Боли вышел срок
Однажды, очень давно, мама рассказала мне мудрость царя Соломона, которую он выгравировал на своем кольце. В детстве она поразила меня, хотя и показалась в какой-то степени ерундой, ведь есть время, когда ты мудрее всех царей, когда так мало знаешь о жизни.
«Проходит всё, пройдёт и это».
Когда случается хорошее, когда случается плохое. Когда счастлив… И когда корчишься от боли. Всё пройдёт. Всему на этой земле свой срок, ничто не вечно.
Теперь я, конечно, поняла. Ну, или так думаю, что вероятнее.
Так что там с болью?..
Ах, да. Боль. Она закончилась.
Я просто пришла на кладбище, хотя так долго оттягивала этот момент, столько было дел, ах, сколько дел… Но обычай требует, да и трава в наших широтах летом поднимается в пояс. А я боялась. Боялась снова ощутить, как внутренности наматываются на ледяной скальпель. Просыпаться от боли, когда крик рвётся наружу, но застревает.
Но вот пришла. Почти с тем же чувством, с которым приезжала домой. И страшно, и стыдно, и облегчение, и радость. Привет, родные, вот и я…
Сколько же чувства вины я перелопатила за эти годы. И я сейчас про то время, когда родители были живы. Я точно также откладывала эту поездку домой, прикрывалась работой и действительно, работала до измождения, работала по выходным. Мама всегда была трудоголиком, для неё труд был на первом месте, даже после сокращения в конце 90-х, хозяйство, корова, 20 соток одной только картошки, это, не считая основного огорода, она просыпалась в 6, ложилась в 12, вязала и вышивала, не было худшего ругательства от неё, чем «лентяйка». Я думала, она порадуется, что я тоже так много работаю. Нет, не порадовалась. Наверное, она прекрасно понимала, что для меня это просто прикрытие, чтобы не возвращаться домой. Чтобы жить подальше. Любить всем сердцем, но на расстоянии…
Но возвращаться приходиться, даже когда не к кому.
Вот они, две могилы с краю, в большой семейной оградке. Два креста, две фотографии. Папа от чего-то хмурится, мама вроде улыбается, но настороженно. Наверное, хотели, чтобы раньше приехала. Да, я «оживляю» фотографии, продолжаю оправдываться, ведь так и правда легче, я ещё не приняла эту ошеломительную свободу, когда ответ можно держать только перед собой. Я атеистка, я знаю, зачем мой мозг выкидывает такие штуки. Он как может держится за стабильность, ему так легче. Можно и поговорить с фотографиями, ведь они всё равно не отвечают.
Травы было не так много, а боли, кажется, ещё меньше. Уже не режет. Уже словно бы ничего нет. Ну могилы, холмики земли, надо убираться здесь и ставить цветы, тогда всё правильно и хорошо.
Мама и сама говорила: «Мёртвым уже без разницы, это нужно нам». Верно. Так оно и есть.
Но одна вещь очень начала меня беспокоить.
Мозг мой, как ребёнок, которому дали колоду карт. Часть замусолил, часть порвал, попытался сделать новые самоделки, а часть, кажется просто потерял и сам этого не понял, были они или нет. Только это не карты, это воспоминания. Вот что я поняла, глядя на могилы родителей. Я начинаю забывать. И хорошее, и плохое. Можно просто порадоваться… И жить дальше. Но я либо совсем бы удалила всё это из своей головы, либо всё же постаралась сохранить. Пусть будет. Пусть будет максимально так, как я это ещё помню. Когда-нибудь у меня появятся и свои дети, я должна запомнить ради них.
Я не собираюсь, конечно, писать книгу своего детства. И так уже много написано, даже когда родители были живы, то, что жгло душу, я выплёскивала, я продумывала и перерабатывала в себе. Но теперь их нет и осталась только серая вуаль печали, а под ней… То, что нужно сохранить в себе. Кусок себя. Помнить. Понимать. В этом и беда — я никогда их не понимала. Но теперь мне почти столько лет, сколько было им, когда они поженились, когда появилась я. Для отца уже пятый брак, для мамы второй. На тот момент, она опять жила с родителями, в постоянных скандалах, оставила уже карьеру художника, да и какие художники в начале 90-х, пошла работать на железную дорогу, где и познакомилась с моим отцом…
Она мало рассказывала о жизни до. До моего отца, до того, как жизнь сломала её, когда красавица превратилась вечно замученную деревенскую бабу. Она не пила, но работала, скалывала так, что только сейчас понимаю… Для неё это был способ забыться. Аддикция. Щит. «А куда я хозяйство дену, что вы жрать будете?». А ещё: «Сели на шею и ножки свесили, я как раба у вас». Вокруг нас жили такие же люди, у которых было хозяйство, но они находили время на отдых. Да мама вставала летом в 5, чтобы в 9 утра зевающая соседка подивилась: «Ленка, как у тебя в огороде чисто! Наверное, дочки помогают!». «Где уж там, спят лентяйки, все в отца». И взгляд соседки, и жгучий стыд, что я не встала в 5 вместе с мамой. Класса с 9 я правда начала так делать, встать пока все спят, доделать, что вечером не закончила, воды натаскать, сварить завтрак. До этого будто не понимала: зачем такие физические мучения, ведь можно выспаться и всё сделать днём? Потом поняла. Никто не мешает. Не комментирует. Дела никогда не закончатся, днём их будет ещё больше, но, по крайней, мере остается время для тишины.
До сих пор стоит перед глазами такая частая сцена: приходишь из школы, мама стирает на руках на всю семью, или убирается, или «справляется» (готовит каждодневную еду для поросят коровы и курей, чистит стайки). Отец или на работе, или спит со смены, или пьяный до потери облика (значит орёт, что всех убьёт). Ты стоишь в чистой школьной одежде, с болью глядя на происходящее и понимаешь, что ничем хорошим сегодняшний день не закончится.
— Много уроков задали?
— Не очень…
— Ну, раздевайся, помогай. Я скоро уже упаду здесь, сдохну…
Училась я относительно неплохо, хрен с ней, с математикой, всё равно домашку у нас не проверяют, учительница полная пофигистка… Правда, раз в четверть, наличие домашки всё же проверяли, появлялась куча двоек, мама приходила с собрания и «всю зиму гулять не пойдёшь». И что характерно, не ходила…
До класса пятого я вообще думала, что зимой никто не гуляет, разве что возле дома, снег почистить. Оказалось, все гуляли, а надо мной ребята смеялись, за то, что я вечно не могу выйти из дома. Сейчас, только сейчас понимаю, что у мамы была депрессия и тревога. Она боялась оставаться с отцом, оставаться одна. «Мам, у нас сегодня праздник в школе». «Иди, конечно, я уж перетерплю, скоро отец придёт, останусь с ним одна». И что мне оставалось делать?..
А если всё-таки я ходила, то потом всё рассказывала, что там было, потому что: «Я же всё равно узнаю, я и так про тебя всё знаю». В восьмом классе я совершила ошибку, большую ошибку, которая обернулась для меня сначала адом, но затем и началом сепарации, и в целом многое предопределила в моей жизни.
Пара слов, просто чтобы вы представили: крошечный городок, школа на окраине, начало двухтысячных. Практически все старшеклассники бухают, курят и не только сигареты, постоянно какие-то стычки, стрелки, периодически под окнами школы кого-то бьют, учителя меланхолично курят, наблюдая. Такое было время, уже его край, но я успела его застать.
Я тихий, зашуганный ребёнок, по местным меркам — ботанка, не гуляю, маме помогаю. Ну, кто знает, тот знает, что это, когда прячут твой портфель, задирают одежду, плюют, пихают и прочее. На тот момент, у меня это было по минимуму… До одного случая.
Восьмой класс, день осени. Когда в актовом зале наклеивают много листьев из бумаги и что-то там про сборку урожая. Я была на официальной части, на неофициальной, мои одноклассницы взяли несколько пузырей пива и пошли за гаражи. Классика, ей-богу ничего такого.
Я и не знала, что мама тем вечером шла мимо школы, видела их, синеньких, и хотя меня с ними не было, дома было много криков. Мама родилась в 1956 году, и так и не приспособилась к тому, что советское время однажды закончилось. И я слушала её крик про облик девочек, как они намалёваны, почему они пьяные, а где их матери, а где школа, почему их никто не воспитывает. Слушала я равнодушно, забыла, что на следующий день было родительское собрание…
В понедельник я пришла в школу спокойно, больше обычного не дрожало. Я помню этот день.
Помню слово «стукачка» и удар в спину. Презрительные взгляды всего класса. Все решили, что это я настучала, рассказала. Оказывается, она на собрании устроила скандал, кричала, что все девочки красятся как проститутки, что-то ещё…
И жизнь моя стала адом. Почти полгода я терпела бойкот, плевки, пинки, засады после школы. Терпение моё было велико, меня с младенчества дрессировали. Но проходит всё. Я ударила обидчицу («Если узнаю, что ты когда-то дралась!..») и назначила стрелу, чтобы поставить точку.
Днём я подошла к маме, и сказала, что хочу перевестись в другую в школу, куда уже перевелись многие нормальные ребята, которые устали от гопников. Мама вообще любила покричать, но такого крика я, кажется, не слышала никогда.
— Пока тебе 18 нет, я решаю, где ты учишься и как живёшь!!! Думаешь, большая стала и можешь сама выбирать?! Я тебя в бараний рог согну и голову в жопу засуну, если ты ещё раз подойдёшь ко мне с таким!!!
Я не знала, откуда у неё берутся такие приступы, ведь она начитанный человек, училась в педагогическом (но никогда не рассказывала, почему не закончила его), и что уж такого плохого в смене школы. Потом поняла. Она не хотела связываться. С бумагами, с людьми. Она не обращалась в больницу сама практически никогда, а меня водила только во младенчестве. Больные зубы, рези в животе, всё что угодно: «И что мне бросить и в больницу с тобой тащиться?». В какой-то момент она стала бояться учреждений. Это я поняла спустя много лет, когда серьёзно заболела, и без меня не могла даже в кабинет врача зайти («ну, я же не знаю, что там вообще»).
А ещё только много позже поняла, что она меня боялась. Она была невысокого роста, 35 размер ноги, в 7 классе я не смогла надеть платье, которое она носила в 25 («Толстуха!»), я быстро вытянулась до 180 см, и начала по-женски округляться. Я была сильнее. Но поняла это много позже. Недавно, если честно, просто смотрела фотографии и увидела, что была вообще не толстой, просто высокой и с выраженными мышцами (потаскайте 40 литровые фляги и мешки). Я поняла это, когда носила ослабевшую маму много лет спустя, носила как дитя в туалет, когда поворачивала её и кормила с ложки. Тогда поняла, что она и была всегда ребёнок, очень напуганный ребёнок. Всё сыграло злую шутку. Не ходила в больницы и никому не рассказывала, что происходит, поэтому, когда пришла болезнь, было уже очень поздно…
А что было со мной тогда? Я не перевелась в другую школу, было ещё много конфликтов, но с тех пор, я начала показывать зубы, они пошли на спад. Это сейчас можно уместить всё в нескольких словах, а тогда во мне было столько боли и почему-то я точно ощутила, что мама меня предала. Не тогда, когда кричала на родсобрании про шлюх, а когда не дала мне выбор и сказала, что я принадлежу ей, что она может меня избить за то, что я не хочу, чтобы меня били в школе. Написала и почувствовала абсурд. Да нет, это просто была моя жизнь. Я поняла, что уеду при первой возможности и больше не вернусь.
В конце моего девятого класса умерла мама мамы, а потом её отец покончил с собой (у меня на руках умер практически). Меня накрывали волны страшной депрессии, и я хотела только одного: свободы. Не заниматься свиньями и копанием картошки, в промежутках отмахиваясь от отца, которых всё страшнее напивался и всё чаще замахивался. Не дрожать от рыданий, забившись в угол. Уехать.
Что и сделала, едва закончилась школа. Учиться уезжали очень многие, и видимо, мама надеялась, что вернусь. Когда я получила диплом, и искала работу по специальности, то каждый день выслушивала по телефону слёзы и то, какая я мерзкая эгоистка. К слову, хотя я не упоминала, с ней осталась моя младшая сестра. Мама относилась к ней по-другому несколько, видимо стыдясь, что когда-то не обратилась в больницу и не вылечила ей инфекцию ушей, из-за чего на всю жизнь сестрёнка приобрела тугоухость. Да, в семье я самая высокая получилась и сильная, а отец уже почти ничего не делал дома, и нужны были руки и не хотелось меня отпускать… Но у меня даже мысли не было вернуться.
Конечно, ничего хорошего про свою жизнь я не слышала, даже когда всё пошло неплохо. Я устроилась в частную клинику (мне едва стукнуло 20) по специальности, у меня был парень, мы сами снимали жильё, и я ничего у неё не просила. Да, в мои редкие приезды она старалась мне дать солений и мяса, а я отвечала: мам, да не надо. Ты не маринуй столько, отдыхай больше. Да и хозяйство зачем вам, я тебе скину денег на мясо и молоко. Тут бы и получить катарсис, но… Если что я ей что-то покупала, всё было не то, неудобное, зачем ты мне этот блендер приволокла или телевизор, я что, отдыхать буду, у меня огород, у меня снег почистить надо, это соседи, лентяи, свои телевизоры смотрят…
А я была отражением: вкалывала в клинике, потом начала работать частно и вообще без выходных, приезжала 3 раза в год, и на все упреки говорила: «У меня работа».
Так и жили. С утра позвонить маме, выслушать, что со мной не так, или с соседями, или с миром, потом работа до ночи…
А потом умер отец.
Я и так знала, что они умрут рано, мои бедные родители. Я так и не смогла заставить их хоть как-то обследоваться («Что мед закончила, умная стала? Умная станешь, когда дети в школу пойдут твои, вот тогда хлебнёшь»). А отец ещё и пил все время, и каждым годом всё больше. Я здесь мало про него, хотя это тоже большая боль. За всю жизнь хороших воспоминаний штуки три, ещё когда была совсем маленькой…
Вина меня захлестнула. Когда-то у меня была мечта, забрать маму из этого ада, пока я не поняла, что она настолько вросла в него, что уже не сможет без него жить. А так и вышло. Не стало отца, и я так надеялась, что мама сможет просто пожить, вспомнить люди живут, как она это делала в молодости. Но прошло всего 2 года, 2 года странного безвременья, когда она вспоминала и рассказывала мне о своей молодости, как её отец однажды сжёг все работы, все рисунки, она ведь работала художником в молодости… И ничего не осталось… Как конфликтовала с матерью, как вышла за моего отца, чтобы не жить со своими родителями…
И её не стало. Рак забрал её за несколько месяцев. Ушла, на моих руках.
Было много боли, столько, что начала ехать крыша, я просыпалась утром и звонила маме, забывая, что её уже нет, хотя уж я точно знала, но было столько реалистичных снов… Целый год мне снилось каждую ночь, как она обмякает у меня на руках. Потом психиатр, таблетки, проработки, облегчение…
Я поменяла свою жизнь. Закончила старые отношения, что длились 10 лет. Переехала. Начала новые. И просто стараюсь жить по-другому. Не так. Но то, что пришлось пережить с детства и до этих дней, оно висит надо мной, иногда кажется, что в меня чем-то нафаршировали когда-то, и эта начинка теперь из меня сыпется. Поэтому, я решила написать этот текст. Пусть всё будет напечатано, а в голове освободится место. Захочу вспомнить… Перечитаю. Конечно, перечитаю.
***
Вокруг запах свежего сена, отец берёт на вилы огромную копну и закидывает на сеновал. Мама выходит на крыльцо, в фартуке, с ней облако вкусных запахов. Я копошусь в сене, мне весело, над головой синее-синее небо, отец поёт во время работы, вдалеке лает собака. Пусть так будет всегда, Господи, пусть так будет всегда….
