больше не понадобится, - улыбнулся мистер Теаилли, забирая у Райли коричневый носок.

- Спасибо, сэр. Спасибо от нас обоих, - всхлипнул Райли, крепко пожимая руку мистера Теаилли. Он свистнул и, улыбнувшись, дождался, когда Носочек выскочит за дверь, после чего вышел следом, оставив хозяина кабинета одного.

Теаил, выглянув за дверь, проследил с улыбкой за странной парочкой, которые направились к лифту и, вздохнув, вернулся за стол. Пригладил волосы, поправил степлер и два карандаша, перевернул страницу в блокноте и кашлянул, когда в дверь тихонько постучали.

- Минутку, - ответил он и, взяв носок, открыл нижний шкафчик, после чего задумчиво посмотрел на коллекцию, хранящуюся там: голубые детские ботинки, старая курительная трубка из вишни, два медных колечка, погнутых и потертых, и старая книжка с потрепанной обложкой. Теаил – хозяин кабинета 7DV и глава одного из многочисленных отделов Небесной Канцелярии – улыбнулся, добавил к коллекции коричневый носочек и закрыл шкафчик на ключ. Он с минутку посидел молча, улыбаясь чему-то, понятному лишь ему и, повысив голос, пригласил следующего новоприбывшего войти.